Социальный расизм и деинтеллектуализация комсост. Красной Армии в 1920-х-пер.пол

[Ivanoff]

Социальный расизм и деинтеллектуализация командного состава Красной Армии в 1920-х-пер.пол.1930-х гг.
По изд.: Величие и язвы Российской Империи: Международный научный сборник к 50-летию О. Р. Айрапетова / Составитель В. Б. Каширин/ М., 2012.
Собственно, беру отсюда: Ч.1, Ч.2, Ч.3
Вещь наверное многим уже известная... Но думается, что если будет висеть и здесь, то хорошо.

«Как известно, — писал в 1935 г. заместитель начальника 2-го отдела Генерального штаба РККА С. Н. Богомягков, — тактически грамотные ко­мандиры — это на 99% — люди с хорошим общим развитием и широким кругозором. Исключения единичны»¹. Мысль о связи между общим развитием командира и его умением эффективно решать боевые задачи проводил и видный русский военный писатель полковник Е. Э. Месснер, когда отмечал в 1938 г., что «офицерство знающее и — это самое важное — офицерство интеллигентное (выделено мной. — А. С.) проливает кровь бережно, как искусный хирург, офицерство же неинтеллигентное "пущает кровь" без меры, как цирюльник»². Действительно, недостаток общего развития и обусловленная им узость кругозора неизбежно порождают у командира тягу к шаблону, не позволяют ему действовать по обстановке. Ведь человек с небольшим багажом знаний психологически склонен возводить то немногое, что он знает, в абсолют, смотреть на немногие известные ему сведения как на некую «универсальную отмычку» для разрешения любой проблемы — словом, «держаться устава, яко слепой стены». Именно так командовали, например, в апреле 1932 г. курсанты Среднеазиатской объединенной военной школы, «тактическая подготовка» которых «упиралась, в основном», в «недостаток общей грамотности», в «малограмотность и отсутствие достаточного общего развития». «Шаблон в решениях и в постановке задач, — констатировала проверявшая школу комиссия начальника штаба Среднеазиатского военного округа С. А. Пугачева, — заучивание подаваемых команд и приказных формулировок при недостаточном их осмысливании и недостаточно гибком приложении их к конкретным условиям реальной обстановки»³. Писательница М. С. Шагинян фактически очертила требования к команди­ру, когда отметила в 1933 г., что от начальника политотдела МТС требовалось «суметь очень быстро, толково и правильно найти один из миллиона способов, отличающийся от остальных девятисот девяноста девяти тысяч, которым легче и лучше всего надлежало бы руководить в данном месте и при данных условиях, отличных от других мест и условий. А эта гибкость и способность ориентации [.] зависит в очень большой мере от степени интеллигентности начальника политотдела»⁴. Вовсе не случайно, что успешными действиями финских войск в ходе «Зимней войны» 1939-1940 гг. в Приладожской, Средней и Северной Карелии руководили офицеры, которые «не только получили хорошую военную подготовку, но и принадлежали к интеллектуальной элите страны», были «людьми разносторонними»⁵ и способными поэтому легко переключаться на поиск нового, соответствующего вновь сложившейся обстановке решения. Это начальник генерального штаба финской армии генерал-лейтенант К. Эш — не только выпускник военной академии, но и ученый-ботаник, известный «проявлением инте­реса к научным тонкостям»; командующий группой «Северная Финляндия» генерал-майор В. Туомпо, являвшийся еще и «специалистом по истории и филологии»; и последовательно разбивший советские 163-ю и 44-ю стрелковые дивизии командир 9-й пехотной дивизии полковник Х. Сииласвуо — стать «находчивым», «расчетливым и изощренным командиром»6 которому явно помогло изучение, помимо военного дела, юриспруденции и опыт работы в Министерстве образования.

Именно «повышенный уровень общей интеллигентности» офицеров артиллерии, считал русский военный писатель генерал-лейтенант Б. А. Штейфон, помог им быстрее пехотных усвоить новые тактические требования, выдвинутые русско-японской войной: ведь «для усвоения, конечно, не механического, а идейного, всех этих новшеств требовалась соответствующая психологическая подготовка» (психологическая готовность к новому. — А. С.)⁷. А вот воспоминания участников Великой Отечественной И. Г. Кобылянского и А. З. Лебединцева. Решения командовавшего в 1943-1944 гг. нашей батареей старшего лейтенанта Л. Н. Винокурова, пишет Кобылянский, «всегда были взвешенными и своевременными». А ниже замечает, что в беседах с комбатом — бывшим архитектором, чья речь «выдавала в нем образованного горожанина», — он «ощутил широкий кругозор Льва Николаевича». Общий кругозор явно помогал и капитану Салопу — геологу, ставшему на войне начальником штаба полка и учившемуся в 1944 г. вместе с Лебединцевым на курсах «Выстрел». Салоп упорно добивался демобилизации и направления на работу по специальности, и «учеба его интересовала мало». Тем не менее ответы на занятиях этот бывший вузовский преподаватель, кандидат наук, давал «всегда аргументированно»⁸.
Правда, само по себе хорошее общее развитие тактической грамотности не гарантирует; так, командиры полков польской армии, проверенные в 1931 г. виленским армейским инспекторатом, при «значительной интеллигентности» все-таки отличались «некоторой узостью тактического кругозора, особенно поражающей во встречном бою»⁹ (их подводила недооценка военной науки). Но слабое общее развитие (повторим мнение специалиста) — это 99-процентная гарантия «узости тактического кругозора».
«Хорошее общее развитие и широкий кругозор, — продолжал С. Н. Богомягков, — приобретается всей суммой полученного образования и опыта жизни, и то лишь людьми, которые обладают не менее, чем средними умственными способностями. Невозможно простым натаскиванием внедрить эти качества, какие-либо (так в тексте; должно быть: «какие бы». — А. С.) методы мы для этого ни рекомендовали»¹⁰. Значение жизненного опыта и способностей комментариев не требует; что же касается «всей суммы полученного образования», то понятно, что в данном случае важно образование не только и не столько специальное, сколько общее. Больше того, без достаточного общего образования тактически грамотного командира в 20-30-е гг. ХХ в. не могло получиться даже и при наличии жизненного опыта и умственных способностей. В самом деле, к чему можно свести задачи командира в боевых действиях этого времени — насыщенных разнообразной техникой и потому чрезвычайно динамичных, изобилующих внезапными изменениями обстановки? Прежде всего к тому, чтобы быстро оценить вновь сложившуюся обстановку и адекватно отреагировать на нее, отдав соответствующие команды или распоряжения. Иными словами — к тому, чтобы проанализировать вновь поступившую информацию и использовать ее в своих интересах. А именно к этому и приучает человека общее образование! Ведь, учась в общеобразовательной школе, человек делает, по существу, то же самое:
— постоянно сталкивается с новой информацией (в виде нового учебного материала) и — постоянно же пытается использовать эту информацию в своих интересах, запоминая и анализируя учебный материал (если не для того, чтобы овладеть знаниями, то хотя бы для того, чтобы не иметь неприятностей в школе и дома, получить документ об образовании и т. п.).
Можно выразиться и еще проще: общее образование приучает человека думать — а это именно то, что прежде всего требуется от современного командира. Общее образование, таким образом, не только побуждает командира искать адекватное обстановке решение (формируя понимание той истины, что известными ему шаблонами военное искусство отнюдь не исчерпывается), но и дает ему необходимый для такого поиска навык — навык умственной работы, привычку к такой работе. На это еще в 1835 г. указывал «прекрасно разбиравшийся в сущности офицерской профессии и веяниях времени» саксонский генерал-лейтенант Черрини: «Знания, как таковые, бесполезны на поле сражения: с этим легко согласиться. Что нам нужно, так это навык. С другой стороны, особенно в мирное время, скорейший путь к приобретению навыков — образование». («Шаг от знаний к навыкам, возможно, велик, но от невежества — значительно больше», — подчеркивал и командующий сухопутными войсками «веймарской» Германии генерал пехоты Х. фон Зект.)
Само собой понятно, что чем больше классов общеобразовательной школы закончил командир, тем этот навык, эта привычка к умственной работе у него прочнее. Когда в августе — сентябре 1943 г., во время битвы за Днепр, в 48-м стрелковом полку 38-й стрелковой дивизии (воевавшей тогда в составе ряда армий Воронежского фронта) три штатных стрелковых батальона приходилось из-за больших потерь сводить в один, командиром этого единственного батальона быстро стали предпочитать назначать старшего лейтенанта
Т. Ф. Ламко — хотя, в отличие от штатных комбатов, он не имел никакого военного образования и в офицеры был произведен за боевые отличия из сержантов. Дело в том, что Тихон Федорович, был, видимо, единственным в полку офицером с законченным средним образованием, а поэтому лучше других умел думать над тем, как выполнить боевую задачу (и, соответственно, лучше других ее выполнял). Если его предшественник на посту командира сводного батальона предпочитал ломать голову в основном над тем, как избежать ответственности за невыполнение задачи, то Ламко умел принять решение, адекватное сложившейся обстановке; если требовалось — нестандартное. Так, когда вечером 18 августа 1943 г. его роты вынуждены были залечь у переднего края обороны противника, он проанализировал обстановку и, осознав, что бойцы не смогут окопаться, так как отрываемые на мокром лугу окопы тут же заполняются грунтовой водой, и что утром (когда солнце уже не будет бить немцам в глаза) лежащий на открытом месте батальон будет быстро расстрелян обороняющимися, — решился не ждать назначенной на утро артподготовки и атаковать ночью, без выстрела, сделав ставку на внезапность и эффект от залпа ручных гранат. В результате первая траншея заранее подготовленного оборонительного рубежа немцев была захвачена батальоном практически без потерь (при одном убитом и трех раненых).

А вот упомянутые выше курсанты Среднеазиатской школы с их «недостатком общей грамотности», сталкиваясь с новой обстановкой, «в большинстве терялись, медленно реагировали на вводные данные». Не будучи «достаточно» развитыми», продолжала комиссия С. А. Пугачева, они «не могут быть» и «достаточно инициативными командирами»¹². Отмечая осенью 1935 г., что командиры плохо умеют организовать и вести разведку, управлять войсками «в динамике встречного боя», организовать выход из окружения — словом, действовать там, где быстро изменяется обстановка, где необходимо проявлять инициативу, хитрость, изобретательность, — составители годового отчета политуправления Московского военного округа прямо указывали, что одной из причин этого является «низкая общая грамотность начсостава (так официально до 26 сентября 1935 г., а полуофициально и позже именовали комначсостав. — А. С.), особенно среднего». О том же говорилось и в составленном тогда же отчете об итогах боевой подготовки войск Северо-Кавказского округа (СКВО) за 1934/1935 учебный год: плохое умение среднего комсостава организовать современный, динамично развивающийся бой, отсутствие у младшего комсостава твердых навыков в выборе боевых порядков с учетом местности и огня противника и в ведении боя внутри оборонительной полосы противника (т. е. по завершении спланированной ранее атаки ее переднего края, в обстановке, требующей новых решений. — А. С.), все это коренится в «недостаточной общей грамотности» младших и «невысокой грамотности» средних командиров (начальник Управления боевой подготовки РККА командарм 2 ранга А. И. Седякин еще и в сентябре 1936 г. отмечал, что комсостав СКВО «медленно разбирается в сложной обстановке и много затрачивает времени на принятие решений»)¹³. Умение управлять подразделением «в напряженной, сложной, меняющейся обстановке», освоение тактики, «построенной на внезапности, на тренировке в находчивости, на тренировке в быстроте решений и действий» — все эти задачи, подчеркивал 23 декабря 1934 г. начальник Управления военно-учебных заведений РККА (УВУЗ РККА) Е. С. Казанский, «не будут разрешены без дальнейшего улучшения общеобразовательной подготовки»¹⁴.
Наряду с принятием адекватного решения, от командира требуется организовать проведение этого решения в жизнь, а это в 20-30-е гг. также было сопряжено с большим объемом умственной работы. Ведь здесь требовалось организовать и взаимодействие родов войск, и разведку, и тыловое и инженерное обеспечение боевых действий, и управление войсками в ходе боя или операции. Без достаточного общего образования, приучающего людей не только думать, но и формулировать свои мысли, вырабатывать связную речь, иметь дело с книгой, текстом, ручкой, карандашом, — командиру трудно выработать и такие элементарные необходимые для него навыки, как умение быстро составить внятное донесение, сформулировать внятный приказ или распоряжение, быстро и грамотно нанести обстановку на карту, графически изложить на ней свое решение, оценить по карте характер местности и т. п.
Мы не говорим уже о том, что нехватка общего образования не позволяет овладеть техническими и математическими знаниями, необходимыми командирам специальных родов войск. Так, артиллеристам, чтобы быть в состоянии решить любую огневую задачу (а не несколько типовых), требовалось владеть теорией стрельбы, а это было возможно лишь при хорошем знании математики (включая теорию ошибок и вероятности)

Во всем этом отдавало себе отчет и руководство СССР 20-30-х гг. Однако затеянное им построение в России социализма по К. Марксу, т. е. общества без частной собственности на средства производства, противоречило интересам большинства населения страны, которое либо владело (как крестьяне, казаки, ремесленники и городская буржуазия) средствами производства, либо не могло (как интеллигенция) полноценно работать в условиях обеспечивавшей построение социализма «диктатуры пролетариата», т. е. в условиях несвободы. Соответственно, важнейшую свою опору — армию —власть могла считать надежной лишь при условии недопущения в нее вышеперечисленных слоев населения. «Мы строили и строим, — напоминал 2 декабря 1924 г. в "Красной Звезде" М. В. Фрунзе, — классовую армию»¹⁵. Правда, тех, ради кого строился марксистский социализм, — рабочих — для укомплектования вооруженных сил было слишком мало, и в «классовую армию» пришлось брать и тех собственников, кто, будучи, по В. И. Ленину, не только собственником, но и «тружеником» (т. е. таким же человеком физического труда, что и рабочий), все-таки подавал надежду на инкорпорацию в социалистическое общество — крестьян (исключая, впрочем, наиболее зажиточных). Но «прочих» стремились все же отсекать. Это относилось и к командному составу. А рабочие и крестьяне имели, как правило, низкое общее образование! С предельной откровенностью эту коллизию изложил в июне 1927 г. заместитель начальника Главного управления РККА (ГУ РККА) В. Н. Левичев. Отвечая на обвинения в неспособности военных школ удовлетворить «запросы современной войны к комсоставу», он назвал вещи своими именами: «Почему все военно-учебные заведения (а их 60) не удовлетворяют в должной мере подготовке комсостава требований современной войны (так в тексте. — А. С.). Потому, очевидно, что рабоче-крестьянская молодежь, наполняющая ВУЗы (здесь: военно-учебные заведения. — А. С.), имеет довольно низкий общеобразовательный уровень. Известно, что процент оканчивающих школу 2 ступени (т. е. неполную среднюю и среднюю. — А. С.) из молодежи рабочих и крестьян (а крестьян набираем из бедняков и середняков) — невысок. Можем ли мы заменить этот контингент укомплектования школ советскими разночинцами и прочими, общеобразовательный ценз которых выше и тяга имеется налицо? Не можем. Следовательно, приходится сетовать в данном случае только на то, что наш класс недостаточно культурен»¹⁶.
«Тут налицо, — столь же деловито напоминал в 1930 г. начальник управления военно-учебных заведений ГУ РККА (УВУЗ ГУ РККА) А. И. Тодорский, — разрыв между объективно взятыми формальными и приемными требованиями и подготовленностью тех контингентов, которые в целях классового комплектования кадров РККА только и должны быть принимаемы в военные школы (выделено мной. — А. С€)»¹¹.
В результате «сословные ограничения, введенные на призыв в РККА, закрыли дорогу в военно-учебные заведения» 20-х и первой половины 30-х гг. «для многих тысяч наиболее образованных молодых людей»¹⁸ — не только способных, но и желавших стать командирами. И, если в России с 1910 г. от желающих стать офицерами во всех случаях требовали наличие полного среднего (тогда 8-классного) образования (а иметь менее 4 классов не позволяли уже с 1860-х гг.), то в декабре 1924 г. пленум Реввоенсовета СССР (РВС СССР) вынужден был установить для поступающих в пехотные и кавалерийские школы общеобразовательный ценз в объеме всего лишь 3 классов (т. е. ниже начального образования), а для тех, кто поступал в специальные (артиллерийские и инженерные) военные школы — в объеме 4 классов (т. е. начальной школы)! Таблица 119 наглядно показывает, что при проводимой тогда большевистским руководством политике, как ее метко назвал О. Ф. Сувениров «социального расизма», другого выхода и не было.


Составлено по: Реформа в Красной Армии. Кн. 1. С. 446; Вестник Архива Президента Российской Федерации. Красная Армия в 1920-е годы. М., 2007. С. 188; РГВА. Ф. 7. Оп. 14. Д. 3. Л. 29; Ф. 62. Оп. 3. Д. 172. Л. 278; Д. 77. Л. 174; Д. 74. Л. 55.

В апреле 1926 г. Реввоенсовету СССР пришлось все-таки постановить «повысить что без наличия у поступающих знаний в объеме 7-9 классов «нормальных условий обучения в артшколах» не создать)²⁰. Однако повышение требований привело (см. табл. 1) к двукратному увеличению среди поступивших в 1926 и 1927 гг. доли «прочих». Она и после этого осталась очень небольшой, но власти предержащие все равно озаботились столь «угрожающей» тенденцией, и с 1928 г., выдвинув «задачу орабочивания командных кадров» (и, соответственно, «орабочивания курсантского состава военных школ»), открыто стали считать показателем качества кандидата в командиры не уровень его образования, а социальное положение (начальник отдела статистики ГУ РККА Айзенберг 19 марта 1930 г. так прямо и сформулировал: «качественный подбор» комначсостава — это обеспечение роста в комначсоставе «рабоче-батрацкой» и партийной прослойки)²¹. Только рабочих среди курсантов должно было теперь быть не менее 60%. Как видно из таблицы 2²², это привело к отказу даже от тех сверхминимальных требований к общему образованию будущих командиров, которые были приняты в 1924 г.! (Впрочем, как показывает вторая колонка этой таблицы, они часто не соблюдались уже и в 1927 г., когда 2,4% принятых образования не имели вообще.)


Составлено по: Реформа в Красной Армии. Кн. 2. С. 233; РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 248. Л. 1; Д. 172. Л. 278; Д. 74. Л. 55; Ф. 7. Оп. 14. Д. 3. Л. 30; Ф. 9. Оп. 36. Д. 262. Л. 31


К сожалению, в большинстве случаев источники дают общую цифру принятых с неполным (7-8 классов) и полным (9 классов) средним образованием. Но из таблицы 4 явствует, что в 1929-1933 гг. 90-95% курсантов сухопутных военных школ полного среднего образования не имели. Следовательно, среди принятых в 1927-1932 гг. в сухопутные военные школы полное среднее образование имели (против 100% в 1910-1913 гг.) не более 5-10%. При этом в пехотных и кавалерийских школах, как видно из таблицы 3, 5-10% зачастую не превышал и процент принятых с полным и неполным средним образованием. Иными словами, свыше 90%лиц, принимаемых в конце 20-х гг. для учебы на пехотных и кавалерийских командиров (из которых вышло потом и немало командиров-танкистов), имели лишь низшее образование!
Но главное, с 1928 г. командиров чем дальше, тем больше стали готовить и из людей вообще без какого бы то ни было образования. 6-месячные («батрацкие») подготовительные курсы при военных школах, через которые пропустили, например, «грамотных без образовательного ценза», принятых в 1930 г., и 3-месячные курсы ликвидации безграмотности, через которые прошла другая часть принятых «без образования», общим образованием считать, безусловно, не приходится. Людей, которые ни дня не учились в общеобразовательной школе, стали зачислять даже в такие военные школы, которые требовали серьезных физико-математических знаний, — артиллерийские (программа которых включала элементы высшей математики!), инженерные и школы связи (см. таблицу 3²³).


Составлено по: РГВА. Ф. 7. Оп. 14. Д. 3. Л. 31; Ф. 62. Оп. 3. Д. 22. Л. 77. Сложение цифр, указанных в источниках для 1930 г., дает по каждому типу школ несколько больше 100% (от 100,9 до 104,5). По-видимому, это объясняется тем, что составители документа отнесли к имеющим неполное или полное среднее образование всех когда-либо учившихся на рабфаке и в совпартшколе (среди принятых в 1930 г в пехотные, кавалерийские, артиллерийские и инженерные школы таких было соответственно 3,2%, 8,3%, 7,0% и 23,4%), а не только окончивших эти учебные заведения. В таблице процент имеющих неполное и полное среднее образование среди принятых в 1930 г. уменьшен нами до величины, при которой сложение всех цифр строки дает ровно 100.

В военно-инженерных школах, признавали в своем докладе о личном составе военных школ РККА на 1 января 1930 г. начальник отдела статистики ГУ РККА Айзенберг и его помощник Болотов, лица без образования будут, конечно, «балластом». Но, тем не менее, надо поставить всем военно-учебным заведениям (и «особенно техническим») «задачу сохранения этой категории курсантов, т. к. как раз эта группа курсантов в классовом отношении (рабочие, батраки, бедняки) является для армии ценной»²⁴. Комментарии к этому пассажу излишни — как излишни они и к одному из выводов отчета Ленинградской артиллерийско-технической школы за 1931/1932 учебный год: около 40% курсантов младших курсов, с трудом могущих осилить учебу ввиду полного отсутствия образования, «но принятых в школу ввиду их полноценности во всех других отношениях», — надо дотягивать до выпуска25. Результаты подобного подбора курсантов видны из таблицы 4:


Составлено по: Реформа в Красной Армии. Кн. 2. С. 302; РГВА. Ф. 7. Оп. 14. Д. 3. Л. 28 об.;Ф. 62. Оп. 3. Д. 81. Л. 116; Д. 22. Л. 77; Д. 81. Л. 116.

Правда, военные школы пытались повысить общеобразовательный уровень курсантов, преподавая им общеобразовательные предметы с конечной целью дать всем тем, кто его не имел, полное среднее образование. Но толку от этого было немного; «это место, — подытожил в апреле 1936-го новый начальник УВУЗ РККА армейский комиссар 2 ранга И. Е. Славин, — преподаватели завалили»²⁷. Действительно, преподаватели зачастую были недостаточно требовательны; то, что «в ряде школ» завышают оценки, признавалось даже в докладе начальника Главного управления и военно-учебных заведений РККА (ГУ и ВУЗ РККА) Б. М. Фельдмана об итогах 1932/33 учебного года²⁸. Еще в 1934-1935 гг. общим явлением были крайне либеральные требования к устным ответам курсантов: «основной формой поверки является вопросно-ответная форма», не приучающая «к связному изложению»; «при ответах допускается свободное пользование записями в тетрадях»; «зачастую довольствуются отрывочным, малопонятным ответом; допускают бесконечное число наводящих вопросов» и т. п.²⁹ Но главная причина «заваливания» общеобразовательной подготовки в военных школах заключалась отнюдь не в халатности преподавателей.
Куда большую роль сыграли здесь педагогические эксперименты 20-х гг., отбросившие под предлогом борьбы с «гимназической зубрежкой» (и вообще «наследием царской школы») урочную методику преподавания (изложение преподавателем нового материала — домашняя работа ученика по заучиванию этого материала и/или усвоению его путем выполнения практических заданий — проверка преподавателем усвоения материала на следующем уроке) и не заменившие ее чем-либо более эффективным. Урок с изложением обязательного для усвоения нового материала был заменен мало к чему обязывающей беседой, четкое требование заучивать материал — расплывчатой установкой «прорабатывать материал» (в связи с чем почти не использовались учебники), а проверка усвоения проводилась лишь путем выдачи практических заданий. При фактическом игнорировании необходимости сначала изучить теорию, эффекта это не давало, и результатом применения этого «лабораторного метода» было «недостаточно глубокое и сознательное усвоение», а также «неуменье курсантов в достаточной мере самостоятельно закреплять и приобретать новые знания» из-за отсутствия «прочных навыков в работе над книгой и в самостоятельной работе вообще»³⁰. К урочной системе с ее домашними заданиями и учебниками формально вернулись только в 1932/1933 учебном году, а фактически еще и в 1933/1934 г. повсеместно господствовал ставший уже привычным «лабораторный» метод. Работники УВУЗ ГУ РККА, инспектировавшие военные школы зимой и весной 1934 г., докладывали одно и то же: «урок по-настоящему не задается, урок по-настоящему не поверяется, урок (поэтому. — А. С) не готовится курсантами»³¹; вместо учебника пользуются лишь сделанными в классе записями (правда, многие школы тогда еще не были обеспечены стабильными учебниками). В целом ряде школ пережитки «лабораторного метода» фиксировались еще и зимой и весной 1935 г. И только с 1935/1936 учебного года можно, пожалуй, говорить о реальном утверждении в советских военных школах урочной системы преподавания, которая (как показал опыт) только и могла обеспечить сколько-нибудь прочные знания обучаемых. Таким образом, основной массе курсантов с низким общеобразовательным уровнем, принятых до 1933 г., общеобразовательные дисциплины преподавали по порочной методике. При этом до 1932 г. широко использовался и такой совершенно абсурдный метод обучения, как бригадный — являвшийся, по существу, методом избавления от обучения. Появившись на волне обожествления рабочего коллектива и заключаясь в коллективном, всей ученической бригадой, выполнении учебных заданий, он позволял слабым ученикам ничего не делать, но числиться успевающими за счет выполнявших всю работу способных (ведь оценка выставлялась бригаде в целом).
Любые усилия преподавателей заранее обесценивала и невероятная пестрота общеобразовательного уровня курсантов 20-х — первой половины 30-х гг. Для того, чтобы отдельно учить пропущенных лишь через курсы ликбеза, отдельно — окончивших 1 класс, отдельно — окончивших 2 класса и т. д., не хватило бы ни преподавателей, ни помещений. Поэтому в одну и ту же учебную группу зачисляли, и по одной и той же программе учили лиц с самым разным уровнем знаний — от выпускников курсов ликбеза до окончивших 8 классов! При таком составе группы начинали, естественно, с азов (при изучении, например, математики — с четырех действий арифметики, знакомства с простыми и десятичными дробями и понятиями процента, пропорции, площади, объема). Бывало, что проходить простые дроби заставляли и бывших студентов, успевших уже приступить к изучению высшей математики! В результате одни зря теряли время, не получая новых знаний, а другие все равно не успевали пройти за 1-2 года программу семи — девяти классов.

Источники:
1.Российский государственный военный архив (далее — РГВА). Ф. 31 983. Оп. 2. Д. 182. Л. 79. Цитата взята из сделанных Богомягковым 27 ноября 1935 г. заметок к тезисам доклада начальника 2-го отдела Генштаба РККА А. И. Седякина «Об итогах боевой подготовки РККА за 1935 учебный год и о задачах на 1936 г.» Процитированная фраза, вместе с другими, развивающими содержащуюся в ней мысль, была включена и в сам доклад (подписанный Седякиным 1 декабря, см.: РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 213. Л. 394).
2. Цит. по: Домнин И. В. Грехи и достоинства офицерства в самосознании русской военной эмиграции // Офицерский корпус русской армии. Опыт самопознания (Российский военный сборник. Вып. 17). М., 2000. С. 505.
3. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 22. Л. 276, 254, 250.
4. Шагинян М. Тайна трех букв (главы из книги) // Шагинян М. Собр. соч. В 9 тт. Т. 2. М., 1971. С. 784. В оригинале значится «отличающиХся», но по смыслу это причастие должно стоять не во множественном, а в единственном числе и не в родительном падеже, а в винительном.
5. Энгл Э., Паананен Л. Советско-финская война. Прорыв линии Маннергейма. 1939-1940. М., 2004. С. 70.
6. Там же. С. 70-73, 162.
7. Штейфон Б. Русско-японская война // Военная мысль в изгнании. Творчество русской военной эмиграции (Российский военный сборник. Вып. 16). М., 1999. С. 68.
8. Кобълянский И. Г. Прямой наводкой по врагу. М., 2005. С. 138, 140, 142; Лебединцев А. З., Мухин Ю. И. Отцы-командиры. М., 2004. С. 215.
9. РГВА. Ф. 31983. Оп. 2. Д. 102. Л. 170.
10. РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 213. Л. 394. Цитируется по докладу А. И. Седякина от 1 декабря 1935 г.(см. примечание 1).
11. Цит. по: Деметр К. Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650-1945гг.М., 2007. С. 111, 112.
12. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 22. Л. 254, 251, 234.
13. РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 215. Л. 495; Д. 213. Л. 176, 178; Ф. 31983. Оп. 2. Д. 213. Л. 40.
14. РГВА. Ф. 9. Оп. 36. Д. 1321. Л. 256-257.
15. Реформа в Красной Армии. Документы и материалы. 1923-1928 гг. Кн. 1. М., 2006. С. 299.
16. Там же. Кн. 2. М., 2006. С. 90-91.
17. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 209 об.
18. Морозов М. Э., Кулагин К. Л. Советский подводный флот 1922-1945 гг. О подводных лодках и подводниках. М., 2006. С. 355.
24. РГВА. Ф. 7. Оп. 14. Д. 3. Л. 30 об.
27. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 234. Л. 72.
30. Там же. Д. 223. Л. 97 об.-96 (листы дела пронумерованы по убывающей).
31. Там же. Д. 187. Л. 8.

[Ivanoff]

Но главной причиной провала попыток дать курсантам тех лет полное среднее образование следует считать слишком низкий общеобразо­вательный уровень принимаемых в военные школы. О каком получении всего за 2,5-3,5 года образования в объеме 9 классов могла идти речь, если в 1927/1928 учебном году большинство курсантов до поступления в военную школу окончило лишь 4 и менее классов³² и если на изучение обще­образовательных дисциплин отводилось лишь 15-30% учебного времени (для военной школы и это было слишком много)? О каком достижении за это время сколько-нибудь приемлемого уровня знаний и общего развития могла идти речь, если в 1931-1932 гг. от седьмой до пятой части курсантов вообще не имело за плечами ни одного класса общеобразовательной школы (не получив при этом и домашнего образования, которое получали такие юнкера до революции)? Тут не помогли бы ни передовая методика обучения, ни сколь угодно большое количество преподавателей и помещений (позволившее бы дифференцировать программы). Будучи вынуждены, по выражению начальника 1-й Ленинградской артиллерийской школы Н. Н. Воронова, проноситься по программе бегом, малограмотные курсанты не только не могли получить полное среднее образование, но даже не успевали ликвидировать и элементарную неграмотность в целом ряде вопросов.

В самом деле, что показало, например, упомянутое выше инспектирование в апреле 1932 г. комиссией С. А. Пугачева Среднеазиатской объединенной военной школы? Что ситуация, когда 66,3% курсантов не имели до поступления в школу никакого образования, а еще 29,2% закончили менее 7 классов, оборачивается наличием даже на 2-м курсе лиц, которые «с трудом читали устав, плохо его понимали, тратили больше часа на черчение пустяковой таблицы (одной страницы тетради [...]), в конце концов путались в понимании того, чем они, собственно, занимаются»; «составляемые частью курсантов донесения почти невозможно понять» и русские по национальности курсанты вообще плохо знают русский язык. При столь низком уровне умственного развития, отмечала комиссия, общеобразовательные дисциплины усваиваются неудовлетворительно³³.
А вот выдержки из политдонесения военного комиссара Иркутских курсов подготовки командиров пехоты от 29 мая 1932 г., подписанного зам-военкома Н. Попковым: значительная часть курсантов, общеобразовательный уровень которых «чрезвычайно низок», не в состоянии самостоятельно работать с книгой, так как «может прорабатывать в час не больше трех страниц несложного материала учебника»; «очень медленно читают газету, иногда не понимая прочитанного»³⁴. К донесению была приложена копия рапорта, написанного одним из курсантов (с сохранением орфографии подлинника)³⁵, которую мы воспроизводим ниже и которая не нуждается в комментариях.

«Командиру ботольона Иркутских курссов подготовки командирв Пехоты
от дижурного по ботольону курсанта 4 взвода 1-й роты 23 мае 1932 года № 1 Иркутск
Рапорт:
Доношу вам отом, что курсант 1-й роты ешечнка (Ещенко. — Прим. снявшего копию) опоздаль из городского отпуска 20 мин.
Приобходи мной коньюшни быль обнарушн дневальный спящим. Ди-журныи Покуфни низналь своих обезанасти накуфне было грязна. дижур-ныи не умель одать рапорта.
Дижурнаи Поботольону Перетолчин
Верно: Начальник Строевого Отделения (подпись) Николаев»
Курсанты, проверенные в марте 1932 г. в Бакинской пехотной школе, не только «слабо владели устной и письменной речью», не только «не имели прочных навыков в работе над книгой и в самостоятельной работе», но и не обладали еще установившимся почерком³⁶, т. е., по существу, с трудом умели писать!
При таком составе курсантов типичной была ситуация, отраженная в докладе временно исправляющего должность начальника УВУЗ ГУ РККА С. А. Смирнова о результатах инспектирования им в январе 1934 г. Татаро-Башкирской объединенной военной школы: несмотря на правильную методику преподавания курсантам приема 1932 года тригонометрии, «результаты усвоения слабы, причиной чего, безусловно, является общая слабость математической подготовки и, в частности, недостаточность знаний по арифметике (простые и десятичные дроби, пропорции и т. д.)»³⁷. А бывало, что до тригонометрии и тому подобных вещей не удавалось даже и дойти. «В силу недостаточной предварительной (до поступления в школы) общеобразовательной подготовки курсантов, — признал, подводя итоги 1932/33 учебного года начальник ГУ и ВУЗ РККА Б. М. Фельдман, — школам не под силу оказались программы с некоторыми разделами математики, которые оказались непройденными»³⁸. Во 2-й Ленинградской артиллерийской школе, где к февралю 1932 г. 83% обучаемых имели лишь низшее образование, а у 7,8% не было никакого, курсанты «слабо владели устной и письменной речью», а большинство принятых в 1931 г. еще и в апреле 1934 г. характеризовалось так: «делаются ошибки в самых простых словах, в изложении искажается смысл», «особенно слабы знания и навыки в арифметике: действия с простыми и десятичными дробями». В 1-й Ленинградской артиллерийской многие из принятых в 1931-1932 гг., когда в школы набрали особенно много людей без образования, еще и к сентябрю 1934 г. «весьма слабо знали элементарную грамматику», а некоторые «неверно произносили военные термины» и вообще отличались «некультурной речью, с искажением слов». Даже к февралю 1935 г. эта часть курсантов не только сплошь и рядом продолжала искажать слова («много танок» и т. п.), но и вообще толком не владела русским языком, нагромождая в своих тетрадных записях столько стилистических, синтаксических и орфографических ошибок, что записи подчас полностью искажали смысл сказанного преподавателем. «В отношении курсантов этих групп, — подытоживал 13 апреля 1934 г. проверявший ленинградские артшколы помощник начальника 1-го сектора УВУЗ ГУ РККА Гулевич, — нужно откровенно сказать, что из них полноценных командиров подготовить не удастся, даже если бы и был прибавлен им срок обучения»

В общем, распоряжение наркомата просвещения СССР, согласно которому окончившие военные школы считались лицами с полным средним образованием, в РККА никогда всерьез не принимали. Уже в обзоре состояния Красной Армии, составленном в ГУ РККА в октябре 1928 г., указывалось, что «фактически это будет неверно»; то же констатировал и Б. М. Фельдман в 1931 («для выпусков и прошлых лет» и 1931 года «характерна» «недостаточная общеобразовательная подготовка») и в 1933 г. («общий уровень общеобразовательной подготовки выпускаемых в этом году командиров заставляет желать много лучшего. Даже простейшие задачи на простые и десятичные дроби, составление простейших уравнений 1-й степени, а также осмысленное изложение из отрывков литературных произведений многим курсантам не под силу. [.] Знания курсантов по математике и русскому языку крайне поверхностны и неглубоки»)⁴⁰. В октябре 1936 г. начальник УВУЗ РККА И. Е. Славин в докладе наркому обороны выразился еще определеннее: «Огромное количество курсантов не могло справиться с программой общеобразовательной подготовки и, больше того, не могло ликвидировать своей элементарной неграмотности и малограмотности. В армию выпускались безграмотные и малограмотные командиры»⁴¹. Ни о каком получении полного среднего образования не было и речи; так, 22,4% выпущенных в октябре 1936 г. из 1-й Ленинградской артиллерийской школы (набор 1932 года) знаниями по русскому языку обладали лишь в объеме 5 классов, 58,2% — в объеме 6 классов и 19,4% — в объеме 7 классов; по математике 42,6% имели знания в объеме 6 классов, 36,8% — в объеме 7 классов, 17,6% — в объеме 8 классов, и лишь у 3,0 % знания соответствовали уровню выпускника полной средней школы42. Около трети выпущенных в мае 1936 г. из Тульской оружейно-технической школы ухитрились получить «посредственно» и «плохо» даже по арифметике, а знание алгебры и геометрии у них решили вовсе не проверять. От выпускавшихся тогда же из Ленинградской артиллерийско-технической (обладавших к моменту поступления в 1932 г. «крайне низким» общеобразовательным уровнем) «общее впечатление» было «таково, что большинство курсантов не имеет навыков в умении четко и ясно излагать свои мысли на бумаге не обладает сколько-нибудь установившимся почерком» (т. е. с трудом держит в руках перо и карандаш! — А. С.)⁴³.

Провалы в общеобразовательной подготовке, указывал в своем октябрьском докладе 1936 года И. Е. Славин, «плохо отражались и на уровне специальных военных знаний, приобретаемых курсантами» ⁴⁴. Еще 25 июля 1928 г. РВС СССР признал, что преобладающий в школах «неподготовленный курсант не может охватить в рамках существующих сроков всех вопросов учебы и вместо сознательного усвоения часто берет зубрежкой», что ведет лишь к «формальному усвоению знаний»⁴⁵. Многие не могли брать и зубрежкой: у них просто не хватало сил. На почве «вынужденной учебной перегруженности курсанта, имевшего до поступления в школу слабую общеобразовательную подготовку», отмечал в 1930 г. начальник УВУЗ ГУ РККА А. И. Тодорский, у такого курсанта «развиваются неврастения и болезни сердца; это вторая по распространенности (после неуспеваемости) причина отчислений.⁴⁶ Особенно тяжело приходилось будущим командирам артиллерии. Из-за отсутствия времени на изучение чуть ли не с нуля всего курса математики многим из них приходилось, «не зная элементарных вещей из арифметики (действия с дробями и вычисление %)», изучать. логарифмы: ведь это им было «повседневно необходимо как артиллеристам»⁴⁷. Получить так прочные математические знания было нельзя; соответственно, нельзя было и овладеть теорией стрельбы — а значит, и умением решать любые, какие бы ни попадались, огневые задачи. Оставалось обходиться механически зазубренными решениями нескольких типовых задач, но и это было подчас недостижимо! О том, что «попытки зазубривания теоретических вопросов без их понимания» «ведут к немедленному забыванию пройденного», в Инспекции артиллерии РККА кричали все 20-е и начало 30-х гг.; убедились в этом и работники УВУЗ РККА, инспектировавшие зимой 1935 г. 1-ю Ленинградскую артиллерийскую школу⁴⁸.

Нельзя забывать, что в начале и середине 30-х гг. низким общеобразовательным уровнем отличались и те, кто учил будущих командиров — строевой комсостав и преподаватели военных школ. В 20-е гг. это были, как правило, лица со средним, а то и высшим образованием, бывшие офицеры русской армии и другие «старые спецы». Соответственно, в июле 1928 г. РВС СССР констатировал, что «учебно-преподавательский состав вузов (здесь: военно-учебных заведений. — А. С.) по своему социальному и партийному положению все еще неудовлетворителен»⁴⁹, и принял надлежащие меры. Если с 1 декабря 1926 г. по 1 сентября 1928 г., т. е. за 21 месяц, «рабоче-крестьянская прослойка» среди преподавателей военных и специальных предметов выросла там в 1,6 раза — с 14% (в том числе 5% рабочих) до 23% (в том числе 8% рабочих), — то за следующие три месяца — с 1 сентября по 1 декабря 1928 г. — в 1,8 раза (и в целом по преподавательскому составу школ достигла 42,2%, в том числе 11,0% рабочих)⁵⁰. Следующий этап «освежения» (читай: «орабочивания») «кадров школ» начался в 1930 г. Доля бывших офицеров (т. е. «прочих») среди преподавателей военных и специальных дисциплин уменьшилась в этом году с 59,4% до 49,8%; точно такое же снижение на одну шестую — с 31,4% на 1 января 1930 г. до 26,0% на 1 января 1931 г. — дал и процент бывших офицеров среди строевого комсостава школ⁵¹.

В официальных документах появились уже совершенно кликушеские причитания вроде того, что наличие к началу 1930 г. среди преподавателей военно-морских учебных заведений 72,5% бывших офицеров делает «вполне ясным неблагоприятное положение в отношении педагогов-моряков» или что «самым слабым местом укомплектования» Орджоникидзенской пехотной школы «нужно считать» то обстоятельство, что среди преподавателей «резко снизилась прослойка рабочих», и что в школе (где 52% курсантов 1-го курса не имели никакого образования! — А. С.) «основной задачей является самое решительное повышение рабочей прослойки среди преподавателей» (март 1932 г.)⁵². Понижение в итоге общего образования учителей будущих командиров отражено в таблице 5 ⁵³


Составлено по: РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 90-91, 178, 212 об.-213.

В бронетанковых школах на 1 августа 1936 г. низшее образование было не у 30, а у 36,3% преподавателей военных и военно-технических дисциплин: в Саратовской бронетанковой на 1 октября 1931 г. — не у 20-25%, а у 51,1 % строевого комначсостава; в Саратовской бронетанковой на 1 июня 1932 г. — у 65,8% (и у 42% руководителей военного и технического циклов), а в Бакинской пехотной на 8 марта 1932 г. — у 80,8%⁵⁴. В Севастопольской школе зенитной артиллерии на 1 января 1936 г. с низшим образованием было 100% (!) командиров взводов, батарей и дивизионов, а на 1 февраля 1937 г. — 72,4%; в Оренбургской школе зенитной артиллерии на ту же дату — 90,9%; в Омской объединенной военной школе в 1936 г. низшее образование имели 82,6% строевых командиров и преподавателей военных и военно-технических дисциплин, вместе взятых⁵⁵. Впрочем, ни эти, ни табличные цифры не передают всего драматизма ситуации. На проведенном весной 1932 г. сборе руководителей и командиров батарей артиллерийских школ обнаружилось, что в этих школах служат командиры, которые «не только не знают логарифмов и простейших основных положений тригонометрии и алгебры, но и даже не умеют обращаться с десятичными дробями и вычислениями процентов, без чего не мыслится понимание стрельбы артиллерии»⁵⁶. Докладывая по окончании 1932/1933 учебного года, что многие из выпу­скников не в состоянии решать элементарнейшие задачи на простые и десятичные дроби, составлять простейшие уравнения первой степени и осмысленно писать изложение по произведениям художественной литературы, Б. М. Фельдман тут же сообщал, что «начальствующий состав школ» и сам «в этой области подготовлен еще очень слабо»⁵⁷

В Рязанской пехотной даже в сентябре 1935 г. «встречались командиры, не умеющие грамотно написать самого простого донесения»; в Севастопольской школе зенитной артиллерии в апреле того же года комначсостав лишь «грубо» «владел карандашом» и не умел в своих выводах «главное отделить от второстепенного». В Татаро-Башкирской пехотной школе еще и зимой 1937 г. большинство строевого комсостава проходило лишь программу 6-го класса, а «безграмотность комсостава» была «удивительная — комроты, например, подписывается: "ст. лейтинант"»⁵⁸.
С комначсоставом школ проводили занятия по общеобразовательной подготовке, но толку от этих занятий не было: у командиров была масса других дел, а возраст уже не благоприятствовал усвоению школьных наук.

То же и с курсами усовершенствования командного состава (КУКС). К примеру, среди тех, кто учился на них в 1929/30 учебном году, рабочие составляли 41,2%, крестьяне — 32,1%, а «прочие» — лишь 26,7%. При этом величина «рабоче-крестьянской прослойки» (73,3%) лишь на доли процента отличалась от доли слушателей с низшим образованием (73,5%; практически полное соответствие — 77,7% и 76,3% — было здесь и в 1927/1928 учебном году)⁵⁹. Закономерный результат зафиксировал 25 марта 1930 г. начальник 3-го отдела УВУЗ ГУ РККА Рошковский: «Все КУКС отмечают, что к прохождению нормальных программ слушатели все же не подготовлены»⁶⁰. То же и в первой половине 1930-х. Так, на курсах усовершенствования старшего и среднего технического состава мотомеханизированных войск к апрелю 1934 г. до 60% слушателей не умели ни читать карту, ни написать короткое донесение, ни отдать простейшее распоряжение.

Опять достаточно тесная корреляция с общеобразовательным уровнем: у 50% этих танковых и автомобильных техников было за плечами от нуля до 3 классов, а у 30% — 4 или 5. Около половины слушателей Ленинградских бронетанковых курсов усовершенствования начальствующего состава РККА, докладывал 7 марта 1934 г. инструктор культпросветотдела ПУ РККА Пухов, «не подготовлены к прохождению программы, по технике и огневому делу в первую очередь», и «не справляются с тем учебным материалом, который им преподносится», поэтому программы по огневому и техническому циклам необходимо упростить⁶¹. И упрощали; конечный итог виден из доклада начальника политотдела Артиллерийских курсов усовершенствования командного состава (АКУКС) от 6 апреля 1937 г. «До сих пор», указывал дивизионный комиссар И. М. Вейнерович, на АКУКС «значительные группы командиров» «приходилось доучивать простейшим вопросам, не выходящим из пределов теоретических сведений, даваемых нормальными школами»⁶². Иными словами, КУКС свою задачу не выполняли.

Постепенно перестали ее выполнять и военные академии. Учеба в них требовала еще большего общего развития, чем прохождение курса военных школ, и командиры и политработники ЛВО — авторы письма, направленного между 10 февраля и 8 марта 1924 г. в ЦК РКП (б), объективно были правы, утверждая, что руководством военно-учебных заведений «проводится линия изоляции пролетарского элемента от школ, и в особенности высших, благодаря высоким требованиям, отсутствию подготовительных курсов и т. д. (пример В. А. Ш. [Военная академия Генштаба. — А. С.], где вступительная программа под силу лишь бывшим офицерам или интеллигентам)»⁶³. Вплоть до 1928 г., когда началось рьяное «орабочивание командного состава», состав слушателей академий «по социальному признаку», как выразились в июне 1929 г. составители отчетного доклада РВС СССР в Политбюро ЦК ВКП (б), «оставлял желать лучшего (в 1927 г., например, прием в Военную Академию РККА дал рабочих 15,4%, крестьян — 9,8% и прочих — 74,8%)»⁶⁴. Но в 1928 г. добрались и до академий: их задачей прямо провозгласили не подготовку командиров с высшим военным образованием, а «создание пролетарских кадров во всех отраслях военной работы РККА»⁶⁵. Ревво­енсовету, беззастенчиво продолжали составители доклада РВС СССР, пришлось «принять ряд мер по повышению качества [sic!] поступающих в Академии. [.] Особое внимание обращено на подготовку в частях кандидатов из рабочих. Для них с осени 1928 года созданы при ВПАТе (Военно-политической академии имени Н. Г. Толмачева. — А. С.) подготовительные курсы». И в 1929 г. среди принятых на основной факультет Военной академии РККА имени М. В. Фрунзе рабочих было уже 60,88%, крестьян — 13,39%, а прочих — лишь 25,73%; другие академии, удовлетворенно заключал 20 марта 1930 г. отдел статистики ГУ РККА, тоже «очень значительно улучшили соц-состав своих первых курсов». На 1 января 1930 г. среди слушателей академий рабочие составляли уже 55,5%, а с батраками — 57,1%, крестьяне — 17,2%, а служащие — лишь 25,0%⁶⁶.

Соответственно, стал расти и процент слушателей с низшим общим образованием: если в 1928 г. среди принятых в академию имени М. В. Фрунзе и Военно-воздушную академию РККА таких было соответственно 56,6% и 14,5%, то в 1929 г. — 81,5% и 40,7%⁶⁷. В целом на 1 января 1929 г. низшее общее образование имели 38,4% слушателей военных академий, а на 1 января 1930 г. — 44,4% (еще у 0,3% не было вообще никакого)⁶⁸.

«Большим препятствием в их работе», признавал, характеризуя советские военные академии периода 1924-1932 гг., начальник ГУ и ВУЗ РККА Б. М. Фельдман, «являлся недостаточный общеобразовательный уровень слушателей»⁶⁹. Не лучше обстояли дела и в дальнейшем. «Основными недостатками при приеме в военные академии в 1933 г. и в Военную академию имени М. В. Фрунзе в 1934 г., — констатировал 2 июля 1934 г. тот же Фельдман, — явились: недостаточная подготовленность кандидатов по общеобразовательным дисциплинам и, особенно, по математике для поступающих в специальные академии»⁷⁰. Принятые в 1933 г. на командный факультет Военной академии механизации и моторизации РККА (ВАММ) обладали «явно недостаточным общекультурным развитием»; 41,4% зачисленных в июне 1934 г. на основной факультет академии имени Фрунзе получили на приемных экзаменах пять и более «неудов», 18,7% — четыре, 36,1% — от одного до трех, и только 2,8% были приняты без «неудов», но при приеме, подчеркивал 22 июня 1934 г. помощник начальника «Фрунзевки» по политической части Е. А. Щаденко, руководствовались «не только результатами приемных экзаменов, но и ценностью данного кандидата для армии»⁷¹ (читай: социальным положением, этим критерием политической благонадежности. — А. С.). Ознакомившемуся с набором 1934 года в ВАММ работнику 5-го отдела ПУ РККА Е. М. Борисову пришлось все же потребовать «срочных и решительных мер» для того, чтобы оставить на первых курсах лишь тех, кто не только обладает подходящими «социально-партийными данными», но и «по своей общеобразовательной подготовке и по способностям сможет обеспечивать нормальное про­хождение учебной программы». В самом деле, в такой среде «массовым явлением» были «неумение работать над книгой», «огромная трата времени на неудачные записи», «беспомощность в пользовании справочником по физматовским предметам». Однако, как отметил сам же Борисов, «попасть в академию легко, а вот «вылететь» за непригодность крайне трудно». В результате окончившие ВАММ инженеры, как показала предпринятая в 1934 г. проверка, «не владели математическими познаниями»72.

В Артиллерийской академии РККА (по оценке начальника ее учебного отдела Я. М. Шапиро) «недостатки» общеобразовательной подготовки слушателей «сильно тормозили весь ход учебного процесса» и в 1935 г., а до 1934/1935 учебного года «недостаточно твердые знания средней математики» даже не позволяли некоторым «слушать квалифицированную лекцию. Отсюда попытки превратить лекцию в диктовку и постоянные жалобы на быстрый темп лекции». Неудивительно, что инженеров академия и к 1937 г. выпускала «еще недостаточно квалифицированных»⁷³.
В общем, подытоживал в марте 1935 г. в тезисах к докладу «О реализации постановления ЦИК СССР о высшей школе и ВВУЗ (высших военно-учебных заведениях. — А. С) РККА» помощник инспектора ВВУЗ РККА Г. Г. Невский, до выхода 16 сентября 1932 г. названного постановления из-за «очень слабой подготовки поступающего контингента», «неудовлетворительной работы нормальных школ» и «преимущественного привлечения пролетарских кадров» «правильно обслужить обучаемых» военным академиям «не удавалось» и академии «в значительной мере снизились до уровня техникумов (выделено мной. — А. С.)»⁷⁴. Невский, однако, умолчал не только о том, что последний из названных им факторов породил и первые два, но и о том, что положение не улучшилось и после 1932 г. Это за него сделал сам нарком обороны К. Е. Ворошилов. «Беда заключается в том, — признал он еще 9 декабря 1935 г., на Военном совете при наркоме обороны, — что мы принимаем людей неподготовленных, что они не успевают переваривать то, что им дают. [.] Наши слушатели всех академий воют, что им такими темпами преподают, что они не успевают воспринимать, и поэтому движение вперед идет на холостом ходу»⁷⁵.

Источники:
РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 22.Л. 276-275, 247 (листы дела пронумерованы по убывающей). Там же. Л. 220.
Там же. Л. 217.
36, 37, 38 Там же. Д. 181. Л. 56. Там же. Д. 187. Л. 42 об. Там же. Д. 17. Л. 162 об.
39. Там же. Д. 223. Л. 97-97 об.; Д. 226. Л. 2, 28; Д. 229. Л. 487; Ф. 9. Оп. 36.
Д. 1673. Л. 33об.
40. Реформа в Красной Армии. Кн. 2. С. 313; РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 172. Л. 271; Д. 17. Л. 162-162 об.
41. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 227.
42. Подсчитано по: Там же. Д. 242. Л. 18.
Там же. Д. 241. Л. 132, 133 об., 204 об.
44. Там же. Д. 74. Л. 227.
45. Реформа в Красной Армии. Кн. 2. С. 233.
46. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 209 об.
47. Там же. Д. 229. Л. 487.
48. Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 1673. Л. 33 об., 34
49. Реформа в Красной Армии. Кн. 2. С. 233.
50. Там же. С. 306; РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 212 об.-213.
51. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 22. Л. 78.
52. Там же. Ф. 7. Оп. 14. Д. 3. Л. 35; Ф. 62. Оп. 3. Д. 178. Л. 67. Против процитированных нами слов доклада помкомвойсками СКВО М.Д. Великанова от 3 марта 1932 г. о результатах обследования Орджоникидзенской школы начальник штаба ВУЗ РККА А. И. Тодорский пометил на полях: «Дело в первую очередь не в социальном, а в партийном лице», но о профессиональном лице тоже даже не заикнулся.
53. Составлено по: РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 90-91, 178, 212 об.-213.
54. Подсчитано по: Там же. Л. 21; Д. 81. Л. 152; Д. 22. Л. 197; Д. 181. Л. 85.
57. Там же. Д. 17. Л. 162-162 об.
58. Там же. Д. 190. Л. 97; Д. 232. Л. 29; Д. 203. Л. 132.
59. Там же. Д. 74. Л. 216; Реформа в Красной Армии. Кн. 2. С. 304.
60. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 216.
61. Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 1295. Л. 13-14, 72.
72. Там же. Д. 1280. Л. 20, 22, 25, 55.
73. Там же. Д. 1988. Л. 83-83 об; Д. 2368. Л. 16.
74. Там же. Оп. 29. Д. 193. Л. 220-221.
75. Там же. Ф. 4. Оп. 16. Д. 19. Л. 94.

[Ivanoff]

Другим, помимо классовых ограничений на прием в военно-учебные заведения, методом «орабочивания» (и, следовательно, деинтеллектуализации) командных кадров Красной Армии в 20-е — начале 30-х гг. было целенаправленное увольнение из РККА как политически неблагонадежных бывших офицеров русской армии. Анализируя изменение облика комсостава РККА в 1923-1926 гг., Управление делами наркомата по военным и морским делам СССР отметило «постепенную и неуклонную убыль бывших офицеров»⁷⁶. «Все они, — откровенно писал 17 декабря 1924 г. об уволенных бывших белых офицерах заместитель председателя РВС СССР М. В. Фрунзе, — служили вполне лояльно, но дальнейшее оставление их в армии, особенно в связи с переходом к единоначалию (предполагавшему ответственность командира и за политическое воспитание подчиненных. — А. С.), просто нецелесообразно»⁷⁷. Среди командиров, уволенных «за невозможностью соответствующего использования» в 1927 г., бывших офицеров, не прошедших переподготовку в военно-учебных заведениях РККА, было 18,5% — хотя их доля среди комсостава РККА на 1 декабря 1926 г. составляла лишь 15,1 %⁷⁸. Военное образование большинства этих лиц (ускоренные курсы военных училищ или школы прапорщиков) действительно было неполноценным — однако при этом в РККА сохранили немало командиров (8,6% общего количества на 1 декабря 1927 г.), которые военного образования вообще не имели⁷⁹. Начавшееся в 1928 г. рьяное «орабочивание командных кадров» дало новый толчок изгнанию бывших офицеров. «Увольнение по несоответствию и [за] невозможностью использования в РККА, — отмечал 7 марта 1931 г. временно исправляющий должность начальника отдела статистики ГУ РККА Гринкевич, — главным образом, идет по социальной группе «прочих»⁸⁰. Только аресту органами ОГПУ в 1930-1932 гг. подверглось 3496 лиц комнач-состава из бывших офицеров⁸¹.
Конечно, к октябрю 1917 г. подавляющее большинство русского офицерства составляли те, кто стал офицером лишь благодаря мировой войне, многократно увеличившей потребность в комсоставе; многие из них имели весьма скромное общее образование (вплоть до «грамотности без окончания школы»). Однако (судя по случайной выборке из семи пехотных частей 6-й армии Румынского фронта, данные по которым опубликовал ее бывший генерал-квартирмейстер генерал-майор В. В. Чернавин) в целом общеобразовательный уровень даже и пехотного «предоктябрьского» офицерства был далеко не таким низким, чтобы разбрасываться этими кадрами (см. таблицу 5 ⁸²).


Составлено по: Чернавин В. В. К вопросу об офицерском составе старой русской армии
к концу ее существования // Военно-исторический журнал. 1999, № 5. С. 90;

Как видим, даже на четвертом году мировой войны доля лиц с неполным или законченным средним образованием среди офицеров русской пехоты была в 1,2-1,5 раза выше, чем среди комсостава РККА в 1924-1927 гг. А поскольку в кавалерии и артиллерии к осени 1917 г. сохранилось на порядок больше, чем в пехоте, кадровых офицеров (с общим образованием не ниже неполного среднего), по общеобразовательному уровню командного состава «предоктябрьская» русская армия превосходила Красную 20-х гг. в еще большей степени, чем можно заключить из таблицы 5.
Но, может быть, увольняли только тех «бывших», которые имели низшее образование? Отнюдь; так, на протяжении 1925 года процент бывших офицеров уменьшился в 1,25 раза — и почти настолько же — в 1,38 раза — стало меньше и лиц с образованием выше низшего. Для 1926 г. корреляция между изменениями этих двух показателей оказывается еще более тесной: первый уменьшился в 1,12 раза, а второй — в 1,08. А для 1927 г. изменения обоих показателей совпадают до третьего знака после запятой — и бывших офицеров и лиц с образованием выше низшего стало меньше в 1,107 раза⁸³. К марту 1931 г. в запасе только командного состава РККА накопилось 62 784 бывших офицера, в том числе 40 756, служивших после 1917 г. только в Красной Армии, и 4 779, не служивших ни в Красной, ни в белых армиях (еще 11 238 человека служили сначала в белых, а затем в Красной, а 6 011 — только в белых)⁸⁴. Это больше, чем вся численность комсостава тогдашней РККА, и при желании среди этих 60 тысяч давно можно было найти достаточное для нужд армии число лиц со средним или хотя бы неполным средним образованием (причем большинство из них наверняка удалось бы заинтересовать в службе материально: уволенные из РККА бывшие офицеры зачастую бедствовали). Военное образование большинства этих людей, будучи полученным в годы Первой мировой войны и, как следствие, ускоренным, оставляло желать лучшего, но приличное общее образование (в сочетании с боевым опытом) позволяло надеяться на успех переподготовки их на КУКС или в нормальных военных школах (в начале 20-х в них уже доучивали выпускников командных курсов времен Гражданской войны). Командиры запаса — участники Первой мировой и Гражданской войн (т. е. в большинстве бывшие офицеры. — А. С.), приписанные к частям 37-й стрелковой дивизии, еще в мае — июне 1936 г. показывали на сборах, что умеют «быстро разбираться в сложной обстановке (выделено мной. — А. С.) и способны к выполнению сложных боевых задач в боевой обстановке»⁸⁵. «Не имея высшего военного образования, — значилось в аттестации начальника отдела штаба 12-го стрелкового корпуса Приволжского военного округа полковника М. А. Меандрова за 1938 год, — по своему уровню развития и тактической работы в войсках не отличается от многих командиров, окончивших Военную Академию»⁸⁶. И это при том, что бывший штабс-капитан не кончал и КУКС, да и курс военного училища прошел (в 1915 г.) лишь ускоренный. Но удивительного тут мало: до училища Меандров окончил классическую гимназию.
Однако власть исходила из иных критериев, ярким примером следования которым может служить резолюция, наложенная в 1932 г. на отзыве о преподавателе Ульяновской бронетанковой школы Можевитинове: «Старый офицер-поручик. Аполитичен, к службе в мото-мех[анизированных] частях не пригоден»⁸⁷.

«Стремление иметь политически благонадежных командиров, — подвел в 1934 г. общий итог видный русский военный писатель полковник А. А. Зайцов, — приводит к замещению командных должностей лицами, по своему происхождению и подготовке как раз-то наименее подготовленными к их занятию. Командиры же, получившие общую и специальную военную подготовку, с точки зрения коммунистической партии — ненадежны. И из этого тупика выхода нет, и в этом основной порок Красной Армии. Конфликт между потребностями армии и требованиями правящей СССР коммунистической партии неразрешим (выделено мной. — А. С.). При желании иметь "пролетарский" командный состав нужно считаться с его безграмотностью. При желании иметь подготовленных, в современном смысле этого слова, командиров нужно бросить "пролетарские нормы"»⁸⁸. Проведенные в 1931-1932 гг. принудительные «специальные наборы» в военные школы лиц, которые были бы одновременно и коммунистами, и рабочими (или вчерашними рабочими), и обладателями хотя бы неполного среднего образования, «выходом из тупика» стать не могли и не смогли: таких лиц в СССР было слишком мало. И так большинство набранных пришлось снимать с учебы в гражданских вузах, техникумах и на рабфаках (куда их в свое время тоже направили для увеличения «пролетарской прослойки»). Уже спецнабора 1931 года, часть которого поглотили школы ВВС, хватило лишь на 4 артиллерийские, 2 бронетанковые и 1 школу связи, да и их первые курсы спецнабором укомплектовать смогли лишь частично. При этом среднее образование было лишь у 50% присланных в эти школы по спецнабору; еще 26% имели неполное среднее, а 24% курсантов спецнабора сухопутных школ (на 100% состоявшего из членов и кандидатов в члены ВКП (б) и на 95,8% из рабочих) пришлось все-таки рекрутировать из лиц с низшим образованием (наиболее подготовленных кандидатов получили школы ВВС, 57% курсантов спецнабора которых пришли с 1-го или 2-го курса вузов). К 11 января 1932 г. среди курсантов спецнабора сухопутных школ оказалось даже около 40 человек (1,4%) вовсе без образования⁸⁹. В 1932 г. коммунистов из рабочих со средним или неполным средним образованием удалось наскрести еще меньше, такие составили лишь 70% спецнабора этого года (против 76-77% в 1931)⁹⁰. Кроме того, уровень их реальных знаний документам об образовании не соответствовал. Так, в 1931 г. 21%, 55% и 59%, а в 1932-м — 43%, 74% и 82% курсантов спецнабора, прибывших в 1-ю Ленинградскую артиллерийскую школу, показали неудовлетворительную подготовленность соответственно по арифметике, алгебре и геометрии, а «неудовлетворительные познания» по русскому языку, «доходящие у отдельных лиц почти до безграмотности», в 1932 г. выказали 35%⁹¹. Это и неудивительно: в те времена, когда, как выразился в апреле 1936 г. командующий войсками БВО командарм 1 ранга И. П. Уборевич, «в средней школе черт знает что делалось», а «пролетариев» в высшую и среднюю специальную школу тянули буквально за уши и требования при приеме и учебе предъявляли к ним чисто символические, — и в техникуме, и в вузе могли учиться (и учились) совершенно безграмотные выходцы из рабочей среды. Это из них получались помянутые в 1936 г. Уборевичем инженеры и техники, «которые не знают, под каким соусом едят термодинамику, не знают дробей»⁹².

Впрочем, из приведенных выше цифр видно, что идея спецнаборов в конечном счете вылилась все в тот же «классовый подбор», что главным требованием к курсантам спецнабора оказалось все-таки не наличие среднего образования, а «социально-классовое лицо» и партийность. Дальнейший поиск способов разрешить неразрешимый «конфликт между потребностями армии и требованиями коммунистической партии» свелся (как и следовало ожидать) к чистой маниловщине. Ужасающие результаты учебы «пролетарских кадров», принятых в военные школы в 1931 г. — наиболее безграмотных с середины 20-х — в феврале 1932 г., заставили-таки Б. М. Фельдмана признать, что «необходимо добиться во что бы то ни стало, чтобы набор 32 года дал бы школам» «кадры» «с обязательной грамотностью не ниже семилетки» (выделено мной. — А. С.). Но «повысить требования к общеобразовательному уровню поступающей в школы молодежи» начальник ГУ и ВУЗ РККА собирался, «всемерно повышая и улучшая партийно-комсомольскую, рабочую (дети рабочих и военнослужащих) и колхозную прослойку»!⁹³ Перестать обманывать самих себя никак не решались. Приведя в проекте своего доклада на пленуме РВС СССР осенью 1932 г. огромные цифры рабочей и партийно-комсомольской прослойки, Фельдман заученно заверял, что комплектование военных школ «дает такой состав курсантов, с которым можно добиться самых высоких результатов в боевой подготовке»; в составленном в марте 1932 г. акте инспектирования Бакинской пехотной школы, зафиксировавшем, что 59 из 73 лиц комначсостава и 386 из 398 курсантов имеют низшее образование, что «курсанты слабо владеют устной и письменной речью» и «не имеют прочных навыков в работе над книгой», — столь же ритуально провозглашалось, что «наличие подавляющего большинства рабочей прослойки» и «высокая партийная и комсомольская прослойка» «являются базой для успешной военно-политической учебы»⁹⁴.

И только осенью 1932 г., после приема, давшего контингент еще более безграмотный, чем в 1931, и впоследствии на 40-50% отчисленный по неуспеваемости,⁹⁵ — советскому военному руководству стало ясно, что от того оголтелого «орабочивания командных кадров», которое началось в 1928 г., придется все же отказаться. Этой осенью общеобразовательный ценз для поступающих в военные школы впервые за все годы советской власти был поднят до 7 классов, т. е. до наличия неполного среднего образования. Правда, в первый год действия нового ценза — 1933 — выдержать его требования полностью не удалось: наркомвоенмор К. Е. Ворошилов приказал, как и раньше, «преимущество отдавать рабочим, детям рабочих и военнослужащих», а РВС СССР установил невероятно жесткие требования к партийности принимаемых (не менее 60% членов и кандидатов в члены ВКП (б) и не менее 35% членов ВЛКСМ, в артиллерийских, бронетанковых, технических и авиационных школах — соответственно не менее 80% и не менее 20%; из беспартийных же принимать только рабочих, передовых колхозников и лучших ударников, да и то лишь «тщательно проверенных и имеющих положительные рекомендации» партийных, комсомольских и профсоюзных организаций)⁹⁶. Для заполнения всех имевшихся на первых курсах военных школ вакансий таких сверхблагонадежных «в социальном и партийном отношении» и в то же время имеющих неполное среднее образование лиц хватить не могло, и 40% принятых оказались все-таки с низшим образованием (при этом за 1932/33 учебный год из курсантов отчислили 437 «классово чуждых» и 244 «политически неустойчивых элемента», хотя, как беззастенчиво признал Б. М. Фельдман, «все эти элементы очень хорошо сумели замаскировать свое лицо отличной учебой»⁹⁷).







Но все же, как видно из таблиц 6 и 7, ради того, чтобы общеобразовательный уровень будущих командиров повысился, власть в 1933 г. смирилась с тем, что доля рабочих при приеме — чего не было с 1926 г.! — уменьшилась, а процент «прочих» вырос в три раза.
В том же 1933 г. уже определенно выяснилось, что это было начало отказа от попыток разрешить неразрешимый «конфликт между потребностями армии и требованиями правящей СССР коммунистической партии», начало пути к окончательному выбору в пользу потребностей армии («при желании иметь подготовленных, в современном смысле этого слова, командиров нужно бросить «пролетарские нормы»). В своем докладе об итогах 1932/33 учебного года Б. М. Фельдман еще осудил попытки исключать из военных школ «социально близких» «только по признакам малоус-певаемости» (sic!), но твердо потребовал прекратить принимать впредь лиц с образованием менее 7 классов, малограмотных. А сообщая в другом своем докладе об отсеивании на приемных испытаниях половины кандидатов, направленных осенью 1933 г. в военные школы войсковыми частями, подчеркнул, что это «есть результат такого действительно тщательного отбора в школы не только по социально-классовому признаку, но и по общеобразовательному», который стоит на повестке дня⁹⁸.

Подобная «генеральная линия» была выдержана и в 1934-1935 гг. Необходимого количества лиц с неполным средним образованием, годных по «социально-классовому признаку», не сумели найти и в 1934, а сменивший Б. М. Фельдмана в качестве главы военно-учебных заведений начальник УВУЗ РККА Е. С. Казанский еще и 13 августа 1935 г. грозно писал начальникам военных школ: «Еще раз предупреждаю, что формальный подход к отбору курсантов, с точки зрения их общеобразовательной подготовки, в настоящих условиях больше, чем когда-либо, нетерпим. Весь ценный по своим социальным и партийным признакам, желающий учиться в школе и подающий надежды на быстрое повышение своей общеобразовательной подготовки контингент — должен быть безусловно принят в школы»⁹⁹. Согласно инструкции, утвержденной наркомом обороны 17 июня 1935 г., поступающие должны были иметь партийные или комсомольские характеристики, обсуждавшиеся на общем собрании предприятия или учреждения и утвержденные парторганизацией, их кандидатуры должен был лично проверять районный военный комиссар (при непосредственном участии и представителя НКВД), а утверждать — райком или горком партии. Однако на практике «социально-классовый признак» при отборе учитывали в еще меньшей, а «общеобразовательный» — в еще большей степени, чем в 1933 г. (см. таблицы 6¹⁰⁰ и 7¹⁰¹). Среди принятых в 1935 г. в школы связи и в военно-инженерную долю «прочих» (т. е. прилично образованных) решились увеличить почти до половины — до 46-48,5%¹⁰². Лиц же с образованием менее 7 классов в 1935 г. принимали уже не по политическим, а по деловым соображениям — из-за увеличения числа вакансий в школах (вызванного, в свою очередь, резким увеличением численности РККА) и из-за стремления зачислить в школы побольше лиц с опытом службы в армии и командования подразделением — младших командиров действительной службы.

И, наконец, в 1936 г. прямо стали стремиться к тому, что раньше считалось нежелательным: поставили специальную задачу «вовлечь в школы учащихся старших классов гражданских учебных заведений (полной средней школы, техникумов)»¹⁰³, т. е. лиц, не являвшихся по своему социальному положению ни рабочими, ни крестьянами (и в лучшем случае писавших «из рабочих» или «из крестьян» в анкетной графе «социальное происхождение»), но имевших приличное общее образование. Львиную долю тех «прочих», которых в 1936 г. приняли (см. таблицу 6) больше, чем раньше принимали рабочих, составили именно учащиеся, а вообще среди принятых в сухопутные военные школы РККА в 1936 г. учащихся оказалось больше половины — 52,1% (по другим данным, 55,2%), т. е. в пять раз больше, чем в 1935 г., когда их было 10,9%¹⁰⁴. Именно благодаря этому почти неприкрытому «отбрасыванию "пролетарских норм"» в 1936 г. и удалось, наконец, выполнить поставленную осенью 1932 г. задачу принимать в военные школы исключительно лиц с образованием не менее 7 классов (т. е. как минимум с неполным средним образованием). При этом зачисленные в артиллерийские и технические школы в большинстве своем окончили по 8-10 классов (см. таблицу 8¹⁰⁵).

А в начале 1937 г. решили поднять планку еще выше и принимать в военные школы (которые с 16 марта 1937 г. назывались военными училищами) лиц с общим образованием не ниже 8 классов, а также увеличить с одной до пяти число артиллерийских школ, комплектуемых исключительно лицами с полным средним образованием. Согласно справке, подписанной 25 января 1938 г. временно исправляющим должность начальника УВУЗ РККА комбригом С. А. Смирновым, эта задача была выполнена: 99,2% принятых осенью 1937 г. в сухопутные военные училища окончили 8-10 классов (и лишь у 0,8% была только семилетка), причем среди зачисленных в артиллерийские училища 72% (вдвое больше, чем в 1936 г.) имели полное среднее образование¹⁰⁶.

Но было уже поздно. На общеобразовательный уровень комсостава Красной Армии образца 1941 года этот происшедший в 1933-1936 гг. отказ от «социального расизма», от подготовки командиров исключительно из рабочих и крестьян повлиять уже не успел. И поражения Красной Армии в 1941 г. напрямую связаны с этой, одной из социальных утопий большевиков.

Источники:
77. Там же. С. 693.
78. Там же. Кн. 2. С. 311, 316.
79. Там же. С. 312
80. РГВА. Ф. 9. Оп. 29. Д. 26. Л. 79 об.
81. Александров К. Русские солдаты Вермахта. Герои или предатели. М., 2005. С. 460.
82. Составлено по: Чернавин В. В. К вопросу об офицерском составе старой русской армии
к концу ее существования // Военно-исторический журнал. 1999, № 5. С. 90; Реформа
в Красной Армии. Кн. 2. С. 312.
85. Там же. Ф. 37464. Оп. 1. Д. 11. Л. 125.
86. Цит. по: Александров К. Указ. соч. С. 460-461.
87. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 250. Л. 157.
88. Зайцов А. Шестнадцать лет «РККА» // Военная мысль в изгнании. С. 249-250.
89. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 10. Л. 168, 164; Д. 76. Л. 13.
90. Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 262. Л. 209.
91. Там же. Д. 259. Л. 81-81об.
92. Два очага опасности (Выступление командующего Белорусским военным округом коман-
дарма 1 ранга И. П. Уборевича на совещании в Западном обкоме ВЛКСМ в 1936 г.) // Военно-исторический журнал. 1988, № 10. С. 43.
93. РГВА. Ф. 62. Оп. 3. Д. 17. Л. 189.
94. Там же. Д. 20. Л. 437; Д. 181. Л. 84, 85.
95. Там же. Д. 234. Л. 68.
96. Там же. Д. 92. Л. 14, 74, 93.
97. Там же. Д. 17. Л. 121, 146,  168.
98. Там же. С. 143, 140, 116.
99. Там же. Д. 109. Л. 77.
100. Составлено по: Там же. Л. 55; Ф. 9. Оп. 36. Д. 4227. Л. 4.
101. Составлено по: Там же. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 55, 77, 148.
102. Там же. Д. 74. Л. 60.
103. Там же. Ф. 9. Оп. 36. Д. 4227. Л. 5.
104. Там же. Л. 4; Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 77.
105. Составлено по: Там же. Ф. 62. Оп. 3. Д. 74. Л. 87, 219, 228-229; Ф. 9. Оп. 36. Д. 4227. Л. 4106 Там же. Ф. 62. Оп. 3. Д. 248. Л. 1, 3.

[Rino]

Статья интересная, не несколько... однобокая, что ли? Такие вещи не стоит рассматривать отдельно от процессов, происходивших в то время.
К примеру, не упомянуто, что проблема нехватки  людей с образованием была общей для всей страны и большую часть нужных кадров забирала себе строящаяся промышленность. Подготовленные люди нужны были везде, и везде их остро не хватало. Отсюда и все те громадные программы по повышению уровня образования населения страны.

Как дополнение с этой статье можно почитать статьи С.Т. Минакова:
Советская военная элита 20-х годов : Состав, социокультурные особенности, политическая роль.
Советская военная элита в политической борьбе 20-х годов.

Как раз можно уточнить причины  "орабочивании" и  усиления лояльности комсостава.

[Ivanoff]

А с причинами орабочивания - что непонятного? Мотивы высшего руководства вполне прозрачны и ясны.
Причем, потом в 1937-38гг все это умышленно усугубили - способные и любознательные были объективно более заметны, это раз, а переаттестация в этим же периоде неоднократно и более чем ясно, указывала на то, что никакие профессиональные качества никого не интересуют. Это просто в приказах прописано. А интересует верность партии и понимание ее линии. Будь дудкой политорганов, и усе нормально, нахрен учиться воевать-то, ты ж в армии 
Такой вот антиотбор.

Еще надо посмотреть, что в гражданских ВУЗах происходило - а что-то очень близкое, судя по зачисткам в преподавательском составе. Как раз вот те самые "общие процессы в обществе".

[Rino]

А с причинами орабочивания - что непонятного? Мотивы высшего руководства вполне прозрачны и ясны.

У этих мотивов были свои мотивы, не так ли?    С конца гражданской армию чистили неоднократно, пока из полупартизанской с командирами-атаманами не превратили её в более или менее нормальную. Но всё равно, страх
перед "бонапартизмом" армейского командования явно доминировал, что выражалось в тотальном недоверии к старым кадрам и желанием насытить офицерский корпус "политически правильными" и лояльными людьми. Естественно, что получалось не очень хорошо, перегибы, дурость, политизированность - всё это было. Все это накладывалось на общую проблему нехватки подготовленных, даже просто образованных кадров.  Ну и результаты соответствующие.

Причем, потом в 1937-38гг все это умышленно усугубили

Это вообще период мутный очень, судя по всему шла внутренняя жестокая война за власть и стороны не церемонились друг с другом, в том числе и в физическом выбивании оппонентов и их сторонников и просто сочувствующих.

[Ivanoff]

С конца гражданской армию чистили неоднократно, пока из полупартизанской с командирами-атаманами не превратили её в более или менее нормальную.

Это попытка задним числом придать иные смыслы кадровой политике.
Сопоставление проблемы партизанщины с образованием, полученным до 1917г, это полный алогизм (уже не говоря о том, что документы об этом нисколько не повествуют). Примерный аналог - "так много волков, что пришлось перебить всех медведей".
Собственно, борьба с партизанщиной стояла на повестке в ходе самой ГВ, а не после ее окончания. Если учесть, что армия после ГВ была радикально сокращена, то задача оставить за бортом партизанские кадры была задачей совсем несложной.

Ну и статья ведь чуть-чуть не о борьбе с партизанскими выдвиженцами в РККА, правда? Как бы, обсуждается выращивание новой военной элиты, что не имеет ничего общего с какими-то партизанами. В документах, определяющих кадровую политику вооруженных сил, открытым текстом, про иные принципи селекции.
Тезис с партизанами дохлый и притянутый за уши.

Естественно, что получалось не очень хорошо, перегибы, дурость, политизированность

Никаких перегибов - социальные идеи при формировании РККА были спланированы.  Это именно замысел, а не результат случайного стечения обстоятельств. Целенаправленная политика (что и задокументировано). Замысел четко исполнялся - т.е. о неспособности системы контролировать принципы кадровой политики вообще нет речи. Она получила именно то, что заказывала.
Отнесение политизированности к области случайного (побочного) результата есть просто шулерство, ибо документы показывают, что политизированность была критерием в селекции.

Это вообще период мутный очень, судя по всему шла внутренняя жестокая война за власть и стороны не церемонились друг с другом, в том числе и в физическом выбивании оппонентов и их сторонников и просто сочувствующих.

Не церемонилась именно одна сторона, вообще-то. Применившая ноу-хау -  массовые репрессии по политическим мотивам. ИЧСХ, практика (уже войны) отнюдь не подтвердила, что репрессированные были реально нелояльны, т.е. налицо полный провал всех этих идей с заговорами и служением 100500 разведок сразу.