Закончил, наконец, воспоминания о поездке в Польшу и пока вываливаю их непосредственно в Форум.
-------------------------------
Осовец-1998 или еще одно дополнение к книге С.А. Хмелькова
«Там где миру конец, стоит крепость Осовец, там страшнейшие болота, немцу лезть в них неохота» - из песни ополченцев Осовецкой крепости, по книге С.А. Хмелькова «Борьба за Осовец»
Предыстория
Прошло уже десять лет, когда cпрыгнув из вагона скорого поезда Белосток – Гданьск на перрон станции Моньки, я бодро зашагал по шпалам Белостокско-Граевской железной дороги через дремучие сосновые леса в сторону бывшей русской крепости Осовец, расположенной примерно в двадцати километрах к северо-западу. Несмотря на очевидную экстремальность ситуации, настроение было отменным – выученная почти наизусть книга Хмелькова позволяла двигаться по этой абсолютно незнакомой мне местности на цель, почти как крылатой ракете, снабженной электронной картой с маршрутом. Я был уверен в том, железная дорога непременно должна была пересечь реку Бобр и на стыке реки и дороги как раз и должна была находиться крепость, поэтому совершенно не боялся заблудиться. Было прохладно, уже смеркалось, дорогу внезапно перебежало довольно большое стадо оленей, и я в очередной раз стал прокручивать в голове ту цепь событий и обстоятельств, забросивших меня в холодный и ветреный октябрьский вечер 1998 года в этот глухой уголок Европы.
Обстоятельства, которые забросили меня в 1998 году, явно не подходящем для экзотических путешествий, в этот достаточно пустынный уголок Польши, также были нетривиальны. В 1996 году в связи с празднованием 300-летия Российского флота была предпринята попытка издать книгу-альбом о Владивостокской крепости. Эта попытка с треском провалилась, но о том, что во Владивостоке выходит соответствующая книга, написал в журнале «Техника и оружие» Александр Борисович Широкорад, выдав желаемое за действительное, причем он опубликовал и мой контактный адрес. Поскольку благодаря инициативе тогдашнего директора Института Биологии моря ДВО РАН Владимира Леонидовича Касьянова я опубликовал обзорную статью о Владивостокской крепости в журнале «Вестник ДВО РАН», мне пришлось рассылать всем, кто заинтересовался несуществующей книгой (а это были сотни людей), оттиски и ксерокопии этой статьи в качестве утешительного приза. Таким образом, было создано своеобразное «сообщество людей, ожидающих выхода книги о Владивостокской крепости».
Один из членов этого «сообщества», исследователь Киевского укрепленного района Александр Григорьевич Кузяк передал копию нашей статьи о Владивостоке своему знакомому – исследователю польских укреплений на восточной границе, которые оказались на территории современной Украины – Збигневу Прусскому. А пан Збышек передал копию этого материала Ярославу Хоржемпе, редактору только начавшего выходить в Польше журнала Фортеца. Так, благодаря недоразумению с невышедшей книгой, о существовании нашей владивостокской группы «фортечников» узнали и в Польше, а от польских коллег о нас узнали и американцы и все остальные.
В это время в Белостоке и военном гарнизоне «Крепость Осовец» образовалось Осовецкое фортификационное общество (Osowieckie Towarzystwo Fortyfikacyjne), которое создало музей и оборудовало на форту «Центральный» экскурсионный маршрут по военной улице позади пехотного нижнего вала. Душой этого дела был тогда молодой польский историк Анатоль Вап – первый председатель общества, незадолго до этого написавший собственную книгу о крепости. Для раскрутки проекта было принято решение провести на форту «Центральный» ни больше не меньше, как международную научную конференцию «Фортификация на землях польских в годы Первой мировой войны». Спонсорами конференции были Министерство народной обороны Польши, Корпус охраны пограничья, Ломжинское воеводство, а также издательство Фортеца. Пригласили четверых зарубежных участника. Это были Ове Энквист – историк финской береговой обороны, Сергей Пивоварчик из Гродненского университета, Людмила Хромых из Мемориального комплекса «Брестская крепость-герой» и автор этих воспоминаний.
Во Владивосток приглашение было отправлено по инициативе Ярослава Хоржемпы и Анатоля Вапа, причем для меня Ярек и Анатоль приготовили отдельную программу, на реализацию которой нашли дополнительные деньги. От меня требовалось представить для публикации статью о военном инженере генерал-майоре А.П. Шошине, который был не только Строителем Владивостокской крепости, но также автором проекта и Строителем Ломжинских укреплений, а польские коллеги о нем не имели никакой информации. Мне взамен, помимо Осовца, предложили посетить Ломжу, а при удачном стечении обстоятельств еще и Модлин (Новогеоргиевск). Коллеги были готовы полностью профинансировать все пребывание в Польше, но добраться хотя бы до Варшавы должен был я сам.
Поскольку тогда же у меня возникла острейшая необходимость посетить Санкт-Петербург для переговоров с Л.И. Амирхановым об издании первого варианта книги о Владивостокской крепости, а также было нужно посмотреть материалы о береговой обороне Владивостока советского периода в РГА ВМФ, то представлялось логичным две эти поездки совместить. 1998 год – год дефолта – был не самым лучшем временем для поездок, поскольку ехать было буквально не на что, однако помощь пришла со стороны т.н. Института «Открытое общество», а точнее фонда Джорджа Сороса, который тогда активно спонсировал поездки на научные конференции по гуманитарным наукам. И благодаря своевременной подсказке со стороны координатора программ ИОО на Дальнем Востоке Тамары Александровны Тереховой мне невероятно повезло, и я смог добыть трэвел-грант. Мистер Сорос, дай ему Бог доброго здоровья, дал денег столько, что их хватило с избытком, причем избыток, за который я по недоразумению не смог отчитаться, меня попросили мистеру Соросу вернуть, чего я, не мелочась и не пререкаясь, сделал.
Итак, я оказался в Москве, чтобы уладить дела с Фондом, купить билеты и выехать в Варшаву, где Ярек обещал меня встретить. Логистика была продумана безупречно – Ярек из Прасныша, где находится редакция и по совместительству квартира Ярека и его семейства, должен был заехать в аэропорт Окенце под Варшавой, чтобы забрать там Энквиста, прилетевшего из Финляндии, а потом ехать на вокзал Варшава Центральна и встретить там меня. А потом мы бы поехали на его автомобиле через половину Польши прямо в Осовец.
Поездки в Польшу в то время считались чрезвычайно опасными, поскольку российских челноков тогда грабили целыми поездами, а полиция еще и помогала грабителям. Только после отмены госвизита Черномырдина в Варшаву после одного из наиболее вопиющих случаев поляки навели хоть какой-то порядок, и стало полегче. А после дефолта ситуация вообще переменилась ибо поток челноков из-за их неплатежеспособности временно иссяк. Коллега RDX’а, гостеприимством которого я иногда пользовался, действуя из самых лучших побуждений, предложил мне в Польшу не брать с собой деньги, чтобы их те самые страшные поляки не отняли, поскольку меня все равно должны встретить. Поэтому в кармане у меня оказалось всего лишь 134 доллара США. Наверно это был бы хороший совет, если бы все пошло по плану пана Ярека, но план, этот, как выяснилось, оказался невыполнимым в принципе. Я хорошо запомнил, как удивился таможенник в Бресте, когда тот узнал, откуда я еду и сколько денег у меня с собой.
Почекальня
Приключения начались уже на Белорусском вокзале в Москве. В связи с дефолтом число пассажиров сократилось настолько, что многие поезда поотменяли, какие-то объединили, как выяснилось, никто толком не мог сказать, когда поезд прибудет в Варшаву. Я попросил билет на поезд, который бы прибывал в Варшаву часов в шесть вечера, мне вручили билет и я, ничего не подозревая, отправил Яреку электронное письмо, где сообщил о времени прибытия поезда, включая число, которое соответствовало написанному в официальном приглашении. Получил ответ, что он все понял (хотя это было не так) и весьма полезный совет – высадиться именно в Варшаве Центральной, а не на Варшаве Всходней, поскольку это «клоака криминальна». Вот этот совет был особенно ценен.
Приключения начались прямо в «вагоне сыпальном» польских «колеек паньствовых», то бишь польских государственных железных дорог. Я не взял с собой воды, полагая, что найду кипяток у проводника, а пан кондуктор чаем поить меня отказался (хотя, как я узнал позже, был обязан делать это два раза за рейс и бесплатно). Российские деньги, хотя поезд шел по России, он брать отказался (был дефолт), но, получив от меня два мятых американских доллара, смягчился и поил меня кипятком без ограничения всю дорогу, тем более что я был единственным пассажиром в вагоне.
На станции Тересполь (первая станция на территории Польши, если ехать через Брест) поезд расформировали. Часть вагонов укатила куда-то в Краков и далее в Австрию, а наш вагон остался стоять в чистом поле, ожидаючи попутного поезда на Штеттин, к которому нас должны были прицепить. Ни о чем таком меня на Белорусском вокзале не предупредил, и становилось ясно, что до шести вечера мы в Варшаву не доедем. Более того, когда мы все-таки поехали, у одного из вагонов штеттинского поезда загорелись буксы, и на станции Малашевичи мы застряли еще на час, пока шла выброска аварийного вагона из середины состава, переформирование поезда и перетасовка пассажиров. И только где-то около часу ночи поезд остановился у перрона в тоннеле под зданием огромного вокзала Варшава Центральна.
Немногочисленные пассажиры быстро поднялись по лестнице куда-то наверх, и я остался в пустом тоннеле практически один. Меня явно никто не встречал, и лишь на скамейках сидела группа немного нетрезвых мужиков, что-то громко обсуждая. До меня, слава Богу, им не было никакого дела. Ситуация напоминала страшный сон и я даже ущипнул себя за руку. Надо было что-то предпринимать, и, подхватив сумку и портфель, я поплелся наверх, совершенно не соображая – куда и зачем. Я оказался на подземном виадуке, а затем в каком-то пешеходном тоннеле, где только светились витрины закрытых киосков, и где бродили какие-то пьяные прохожие, с шумом пристававшие к себе подобным и устраивавшие легкие потасовки. Входы в помещения вокзала были перекрыты какими-то мрачными людьми в черной форме, на спинах у которых было написано «Охрона Зубрицки», что выдавало их принадлежность к частному охранному агентству Зубрицкого.
На стене тоннеля висела карта железных дорог Польши, где была обозначена каждая станция, а рядом подробнейшее расписание поездов. Осовца на ней не было, но я уже знал, что это закрытый военный гарнизон и, увидев станцию Гониондз, сообразил, что это где-то рядом с крепостью, и что мне надо туда. Также было совершенно очевидно, что ехать надо было через Белосток, от которого резко поворачивать на север в сторону бывшей Восточной Пруссии. Я высмотрел подходящий скорый поезд (поченг поспешный), который вроде как бы шел от Белостока на Граево и далее на Сувалки, но расписание намекало, что возможно до Сувалок он идет и как-то по-другому, и полной ясности не было.
На многих киосках светилась фамилия хозяина – «Кантор» и я понял, что это наверно какой-то очень богатый человек с еврейской фамилией, раз у него столько киосков. Подойдя поближе, я увидел на этих киосках курсы валют и сообразил, что это обменники (кантор – это меняла, по-польски), и тут один из этих «Канторов» открылся, и я, не раздумывая, отдал туда все свои доллары. В обмен я получил от «пана Кантора» такую большую кучу злотых, что сразу почувствовал себя очень богатым человеком, поскольку уже навел справки по таблицам, сколько стоят железнодорожные билеты на местных линиях. Сто тридцать четыре доллара в Польше 1998 года были, к моему счастью, не такими уж и маленькими деньгами.
От созерцания своего богатства меня отвлек резкий толчок в плечо сзади. Я оглянулся и сразу понял – влип! Передо мной стояли два тех самых страшных «Охрона Зубрицки». «Чи пан мае проблемы»? – спросил охранник, и я молча кивнул, добавив, что могу розмовлять люб по-российску, люб по-ангельску. Этих языков (русского и английского) охранник не знал и более жестко вопросил – «Чи пан ест пассажирем транзитовым?». Я ответил «Так»! Тогда охранник более мягко спорил – «Чи пан мает билет?», на что я, ни на секунду не задумавшись, ответил ложью во спасение – «Так!». Пан охранник мягко взял меня за руку и уже совсем ласково произнес – «Ну тогда проше пана до почекальни». Я не знал что такое эта самая почекальня, но, ориентируясь на интонацию, понял, что какие-то серьезные неприятности мне не грозят, а несерьезных я уже не боялся. Охранник провел меня сквозь оцепление из своих коллег в громадный зал, который назывался «Хала глувна» (Главный холл) и провел в какой-то застекленный холодный курятник на антресолях, который и выполнял роль зала ожидания, то есть и был «почекальней».
Ситуация немного стабилизировалась и я, стараясь не показать окружающим своего страха и делая вид, что в этой почекальне сижу чуть ли не каждый день, стал оглядываться и прислушиваться. Заметив, что один из пассажиров увлеченно изучает польско-русский словарь, я показал ему на свою сумку и попросил ее постеречь, на что тот молча согласился. Выбора у меня не было, поскольку надо было что-то решать с поездом и билетами. Для начала я перекусил в вокзальном кафетерии (это оказалось совсем недорого) и отправился к окошку, на котором было написано «Информатор», что явно означало справочную. К сожалению, эта справочная ничем не отличалась от аналогичной службы на Белорусском вокзале. Милейшие пани, сидящие за стойкой, говорили по-русски ничуть не хуже меня, но знали они, похоже, еще меньше моего, поскольку на вопрос – останавливается ли поезд «Ханча» на станции Гониондз и вообще проходит ли он через нее, пани ответить не смогли, посоветовав купить билет только до Белостока, а там, уже на месте, проконсультировавшись с тамошними «информаторами», думать чего делать дальше. Совет почему-то показался мне разумным, и я пошел в кассу, благо она работала круглосуточно, и купил билет до Белостока. Поскольку поезд отходил лишь в половину седьмого утра, я решил пару часиков подремать в почекальне.
Не тут-то было! Меня тут же затряс охранник – «Пан, не спасть! Спать не вольно!». Я сразу подумал, что нравы тут как в концлагере, но вскоре понял, что ошибся – жесткий порядок соответствует польскому национальному характеру, примерно так же, как и русскому. Пан охранник сел на лавочку вместе со всеми и, произнеся ритуальную фразу «Не спать!», потихонечку закемарил, а вместе с ним задремали и остальные. В шесть часов пан охранник проснулся и заодно и всех остальных разбудил, что было весьма кстати.
Бросок на Осовец
По Польше передвигаться удобнее всего по железной дороге. Поезда (поченги поспешные) ходят часто, условия в вагонах «клясы другей» (второго класса) – вполне пристойные. Купе на шесть сидячих мест, в первом классе таких мест четыре. В пол седьмого утра я уже сел в купе поезда «Ханча» и стал соображать, как же это я вовремя угадаю, где этот самый Белосток, сколько до него ехать и т.д. Набрался храбрости и спросил по-русски у благообразного вида старушки – сколько ехать до Белостока. Старушка тяжко вздохнула, перекрестилась (то ли от того, что поезд как раз в тот момент тронулся, то ли от того, что разговаривать по-русски тяжкий грех) и ответила тоже по-русски, что она сама там выходит и меня предупредит. И, через несколько часов я уже оказался на перроне в Белостоке, лихорадочно соображая, а где здесь вокзал? Очевидного ответа на вопрос не было, поскольку вокзал, сильно пострадавший во время то ли Первой, то ли Второй мировой войны, до сих пор находился в состоянии перманентного вялотекущего ремонта и на то, чтобы найти временный вокзальный павильон, потребовалось время. Когда я задал вопрос пани из «информатора», как бы мне проехать на Гониондз, то она мне сказала, что туда как раз сейчас отходит поезд, из которого я только что вышел. Я вспомнил добрым ласковым словом ее коллегу с Варшавы Центральной, но делать было нечего – поезд уже ушел.
Впрочем, все было не так однозначно. Двое «братьев по разуму», то есть польских коллег, одним из которых был исследователь крепости Зегрж Пршемек Богушевский, оказывается, ехали на конференцию из Варшавы в том же поезде. Потом они рассказали мне, что в Белостоке поезд расцепили на две части, одна из которых поехала на Сувалки через Осовец и Граево, а другая – напрямую и в Сувалках они воссоединились. Само собой разумеется, что и польских коллег, имевших билеты до несуществующей на картах станции Осовец-Твердза, никто не предупредил и их вагон отправился в Сувалки напрямую. Пока они поняли, что с ними произошло, пока выскочили на какой-то промежуточной станции, пока вернулись в Белосток прошло довольно много времени, и потом на перекладных они добрались таки до Осовца, но значительно позже меня. Такие вот особенности польского национального железнодорожного сообщения…
Пани в кассе, когда я рассказал ей о своей беде, мило улыбнулась и посоветовала мне купить билет до Гониондза на скорый поезд-экспресс Белосток – Гданьск, который отходил через пару часов. В Белостоке железнодорожный персонал также как и в Варшаве охотно говорил по-русски, причем как на родном языке, но от этого, как показали последующие события, мне было ничуть не легче, а может быть и тяжелее.
Изучив расписание поезда, я не нашел станции Гониондз, а также заметил, что временные интервалы между остановками очень малы и сообразил, что поезд будет двигаться очень быстро. Что-то в этом было подозрительное, но любезные пани в кассе и «информаторе» помочь мне ничем не могли, ибо просто ничего не знали. Тем не менее, в расписании я узрел название станции Моньки, о которой в книге Хмелькова было сказано, что она расположена примерно в 20 км от Осовца, а точнее от места выпуска немцами газов, и пострадавших от газовой атаки на ней не было. Для себя я отметил, что это уже достаточно близко от крепости, и что я наверно смог бы добраться оттуда до Осовца пешком.
Спасение пришло неожиданно. Сидящий рядом в зале ожидания паренек с увлечением писал что-то по-английски в большую тетрадь. Я, забыв о правилах приличий, спросил у него по-английски – чего он такое интересное пишет, и он сказал, что это реферат по экономике Японии. А поскольку Япония значительно ближе к Владивостоку, чем к полесским болотам, то у нас завязалась оживленная беседа на английском языке сначала о Японии, а затем и о местных достопримечательностях. Парень о них не знал ничего! Я рассказал ему много нового о крепости Осовец, куда мне надо попасть, причем он, оказывается, проезжая мимо нее из Белостока, где учился, домой в Гданьск каждую неделю, даже не догадывался о ее существовании. Паренек соображал быстро и сказал, что есть вероятность, что поезд идет там очень быстро и без остановок, почему он и не обращал внимания на те места. Впрочем, он обещал переговорить с паном кондуктором в поезде и выяснить все подробности у него.
Мы сели в купе. Сидящие напротив нас двое панов, совершенно не обращая внимания на нас, говоривших по-английски, развесили свои пиджаки. Из кармана одного из них торчал толстенный бумажник и его приятель сказал, что тот явно сошел с ума, выставляя деньги навыхвалку. К тому времени, слегка освоившись в чужой для меня языковой среде, я начал довольно неплохо понимать польский язык и хорошо вник в суть разговора. Владелец кошелька, посмотрев на нас и на своего приятеля, только назойливо отмахнулся – «Чего ты боишься, здесь россияне не ездят!». Мой молодой попутчик густо покраснел, а я сам от комизма ситуации слегка потерял контроль над собой и произнес по-русски только два слова, которые, по видимому, были понятны любому поляку – «В масть!». Бедные паны, будучи воспитанными людьми, тоже густо покраснели, но в этот момент в купе вошел кондуктор, что разрядило ситуацию.
Мой попутчик сдержал слово и рассказал о моих проблемах, пан кондуктор сильно встревожился, проверил мой билет и сказал, что эти идиотки в Белостоке выдали мне неправильный билет, поскольку после Белостока поезд останавливается только в Моньках и до Граева идет без остановок. Более того, он сказал, что станции Гониондз не существует вообще и там лишь «цментарж», то есть кладбище. Вспомнив из Хмелькова, что от Граева до Белостока расстояние примерно пятьдесят километров, одолеть которые за один пеший переход я не смогу, я немедленно решил выти в Моньках и как только поезд начал притормаживать я открыл дверь и схватив вещи выпрыгнул на перрон, поскольку стоянка была меньше минуты. Несколько местных жителей быстро покинули станцию, я остался один, и только в конце платформы от меня быстрыми шагами удалялся человек в железнодорожной форме и с повязкой на руке. Я побежал за ним, выкрикивая только два слова – «Пан дежурный, пан дежурный!». Дежурный остановился и спросил почему-то по-русски – «Что случилось?». Я, памятуя, что Осовец – это секретная военная база, сказал, что мне нужно в Гониондз. Пан дежурный посмотрел с некоторым сомнением на меня самого, потом на мои вещи, уставился на мои армейские ботинки и слегка задумался. «У тебя хорошие ботинки, - сказал он – когда я был путевым обходчиком, я совершенно спокойно доходил туда пешком по шпалам, и ты тоже дойдешь». Это был хороший совет, совпадавший с моими собственными планами. Я поблагодарил за первый толковый совет, который, наконец, услышал от польских железнодорожников, и, покинув станцию, быстро вошел в дремучий сосновый лес, где единственным признаком цивилизации была железная дорога.
Настроение было умиротворенным. Я был уверен в своих силах, каких-либо «страшных поляков» здесь не было и в помине, а поход по красивой дикой природе никогда не воспринимался мною как экстремальная ситуация. Часа через полтора я уже подошел к станции Гониондз и тут в полной мере оценил слова проводника про кладбище – пустой перрон, станционное здание с выбитыми окнами, остановившиеся часы и, в довершении всего, где-то безнадежно выла брошенная собака. Все напоминало декорации к фильму «Сталкер». Первый раз за время пешего похода я несколько усомнился в правильности своих действий, ибо каких-либо признаков крепости не угадывалось. Метрах в двухстах от заброшенной станции в поле был какой-то хуторок, и я решил попытать счастья там и спросить дорогу уже до Осовца-Твердзы. Я зашагал к хутору прямо по полю, покрытому какой-то плотной зеленой свежей травкой, по-видимому, озимой пшеницей. Это было весьма неприятно, поскольку я чувствовал себя, как человек в грязных сапогах, топчащийся по чужому чистому ковру, но делать было нечего. Я прошел мимо дома к какому-то сараю, где трудолюбивый польский «рольник» (крестьянин) грузил навоз вилами в телегу. Увидев меня, он явно обрадовался хорошему поводу прервать работу, воткнул вилы в кучу и молча стал ждать вопросы. Перемешивая польские и русские слова, я спросил про дорогу до Осовца-Твердзы, и хозяин хутора охотно пояснил мне, что по «тору колейовому» идти не больше двадцати минут. Я поблагодарил его за консалтинг и спросил, как мне вернуться к железной дороге, не вытаптывая озимые по второму разу, поскольку у его дома я заметил привязанную здоровенную собаку мимо которой я проходить не хотел. Здесь в первый и последний раз в Польше между мной и собеседником возник совершенно непробиваемый языковый барьер – пан категорически отказывался понимать слово «собака». И когда, перебрав все мыслимые варианты, я спросил его про «пса», то пан рассмеялся и сказал, - «Та пес в огроде» и добавил, что я могу его не бояться. Вернувшись на полотно железной дороги, я зашагал к цели уже намного более уверенно.
Вскоре моя уверенность подкрепилась, поскольку я увидел шоссе, шедшее параллельно железной дороге, на которое я немедленно перешел, и на обочине заметил указатель, смотрящий куда-то в бок, с надписью «Довнары». Я тут же вспомнил о Довнарской горжевой позиции крепости и Довнарских казармах. Несмотря на то, что по этим местам прокатились тяжелейшие бои двух мировых войн – все деревеньки и хутора, обозначенные на картах и схемах в книге Хмелькова, оказались на месте. Частная собственность на землю, которая не прерывалась даже при коммунистах, приводила к тому, что даже после полного уничтожения деревень и хуторов их жители или их наследники всегда возвращались на пепелища, поскольку земля принадлежала законным собственникам. Они ее продолжали обрабатывать и, соответственно, восстанавливать свои жилища и хозяйственные постройки. О каких-то «неперспективных деревнях» и «сселении с хуторов», которые перекроили местную географию бывшего СССР до полной неузнаваемости, в этих местах, к счастью, не знали, а под советской властью они пробыли не более полутора лет, и коллективизацию там никто провести не успел. Здесь не было также и переименований. И это очень хорошо помогало в моем необычном путешествии.
Наконец, я увидел справа и слева от дороги рвы, заполненные водой, колючую проволоку и табличку с надписью «Встемп взброненый!» (Вход воспрещен). Тут я догадался, что слева от меня находится запретная зона, примыкающая к Шведскому форту, где, по рассказам польских коллег, находились крупные склады боеприпасов, а впереди меня лежал плацдарм крепости. Вскоре я увидел на противоположном берегу водяного рва груду развороченного бетона и понял, что это один из подорванных полукапониров Центрального форта. Вскоре на противоположной стороне рва показалась массивная бетонная казарма, которая когда-то выдержала попадание 420-мм снаряда, и в которой располагался музей крепости где, по моему разумению, должна была проходить конференция. Однако, никого, кроме нескольких солдат, возле казармы не было, да и перебраться через водяной ров было не на чем. Рядом с шоссе располагался т.н. «бар Лотник» (кафе Летчик), причем само его название было поводом для размышления любого наблюдательного «шпиона», поскольку на форту размещалась часть, имевшая какое-то отношение к ПВО. На крыльцо вышла хозяйка заведения, я спросил ее, как попасть на форт Центральный, но она даже замахала руками от удивления и сказала, что мне туда ни в коем случае нельзя, поскольку меня немедленно арестуют как шпиона. Я сказал, что этого совершенно не боюсь и что мне надо туда попасть совершенно легально. «Я тебя предупредила, - сказала пани, - а остальное уже не мое дело – иди вдоль рва и, в конце концов, увидишь и мост и ворота». Было отрадно, что в Польше, в целом, хорошо относятся к людям, похожим на русских шпионов, и предупреждают их о могущих возникнуть неприятностях. И тем не менее, мое появление на плацдарме крепости не прошло незамеченным.
Вдруг рядом со мной завизжали тормоза военного автомобиля, за рулем которого сидел солдат, дверца отворилась и на меня ласковым, внимательным и вопросительным взглядом стал смотреть «человек в штатском». Он не задал ни одного вопроса, но я сам почему-то залепетал про «конференцию наукову», «комитет организацийный» и про «пана презеса Анатоля Вапа». И тут человек в штатском вздрогнул и спросил по-русски с недоумением, плавно переходящим в ужас – «А не из Владивостока ли пан будет?». Я ответил – «Из Владивостока». Следующий вопрос был более конкретен – «Как Вы сюда попали?» Я ответил – «Пешком». Человек в штатском недоверчиво спросил – «Из Владивостока?» «Нет, с Монек!» – ответил я. «Как, с Монек?» - удивился человек в штатском. «По шпалам!» - ответил я. «Но ведь это же семнадцать километров!» – воскликнул пан и, наконец, представился – «Я член оргкомитета конференции профессор Белостокского университета Адам Даброньский!», и только тут я понял, что наконец-то спасен. «Вы же должны были приехать в Варшаву только сегодня поздно вечером» – заявил вдруг пан профессор, на что я ответил – «А мне об этом кто-нибудь сообщил?». «Садитесь в машину, - примирительно заметил пан Адам, - хоть последние двести метров я Вас подвезу. Вы, на самом деле, приехали очень вовремя – парад войск и молебен уже закончились, но вот банкет только начинается – расслабьтесь с дороги!». Машина переехала через мост, и я только успел заметить четверых бравых «жолнежей» в бронежилетах с автоматами Калашникова наизготовку, которые, увидев знакомую машину, расступились и откозыряли по-уставному, после чего мы медленно въехали на территорию форта сквозь массивный портал ворот и арку, прорезающую горжевой вал. Интересно, - подумал я, - а как бы мне самому пришлось объяснялся с четырьмя суровыми дядьками с автоматами, которые могли ведь и не понимать по-русски, рассказывая им, кто я такой и почему хочу проникнуть на охраняемую ими запретную территорию, наглухо закрытую для иностранцев. К счастью, благодаря редкому везению с профессором Даброньским, эта проблема так и не возникла, и первый прямой контакт с Войском Польским состоялся в намного более приятных обстоятельствах.
Форт Центральный – банкет в офицерском собрании
Машина подъехала к офицерскому собранию, построенному на территории форта как заглубленная полуподземная постройка. Вызывало большое удивление и уважение, как аккуратно польские военные строители вписали большое современное здание в старый форт таким образом, что оно (в отличие от Дворца Съездов в Кремле) совершенно не диссонировало со старыми постройками и вообще было малозаметно. Там и проходила нужная мне конференция.
Итак, 16 октября 1998 г. я ступил на территорию форта Центральный крепости Осовец. На крыльцо офицерского собрания вышла молодая энергичная женщина, которую мне представили как пани Иоанну или просто Асю, и которой меня и передали на попечение. По-русски Ася говорила, как на родном языке, и была по профессии школьной учительницей-«русичкой», но преподавала английский, переучившись на него в порядке «конверсии». Она сразу спросила меня, как я сюда добирался, но оказалась еще более проницательной, чем профессор Даброньский. «Где же Вы ночевали?» - спросила она, и, услышав мой ответ – «В почекальне» - лишь всплеснула руками и какое-то время могла произносить только две фразы – «Какой скандал!» и «Какой ужас!», повторяя их непрерывно. Я позволил себе вставить два слова: «А где же пан презес Анатоль Вап?», и тут Ася буквально взорвалась – «Ах, так Вам нужен мой ненаглядный муженек, который все это и устроил? Сейчас будет!», - сказала она голосом, не предвещавшим ничего хорошего «пану презесу».
В дверях появился очень усталый, но уже слегка повеселевший по случаю начавшегося банкета Анатоль Вап или просто Толя, как его называют друзья. Толя достаточно равнодушно выслушал мой сбивчивый рассказ, заявив, что это Ярек Хоржемпа должен был мне указать точную дату приезда, отличающуюся от той, которая была написана в присланном мне официальном приглашении, но он почему-то счел это само собой разумеющимся, и ничего мне не сообщил. И тут заволновался уже я – «Толя, а как же Ярек? Ведь он же прямо сейчас бегает по вокзалу в Варшаве как угорелый, пытаясь разыскать меня?». На это Толя, сохраняя олимпийское спокойствие, ответил – «Владимир, ты, кажется, сегодня очень много бегал? Так вот пусть и он немного побегает!».
Я счел такой подход к делу вполне справедливым, успокоился, и мы вошли в фойе. Два солдата, работавших в гардеробе, тут же любезно лишили меня вещей и верхней одежды, и я попытался хоть как-то привести себя в порядок. Было это, правда, довольно сложно. В поезде я не брился, почти двенадцать часов ничего не ел и не пил, прошагал, после бессонной ночи в «почекальне» семнадцать километров по шпалам, оттянув руки сумкой и портфелем, от чего они непрерывно тряслись. Однако Толя, который уже достаточно расслабился после всей организационной нервотрепки, повел меня в зал и немедленно представил самому пану Воеводе Ломжинскому (то есть губернатору) Станиславу Згрживе, генеральному спонсору моего пребывания на территории Польши. Пан Згржива был старым студенческим другом Толи и соратником по антикоммунистической борьбе. Когда два друга-студента расклеивали листовки «Солидарности», Толю выследила и схватила местная госбезопасность, а будущий воевода сумел тогда убежать. Польские чекисты сломали Толе несколько ребер, но тот так и не выдал друга. Пан Згржива, ставший потом крупным региональным политиком, никогда не забывал этого эпизода, и когда у Толи после выхода книги об Осовце возникли проблемы с завистниками в Музее Войска в Белостоке, где он работал научным сотрудником, то Згржива добился назначения Толи своим советником по культуре.
Итак, небритый и с трясущимися руками я предстал пред светлые очи пана воеводы. Он был уже в курсе происшедшего и только горестно качал головой – «Ну почему же Вы не взяли такси в Моньках – мы бы тут все оплатили!», на что я не придумал ничего лучшего, как пролепетать – «Ну что Вы, мне было очень интересно совершить столь увлекательную прогулку по территории вверенного Вам воеводства. Такая роскошная природа…» Пан Згржива мне явно не поверил и, сочтя мое лепетание за утонченное издевательство, только махнул рукой от досады. Я приличия ради поблагодарил его за спонсорскую поддержку, а он меня за то, что я нашел время приехать. После этого меня пригласили к столу с роскошными закусками и выпивкой, где я, прежде всего, набросился на обычную питьевую воду, причем стакан с водой я с трудом удерживал двумя руками. Ко мне подошел какой-то важный пан из Министерства оброны народовой и заговорил со мной по-английски, поскольку не без оснований полагал, что профессиональный «науковец» должен хоть как-то уметь объясняться по-английски. Разговор принял своеобразный характер. «Почему же пан так мало пьет водку или коньяк, ведь он же россиянин?» – вопрошал пан из министерства, на что я вяло отбрехивался, что после полусуточной сухой голодовки и пешей прогулки по шпалам с вещами мне будет достаточно еще одной капли, чтобы я просто рухнул на стол. Пан меня, как ни странно, понял. Он оставил попытки меня напоить и даже представил своему шефу – заместителю министра, с которым мы обменялись комплиментами и которому я сказал, что очень рад увиденному, как военные в Осовце заботятся о сохранении русского фортификационного наследия.
После выпитого и съеденного захотелось на воздух. Я тихо сидел в полумраке на крытой террасе у крылечка и вдруг услышал разговор соседей и, несмотря на то, что они говорили по-польски, я понимал каждое слово, поскольку они обсуждали именно мою скромную персону. «Что за странный тип приехал? Ходит, что-то вынюхивает, и ни с кем не разговаривает. Наверно шпион!». Тут на террасе появился Толя, представивший мне Сергея Пивоварчика, историка из Гродно. «Смотри, больше не потеряйся – сказал Толя, - Вы с Сергеем поедете в Моньки, в гостиницу, где для вас снят номер. Иностранцам нельзя ночевать на форту». Толя с Сергеем ушли, а я остался дышать воздухом один.
Из темноты вдруг возникла фигура в военном мундире, напоминающая эсэсовца из старого советского кинофильма. Суховатый серьезный человек с прищуренным сверлящим взглядом и с табличкой-бэйджиком «Петр Хафке» на груди вдруг спросил, - «А где пан будет ночевать?» Я ответил, что в гостинице, в Моньках, но «страшный немец Хафке» не отставал. – «Но это несправедливо, поскольку у пана не будет частной жизни. Оставайтесь у нас на форту, тут будет намного веселее, чем в гостинице».
Ну, все, подумал я, влип – инспирируют инцидент! Я как-то сразу пал духом. Современному читателю наверно нелегко понять причину моей тревоги. Дело в том, что в советские времена, как редких и «проверенных» загрантуристов, к числу которых я не относился, так и участников заграничных морских экспедиций, в которых мне довелось проработать многие месяцы, тщательно инструктировали насчет того, что за границей с советскими людьми могут случаться «инциденты», которые инспирируют соответствующие службы иностранных государств. К этим инструктажам относились с некоторой иронией даже сами инструктирующие, поскольку реально никаких «инцидентов» мы не видели, но многолетнее промывание мозгов все же не могло пройти без последствий.
Четко блюдя моральный кодекс бывшего строителя коммунизма, я без запинки ответил – «Я иностранец и оставаться на ночь на форту мне нельзя. Пан презес сказал в Моньки, - значит в Моньки!». Страшный немец Хафке вздохнул и растворился в темноте. Потом, когда я спросил у Толи, что это был за немец – тот только рассмеялся – «Это же шеф компании, по-русски – старшина роты. Это полновластный хозяин всего форта и он искренне хотел тебе сделать приятное. Дело в том, что участники конференции разместились в казарме, и там действительно будет интересное неформальное общение. Хафке и правда этнический немец, но тут их до сих пор много, поскольку когда-то рядом были Прусы Всходни (Восточная Пруссия)». Я заметил, что наверно это правильно – дать полякам в качестве старшины немца и Толя, считающий себя белорусом, но у которого самого были немецкие корни, со мной вполне согласился. Вскоре нас с Сергеем Пивоварчиком отвезли обратно в Моньки, откуда я с такими превеликими трудами выбирался днем. Приключения, наконец, в основном, закончились, и началась более или менее нормальная научно-туристическая поездка.
Форт «Центральный». Конференция
Любая научная конференция интересна не столько докладами и официальными мероприятиями, сколько возможностью неформального общения с коллегами, и конференция в Осовце не была исключением. Кроме того, сама аура, дух того места, где она проводилась, создавал какое-то особенное настроение, способствующее плодотворному взаимному общению «фортечников» (слово «фортечник» применительно к любителям истории фортификации пустил в оборот именно Сергей Аркадьевич Пивоварчик в кулуарах конференции на форту Центральный крепости Осовец). Доклады были сами по себе очень интересными, но сборник материалов конференции, вышедший несколько лет спустя, оказался намного интереснее, чем сами доклады. Отчасти это было вызвано тем, что с организацией военного парада и банкета Войско Польское справилось более чем успешно, а вот обещанный участникам конференции работающий «оверхед», то есть аппарат, проецирующий на стену картинки с больших прозрачных пленок, так запустить и не удалось, в результате чего значительная часть докладов на конференции (включая и мой собственный) прошла без демонстрации чертежей. Впрочем, это ничуть никого не расстроило, ибо возможность посмотреть наглухо закрытый ранее для посещения форт Центральный искупала все мелкие организационные неурядицы.
Общение с коллегами было исключительно плодотворным. Утром в Моньках, еще в гостинице, Толя представил меня Яреку Хоржемпе и Ове Энквисту. Над недоразумением с днем прибытия мы только посмеялись, поскольку инцидент был благополучно «исперчен» и все закончилось хорошо, а в качестве утешительного приза пан Ярек вручил мне авторские экземпляры Фортецы, где только что напечатали одну из наших статей о Владивостокской крепости. Энквист только заметил, что он самостоятельно добраться до Осовца так, как это сделал я, пожалуй, не смог. Как только я в порядке любезности раскрыл захваченный с собой обмерный чертеж Ворошилоовской батареи, вычерченный Стасом Воробьевым, то порадоваться и поудивляться пришлось уже зарубежным друзьям. Я уже показывал чертеж в Москве Александру Борисовичу Широкораду, который по своей привычке немедленно его отксерокопировал, а теперь подобное захотели сделать и коллеги. Ове заявил, что он обязательно хочет получить такой чертеж для своей исследовательской работы, поскольку он пишет небольшую статью о недостроенной советской батарее № 3 на о. Руссарэ, где предполагалось установить такие же башни. Ярек сказал, что и он бы хотел заполучить такой чертеж для редакции Фортецы. Я был вынужден отказать обоим, поскольку предстояла поездка в Петербург, где надо было познакомиться с Л.И. Амирхановым, и я был уверен, что к такому «сувениру» он тоже не останется равнодушным. Большого ксерокса на форту не оказалось, но потом, уже в Варшаве, Ярек в какой-то копировальной лавке прямо при мне сделал две копии (одну себе, а другую финскому коллеге) и все решилось наилучшим для всех нас образом.
Среди польских коллег особенно запомнились Стефан Фуглевич (автор очень интересной классификации современных фортсооружений) и Пршемек Богушевский из Варшавы, а также Вальдемар Бржосквинья из Кракова, известный своими исследованиями австрийской фортификации. Коллеги проявили очень большой интерес к чертежам и фотографиям владивостокских фортов, но многих коллег гораздо больше заинтересовали фотографии ДОТов, построенных на побережье уже в советское время. «Ну, вот видите, - говорили молодые польские коллеги, - есть же и у вас настоящая фортификация, так почему же вы ее не изучаете?» Упрек показался весьма справедливым и заставил о многом задуматься и многое переосмыслить в наших творческих планах.
Мы очень много тогда говорили с Сергеем Пивоварчиком об истории русской фортификации на западных и восточных границах Российской империи и о перспективах ее исследования, правда, когда я отвлекался для бесед с Ове Энквистом, Сергей обиженным голосом всегда говорил, - «Ну иди, иди к своему англоговорящему сябру!», поскольку он, будучи ученым-гуманитарием еще советской генерации, принять участие в наших разговорах, к сожалению, не мог. Тогдашние гуманитарии в англоязычных странах не публиковались, с зарубежными коллегами общались мало, иностранную литературу, соответственно, тоже не читали и навыков в разговорном английском языке они не имели. Со временем это, естественно, прошло.
Во второй половине дня наступила наиболее интересная часть конференции – с нами провели экскурсию по Центральному форту. Экскурсионный маршрут был проложен по военной улице между низким пехотным и высоким артиллерийским валами. За годы использования форта в качестве военного городка с утратой его оборонительных функций на военной улице вырос могучий сосновый лес, и при подготовке туристического маршрута добровольцам из числа членов Осовецкого фортификационного товарищества пришлось изрядно поработать на лесоповале. На пехотном валу были устроены довольно длинные участки бетонных брустверов с подбрустверными галереями и подбрустверными нишами. Ниши эти сильно отличались от владивостокских – они были шире по размеру, но там не было углублений для ног и в них надо было сидеть скрючившись. Подбрустверные галереи соединялись бетонными потернами с кирпичными междувальными проходами, а участки этих потерн, пересекающие военную улицу поперек, были превращены в своеобразные капониры для ружейно-пулеметного огня. Таким образом, форт получал еще один рубеж, фланкируемый из закрытых построек. Кроме того, на валу были оборудованы несколько позиций-батарей для пулеметов тоже в виде коротких участков бетонных брустверов с подбрустверными галереями. На валу также имелись позиции противоштурмовых орудий с маленькими бетонными погребками-нишами. По короткой бетонной потерне мы прошли к уцелевшему полукапониру, фланкирующему участок водяного рва и издали осмотрели капонир, прикрытый равелином. Туда никого не пускали, поскольку в равелине обитало семейство бобров, которых, по традициям форта, не полагалось пугать. Мы также посетили бетонный каземат с броневым наблюдательным постом системы Голенкина и закончили тур в северо-западной части форта, осмотрев снаружи бетонный капонир, защищавший два прямых участка сухого рва. Бетонный капонир соединялся короткой потерной с небольшим участком кирпичной контрэскарпной галереи, а для того, чтобы неприятель не смог воспользоваться крышей потерны в качестве моста для пересечения рва, крыша была утыкана вмурованными в бетон острыми стальными пиками.
Экскурсия, однако, угнетала многочисленностью участников. Было невозможно слышать комментарии экскурсовода, несколько десятков человек толпились у входов в потерны и полностью перекрывали военную улицу, мешая друг другу фотографировать, было совершенно невозможно задержаться на каком-либо особенно интересном месте, чтобы не оторваться от группы, но даже эти мелкие, но очень досадные неудобства не могли испортить впечатления от созерцания уникального фортификационного объекта.
Вечером Войско Польское устроило для участников конференции так называемое «огниско», т.е. посиделки у огромного костра с поджариванием копченой колбасы на заготовленных заранее ивовых прутьях, причем рядом с площадкой для костра были устроены навесы для столов и скамеек. Бравые жолнежи раздавали всем желающим колбасу и пиво в неограниченных количествах. Обстановка для неформальных разговоров на историко-фортификационные темы была исключительно удобной, и большую часть вечера я провел в дискуссиях с Ове Энквистом, обсуждая историю русской и финской береговой артиллерии. Для того чтобы не спалить навес и деревянные столы и скамейки Войско Польское держало наготове пожарную машину, и когда мероприятие закончилось, костер был буквально смыт с помощью насоса этой машины за одну–две минуты.
На следующий день после утреннего заседания конференция была официально закрыта, и нас повели на экскурсию в музей крепости Осовец, расположенный в той самой бетонной горжевой казарме, выдержавшей попадание 420-мм снаряда. Экспозиция музея была построена весьма грамотно, отражала все этапы истории крепости, включая польский. Помимо разного рода стендов имелось огромное количество различных военных артефактов, как Первой, так и Второй мировых войн. И тут ко мне вновь подкрался «страшный немец» Петр Хафке. Вкрадчивым и слегка надтреснутым голосом он сказал – «Я вижу – пан специалист и ему интересно. Когда все пойдут на экскурсию, останьтесь со мной, и я покажу Вам то, чего не увидят другие». Несколько наиболее молодых и весьма расторопных фортечников во главе с Пршемеком Богушевским тут же присоединилось к нам, и, собрав группу человек в пять (а это оптимальная численность для экскурсии), мы отправились бродить по форту отдельно от остальных участников конференции. Хафке снова провел нас по военной улице между пехотным и артиллерийскими валами, но только мы уже не торопились и могли разглядеть все основательно, затем мы свернули в потерну-капонир, пересекающую военную улицу поперек, но пошли не вправо, в подбрустверную галерею, а влево и вверх в сторону внутреннего дворика форта.
На стене потерны тщательно сохранялись надписи на русском языке. Я запомнил только одну из них – «Победа войск антигитлеровской коалиции - дело решенное» - И. Сталин. Молодые польские коллеги попросили меня прочитать эти цитаты Вождя по-русски, поскольку вполне понимали русскую устную речь, но не разбирали кириллицы. Дело в том, что в конце 1944–начале 1945 г. фронт стабилизировался на несколько месяцев по долине Бобра, разрезав крепость пополам. На Центральном и Шведском фортах и на большей части плацдарма располагались войска одного из советских полевых укрепрайонов, а на противоположной стороне – на форту Заречном – располагались немцы. Соответственно у советских политработников было достаточно времени, чтобы украсить стены изречениями Вождя, но удивительно, что поляки столь тщательно их все сохранили, хорошо понимая историческую ценность этих надписей.
Хафке вывел нас на поверхность, и мы оказались у входа в большую двухэтажную кирпичную казарму, врезанную в огромную земляную насыпь. Казарма использовалась по прямому назначению, и Хафке повел нас прямо в спальное помещение бойцов своей роты. У тумбочек почему-то стояли высокие армейские ботинки НАТОвского образца, и Пршемек предложил мне украсть пару. Я показал ему на свои ботинки и сказал, что наши не хуже, с чем он неожиданно согласился, поскольку, НАТОВские менее прочные и лично у него такие развалились достаточно быстро, что он мне наглядно и продемонстрировал. Пройдя мимо рядов безукоризненно заправленных коек, мы подошли в угол спального помещения и буквально остолбенели. В углу стояла здоровенная чугунная трубчатая печь с российским двухглавым орлом на боку! Такими печами традиционно отапливали казематы во всех русских крепостях, но раньше это чудо техники я видел только на чертежах фортов в книге Ю.А. Скорикова о Кронштадтской крепости. Само собой разумеется, что печь никто не топил, поскольку в казарме имелось центральное отопление, и она служила лишь украшением зала. И никому ведь из польских офицеров или самому «шефу компании» даже в голову не пришло сдать этот великолепный экспонат в металлолом, как, вне всякого сомнения, это бы сделали их российские коллеги.
Если бы этой эффектной финальной точки в экскурсии по форту Центральный не было, то ее бы стоило выдумать.
Мы вернулись к офицерскому собранию, и я увидел взволнованного Толю, который собирался на попутной машине отвезти нас с Сергеем в Белосток и который подумал, что я снова потерялся, но на этот раз на закрытой военной территории. Он вздохнул с облегчением, мы сели в какую-то военную машину Толиных друзей-поганичников и отправились в сторону «Бялэго Стоку» (так поляки называют Белосток).
Впереди еще были Белосток, Ломжа, Прасныш, Модлин (Новогеоргиевск) и Варшава и там зачастую бывало ни чуть не менее интересно, чем в Осовце, но об этом несколько позже.
