Бойня на рекем Хор. Источник
http://kaminec.livejournal.com/56221.htmlК УБИЙСТВУ 87 НА СТ. ХОР
Редакцией получено письмо свидетеля кошмарно дикой и невероятно жестокой расправы над 87 увезенными из Никольска. Некоторые ещё до убийства сошли с ума, молодые люди поседели. Страшные мучения пережили полковники Евецкий и Враштиль. Оказывается, кроме 87 там было казнено ещё более 200 человек, собранных из разных мест Уссурийского края. Подробности в ближайшем номере.
(«Слово» (Владивосток), 1920,23. VI., №42,с.3)
***
БОЙНЯ НА РЕКЕ ХОР
(Рассказ смертника из партии 87-ми, отправленных из г.Никольск-Уссурийска.)
Нас отправили из г. Никольск-Уссурийска партией в 96-ти человек: 85 человек из гражданской тюрьмы, а 11 из городской гауптвахты. По дороге 8 человек было выпущено на ст. Верино: 6 партизан, один кореец и один стрелочник. В ночь с 3-го на 4-е апреля нас отправили с эшелоном 33-го полка, который был переименован в 33-й революционный полк. Начальником эшелона был «товарищ-еврей» по фамилии Швейдер.
Ехали мы в 2-х арестантских вагонах. В дороге отношение караула было самое скверное, выражалось в том, что каждый караул заходил к арестованным, подвергая арестованных избиению и глумлению; площадная брань не сходила с уст «товарищей» — интернационалистов, сопровождаемая избитой фразой «попили нашей кровушки...»
В дороге пищу получали один раз в сутки. Хлеб весом в 5 фунтов выдавали на 12 человек. Воду давали в очень ограниченном количестве, ради Христа, ибо не находили нужным давать воду контрреволюционерам. Мы прибыли на ст. Красная Речка. По приезду на ст. Красная Речка, где находилось много эшелонов с партизанами, стали врываться «товарищи-партизаны» в наши вагоны. Вагоны столь сильно набивались, что не было возможности повернуться. И тут-то началась работа по строительству рабоче-крестьянского рая: с арестованных стали снимать сапоги, гимнастерки, брюки, белье, вообще все то, что из себя представляло маломальскую ценность, особенно усиленно искали золотые и серебряные вещи, срывали кресты с цепочками и. т. д.
Деятельное участие во всем этом принимали чины караула. Ведь эта картина происходила под руководством «друзей народа»—«товарищей-евреев», которых, кстати сказать, в вагоне было изрядное количество.
Но из числа арестованных, несмотря на то, что на них были направлены револьверы, не все отдавали требуемое. Полковник Евецкий, б[ывший] командир 33-го полка, который стоял в г. Никольске-Уссурийске, несмотря на то, что на него была направлена не одна винтовка, не один револьвер, а так же кинжалы, сказал, что не отдаст обручального кольца и могут его получить лишь после его смерти. Так кольцо и осталось на нем. На ст. Красная Речка был созван митинг по случаю прибытия партии контрреволюционеров. Митинг вынес постановление о том, что все должны были быть расстреляны. Приговор почему-то не был приведен в исполнение. Было приказано фронтовому митингу не расходиться и два «товарища» — Шнейдер и какой-то кореец из числа партизан (у «товарищей» была корейская и китайская части), выступили с речами и уговорили арестованных не расстреливать. «Товарищи» изволили согласиться, а партизаны, которые были в вагонах, разошлись. После ухода «товарищей» из вагона, все арестованные оказались избитыми и раздетыми чуть ли не до нага. После этого было приказано кем-то вагоны с арестованными отцепить. В этот момент пришло приказание от ревштаба о том, чтобы арестованных не расстреливали. Все взятое вместе окончательно успокоило «товарищей» и они разошлись. Но вот получается новое приказание - отправить нас в направлении ст. Верино к какой-то сопке. И так мы поехали. Поезд останавливается и мы у сопки. Получается новое приказание нас отправить обратно на ст. Красная Речка. Везут обратно. Приехали на станцию, остановились, входит „товарищ" Шнейдеръ и торжественно заявляет: „Товарищи, смертная казнь отменена». Спустя некоторое время к нам в вагон изволил явиться сам «товарищ командующий фронтом» Иванов, в сопровождении коменданта ст. Верино и «товарища» Шнейдера.
Комендантом ст. Верино был «товарищ» Орлов, если не ошибаюсь в данное время он занимает какую-то выборную должность. «Товарищ» командующий нам торжественно заявил, что наши дела будут разбираться следственной комиссией и, что большинство из нас, наверно, будет освобождено и ушел. Во все время разговора, у него бы важный петушиный вид, «товарищ» же Орлов ходил с нагайкой в руках и часто ее пускал в ход.
«Товарищ» Орлов был в форме железнодорожника, но, спустя некоторое время, он явился уже в военной форме, как потом выяснилось, вся форма была снята с командира Конно-егерского полка Георгиевского кавалера полковника Враштиля, но лампасы были сняты.
На ст. Красная Речка мы простояли до вечера 6-го апреля. Вечером караул, который ранее состоял из солдат 33-го полка, был сменен партизанами из корейского партизанского отряда, и мы были вновь отправлены на ст. Верино в распоряжение коменданта ст. Верино «товарища» Орлова. На ст. Верино мы прибыли ночью. На утро корейский караул сменил караул из крестьян окрестных деревень.
На ст. Верино мы немного отдохнули от глумлений и издевательств, а так же побоев до 9-го апреля.
9-го апреля, приблизительно в 1 час ночи были вызваны на допрос полковники Враштиль и Евецкий. Полковник Враштиль, с присущим ему хладнокровием вышел из вагона, причем был раздет догола. Полковник же Евецкий, на приказание выйти из вагона, сказал, что не пойдет и что лучше он умрет в вагоне. Вот тут-то вновь начали отводить душу „сознательные люди"— начали бить полковника прикладами, колоть штыками, резать кинжалами, но полковник весь в крови, стоял на своем.
Посланные возвратились лишь с полковником Враштилем и доложили, что полковник Евецкий не хочет идти.
«Бравый» комендант станции из "товарищей железнодорожников" взял с собою изрядный караул и отправился за полковником Евецким. На приказание следовать за ним, полковник Евецкий ответил, что ему всякая с[волочь] не может приказывать и, что он все равно не пойдет. Тогда Орлов совместно с партизанами сделал что-то невероятное: полковник Евецкий схватил у одного из «товарищей» винтовку, но ему, истекавшему кровью от ран, была наброшена на шею веревка, он был свален и волоком потащен из вагона.
Что делалось после, я не могу сказать, потому что дальнейшее происходило вне вагона, но, из разговоров «товарищей» я вывел заключение, что при допросе производилась пытки над обоими полковниками.
Последние слова полковника Враштиля были: "Прощайте, братцы". Спустя некоторое время, в вагон прибыли конвойные и вызвали еще 6 человек: полковников Морозкова, Гирилловича, 3-х добровольцев (фамилии не помню) и одного крестьянина Руссакова. Увели и этих. Назад, как и предыдущих не привели. Приблизительно через час после увода полковников Враштиля и Евецкого, раздался залп. Пали истинно русские люди от рук русских же.
После 9-го апреля была прекращена выдача пищи и воды. Так мы просидели до 12-го апреля. В это время началось усиленное движение партизанских отрядов со стороны Имана.
Партизаны проходящих эшелонов начали врываться в вагоны, вновь начались издевательства и побои... Все время раздавались голоса: «Почему вы их держите, дайте нам, мы с ними расправимся».
При каждой смене караула мы получали побои. 12-го апреля каждый из нас ждал своей очереди. Каждый молил Бога лишь о том, чтобы его вызвали и этим ожидал, что получит возможность избавиться от издевательств и побоев, смерть как таковая нам была не страшна. За все дни никто не смыкал очей, нервы были взвинчены до отказа, голод и жажда брали своё, люди ходили как тени.
12-го днём к нам явились какие-то типы и сказали нам, что скоро будет заседать следственная комиссия, и важные преступники тот час же после разбора будут предаваться военно-полевому суду, что большинство будет оправдано и будут зачислены в красную армию, остальные же будут наказаны: посажены на хлеб и воду и т. д.
Вечером того же дня нас всех согнали в один вагон.
Но вот нас снова везут. Нервы настолько притупились, что нам всё равно, что бы ни было, лишь бы скорее. Один из арестованных спросил караульного: «Куда?» Ответ был, что нас везут судить. По дороге нам всем было приказано лечь на пол вагона и не сметь шевелиться. Кто пошевелится, тому пуля. Приблизительно часов в 11 ночи 12-го апреля поезд смерти остановился, но мы не знали где. Нам объявили, что сейчас начнут вызывать на суд. Спустя полчаса действительно вызвали ротмистра Конно-егерского полка (фамилии не помню). Послышался плеск воды, удар чего-то тяжелого и приказание: «Давайте следующего».
Вывели таким образом человек 10, но назад никому не было возврата. Мы не знали, что с ними делается. Рой мыслей молниеносно проносился в нашей голове, делаем различные предположения, но... никто не мог уяснить происходящего. Мы все лежали на полу вагона и не имели возможности даже шевельнуться, не говоря о том, что бы выглянуть в окно. Но вот мы слышим шепот прапорщика Борткевича, который знал прекрасно близлежащую местность: «Мы находимся на мосту через реку Хор». Тогда нам стала ясна картина того, что происходит.
А выводят своим чередом. Мне никогда не забыть того душу раздирающего крика, который был издаваем одним из военнопленных, волосы буквально стали дыбом; молодые люди в 20-22 года стали седеть на моих глазах, некоторые стали лишаться рассудка. Когда пришли и вызвали поручика Эймана, Конно-егерского полка, мы видели перед собою не того представительного, полного сил и энергии молодого человека, каким он был раньше, вращаясь в нашем кругу: волосы и отросшая борода поседели, взгляд был ненормальный, блуждающий и слышали, как из уст его вырывались несвязные речи - он лишился рассудка. Вагон в котором мы сидели, был оборудован в следующем виде: было устроено 4-5 камер для одиночек, а одна большая комната была общей камерой, двери не открывались, а выдвигались, часть дверей была сделана в виде решетки. Партизаны пришедшие за поручиком Эйманом открыли замок и хотели отодвинуть дверь камеры, но поручик Эйман ухватился за решетку и не дал возможности её открыть: сколько ни силились "товарищи", дверь не поддавалась. Тогда раздался властный голос руководителя кровавой расправы: "Что вы смотрите, колите штыками." И "товарищи" стали колоть обессилевшего поручика Эймана, на котором не было ни одного живого места и который представлял из себя нечто сплошное красное; [он] на руках был вынесен в соседний вагон и пыток, и расстрелов.
Здесь ему связали руки назад, ударили молотком по голове и выбросили в реку Хор. Лично я, да и многие облегченно вздохнули - слава Богу, кончились мучения и для него и для нас.
Все же последующие спокойно идут, когда их вызывают и повторяют слова, сказанные полковником Враштилем: "Прощайте, братцы".
Дело начинает подходить к утру. А надо отправить на тот свет ещё 40 человек, сорок невинных жертв. Тогда начальство распорядилось выводить по 2 человека, а потом и по 3 сразу. Наконец, дело доходит до меня. Сначала вызвали добровольца Зверева, за ним тоже добровольца Алёшина, владивостокского жителя.
Меня вызвали спустя 3 минуты после Алёшина. За мною явились 2 партизана, вооруженные с ног до головы, вывели из одиночки, но каждый предупредительно взял мою руку в свои лапы.
Вхожу в соседний вагон, но Алёшина и след простыл. Меня отводят в соседнее купе. Осмотрел, что делается в первом купе. Картина следующая: стоят 2 вооруженных партизана, одетые во все черное, а в двух шагах против них два партизана во всем белом, кругом видны следы крови по стенам, на полу лужа крови, валяются окровавленные молотки, стоящие 2 партизана в белом забрызганы кровью... На Зверева направлен браунинг. Меня провели в соседнее купе, где должен был восседать военно-революционный суд. Под конвоем двух «товарищей» меня ввели в суд и я предстал перед судом. Я рассчитывал, что будут восседать несколько «товарищей», я рассчитывал на то, что будет соблюдена бутафория, но «товарищи» были так уверены в том, что из нас никто не останется в живых, что считали это лишним. За столом сидит «товарищ» председатель, он же изображает весь суд.
«Товарищ председатель», он же весь суд, спросил мою фамилию, порылся для проформы в списках, сказал мне напутственную речь, которую закончил тем, что спросил меня — почему я не ушел в сопки. И приказал меня увести. Я был всё время спокоен, но, когда я услышал акцент, которым говорил председатель, то меня бросило в жар — кто решает мою судьбу, кто приговаривает меня к отправке на тот свет. Позор!
И как ни странно, Зверев стоит по-прежнему и на него по-прежнему направлен браунинг. Зверев совершенно раздет, руки связаны назад, лицо совершенно спокойно, если не считать того, что он смотрит на них с пренебрежением. Приказали и мне стать рядом со Зверевым, но я был счастливее Зверева, на мне была рубаха, данная мне «товарищем» партизаном, хотя и подозрительной чистоты и свойства, но все же, я в рубашке, а не без оной. Началась работа: стали колоть штыками, бить прикладами, размахивали молотком над головой, который был весь в крови. Я лишился сознания. Долго ли я лежал без сознания,я не помню, но помню тот момент, когда я снова пришел в себя, то почувствовал адскую боль в правом боку и увидел противную рожу зверя-партизана, который мне связывал руки верёвкой и усиленно наносил мне удары в бок ногами. Но это приятное пробуждение продолжалось недолго и я вновь потерял сознание.
Что было дальше со мною, я не помню. Помню лишь тот момент, когда я открыл глаза и увидел, что я в воде. Сознание того, что произошло перед этим, заставило меня собраться с силами , я понял, что меня выбросили с моста в воду. Хотел освободить руки, но напрасно... Со всею силою я отталкиваюсь ногами о дно. Меня выбросило на поверхность воды и я стал жадно вбирать в себя воздух и в это время стараюсь ориентироваться, но темь непроглядная кругом. Меня вновь потянуло ко дну. Я стал прилагать все усилия к тому, что бы выбраться на берег. В этом мне много помогло то, что я умею хорошо плавать и то, что течение в реке Хор очень быстрое. Это даёт мне возможность выбраться на мелкое место. Течение как бы выбросило меня на берег. Вдруг ноги мои коснулись дна. Я самый счастливый человек в мире. Немного переждав, я вновь постарался освободить руки, но.. напрасно: партизан, который связывал мне руки новой верёвкой, связал мне так крепко, что я ничего не смог сделать. Надо полагать, что и бил он меня основательно, ибо я чувствовал боль во всем теле. Шагах в 30-40 я заметил избу. Сначала я обрадовался, но вскоре я задал себе вопрос, а что, если в избе «товарищи» или в ней живет большевик. Стоять дольше не было никакой возможности, я был в одной порванной рубашке, льдины плавали по реке, на берегу лежал снег. Я решил идти в избу. Пошел. Вхожу в избу. Обитатели увидев меня в столь странном виде с удивлением и страхом стали на меня смотреть. Я хотел что-либо сказать, но язык не повиновался. Ко мне обратился старик и стал расспрашивать о том, как я попал в избу, да ещё в таком виде. Но и тогда я не мог ничего сказать, язык не повиновался. Тогда старик сказал мне, что он должен выдать меня ревштабу, сказал что-то старухе которая вышла, а старик развязал мне руки.
Лишь после того, как пришел какой-то казак в сопровождении старика, из разговора, я выяснил, что попал в казачий поселок. Казак долго переговаривался со стариком и бросил мне фразу, что обязан меня выдать ревштабу. Через некоторое время ко мне снова обратился казак и стал спрашивать меня о том, как я сюда попал. Наконец, я смог говорить. Рассказал о всем вышеизложенном. У казака глаза налились кровью, у старика и у старушки-казачки выразилось на лице сострадание. Меня успокоили и сказали, что бы я не беспокоился, что меня спасут и во всяком случае не выдадут, а снабдят одеждой и провиантом и отпустят на все четыре стороны. После этого они позаботились о том, что бы покрыть мою наготу, усадили, напоили, накормили, дали выпить немного водки. Я успокоился. Немного погодя меня уложили спать и я уснул как убитый.
Проснулся лишь тогда, когда меня разбудили. Но в избе появился ещё какой-то казак, который сказал мне,что бы я не беспокоился. Дали мне костюм, я оделся. Меня повели в укромный уголок, подальше от взоров «товарищей» партизан. Мера эта была крайне необходима, ибо «товарищи» всё время разгуливали по селу. За несколько дней до этого, казаки этого села были разоружены, как неблагонадёжный элемент. Вдоль же обоих берегов были расставлены цепи «товарищей», на обязанности которых была задача отталкивать те тела, которые будут прибиты к берегу. Кроме меня, по рассказам казаков, к берегу прибило ещё одного из смертников, но он был настолько сильно избит, что не мог ходить, а потому стал громко кричать о помощи. Помощь ему оказал один из «товарищей», который стоял в цепи: он приколол несчастного, а тело оттолкнул от берега.
Ночью пришли ко мне и сказали, чтобы я готовился к выходу, но я не мог двинуться с места... Тогда меня вынесли и отнесли к берегу, где стояла лодка, положили меня в лодку и со мною поплыли 3 казака. Отплыли верст 10 вниз по течению, меня вынесли и понесли в какой-то барак. Как потом оказалось, этот барак принадлежал заготовщику леса. Пробыв немного в бараке, я поправился: меня лечили травами.
На следующий день к нам приплыли ещё 4 казака, которые бежали от «товарищей». С этими 4 казаками мы перебрались на острова и жили там. Пищу получали из поселка, даже имели табак. Хоть я не казак, но отношение ко мне было такое же как к 4-м казакам. Мне не забыть этого отношения ко мне.
Спустя недели 2-3 нам сообщили, что партизаны пронюхали про то, что на островах кто-то скрывается и, что под видом охоты, они хотят устроить облаву на нас. Нас станичники отправили вниз по реке Хор, а потом по реке Уссури на китайскую территорию, где у них были знакомые китайцы, с которыми они вели торговые дела. Нас устроили на работы в одну из китайских фанз. За хлеб и кров, мы производили полевые работы. Китайцы, узнав о том, как мы попали к ним, отнеслись к нам очень дружелюбно. Наконец мы узнаём, что прибыли японские войска, что «товарищи» уже не опасны. Мы возвратились в поселок.
Я пробыл в поселке несколько дней, а потом явился к начальнику гарнизона японских войск, который внимательно меня выслушал и дал мне возможность проехать с японским эшелоном во Владивосток.
(«Слово», 1920,25. VI., №44,с.2-3)
