Обсудить в форуме

ПРЕДИСЛОВИЕ

Воспоминания начальника инженерных войск Ленинградского военного округа и начальника инженеров Ленинградского фронта Бориса Владимировича Бычевского, посвященные героической обороне Ленинграда в 1941–1944 гг. (книга затрагивает только период до января 1943 г. включительно), должны представлять особую ценность не только для любителей истории фортификации, но и для всех, интересующихся военной историей. Ленинград, который, как это не архаично звучало для периода Второй мировой войны, был, по меткому замечанию автора, настоящей крепостью с круговой обороной – защищенной с севера мощными сооружениями Карельского укрепленного района, прикрытой с запада береговыми батареями Кронштадтской крепости, защищенной с юга укрепленными районами 42-й и 55-й армии, а также Невской оборонительной позицией. И даже с востока, со стороны Ладожского озера, по которому пролегала единственная коммуникация, связывающая город-фронт с остальной страной, город прикрывался береговыми батареями.

По роду службы начальник инженеров фронта почти постоянно находился на боевых позициях, причем на наиболее их важных участках, занимался их строительством, усилением, быстро организовывал помощь отступающим войскам путем создания новых минно-взрывных заграждений, препятствий, готовил новые позиции. Много сил отдавал Бычевский обеспечению активных операций фронта, в том числе разного рода операциям по форсированию Невы и переправе на ее левый берег личного состава, артиллерии и танков, включая средние и тяжелые. Инженерные части, снятые с фронта, обеспечивали помощь Ленинградскому тресту «Похоронное дело» в копке братских могил взрывным способом, решая сложнейшую задачу своевременного захоронения сотен тысяч жителей города, погибавших от голода.

Бычевский много пишет о дружной работе начальников служб Штаба Ленинградского фронта, где еще до войны сложился на удивление дружный и работоспособный коллектив культурных управленцев, обстрелянных еще на финской войне. Не случайно, что еще задолго до получения указаний из Москвы командование округа приняло меры по обеспечению инженерного прикрытия госграницы, выставило минные заграждения, остановив бетонные работы в строящихся УРах. С первых же дней войны начались широкомасштабные работы по строительству мобилизационных оборонительных рубежей в районе Луги, имевших особе значение для обороны подступов к городу, Красногвардейского и Колпинского укрепленных районов, оборонительных позиций в самом городе и на Пулковских высотах, а также приведение в порядок старых УРов на границе с Эстонией.

Внимательный читатель найдет в мемуарах довольно много интересных специальных подробностей, касающихся именно фортификации. Так, Бычевский пишет о том, что Выборг был прикрыт со стороны границы мощными полукапонирами новейшей конструкции и что финны побоялись брать его в лоб и вынуждены были предпринять глубокий обход через недостаточно обеспеченный стык Выборгского и Сортавальского укрепрайонов. Таким образом, это первое в нашей литературе упоминание о положительно роли Выборгского укрепрайона 1940–1941 гг. постройки. В то же время, говоря о Кингисеппском УРе, построенном в начале 1930-х годов, Бычевский упоминает, что его ДОТы имели преимущественно амбразуры, обращенные прямо на запад, на врага, и что это обстоятельство вызывало обеспокоенность героических защитников УРа. В то же время, сильное впечатление производит описание, с каким упорством и умением защищали до последней крайности свои несовершенные огневые точки бойцы и командиры пулеметных батальонов Кингисеппского УРа, выигрывая тем самым драгоценное время, необходимое для подготовки новых оборонительных рубежей.

Заслуживает специального внимания ситуация с пулеметно-артиллерийским батальонами, которые были влиты из состава расформированных осенью 1941 г. УРов в состав стрелковых дивизий. В апреле 1942 г. по предложению нового командующего фронтом генерала Л.А. Говорова эти батальоны, которые, по его мнению, пришли в упадок, были выведены из состава дивизий, сведены в полевые УРы, равные по численности примерно бригадам и размещены в наиболее сильных фортсооружениях, что позволило высвободить в резерв фронта несколько стрелковых дивизий. Такой прием использования относительно малочисленных, но хорошо вооруженных УРовских войск и мощных оборонительных сооружений для замены целых общевойковых соединений стал обычным для Ленфронта и был применен Говоровым уже 1943 г. при подготовке операции по полному снятию блокады Ленинграда.

Много внимания Бычевский уделяет разного рода заграждениям. Здесь нет противопоставления взрывных и невзрывных заграждений, как это делается в мемуарах полковника И.Г. Старинова "Записки диверсанта", а наоборот подчеркивается, что устройство всех видов заграждений бывает уместно в зависимости от задач, условий местности и времени, имеющемся в распоряжении саперов. Бычевский пишет о применении колючей проволоке на столбах и в виде наброски, о противотанковых рвах и конечно же минах. Очень интересен упомянутый им факт спешного создания в сентябре 1941 года во время отбития штурма немецких войск противотанкового рва под Урицком с помощью подрыва закопанных в землю морских мин, прямо на глазах у противника. Интересно, что до Бычевского такой способ строительства противотанковых рвов применили поляки при обороне военно-морской базы на полуострове Хель в 1939 году. Следует отметить, что в обоих случаях такие импровизированные рвы остановили продвижение танков противника. Также интересен описанный Бычевским способ проделывания широких проходов в собственных минных заграждениях перед наступлением с помощью 300 килограммовых зарядов тротила, установленных на треногах.

Интересно совершенно явное противопоставление Бычевским стилей поведения двух командующих – бывшего мастера-скорняка и унтер-офицера Г.К. Жукова и интеллигента, бывшего белогвардейского офицера, захваченного большевиками в плен и насильственно мобилизованного в Красную Армию Л.А. Говорова, причем это противопоставление делается Бычевским явно не в пользу Жукова.

Много добрых слов сказано Бычевским о партийных и советских руководителях Ленинграда, расстрелянных Сталиным уже после войны, причем особо отмечена роль секретаря обкома А.А. Кузнецова. С недоумением пишет автор о расформировании Лужской оперативной группы в разгар первых боев, причем, вполне успешных, за Лужскую оборонительную позицию и неожиданным для всех аресте и гибели командующего группой генерала Пядышева. Замена командования и реорганизация обороны не пошла на пользу дела, и группировка советских войск в этом районе была окружена и разгромлена.

Очень жаль, что издатели (видимо из соображения экономии места) кощунственно оборвали воспоминания Бычевского январскими событиями 1943 года. Их ошибка была исправлена Лениздатом в 1967 г., опубликовавшим эти воспоминания в полном виде, и мы обязательно примем меры к сетевой публикации расширенного варианта воспоминаний.

Рассказывать о наиболее ярких эпизодах великолепно написанной книги Бычевского можно было бы еще долго, но в этом нет особой необходимости. Эту книгу надо просто внимательно читать!
отредактировано 9 декабря 2007 г.

Владимир Калинин

------------------------------------------------

ВОЕННЫЕ МЕМУАРЫ

Генерал-лейтенант инженерных войск Б.В. Бычевский

ГОРОД-ФРОНТ

ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР

МОСКВА – 1963

Отсканировал и распознал Н.Б. Аюшин, отредактировал распознанный текст В.И. Калинин
Военно-исторический клуб «Владивостокская крепость», Владивосток

Все дальше уходят в прошлое суровые дни блокады Ленинграда и выдающаяся победа наших войск над немецко-фашистскими оккупантами на этом важном операционном направлении. Тем интереснее и дороже для нас каждая новая книга воспоминаний о советских людях, удививших мир своей железной стойкостью, несгибаемой волей. Мемуары «Город-фронт» генерал-лейтенанта инженерных войск Б.В. Бычевского — одна из таких волнующих книг о боях под Ленинградом в 1941—1943 годах.

Борис Владимирович Бычевский родился в 1902 году в Москве. В Коммунистическую партию вступил в 1926 году. Почти полвека прослужил в рядах Советской Армии. За боевые отличия награжден многими орденами и медалями. Во время Великой Отечественной войны был начальником Инженерного управления Ленинградского фронта Его воспоминания — живой правдивый рассказ о бойцах, командирах, славных тружениках города-героя.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая. От Баренцева до Балтийского 3

Глава вторая Лужский рубеж 40

Глава третья. Начало блокады 68

Глава четвертая. Штурм отбит 91

Глава пятая. Зимой 125

Глава шестая. Новый командующий 144

Глава седьмая. Прорыв 168

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОТ БАРЕНЦЕВА ДО БАЛТИЙСКОГО

1

Жизнь военных в приграничной полосе особенно насыщена заботами о боевой готовности войск. Но весна 1941 года прибавила еще и тревоги. Гулкое эхо войны на Западе уже докатывалось до Ханко и Бреста. В середине июня штаб Ленинградского военного округа располагал сведениями о сосредоточении в Финляндии немецко-фашистских дивизий, перебрасываемых из Германии и Норвегии. На железнодорожных станциях нашего северного соседа царило необычное оживление, туда были стянуты крупные полицейские силы — ожидалось что-то чрезвычайное. Наши пограничники сообщали об усиленном строительстве по ту сторону границы наблюдательных вышек.

Опытный глаз военных разведчиков замечали десятки других примет надвигающейся опасности. Германские суда, заходившие в Ленинградский порт, вдруг перестали разгружаться и возвращались с переполненными трюмами. Сотрудники немецкого консульства по ночам усиленно жгли какие-то бумаги.

15 июня мы с генерал-майором П. А. Зайцевым вернулись в Ленинград с полуострова Ханко, где проверяли первые сооружения укрепленного района. Полуостров превращался в военно-морскую базу.

Командир базы генерал-лейтенант С.И. Кабанов и командир 8-й отдельной стрелковой бригады полковник Н.П. Симоняк спешили. Не дожидаясь, когда саперы закончат долговременные сооружения, моряки-балтийцы и пехотинцы ускоренно создавали полевую оборону. Трехкилометровый перешеек уже пересекался противотанковым рвом, на наиболее опасных направлениях появились дзоты.

— Так-то надежней будет, пока дождемся вашегожелезобетона, — ворчал Николай Павлович Симоняк, человек плотного сложения, с едва приметной хитрецой в карих глазах.

В штабе округа обстановка казалась спокойнее. Кабинеты громадного здания на Дворцовой площади полупусты. Командующий войсками генерал-лейтенант Маркиан Михайлович Попов выехал в очередную полевую поездку на кандалакшско-мурманское направление и взял с собой большую часть старших командиров. Член Военного совета, секретарь обкома и горкома партии А. А. Жданов 19 июня уехал в Сочи.

20 июня меня срочно вызвал начальник штаба округа генерал-майор Дмитрий Никитич Никишев.

— Хорошо, хоть начальник Инженерного управления здесь, — заметил он, указывая мне на стул. — Обстановка, братец, стала усложняться. Финны на Карельском перешейке активизируются. —Будем начинать боевое прикрытие границы. Понятно?

— Не совсем.

— Готовь саперов к установке минных полей на границе.

— Но у меня все люди заняты на бетонных работах, Дмитрий Никитич.

— Так сними!

— А из Москвы на этот счет указания есть? Я считаю, что укладку бетона прекращать нельзя.

Никишев сердито перебил:

— Мало ли что ты считаешь! Сейчас нет времени ждать указаний, самим головой работать надо. Собери все мины, что есть на складах, и вывези в войска. А пока будем писать указания армиям.

Я принес недавно разработанный план инженерного прикрытия границы и стал писать распоряжения в 14, 7 и 23-ю армии о перекрытии минными полями важнейших направлений и дорог. Начальник штаба подготовил приказание командующему 23-й армией генерал-лейтенанту П.С. Пшенникову о выдвижении в район Выборга одной дивизии из второго эшелона. Этим пока и ограничились.

А Никишев сразу же заперся в своем кабинете с работниками разведывательного и оперативного отделов. А я засел у себя за свои рабочие карты, стараясь представить, какие задачи могут встать перед инженерным управлением округа в случае возникновения войны. Всего месяц назад Генеральный штаб потребовал от нас сосредоточить главное внимание на укреплении рубежей севернее Ленинграда. Псковско-Островские укрепленные районы, подчинявшиеся до 1940 года нам, перешли к Прибалтийскому Особому военному округу. Полевых войск на юге наш округ тоже не имел, если не считать 1-й танковой дивизии в районе Струги Красные.

В эти часы раздумий я не знал, чем занимается мой коллега — начальник Инженерного управления Прибалтийского Особого военного округа генерал-майор В.Ф. Зотов. Позже он рассказывал мне, что 21 июня спешно собирал население для рытья траншей и окопов на границе с Восточной Пруссией. Начали даже минировать некоторые участки границы, но на минах подорвалась колхозная корова, и Зотову приказали прекратить работы, «не сеять паники».

21 июня я уехал домой поздно ночью, обеспокоенный неясностью обстановки. А через час позвонил дежурный и передал, что в штабе объявлена тревога.

Собрались быстро. Командиры ходили из комнаты в комнату, пытаясь выяснить причины тревоги, но толком никто ничего не знал. Сознавая, что сбор связан с тревожным положением на границе, я предупредил работников Инженерного управления, чтобы каждый был готов выехать в части.

Лишь около пяти часов утра генерал Никишев пригласил к себе в кабинет начальников родов войск.

— Война, товарищи! Фашистская Германия напала на нас. Всем приступить к исполнению мобилизационных планов, — распорядился он.

Вынули из сейфов опечатанные папки. И сразу, перед нами возникла уйма неотложных дел: два инженерных и один понтонный полк надо переформировать в отдельные батальоны и подготовить к переброске на усиление армий. Бетонные работы в укрепленных районах придется прекратить.

Начальник отдела боевой подготовки нашего управления майор Николай Сергеевич Иванов сомневается:

Может быть, не торопиться с этим? Из Москвы ведь указаний не поступало.

Сейчас нет времени ждать указаний, — повторяю я то, что слышал от Никишева. — Есть план, и надо его выполнять. Строительные материалы передадим войскам, металл и цемент перебросим на второй армейский рубеж.

Отдаю приказания, а мысленно спрашиваю себя: «А не спешу ли?»

Завидую Иванову. Он выдержанный, спокойный, все делает размеренно, суматохи не терпит. Протирая платком очки, он в раздумье говорит:

— Значит, война? — И решительно заканчивает: — Ну что ж, будем воевать!

Через час разведывательный отдел штаба сообщает новость. На Карельском перешейке наши зенитчики сбили немецкий самолет Ю-88. Он вылетел из Восточной Пруссии, прошел через Прибалтику, пересек Финский залив и сфотографировал всю южную часть Ленинградской области. Из экипажа в живых остались бортмеханик и радист. Опрос показал, что немцев интересует передвижение войск к югу от Ленинграда и на Карельском перешейке.

В восемь часов начальник штаба фронта [С началом войны Ленинградский военный округ развернулся в Северный фронт с границами от Баренцева моря до Финского за­лива и Пскова. — Прим. авт.] ознакомил нас с телеграфной директивой Наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко и начальника Генерального штаба генерала армии Г. К. Жукова. В ней содержалось требование советским войскам разгромить вражеские силы, вторгшиеся на нашу территорию. Но границу переходить запрещалось, так же как и бомбить территорию Финляндии.

Итак, немцы осуществили вторжение. А что предпримут финны?

В коридоре меня встречает начальник разведывательного отдела штаба комбриг П.П. Евстигнеев.

Спрашивает:

Директиву читал?

Читал. А как вы думаете, Петр Петрович, финны выступят?

Евстигнеев укоризненно крутит крупной лобастой головой с удивительно спокойными голубыми глазами. Заученным жестом поглаживает реденькие волосы, расчесанные на пробор. Его, как видно, поразила наивность моего вопроса.

— Без сомнения, выступят! Немцы нацеливаются на Мурманск и Кандалакшу. А Маннергейм мечтает о реванше. Авиация его уже действует...

Мой заместитель подполковник Николай Михайлович Пилипец, попыхивая любимой трубкой, очень похожей на голову Мефистофеля, в спешном порядке подсчитывает, сколько потребуется нам взрывчатых веществ и мин. Результаты малоутешительны, и он ворчит:

— Дело — швах. У нас нет и десятой части потребного. Скандал!

Посылаем телеграфный запрос в Москву, в Главное инженерное управление. В ответ сообщают: «Покрытие ваших потребностей из центра или по плану центра сейчас невозможно. Есть более важные направления, чем ваше. Организуйте использование местных ресурсов».

В хлопотах проходит весь день. А утром 23 июня меня вызывает командующий, вернувшийся из Мурманска, и предупреждает:

— Будем создавать дополнительные оборонительные рубежи на псковском направлении в районе Луги. Подробные указания получите у генерал-лейтенанта Пядышева.

К вечеру стало известно, что войска Прибалтийского Особого военного округа, теперь Северо-Западного фронта, отходят с тяжелыми боями к Западной Двине.

Вместе с заместителем командующего генерал-лейтенантом К.П. Пядышевым мы засели за разработку схемы новых рубежей. Константин Павлович провел на карте линию от Кингисеппа на Лугу и к озеру Ильмень.

— Это будет Лужская позиция. Видимо, придется выделять отдельную группу войск для ее обороны.

Я предложил побыстрее заняться предпольем перед Лугой и отправить туда отряды заграждения из общевойсковых и саперных частей. Пядышев согласился и тут же утвердил план рекогносцировки предполья.

Подполковник Пилипец в который уж раз берет в руки бланк ответной телеграммы на наш запрос в Москву, будто надеясь найти в ней скрытый смысл. Горько иронизирует:

— Местные ресурсы. Им легко рассуждать...

— А что, — перебиваю я его, — почему бы нам не связаться с предприятиями города? Они в состоянии помочь.

— Да ведь мы ничего не знаем о их возможностях, мощностях,— резонно возражает Николай Михайлович.

Это была правда. Только столкнувшись с трудностями, я понял, как много потеряли мы, работники окружного штаба, не занимаясь в мирное время изучением конкретной экономики своего театра военных действий. Теперь сама жизнь заставила быстро исправлять эту ошибку.

— Ну что ж, — решаю я, — придется обратиться за помощью в горком партии.

Горком быстро откликнулся на нашу просьбу. К нам пришел заведующий промышленным отделом Михаил Васильевич Басов. Его мы знали главным образом по собраниям партийного актива и конференциям. Всем нам нравились его деловые, немногословные выступления. Сейчас было заметно, что прошедшие двое суток заведующий промышленным отделом провел без сна. Его суховатое лицо с темно-серыми внимательными глазами осунулось, побледнело. И седины на висках как будто прибавилось.

— Горком направил меня для помощи, вроде комиссара к тебе, — сразу определил Басов наши взаимоотношения, Порывшись в кармане, он достал записную книжку — свою «карманную энциклопедию» — и с места в карьер стал расспрашивать — Ну так что вам нужно от нас в первую очередь?

Я молча протянул ему телеграмму из Москвы и наш запрос с длинной колонкой различных наименований и цифр. Басов прочитал, подумал и убежденно. Заявил:

— Картина ясна. Начнем, пожалуй, с противотанковых мин. Сто тысяч на первые пять суток хватит?

Прикидываем, где их можно изготовить. На помощь приходит записная книжка Басова. Оказывается, металлические корпуса мин заводы не смогут производить из-за отсутствия штампов. Решаем делать деревянные.

— Тысяч сорок мин даст завод имени Аврова,— говорит Басов. — Директором там Пушников. Шестьдесят тысяч распишем по мастерским Древтреста. Чертежи у вас есть? Посылай их сразу на завод и в трест. Взрывчатку возьмем из Взрывпрома с гражданского строительства. Запиши адреса и телефоны, а потом давай поговорим о колючей проволоке...

И уже через день-два ленинградские заводы стали подавать в войска инженерные средства первой необходимости.

25 июня немецко-фашистские войска прорвались на подступы к Даугавпилсу. Возникла реальная угроза падения города и выхода передовых отрядов противника к Западной Двине. К этому времени определилось направление главных ударов вражеских армий в Прибалтике: они нацелились на Ригу и Псков. Напряженная обстановка требовала быстрых решений и действий.

В тот же день состоялось заседание Военного совета фронта. Кроме генерал-лейтенанта М.М. Попова и корпусного комиссара Н.Н. Клементьева на нем присутствовали секретарь горкома партии А.А. Кузнецов и секретарь обкома Т.Ф. Штыков.

Военный совет заслушал и утвердил доложенную генерал-лейтенантом К.П. Пядышевым принципиальную схему обороны на юго-западном фасе фронта. Было решено немедленно начать инженерные работы на намеченных рубежах силами населения ближайших районов и одновременно приступить к мобилизации на оборонительное строительство трудящихся Ленинграда.

Генерал-лейтенанту Пядышеву предстояло возглавить командование будущей Лужской группы войск. Он предложил сразу же перебросить на юг две–три дивизии е Карельского перешейка. Командующий в принципе против этого не возражал, но хотел посоветоваться с Наркомом обороны. Хотя на границе с Финляндией пока царила тишина, активных действий там можно было ожидать с часу на час.

Сразу же после заседания Военного совета мы приступили к реализации его решений. Майору М.М. Зязину из Военно-инженерного училища поручено формировать управления военно-полевого строительства.

Михаил Матвеевич — старый сапер. Мы знакомы давно и понимаем друг друга с полуслова.

Сколько человек будет работать на строительстве? — спрашивает он.

Сколько сумеете мобилизовать с помощью Лужского райкома партии. Указания туда даны. От нас приедут майор Иванов и подполковник Лисовский с саперами и понтонерами.

Какие войска будут занимать оборону, с кем согласовывать места сооружений?

Еще не известно. Пока начинайте рыть противотанковое рвы и готовить огневые позиции для артиллерии перед Лугой.

Зязин уехал, а мы с подполковником Пилипцом и майором Ивановым принялись обсуждать порядок минирования Лужского предполья.

Пилипец ни как не может успокоиться:

— Черт знает что такое. Войска Лужской группы не известны. Как развернутся дела дальше, не знаем.

Он во всем любит порядок, стремится все тщательно рассчитать. Повесил на стену за своим столом большую топографическую карту и в свободную минуту не прочь поразмышлять — «заняться стратегией». Вчера Пилипец доказывал нам, что, как только гитлеровцы пойдут на Даугавпилс — Остров, им немедленно будет нанесен удар по флангам. С севера — из Эстонии и с юга — из Белоруссии. Он часто поднимается из-за стола, ходит по комнате, сосет трубку. Противник поспешных решений, Пилипец советует не торопиться с минированием предполья.

— Наставим там мин, а они могут потом своим войскам мешать.

Н.С. Иванов теперь настроен решительнее. Он категорически утверждает.

— Начинать минирование надо немедленно. Мы по финской войне знаем, что такое предполье.

Николай Сергеевич мне всегда был симпатичен своей энергией, жизнерадостностью и храбростью. В суровые дни недолгой советско-финляндской войны он проявил изумительное хладнокровие при разведке вражеских заграждений. Возьмет, бывало, легкую тонкую палку-посошок, идет и тычет ею в снег перед собой, напоминая грибника. Глядишь, остановился, словно задумался, очки протирает, Потом садится снег разгребать! Значит, нашел.

Впоследствии палка была усовершенствована и названа щупом. С тех пор щуп стал неизменным спутником саперов в разведке...

Однако спор Пи липца с Ивановым мог затянуться. Чтобы прекратить его, я предложил ехать немедленно:

— Пока привезут мины, проведите разведку. К тому времени могут и войска подойти. Опоздаем — совсем плохо будет. А где ставить мины, решайте сами, руководствуясь, однако, принципиальной схемой.

2

Андрей Александрович Жданов срочно возвратился из отпуска и на первом же заседании горкома партии определил конкретные задачи партийных и советских органов в строительстве укреплений. «Три четверти наших усилий должно быть обращено на это», — говорил он.

Вслед за этим многие работники горкома, обкома и горсовета пришли на строительные участки как уполномоченные местной власти. Эта форма взаимодействия с войсками целиком себя оправдала.

У нас в инженерном штабе кроме М.В. Басова стали работать заместители председателя горисполкома Н.Н. Шеховцев и В.М. Решкин.

Николай Николаевич Шеховцев, рослый, круглолицый, заражающий всех своей бурной энергией, знал, казалось, все и всех. Вначале он пришел только за тем, чтобы ознакомиться со схемой рубежей, но сразу же уселся за телефон. По телефону кто-то спрашивает, где достать точильные камни для лопат.

— Хорошо, камни дадим, — пообещал Николай Николаевич.— А где будут мыться женщины, что работают на противотанковых рвах? Не знаете?.. Алло, девушка, соедините меня с Головиным. Да, да, банно-прачечный трест... Товарищ Головин? Шеховцев говорит. Ты что же думаешь, без тебя большевики обойдутся? Сколько можешь дать котлов для устройства полевых бань на рубежах? Пропускная способность тебе нужна? Хорошо, Сейчас подсчитаю... Давай пока на пять тысяч в сутки. Это завтра. А сегодня десять котлов в Лугу отправишь, начальнику работ Зязину... Сейчас же. Инструкторов для организации бань тоже выделяй... Что? Душевые установки? Согласен. Завтра доложишь мне, что сделано... Алло, девушка, я еще не кончил. Дайте-ка мне Кингисепп, секретаря райкома, потом Лугу, потом Красногвардейск...

Хотя голос у Николая Николаевича охрип, телефонистки города и области узнавали его сразу и находили любого работника, который ему требовался.

27 июня Военный совет фронта решил приостановить строительство Верхне-Свирской ГЭС, гидростанции ЭНСД, линии электропередачи ЭНСО — Ленинград и строительство Ленинградского метрополитена. Инженерно-технический персонал, рабочие, машины и материалы передавались войскам для строительства обороны. Начальник Метростроя И.Г. Зубков явился ко мне в тот же день. Грузноват, лет под сорок, в путейской, форме.

— Инженер Зубков, воентехник первого ранга запаса. Прибыл в ваше распоряжение.

— Почему же инженер и воентехник запаса? — не удержался я от улыбки.

— А это у вас, военных, надо спросить, — в свою очередь усмехнулся он. — Когда мы институт кончали, нам больше трех кубиков не полагалось. А военному инженеру шпала положена [Речь идет о знаках различия В то время средний началь c твующий состав носил в петлицах квадраты, или кубики, а старший — прямоугольники, или шпалы].

— Позвольте, Иван Георгиевич, так после окончания вами института сколько времени прошло? Наверное, лет десять? Неужели с тех пор вы как военный специалист не росли?

— Э, что говорить! Просто забыли про нас в военкоматах,— махнул он рукой. — Для кого мы, инженеры, руководим тысячами людей, а для военкоматов — все воентехники,

По тону чувствовалось, что Зубков на язык остер.

Вы в армии не служили?

Нет, у меня только кровь в жилах донская, казачья... А скажите: нам дадут оружие? Ребята воевать хотят. До двух батальонов могу сформировать из плотников, бетонщиков, проходчиков и такелажников.

Жданов сказал, что метростроевцев не будут призывать. Мы вас временно мобилизуем, как строителей.

Если так, что поделаешь! Ставьте задачу. У нас есть экскаваторы, краны, автомашины.

Отряд Зубкова мы направили вначале на Карельский перешеек, но уже через несколько дней его пришлось перебросить под Кингисепп.

Каждый день все новые коллективы и отряды из разных организаций города и области втягивались в работу на растянувшихся рубежах фронта. Люди ехали поездами и на машинах, шли большими колоннами. Чаще всего в этом людском потоке мелькали веселые, неунывающие парни и девушки. Молодежь уходила в неизвестность с песнями, налегке. Так что было и страшно за нее, и завидно. Вот так же когда-то и мы отправлялись на войну с интервентами и белогвардейцами.

Как-то мне позвонила старшая дочь — студентка первого курса университета:

— Папа, до свидания. Уезжаем на работы.

— Куда?

— Ну туда, Ты знаешь, наверное. На машинах едем, тороплюсь.

— Что берешь с собой?

— А что брать? Полотенце, мыло. Больше ничего не надо.

— Подожди, подожди, девочка, а плащ, котелок, ложку, рюкзак? Обязательно хлеба возьми, сахару,,, , белье.

— Ты шутишь, папа! Никто из девочек ничего не берет... Мы же ненадолго. Спать будем на сеновале... Передай маме, чтобы не беспокоилась. До скорого свидания!

Девушки вернулись в город совсем не так скоро, как думали. И вернулись далеко не все. К тому же не на машинах, а пешком. В пути оставляли иногда могилки подруг, погибших от бомбежек и пулеметного огня с самолета.

28 июня Военный совет решил рассредоточить руко­водство оборонительными работами. Создали специальное Управление строительства тыловых рубежей (УСТОР). Его возглавил помощник командующего округом по укрепленным районам генерал майор П.А. Зайцев. Нашему Инженерному управлению поручили руководство работами войск и саперных частей, находившихся в соприкосновении с противником. Конечно, мы будем взаимодействовать с УСТОРом.

Такая организация руководства объяснялась обострением обстановки в Прибалтике. Возникла реальная угроза прорыва немецко-фашистских частей через Лугу.

Учитывая эту возможность, Военный совет и обком партии поручили мне создать в лесах и болотах северо-восточнее Пскова, а также между Псковом и Гдовом склады взрывчатых веществ для партизанских отрядов. Уточняя на карте конкретные пункты тайников, А.А. Жданов вдруг спросил:

— Скажите, товарищ Бычевский, четвертая парфюмерная фабрика выполняет какие-либо заказы для фронта?

Вопрос удивил меня. Хотя для работы на оборону были привлечены не только крупные предприятия, но и многие мелкие, вроде артелей «Примус» и «Металло-игрушка», я не знал, чем нам могут быть полезны парфюмеры.

— Я прошу принять товарищей с фабрики, — посоветовал Жданов. — Полагаю, что некоторые их предложения заинтересуют вас.

В тот же вечер мы с М.В. Басовым рассматривали принесенные с фабрики обломки кирпича, куски каменного угля, гальку, щебень. Даже при самом внимательном рассмотрении невозможно было определить, что все это изготовлено из папье-маше.

Чудесная имитация! — восхищался Михаил Васильевич.— Чем не корпуса для мин?!

Разумеется, — поддержал я его. — А если немного уменьшить размеры, они будут очень подходящи для партизан.

Наши инженеры из отдела заграждений тоже высоко оценили выдумку работников парфюмерной фабрики.

— Можете изготовить эти вещицы граммов по, сто двадцать — сто пятьдесят? — спрашиваю директора фабрики.

— Конечно, А не слабоваты будут?

— Ступню оторвет и такой заряд. К тому же габа­риты будут удобны.

— Сколько вам таких корпусов нужно? — в свою очередь интересуется директор.

— Делайте первую партию в двести тысяч.

— Хорошо.

— Отпустив директора фабрики, Басов сообщил последнюю новость: оказывается, СНК и ЦК партии приняли директиву о задачах партийных и советских органов прифронтовых областей по организации отпора врагу. — Обсудили мы эту директиву на бюро горкома и решили создавать народное ополчение, — сказал он. — Из добровольцев будем формировать по дивизии в каждом районе города.

Народное ополчение! Мне — кадровому офицеру — не все было понятно. Во что оно выльется? Какова может быть роль ополчения в современной войне?

— Время на формирование — всего пять — семь дней, — продолжал между тем Басов. —

Положение обязывает торопиться. Фашисты форсировали Западную Двину. В горкоме шел разговор, что ополченцам придется отстаивать Лужскую оборонительную полосу.

И опять я не в состоянии был представить себе, как можно в такой срок создать десять—пятнадцать диви­зий сверх мобилизационного плана, оснастить их всем — от котелков и шинелей до гранат и пушек. Ведь заводы и без того работали напряженно, по военным графикам...

Рано утром 29 июня мне позвонил начальник оперативного отдела генерал-майор П.Г. Тихомиров.

— С обстановкой хочешь познакомиться?.. Тогда заходи ко мне.

У генерала я застал начальника разведывательного отдела комбрига Евстигнеева. Они готовили материал к докладу на Военном совете.

— Вот, полюбуйся, — кивнул мне Павел Георгиевич на оперативную сводку.

Я пробежал бумагу глазами. Штаб 14-й армии из Мурманска доносил, что до двух немецких дивизий при поддержке авиации атаковали позиции 95-го полка 14-й стрелковой дивизии.

Петр Петрович говорит, что на Мурманск идут «герои Нарвика», — заметил Тихомиров.

Точно, — подтвердил комбриг. — Еще зимой наша разведка сообщала, что после оккупации Норвегии немецкие офицеры взялись изучать наш Север и русский язык.

Тихомиров провел пунктиром на своей рабочей карте синюю стрелу от границы к Мурманску. Участок границы в двадцать километров, где начались бои, оборонял один наш полк.

Не густо, — вслух размьшлял он. — Особенно если иметь в виду, что у немцев две егерские дивизии и одна пехотная. Нанося удар по прямой на Мурманск, немцы задумали двух зайцев убить: город взять и отрезать два полка 14-й стрелковой дивизии на полуостровах Средник и Рыбачий

Куда же смотрит командующий четырнадцатой армией?! — не удержался я. — Надо принимать срочные меры!

Генерал Фролов еще вчера должен был посадить пятьдесят вторую дивизию на второй армейский рубеж по реке Западная Лица, — откликнулся Тихомиров.— Но вот доносят, что дивизия эта еще находится на марше.

Послышался стук в дверь, и в кабинет вошел направленец [Направленец — работник оперативного отдела штаба, контролирующий ход боевых действий на определенном направлении] с телеграфной лентой в руках и картой Карельского перешейка.

Тихомиров прочитал телеграмму и только рукой махнул.

— Час от часу не легче. В двадцать третьей армии, у генерала Пшенникова, тоже началось.

Направленец развернул карту.

— На выборгском участке, который мы считали самым опасным из-за близости к Ленинграду, начал разведку боем батальон финнов Его попытки вклиниться в нашу оборону были отбиты огнем. Но севернее, на узком участке в полосе 142-й стрелковой дивизии, наступала 2-я пехотная дивизия. Ей удалось продвинуться километра на два. На Сортавальском участке, самом близком к Ладоге, продолжалась пока пограничная перестрелка.

Тихомиров провел на своей карте синюю стрелу в направлении Элисанвара — Лахденпохья.

— Дорогу хотят перерезать, а лотом к Ладожскому озеру выходить, — заключил он.

Отпустив направленца, Тихомиров опять вернулся к своей рабочей карте.

Главная цель немцев на севере — Мурманск,— продолжал генерал. — Эту операцию они взяли на себя, а финнам не доверили. Только усилили свой горный корпус одной финской дивизией... Второй ударный кулак нацелен на Кандалакшу. И тут тоже находится германский корпус, усиленный финской дивизией. Он боевых действий пока не начал, но вот-вот перейдет в наступление. Цель — перерезать Кировскую железную дорогу.

Прошу, Павел Георгиевич, обратить внимание на то, что в Рованиеми разместился крупный штаб противника,— добавил Евстигнеев. — Вероятнее всего, это командный пункт генерал-полковника Фалькенгорста, командующего северной армейской группой. Считайте, что здесь сосредоточилась вся немецкая армия «Норвегия».

Согласен... И вот третье, петрозаводское направление. Здесь известная нам Карельская армия Маннергейма. Сколько там дивизий, Петр Петрович?

Пять финских и одна германская.

Ну вот. А еще на Ухту, на Ребола — по одной, — генерал стал загибать пальцы, — на Карельском перешейке — семь дивизий и три бригады, против Ханко — одна.. Итого — девятнадцать дивизий и три бригады. Надо иметь в виду еще отдельные части усиления. А у нас только тринадцать стрелковых дивизий. Да ширина фронта какая!..

Тихомиров проводит колесиком курвиметра по линиям оборонительных рубежей, подсчитывает в уме а объявляет:

— Девятьсот километров!

Павел Георгиевич, то и дело протирая усталые глаза, не отрывает их от карты. В тиши кабинета с ковровой дорожкой, под мягкий свет лампы с зеленым абажуром он легко анализирует события, удаленные отсюда на огромные расстояния, делает выводы, предположения.

Тихомиров — ветеран Ленинградского округа. Коротко подстриженные ежиком волосы сильно тронуты сединой, хотя генерал еще сравнительно молод. Глаза нуждаются уже не только в очках, но и в лупе. Он не особенно разговорчив, чуть-чуть заикается.

— А как же с лужской позицией? Кто туда пойдет? — спрашиваю я.

Сейчас этот вопрос волнует меня больше других. Павел Георгиевич пожимает плечами:

— В этом-то и загвоздка. Вчера командующий намечал перебросить туда семидесятую и двести тридцать седьмую стрелковые дивизии да двадцать четвертую танковую из резерва фронта. Но теперь вряд ли эго возможно.

Тихомиров вопросительно смотрит на Евстигнеева. У него, к сожалению, нет достаточно полных сведений о немецко-фашистской группировке, прорвавшей Северо-Западный фронт. От соседей и из Москвы поступают слишком общие данные, и это затрудняет оценку положения на нашем фронте.

Но чем-то вы все-таки располагаете? — допытывался Тихомиров. — Что мы можем доложить Военному совету?

Очень немногое. Знаем только, что войска нашего левого соседа отступают, ведя на отдельных рубежах сдерживающие бои. Известно также, что впереди у немцев танковый клин из двух дивизий, — кажется, сорок первый танковый корпус. За ним следуют армейские корпуса. Пехота посажена на бронетранспортеры и машины.

Что известно об авиации противника, действующей против нас?

Генерал Новиков считает, что у немцев может быть от семисот до тысячи самолетов. Бомбардировщики действуют почти без прикрытия истребителей. Вот, по­жалуй, и все, что нам известно.

Тихомиров молча складывает карты в папку, собираясь к командующему. А я испытываю какое-то внутреннее возмущение.

За последний год пришлось порядочно присмотреться к оперативным картам. Корпуса и дивизии обозначаются на них цифрой в тупом конце стрелы или аккуратном овале, вычерченном натренированной рукой. Эти цифры легко можно стереть самой простой мягкой резинкой. Сейчас их стирают очень часто и пишут заново, уже подальше от границы. Вторжение вражеских армий разрастается. Как трудно удержаться от простого солдатского ругательства!

Хладнокровие генерала, складывающего карты, не удивляет, а раздражает, хотя я не могу толком объяснить почему.

Так когда же все-таки будут войска на Лужской полосе обороны, Павел Георгиевич? — спрашиваю я, не в силах больше сдерживать себя. — Ведь там одни женщины с лопатами и сотня саперов. Скоро нагрянет враг, а мы все еще подсчитываем, сколько у него танков и самолетов.

На Военном совете все выяснится, — спокойно ответил Тихомиров.

3

На лужской оборонительной полосе работает тридцать тысяч ленинградцев. А фронт работ так велик, что вся эта огромная масса людей с лопатами, пилами, топорами как бы растворилась, стала незаметна. Людей не хватает. Машин и инструмента — тоже. Ленинградцы работают днем и ночью. Опят тут же — на брустверах окопов. Спорят о глубине и ширине рвов, о том, где выгоднее ставить колючую проволоку, почему мало роем окопов, а больше строим «точки».

Мы с Пантелеймоном Александровичем Зайцевым объезжаем строительство из конца в конец. На нас, знающих хотя бы в общих чертах тяжелую обстановку в Прибалтике, отсутствие здесь войск производит тягостное впечатление. Впереди, в предполье, — лишь мелкие подразделения саперов, подготавливающих минные поля. На основных рубежах — главным образом женщины.

В послевоенной литературе Лужское сражение с 12 июля до 23 августа, то есть до прорыва немцев к Красногвардейску, назвали «боями на дальних подступах к Ленинграду». На мой взгляд, слова «дальние подступы» совсем не отражают серьезности положения и глубины опасности для Ленинграда.

От Восточной Пруссии до реки Луга — шестьсот километров. Противник прошел этот путь с боями за двадцать дней. А от Луги до Ленинграда осталось меньше ста сорока километров. А еще с севера прорывалась почти полумиллионная финско-немецкая армия.

Думается, что в таких условиях Лужскую оборонительную полосу вернее было бы именовать ближайшими подступами к Ленинграду. По крайней мере, никому из участников обороны города и в голову не приходило рассматривать ее иначе. Недаром в приказе войскам фронта от 14 июля 1941 года говорилось: «Над городом Ленина — колыбелью пролетарской революции — нависла прямая опасность вторжения врага...»

В центре обороны на подготавливаемом рубеже первыми появились подразделения 177-й стрелковой дивизии под командованием полковника А.Ф. Машошина. Встреча войск со строителями началась с мелких конфликтов: не там поставили дот, не туда глядит амбразура, не простреливается противотанковый ров...

— А ты бы не опаздывал, — в сердцах бросает генерал Зайцев командиру дивизии. — Хозяйничай теперь сам, ставь бойцов на работы.

— А когда людей к бою готовить? — возмущается Машошин.—Дивизия несколоченная, необстрелянная. За всеми смотреть приходится, пулеметы и то сам пристреливаю.

Машошин — командир старой кавалерийской закалки, с выразительным командным языком. Про него говорят, что он воспитывает подчиненных «словом и делом». Шутки-шутками, но молодые бойцы нет-нет и покосятся на палку, которой полковник проверяет окопы. Уж больно строго меряет!

Слушая «сочные» выражения Машошина, Пантелеймон Александрович Зайцев недовольно поглаживает черный ус. Три года назад и он командовал дивизией. Я был тогда у него в подчинении и знаю, что если ему и приходилось когда «давать фитиля» подчиненным, то у него сердитым было только лицо, а глаза всегда оставались веселыми.

Генерал Зайцев понимает, что командир дивизии абсолютно прав.

В тот же день вслед за дивизией А.Ф. Машошина на реку Лугу вышло и пехотное училище имени С. М. Кирова. В первые дни войны его направили к Нарве, а теперь вот перебросили под Кингисепп. Дали полосу обороны в восемнадцать километров.

Начальница училища Г.В. Мухина я встретил на рекогносцировке. Пять лет назад мы с ним были преподавателями этого учебного заведения. Я хорошо знаю славные традиции училища. Многие из его состава участвовали в гражданской и советско-финляндской войнах. Сам Мухин в свое время воевал с басмачами, затем на Халхин-Голе с японцами. Кряжистый, темнокожий, быстрый, он был солдатом по крови, по духу, по складу. С восемнадцати лет и в партии и я армии.

— Ну как дела, Герасим Васильевич? — спрашиваю его, когда мы присели отдохнуть на берегу реки. — Как твои воспитанники Настроены?

Мухин крякнул, почесал голову:

— Курсанты — золото. У каждого загораются глаза, как только разговор заходит о враге. Уверен, не спасуют, когда дело дойдет до драки. И все-таки у меня на душе кошки скребут...

— Не могу поверить, чтобы старый вояка голову повесил перед боем.

— Да ведь, видишь ли, дело какое. Сейчас на одном энтузиазме далеко не ускачешь. А у нас всего четыре батальонные пушки на две тысячи человек... Автоматов — по одному в отделении, и то не в каждом... Был вчера у вашего начальника артиллерии генерала Свиридова. Он только гудит басом: «Подожди, батенька, придет и твоя очередь. У тебя впереди еще вся Эстония...»

Мухин умолк. Я тоже не находил слов, которые могли бы его подбодрить. Да и нужно ли это? Герасим Васильевич не из тех, кто нуждается в утешении.

Пауза затянулась. Каждый думал о своем. Наконец полковник поднимает голову, говорит:

— Понимаешь, обидно, когда люди зря погибают.

Вот и сосед у меня левый — стрелково-пулеметное училище — безлошадный. Все оружие на руках тащат.

А справа, говорят, сядут ополченцы. Но их пока нет, формируются. Давай хоть ты поскорее своих саперов, мины, проволоку...

Вечерам мы с генералом Зайцевым докладывали Военному совету фронта о состоянии дел на Лужской позиции. Было решено ускорить строительство укреплений.

На следующий день Ленинградский горисполком направил на работу еще пятнадцать тысяч человек. Начали срочно перебрасывать туда с Карельского перешейка гранитные надолбы.

Отряды метростроевцев во главе с Зубковым с экскаваторами и кранами пошли на Кингисеппское направление. Из разных мест города и области двинулись новые эшелоны с материалами. Заводы «Невгвоздь», «Баррикада», № 189 и строительные тресты получили ускоренные графики выпуска сборных железобетонных сооружений и колючей проволоки.

А тем временем обстановка все обострялась. Каждый день Военный совет фронта должен был возвращаться к положению дел на Лужской оборонительной полосе и сокращать сроки строительства укреплений.

На одном из заседаний было решено создать Особую артиллерийскую группу. Для этой цели генерал-лейтенант Пядышев стал спешно подтягивать к Луге курсантские дивизионы 1, 2 и 3-го артиллерийских училищ, артполк АККУКС [АККУКС — артиллерийские курсы усовершенствования командного состава]. Командиром группы был назначен полковник Г.Ф. Одинцов.

5 июля пришло сообщение: войска Северо-Западного фронта оставили город Остров. Трудно было поверить этому. Что же стало с укрепленным районом? Летом 1939 года мы создали опорные пункты Колотиловскнй, Ольховский, Гилевский, Зоринский, прикрывавшие основные дороги из Прибалтики. Под Островом были заложены и забетонированы десятки артиллерийских и пулеметных бункеров. А дальше располагался еще Псковский укрепленный район...

Только много лет спустя я узнал некоторые причины столь быстрого прорыва врагом укреплений на нашей старой государственной границе. 111-я стрелковая дивизия, назначенная для занятий Островского укрепленного района, выгрузилась в городе Остров 1 июля и тут же попала под удары немецкой авиации и танков. Так и не успев занять позиции, она начала отход. Штаб дивизии сразу потерял связь с полками, и те действовали самостоятельно. Один из работников Управления Северо-Западного фронта, полковник С.В. Рогинский, принявший в те дня командование 111-й дивизией, сумел собрать основные ее силы лишь в районе Луги. Там оказались все командиры отступавших полков со своими штабами и до шести — семи тысяч красноармейцев.

Тому, кто не участвовал в боях под Островом, трудно представить всю сложность обстановки на том участке фронта. Может быть, именно быстрый отход спас половину личного состава дивизии, опоздавшей в заданный район не по своей вине...

К 8 июля окончательно выяснилось, что, немцы наступают на псковско-ленинградском направлении двенадцатью дивизиями, а на рижско-нарвском — шестью. В голове ударных группировок противника двигались два корпуса 4-й танковой группы. Чтобы парировагь этот удар, Военный совет решил срочно перебросить с северного участка фронта на лужскую полосу обороны две наши танковые дивизии из 10-го механизиро-ванного корпуса, а также 70-ю и 237-ю стрелковые дивизии.

Но тут произошло нечто совершенно непредвиденное: Главкам Северо-Западного направления К.Е. Ворошилов передал 70-ю, 237-ю стрелковые дивизии й 21-ю танковую Северо-Западному фронту. Когда об этом узнал генерал-майор Д.Н. Никишев, его чуть не хватил удар. Для лужской полосы обороны снова не оказывалось нужных сил, и в то же время мы ослабили себя на севере. Единственной надеждой для нас становились части народного ополчения. Однако они еще только формировались.

4

На рассвете 10 июля комбриг Евстигнеев сообщил мне, «что неприятель занял Псков и в сторону Луги лавиной катятся перемешавшиеся войска Северо-Западного фронта.

Не успел я положить телефонную трубку, как меня вызвал командующий фронтом генерал-лейтенант М.М. Попов:

— О падении Пскова слышали?.. Чувствуете, как сразу осложнилась обстановка?.. Так вот, немедленно отправляйтесь в лужское предполье. Надо во что бы то ни стало ускорить там постановку минных заграждений. Кстати, где у вас рота специального минирования? [К началу войны инженерные войска располагали специальными подразделениями, вооруженными средствами управления взрывом по радио]

— В Красногвардейске, товарищ командующий. В полной готовности. Радиостанция укрыта в парке.

— Радиостанцию держите там, а команду с приборами возьмите с собой. Лично организуйте постановку крупных фугасов в районах Струги Красные, Городище, Николаеве. Немецкие танки могут подойти туда завтра.

Я доложил, что в предполье уже поставлено много минных заграждений и меня сильно беспокоит, как бы на них не подорвались войска нашего левого соседа.

Маркиан Михайлович пустил черта в чей-то адрес и резко спросил:

— Мы же сообщили штабу Северо-Западного фронта зоны минирования?

Сообщили. Но штаб-то у них, по-видимому, не имеет связи со многими отходящими соединениями.

Тем более вам надо поспешить туда, — подчеркнул командующий. — А я тем временем передам генералу Пядышеву, чтобы он незамедлительно принял все возможные меры предосторожности...

И вот мы уже на шоссе между Псковом и Лугой. Со мной команда минеров и радистов из роты старшего лейтенанта В.С. Яковлева, майор Николай Иванов, лейтенанты Евгений Гуляницкий и Михаил Шелков.

Ох как тяжело уничтожать созданное народом добро! Ощущение этой горечи усиливают картины бедствия на дорогах отступления. Тут и там вперемежку с беженцами бредут разрозненные группы бойцов, оторвавшихся от своих частей. Нескончаем поток машин, всевозможных тележек. И над всем этим пестрым водоворотом стоит угнетающий гул, в воздухе висит едкая пыль.

Горе людей, гонимых пожаром войны, леденит сердце. Разрушаются семьи, дома, хозяйство. Ребенок плачет на руках у матери, страдая от жары и жажды.

Над шоссе только что пронесся на бреющем полете «мессершмитт». Пулеметная очередь скосила двух девочек и трех женщин.

К нам подходит древний старик, опирающийся на длинную клюку, с укором говорит:

— Когда же вы их, гадов, придавите? Собак этих бешеных? Или не видите, что творится?!

Ответить нечего.

Вот-вот вернется с завывающим свистом вражеский истребитель. Измученные люди шарахнутся по канавам, а на шоссе опять останутся лежать несколько бездыханных тел. Мы советуем беженцам уходить с дороги в поле.

Пропустив людской поток, взрываем мосты, шоссе, ставим минные поля. Кое-где сохраняем проходы для своих отступающих войск. Их потом закроют саперы, которых мы здесь оставим. Взрываемые по радио фугасы в сотни килограммов весом закладываем в местах возможного скопления вражеских войск и техники. Старший лейтенант Владимир Яковлев, высокий, смуглый, угрюмый, проверяет каждый радиоприбор, сам маскирует его.

Минеры молчаливы. Многие из них не так уж давно, в советско-финляндскую войну, в одиночку подползали со взрывчаткой к амбразурам железобетонных дотов. Побывали под пулеметным огнем, пережили гибель друзей. Но то в атаках, во время штурма вражеских укреплений, а здесь приходится взрывать свое, народное добро.. Временами слышны проклятия и крепкое словцо.

Николай Сергеевич Иванов уже не выглядит добродушным, как несколько дней назад. Глаза его мрачно поблескивают за стеклами очков.

Лейтенант Гуляницкий, плотный коротыш украинец, которого товарищи зовут просто Женей, пытается отвлечь саперов от мрачных мыслей звонкими командами, но и у него это — внешнее. Сквозь искусственную бодрость нет-нет да и прорвется скорбь души.

Встречи наших людей с бойцами, бредущими от Пскова, ограничиваются короткими перебранками:

— А ну проходи! Раз драпаешь, нечего глаза пялить!

Попытки огрызнуться слабые, больше для виду:

— .Ладно, герой! Посмотрим, каков сам будешь перед танком...

Невысокий минер, вытирая пилоткой пот с лица, зло укоряет:

— И куда только прете? Там же Ленинград!

Сами, что ль, идем? Ведут. На Луге, говорят, рубеж занимать будем.

Во-во, правильно. Пока вы маршируете, ленинградские женщины окопы для вас роют, руки в кровь рвут. Идите. Они вас встретят там лопатой по спине. А ну топай быстрее, пока на свои мины не напоролся!..

Командующий фронтом ненамного ошибся. Через день несколько танков, мотоциклисты и бронетранспортеры с пехотой противника появились перед рекой Плюсса, у переднего края предполья. 483-й полк 177-й стрелковой дивизии и часть орудий Особой артиллерийской группы готовились встретить передовой отряд врага.

К вечеру меня вместе с другими начальниками родов войск срочно вызвали в Ленинград. Командующий соби­рался на доклад в Смольный к А.А. Жданову и только что прибывшему Главкому Северо-Западного направления К.Е. Ворошилову.

Маркиан Михайлович Попов — ладно скроенный сорокалетний человек, принял Ленинградский округ только в феврале 1941 года. Но до начала войны успел уже объездить всю его огромную территорию от Баренцева моря до полуострова Ханко. Командующий слыл непоседой, и мне всегда почему-то казалось, что служебный кабинет слишком тесен для него. Вот и на этот раз ему никак не сидится за столом. Маркиан Михайлович размашисто прохаживается из угла в угол, чуть сбычив свою красивую светловолосую голову. Наши доклады слушает на ходу, ненадолго останавливаясь у карты.

Сведения, которыми мы располагали, не очень конкретны и часто противоречивы.

Командующий Лужской группой генерал-лейтенант К.П. Пядышев утверждает, что, по его мнению, через предполье пробивается передовой отряд танковой дивизии силой примерно в две роты танков и до батальона пехоты. Бои с этим отрядом идут на реке Плюсса.

У начальника артилллерии генерал-майора В. П. Свиридова несколько иные данные. Ему сообщили, что подразделения 483-го стрелкового полка не выдержали натиска танков и уже отошли за Плюссу. В бою артиллеристы подбили двенадцать вражеских машин.

Командующий военно-воздушными силами фронта генерал-майор авиации А. А. Новиков докладывает, что летчики обнаружили в районе Струги Красные скопление автомашин и танков общим числом до двухсот единиц. Отмечено большое движение войск по дорогам от Пскова на Гдов и на Порхов.

— Чего стоит такая разведка? — ворчит командующий.— Ни одного пленного, никакой документации... Чьи танки в Стругах Красных? Кто движется на Гдов? Вы, Петр Петрович, можете уточнить? — обращается он к Евстигнееву.

Начальник разведотдела развертывает свою карту:

Из Пскова на Гдов с боями отходит сто восемнадцатая стрелковая дивизия Северо-Западного фронта. Разведчики, которых мы выслали в район боев, радируют, что против нее действуют первая и пятьдесят восьмая пехотные дивизии немцев. Обе они значатся в составе восемнадцатой армии.

Но соединения восемнадцатой армии отмечены и в Эстонии. Выходит, она наступает по обоим берегам Псковского и Чудского озер?

Должно быть, так, товарищ командующий.

А к Луге кто рвется? Видимо, четвертая танковая группа Геппнера? Какие именно дивизии?

— Не могу доложить, — отвечает Евстигнеев.

Генерал Никишев высказывает предположение, что главный удар танковой группировки следует ждать на Лугу, откуда открывается прямой и самый короткий путь на Ленинград. Командующий с этим соглашается, но выражает недоумение, почему часть танков противника на полпути от Пскова до Луги повернула к Гдову. Может быть, от того, что там в лесах есть дороги не только на Гдов, но и на Кингисепп? Недаром над Кингисеппом все время висит воздушная разведка немцев.

— А когда будет под Кингисеппом вторая дивизия народного ополчения? — спрашивает М.М. Попов.

Начальник штаба заверяет, что первые эшелоны дивизии ополченцев должны уже завтра выгрузиться на станции Веймарн в десяти километрах от своих позиций. Не забывает он сказать и о пехотном училище имени С.М. Кирова, которое уже заняло оборону по реке Луга у деревни Сабек..

Попов нервно трет большое родимое пятно на подбородке:

— Пехотное училище, конечно, сила!.. Сколько у него сейчас пушек?

— Генерал Пядышев выделил полковнику Мухину два дивизиона из артиллерийского училища,— докладывает Свиридов. — Больше нельзя. Основные силы артиллерийской группы надо сохранить под Лугой, товарищ командующий.

Попов опять возвращается к своей карте. Слабость войск на правом фланге лужского рубежа очевидна, хотя путь туда от шоссе Псков — Луга кажется длинным и. из-за плохих лесных дорог малоудобным для моторизованных частей противника.

— Надо все-таки прикрывать направление Нарва — Кингисепп, — принимает решение командующий. — Перегруппируем сто девяносто первую стрелковую, дивизию из Кингисеппа фронтом на юг. Отведем ей полосу: южнее Сланцев до озер Самро и Долгое, — показывает он
на карте. — Товарищ Никишев, отдайте, соответствующее приказание генералу Пядышеву... И завтра же следует контратаковать в предполье на Плюссе. Задача — отбросить неприятеля за реку...

С тем Маркиан Михайлович и ушел в Смольный. А возвратившись оттуда уже ночью, приказал мне взорвать три тяжелых фугаса, заложенных в Стругах Красных. По данным разведки, минированные нами здания и дворы были заняты вражескими моторизованными частями.

В глухом углу гатчинского лесопарка, укрытая от любопытных глаз и строго охраняемая, стоит машина со специальной мощной радиостанцией. Командир роты В.С. Яковлев бессменно находится у сложной аппаратуры.

Когда я приехал, он спал. Но от моих слов «Взорвать фугасы» следы сна на его смуглом лице уступают место мрачной улыбке.

Мы идем к рации. Короткий разговор Яковлева с дежурным радистом. Затем Яковлев проверяет по схеме номера шифрованных радиосигналов, дает команду радисту.

Рация включена. Мощные волны-импульсы идут в эфир. Их примут радиоприборы с зарядами, установленные в Стругах Красных... Пусть узнает враг «гостеприимство» ленинградцев.

Все? — спрашиваю Яковлева, нарушая напряженную тишину.

Все, товарищ подполковник. Хорошо бы попросить летчиков проверить результаты. Все-таки по двести пятьдесят килограммов в каждом заряде [Через двое суток летчики сфотографировали Струги Красные. На снимках мы увидели развалины и огромные воронки там, где Яковлев укладывал фугасы. — Прим авт.].

Вечером 13 июля я снова выехал в Лугу. Для работ на оборонительном рубеже прибыло еще шестьдесят тысяч ленинградцев. Теперь они трудились вместе с войсками, спешно создавая завалы, танковые ловушки, рвы, оборудуя долговременные огневые точки и позиции. Са­перы закладывали мины перед главной полосой обороны и в предполье.

Мы с начальником строительства М.М. Зязиным осматривали орудийные доты из сборных бетонных блоков, когда подошел старший лейтенант Гуляницкий. Он только что вернулся из 177-й стрелковой дивизии, видел первую контратаку в предполье, а потому был возбужден и полон впечатлений.

— Ох и дали же фашистам по зубам! — волнуясь рассказывал старший лейтенант. — Представляете, идет штук двести автомашин да около тридцати танков. Гитлеровцы такие нахалы — из люков высунулись, будто на прогулку едут. А тут наши танки как выскочат из леса, да как ударят во фланг! Разрезали колонну— и давай давить! А возглавлял контратаку замкомандира двадцать четвертой танковой дивизии полковник Родин... В общем, фашистов снова отбросили за реку Плюсса.

Слух о первом нашем боевом успехе быстро распространился среди строителей укреплений. Начались расспросы: сколько подбили фашистских танков, далеко ли отбросили неприятеля. Пришел кто-то из политотдела дивизии, состоялся импровизированный митинг, на котором были названы конкретные цифры потерь, понесенных врагом. Оккупанты оставили на поле боя полсотни машин и не менее двух батальонов пехоты.

Гуляницкий лично наблюдал два случая, когда танки противника наскакивали на минные поля, но наши старые мины оказались слабыми. Они почти не причиняли вреда тяжелым танкам. Это, кстати, отмечалось и на других фронтах. Cам видел, — рассказывал Гуляннцкий, — под танком взрыв, его тряхнуло, а он все идет, проклятый. Вот ведь какая неприятность!

Потом мы, военные инженеры, столкнулись еще с одной неприятностью: артиллеристы без энтузиазма принимали сооружения из бетонных блоков, а иные категорически отказывались залезать в них.

— Я было пошутил: окружения, мол, боитесь, — рассказывал Зязин, — да после сам едва ноги унес. «Ни черта, говорят, вы, строители, не понимаете. Нам открытая позиция выгоднее, с нее удобней танки уничтожать. А ваша амбразура — узенькое окошко».

Узкий сектор обстрела из амбразур долговременных огневых точек с давних пор был слабым местом нашей фортификации. Бронекуполов с круговым обстрелом мы не имели даже в укрепленных районах.

Эти мои невеселые размышления прервал телефонный звонок из Ленинграда. Звонил подполковник Пилипец. Взволнованным голосом он сообщил, что командующий фронтом требует немедленной отправки отряда опытных минеров в полосу действий 2-й дивизии народного ополчения.

— Там возле Поречья фашисты проскочили через броды на реке Луга и захватили плацдарм, — докладывал подполковник.

— А Угрюмовская дивизия? Что с ней?

Первый эшелон прибыл на станцию Веймарн. Выгружался под бомбежкой. Вступил в бой. А что дальше было, не знаю... У Сабека к вечеру немцы тоже пытались переправиться. Но курсанты Мухина отбили их.

Где командующий?

В Кингисеппе. И вам приказал прибыть туда же. Только обязательно с ротой минеров. Я уже отправил туда тысячу мин, но саперы у ополченцев необученные, на них надежд мало.

Доложи командующему, что через тридцать — сорок минут выезжаю. Ехать придется кружным путем, через Волосово. Так что смогу прибыть на место часов через пять. Постарайся доставить туда еще мин и колючей проволоки. Пока я привезу минеров, хорошо бы послать в помощь ополченцам кого-нибудь из штаба. Еще лучше — отправляйся сам. Сборы мои заняли действительно не больше получаса. На правый фланг лужской полосы обороны со мной мчалась рота минеров 106-го саперного батальона. По пути с тревогой думал о не занятом нашими войсками стокилометровом пространстве между Гдовом, Нарвой и Кингисеппом. Поможет ли решение командующего фронтом о перегруппировке 191-й стрелковой дивизии из Кингисеппа к югу? Противник ударом от Пскова на Кингисепп может отрезать всю Эстонию. А там ведь дерется еще 8-я армия Северо-Западного фронта.

Когда добрался под Кингисепп, там оказались и командующий фронтом генерал-лейтенант М.М. Попов и Главком Северо-Западного направления Маршал Советского Союза К.Е. Ворошилов. Они стояли за пригорком, всего в пятистах метрах от окраины села Ивановское, занятого противником. Ополченцы развернулись в цепь. Их первая попытка контратакой освободить село окончилась неудачей.

Теперь шел огневой бой. Наши снаряды ложились в центре Ивановского, избы горели. Ветер временами доносил оттуда клубы дыма. В бинокль можно было разглядеть, как за изгородями на окраине передвигаются вражеские танки. Вспышки выстрелов выдавали их.

Ворошилов встретил меня неприветливо: «Саперы всегда опаздывают». Не обращая внимания на недалекие разрывы и свист осколков, он продолжал вести наблюдение за полем боя.

В пулеметном расчете ополченцев, расположившемся поблизости, слышался негромкий разговор:

Это же сам Ворошилов, Клим.

Ишь стоит, словно в землю врос.

Мне мать говорила — бывают такие люди, заговоренные от пуль.

То пуля! А тут снаряд!.. От него заговорить нельзя.

Голос, произнесший последние слова, был густой, суровый. Чем-то он заинтересовал меня, и я обернулся в сторону говорившего. У пулемета лежал пожилой боец, весьма неодобрительно поглядывавший на группу больших начальников, стоявших во весь рост.

Ворошилов отчитывал Попова за плохую организацию артиллерийского огня:

— Какое же это обеспечение контратаки? Бьют по пустому месту, хаты жгут, немцы уже на окраину вылезли.

Из эшелонов только что. выгрузились, товарищ маршал, — объяснял командующий фронтом.. — На случайных огневых позициях встали, разведки провести не успели.

Так потрудитесь хоть теперь разобраться в обстановке. Выбить противника из села надо до ночи, пока еще он не закрепился. Сейчас там, видимо, только разведгруппа. Захватила броды на Луге и пустое село, пока вы дивизию выгружали. А ночью непременно подвалят главные силы.

Попов пошел к танкистам и сам решил боем разведать силы противника. Ворошилов не успел остановить его только махнул рукой и выругался:

— Вот черт!..

Танк командующего получил повреждение, и ему пришлось вернуться с полпути. М.М. Попов вылез из башни пошатываясь. Климент Ефремович встретил его новыми упреками:

— Ты что, с ума спятил? Если сам в разведку ходить станешь, кто будет фронтом командовать?

Вероятно, Ворошилов забыл в эту минуту, что сам он, наблюдая первый бой народных ополченцев, ведет себя не очень-то осмотрительно. Клименту Ефремовичу было в ту пору шестьдесят лет, Маркиану Михайловичу — сорок. Но они, как и мы, менее опытные командиры, тогда только что начинали познавать современную войну...

Вскоре Главком и командующий уехали в Кингисепп. И перед отъездом Ворошилов еще раз строго-настрого приказал командиру 2-й дивизии народного ополчения уничтожить прорвавшегося неприятеля и освободить плацдарм. Но выполнить этот приказ оказалось не так-то просто: гитлеровцы под прикрытием авиации продолжали переправляться через мелкую речку. И только к вечеру они несколько притихли.

В воздухе все еще плавал запах гари и перегретого масла. Воспаленные от бессонницы глаза разъедал сизый дым. В голове роились тревожные думы: «Что же теперь будет? Противник Лугу форсировал, и сбить его с плацдармов не удается. Удержат ли оборону ополченская дивизия и курсантские батальоны полковника Мухина? Ведь позади никаких войск нет. Надо, чтобы удержали! И мы, инженеры, должны им помочь!»

Прибывшие со мной минеры готовы с наступлением темноты ставить заграждения. Командир роты старший лейтенант Петров уже провел инструктаж, проверил оснащение бойцов. Каждый сапер имеет по две противотанковые мины. На случай неожиданной встречи с врагом — в карманах по две гранаты-лимонки, за спиной — винтовка, на поясе — нож.

Я слежу за действиями командира роты. Он все делает неторопливо, основательно, солидно, как и подобает минеру. Мне не приходится вмешиваться в его распоряжения: они правильны.

Такое умение приходит не сразу. Владимир Петров прошел хорошую боевую школу. Во время советско-финляндской войны был взводным. Участвовал в штурме линии Маннергейма, взорвал со своими саперами два бетонных дота. От полученного тогда ранения он слегка прихрамывает.

— Работать попарно, — дает последние указания ротный. — Под ракетами лежать тихо. При встрече с немцем тоже не шуметь. Лучше, если он не заметит, пропустить. Понятно?

Он часто употребляет это слово, и ему каждый раз отвечают несколько голосов:

Понятно...

Лейтенант Холодков, будете у деревни Юрки работать. Слишком не зарывайтесь. Там у фашистов, по сведениям пехоты, три пулемета около дороги. Понятно?

Холодков, недавний курсант, а ныне командир 2-го взвода, сводит тонкие брови. Не первый раз ротный напоминает о его излишней горячности.

Пункты сбора взводов после работы уточнить на местах. К пяти утра всем быть здесь, — продолжает Петров.

А если раненый будет? — спрашивает кто-то из сержантов.

Говорил об этом. Связные есть и по санитару назначено. Еще напоминаю: раненых провожать на ротные и батальонные пункты пехоты; к себе потом заберем.

Языка, в случае чего, брать, товарищ командир?— интересуется татарин Файрулин, отличный разведчик и первый силач.

— Ни в коем случае. Шуму не поднимать. Ваше дело работать. Понятно?

Пришлось вмешаться. Вообще-то командир прав. Но до сих пор мы слишком мало знаем противостоящего противника. Пожалуй, следует рискнуть. И я советую не сковывать инициативу разведчиков. Петров так же спокойно отвечает:

Слушаюсь. Если так, возьмем пленного, товарищ подполковник.

Вопросы еще есть? — заканчивает ротный. — Я буду с первым взводом. Политрук пойдет с Холодковым.

Политрук Шумов весело подмигивает, взводному. Но тот обидчиво отворачивается, усмотрев и в этом намек на его горячность

Разрешите отправлять людей на работу? — обращается ко мне Петров.

На выполнение боевого задания, товарищ Петров, — поправляю его.

Я понимаю так: работа — это когда создаешь что-то полезное человеку, обществу. Может быть, мы, саперы, потому особенно любим строить мосты. Тут и запах смолы, и песня пилы, и задорный перестук топоров. А при минировании все наоборот. Чаще всего минер уничтожает созданное человеком. А потому и действует «по-тихому». Разве это работа?

Темнеет. В воздух поднимаются ракеты, обозначая установившуюся линию фронта.

Проводив минеров, мы с Пилипцом, недавно приехавшим из Ленинграда, идем на наблюдательный пункт дивизии. По пути советуемся, как еще укрепить оборону. Обстановка сложная. Дивизия народного ополчения не успела занять рубеж по северо-восточному берегу реки. Противник удержал плацдарм и теперь будет стремиться расширять его.

Спирали из колючей проволоки придется ставить, это быстрее, — высказываю я свои соображения.

— Тоже времени много займет, — сомневается Николай Михайлович. — Здесь, пожалуй, пакеты МЗП [МЗП — малозаметное препятствие из тонкой проволоки, растягиваемой прямо по земле.] лучше подойдут, если их скреплять в сплошную полосу. Они не только пехотинцев, но и легкий танк могут запутать. В прошлом году мы пробовали. Намотается на гусеницу — и стоп машина!

Мысль у Пилипца отличная. Договариваемся ночью же собрать все запасы МЗП и использовать их здесь. Намечаем также перебросить сюда отряд метростроев» цев для установки надолб на дорогах и в дефиле.

5

После трех суток напряженной работы в зоне боев и неоднократных разъездов между Кингисеппом и Лугой я вернулся наконец в штаб фронта. Здесь только и разговоров, что о контрударе войск Северо-Западного фронта южнее озера Ильмень, в районе Сольцы. В этой операции участвуют три наши дивизии, переброшенные с петрозаводского направления и Карельского перешейка. Достоверно известно, что под Сольцами окружена танковая дивизия противника.

В Инженерном управлении на стене висит большая карта и возле нее всегда кто-нибудь да комментирует события.

— Вот бы ударить теперь всем Северо-Западным фронтом прямо на шоссе Псков — Луга и отрезать вражескую группировку, что к нам от Пскова подошла. А потом прижать бы фашистов к Псковскому и Чудскому озерам, как Александр Невский...

Недавно прибывший к нам на должность комиссара управления Николай Александрович Муха улыбается уголками рта.

— Мы забыли про Белоруссию, товарищи, — подает он реплику. — Фашисты к Смоленску подходят.

— Ну и что? — горячо отзывается инженер-электрик Л.В. Смалий. Он у нас один из признанных «стратегов», большой любитель порассуждать над картой. — Можно не только псов-рыцарей, но и Наполеона вспомнить...

Я переключаю внимание инженеров на конкретные наши цели. Коротко информирую их о положении под Лугой и Кингисеппом.

Меня спрашивают:

— При каких обстоятельствах погиб Шелков?

— Попал под артиллерийский налет. Был смертельно ранен. Умер на руках у Пилипца.

Это первая потеря в коллективе Инженерного управления фронта. Мишу Шелкова, черноволосого молодого командира, я знал еще по советско-финляндской войне. Его грудь украшал орден Красного Знамени. Но наши тревога за будущее были в те дни так велики, а дел и забот так много, что смерть даже близких людей и любимых товарищей по оружию как-то невольно приглушалась.

Интересно, как выглядят дивизии, что отошли от Пскова на лужский рубеж? — полюбопытствовал комиссар.

Неважно. Но сейчас их приводят в порядок.

А у ополченцев и в пехотном училище как дела?

Держатся. Хотя потери несут большие. Много людей погибло во время контратак. Бойцы стремятся сблизиться, чтобы ударить в штыки, а фашисты из автоматов лупят. И минометы их большой урон наносят.

Тут же ставлю комиссара в известность о своем намерении поехать в Смольный, к А.А. Кузнецову. — Женские рабочие отряды надо отводить из-под Кингисеппа. Бомбежки там очень уж свирепые. Алексей Александрович обещал выделить людей из трудовых лагерей. Многие отбывают наказание за мелочь и очень просятся на фронт.

Комиссар в свою очередь поведал мне о положении со снабжением войск инженерным имуществом, о выполнении заводами наших заказов С первого дня нашей совместной службы с Николаем Александровичем мы договорились, что помимо руководства партийно-политической работой он будет держать связь с промышленностью и контролировать все ее поставки. По образованию Муха инженер, и это ему вполне под силу.

Штаб нашего Северного фронта первоначально размещался на Дворцовой площади. Однако истинным центром руководства обороной порода все время был Смольный, где размещались городской и областной комитеты партии. Пожалуй, невозможно перечислить все то, что решалось и организовывалось в этом здании. В Смольном непрерывно встречались и совещались люди в военной форме и гражданской одежде, с партийными билетами и без них. Сюда приносили и здесь обсуждали новые графики выпуска орудий и боеприпасов, планы и сроки создания дивизий народного ополчения, эвакуации детских учреждений, схемы строительства оборонительных рубежей, проекты маскировки важнейших объектов города, предложения о расстановке сил местной противовоздушной обороны.

Секретаря горкома партии А.А. Кузнецова я звал про себя «человек-пружина». В свои еще не полные сорок лет он отличался громадной работоспособностью, напористостью.

Внешность его очень обманчива: очень худ, до болезненности. Резкие черты, прямой острый нос придавали его лицу постоянную строгость. Но это только казалось. В действительности же Кузнецов был человеком мягким, внимательным и никогда зря никого не обижал.

Помню, как-то зазвонил у меня на столе телефон.

Слышу в трубке голос Кузнецова: — Вы давно не были в Мариинском театре, товарищ Бычевский? Поедемте-ка сейчас.

Шел четвертый час ночи, и я ничего не мог понять. Мне показалось даже, что Кузнецов шутит.

В сутолоке горячих дней из памяти совсем выскочило, что незадолго перед тем наше управление дало задание декоративным мастерским театра. Алексей Александрович напомнил об этом.

— Что же вы не посмотрели заказанные макеты ложных танков и орудий? Собирайтесь-ка скорее.

Возглавив комиссию по оборонительному строительству, Кузнецов постоянно советовался с крупнейшими научными работниками, хотя и не особенно любил возражения. Но этот недостаток с лихвой компенсировался энергичной его деловитостью.

Явившись к Алексею Александровичу со своими соображениями об отводе женских строительных бригад из-под Кингисеппа, я застал у него председателя Ленгорисполкома Петра Сергеевича Попкова. Они обсуждали меры борьбы с возможным нарушением водоснабжения города в результате ожидаемых массированных налетов авиация.

— Смотрите, как у нас децентрализован этот жизненно важный участок,— недовольно морщась, говорил Кузнецов.— Водоснабжением города занято больше двадцати организаций. Тут и Бурвод, и Комбурводтрест, и Главгидрострой, и Опецгидропроект, и Горгеосъемка, и Неруд-трест, и прочие, и прочие.

Должен оказать,— перебил его Попков, плотный брюнет, одногодок Кузнецова,— что у всех этих организаций есть оборудование для бурения скважин.

А зачем? Сосредоточим все это в одном месте, например в Инженерном управлении или Геологическом институте,— предложил Кузнецов.— И, обращаясь ко мне, добавил: — Организуйте у себя в управлении отдел военной гидрогеологии.

В первую очередь надо ускорить бурение скважин и создание насосных станций в заводских районах,— добавил Попков

На этом и порешили.

Когда я доложил Кузнецову о продолжающемся у нас кризисе со взрывчаткой, он сразу вспомнил:

Сегодня был на кронщтадтской базе. У них есть старые ненужные глубинные бомбы по сто тридцать килограммов. Они вам не подойдут?

Подойдут. Разрядим.

А старые бронебойные двенадцатидюймовые снаряды?

Тоже возьмем.

Вот и договаривайтесь с командующим флотом товарищем Трибуцем.

Так же быстро Кузнецов решил и вопрос о выделении на оборонительные работы людей из трудовых лагерей.

— Я думаю, есть смысл создать специальное управление из строительного треста НКВД, — предложил он. — Возложим на него руководство работами под Кингисеппом.— И повел меня к А.А. Жданову.

Был пятый час ночи. Но во всех кабинетах Смольного еще бурлила жизнь. Пока мы шагали по коридорам, то и дело открывались двери бесчисленных комнат, входили и выходили люди с картами, телеграфными лентами, бумагами. Партийный штаб работал круглосуточно.

А.А. Жданова в тот день больше всего интересовали сроки подготовки обороны на узлах дорог к Копорскому плато. Его беспокоило, что в случае прорыва под Кингисеппом возникнет опасность выхода противника к побережью Финского залива, а значит, создастся угроза береговым фортам, прикрывавшим кронштадтскую базу.

Андрей Александрович сразу же одобрил идею Кузнецова использовать на этом направлении строительные отряды НКВД. Только посоветовал:

— Обязательно надо бы иметь под Кингисеппом подвижные отряды заграждений. По типу созданных в предполье перед Лугой.

Темные глаза Жданова смотрели пристально, словно проверяя, правильно ли понята его мысль.

— Копорье так же важно для нас, как и самые близкие подходы к городу, — сказал он в заключение. — Соберите, Алексей Александрович, комиссию по обороне, обязательно пригласите академиков Галеркина, Иоффе, Семенова, Байкова. Посоветуйтесь и с моряками, как быстрее укрепить побережье.

Так было положено начало еще одному рубежу, названному приморским сектором обороны.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЛУЖСКИЙ РУБЕЖ

1

Поездки из штаба на рубежи — наиболее удобное время для сна. Если, конечно, не попадешь под бомбежку или пулеметный огонь «мессершмитта», любителя поохотиться за одиночными машинами.

Павел Яковлев, шофер «эмки» [«Эмка» — лесковой автомобиль М-1] помятой, побитой, простреленной еще во время советско-финляндской войны, видя, как я устраиваюсь поудобнее, понимающе кивнет головой и только спросит: «Куда?» Яковлев — один из старейших наших шоферов. Ему знакомы на многие сотни километров и театр военных действий, фамилии командиров, к которым приходится ездить.

Но на этот раз мне не спится. Не дают покоя размышления. Я только что прочитал у генерала Никишева последние директивы и приказы, изучил оперативную карту. Какой уж тут сон!

23 июля по указанию Ставки Лужская полоса обороны разделена на три сектора. В каждом из них формируются штабы. Кингисеппский и Лужский секторы подчиняются командующему нашим фронтом. А восточный, расположенный между городом Луга и озером Ильмень, переходит к соседнему, Северо-Западному фронту.

На первый взгляд все это правильно и вполне логично. Удобнее будет управлять войсками. Но тут же возникают и сомнения. Больше стало стыков: остались старые — между дивизиями — и появились новые — между секторами. Не много ли? Стык в обороне всегда заманчив для противника. Особенно если оборона — как тонкая нитка, и без резервов. Смущает и другое: количество штабов увеличилось, а войск не прибавилось. К тому же штабы секторов еще неслаженны, а должны руководить боями.

Командующий фронтом считает, что очень скоро следует ожидать сильного нажима противника на кингисеппском направлении; туда перегруппировываются главные силы 4-й танковой группы Геппнера. А когда я поинтересовался, намечается ли усиление этого участка, он только нахмурился и пожал плечами. Начальник артиллерии фронта согласен с тем, что артиллерийских средств под Кингисеппом явно недостаточно, но ничего не добавляет: неоткуда взять — нет резервов.

Как же тут не задуматься о завтрашнем дне, о людях, их судьбах на войне?

Прошел слух, будто при расформировании Лужской оперативной группы войск генерал-лейтенант К.И. Пядышев арестован. Не хочется верить. Но он исчез, и никто не знает куда. Приехал в штаб фронта — и как в воду канул. Когда я спросил о нем генерала Никишева, тот резко ответил: «Не знаю» — и дал понять, что говорить на эту тему не желает.

Пядышева за десять лет службы в Ленинградском округе я узнал довольно хорошо. В тридцатых годах он руководил военно-учебными заведениями. Проводил много учений, маневров. Во время рекогносцировок укрепленных районов часто возглавлял комиссии, и мы вместе исходили пешком не одну сотню километров вдоль границы. Его грудь украшали два ордена Красного Знамени, полученные за боевые подвиги во время гражданской войны. Богатая военная эрудиция, ровный характер и большой такт в обращении с подчиненными тоже вызывали к нему симпатию у окружающих. Пядышев бывал прям и настойчив в своих оперативно-тактических взглядах, но внимателен и к мнению других. Именно благодаря его инициативе и энергии в короткий срок была создана лужская оборонительная полоса. Он же умело организовал централизованное артиллерийское прикрытие под Лугой, сформировав артгруппу из курсантских дивизионов и полка АККУКС. В чем же дело? Что случилось с Пядышевым? [Арест и гибель генерал-лейтенанта К.П. Пядышева были следствием клеветы я произвола бериевской клики. Он полностью реабилитирован. После XX съезда КПСС его доброе имя восстановлено — Прим. авт.]

Пока едешь в машине, о чем только не передумаешь.

Обстановка продолжает усложняться. Командующий фронтом отправился в Эстонию. Генерал Никишев предупредил, что следует ожидать подчинения нам 8-й армии Северо-Западного фронта. Она обороняется на линии Пярну — Тарту, но с тяжелыми боями вынуждена отходить.

Невеселые новости поступают и с Карельского перешейка. Там продолжается наступление финнов. Правда, за десять дней их армия продвинулась всего-навсего на семнадцать километров, но уже и это составляет половину пути до западного побережья Ладожского озера и железной дороги, связывающей Карельский перешеек с петрозаводским участком обороны. Дела там особенно ухудшились после переброски К.Е. Ворошиловым 237-й стрелковой дивизии на Северо-Западный фронт. Теперь против шести дивизий Маннергейма на правом фланге Карельского перешейка оборонялись всего две наши дивизии, рассредоточившиеся по фронту на сто девяносто километров.

Помогая левому флангу 7-й армии, командующий 23-й армией ввел в бой свой армейский запасной полк. Командующий фронтом перебросил туда же из-под Стрельны артиллерийскую противотанковую бригаду, которая готовилась для лужской оборонительной полосы. Но этих мер, конечно, недостаточно. Войска действуют с открытыми флангами, не имея между собой даже огневой связи.

В таких условиях многое зависит от умения, инициативы и боевой дерзости командиров. Оказалось, что в большей мере, чем другие, этими качествами обладает полковник А.Л. Бондарев. Его 168-я стрелковая дивизия пять суток вела неравный бой в районе Сортавала и не только отражала атаки превосходящих сил противника, но и сама, успешно контратаковала. Однако всему приходит конец, теперь и 168-я вынуждена медленно отходить к Ладожскому озеру.

Несколько ободряют успехи наших войск на Крайнем Севере, под Мурманском и Кандалакшей. Соединения 14-й армии во взаимодействии с кораблями Северного флота сковали противника в пограничных боях на Кандалакшском и мурманском направлениях. Наибольшую угрозу представлял удар 36-го немецкого горного корпуса и эсэсовской дивизии «Норд» в направлении Кировской железной дороги. Но его удалось локализовать. Постепенно гитлеровцы выдыхались, и сейчас там стало сравнительно тихо. Идут лишь мелкие лесные бои. Кировская железная дорога продолжает функционировать.

Да, не все было продумано в наших мобилизационных планах, В первый же день войны, еще до прибытия из Мурманска командующего фронтом, начальник штаба фронта, руководствуясь мобпланом, распорядился перебросить 1-ю танковую дивизию из Стругов Красных на Север. Но в карельских лесах и болотах танки не могли быть использованы с полным эффектом, а под Псковом, где они были так необходимы в первые недели войны, их не оказалось. 20 июля М.М. Попов принял решение вернуть дивизию на лужскую полосу обороны. Однако к этому времени она была уже значительно ослабленной вследствие больших потерь под Кандалакшей.

Луги мы достигли без всяких приключений, но подремать в дороге так и не удалось.

Вторые сутки здесь сравнительно тихо. Впереди, в зоне предполья, идет огневой бой. А в главной полосе и на отсечных позициях все еще продолжаются работы, совершенствуется оборона. Население и бойцы продолжают рыть траншеи, противотанковые рвы, устанавливают проволочные заграждения, строят доты.

Одновременно тут и там видны колхозники: одни косят рожь, другие копаются в огородах. Люди на телегах ездят прямо перед окопами. Командующего лужским сектором генерал-майора А.Н. Астанина, кажется, мало волнует такой беспорядок.

— А что с ними поделаешь? — спокойно говорит он. — Там, где работают колхозники, еще не минировано, и до немцев далеко — километров пятнадцать. Мы с генералом и майором М.М. Зязияым обходим фронт работ. Астанина больше всего интересует строительство тяжелых сооружений, убежищ для командных пунктов, дотов из сборных бетонных блоков. Начальник же строительства майор Зязин — чистый, если можно так выразиться, сапер, сторонник полевой фортификации — упорно нажимает на окопы с козырьками, бойницами и нишами. Перед войной генерал Астании был помощником командующего Прибалтийским военным округом по укрепленным районам и специализировался на строительстве долговременных укреплений.

К нам генерал попал необычно. В ходе отступления войск, пытаясь навести порядок, он встретил штаб 41-го стрелкового корпуса. Штаб не имел связи ни с комкором, ни с дивизиями. Астанин хотел принять на себя командование корпусом, но установить связь с войсками ему так и не удалось. Лишь на лужском рубеже он встретил разрозненные части этого соединения. Так в качестве командира 41-го стрелкового корпуса генерал А.Н. Астанин и возглавил вновь созданный лужский сектор.

Используя благоприятные условия некоторого затишья, мы старательно совершенствуем оборону. Решили усилить передний край главной полосы электризованными проволочными заграждениями. Ленэнерго обещало подвести ток из города.

Если можно, дайте мне электророту с подвижной электростанцией, — просит майор Н.С. Иванов, недавно назначенный корпусным инженером к Астанину.— Ленэнерго будет прокладывать электролинию на столбах или кольях, а это ненадежно. Такая линия долго не выдержит бомбежек и артиллерийского огня. А будь у нас подвижная электростанция, мы малозаметную сеть оборудуем, кабель укроем в земле.

Увы, Николай Сергеевич, наши электророты и понтонные части оказались втянутыми в бои на Карельском перешейке. У тебя самого сорок второй понтонный батальон на минировании. Кстати, можешь его заменить?

Вопрос этот я задал не случайно. Меня начинало тревожить отсутствие у нас резерва инженерных частей.

Кем, Борис Владимирович?

Вот и я думаю, кем?..

В двадцатых числах июля, когда немцы прорвались через Псков, К.Е. Ворошилов вызвал в Смольный генерал-майора П.А. Зайцева и меня. В кабинете были секретарь горкома А.А. Кузнецов и председатель горисполкома П.С. Попков.

Главком выразил крайнее недовольство неправиль­ным, по его мнению, распределением рабочей силы.

— Почему у вас так много людей на ближних рубежах к Ленинграду? — возмущался он.— Где вы думаете оборонять город? В Красногвардейске, в Петергофе? Оттуда по городу из орудий можно бить! Почему у вас под Красногвардейском и Колпино рабочих больше, чем под Лугой?

Действительно, в начале июля работы развернулись именно так. Генерал-майор Зайцев, возглавивший строительство тыловых рубежей, сосредоточил главные силы и средства вблизи города. И надо сказать, секретари райкомов партии относились к этому сочувственно, максимум энергии они отдавали созданию обороны поближе к своим предприятиям.

— Пора такое местничество прекратить,— потребовал Ворошилов. — Наряды на отправку людей под Лугу и Новгород надо выполнять в первую очередь.

Главком сердито оглядел нас, словно прикидывая, кому еще дать взбучку. Он побывал в разных местах на строительстве рубежей, видел недостатки работ, тактически неправильное расположение рвов и огневых точек. Зайцев попытался было оправдаться нехваткой военных и технических кадров:

— Один техник на пятьсот строителей, товарищ маршал. За всеми уследить не можем...

Ворошилов резко обрывает его:

— Вы что же, свою вину на рабочих свалить хотите? Был я сегодня у вас на строительстве, разговаривал с рабочими. Да они скоро нас с вами заткнут за пояс. Послушайте, какие умные вещи говорят! Почему, мол, мы так делаем, что если фашистский танк заберется в ров, то до него не доберешься, а сам он может стрелять оттуда? Выходит, не препятствие мы готовим, а укрытие для немецких танков. Как вам нравится такая критика?..

После той встречи с Ворошиловым основная масса рабочей силы города, инженерные части и материальные средства стали направляться под Лугу.

В то же время Военный совет фронта стремился ускорить ввод в строй и Красногвардейского укрепленного района. Ленинградская партийная организация мобилизовала сюда около ста тысяч человек. За короткое время они отрыли несколько сотен километров противотанковых рвов, построили полторы тысячи блиндажей, дотов и других укрытий. Хуже обстояло с вооружением Красногвардейского укрепленного района.

Когда на заседании комиссии по оборонительному строительству возник этот вопрос, начальник артиллерии фронта генерал-майор В. П. Свиридов ничего приятного сообщить не мог.

Имею только стационарные орудия,— сообщил он и предложил несколько десятков 45-мм пушек.

Теперь такие пушки для противотанковой обороты не годятся,— заявил член комиссии директор Кировского завода И. М. Зальцман. — Нужны хотя бы семидеся-тишестимиллиметровые. И на колесах, а не стационарные.

А я разве опорю? — согласился Свиридов.— Давай на колесах, спасибо скажем. А пока их нет, придется эти ставить.

Не менее, а пожалуй, даже более острой была проблема подтягивания войск в Красногвардейский укрепленный район. Он представлял собой систему узлов сопротивления с весьма большими промежутками между ними. Это требовало сочетания жесткой обороны гарнизонов опорных пунктов с контратаками полевых войск в промежутках. Для эффективной обороны на фронте в сто километров сюда требовалось не менее десяти дивизий. А где их взять ?

Председатель комиссии по оборонительному строительству Алексей Александрович Кузнецов сказал:

— Раз надо, будем формировать новые дивизии народного ополчения.

К началу августа боевые порядки войск на правом фланге лужского сектора несколько уплотнились. Пехотному училищу имени С.М. Кирова сузили полосу обороны за счет приведенной в порядок после отступления из Пскова 90-й стрелковой дивизии. На Кингисеппское направление выдвинулась 14-я артиллерийская противотанковая бригада, а в район Красногвардейска наконец подошла 1-я танковая дивизия. Тем не менее, оборона на этом фланге лужской полосы все еще напоминала тонкую нить.

На плацдармах у Ивановского и Сабека по ночам слышен шум моторов. Над кингисеппским сектором с рассвета дотемна идут воздушные бои. Гитлеровцы часто бомбят станцию Веймарн, где выгружаются надолбы и бетонные блоки.

Разведчики 2-й дивизии народного ополчения взяли в плен несколько солдат с документами. Пленные показали: к плацдармам подошла 36-я моторизованная дивизия.

Все говорит за то, что пауза вот-вот кончится. Это подтверждается и обстановкой в Эстонии.

8-я армия разрезана на две части: одна ведет бои под Таллином, другая отходит к Нарвскому перешейку. Нам переподчинили ее в этот критический момент. Судя по донесению, которое прислал в штаб фронта новый командующий армией генерал-лейтенант П.С. Пшенников, ее войска не в силах сдерживать противника. Слишком велики потери людей и техники.

Ознакомившись с этим донесением, командующий фронтом генерал-лейтенант М.М. Попов приказал мне немедленно браться за создание оборонительных рубежей от Копорского залива на Кипень до Петергофа.

Восьмая армия будет отходить? — поинтересовался я.

Пшенникову приказано держаться,— резко ответил Маркиан Михайлович.— Но надо быть готовым прикрыть с суши район береговых батарей Балтийского флота на южном побережье залива...

Тридцать тысяч ленинградцев начали строить еще один рубеж — на Копорском плато.

Моя рабочая карта заполняется все новыми цветными линиями и значками. Раздумья над ней не очень-то утешительны. Если будет прорван правый фланг лужской полосы и 8-я армия отойдет из Эстонии, то немцы скорее всего ударят в тыл нашей береговой обороны. Такой вывод прямо следует из приказания командующего.

В то же время я знаю, что до сих пор наши войска упорно сопротивляются на полуострове Ханко, на островах Даго и Эзель. Они остаются в тылу врага.

Возобновились атаки противника под Кингисеппом.

Утро 8 августа застало меня у полковника Г.В. Мухина. В восьмом часу немцы открыли ураганный огонь. Нельзя было различить отдельных разрывов. Сплошной гул и грохот. В землянке дрожит каждое бревно. Мухин надевает на голову каску, вешает на шею автомат и стоит так, упершись руками в стол. Кажется, весь он превратился в слух. Его темное, сожженное солнцем лицо с крупными надбровными дугами и широким носом приобрело жесткое выражение.

Полковник резко оборачивается ко мне:

— Вчера разведчики ходили в Редкино. Около шестидесяти танков там насчитали. А артиллерии у меня по, прежнему мало... Ну пошли на наблюдательный, пункт...

Не успели мы сделать и полсотни шагов, как попали под разрывы снарядов. Бежим, ложимся, снова бежим и рывком кидаемся в свежие, пропитанные гарью воронки.

В грохот артиллерийской канонады вплетается надсадный гул бомбардировщиков. Около тридцати «юнкерсов» тремя группами проходят низко над нами. Девять самолетов отделяются и заходят на цель. Едва мы успеваем вбежать в траншею у наблюдательного пункта, как воющий свист бомб словно вдавливается в барабанные перепонки. И сразу же удар, столб вывороченной земли...

Из траншеи Мухин вползает в землянку, и хватается за телефон;

— Сергеев? Что у тебя? Накрыло? Два орудия подбито?.. Эх, твою губернию!.. А сейчас танки пойдут. Ну готовь истребителей с бутылками. Два пулемета выдвинь на опушку, пусть перекроют дорогу на Вязок. И саперов с минами туда, к дороге. Быстрее...

Самолеты уже отбомбились. Мы выходим в траншею. Впереди, над окопами курсантов вдоль узкой речонки Вруда, стоит плотная туча пыли и дыма. Сквозь эту завесу местами пробиваются тусклые всполохи пламени.

Курсанты в дни передышки оборудовали глубокие окопы с хорошо развитыми ходами сообщения. Артиллерийский налет не так беспокоит Мухина, как предстоящая танковая атака.

В притихающий артиллерийский гул врываются дробные звуки пулеметных очередей. Они кажутся совсем слабыми. Но Мухин сразу же напрягается и всем корпусом поворачивается влево, туда, где затаился 2-й батальон Волкова. Здесь узел дорог, несколько маленьких деревень — Максимовка, Мышкино, Слепино, — словом, танкоопасное направление. Свой левый фланг Мухин считает слабым местом.

Снова телефонные разговоры с командирами приданных батарей. Снова ругательство «твою губернию», на этот раз уже по поводу неустойчивой радиосвязи между артиллерийскими наблюдателями и огневыми взводами.

Позвонил капитан Волков. Докладывает, что на него идут двадцать пять танков с автоматчиками.

Через пять минут снова он. Бодрым голосом сообщает:

— Три танка горят. Фашистская пехота прижата к земле пулеметным огнем.

Атака начинается и на правом фланге против 1-го батальона капитана Сергеева. Но Мухина по-прежнему больше всего беспокоит участок Волкова. Начальник училища сам вызывает по телефону 2-й батальон:

Волков, почему молчите?

Виноват. Только что дух перевел. Вражеская пехота отбита. Танки тоже не пробились и пошли в обход деревни Слепина.

На лице Мухина появляется улыбка:

— Молодцы! Передай курсантам мою благодарность... А о том, что немцы в обход пошли, не волнуйся. Там их тоже встретят...

Часа через два на наблюдательный пункт пришел комиссар училища Я.В. Завалишин. Он был во 2-м батальоне. Весь в пыли, утомленный, а в плазах задорный огонек.

— Ну и поддали же наши фашистам! Первую волну пехоты и танков удачно накрыла гаубичная батарея. А довершили дело пулеметчики. Они уложили пехотинцев прямо перед проволокой...

Закончить Завалишину не удалось. На НП прибыл связной от Волкова:

— Батальон обходят танки!..

«Прорвали стык», — решил Мухин и стал звонить в штаб кингисеппского сектора. Но телефонная линия оказалась перебитой. Прекратилась проводная связь и с Волковым.

Полковник перебросил на левый фланг свой главный резерв — противотанковую батарею. Это была половина собственных артиллерийских средств училища.

С другими батальонами связь оставалась устойчивой. Командиры докладывали, что ведут огневой бой. Много раненых. А вот гранат и бутылок с горючей смесью мало.

Начальник училища уходит на передовую, меня просит съездить на командный пункт сектора похлопотать о восстановлении взаимодействия с соседом.

Дорога тянется лесом. Справа и слева слышится близкий артиллерийский гул. Вокруг — ни одной живой души.

Откровенно говоря, сделалось как-то не по себе. Яковлев уже не спрашивает: «Куда?» Дорога одна. Только вынул гранаты, положил на сиденье рядом;

— На всякий случай…

2

Огромное, во весь горизонт, багровое зарево. Полыхают дома в Нарве, Кингисеппе, ближайших поселках. Вражеская авиация наносит один удар за другим. Перекаты артиллерийских разрывов не стихают и ночью. Четвертые сутки дерутся ополченцы и курсанты, стремясь не допустить прорыва танков в оперативную глубину.

Командующий фронтом М.М. Попов и член Военного совета А.А. Кузнецов все время в войсках: то во 2-й дивизии народного ополчения, то у Мухина, то у командующего кингисеппским сектором генерал-майора В. В. Семашко.

Еще 9 августа Попов решил остановить немцев контрударом. Для этого он усилил кингисеппский сектор только что сформированной 4-й дивизией народного ополчения и одним полком 1-й танковой дивизии.

Но штаб сектора сработал нечетко. Ему потребовалось около суток на подготовку контрудара, а к тому времени две танковые, две пехотные и одна моторизованная дивизии противника вклинились в нашу оборону и стали охватывать большой район. 4-я дивизия народного ополчения оказалась втянутой в тяжелый оборонительный бой вместе с училищем имени С.М. Кирова.

К вечеру 11 августа части перемешались, связь нарушилась и началась та путаница, которая называется потерей управления войсками.

М.М. Попов и А.А. Кузнецов приехали к генералу В.В. Семашко ночью. Между ними произошло довольно тяжелое объяснение. Я застал уже конец этого неприятного разговора.

Валентин Владиславович Семашко, худощавый генерал лет пятидесяти, был взвинчен до крайности — глаза воспалены, руки дрожат. Нервничали и его собеседники. Кузнецов, видимо отвечая на какую-то реплику командующего сектором, резко выговаривал ему:

— Поймите, товарищ Семашко, это рабочие Ленинграда. Присвоить дивизии звание гвардейской решил народ. Вот почему она и названа Первой рабочей гвардейской. От вас и вашего штаба зависит умелое использование ее, а драться рабочие будут насмерть, на это можете положиться.

— Алексей Александрович, — возражает Семашко, — я не хочу бросить ни капли тени на рабочих людей! Но эта дивизия сформирована всего три дня назад. Она не имеет ни капли боевого дпыта, совсем не обстреляна. К тому же ей еще идти до нас сорок километров, а мне уже дают приказ осуществить контрудар. Да ее сразу расколошматят танки. Ведь так же получилось с четвертой дивизией полковника Радыгина... Мы вводим в бой необученные дивизия с ходу и по одной.

Кузнецов нетерпеливо прерывает его:

— Необученные, необстрелянные... а кто же целый месяц сдерживает врага на лужской позиции, как не народные ополченцы? Кто за один сегодняшний день поджег полсотни танков? Братья Ивановы и другие рабочие с «Мясокомбината». Тоже необстрелянные, а бутылками с горючей смесью действуют, как заправские истребители. Так же и Фирсов, и Васильев, и Кочетов... Других дивизий, товарищ Семашко, нам взять неоткуда. Извольте управляться с теми, какие есть. Но дорогу Кингисепп — Волосово враг не должен перерезать. Это категорическое требование Военного совета.

Генерал Попов требует:

Принимайте меры, товарищ Семашко, к локализации прорыва. Немедленно выдвигайте туда четырнадцатую артиллерийскую противотанковую бригаду Лебедева и вообще всю артиллерию. За этим заслоном поставьте танки Баранова. Ими и прикройте в бою первую рабочую гвардейскую дивизию. Кстати, сколько у Баранова осталось танков ?

Не больше пятидесяти,— кисло отвечает Семашко. — А у немцев сегодня действовало около двухсот. Баранов считает, что дня через два он может остаться вовсе без танков.

Пусть действует из засад, где выгодно, использует танки как неподвижные огневые точки... Поезжайте сами в войска и лично организуйте подготовку контрудара. Товарищ Кузнецов прав, упрекая штаб сектора в медлительности. А мы сейчас выедем навстречу дивизии Фроловва, ускорим ее движение, воодушевим бойцов. Но имейте в виду, дивизию неизбежно придется вводить в бой завтра. — Слушаюсь! — Семашко смотрит на часы и качает головой. — Скоро уже рассвет. — Потом одевается и выходит из землянки.

Попов шагает из угла в угол, нервно хрустит пальцами.

— Всю четвертую танковую группу стянули сюда, мерзавцы. Тут, пожалуй, два раза по двести танков будет.

Наконец доходит очередь до меня. Командующий фронтом и член Военного совета требуют форсировать строительство укреплений за железной дорогой на случай отхода войск за нее.

Какие потери среди строителей? — спрашивает Кузнецов.

Сегодня около тридцати убитых и раненых. На линии Керстово — Лялицы — Выбеги немцы проводят по нескольку бомбардировок в день.

Вся станция Молосковицы забита у нас бетонными надолбами и деталями,— недовольно замечает Кузне­цов.— Быстрее надо вывозить их на рубежи.

Докладываю, что два крана разбиты бомбами, крановщиков ранило, поэтому приходится работать вручную. Командующий показывает мне на карте:

Выдвигайте вперед саперов, организуйте подвиж­ные отряды заграждений, как под Лугой. Что у вас есть под руками?

Только запасной батальон. Все саперные и даже понтонные части оказались втянутыми в бои.

Берите людей, откуда хотите, а завтра чтобы здесь были подвижные отряды заграждений,— сухо приказывает командующий.

Что сейчас делается в Кингисеппском укрепрайоне, товарищ Бычевский? — спрашивает Кузнецов.

Там бойцы двух артиллерийско-пулеметных батальонов вместе с рабочими командами укрепляют оборону в промежутках между узлами сопротивления: роют око­пы, Ставят проволочные и минные заграждения.

Да, — вспоминает Кузнецов и обращается к командующему: — Вчера у меня был разговор с комендантом укрепрайона майором Котиком. Артиллерий, говорит, мало, со связью плохо. Вооружение дотов слабое — одни пулеметы, и амбразуры неудачны — фронтом только к Нарве, на запад. Просит пехоты для круговой обороны.

Попов опять хрустит пальцами:

— Знаю, Алексей Александрович. Один полк ополченцев от Радыгяна генерал Семашко уже послал туда. Если фашисты вздумают обходить Кингисеппский укрепленный район, пошлем на помощь бригаду морской пехоты. Сто девяносто первая стрелковая дивизия Лукьянова тоже остается там. Но сейчас главное — здесь сдержать удар.

Метростроевцы настроены по-боевому. Раздобыли с полсотни винтовок, ручной пулемет и два ящика бутылок с горючей смесью. Зубков доволен, когда показывает мне свое «богатство», глаза блестят.

— Если войска не подойдут, сами будем драться за свой рубеж,— решительно заявляет он. — Меня ребята совсем запилили. Грозятся в партизаны уйти. Около сотни заявлений лежит. А я и сам к чертям собачьим уйду от этой окопной работы... Вчера, когда возили хоронить своих в Ленинград, настроение было такое, что хоть реви. Каких инженеров ни за грош потеряли!

Злости и у меня в эти дни было вдоволь. Старая песня Зубкова насчет ухода в партизаны еще больше раздражала.

— Ты мне надоел, Иван Георгиевич. Иди к Жданову, скажи ему это, если не побоишься. Чем зря разглагольствовать, лучше гляди, как бы свой отряд здесь не потерять или поневоле в партизана не превратиться. Технику успеешь убрать, если сегодня сюда пожалуют немецкие танки?

Зубков покосился на меня:

Ты что, серьезно?

Сейчас не до шуток. Послушай, что там делается, — кивнул я в сторону железной дороги, за которой все ближе слышался грохот огневого боя. Часть снарядов уже ложилась за полотном.

Глаза у Зубкова потемнели, он крепко выругался.

— В щели посажу истребителей с бутылками, — твердо сказан он. — Пусть хоть несколько танков сожгут, душу отведут. Вчера к ополченцам ходили, учились, как это
делать.

Меня окончательно взорвало:

— Значит, с танками воевать будешь, забияка несчастный, а экскаваторы и краны бросишь? Ну вот что: скорее заканчивай ров и убирай механизмы! Если бой перевалит за железную дорогу, двигайся с экскаваторами в район Гомонтово.

Начальников много, да воевать ни черта не умеем,— махнул рукой Зубков.— Только и знаем — отходить.

Ладно уж, наслышались этого. Ворошилов критикует, народ критикует, сами себя критикуем...

Может быть, саперов с минами дашь, начальник?

Я такой богатый, что последний запасной батальон задействовал. Учишь своих бутылки бросать, учи и минировать. Щели рой для людей... Смотри, старый знакомый появился!

В безоблачном небе действительно уже болтался разведчик, прозванный бойцами за его характерную форму ко c тылем.

Сотрясалась земля в районе прорыва. 1-я гвардейская рабочая дивизия полковника Фролова вступила в бой с ходу, так же как месяц назад дивизия Угрюмова. Но тут же была атакована крупными силами танков и вынуждена была отойти.

У генерала Никишева между пятью и шестью ча c ами утра пульс штабной машины всегда чуть затихал. Получены все донесения, отданы распоряжения войскам, доложено в Генштаб.

Но сам начальник штаба настолько «залез в долги» к времени, что вынужден жертвовать даже этим тихим часом. Вот и сидит, подремывая, за своими бумагами. Споткнется перо — и Дмитрий Никитич спит. А тронешь за плечо, он потрясет головой и, как бы стыдясь своей слабости, проворчит: «Черт его знает, что-то клонит ко сну!» Вообще у начальника штаба появилась в последнее время какая-то вялость, инертность.

Возвратись из-под Кингисеппа в Ленинград для подготовки новых отрядов заграждения, я решил зайти к Никишеву ознакомиться с обстановкой. Он устало махнул рукой на стоявший у стены пюпитр с картами:

— Смотри, братец, сам. Трещит у нас все...

Карты говорят о все большем напряжении. На Карельском перешейке две наши дивизии прижаты к Кексгольму [Ныне Приозерск] и отрезаны от Выборгской группы войск. А 168-я отбивается у самого Сортавала. В Эстонии одна часть 8-й армии — под самым Таллином, другая оттеснена к Нарве.

Да, плохи дела, — невольно вырвалось у меня. Никишев отрывается от бумаг:

Не нравится? Мне тоже.

Есть какие-нибудь новые решения, Дмитрий Никитич?

Будем занимать красногвардейский рубеж.

Какими войсками?

Ополченцами. Кем же больше? Пишу вот Борису Михайловичу Шапошникову [Б.М. Шапошников занимал в то время должность начальника Генерального штаба] про наш тришкин кафтан — фон Лееб продолжает вводить в бой танковые и моторизованные дивизии, а нам драться нечем. По меньшей мере двенадцать дивизий надо, четыреста самолетов, двести пятьдесят танков. — Никишев посмотрел на меня — Как думаешь, дадут?

Опухшие веки прикрывают глаза генерала, обычно хитроватые, а сейчас тусклые, рассеянные. Что-то вроде грустной иронии звучит в его вопросе. «Как думаешь, дадут?»

На стене позади стола висит карта общей обстановки на советско-германском фронте. Синяя извилистая линия все дальше врезается в глубь нашей территории.

— Пожалуй, не дадут, — не ожидая моего ответа, бормочет Никишев.— А просить все равно надо.

Настроение начальника штаба мне не нравится.

Не понимаю, Дмитрий Никитич, почему вы уверены в отказе. Положение Ленинграда серьезное. Ему нужна помощь. А раз надо — дадут.

Молод ты еще, братец, — усмехается генерал.— Борьба за Ленинград идет не только вблизи него. Ворошилов вон опять контрудар под Старой Руссой готовит.

Так что из того?

Как же ты не понимаешь? Если что и могли нашему фронту подкинуть, теперь под Ильмень пойдет. Главную помощь всегда активному направлению оказывают.

Так это же тоже нам помощь! Сами говорите, что борьба за Ленинград идет не только вблизи.

Дмитрий Никитич вздыхает и еще раз оглядывается на свою большую карту:

— Разумеется. Однако соседа усилят, а у нас все равно все швы будут трещать...

Этот разговор оставил у меня какой-то горький, тягостный осадок. Неприятно, когда такое настроение охватывает человека, стоящего у кормила вооруженной борьбы сотен тысяч людей.

В Инженерном управлении мы проводим иногда свои летучие «малые военные советы». Сегодня разговор о нехватке инженерных частей.

— Загнал ты, Борис Владимирович, инженерные части на передний край! Теперь их оттуда клещами не вытащишь, — сетует Пилипец.

Упрек, может быть, и правильный. Но я напоминаю подполковнику, что когда он был под Сабском, то сам просил прислать людей.

— А кто сто девятый моторизованный батальон потерял?

От такого вопроса Николай Михайлович подпрыгивает на стуле:

— Ха! Я же и виноват, здорово живешь! Сам послал батальон на юг,— повернулся он к комиссару,— а там его начинж Северо-Западного фронта встретил и увел в Новгород, словно цыган лошадь. Между прочим, начинж этот — друг Бориса Владимировича,— кивнул Пилипец в мою сторону.— Я давно говорил, что у нас «толковый» сосед. По его милости мы теперь голы, как соколы, — никаих резервов!

Н.А. Муха, улыбаясь, подливает масла в огонь:

— Почему же никаких резервов? Есть еще второй запасной понтонный батальон. Машин у него много. Может двинем его на подвижное минирование?

Пилипец — в прошлом сам понтонер, сторонник использования понтонных подразделений только по прямому на! значению — снова вспыхивает и начинает шагать, попыхивая своей неизменной трубкой:

— Должен сказать, вы меня не удивили. Я знал, что в конце концов вспомните про батальон Волгина. Сорок второй понтонный батальон загнали под Лугу рвы копать да мины ставить. Сорок первый скоро, кажется, вовсе потеряем. Да вы думаете ли о будущем? Ведь не все же нам отступать... Будем и вперед шагать!

— А что с сорок первым батальоном?

Я несколько дней не был в штабе и многого не знал. Оказывается понтонеров 41-го «приголубила» 168-я стрелковая дивизия. Бои там ожесточенные. В батальоне погибли уже три командира роты и около ста ценнейших специалистов.

Эвакуировать собираются через Ладогу всю эту дивизию,— рассказывает Пилипец.— Но что станет с парком, с машинами? Как вы не усвоите, что понтонеры — это гвардия инженерных войск! В наступление пойдем — вспомним о них, да поздно будет!

Комиссар, услышав от меня, что генерал Никишев пишет в Генштаб просьбу о помощи, предлагает замолвить словечко и о саперах.

Пилипец ворчит:

— Как же, жди, так сразу и дадут! Немцы к Одессе подходят, а мы с просьбами... Вот увидите, опять скажут: используйте местные ресурсы.

В этом была правда. Даже командующий фронтом время от времени попрекал меня тем, что на фронте, мол, строителей больше, чем войск.

Из женщин, что ли, минеров будем готовить? — пожимает плечами Пилипец.— Сейчас нужны моторизованные инженерные части.

Одно другому не противоречит...

До этого нам просто не приходило в голову, что девушки тоже могут быть минерами. Но в тот день мы твердо решили формировать новый запасной инженерный полк и специальные отряды минеров из строительных отрядов, прошедших уже суровую школу на строительстве оборонительных рубежей.

А еще через несколько дней Москва сама преподнесла нам приятный сюрприз: прислала отдельную роту минеров. И, что нас особенно удивило, все бойцы были с автоматами!

Командир роты лейтенант Рыбин доложил, что вначале их готовили для действий с партизанами, но внезапно изменили решение и послали к нам. По его словам, штаб инженерных войск Красной Армии формирует не только такие небольшие подразделения, но и целые инженерные бригады, предназначенные для создания больших зон минных заграждений.

В Смольном и в здании на Дворцовой площади с особой остротой переживались перипетии не только на нашем фронте, но и на Северо-Западном. Все яснее раскрывался общий замысел врага.

Контрудар в районе Старой Руссы развития не получил. Фон Лееб, командующий группой армий «Север», перебросил туда со смоленского направления 39-й моторизованный и 8-й авиационный корпуса, моторизованную дивизию «Мертвая голова», 3-ю моторизованную дивизию и управление 50-го армейского корпуса. Перевес в силах оказался на стороне неприятеля. Войска Северо-Западного фронта начали отход сначала южнее, а затем и западнее озера Ильмень, на стыке с лужским сектором нашего фронта. Это создавало угрозу обхода всей лужокой полосы.

Мне вспоминается обстановка в штабе нашего фронта на второй день наступления немцев. Никишев получил срочную телеграмму из Генерального штаба. «В связи с создавшейся обстановкой,— говорилось в ней,— группу войск Северо-Западного фронта в составе 1-й дивизии народного ополчения, 237-й и 70-й стрелковых дивизий временно включить в состав Северного фронта и без разрешения Ставки с этого направления не снимать».

В кабинете начальника штаба были при этом П.Г. Тихомиров, П.П. Евстигнеев, комиссар штаба Д.И. Холостов и я. Прочитав телеграмму, Дмитрий Никитич не удержался:

— Вот и ответил Генштаб на мою просьбу, что писал третьего дня. Дал те же дивизии, которые Климент Ефремович взял у нас для соседа. Только теперь они целый корпус немцев тащат за собой...

А через несколько дней нашему фронту была переподчинена вся 48-я армия Северо-Западного фронта. К этому времени четыре гитлеровские дивизии, прорвав фронт нашего соседа, подошли уже к Октябрьской железной дороге, заняли Чудово и двинулись на Любань по Московскому шоссе. Никаких оборонительных рубежей там наш фронт не готовил.

Ни на час не прекращались бои и с главными силами 4-й танковой группы противника в кингисеппском секторе.

Три наши дивизии отбивали натиск пяти фашистских. За шесть суток противник потерял там больше ста пятидесяти танков и около семи тысяч солдат. Но на седьмые сутки ему удалось перевалить через железную дорогу восточнее Кингисеппа.

3

Фронт неумолимо приближался к городу Ленина.

14 августа Военный совет принял решение о приведении в боевую готовность всего Красногвардейского укрепленного района, включая населенные пункты Красное Село, Гатчина, Колпино. Горком партии направил туда тысячу коммунистов — бойцов и политработников. Горисполком в течение суток мобилизовал еще сто двадцать тысяч ленинградцев на строительство укреплений. Одновременно шло формирование семи отдельных артиллерийско-пулеметных батальонов для занятия дотов. Спешно укомплектовывались 2-я и 3-я гвардейские рабочие дивизии народного ополчения.

Заводы города получили задание за трое суток изготовить для Красногвардейского укрепрайона двести огнеметов и сто двадцать минометов. Этому же укрепрайону передавались сто станковых пулеметов.

Неделя прошла в лихорадочной работе по созданию вторых и третьих рубежей.

Почти весь состав Инженерного управления в те дни был на колесах. Помогали строителям и саперным частям создавать всевозможные заграждения на оборонительных рубежах, дорогах, в лесных дефиле.

Одна из рот запасного саперного батальона работала у села Ильеши, перекрывая узел дорог в полосе 1-й гвардейской рабочей дивизии. По предварительным нашим расчетам она должна была уже закончить это задание и прибыть на ропшинский аэродром, чтобы подготовить его к разрушению. Но саперов все не было. Я решил проверить, в чем дело. Вместе с офицером управления майором А.В. Писаржевским выехал на место работ. Подъезжаем и глазам своим не верим: дорога не рвом, а бетонными надолбами перекрыта. Между надолбами противотанковая пушка стоит. А перед ней на дороге, метрах в ста, три мотоцикла валяются и с десяток убитых гитлеровцев. Совсем близко трещали автоматы и слышались разрывы ручных гранат.

В придорожном кювете нашел младшего лейтенанта. По всем признакам некадровый: немолодой, в очках и осанка типично штатская.

— Начальник штаба запасного инженерного батальона Соломахин, — представился он.

— Что здесь происходит? Где саперы? Почему не выполнены работы?

Черные как уголь близко посаженные глаза смотрят че­рез очки чуть иронически. Соломахин пожимает плечами:

Виноват, товарищ начальник. Пришли сюда, только собрались работать, а немцы тут как тут. Пришлось отбиваться. Вон, видите, лежат, — показывает младший лейтенант на трупы и мотоциклы.

— Надолбы откуда, пушка?

— Надолбы какой-то водитель подвез, сам не знаю откуда. Я их свалил, вместо рва завал сделал — все равно препятствие. А пушка из артиллерийской бригады. С командиром расчета сержантом Козловым договорились и взаимодействуем. Только что немцы опять подошли.

— А где же части Первой гвардейской рабочей дивизии? — удивляюсь я.

— Они слева, у железной дороги. Отбиваются от тан­ков. Оттуда приезжал капитан, поблагодарил нас за инициативу и приказал любой ценой удерживать дорогу.

Я сказал, что поблизости отсюда должна быть и 281-я стрелковая дивизия.

— Правильно, — подтвердил Соломахин. — Оттуда тоже наведывался майор и строго-настрого приказал нам держаться.

К нашему разговору с младшим лейтенантом внимательно прислушивались стоявшие за деревьями парни в гражданской одежде и с трофейными автоматами. Время от времени они пускали очереди в невидимого врага. Вероятно, на всякий случай, для острастки. Спрашиваю:

— Это что за партизаны?

— Строители, — улыбается Соломахин. — Здесь совсем рядом с нами отряд НКВД. На земляных работах был. Так вот эти хлопцы оттуда. Они засаду в лесу устроили и лопатами пристукнули нескольких фашистов. Автоматами немецкими вооружились и «пригребли» к нам. Пополнение стоящее — хоть и из бывших заключенных.

Рота нужна мне была позарез. Но разве снимешь, ее при таком стечении обстоятельств?! Пришлось подтвердить приказание неизвестных мне капитана и майора об удержании дороги до тех пор, пока я сумею разыскать штаб какой-либо из двух дивизий и договориться там о смене саперов стрелковым подразделением.

Ввязался в бой и ершистый начальник отряда метростроевцев И.Г. Зубков. Получилось так, что один из стрелковых полков 2-й дивизии народного ополчения не смог удержаться на подготовленном для него у станции Веймарн рубеже. Иван Георгиевич стал уговаривать командира полка не оставлять позицию, но тот получил разрешение на отход и предложил непрошеному советчику «катиться ко всем чертям вместе со всеми своими строителями». Обозлившийся Зубков занял позицию своим отрядом. В результате его излишней горячности отряд потерял несколько человек убитыми и лишился одного экскаватора. Однако ругать неугомонного метростроевца было некогда, да, пожалуй, и не за что. Отряд его, хотя и не смог долго удерживать свой участок, все же уничтожил два немецких танка и перестрелял до взвода фашистской пехоты.

Развитие событий да кингисеппском направлении с каждым днем приобретало все более грозный характер. Два полка 4-й дивизии народного ополчения и курсанты пехотного училища имени С.М. Кирова, понесшие большие потери и сбитые со своих позиций танками противника, отходили с боями южнее железной дороги Волосово — Елизаветинка — Красногвардейск (Гатчина). 2-я же дивизия народного ополчения и другие части кингисеппского сектора вели бои севернее дороги, прикрывая город Котлы. Там же действовала 1-я гвардейская рабочая дивизия народного ополчения. А на самой дороге не осталось никого.

Враг, конечно, воспользовался этим. Его моторизованные части двинулись вдоль железнодорожного полотна и 17 августа передовыми отрядами ворвались на станцию Волосово.

Фланги лужской оборонительной позиции оказались смятыми. Но ожесточенная борьба все еще продолжалась и в районе Кингисепп — Нарва, и в центре — под Лугой.

Особенно упорное сопротивление врагу оказывал гарнизон Кингисеппского укрепленного района. Уже погибли командиры и комиссары обоих—152-го и 263-го пулеметно-артиллерийских батальонов, выведены из строя коменданты сооружений, пали смертью храбрых большинство бойцов, а укрепрайон все еще существовал и приковывал к себе значительные силы немецко-фашистских войск. В героической истории обороны Ленинграда эти бои составляют одну из ярких страниц, и потому я считал себя обязанным поподробнее рассказать о них.

Кингисеппский укрепленный район, обращенный фронтом к реке Нарва, был построен в 1928 — 1932 годах. В полосе, протянувшейся вдоль старой государственной границы на пятьдесят километров, располагалось восемьдесят изолированных друг от друга пулеметных дотов. В 1940 году, после вступления Эстонии в братскую семью народов СССР, сооружения эти были законсервированы и лишь с началом войны стали приводиться в боеготовность. Разместились в них 152-й и 263-й пулеметные батальоны.

16 августа противник обошел Кингисепп с востока и овладел городом. М.М. Попов приказал командующему отходившей из Эстонии 8-й армией генерал-лейтенанту П.С. Пшанникову выбить немцев из Кингисеппа.

20 августа 11-я стрелковая дивизия штурмовала Кингисепп с запада и освободила его. Но ровно через сутки под давлением превосходящих сил противника город был сдан вновь. Тогда командующий 8-й армией привлек к боям за Кингисепп и 191-ю стрелковую дивизию из состава кингисеппского сектора, хотя ее подразделения предназначались для заполнения промежутков между дотами укрепрайона. Дивизия втянулась в бой за город, что позволило фашистам блокировать изолированные друг от друга дзоты и бетонные доты.

Вначале атакам подверглись дерево-земляные сооружения, располагавшиеся около колхоза имени 1 Мая. Занимали их две роты 152-го батальона. Первый натиск немцев гарнизоны отбили. Тогда гитлеровцы применили против них огнеметные танки, и бревенчатые сооружения запылали. Командир батальона А.М. Королев и комиссар И.В. Шарапов с боем вывели личный состав из горящих дзотов и закрепились в бетонном доте.

Снова окружение. Снова ожесточенный натиск. Но теперь фашистам не помогли даже огнеметы. Пришлось пустить в дело тяжелую артиллерию. Она, конечно, разрушила дот, но остатки его гарнизона сумели пробиться в кошкинский опорный пункт, состоявший из нескольких бетонных пулеметных точек.

Вечером 22 августа Королев и Шарапов донесли в штаб укрепленного района, что гарнизоны трех сооружений ведут бой в полном окружении. Они сообщали также, что видят, как вражеские саперы укладывают взрывчатку под доты № 7 и 9. Это было их последнее донесение. В ночь на 23 августа оставшиеся в живых — политрук Соловьев, начхимслужбы Андреев и секретарь комсомольской организации сержант Иванов — решили прорываться из окружения. Это удалось лишь одному Иванову. Тяжело раненного и обожженного, его на другой день подобрали санитары.

Так же героически дрался и 263-й батальон под командованием капитана А. Т. Голышева. На подступах к занятому им опорному пункту Калмотка гитлеровцы понесли огромные потери. Но и гарнизонам маленьких дотов пришлось испить горькую чашу. Огнеметные танки иногда пробивали горячей струей амбразурные заслонки, и тогда в дотах буквально нечем было дашать. Под ударами снарядов и авиационных бомб от стен внутри сооружений откалывались куски бетона и поражали защитников. У броневых дверей люди глохли от разрывов гранат.

Дот № 17, являвшийся командным пунктом батальона, отбил пятнадцать атак и выдержал сотни прямых попаданий тяжелой артиллерии противника. Он продолжал сопротивляться долго после того, как все наши полевые войска переправились через реку Луга и взорвали за собой мост. И все же нескольким бойцам из этого дота удалось прорваться к своим. Их отход и переправу прикрывали огнем командир батальона А.Т. Голышев и комиссар А.С. Гупалов. Потом и они покинули полуразрушенный дот, оба пробились к реке, но, видимо, погибли на берегу или утонули.

Положение войск в центральном секторе лужского рубежа, где оборонялись части 41-го стрелкового корпуса, оставалось довольно устойчивым. И мне в те дни приходилось бывать там значительно реже.

Но вот как-то мы с комиссаром улучили момент и побывали в Луге у наших строителей, заехали в 177-ю и 235-ю стрелковые дивизии. Идем с корпусным инженером Н.С. Ивановым вдоль фронта — душа радуется: до чего хорошо все подготовлено! Траншеи глубокие, с козырьками от минометных осколков, с бойницами и нишами в стенках. Бойцы держатся уверенно, за сорок суток боев привыкли к обстрелу и теперь не кланяются даже при близком разрыве снаряда.

Командир корпуса генерал-майор А.Н. Астанин, по словам Иванова, твердо верит в прочность оборонительных позиций и очень надеется на огневую мощь артиллеристов.

— Видел и я наших артиллеристов в деле, — продолжает Иванов с довольной улыбкой. — Под селом Новая Середка дивизия эсэсовцев вздумала свою прыть показать. Это был, я вам скажу, прямо кадр из фильма «Чапаев». Двинулись густыми цепями. Одиннадцать волн — одна за другой. Автоматы на животах, и строчат. Треск идет такой, что даже в зубах ноет. Рукава засучены, как у мясников, фашистское знамя с паучьим крестом на ветру полощется... Мне даже не по себе стало. А Георгий Федотович Одинцов только посапывает, но огонь открывать не торопится. Командир дивизии каждую минуту ему звонит, нервничает. Но артиллерийский начальник выдержал характер...

Николай Сергеевич остановился, снял фуражку, протер платком вспотевшие очки.

— Что же дальше было? — не вытерпел комиссар.

— А дальше известно что — была подана команда:

«Огонь!» Пять тяжелых дивизионов начали молотить этих нахалов. Фашисты бросились в противотанковый ров, а он заминирован, — стали подрываться... Словом, за полчаса два полка эсэсовцев как корова языком слизала.

Да, на Г.Ф. Одинцова и его артиллеристов положиться можно было вполне. После нескольких кровавых уроков, преподанных ими оккупантам под Лугой, те прекратили попытки прорваться через центральный сектор.

Еще 15 августа Военный совет фронта решил сосредоточить в Инженерном управлении руководство всем оборонительным строительством. К этому времени практически исчезла грань между тыловыми и передовыми рубежами.

В крайней спешке мы начали укреплять Пулковские высоты. Отсюда открывался отличный обзор местности. И то, что эти сильные позиции оставались до сих пор неукрепленными, нельзя расценивать иначе, как один из крупных наших просчетов.

Инженерное управление установило здесь определенную очередность работ: сначала создать оборону полевого типа (то есть хорошо развитую систему траншей, окопов, ходов сообщения), а затем уже, если останется время, приступить к строительству тяжелых сооружений. Военный совет согласился с нами.

В эти же дни началось и создание так называемого «броневого пояса» вокруг Ленинграда.

Комиссия по обороне под председательством А. А. Кузнецова еще в конце июля одобрила предложение ленинградских кораблестроителей об использовании на оборонительных рубежах заводских запасов броневой стали.

Инженер-контр-адмирал А.А. Жуков, руководивший Научно-техническим комитетом Военно-Морского флота, и его помощник инженер-капитан П.Г. Котов разработали технологию массового изготовления различных типов сборных дотов. Молодому, но уже достаточно опытному кораблестроителю Павлу Григорьевичу Котову пришлось возглавить оперативную группу по монтажу этих броневых сооружений на местности.

— Как миноносец, напористый и быстрый, хоть и маленький, — говорили у нас о Котове.

Было удивительно, как это он всюду и всегда успевал? отработать проект, объездить заводы, отобрать броню, скомплектовать монтажные бригады, договориться с трестом «Стальконструкция» о такелажниках, с конторой «Автотранс» о трактористах и шоферах. Вместе с ним много и полезно трудился начальник Архитектурно-планировочного управления Ленсовета Михаил Викторович Морозов.

Каждое новое броневое сооружение тщательно испытывалось. Помню, как-то Котов и Морозов привезли на Ижорский завод фронтовика-пулеметчика, чтобы проверить только что изготовленную приземистую конструкцию из броневых листов. Собрались рабочие, и Котов представил им бойца:

— Наш заказчик! Пусть посмотрит, — может, что посоветует.

Пулеметчик залез под колпак, осмотрел его внутри и вылез.

Знаешь что, друг, — обратился он к сварщику, — давай в днище вырежем отверстие пошире. Мы к этой штуке сделаем раму из бревен и прямо на траншею будем ставить.

А может, еще к стенке крюк буксирный приварить? — предложил сварщик. — Пойдете в наступление и захватите с собой. Трактор или танк смело потащит.

И то верно, — обрадовался пулеметчик. — Он будет у нас вроде как ползунок — и для обороны, и для наступления.

Так и окрестили мы в тот день эту конструкцию — «бронеползунок оборонительно-наступательный». Под этим именем она приобрела широкую известность на всем Ленинградском фронте.

Кроме ижорцев к серийному изготовлению различных броневых дотов или деталей приступили коллективы заводов: Балтийский, «Большевик», имени Жданова, «Судомех». За одну только неделю кировцы и ижорцы изго­товили для красногвардейского и пулковского рубежей сто сорок башенных установок.

Тысячи броневых точек появились и на различных направлениях вокруг Ленинграда. Созданные П.Г. Котовым небольшие бригады из саперов, такелажников и сварщиков монтировали их частенько под артиллерийско-минометным, а то и под пулеметным огнем противника.

Немцы изо всех сил рвались к Красногвардейску. Нависла непосредственная угроза прорыва к Ленинграду. Однако защитники его не теряли присутствия духа. Город был хоть и суров, но спокоен и деловит.

В памяти моей очень хорошо сохранилось собрание партийного актива, проходившее в Смольном 16 августа. А.А. Жданов предупредил секретарей райкомов партии, председателей райисполкомов, директоров заводов, что надо быть готовыми к еще большему обострению обстановки.

— В ближайшие дни вероятны крупные налеты вражеской авиации на городские кварталы, — говорил он. — Надо немедленно проверить и подготовить к действиям все отряды МПВО и аварийные команды.

Председатель горисполкома, П.С. Попков доложил, что из города эвакуировано четыреста тысяч человек, а осталось около трех миллионов. Пять тысяч имеющихся убежищ могут укрыть всего одну треть населения. Значит, надо немедленно готовить новые убежища.

Уходили мы с этого собрания полные дум о спешных делах, которые надо исполнять сейчас, сегодня ночью завтра.

Улицы города казались более настороженными, чем всегда. Особенно резко прозвучал свисток невидимого в темноте милиционера. Где-то хлопнул одиночный выстрел.

Город-фронт жил своей жизнью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НАЧАЛО БЛОКАДЫ

1

Получилось так, что одновременно, и совершенно неожиданно, освободили от работы начальника штаба Д.Н. Никишева и его заместителя П.Г. Тихомирова. Все недоумевали: в чем дело? Говорили, что они вызвали гнев Ворошилова за нерасторопность. На должность начальника штаба фронта прибыл из 23-й армии полковник Н.В. Городецкий. Человек подвижный, деятельный, но, конечно, ему трудно было сразу охватить весь огромный объем работы. А ведь как раз в эти дни решалась судьба Лужской группы войск.

После прорыва противника в районе Кингисеппа командующий фронтом приказал генералу А.Н. Астанину начать отход. От успеха этой операции зависело многое. Если бы удалось сохранить для красногвардейского укрепленного района такую силу, как Лужская группа войск!..

Первые несколько дней оперативные сводки казались обнадеживающими. Арьергард под командованием полковника Одинцова сдерживал противника массированными огневым ударами в районе Луга — Толмачево, а главные силы двигались на Красногвардейск. Но при внимательном анализе обстановки нетрудно было заметить, что немецкие танковые части торопятся отрезать пути отхода войскам Астанина. К сожалению, командова­ние и штаб фронта недооценили этой опасности.

27 августа я читал составленную Городецким в довольно спокойных тонах телеграмму в адрес генерал-майора Астанина. В ней говорилось: «Противник, заняв небольшими частями Кузнецове, Беково, поселок Дивенский, создает видимость окружения вашей группы войск. Уверены, что нахальство и наглость зарвавшегося врага не произведут впечатления на бойцов и командиров боевой Лужской группы и ее славных руководителей, с честью выполнивших под Лугой свой долг перед Родиной». Далее в телеграмме ставилась задача: смять противника и наступать в направлении Сиверская.

К сожалению, прогнозы нового начальника штаба не сбылись. Окружение оказалось далеко не «видимостью». Уже на другой день по приказанию генерал-лейтенанта М.М. Попова полковник Городецкий радировал Астанину: «Действовать как можно стремительней, обходить противника с флангов, бить по тылам. Отводить поскорей 235-ю стрелковую дивизию и полк 3-й дивизии народного ополчения...»

Но у Астанина к этому времени почти не было боеприпасов, иссякло продовольствие. А на путях отхода у него появились одна танковая и две пехотные дивизии немцев. Войска Лужской группы оказались отрезанными.

Генерал Астанин запросил по радио разрешения пробиваться из окружения отдельными отрядами. Военный совет фронта разрешил ему разделиться на три группы.

Так завершались сорокавосьмидневные бои под Лугой.

По-разному сложились судьбы людей, принимавших в них непосредственное участие.

Больше двух тысяч человек вышли из окружения с отрядом полковника А.Ф. Машошина и бригадного комиссара Л.В. Гаева. Отряд этот пробился между Красногвардейском и Колпино, Гаев погиб в последней атаке, не дойдя до цели нескольких сотен метров.

С боями вырвался из окружения и другой отряд, во главе с командиром 24-й танковой дивизии полковником А.Г. Родиным.

Генерал А.Н. Астанин шел с третьим отрядом, прикрываясь арьергардом из артиллерийских частей и различных специальных подразделений под общим командованием полковника Г.Ф. Одинцова. Вначале было взято направление строго на север, вслед за отрядом Машошина и Гаева. Но противник успел заделать брешь, и Астанин вынужден был повернуть на восток. Пробирались по лесам и болотам, стараясь обойти части 39-го моторизо ванного корпуса гитлеровцев, распространявшегося в сторону станций Кириши, Погостье и Мга. Постепенно отряд стал дробиться. Больных и раненых оставляли в глухих деревушках. Только в последних числах сентября, после тяжелых месячных скитаний по тылам гитлеровцев, Астанин с небольшой группой при помощи партизан пробился в районе станции Погостье.

Организованно вышел из окружения арьергард Лужской группы. Действуя где силой, где хитростью, полковник Одинцов сумел вывести несколько тысяч бойцов, в том числе более двухсот раненых.

Позже Г.Ф. Одинцов [В январе 1942 г. Г.Ф. Одинцов был назначен в Ленинград сначала начальником штаба артиллерии фронта, а затем командующим артиллерией. — Прим. авт.] поведал мне о своих злоключениях.

После нескольких суток боя у артиллеристов, прикрывавших отход главных сил Лужской группы, кончились снаряды. И горючего в тягачах не стало. Пришлось закапывать орудия в землю.

Вначале хотели пробиваться на Слуцк. Но разведка установила, что в том направлении немцы выставили сильные танковые заслоны. Пришлось изменить маршрут. Погрузили на лошадей раненых и потянулись через леса и болота на восток. Дошли до реки Оредеж, а там у всех бродов тоже дежурят танки и бронемашины с фашистской свастикой на бортах. Что делать? Собрал полковник командиров на совет. Договорились подождать, — может, уйдут немцы. Ждут час, ждут другой — безрезультатно. Стоят немецкие машины, будто цепями к бродам прикованы. И все осветительные ракеты пускают.

Кое-кто заговорил уже о форсировании реки с боем. Рискнуть бы можно, но Одинцов был убежден, что тогда наверняка пропадут раненые. На такую жертву Георгий Федотович идти не хотел. Решил еще часик подождать. И правильно сделал. Около часа ночи разведка донесла, что заслоны противника потянулись куда-то к югу.

Отряд перешел реку без единого выстрела и никого из раненых не потерял.

На шоссе между Вырицей и Тосно немцы опять устроили иллюминацию. Всю ночь дорога освещалась прожекторами.

— Ну, тут уж я не стал долго ждать, — улыбнулся полковник Одинцов. — Послал разведчиков искать электрокабель к прожекторам, а отряд тем временем подготовился к броску через шоссе четырьмя колоннами. Как только хлопцы перерезали прожекторные провода, все метнулись в лес — и поминай как звали. Шли самыми глухими местами — ведь драться было нечем. Питались грибами, ягодами. Для раненых и больных понемногу забивали лошадей...

Особенно гордился Одинцов диоциплиной и порядком в своем отряде.

— Ты знаешь, — взволнованно говорил полковник, — хотя иногда мы неделями не вылезали из болот, все же люди регулярно мылись и меняли подворотнички на гимнастерках. Какие бы трудности ни встречались, никто не терял человеческого облика. Вот, брат, что такое наши бойцы!

Группа Георгия Федотовича Одинцова тоже вышла к Погостью.

Позже мы узнали о судьбе начальника строительства лужской позиции Михаила Матвеевича Зязина и корпусного инженера Николая Сергеевича Иванова. Зязина сразил в бою минометный осколок. Погиб и Иванов. Командир электророты Грицай рассказал, что Николаю Сергеевичу досталась нелегкая смерть. В бою под селом Рождествено он был ранен в щеку и в руку. Саперы несколько дней несли умирающего командира. Но в районе Дивенская — Тосно снова произошла стычка с немцами. В этом втором бою майор и погиб.

Пехотному училищу имени С.М. Кирова удалось пробиться из окружения довольно быстро, но со значительными потерями. Талантливый командир, полковник Г.В. Мухин действовал очень решительно.

Военный совет франта приказал эвакуировать учили­ще из Ленинграда. Это удалось сделать буквально за несколько дней до того, как прервалась железнодорожная связь Ленинграда со всей страной.

Мы встретились с Г.В. Мухиным на вокзале. Он совсем почернел, высох. Пожимая мне на прощание руку, сердито сказал:

— Ты остаешься здесь, так передай начальству, что свой долг курсанты выполнили с честью. Жаль только, что погибло так много завтрашних командиров...

Увидеть Герасима Васильевича мне больше не довелось. Эвакуировав училище, он попросился опять на фронт. Командовал дивизией, затем корпусом и погиб под Лисичанском летом 1943 года.

2

Порой оперативные сводки в крупных штабах напоминают часы с хроническим отставанием: они отражают то, что уже прошло, чего уже нет в действительности.

День 28 августа мне запомнился на всю жизнь. Утром начальник штаба фронта предупредил, что части 48-й армии ведут бой на Октябрьской железной дороге между станциями Тосно и Ушаки. От имени командующего он отдал приказание отправить к Тосно минеров. Я послал на машинах небольшой отряд из 2-го запасного понтонного батальона и вместе с ним — старшего лейтенанта Гуляницкого из Инженерного управления. А потом мы с комиссаром Николаем Александровичем Мухой решили и сами проехать к Тосно.

По оперативной сводке выходило, что поселок Красный Бор на Московском шоссе удален от фронта на десятки километров. Но не успели мы отъехать от него и сотню метров, как услышали в лесу перестрелку.

Оставив машину на опушке, пешком двинулись на звуки выстрелов.

— Может, вражеские парашютисты высадились? — высказал предположение комиссар.

Я промолчал, однако встревожился очень.

Ведь позади нас, всего в нескольких километрах, за небольшой речонкой Ижорой, остался Колпинский укрепленный район. Он имеет броневые и бетонные доты. Но их только что занял Ижорский рабочий артилле-рийско-пулеметный батальон, еще не освоивший технику стрельбы из стационарных орудий и пулеметов. А за тоненькой ниткой укрепленного рубежа — совсем пустынное Московское шоссе, широкие юго-восточные ворота Ленинграда. Что будет, если враг прорвется сюда?..

Выходим к лесному завалу, перегородившему шоссе. Рядом броневичок, а около него генералы А.И. Черепанов и П.А. Зайцев.

— Что случилось, товарищ генерал? — спрашиваю я Александра Ивановича Черепанова. Он работает в штабе Главкома Северо-Западного направления и ездит обычно по его заданиям. Это всегда ровный, спокойный человек с добрыми близорукими глазами.

Вот видишь, голубчик, мы с Пантелеймоном Александровичем понтонерами твоими командуем, — отвечает он — Они ехали в Тосно, а встреча с немцем состоялась здесь. Еще маршевая рота с нами. К сожалению, в ней всего по пятнадцати патронов на винтовку и только три ручных пулемета.

Так в чем же дело? Через Тосно, что ли, немцы прорвались?

Зайцев, тоже выполняющий в последнее время специальные поручения маршала К.Е. Ворошилова, ворчит что-то в свои черные усы. Обычной для его лица веселой улыбки нет и в помине. Отзывается опять Александр Иванович:

Видимо, так. Должно быть, отдали им станцию. На Московском шоссе наших больше нет, вот фашисты и бросили сюда разведку на машинах.

А в укрепленном районе об этом знают? — спра­шиваю я. — Когда мы проезжали, там все спокойно было. Мост ижорский еще не минирован.

Черепанов глядит на часы:

Теперь-то уже должны знать. Я послал в Смольный записку — танки прошу. В укрепрайон сейчас Пантелеймон Александрович поедет: готовить надо его к бою.

А здесь что делать будем?'

Наступать, кажется, силенок нет, — усмехается генерал. — Придется оборону держать. Твои понтонеры завал уже сделали, теперь мины ставят... Давайте, голубчики, организовывать наше войско...

Генерал П.А. Зайцев едет на ям-ижорский рубеж, а мы остаемся здесь. Полковой комиссар Н.А. Муха идет на левый фланг в лес, где залегла маршевая рота. Я разыскиваю старшего лейтенанта Е.П. Гуляницкого и командира запасного понтонного батальона капитана Волгина. А.И. Черепанов остается в центре, у шоссе.

Бой разгорается. Злобно щелкают о стволы разрыв­ные пули, совсем близко рвутся гранаты.

Через час прибегает связной от полкового комиссара: в маршевой роте кончаются патроны. Павел Яковлев мчится в Ям-Ижору за патронами и гранатами.

А в лесу уже хлопают минометы. Около нашего броневичка воздух прошивают легкие артиллерийские снаряды.

Александр Иванович смотрит на часы: «Долго мешкают наши с помощью». Но внешне он невозмутим. Его спокойствие поражает. Генерал ни разу не присел, даже когда мины рвались совсем близко. Понятно, что рядом с ним нужно было вести себя соответственно. Но вот наконец и Черепанов не выдерживает, когда один снаряд срезает деревцо прямо около нас.

— Заметили, мерзавцы... Давайте-ка, голубчик, немного отодвинемся.

Мы отходим метров на двести. Здесь понтонеры снова заваливают шоссе большими деревьями, укладывают противотанковые мины. Но пулеметы маршевой роты слева от нас замолкают.

Трудно сказать, чем бы кончился бой, если бы в это время к нам не подошли пять тяжелых танков. Они е ходу расползлись веером по обе стороны шоссе и от­крыли огонь из пушек и пулеметов.

У гитлеровцев тоже появились новые силы. Два легких танка сунулись было напролом по шоссе. Один нарвался на мину, и его тут же подожгли. Второй стал разворачиваться перед завалом, но попал под снаряд своей же артиллерии. Она непрерывно била по шоссе. И минометный огонь становился все плотнее. Потом над нами пронеслись на бреющем полете два «мессершмитта», прошивая лес пулеметными очередями.

Противник имел явное превосходство, и нам приходилось пятиться назад. В лесу, справа и слева, все ближе раздавалась стрельба. Уже и с окраины Красного Бора заговорили вражеские автоматы.

— Отходить придется, подполковник, к укрепленному району. Ничего тут сейчас не поделаешь, — вздохнул Александр Иванович. Когда мы оставили лес и оказались на открытом поле перед Ям-Ижорой, генерал Черепанов послал предупредить о своем решении командира танкового подразделения. Я тем временем вызвал Гуляницкого и приказал готовить к взрыву ям-ижорский
мост.

Когда фашисты почти уже ступили на этот мост, раздался оглушительный взрыв. Высоко вверх взметнулся сноп пламени, балки и настил рухнули в воду.

Александр Иванович болезненно поморщился:

— Разрушать всегда неприятно. Однако сейчас это для нас единственный выход. Думаю, теперь задержим здесь немца..

Примерно через час, уже в темноте, в огневой бой с наседавшими гитлеровцами вступили Ижорский артиллерийско-пулеметный батальон и рабочий отряд И.Ф. Черненко. Пожелав им успеха, Черепанов отправился в Смольный докладывать Ворошилову и Жданову о случившемся. Потом и нам с полковым комиссаром Н.А. Муха пришлось выехать в Ленинград.

Едва мы успели войти к себе в штаб, как Николай Михайлович Пилипец сообщил еще одну неприятную новость:

— Двадцать третья армия оставляет Выборг. Подписана директива об отводе оттуда всех трех дивизий. Приказано взорвать доты и другие важнейшие объекты в Выборге.

23-я армия с начала войны удерживала пограничные узлы обороны на левом фланге. И до последних дней ее положение под Выборгом оставалось прочным. Но, боясь обхода Выборгской группы войск с флангов, командующий армией генерал-майор М.И. Герасимов несколько дней назад попросил разрешения отойти. Тогда М.М. Попов запретил это делать и даже упрекнул командующего за пассивность. А теперь вдруг мы сами собираемся разрушить все эти укрепления...

Да, обрадовал ты нас, — покачал головой комиссар.

Это еще не все, — кивнул на карту Пилипец. — По директиве отход армии разрешен не дальше бывшей линии Маннергейма и на вуоксинский водный рубеж. А сейчас оттуда доносят, что финны форсировали Вуоксу и уже перехватили дороги южнее Выборга. Так что и отходить-то из Выборга некуда...

Обидно было от сознания, что приходилось терять такой замечательный рубеж. За Выборгом у нас имелись мощные, вполне современные железобетонные артиллерийские полукапониры. В них еще до войны закончили монтаж вооружения. Перед дотами установили минные заграждения. Недаром противник так долго не решался наступать на этом участке.

— Ну и что же сейчас там происходит? — спросил я. Пилипец развел руками:

— Не известно. Штаб армии уже дважды сегодня перемещался, и сейчас связь с Герасимовым нарушилась.

Одно ясно: три выборгские дивизии сидят в мешке.

Михаил Илларионович Герасимов всегда казался мне воплощением уверенности в самом себе. Он обладал каким-то подчеркнуто небрежным спокойствием. Однажды Герасимову доложили о прорыве противника. Он остался невозмутимо-спокойным и продолжал насвистывать какую-то легкомысленную мелодию из оперетты.

А Пилипец между тем продолжал:

— Не хотел огорчать, но пусть уж все разом. К вашему сведению, части восьмой армии, оборонявшие Таллин, и корабли Балтийского флота начали эвакуацию через Финский залив.

В Смольном шло заседание Военного совета фронта. [В целях сосредоточения усилий для обороны Ленинграда 23 августа 1941 года Северный фронт был разделен на Карельский и Ленинградский фронты] В оперативном отделе и отделе военных сообщений не успевали получать и выполнять распоряжения: осуществлялась новая перегруппировка сил.

В район станции Мга срочно перебрасывались пограничные войска НКВД. Под Колпино выдвигалась 168-я стрелковая дивизия, эвакуированная через Ладожское озеро из города Сортавала. Балтийский флот получил задание вывезти на кораблях три дивизии из-под Выборга. Нелегко было в ту ночь уточнить задачи для инженерных войск. Командующего фронтом я смог увидеть только утром. На столе у генерала стоял стакан с крепким черным кофе. В кабинете чуть-чуть пахло валерьянкой.

Увидев меня, Маркиан Михайлович недовольно поморщился:

— Что вы хотите, Бычевский? Я собирался побриться. — Он с силой потер щеку рукой и опять поморщился, словно от зубной боли. — Обстановку знаете, решения все есть, работать надо!

— На Неву хочу ехать, товарищ командующий,— доложил я. — В районе Островки — Кузьминки есть исправный железнодорожный мост. Не захватили бы его немцы. Там ведь наших частей нет?

— Начальник погранвойск генерал Степанов получил задание машинами перебросить на правый берег Невы батальон народного ополчения. На левом берегу будут действовать сто шестьдесят восьмая дивизия полковника Бондарева и дивизия НКВД полковника Донскова.

— А с мостом как быть?

— Конечно, готовьте к взрыву. Пожалуй, действительно поезжайте туда сами, только быстрее возвращайтесь. Имейте в виду, необходимо проверить Карельский укрепленный район. Там нужно будет поставить электропрепятствия, подготовить плотины к затоплению.

Маркиан Михайлович помолчал, потом вдруг спросил: — О перемещениях у нас знаете? Решением Государственного комитета обороны маршал Ворошилов назначен командующим фронтом, а я — начальником штаба... Это — к сведению...

Выехав к мосту в район Кузьминок, я поручил Пилипцу отправить туда на машинах и роту минеров-автоматчиков под командованием лейтенанта Рыбина. Правый берег Невы от поселка Пороги и выше практически никто не оборонял. Здесь находилась лишь одна зенитная батарея да артиллеристы-балтийцы готовили огневые позиции для тяжелых орудий. Словом, пока только закладывались основы будущей невской позиции.

Левый берег, насколько охватывал глаз, тоже был пустынным, хотя где-то в отдалении слышались звуки боя.

Вот и железнодорожный мост, совсем не охраняемый. Прорвись сюда противник крупными силами, и передним откроется возможность беспрепятственного выхода в тыл всего южного фаса обороны города.

Как только прибыли минеры, я сразу же приказал им обрушить металлические фермы моста, заминировать подходы к нему и все места, наиболее удобные для переправы через реку. Эти меры оказались весьма своевременными: на другой день гитлеровцы вышли к Неве как раз в районе взорванного моста.

3

Первые дни сентября. Ленинград — в огненном кольце. Опьяненный близостью цели, враг изо всех сил стремится разорвать наш защитный пояс.

Город готовится к уличным боям. Создан штаб внутренней обороны.

Командный пункт фронта окончательно разместился в Смольном. Это еще больше утверждает и подчеркивает единство и неделимость партийного и военного руководства обороной.

Подлинно народными штабами становятся райкомы партии, райсоветы, заводские парткомы. Как и в армейских штабах, там ведутся расчеты, где и какие сподручнее строить баррикады, создаются специальные отряды для уличных боев.

В борьбе народа за свободу призыв «На баррикады!» всегда исполнен глубокого смысла. Баррикады — это форма борьбы, порожденная самим народом. Для нас, военных инженеров, приказ о строительстве баррикад — серьезнейшее техническое задание. Городской комитет партии прислал на помощь нам крупнейших ученых. Академик Б.Г. Галеркин почти ежедневно собирает своих коллег для обсуждения конкретных технических вопросов по превращению города в современную крепость. А.А. Жданов, А А. Кузнецов и П.С. Попков рассматривают общие схемы и частные детали внутренней обороны, предлагаемые профессорами Н.Н. Лукницким, Б.Д. Васильевым, военными инженерами, фортификаторами и рабочими различных заводов.

Все варианты предусматривают создание баррикад нового типа, способных выдержать удары артиллерии и танков. Защитную мощь их должны составлять железобетон, тюбинги, броня, каменная и кирпичная кладка.

Работники треста канализации разработали проект использования подземной коллекторной сети для связи между баррикадами. Рабочие Кировского завода и «Электросилы» предложили в смотровых колодцах той же сети создать огневые точки-засады для истребителей танков.

В первые этажи жилых зданий вделываются железобетонные «рубашки» или такие деревянные срубы, которые выстояли бы в случае обвала верхних этажей.

Военный совет утвердил секторный принцип внутренней обороны Ленинграда. Секторы нарезались с учетом водных преград и мостов. Все мосты взяты на учет. Мы готовим специальные команды для быстрого — по особому приказу — минирования их.

Незадолго до того, 31 августа, Военный совет фронта принял весьма важное решение, улучшающее управление войсками на южном фасе. Теперь соединения и части, действующие на красносельско-красногвардейском направлении, объединялись в 42-ю армию, а на колпинском — в 55-ю. Этим был положен конец импровизированным формам, сложившимся в начальный период войны.

В эти напряженные дни была прервана железнодорожная связь Ленинграда с центральными районами страны: противник вышел к Октябрьской железной дороге, подошел к станции Мга и взял ее.

Через шесть дней после падения Мги в штаб фронта вернулся подполковник С.И. Лисовский. Обгоревшие волосы, опаленные брови, горячечный блеск глаз и ввалившиеся щеки свидетельствовали о том, что Станиславу Игнатьевичу пришлось пережить тяжелые минуты. С ротой саперов он попал в самое пекло массированного удара вражеских пикирующих бомбардировщиков. Пожары мгновенно охватили станционный поселок. А тут еще противник ввел новые силы — моторизованные части. Фашисты вели пулеметный и минометный огонь прямо с машин.

Кроме саперов на станции Мга находился в тот момент немногочисленный сводный отряд майора Лещева, объединявший несколько разрозненных подразделений 48-й армии.

— Он, конечно, не смог удержать Мгу,— рассказывал Лисовский. — Ведь от самого Новгорода отходил с боями и на Мгу прибыл без артиллерии и даже почти без патронов.

— Ну а что же саперы? — поинтересовался я. Лисовский пожал плечами. Мой вопрос, видимо, показался ему странным.

— Попробовали было минировать дороги перед немцами, да не вышло. Уж очень быстро они двигались, пока не встретились с дивизией НКВД полковника Донскова.

Дивизия под командованием полковника С.И. Донскова получила приказ отбить станцию Мга. Первая ее атака была удачной: противник отошел. Но уже на следующий день, 2 сентября, в районе Мги появились новые силы 39-го моторизованного корпуса и части 1-го и 28-го армейских корпусов 16-й немецкой армии. На наши позиции обрушились массированные удары авиации. Несколько дней дивизия сдерживала натиск врага в районе 8-й ГЭС, рабочих поселков Мустолово и Келколово. Но силы были слишком неравны, и Донсков вынужден был отходить на Шлиссельбург [ныне Петрокрепость]. Часть его подразделений переправилась даже на правый берег Невы.

Я спросил у Лисовского, как велика угроза форсиро­вания немцами Невы.

Ответ был несколько неожиданным:

— Они могли бы сделать это сразу, как только расчленили дивизию НКВД и вышли к реке. Но пока все еще двигаются вдоль левого берега. Видимо, главная их цель сейчас — захват Шлиссельбурга.

Эти предположения подтвердились. 8 сентября Шлиссельбург пал. Два полка дивизии НКВД не смогли удержать его и на подручных средствах переправились через Неву.

Теперь Ленинград прикрывался с юго-востока рубежом по реке Неве от Колпино до Ладожского озера. Начало боев на нем означало начало блокады.

Командующий фронтом приказал срочно отправить на Неву понтонные части. Он надеялся отбить Шлиссельбург. С большим трудом мы собрали наших понтонеров, действовавших на передовых позициях вместе с пехотой. На Неву направился 41-й понтонный батальон, возглавляемый капитаном И.В. Манкевичем.

В тот же день и я побывал в устье Черной речки, почти против Шлиссельбурга, а также в районе Невской Дубровки. Левый берег Невы, занятый врагом, был охвачен пожарами. Горели поселки 8-й ГЭС, до последних дней дававшей ток Ленинграду. Пламя пожирало старые дома Шлиссельбурга. В клубах дыма просматривалось большое движение машин. А здесь, на нашем берегу, царила какая-то гнетущая тишина. Пустовали огневые позиции артиллерии — она еще не подтянулась. Минометы тоже были где-то в пути.

Отделенный от Шлиссельбурга узкой полосой воды, виднелся у истока Невы островок со старинной русской крепостью. Шесть столетий назад она называлась Орешком и стерегла торговые пути древних новгородцев. Спустя четыреста лет ее превратили в Государеву тюрьму, сохранявшую тайны царей-убийц. Потом крепость назвали Безысходной. В прошлом и начале нынешнего века здесь томились в заточении и гибли лучшие люди России. В 1887 году в стенах крепости-тюрьмы был казнен А.И. Ульянов — брат В.И. Ленина, народовольцы П.Я. Шевырев, В.О. Генералов, П.И. Андреюшкин и С.С. Осипаков...

В сентябре 1941 года в старинных казематах размещались склады Ладожской военной флотилии. Здесь хранилось несколько малокалиберных орудий для катеров да немного боеприпасов к ним.

Над островком кружили вражеские самолеты-разведчики, а Орешек загадочно молчал. Неясно было, захвачен он немцами или там все еще наши? Чьим плацдармом и опорным пунктом он будет, когда нам придется отбивать Шлиссельбург?

Лишь через несколько дней мы получили достоверный ответ на этот вопрос.

Команда матросов, обслуживавшая склады, не покинула Орешек. Комендор-артиллерист Николай Конюшкин предложил собрать 45-миллиметровую пушку. И вот горстка матросов открыла огонь из маленького орудия по Шлиссельбургу.

Полковник Донсков послал туда подкрепление с двумя орудиями и станковыми пулеметами. И маленький гарнизон совсем крохотного островка стал серьезным препятствием на пути оккупантов.

8 ноября, когда бои на Неве крайне ожесточились, гарнизон Орешка получил еще подкрепление. На этот раз он пополнился моряками-балтийцами, и там была сформирована штатная батарея № 409, защищавшая Орешек до самого прорыва блокады. О том, как воевала эта батарея, имея семь пушек, шесть станковых пулеметов и несколько противотанковых ружей, как она не раз выходила победительницей из дуэлей с тяжелой осадной артиллерией противника, очень хорошо рассказал ее командир П.Н. Кочаненков в сборнике «Подвиг Ленинграда» [Сборник «Подвиг Ленинграда» вышел в Военном издательстве в 1960 году. — Прим. авт.].

Но обо всем этом стало нам известно позже. А тогда из крепости не долетало до нас ни одного звука, и все, что происходило в Орешке в первых числах сентября 1941 года, было окутано тайной.

Мы с командиром понтонного батальона изучали берег реки и наносили на карту наши замечания. Комбат все время ворчал:

— На первый, эшелон понтонов хватит. А что потом делать? На чем танки будем перевозить, артиллерию?

Я молчу. Да и что тут можно сказать? Техники у Манкевича действительно мало.

Почему бы не отбить у немцев Шлиссельбург и Мгу с той стороны силами соседнего фронта? — продолжает докучать комбат.

Чтобы ответить на этот вопрос, — говорю ему, — надо знать замыслы командования. А я их пока не знаю. Для меня ясно одно: нам поставлена задача готовиться к форсированию Невы. И мы соберем для этого все понтонные части.

41-й понтонный батальон я знал давно и считал его лучшим кадровым инженерным подразделением Ленинградского военного округа. Его командир, капитан Манкевич, сухощавый человек с узким бледным лицом, был удивительно выдержанным и храбрым. Под стать ему были и его ротные, из которых троих уже не стало.

Я невольно вспомнил и оценил упреки моего заместителя Н. М. Пилипца за то, что плохо мы бережем хороших, опытных понтонеров, да и материальную часть растеряли.

— Как поступают новые понтоны? — спрашиваю капитана.

— Плохо. Вчера говорил с директором Ижорского завода, но он ничего не обещает. Ссылается на недостаток электроэнергии. Надо нажать на него... Но мы принимаем и другие меры. В Ленинграде берутся сейчас на учет все лодки и шлюпки, а катера дадут моряки...

Рекогносцировку закончили к вечеру, и Манкевич отправился к себе в батальон, а я поехал в город. Когда миновали Колтуши, шофер Яковлев вдруг остановил машину.

— Товарищ начальник, смотрите-ка, что в городе делается!

Задумавшись о предстоящей Невской операции, я и не заметил, что весь купол неба над Ленинградом окрашен в густой багровый цвет. Возвращенный к действительности, толкнул Павла:

— Давай быстрей!..

Мы въехали на городскую окраину под гулкие взрывы бомб и трескотню зенитных орудий. Перед самой машиной упали две зажигалки. Мы мчались словно в фантастическом мире. В небе метались лучи прожекторов, вспыхивали разрывы зенитных снарядов. На озаренных пламенем пожаров улицах и площадях суетились люди. Они бросались к огню, забрасывали его песком, затаптывали ногами. Где-то близко обрушилось здание, и нашу маленькую «эмку» здорово тряхнуло ураганной взрывной волной.

Гудят сирены пожарных машин. Бегут санитары с носилками. Слова команды мешаются с терзающими сердце воплями о помощи.

Шел двенадцатый час ночи, когда я добрался до Смольного. В этот вечер немецкой авиацией нанесен первый массированный удар по городу. У подъезда и в сводчатых коридорах часовые стоят с напряженными лицами. Некоторые штабные работники ушли в подвальные убежища.

Пилипец и Муха рассказали, что бомбежка длится с семи вечера. Особенно много пожаров в Московском районе. Все брошено на борьбу с огнем.

— И на фронте положение ухудшается, — показал на карте Пилипец. — Немцы наступают от Кипени на Ропшу и на Русско-Высоцкое. Да, видимо, и на Петергоф, к заливу...

В Петергофе секретарь горкома Кузнецов осматривал сегодня дворцы. Оттуда вывозят ценности. Но здания минировать запретил.

А что известно об инженерных частях?

Под Ропшей Соломахин с отрядом аэродром ропшинский разрушил и заминировал. Под Красное Село командующий тоже приказал послать минеров. Туда пойдет 106-й батальон...

Лиха беда начало. За первым массированным ударом по городу с воздуха последовал второй, третий, четвертый...

Теперь над Ленинградом каждую ночь встает зарево. Днем немецкая авиация бомбит боевые порядки войск, а вечером и ночью «юнкерсы» и «хейнкели» по-бандитски налетают на город. Кроме того, на улицах стали рваться первые тяжелые снаряды осадных орудий.

Всех ленинградцев потряс гигантский пожар на продовольственных складах. Я был у М.В. Басова с заявками на взрывчатку, когда к нему вошел заместитель председателя Ленгорисполкома Н. Н. Шеховцев, только что вернувшийся с пожара. Широкое лицо прорезали угрюмые складки. Оно, как и одежда, было в копоти. Шеховцев опустился на стул. Крупные сильные руки тяжело уперлись в колени. Был шестой час утра, а борьба с огнем, начавшаяся с вечера, все еще продолжалась.

Горят? — спросил Басов, имея в виду запасы муки, сахара и других продуктов, хранившихся на Бадаевских складах.

Горят, — устало ответил Шеховцев. — Держали мы все это богатство в деревянных помещениях, притулившихся вплотную друг к другу, — вот и расплачиваемся теперь за беспечность... Огонь поднялся метров на двадцать. Море пламени. Сахар течет расплавленной лавой. Две с половиной тысячи тонн.

— Может, что-нибудь удастся спасти? — Басов постукивал карандашом, его холодноватые серые глаза потемнели.

— Вряд ли. Сгорит, наверное, все.

Николай Николаевич Шеховцев потянулся к графину с водой. Басов бросил карандаш на стол:

Нет, не деревяшки виноваты в том, что город лишится продовольствия. Виноваты руководители, в том числе и мы!.. У народа есть все основания помянуть нас недобрым словом. Кстати, что народ говорит?

Ничего не говорит, — угрюмо ответил Шеховцев. — Люди бросаются в огонь, спасают, что можно И сами горят... Пожарных машин не хватает. Я могу тоже тебя спросить, Михаил Васильевич: почему в Ленинграде не хватает пожарного оборудования? Почему несколько лет его не производят заводы? Может быть, Басов, заведующий промышленным отделом горкома, скажет?

Шеховцев медленно поднялся и вышел.

Утром я собрался в Красное Село. У подъезда штаба меня остановил командующий фронтом:

— Слушайте-ка, Бычевский, почему в бригаде морской пехоты нет малых саперных лопат? Чем моряки будут окапываться?

Я знал, что резервная бригада морской пехоты была срочно передвинута к месту прорыва под Красное Село. Но почему моряки не взяли с собой малых лопат? Может, у них их вовсе нет, а может, получили с завода без чехлов? Пришлось признаться, что это мне неизвестно.

— Не заботитесь о солдате, — напустился на меня Ворошилов. — Даю вам полтора часа. Где хотите, а лопаты достаньте и лично доставьте их в бригаду...

Приказ я выполнил. Но когда приехал на место, балтийцы уже развертывались для атаки. Кустарник чуть скрывал шеренги черных бушлатов.

Впереди — грохот боя и завеса пыли от разрывов снарядов. Над головой — воздушная карусель и ноющий вой истребителей.

Командующий фронтом стоял перед головным батальоном. Порывистый ветер разносил вдоль шеренг его слова о Родине, о партии, о присяге. Многие моряки, отбросив стальные каски, стояли в бескозырках. Весь их вид — спокойный, грозно сосредоточенный — был своеобразным дерзким вызовом врагу.

Командующий на мгновение умолк, потом взмахнул фуражкой:

— А ну, пошли! — И первым молодо зашагал в сторону грохотавшего боя.

Громовое «ура!» было ответом ему, и лавина черных бушлатов сразу обогнала шестидесятилетнего маршала.

Атака удалась. Бригада вышла на шоссе и в ярости переколола в деревне Коцелево большой фашистский отряд. Но в тот же день к Красному Селу подтянулись главные силы вражеской группировки.

Ночью на командном пункте 42-й армии начальник разведотдела докладывал командующему фронтом, что в районе Кипень — Ропша — Русско-Высоцкое сосредоточились для наступления четыре пехотные дивизии и до двухсот танков, а на красногвардейском участке против нашей 2-й гвардейской рабочей дивизии стоят наготове еще одна танковая и 58-я пехотная дивизии противника. Полковник Евстигнеев сделал вывод, что завтра следует ожидать удара на обоих направлениях.

Перед рассветом я вернулся в Смольный и встретился с секретарем горкома партии Кузнецовым. Он сообщил, что в районе деревни Скворицы у одного убитого немецкого офицера в кармане кителя обнаружен подробный план Ленинграда с пояснительной запиской о расположении почти всех партийных и советских учреждений и важнейших предприятий. Алексей Александрович сердито заметил, что все эти сведения почерпнуты из справочника Ленсовета.

На следующий день противник захватил Воронью Гору в районе Дудергофа.

Там же батарея морских c тотридцаток! — удивился генерал Свиридов, когда заместитель начальника штаба пригласил нас к себе и сообщил эту неприятность.

Нет теперь там никакой батареи, — нервно ответил Городецкий. — Моряки-артиллеристы оказались без прикрытия. Отбивались сколько могли и, кажется, все погибли.

С потерей Вороньей Горы, огромной высоты, господствовавшей над всей местностью, возникла непосредственная угроза и Красному Селу, и Пулковским высотам.

Городецкий рассказал, что 500-й стрелковый резервный полк не успел занять оборону на Вороньей Горе и под ударами авиации в беспорядке отходит к Пулковским высотам. Шоссе от Дудергофа на Красногвардейск перехвачено танками противника.

После небольшой паузы полковник повернулся ко мне:

Товарищ Бычевский, у вас под руками минеры есть?

К сожалению, нет, задействованы.

Надо снимать откуда-то. Командующий приказал немедленно заминировать открытый стык между сорок второй и восьмой армиями.

— Красное Село действительно под угрозой? — решил уточнить генерал Свиридов.

— Безусловно. Там сейчас только перемешавшиеся части морской пехоты и третьей рабочей дивизии, — ответил Городецкий.— Вам приказано совместно с артиллеристами Балтийского флота быть готовыми поставить перед Красным Селом заградительные огни.

В кабинет Городецкого вошел работник оперативного отдела. Он доложил, что крупные силы противника атаковали под Красноармейском левофланговый полк 2-й рабочей дивизии и подразделения этого полка откатываются к Пушкинскому шоссе.

Нам не надо было смотреть на карту, чтобы понять, чем это чревато. Красногвардейский узел, может быть, теперь уже отрезан и от Красного Села, и от города Пушкина.

— Сейчас доложу командующему, — всполошился Городецкий и моментально исчез, на ходу приказав начальнику связи генерал-майору И.Н. Ковалеву обеспечить для Ворошилова прямую телефонную связь с каждой дивизией.

А через полчаса я уже трясся в машине, держа путь на Красное Село. Вместе со мной туда ехали Н.М. Пилипец и С.И. Лисовский. Минеров пришлось снять с работ на Пулковских высотах. Командир 106-го моторизованного инженерного батальона капитан Евстифеев настолько привык к внезапным перемещениям, что всегда имел на машинах запас мин. Он быстро собрал три взвода и отправил их в указанный район.

В пути повстречали начальника отряда метростроевцев И.Г. Зубкова. Его люди готовили к обороне линию Окружной железной дороги около мясокомбината, проделывая сквозные проходы в насыпи для установки противотанковых орудий.

Может, возьмете меня с собой? — неуверенно попросил он.—Мои ребята уже научились жечь танки.

Жив будешь, останется и на твою долю, — махнул рукой Пилипец. — А сейчас рой скорей свои проходы. Для тебя это привычнее.

Местность у Красного Села чуть холмистая, изрезана неглубокими оврагами. В радиусе нескольких кило­метров раскинулись старинные, с екатерининских времен, летние военные лагеря. Тут и там виднелись барачные постройки. В самом городке — крупная бумажная фабрика.

Когда мы подъехали, городок был охвачен пожаром. Немецкая авиация забрасывала его сотнями зажигательных и фугасных бомб. Население кинулось на дорогу к Урицку (Лигово) и Стрельне.

Оставив машину на окраине, мы стали пробираться через горящие кварталы. Около одного из разрушенных домов встретили раненого красноармейца. Он нес на руках окровавленную девочку лет пяти. Русая ее головка поникла, и тоненькие ручки повисли безжизненно. Боец посмотрел на нас одичавшими глазами, замотал головой когда мы вызвались помочь ему, и, шатаясь, побрел дальше.

Мы пересекли горящее Красное Село и выбрались в поле, рассчитывая найти там командный пункт какой-либо части. Казалось, что красносельский рубеж прорван во многих местах. Все видимое пространство клокотало разрывами. То здесь, то там дымились горящие танки.

Саперы Евстифеева уже прошли вперед. Лисовский, глядя в бинокль, деловито считал вражеские танки, ползавшие по обе стороны шоссе. До них было километра полтора. Они то спускались в низины, то снова вылезали на высотки. Тридцать... сорок... шестьдесят... семьдесят...

— Огнеметные есть, — заметил Пилипец.

Действительно, из некоторых танков временами вырывалась струя пламени. Они штурмовали доты.

Нам удалось найти командный пункт одной из рот артиллерийско-пулеметного батальона. Но он уже перестал быть пунктом управления, телефонной связи не имел. Два красноармейца укладывали на носилки тяжелораненого политрука. Командир роты погиб полчаса назад. Рота вела бой, окруженная штурмовыми группами немцев.

Мы поинтересовались, где может быть 3-я рабочая дивизия.

— Должно, там, — прохрипел политрук и с трудом поднял руку, показывая район севернее Красного Села.

Политруку было невмоготу, но он отдавал последние приказания:

— Григорьев... остаешься старшим... До ночи держись... Слышишь, что ли, Григорьев?..

Пулеметчик, к которому обращался политрук, смотрел в амбразуру, не поворачивая головы. Потом закричал красноармейцам:

— Да несите вы его скорей, чего тянете! Не видите, что ли, кончиться может... — И уже спокойнее, даже мягко: — Слышу, товарищ политрук, слышу. Сделаем все.

Капитан Евстифеев сам нашел нас.

— Как дела? — спрашиваю его.

Командир батальона не может сказать ничего утешительного. Все его саперы сразу же включились в бой. Группа Королева подорвала три танка, но потеряла семь человек. Расчет Ульянова поджег бутылками две машины и потерял пять человек. В бой вступили тяжелые танки немцев. Малокалиберные пушки из дотов не пробивают их лобовую броню.

Евстифеев попросил разрешения остаться здесь, у ропшинской развилки, и вызвать сюда из Пулкова еще одну роту своих минеров. Я согласился.

Где же все-таки штаб третьей рабочей дивизии? — добивался от него Пилипец.

Говорят, его разбомбили, — ответил Евстифеев. — Остатки переместились к северу. Похоже, к шоссе на Стрельну. Связи с ним нет.

Слева, со стороны лагеря, и за озерами, в районе Николаевки, гремела артиллерия. Тучи дыма поднимались над барачным городком.

Мы тронулись в обратный путь к нашей машине. В узеньком переулке Красного Села попали под шквальный минометный налет и прижались к стене полуразбитого сарая. Осколки секли бревна над нами и в конце концов зацепили ногу Пилипца, которому никак не лежалось спокойно.

Павел Яковлев ждал на том же месте, где мы его оставили. Он вырыл для себя щель и выскакивал из нее лишь после близких разрывов, чтобы осмотреть дыры в кузове «эмки».

Выехать на Пушкинское шоссе и попасть в Пулково не удалось. Танки противника прошли из Дудергофа на Горскую и Николаевку, отрезав Красное Село. Не теряя ни минуты, помчались к Урицку. Через каждые двести метров на шоссе стояли пушки 14-й противотанковой бригады. Два тяжелых танка дежурили в засаде у железнодорожного переезда. На перекрестке около поселка Володарского расположился вооруженный отряд пожилых рабочих Кировского завода. С ними было два танка КВ, из люков которых выглядывали кепки рабочих.

6

Всю ночь и половину следующего дня шел бой у Красного Села. Части 3-й рабочей дивизии и 14-й противотанковой бригады, танкисты и моряки сдерживали ожесточенный натиск неприятеля. Артиллерия кораблей Балтийского флота вела огонь всеми калибрами. И все же к вечеру 12 сентября немцы заняли Красное Село, обойдя его с востока. Из Красного Села часть сил противника двинулась на город Пушкино и к Пулковским высотам, другая часть — на Урицк и Стрельну. Завязались бои в Красногвардейце.

Глухие отзвуки артиллерийской канонады уже доносились до ленинградских окраин. Каждый житель все больше ощущал тяготы фронтового города. С 12 сентября населению вторично сократили норму выдачи хлеба.

Но страшные слова «голод» и «блокада» вслух еще не произносились.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ШТУРМ ОТБИТ

1

Ленинград ежедневно подвергался ударам авиации и тяжелой артиллерии. В Смольный звонили о пожарах то в цехах «Электросилы», то на Кировском заводе, то на 5-й электростанции. Около трех тысяч противопожарных команд и две тысячи санитарных постов работали непрерывно и все же не могли вовремя ликвидировать тяжелые последствия бомбежек. Подростки дежурили на крышах, сталкивая оттуда на мостовые зажигательные бомбы. Народные патрули ловили ракетчиков-диверсантов.

Трудно было на всех участках. Но все же урицко-пулковское направление считалось наиболее тяжелым. Именно здесь после захвата Красного Села сосредото­чила свои усилия главная группировка гитлеровских войск, В случае овладения Урицком и Пулковскими высотами противник выходил к Средней Рогатке. Военный совет фронта сосредоточил на этом направлении максимум внимания.

Я был у полковника Городецкого, когда он передавал приказ командующему 42-й армией генерал-майору Ф.С. Иванову. Полоса ее обороны резко сокращалась: с одного фланга ее ограничивал Урицк, с другого — Пулково. Иванову спешно передавалась 5-я дивизия народного ополчения, 21-я дивизия войск НКВД и 10-я стрелковая дивизия. Переброска этих войск осуществлялась с помощью автотранспорта.

Этим, конечно, значительно ослаблялась 55-я армия. Оставшимися в ее составе войсками трудно было обеспечить надежную защиту городов Слуцк и Пушкино. Чтобы хоть немного уплотнить боевые порядки наших войск на этом направлении, 13 сентября с разрешения Военного совета фронта остатки 2-й рабочей дивизии и 267-й пулеметный батальон оставили Красногвардейск, зажатый противником с обоих флангов, и отошли к городу Пушкино.

И как раз в этот напряженный момент опять произошла смена командования фронта. К.Е. Ворошилов был отозван в Москву. Вместо него прибыл генерал армии Г.К Жуков. Начальником штаба стал генерал-лейтенант М.С. Хозин.

Формальности приема и передачи фронта не заняли много времени. П.П. Евстигнеев и И.Н. Ковалев рассказывали, что после подписания разведывательной и оперативной карт Ворошилов и Жуков пошли на телеграф. Разговор со Ставкой был краток. К аппарату в Москве подошел генерал А.М. Василевский. Жуков передал: «В командование вступил. Доложите Верховному Главнокомандующему, что полагаю действовать активней, чем мой предшественник».

Ворошилов разговаривать с Москвой не стал и молча вышел из помещения.

Вскоре он пригласил попрощаться начальников родов войск. Пришли генералы А.А. Новиков, В.П. Свиридов, Н.А. Болотников, П.П. Евстигнеев, И.Н. Ковалев и я Ворошилов хмуро пожал нам руки:

— До свидания, товарищи! Отзывает меня Верховный.— Помолчал и добавил: — Так мне, старому, и надо! Нынче не гражданская война — по-другому следует воевать... А в том, что разгромим мы здесь фашистскую сволочь, и минуты не сомневайтесь! Они уже высуня язык к городу лезут, собственной кровью захлебываются...

В ту же ночь Ворошилов и большинство лиц, составлявших штаб Главкома Северо-Западного направления, вылетели в Москву. А на другой день меня вызвал Г.К. Жуков.

Первое мое знакомство с новым командующим носило несколько странный характер. Выслушав мое обычное в таких случаях представление, он несколько секунд рассматривал меня недоверчивыми холодными глазами. Потом вдруг резко спросил:

— Кто ты такой?

Вопроса я не понял и еще раз доложил:

Начальник Инженерного управления фронта подполковник Бычевский.

Я спрашиваю, кто ты такой? Откуда взялся?

В голосе его чувствовалось раздражение. Тяжеловесный подбородок Жукова выдвинулся вперед. Невы­сокая, но плотная, кряжистая фигура поднялась над столом.

«Биографию, что ли, спрашивает? Кому это нужно сейчас?» — подумал я, не сообразив, что командующий ожидал увидеть в этой должности кого-то другого. Неуверенно стал докладывать, что начальником Инженерного управления округа, а затем фронта работаю почти полтора года, во время советско-финляндской войны был начинжем 13-й армии на Карельском перешейке.

Хренова, что ли, сменил здесь? Так бы и говорил! А где генерал Назаров? Я его вызывал.

Генерал Назаров работал в штабе Главкома Северо-Западного направления и координировал инженерные мероприятия двух фронтов,— уточнил я.— Он улетел сегодня ночью вместе с маршалом.

Координировал... улетел...— пробурчал Жуков.— Ну и черт с ним! Что там у тебя, докладывай.

Я положил карты и показал, что было сделано до начала прорыва под Красным Селом, Красногвардейском и Колпино, что имеется сейчас на пулковской позиции, что делается в городе, на Неве, на Карельском перешейке, где работают минеры и понтонеры.

Жуков слушал, не задавая вопросов. Потом — случайно или намеренно — его рука резко двинула карты так, что листы упали со стола и разлетелись по полу. Он повернулся спиной и, ни слова не говоря, стал рассматривать большую схему обороны города, прикрепленную к стене.

Что за танки оказались в районе Петрославянки? — неожиданно спросил он, опять обернувшись ко мне и глядя, как я складываю в папку сброшенные на пол карты.— Чего прячешь, дай-ка сюда! Чушь там какая-то...

Это макеты танков, товарищ командующий,— показал я на карте условный знак ложной танковой группировки, которая бросилась ему в глаза.— Пятьдесят штук сделано в мастерской Мариинского театра. Немцы дважды их бомбили...

Дважды! — насмешливо перебил Жуков.— И долго там держишь эти игрушки?

— Два дня.

Дураков ищешь. Ждешь, когда немцы сбросят тоже деревяшку. Сегодня же ночью убрать оттуда! Сделать еще сто штук и завтра с утра поставить в двух местах за Средней Рогаткой. Здесь и здесь,— показал он карандашом.

Мастерские театра не успеют за ночь сделать сто макетов,— неосторожно сказал я.

Жуков поднял голову и осмотрел меня сверху вниз и обратно.

Не успеют — под суд пойдешь. Кто у тебя комиссар?

Полковой комиссар Муха.

Муха? Вот и передай этой своей мухе, что вместе пойдете в трибунал за невыполнение приказа. Завтра сам проверю.

Отрывистые угрожающие фразы Жукова походили на удары хлыстом. Казалось, он нарочно испытывал мое терпение.

— Завтра на Пулковскую высоту поеду, посмотрю, что вы там наковыряли... Каким местом думали? Почему так поздно начали ее укреплять? — И тут же, не ожидая ответа, отрезал: — Можешь идти.

Не лучше обошелся новый командующий и с другими руководящими работниками фронта. Почти всем им он пригрозил трибуналом.

Начальник оперативного отдела полковник Коркодин после первого же непродолжительного разговора с Жуковым отбыл в Москву. На второй день Жуков заменил командование 42-й армии. А еще через неделю отстранил от командования 8-й армией генерал-майора В.И. Щербакова и члена Военного совета дивизионного комиссара И.Ф. Чухнова.

Что же касается чисто оперативных решений и приказов нового командующего фронтом, то они по сути своей не отличались, да, по-видимому, и не могли отличаться от того, что было до сих пор. Главным по-прежнему остается требование «непрерывности контратак»: взять у противника обратно отданный вчера или сегодня поселок, станцию, высоту. К этому вынуждала сама обстановка.

2

В течение двух суток редко кто из нас смог вырваться в войска. В любую минуту можно было ждать нового вызова к командующему. А обстановка под Пулковом все более накалялась.

Вначале предполагалось, что, пока продолжаются контратаки наших войск под Красным Селом, 5-я дивизия народного ополчения успеет организованно занять подготовленные для нее траншеи на Пулковских высотах. К сожалению, этого не получилось. Правофланговый опорный пункт пулковской позиции в районе станции Горелово 13 сентября попал в руки врага. Двум полкам 5-й дивизии пришлось с ходу вступить в бой за Горелово.

Ополченцам удалось ворваться на станцию. Были все основания полагать, что они там закрепятся. Но в пятнадцать часов со стороны Красного Села их атаковали пехотная и танковая дивизии 41-го механизированного корпуса противника. А к шестнадцати часам на рабочей карте оперативного отдела появилась отметка о вторичном захвате противником станции Горелово.

С ходу захватили немцы и еще один опорный пункт на правом фланге пулковской позиции — Финское Койрово.

Примерно в семнадцать часов, приведя в порядок полки, 5-я дивизия снова пошла в контратаку и опять освободила Горелово. Однако, опасаясь за судьбу Пулково, командующий 42-й армией генерал-майор Ф.С. Иванов ночью отвел один из полков со станции на Пулковские высоты. В Горелово остался всего один полк, очень ослабленный в контратаках. Командир полка С.И. Красновидов был ранен, и его заменил комиссар — бывший секретарь Выборгского райкома партии Н.А. Смирнов.

Утром 14 сентября бой за Горелово возобновился с новой силой. Комиссар дважды водил бойцов в контратаки, но к вечеру немецкие танки в третий раз захватили станцию. Командующий фронтом приказал восстановить положение силами 708-го стрелкового полка 21-й дивизии НКВД.

Весь день 15 сентября я провел вместе с начинжем 42-й армии майором А.П. Шубиным на наблюдательном пункте около обсерватории. Пытался наладить связь с командирами своих саперных частей, действовавших с пехотой. Но сделать это оказалось не так-то просто. П.К. Евстифеев, И.И. Соломахин и П.А. Заводчиков все время были впереди, сами руководили установкой противотанковых мин.

В середине дня бой сдвинулся к правому флангу армии. Командир 21-й дивизии НКВД полковник М.Д. Папченко донес, что его 708-й полк атакуют шестьдесят тяжелых танков и он вынужден отходить к Урицку.

Весь правофланговый и центральный участки пулковской позиции бомбила вражеская авиация. Многие здания обсерватории были разрушены. К вечеру пожары охватили Урицк, который обороняла теперь 21-я дивизия.

Противник вышел на дорогу Стрельна — Ленинград, разрезав фронт 42-й армии. Две ее правофланговые стрелковые дивизии — 10-я и 11-я — оказались в полосе 8-й армии и вели бой за Стрельну и поселок Володарского.

Ночью меня вызвал в Смольный начальник штаба фронта генерал-лейтенант М.С. Хозин.

— Мосты в Ленинграде минированы? Где подробный план и схемы? — И тут же приказал: — Утром мне все это доложите.

Михаила Семеновича Хозина я знал с 1938 года, когда он командовал войсками Ленинградского округа и довольно часто бывал на Карельском перешейке. Как и три года назад, вся его крупная, пожалуй, даже монументальная фигура, некоторая медлительность движений и неторопливая манера разговора свидетельствовали о большой внутренней силе. Но на этот раз в его голосе я уловил нотки тревоги.

И зачем понадобилось срочно вызывать меня из войск, если доклад мой нужен только утром? Это тоже выходило за рамки обычных правил Михаила Семеновича.

Утром 16 сентября я опять явился к Хозину и насколько мог обстоятельно доложил ему обо всем, что было проделано нами по минированию ленинградских мостов. Рассказал о подготовке электросетей и пультов управления, о командах подрывников.

А взрывчатка где? — поднял голову начальник штаба.

Военный совет считает нецелесообразным держать ее у мостов,— ответил я.— Закладка взрывчатки в минные камеры не признается острой необходимостью.

Все, что было до сих пор, — забудьте, — преду­предил начальник штаба. — Даю вам еще сутки на доработку плана. Предусмотрите в нем все, включая укладку зарядов в минные камеры. Составьте точный расчет времени и сил: кто, где, когда и что конкретно будет делать...

Я понимал, что Хозин говорит так неспроста. Он, видимо, тоже имеет на этот счет указания. Мне стало не по себе. К тому же оказалось, что дело не ограничивается только мостами.

А какими запасами взрывчатых веществ вы вообще располагаете? — спросил Михаил Семенович как будто вскользь.

Запасы взрывчатки в городе ограничены десятками тонн. Но горком партии принимает меры для увеличения ее производства. Сейчас мы испытываем большие затруднения с толом, необходимым для противотанкового минирования в зоне боевых действий войск.

Я говорю не о зоне действия войск,— заметил Хозин,— а об оперативной глубине.

«Какая оперативная глубина может быть дальше Окружной дороги?» — подумал я и решил сразу же уточнить:

Вы говорите о городе, товарищ генерал?

Ладно, об этом в другой раз,— прервал меня начальник штаба.

Но в другой раз к этому вопросу возвращаться не пришлось. Все выяснилось уже на следующий день.

17 сентября Военный совет фронта принял постановление о передаче сорока тонн взрывчатых веществ из резерва Инженерного управления так называемым «районным тройкам». Возглавившие эти тройки первые секретари Кировского, Московского, Володарского и Ленинского райкомов партии получили специальные задания по минированию промышленных предприятий.

Мы с комиссаром днем и ночью пропадали на Окружной железной дороге, проверяя готовность нового противотанкового рубежа. Сделано было многое. Поставлены заграждения. Через каждые пятьдесят — сто метров вмонтированы в высокую насыпь орудия, частью снятые из дотов при оставлении Красногвардейского и Выборгского укрепленных районов, частью собранные в последние дни на ленинградских заводах. Артиллеристы готовят схемы огня. А снаряды еще полностью не доставлены. Не везде есть связь.

Команды минеров дежурят у крупных фугасов, зарытых в узловых пунктах шоссе, в Авиагородке, у трамвайного парка Котлярова, на станциях Предпортовая и Шоссейная. Специальные команды устанавливают тяжелые огнеметы для борьбы с танками.

Был четвертый час ночи, когда меня разыскал адъютант Г.К Жукова:

— Приказано немедленно прибыть в Смольный...

В приемной встретился с новым командующим 42-й армией генерал-майором И.И. Федюнинским и членом Военного совета той же армий корпусным комиссаром Н.Н. Клементьевым. Судя по их лицам, здесь состоялся нелегкий разговор с командующим фронтом.

Когда, мокрый, облепленный грязью, я вошел в кабинет, Г. К- Жуков и А. А. Жданов стояли, склонясь над картой. Командующий покосился в мою сторону:

— Явился наконец. Где болтаешься, что тебя всю ночь надо разыскивать? Дрыхнешь небось...

Начало не предвещало ничего хорошего.

Выполнял ваш приказ, проверял рубеж по Окружной дороге,— ответил я.

Ну и что? Готов?

Готовы семьдесят огневых позиций противотанковой артиллерии. Отрыты рвы. Закончена установка надолб и минных полей.

Командующий сорок второй армией знает этот рубеж?

Днем я передал схему рубежа начальнику штаба армии генералу Березинскому. Сам генерал Федюнинский выезжал в войска.

Удар кулаком по столу был ответом на этот, как мне казалось, четкий доклад:

— Тебя спрашивают не о том, каким писарям ты отдал схему. Интересует другое — знает или не знает командарм этот рубеж? Ты способен понимать русский язык?.— К последним словам Жуков присовокупил крепкое выражение.

И надо же было, чтобы в эту минуту черт меня дернул наивно объявить:

— Генерал Федюнинский здесь в приемной, товарищ командующий...

Новый взрыв ярости последовал немедленно:

— Ты думаешь, что говоришь?.. Без тебя знаю, что он здесь,.. Ты понимаешь, если дивизия Антонова не займет за ночь оборону по Окружной дороге, немцы в город ворвутся? Я же тебя тогда расстреляю перед Смольным как предателя.

А.А. Жданов поморщился. Он явно не одобрял такой тон командующего. Сам Андрей Александрович ругаться не умел, у него это не получалось, и сейчас, желая как-то смягчить грубость Жукова, Жданов заговорил со мной:

—Товарищ Бычевский, как же вы не догадались найти самого Федюнинского! Ведь он только что принял армию. И дивизия Антонова, которая должна занять новый рубеж, буквально на днях сформирована. Разбомбят дивизию, если она пойдет туда в светлое время. Поняли наконец, в чем дело?

Видимо, я действительно был в состоянии отупения и только теперь сообразил, зачем меня вызвали. Надо было немедленно, до наступления утра, обеспечить выход 6-й дивизии народного ополчения на новый, подготовленный нами рубеж. Я уже не осмелился доложить, что мне до сих пор не был известен сегодняшний приказ командующего фронтом о том, что эта 6-я дивизия должна войти в состав 42-й армии и под прикрытием ночи спешно занять рубеж в тылу пулковской позиции. Вместо этого сказал:

— Разрешите, товарищ командующий, выехать сейчас вместе с командармом, и мы выведем дивизию на подготовленный рубеж.

— Додумался наконец...— Жуков еще раз выругался. — Немедленно отправляйся и помни: если к девяти часам дивизия не будет на месте, расстреляю...

Когда я вышел в приемную, Иван Иванович Федюнинский, смуглый темноволосый генерал со звездой Героя Советского Союза на груди, хитровато улыбнулся:

— Попало, инженер?

Я тогда еще не знал близко этого добродушного человека. Вопрос его показался мне неуместным, преисполненным ехидства, и я ответил, едва удерживаясь от резкости:

— Самую малость, товарищ генерал. Командующий обещал расстрелять, если к утру шестая дивизия не будет на Окружной дороге. Поедемте. В вашем штабе, видимо, некому было заняться таким мелким делом, как вывод дивизии на рубеж. А ведь схема находится в армии!

Не серчай, инженер! — широко улыбнулся командарм, знавший, кажется, характер Жукова. — Тебе еще повезло. Нас с членом Военного совета армии за то же самое Георгий Константинович повесить обещался. Мы уже собирались ехать, да ты пришел. Решили обождать, знали, что у командующего не задержишься.

От улыбки Федюнинского мне как-то стало веселее. Мы вместе вышли из Смольного и сразу окунулись в темень осенней ночи.

К утру 6-я дивизия народного ополчения благополучно заняла последний перед городом рубеж.

К исходу дня 17 сентября районные тройки получили взрывчатку для уничтожения важнейших объектов, если крупные силы противника ворвутся в город. Всему командно-политическому составу войск 42-й и 55-й армий объявили приказ, что отход с рубежа Урицк — Пулково — Шушары — Колпино будет рассматриваться как тягчайшее преступление перед Родиной.

21-я дивизия НКВД выбила немцев из Урицка. За последние тридцать шесть часов этот многострадальный, объятый пламенем город второй раз переходил из рук в руки.

Командующий фронтом требует продолжать контратаки. На 18 сентября он обязал командование 8~й армии вернуть поселок Володарского и нанести удар в направлении Красного Села. 55-й армии приказано выбить немцев из Слуцка и из Пушкинского парка. 42-я армия должна развивать свой успех в районе Урицка и в то же время удерживать центр пулковской позиции у самой обсерватории.

Но вечером выяснилось, что слово «успех» менее всего подходило для оценки истинного положения. Из штаба 42-й армии неуверенно доложили: по всей вероятности, город Урицк опять занят противником.

А.А. Кузнецов предложил мне съездить вместе с ним в 21-ю дивизию НКВД. Тронулись в путь уже поздно ночью. В молчании пересекаем темную громаду города, раскинувшегося на двести квадратных километров. Под неверным светом синих фар проспекты кажутся тупиками, а углы зданий и перекрестки улиц совсем стушевываются, теряют привычные очертания. Это впечатление усиливается еще сырой промозглой погодой.

В каждом доме тишина, каждое окно затемнено, но мы знаем, что спят сейчас, может быть, только дети. Взрослые — это и гарнизон осажденной крепости и одновременно охрана своей семьи, своего дома. На крышах и чердаках, в подъездах, во дворах дежурят тысячи людей.

Совсем недавно закончилась очередная бомбежка. Еще видны справа и слева багровые отсветы.

Все чаще путь нам преграждают рабочие патрули у проездов через баррикады. Не остановишься — хлопнет предупредительный выстрел. На улице Стачек и за Нарвскими воротами — последняя проверка, а за трамвайным парком Котлярова мы идем пешколг. Где-то совсем близко слышны минометные разрывы. Догорают сброшенные с дороги две грузовые машины. Тут же скелеты сгоревших трамваев, паутина порванных проводов. Отсюда идут солдатские тропы к Шереметьевскому парку. Там — ружейно-пулеметная перестрелка, а с Морского канала доносится гул корабельных орудий.

Командира дивизии полковника М.Д. Папченко разыскали в землянке на НП 14-го полка.

Уточнение обстановки не представляло трудностей: мы находились перед самым Урицком. Город был занят немцами, там хорошо просматривались несколько очагов пожара.

Командир дивизии — в красноармейской стеганке и стальной каске, с автоматом на шее. Видимо, тоже недавно пришел в эту землянку. Слишком рослый для нее, он стоит, почти упираясь головой в потолок, у стола с коптящей керосиновой лампой. Перед ним котелок с недоеденной кашей и лист карты, испещренный красным и синим карандашами. В углу кто-то лежит, накрывшись шинелью. У дверей два автоматчика.

Отдали Урицк?— сразу спрашивает Кузнецов.

Деремся, товарищ член Военного совета, — пытается сгладить положение командир дивизии.— Родионов имеет в городе несколько крупных групп. Они все еще ведут бой.

А это что такое? — кивает головой Кузнецов на выход из землянки. С той стороны совсем близко слышна автоматная перестрелка, — Я понимаю эту стрельбу так, что ваши «крупные группы» просто отрезаны.

Пробьются, Алексей Александрович. Это же пограничники!

— Куда пробьются? — вскипает Кузнецов.— Назад? В Ленинград, что ли?

Папченко снимает каску, подшлемник и вытирает взмокшее лицо. Ему под сорок. Он из старых кадровых пограничников, как почти и весь состав дивизии. Видно, трудно полковнику отвечать на эти резкие, полные горечи вопросы, и он молчит.

Вокзал в Лигово тоже занят немцами? — спрашивает Кузнецов.

Занят, Алексей Александрович. Сам сейчас только оттуда пришел. Пытались отбить вокзал, да не удалось. Там у немцев три танка и автоматчиков полно. Наши окопались у переезда, возле оврага. Попытаемся с утра атаковать.

Кузнецов устало садится на табуретку, глядит на карту, на котелок с кашей.

Скажите все-таки, полковник, как это получилось?— спрашивает он, помолчав.— Вчера дивизия выбила фашистов из Урицка, из Старо-Паново. Сегодня вы получили приказ наступать дальше, но вместо этого к вечеру отдали Урицк немцам. Что творится в вашей дивизии? Почему она может в один день на три километра отбросить противника и затем опять откатиться на столько же?

К сожалению, это так, товарищ член Военного совета.

А почему так?

Папченко выдерживает паузу и начинает выкладывать все начистоту:

Сегодня утром, когда два полка дивизии начали наступление из района Старо-Паново, им во фланг ударили вражеские танки — не меньше пятидесяти — и отсекли от Урицка. А город в это время был почти пуст, все войска из него ушли вперед. Пока мы опомнились, немецкие танки с десантами автоматчиков уже ворвались в Урицк. Вот с ними и идет бой.

За каким дьяволом надо было лезть вперед, предварительно не закрепившись в городе? — возмущается Кузнецов.— Попробуйте теперь отбить Урицк. Там же траншей нарыто чуть не на целую дивизию.

Так ведь я приказ такой получил от командующего сорок второй армией: наступать всеми силами. Генерал Федюнинский даже пригрозил: «Не выполнишь — голову долой}»

А приказ о том, что за отход с этого рубежа тоже можно головы лишиться, вы получили? — сурово спрашивает Кузнецов и встает. — О нем все командиры знают!

Знают, — хмуро отвечает Папченко.— Только разве в этом главное? Сегодня мы и без того большие потери понесли в командном составе.— И начинает перечислять фамилии погибших командиров батальонов, рот, взводов.

Кузнецов вспыльчив, но быстро отходит. И уже другим тоном он говорит:

— Рабочие Кировского завода выходят на баррикады. Это, товарищ Папченко, понимать надо...

Лежавший в углу под шинелью человек пошевелился, затем встал, протирая кулаками глаза. Я с удивлением узнал в нем майора В.И. Севостьянова из нашего Инженерного управления. У нас считали, что майор погиб два дня назад во время боя под Красным Селом, где руководил отрядами минных заграждений. Но оказывается, он все это время здесь нес свою трудную службу и только сегодня отошел вместе с 14-м полком. И сразу же его, смертельно усталого, сморил сон. Он безмятежно проспал в землянке несколько часов.

Инженера дивизии накануне ранило, и я тут же назначил Севостьянова на эту должность. Здесь оказались подразделения разных саперных частей. Надо было привести их в порядок и умело использовать для немедлен­ного закрепления дивизии на естественных рубежах.

Возвращаясь из дивизии, мы всю дорогу молчали. Не знаю, о чем думал член Военного совета фронта. А меня все время одолевали тревожные мысли о 21-й дивизии. Неприятно, что в итоге сегодняшнего «наступления» она осталась без укреплений и лежит в осенней гря­зи перед крупным населенным пунктом. За спиной у нее — Кировский завод.

Кто в этом виноват? Папченко? Федюнинский?

В какой-то степени, по-видимому, и тот и другой. Но ведь под лежачий камень вода не течет. Непрерывность контратак — это для нас сейчас главное: надо изматывать врага такими вот боями, хотя они и влекут за со­бой большие потери. Видимо, все-таки это неизбежно.

19 и 20 сентября обстановка под Урицком, Пулково и Петергофом продолжала оставаться крайне напряженной. Бои не стихали ни на один час. 21-я дивизия пыталась вернуть Урицк, но тщетно. 5-я дивизия народного ополчения дралась за деревню Кискино, на фланге Пулковских высот, — и тоже безрезультатно. Получилось так, что немцы продвигаться дальше не смогли, а наши оказалась не в состоянии освободить Урицк и Финское Койрово.

Мы постарались использовать это временное равновесие сил для создания новых инженерных препятствий на пути врага. Понимая, насколько важен в таких условиях высокий темп работ, решили готовить противотанковые рвы взрывным способом, при помощи крупных морских мин, взятых с Кронштадтской базы. Перед передним краем обороны такой способ оставался теперь единственно возможным.

Не успел еще как следует организовать это дело, как опять среди ночи получаю вызов в Смольный. Секретарь Военного совета предложил мне ознакомиться с весьма срочной директивой командования фронта.

Когда я начал ее читать, то у меня, признаться, буквы запрыгали перед глазами: на начальника отдела военных сообщений штаба фронта комбрига Е.В. Тулупова, уполномоченного НКПС Б. П. Бещева и меня возлагалась немедленная подготовка к разрушению Ленинградского железнодорожного узла и подходов к нему.

Неужели настолько реальна угроза появления немецко-фашисадких дивизий на улицах Ленинграда?

Попытка уточнить этот вопрос у генерал-лейтенанта Хозина ни к чему не приводит. Ответ его предельно краток.

— Я занят. Выполняйте директиву.

Комиссар управления Муха предполагает, что все эта «профилактика», до разрушений дело не дойдет.

Посидел с час над картой, нанес зоны работы частей и объекты. Потом решил пойти к начальнику разведотдела П.П. Евстигнееву. Кто-кто, а он-то должен знать, чего можно ждать в ближайшие дни от противника.

Петр Петрович сверял донесения из войск с протоколами опроса пленных и данными агентурной разведки. Его лицо и спокойный голос, как обычно, не выражала и тени тревоги. Рассказал ему о директиве, но он, как говорят, и ухом не повел.

— Что все-таки дальше, Петр Иванович? Выдохнутся ль наконец немцы ?

Евстигнеев молчит, глядя на ворох карт на столе. Потом поднимает глаза:

— Третьего дня получил донесение от одной разведгруппы из под Пскова. Много мотопехоты идет от Ленинграда на Псков. А там она сворачивает на Порхов – Дно.

— Перегруппировка, что ли?

— Возможно, возможно, — задумчиво говорит Евстигнеев. — Вчера в подтверждение к тому донесение получили.

Он роется в бумагах, вытаскивает одну, читает. Меня разбирает нетерпение. За своим столом Петр Петрович похож на ученого, неторопливо изучающего древние рукописи, хотя совсем близко ползают скорпионы и фаланги. Я знаю, торопить его в такой момент бесполезно, и терпеливо жду, что он скажет дальше.

— Командующему доложил, что все это очень похоже на переброску войск от Ленинграда, — роняет, наконец Евстигнеев. — Из Красногвардейска партизаны тоже доносят, будто немцы грузят танки на платформы.

— Так это же хорошо! — не утерпел я.

— Как сказать. Составил я в Москву донесение, а командующий — ни в какую. «Провокационные сведения, — говорит, — твоя агентура дает. Проверь-ка, кто там этим делом занимается».

Евстигнеев вытаскивает из вороха своих бумаг еще один лист:

— А вот из восьмой армии сообщают, что сегодня на петергофском участке оказались убитые и пленные двести девяносто первой и пятьдесят восьмой дивизий. Жданов очень заинтересовался, приказал срочно перепроверить.

Они же находились на красногвардейском и пулковском направлениях.

Находились два дня назад. А сейчас повернули на Петергоф. Похоже, что немцы хотят пробить пошире проход к Финскому заливу, чтобы вести огонь по Кронштадту и кораблям. Вы скажите-ка мне, как начались бои на Невской Дубровке?

Мне известно, что на левом берегу Невы у нас всего несколько взводов. Под Шлиссельбургом это люди полковника Донскова из 1-й дивизии НКВД.

В Дубровке — подразделения 115-й стрелковой генерала В. Ф. Конькова. Силы эти слишком малы, чтобы ждать от них серьезных результатов. Но начальник разведотдела думает иначе:

— О тех местах мы еще не раз услышим. По данным воздушной разведки, вдоль Невы в сторону Мги и Шлиссельбурга у противника значительно усилилось движение. Раньше там у него были седьмая авиадесантная дивизия и части двадцатой механизированной. А сейчас новые войска появились. На Ладожском озере тоже происходит сосредоточение сил. Чтобы противостоять им, генштаб пятьдесят четвертую армию сформировал.

— Вы думаете, что атаки немцев на Урицк — Пулково могут ослабнуть?

— Четыре дня назад двенадцать дивизий противника наступали на южном крыле фронта, а сегодня, по моим данным, там осталось девять. Если и под Петергофом и на Неве мы свяжем немцев боями, то, конечно, под Пулковом атаки могут стать слабее.

— Как же понимать приказ о подготовке к взрыву Ленинградского железнодорожного узла? А представители из Москвы? Что-то вы, Петр Петрович, уж больно спокойны.

Евстигнеев приглаживает волосы. Знакомая привычка.

— Разве можно сейчас быть спокойным? Просто профессиональная выдержка. — И стал укладывать свои бумаги в папку. — И прошу извинить, к командующему нужно на доклад. Он нас архивариусами зовет. А напрасно. Ему-то должно быть известно, сколько разведчиков погибло, и даже порой без имени, без фамилии...

Беседа с Евстигнеевым несколько ободрила меня.

Между тем к утру 21 сентября немцы взяли Стрельну. Бои завязались на восточных окраинах Петергофа. Противник выходил к побережью Финского залива, угрожая Балтийскому флоту. Уже пятые сутки вражеская артиллерия усиленно обстреливала Морской канал и рейд. Чаще стали массированные бомбовые удары по городу с воздуха. В Ленинграде ежедневно регистрировалось до двухсот пожаров. Больницы приняли четыре тысячи раненых из городского населения.

На заводах люди не смыкали глаз: работали у станков, дежурили на баррикадах, тушили пожары, восстанавливали повреждения водопровода и электросети.

22 сентября командующий Балтийским флотом вице-адмирал В.Ф. Трибуц доложил Военному совету фронта об итогах ожесточенной дуэли, происходившей между кораблями и пикирующими немецкими бомбардировщиками. За два дня — 21 и 22 сентября — тридцать самолетов противника сбито летчиками и зенитчиками Балтийского флота только в районе Кронштадта и Морского канала. На район стоянок военных кораблей немцы за один день сбросили более трехсот бомб.

Два попадания в носовую часть вывели из строя линкор «Марат». Серьезно пострадали крейсер «Киров» и миноносец «Грозящий». Велики были потери среди матросов. Однако корабли Балтики продолжали громить войска неприятеля под Петергофом, Урицком, Пулковом. Гитлеровцы то и дело попадали под губительный огонь корабельной артиллерии.

По ночам на переднем крае, как правило, немного стихало. А для саперов темная пора — самое время работы.

К ночи я чаще всего выезжаю на пулковское направление. Бои там носят очень упорный характер. Пулковский поселок и главное здание обсерватории постепенно превращаются в груды развалин.

Начинж 42-й армии майор Шубин привык к моим ночным визитам и, если не имеет возможности дождаться меня в штабе, обязательно оставит записку, где его следует искать. Но вот я приехал, а на месте нет ни Шубина, ни его координат.

На одном из полковых наблюдательных пунктов встречаю начальника артиллерии 42-й армии полковника М.С. Михалкина. Расспрашиваю его, не встречался ли ему майор Шубин. Полковник разводит руками:

— И не встречал, и не представляю, где он сейчас может быть. Ему надавали столько заданий, что не удивлюсь, если Шубин заснет на каком-нибудь фугасе. У нас здесь нынче такой денек выдался, какого, кажется, еще не бывало. Четырнадцать атак отбили. В районе Финское Койрово такую мясорубку фашистам устроили, что смотреть страшно. Там все сейчас трупами завалено. И все-таки лезут и лезут...

Михаил Семенович — словно дирижер артиллерийского оркестра на Пулковских высотах. У него всегда под руками карта огней, глаз — у стереотрубы, ухо — у телефонной трубки. Хозяйство у Михалкина большое и сложное. С момента подхода немецких войск к Лигову и Пулкову плотность орудий в полосе 42-й армии возросла в три раза. Теперь в случае атаки противника артиллеристы одним залпом могут смести до полка пехоты.

Невольно залюбовавшись Михалкиным и думая о возрастающей прочности нашей обороны, я в то же время вспомнил о моих подрывных командах, которые бессменно дежурят у минированных объектов в тылу пулковской позиции. Однако теперь почти ясно, что ничего взрывать не придется. Никто не требует от меня доклада о готовности к разрушению. У всех одна мысль: выстоять.

Шубина я нашел в одной из землянок с несколькими саперными командирами. Они сидели за чайником и наслаждались кипятком.

Перед этим на глаза мне попались беспорядочно разбросанные броневые пулеметные колпаки, и я намеревался пожурить начинжа. Но вошел в землянку — и вспышка раздражения погасла. За чаем Александр Петрович инструктировал командиров, где и как устанавливать эти бронеточки.

— За ночь шесть штук втащим на Пулеметную горку? — спрашивает он командира армейского саперного батальона капитана Хоха.

Тот только что выпил очередную кружку кипятку и, с удовольствием отдуваясь, согласно кивает головой:

— Раз надо, значит, втащим. Сегодня там траншеи развалило так, будто черт в свайку играл. И пулеметов много разбито.

— Ну а ты, Петр Кузьмич,— обращается Шубин к капитану Евстифееву,— четыре штуки подтащи к Верхнему Кузьмину. Там у оврага два домика есть. Рядом с ними и ставьте.

А в самом овраге что будем делать?

Согласуй с Красновидовым, там его полк стоит. По-моему, овраг лучше заминировать. Кстати, как у тебя с управляемыми минами для противотанкового рва?

Евстифеев докладывает, что двенадцать морских мин его люди устанавливают на левом фланге армии у дорожной выемки. Когда взорвут, то ров перехватит шоссе метров на сорок. Взрывать решили не сразу, а когда там появятся немецкие танки.

Я стараюсь держаться в стороне. Таких, как Александр Петрович Шубин, опекать не следует. Это у нас один из наиболее опытных начинжев. Старый вояка. Еще со времени гражданской войны сохранил он свой невероятной густоты чуб, задорно торчащий из-под сбитой набекрень фуражки, легкую кавалерийскую походку и старый боевой подарок — шашку. Шашка путешествует с ним повсюду и неизменно водворяется над его койкой.

Чаепитие прервал вошедший связной:

Машины отправлять пора, товарищ майор. Через полчаса немцы будут долбить это место.

И то правда, Вася, — спохватывается Шубин, посмотрев на часы. — Немцы педантичны, начнут точно... Ну что ж, отправляйтесь, друзья. К семи надо закончить минирование и установку бронеколпаков. Днем капитану Хоху быть у Пулеметной горки в районе Толмачи с резервом минеров, а Евстифееву с истребителями танков — в Верхнем Кузьмине, у фугасов. Донесения прислать в обсерваторию. Я буду там. По коням, братцы!..

Потом мы с Шубиным долго ходим по траншеям между полуразрушенными зданиями. Изрытая солдатской лопатой и перепаханная артиллерией, местность стала почти неузнаваемой.

Стрелки выдолбили норы в стенах траншей или под фундаментами полуразрушенных зданий и теперь дремлют в промозглой сырости. Такой сон стал привычным. Минометный свист и даже недалекий разрыв не будят усталого, сжившегося с войной человека.

Работы много, Александр Петрович! Опять мы на голом месте,— замечаю я Шубину.

сожалению, так, — вздыхает он и мечтательно добавляет; — Эх, дали бы нам сутки-двое на передых от контратак, какие б мы тут позиции отгрохали! А то ведь наспех все делается, на живую нитку, чтобы хоть голову спрятать.

Не будет передыха, Александр Петрович. Заканчивать все придется в процессе боя. Продумать надо, как это сделать.

Некоторое время идем молча. Потом Шубин возвращается к прежнему разговору:

Верно, думать надо. Тем более что зима приближается. А вы знаете, любопытное открытие сделали разведчики Евстифеева. Вчера ночью они ходили к Ново-Паново. И в овраге, где Дудергофский ручей, заметили, что немцы землянки роют.

Что? — я даже споткнулся.— Какие землянки? Может, орудийные капониры или щели от артогня?

Я тоже сомневался. Но разведчики говорят, котлованы большие, в скатах оврага. В Ново-Паново избы разбирают, бревна туда носят. Похоже, что зимовать там собираются.

Сразу вспомнилась недавняя моя беседа с начальником разведотдела фронта. Евстигнеев говорил о том же самом... Неужели на фронте наступает перелом?

Ну брат, это такая новость, что даже поверить в нее невозможно... Своему командующему докладывал?

Нет, еще не докладывал. Не успел. Сегодня столько дел было... Да, честно говоря, мне и самому пока не очень-то верится в эти землянки.

Начавшийся артналет не позволил нам закончить обход всех участков. Мы застряли у капитана Хоха.

Темного времени оставалось меньше часу, когда гитлеровцы повели огонь всеми калибрами. Это уж, наверное, подготовка атаки.

Около противотанковой пушки, на которую мы наткнулись по пути на командный пункт армии, в узкой щели свернулся калачиком боец.

— Боишься? — спрашивает его Шубин и шарит по карманам. Не найдя, видно, того, что искал, просит: — Ну-ка, друг, дай огонька.

Боец протягивает ему зажигалку, усмехается:

— Мы-то вроде отбоялись. А вот вы, товарищи командиры, куда-то назад очень уж шибко торопитесь.

Шубин смеется весело, от души:

— Точно, брат, торопимся. Нам тоже не дали доспать эти гады. Ну, будь здоров!

— Буду... Вон той тропкой идите, там всегда пореже снаряды падают,— показывает солдат в сторону мелкого кустарника.

Генерала Федюнинского мы застали бодрствующим. Вместе е начальником артиллерии он сидел на НП. Сквозь предутреннюю мглу со стороны противника проглядывался пока лишь красноватый отблеск взрывов. Шла яростная артиллерийская дуэль. Встречные потоки снарядов и мин полосовали воздух. Пулеметы пока молчали. И стрелки в траншеях терпеливо ждали своего часа...

«Где противник нанесет главный удар?» — этот вопрос больше всего занимает командарма. Федюнинский часто звонит командирам дивизий, пытаясь найти ответ в их докладах о характере и интенсивности вражеского огня.

5-й дивизией народного ополчения третий день командует генерал-майор П.А. Зайцев, сменивший раненого полковника Ф.П. Уткина. В дивизии большие потери. Погибли комиссары 2-го и 3-го полков Н.А. Смирнов и М.Я. Камышников, ранен командир 2-го полка С.И. Красновидов.

Зайцев докладывает, что противник сосредоточивает огонь по его правому флангу. По-видимому, собирается обойти Пулковские высоты со стороны Финского Койрово.

Папченко высказывает такое же предположение.

Бомбовых ударов авиации пока нет. Низкие тучи заволокли небо, и люди благодарны за это природе.

В восемь часов теми вражеского артогня по переднему краю нашей обороне заметно спадает. Не унимаются лишь минометы. Но вот разорвалось несколько шестидюймовых снарядов в районе обсерватории.

Капельки пота выступают на лбу командарма. Раньше он выходил из блиндажа к стереотрубе. Теперь не поднимаясь сидит около телефона. Предупреждает командиров дивизий:

— Враг переносит огонь в глубину. Теперь смотрите внимательно!

Через пять минут звонит генерал-майор Зайцев. У него со стороны деревень Кискино и Генгози появились признаки дымовой завесы. Это ново. До сих пор противник шел в атаку без маскировки. Федюнинский спрашивает:

— Танки слышны? Нет? В чем же дело?

Теперь и нам с наблюдательного пункта видно, как в районе Финское Койрово поднимается грязно-желтое облако. Постепенно дым сплошной пеленой заволакивает Пулковские высоты.

— Все ясно,— говорит Федюнинский начальнику артиллерии.— Под прикрытием дыма хотят обойти главную высоту. Готовься, полковник, поставить заградительный огонь перед Кискино и Финское Койрово. Да чтобы на всю катушку! Пусть и балтийцы ждут сигнала.

Команда «На полную катушку!» передается всем семи артиллерийским полкам и минометным батальонам. Через несколько минут фашисты поднялись в атаку. Из дивизий докладывают:

— Танки идут не впереди, а вместе с пехотой...

Могучий залп потряс все вокруг, за ним второй, третий, четвертый. Тысячи снарядов взрыли землю перед атакующими. И вот уже немецкая пехота залегла. Но танки рвутся через проволочные заграждения...

Из Смольного позвонил командующий военно-воздушными силами фронта генерал-лейтенант А.А. Новиков;

На перекрестке дорог в Финское Койрово летчики наблюдают хаос: горящие машины, разбитые орудия, разбегающихся в панике фашистов.

Спасибо за приятное сообщение, — кричит в трубку Федюнинский и смотрит на карту. Это точная работа 47-го и 101-го артполков.

Потом начинаются звонки от командиров дивизий. Все они докладывают, что атака неприятеля сорвана.

Днем немцы еще раз пробовали атаковать, но опять понесли потери и откатились. Тем не менее командующий фронтом приказал продолжать огневые налеты по районам сосредоточения гитлеровцев.

Бои, проходившие 23 сентября, наглядно показали, что ударная мощь противника заметно ослабла. В атаках на пулковском направлении участвовало всего лишь двадцать танков.

Вечером Жуков вызвал к себе начальника разведотдела П.П. Евстигнеева:

— Вы передали в Москву свои разведданные?

Петр Петрович знал уже причину беспокойства Жукова. Ставка сама запросила о 4-й танковой группе. Ее части были замечены на подступах к Калинину.

Комбриг доложил, что разведданные он отправил. Раньше командующий назвал их провокационными, а теперь был доволен.

3

С чувством огромного облегчения объезжаем мы с комиссаром команды подрывников на Средней Рогатке, на станции Славянка, в зоне Кировского завода. Улыбками расцветают лица дежурных подрывников, когда комиссар Муха сообщает, что им, видимо, уже не потребуется крутить рукоятку «адской» машины и поднимать в воздух переезды, виадуки, привокзальные здания. Бойцы обступают нас, хотят знать подробности, как «лопнула кишка» у фашистов под Пулковом.

На всем южном участке фронта немцы усиленно строят блиндажи, роют траншеи и даже устанавливают колючую проволоку и минные поля. Бомбовые удары противника по городу и кораблям еще продолжаются, но это уже далеко не то, что было пять — семь суток назад.

Спешу в Смольный к генерал-лейтенанту М.С. Хозину. В кабинете его сидит начальник оперативного отдела генерал-майор Д.Н. Гусев.

Где начальник штаба, Дмитрий Николаевич?

Уехал командовать пятьдесят четвертой армией. Теперь она в составе нашего фронта.

Кто же на его месте?

Тот, кого видишь сейчас перед собой. Считай меня начальником штаба и собирайся, брат, на Неву. Наступать будем. Готовь понтоны. Почитай-ка вот эту директиву Военного совета фронта.

Директива была приятной. В ней шла речь о предстоящем наступлении. С утра 27 сентября 54-я должна энергично атаковать противника в двух направлениях — на Синявино и на станцию Мга, а к исходу дня соединиться со 115-й стрелковой дивизией, действующей с маленького плацдарма на левом берегу Невы против поселка Невская Дубровка. В это же время 1-я дивизия НКВД должна овладеть Шлиссельбургом.

Формулировка насчет Шлиссельбурга меня смущает.

— Как же это дивизия Донскова будет овладевать им? — спрашиваю у Гусева.— Ведь плацдарм есть только у сто пятнадцатой дивизии. А оттуда до Шлиссельбурга двенадцать километров.

Дмитрий Николаевич уверенно машет рукой:

— Десант с Ладожского озера высадим. Да один полк Донскова через Неву пустим. А главный-то удар наносит Хозин, у него целых пять дивизий и две танковые бригады. В общем, должно получиться. Ставка категорически требует ликвидировать ленинградскую блокаду.

Гусев, прихлебывая из стакана крепкий чай, меряет циркулем расстояние от Невы до войск 54-й армии.

— Около девяти километров. Совсем близко!

Бодрый вид нового начальника штаба фронта невольно вселяет уверенность в успехе. Плотный, с кирпично-красньм цветом лица, с бритой, словно отполированной головой, он всегда в отличном настроении. Прибыв к нам совсем недавно с Северо-Западного фронта, он быстро вошел в коллектив и стал общим любимцем, хотя всех все время теребит и подгоняет.

Кто-нибудь будет объединять действия войск на Неве? — интересуюсь я.— Ведь между первой дивизией НКВД и сто пятнадцатой большой разрыв.

Это тоже, брат, предусмотрено,— улыбается Гусев.— Создается Невская оперативная группа во главе с бывшим командующим восьмой армией Петром Степановичем Пшенниковым. Даем ему еще десятую стрелковую бригаду народных ополченцев... Вот так-то... А ты давай быстрее на Неву. Командующий приказал тебе быть там в течение всей операции. Поможешь Пшенникову организовать форсирование реки...

Так начался новый этап битвы за Ленинград. В тече­ние нескольких дней активные действия переместились с правого фланга на крайний левый.

К сожалению, события здесь развивались далеко не столь блестяще, как ожидал Гусев. Трехдневные непрерывные атаки 54-й армии успеха не имели. У 1-й дивизии НКВД неудачно вышло с десантом, и Шлиссельбургом она не овладела.

Позже я побывал у Донскова. Командир дивизии выглядел мрачно. Сказал, что на левый берег высадил пять взводов.

Связь с ними есть? — спрашиваю у него, Семен Иванович устало качает головой:

Никакой. И стрельбы не слышно.

Считаете, что погибли?

— Все может быть. Там противника не меньше двух полков.

— Какой тогда смысл было бросать туда даже меньше двух рот?

— А ты сколько дал понтонов? — вопросом на вопрос отвечает Донсков.— На чем было переправляться?

Думали за первыми подразделениями сразу второй батальон послать, да не получилось. А если говорить начистоту, мы в основном на десант с Ладоги рассчитывали. Здесь у нас второстепенное направление.— Полковник тяжело вздохнул: — А сейчас вот только от вас из штаба опять звонили, требуют еще раз предпринять форсирование. Боюсь, дело трибуналом кончится...

Командование фронта, как видно, не теряло надежды на успех. Хозин получил приказ: не распылять силы, отказаться от синявинского направления и наносить удар только в сторону станции Мга. А Невской группе войск предлагалось захватить поселок Отрадное, перерезать железную дорогу на Мгу и наступать вдоль этой дороги.

Мне вменялось в обязанность обеспечить форсирование Невы 10-й стрелковой бригадой в районе Островки — Отрадное, то есть вблизи 168-й стрелковой дивизии, дравшейся около Колпино.

Направив в Островки 21-й и 42-й понтонные батальоны, а также большую часть 41-го, мы с подполковником С.И. Лисовским въехали туда же. Ночью 30 сентября к месту переправы прибыли два батальона 10-й стрелковой бригады. Понтонеры уже ждали их.

Остров, который делил Неву на два рукава, позволил нам скрытно от противника спустить на воду понтоны и посадить на них людей. Реку переплыли спокойно. Небольшой гарнизон неприятеля как бы растворился в широко раскинувшемся поселке Отрадное и не оказал переправившимся подразделениям серьезного сопротивления. Наша пехота стала быстро продвигаться вперед. Ружейно-пулеметная стрельба на том берегу постепенно удалялась.

За пехотой переправили шесть танков БТ-7. И вот уже Манкевич докладывает, что перевозить больше некого.

Ночь кончалась. А где же командир 10-й бригады и его штаб? Где 3-й батальон?

Заявились они только на рассвете. И сразу же зловещий вой сирен нарушил тишину ясного солнечного утра. Посыпались бомбы.

Пикирующих вражеских бомбардировщиков было около тридцати. Они построились в круг и стали по очереди заходить на нас. Можно было видеть, как от каждого самолета отделяются темные черточки бомб. Земля, будто в конвульсиях, содрогалась от гигантских толчков.

Самолеты отбомбились и ушли. Мы уже было успокоились, но через полчаса все началось снова. Ударам с воздуха подверглись и наши понтоны, и поселок Отрадное, куда ночью переправилась пехота, и изготовившийся к форсированию реки 3-й батальон 10-й бригады.

Внезапно картина на том берегу начала меняться. Мы увидели там гитлеровцев. Перебежками они обходили Отрадное, отсекая от реки десант.

Генералу Пшенникову, бессильному что-либо предпринять, оставалось только посылать врагу проклятия. У него не было на Неве артиллерии, не было резервов, он даже не имел своего штаба.

Двое суток в Отрадном шел бой. Манкевич пытался переправить на ту сторону реки последний батальон 10-й бригады, но противник уже закрыл берег. На третью ночь к нам переправились вплавь остатки ее первого эшелона.

На левом берегу Невы по-прежнему сохранялся один лишь маленький плацдарм 115-й стрелковой дивизии в районе Невской Дубровки.

Командир этой дивизии генерал-майор Василий Фомич Коньков — человек уже немолодой, умел действовать с расчетом. Его войска были переброшены на Неву для обороны, когда после падения станции Мга и Шлиссельбурга возникла угроза форсирования реки немцами.

Но в ночь на 18 сентября, когда под Пулковом и Урицком другие наши дивизии отбивали последний штурм гитлеровцев, он почти без потерь переправил за реку один свой батальон и захватил плацдарм.

Расширить этот плацдарм без надежных средств обеспечения было трудно. Местность походила на ловушку. Бойцы забрались в песчаные карьеры на открытом участке берега, а противник укрылся почти рядом в лесочке.

Доложив в штаб фронта о захвате плацдарма как о серьезном успехе дивизии, Коньков не торопился вводить туда основные силы. Дополнительно переправил на левый берег лишь батальон морской пехоты, прибывший на усиление дивизии.

Но 6 октября командующий фронтом настойчиво потребовал от В.Ф. Конькова более активных действий. После этого за две ночи на плацдарм почти без потерь переправились два полка. Тем не менее перелома в боях не наступило.

Причины были все те же. Боевые действия 54-й армии не имели успеха. А два полка на левом берегу Невы вовсе много не сделают.

11 октября я вернулся в Смольный для доклада командующему фронтом о положении на переправе. За столом в кабинете Жукова сидел, изучая карту, генерал-майор И.И. Федюнинский. Он встретил меня открытой улыбкой:

— Что, рассчитывал опять от Георгия Константиновича нахлобучку получить? Он уже в Москве. Я вместо него. Рассказывай, что нового на Неве.

Докладывать о каких-либо изменениях на плацдарме было, по существу, нечего. Сильнейший огонь противника. Лобовые атаки то ротой, то батальоном. Огромные потери переправочных средств.

— Плохо, конечно,— покачал головой Федюнинский. — Но Военный совет принял решение расширять плацдарм во что бы то ни стало. На Неву перебрасываются еще две дивизии, артиллерия, танки... Отправляйся, инженер, снова туда. В районе Колтуши мы организуем фронтовой пункт управления боевыми действиями на Неве. Начальник штаба генерал Гусев будет там, поближе к поискам. Надо посерьезней браться за эту операцию,

Несколько дней ушло на подготовку, Произошла смена командования Невской группы войск. Вместо П.С. Пшенникова был назначен генерал-майор В.Ф. Коньков. Укомплектовался наконец штаб группы. Его возглавил заместитель начальника штаба фронта полковник Н.В. Городецкий.

И так раз в эти дни пришли тревожные сведения из-за Ладоги. Противник форсировал Волхов в полосе 52-й армии. В районе Кириши — Любань и южнее сосредотачивались крупные силы немцев — 12-я и 8-я танковые, 20-я и 18-я моторизованные дивизии 39-то моторизованного корпуса и не меньше четырех дивизий 1-го армейского корпуса.

Мы сидели в штабе Невской оперативной группы, обсуждая обстановку, когда из Смольного вернулся Дмитрий Николаевич Гусев. Сильно взволнованный, он положил на стол папку, оглядел всех нас и вытер вспотевшую бритую голову:

— Плохо, товарищи! Под Москвой идут тяжелые бои. Под Вязьмой окружена большая наша группировка. Немцы "уже у Малоярославца. Сильно бомбят Москву. Кажется, там вводится осадное положение. Гитлер бросил в наступление две танковые армии. Дивизий восемьдесят, а может, и больше, стремятся пробить Западный фронт.

Гусев умолк. Молчали и все мы, обуреваемые тяжелыми мыслями.

— И все же Москвы им не видать как своих ушей! — закатисто выкрикнул вдруг генерал Свиридов.

Зашумели сразу все остальные. Но Гусев поднял руку;

— Тихо, тихо, товарищи. Словами тут не поможешь. Делом надо Москве помогать. Короче говоря, мы должны усилить активность, чтобы отвлечь на себя побольше вражеских сил. Пожалуйста, к столу, — генерал развернул карту. — Военный совет потребовал от Хозина перегруппировать войска влево и локализовать прорыв на Волхов. А нам предстоит вести борьбу за расширение плацдарма. Сто пятнадцатую дивизию сменит там восемьдесят шестая. На подходе двадцатая и двести шестьдесят пятая.

Перегруппировка сил вдет и у неприятеля. Он тоже обновляет свои потрепанные дивизии. Вместо 7-й авиадесантной появляются 96-я и 207-я пехотные.

И вот уже на Неве снова нет затишья ни днем ни ночью. Наш плацдарм занимает всего два километра, а в глубину имеет не больше шестисот метров. На одном его фланге, около 8-й ГЭС, части 86-й стрелковой дивизии десятые сутки ведут бой за развалины кирпичных зданий. На другом фланге части 265-й стрелковой дивизии дерутся за северную окраину деревни Арбузово. Понятие «окраина» довольно условно. В бывшей деревне Арбузово давно нет не только окраины, но даже не сохранилось ни одной печной трубы.

Роща «огурец» тоже существует только на карте в виде условного топографического значка. В действительности же все деревья там давно уничтожены снарядами и бомбами.

Есть еще на левом берегу между двумя песчаными карьерами перекресток дорог. Солдаты зовут его «паук». Это страшное место, в атаках и контратаках обе стороны стараются обойти его. Оно никем не занято, но и наши и немецкие тяжелые батареи пристреляли его и накрывают с абсолютной точностью. Очень уж четкий ориентир!

Днем широкая лента Невы пустынна. От нее веет холодом в мрачной отчужденности. В светлое время ни одна лодка не отважится пересечь пятисотметровое расстояние — от берега до берега. Она непременно будет расстреляна раньше, чем дойдет до середины реви. И на плацдарме, и на вашем правам берегу висе просматривается противником с железобетонной громады 8-й ГЭС, каждый метр простреливается пулеметным огнем и артиллерией.

Но вот наступает ночь. Над Невой поднимаются немецкие ракеты. Они освещают неверным светом силуэты развалин бумажного комбината и разбросанные по всему нашему берегу скелеты понтонов, шлюпок, катеров. По размытой октябрьскими дождями глине, в промозглой темноте проходят по едва приметным тропам, а чаще траншеям пехотинцы, тащут орудия артиллеристы.

Осиплые, простуженные голоса окликают:

— Эй, кто на вторую переправу Манкевича, давай сюда!

— Кто на пятую, к Фоменко, держи правей!

Иногда с берега можно заметить, как на гребне невской волны будто замрет, а затем вздрогнет под резкими ударами весел понтон или шлюпка, торопясь уйти от предательского света ракет.

Наш полевой инженерный штаб находится в землянке в двухстах метрах от берега. Он превратился в общую комендатуру переправ. Острый на язык Н.М. Пилипец назвал его «конторой по комплексному затоплению». Николай Михайлович недоволен, что мы ежедневно шлем к нему в Смольный одни и те же требования: «Давай понтоны и лодки!»

«Комплексное»— довольно меткое определение. У нас в землянке прижился и танкист полковник М.Ф. Салминов, маленький, желчный, с крючковатым носом и дергающейся от недавней контузии щекой. Побывав на плацдарме, где каждый день боя кончается несколькими дымными кострами из легких танков БТ-7, он с яростью набрасывается на понтонеров: «Когда же будут паромы под КВ?» Но паромы тонут так же часто, как горят легкие танки.

Пожилой добродушный контр-адмирал Фотий Иванович Крылов, начальник Эпрона, тоже неотлучно с нами. Его водолазы и другие специалисты очень усердно помогают нам. Поблизости от реки, в овраге, оборудован сварочный цех. Ночью затонувшие понтоны вытаскиваются, днем — ремонтируются.

Рука об руку с нами работает мастер маскировки майор А.В. Писаржевский. Он знает несколько способов имитации переправ на пассивных участках реки, и довольно часто ему удается обмануть противника.

Недавно к нам подключился И.Г. Зубков с отрядом метростроевцев. Побывал Иван Георгиевич на переправах, почесал затылок: «Ну и работенка!» — и тут же попросился в понтонеры. Надоели инженеру-казаку окопные работы.

Словом, в землянке полевого инженерного штаба собрались люди разных, профессий и совсем непохожих характеров. Но всех нас объединяла одна забота — помочь тем, кто дерется на плацдарме, лучше организовать переправу туда войск, техники, оружия, боеприпасов.

Долго мы ломали голову над тем, как бы перебросить на тот берег тяжелые танки. Наконец кто-то внес предложение: смонтировать паромы из крупных металлических контейнеров типа плашкоутов. Они имелись на Балтийском заводе. Их готовили для перевозки горючего я продовольствия по Ладожскому озеру, а после проры­ва блокады мы мечтали сделать из них наплавной мост через Неву.

Когда доложили новое предложение А.А. Жданову, он сказал:

— Пожалуй, другого выхода сейчас нет. Плацдарм мы не можем отдать, а без тяжелых танков пехота там погибнет. Так что пробуйте...

Понтонеры 42-го батальона и метростроевцы горячо взялись за дело. Первым долгом они прорыли длинный глубокий ров для скрытного подхода к берегу автокранов, машин с плашкоутами.

И вот плашкоуты подведены. Скрепив три штуки вместе, мы получили довольно устойчивый паром. А перетянуть его через Неву тросом — дело, кажется несложное.

Настал час погрузки первого танка. Все мы пришли на пристань. Фотий Иванович Крылов на всякий случай привел водолазов. Михаил Федорович Салминов инструктирует водителя танка сержанта Василия Чернова, спокойного широкоплечего сибиряка, добровольно вызвавшегося в первый рейс.

Майор Писаржевский вывел на берег в стороне от пристани несколько тракторов. Рокот их моторов должен отвлечь огонь противника от переправы. И все же часть вражеской артиллерии бьет по всему нашему берегу и по реке против плацдарма.

Только танк вошел на паром, как вблизи разорвался снаряд и большой осколок пробил один плашкоут. Паром сразу осел набок. Шестидесятитонная громадина танка тоже накренилась, и казалось, вот-вот рухнет в воду.

Следующий снаряд упал возле понтонеров, державших причальные канаты. Взрывной волной людей сбросило с пристани. В темноте, прорезаемой блеском рвущихся снарядов, не слышно ни криков, ни команд.

Перекошенный паром стал медленно отчаливать, и тогда, чтобы спасти танк, сержант Чернов вывел машину по неглубокому месту на берег.

Не разобравшись в причине срыва переправы, командующий Невской оперативной группой приказал арестовать командира понтонного батальона С.И. Фоменко, а заодно и Зубкова. Мне пришлось срочно звонить в Смольный члену Военного совета фронта А. А. Кузнецову, чтобы успеть до утра охладить пыл генерала Конькова и спасти невинных людей.

А некоторое время спустя нам все же удалось наладить паромную переправу танков. С вечера до двух часов ночи рота лейтенанта Бориса Волкова успела перевезти на тот берег три машины.

И тут прямым попаданием снаряда разбило угол сборной бревенчатой пристани. Паром только что отва­лил от нее с четвертым танком, а до утра надо было переправить десять.

Советуюсь с Манкевичем, что делать: ремонтировать пристань или перенести переправу на другое место. Следующий удар снаряда метрах в пятнадцати от нас помогает принять окончательное решение: надо быстрее уходить отсюда.

Через час новая пристань заработала. Очередной танк подходит к переправе. Комиссар танкового батальона Ф.И. Приезжий, уже не раз побывавший на плацдарме, снова идет туда. Мы желаем ему счастливого пути.

Паром подтягивают к пристани. Командир понтонного взвода младший лейтенант Николай Евтушенко докладывает о готовности к рейсу.

Паромная команда Евтушенко состоит из замечательных людей. Сержанту Григорию Кожаеву тридцать шесть лет, он член партии, призван из запаса. Кожаев аккуратен до педантичности. Перед выходом парома обязательно проверит, есть ли в карманах у понтонеров деревянные затычки для закупорки пробоин. Усердный помощник Кожаева в этом деле — секретарь комсомольской организации батальона черкес Касим Дауров.

Когда механик-водитель танка старший сержант П. Н. Москалев критически покачивает головой, осматривая шаткую площадку, на которую ему предстоит поставить свою громоздкую машину, Касим успокаивает:

— Не бойся, друг! Других перевезли и тебя благополучно доставим.

Командир батальона Манкевич подает команду: «Приступить к погрузке!»

Как всегда, в такой острый момент нервничают и понтонеры, и экипаж танка. Танкист завтра пойдет в атаку и, может быть, сгорит в машине — на то и бой. А здесь, прикованный к парому, он бессилен в своей броне, как птица, заключенная в клетку. Зато для понтонеров — сейчас бой: от их смелости и сноровки зависит судьба экипажа и машины.

Тихо заворчав мотором, танк грузно наползает на паром. Николай Евтушенко показывает Москалеву направление. Кожаев и Дауров держат причальный канат.

И тут над вражеским берегом в темном небе вдруг вспыхивают серии красных ракет. Это хорошо известный на Невской Дубровке сигнал противника на открытие массированного огня по всем нашим переправам. Такой сигнал понтонеры ненавидят больше всего. Он подается не чаще двух-трех раз в неделю перед крупными контратаками против наших частей на плацдарме.

Сразу же после ракет рядом с пристанью и паромом загремели разрывы. Тяжелые снаряды и мины прдняли в воздух столбы земли и воды. Танк не успел войти на паром. Механик-водитель заглушил мотор и захлопнул люк, видимо решив, что понтонеры уйдут в укрытия.

Заговорила и маша артиллерия. Начался неистовый огневой бой.

В эти тяжелые дни боев на Неве нам, понтонерам, большую помощь оказывал начальник артиллерия Невской оперативной группы генерал-майор артиллерии С. А. Краснопевцев. Несмотря на недостаток снарядов, он всегда откликался на нашу просьбу подавить ту или иную вражескую батарею, которая мешала переправлять танки.

Когда свирепствует «бог войны», пехота может отсидеться в блиндажах, окопах. А куда деться понтонерам? Нет у них в таких случаях другого правила, как оставаться на своих местах.

Так было и теперь: вся паромная команда Евтушенко стояла, вцепившись в причальные канаты и трос. Волков бросился к капитану Манкевичу, спрашивая знаками, не вывести ли пустой паром на середину реки, где разрывов меньше. Но командир батальона ожесточенно замотал головой. Он стучал рукояткой пистолета по башне.

Какими долгими показались нам минуты, пока старший сержант Москалев не понял причину стука, открыл люк и завел мотор!..

— Грузи! — показал рукой Манкевич.

Танк двинулся на паром. А снаряды продолжали перепахивать берег. Один разорвался совсем рядом. Манкевич дернулся молча и упал: осколок ударил ему в шею.

Потом канонада стала стихать. Иосифа Владимировича Манкевича принесли в землянку. Кто-то положил на стол его партийный билет и оружие. Комиссар батальона старший политрук Куткин бросился было к телефону:

Врача!

Не надо,— остановили его.

Через минуту раздался звонок с того берега. В телефонной трубке звучал голос Николая Евтушенко:

— Где капитан Манкевич? Передайте ему: дошли нормально. На пароме трое ранено, убит Кожаев. Вы хожу за очередным танком. Встречайте.

Комиссар положил трубку, поглядел на спокойное худое лицо мертвого комбата, на стоявшего около него Волкова с опущенной головой.

— Пошли, Борис! — тронул он лейтенанта за плечо.— Шестую машину надо грузить. Данилов! — обернулся комиссар к телефонисту. Передайте в штаб батальона, чтобы приготовились к похоронам капитана Манкевича.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЗИМОЙ

1 ноября моторизованные части 39-го моторизованного корпуса прорвались к Тихвину и заняли его. С падением Тихвина прекратилось поступление продовольствия для Ленинграда по Ладожскому озеру. С 13 ноября снова снижены нормы выдачи хлеба: рабочим — до трехсот граммов, остальным — до ста пятидесяти.

Нас вызвали на совещание к члену Военного совета А.А. Жданову.

Кроме меня в кабинет Андрея Александровича явились Д.Н. Гусев, Н.А. Болотников, П.П. Евстигнеев. Был там и А.А. Кузнецов. Командующий фронтом генерал-лейтенант М.С. Хозин, сменивший И.И. Федюнинского, отсутствовал. В последние дни он почти все время находился за Ладогой, где 52-я и 4-я армии, подчиненные непосредственно Ставке, а также наша 54-я армия готовили контрудар по тихвинской группировке противника.

Жданов выглядит очень усталым. Его астматическое дыхание стало более неровным и резким. Полное лицо отекло, и только темные горячие глаза, как всегда, блестят энергией.

Андрей Александрович берет папиросу, закуривает и, выпустив кольцо дыма, говорит:

— Положение Ленинграда тяжелое, а, если не примем меры, может стать критическим. Давайте подумаем, какую мы в силах оказать помощь войскам на волховском направлении. Следует всемерно активизировать наши действия на плацдарме.

Первым берет слово командующий бронетанковыми войсками фронта генерал Н.А. Болотников, невысокий, почти квадратный человек с крупными чертами хмурого лица. Только вчера мы были с ним на невском плацдарме. Перебросили туда последние легкие танки, имевшиеся в резерве. Восемь из них уже сгорели в бою за северную окраину Арбузово, а шесть оставшихся пришлось зарыть в землю как неподвижные огневые точки. Доложив об этом, Болотников напоминает, что в частях Невской группы крайне мало боеприпасов.

Наступление с плацдарма в таких условиях превращается в бессмыслицу, — резко заключает генерал. — Если продолжать оказывать помощь пятьдесят четвертой армии, то нужны тяжелые танки. Без них пехота ничего не сделает. А о возможности переправить танки КВ пусть полковник Бычевский скажет. Понтонов у него нет. К тому же лед затянул почти всю Неву.

— Не предлагаете ли вы, товарищ Болотников, отдать плацдарм немцам? — с повышенной нервозностью спрашивает Кузнецов. Лицо у него худое, нос с горбинкой еще более обострился, глаза лихорадочно блестят.

Николаи Антонович пожимает плечами.

— Об этом и речи не может быть, — Жданов тяжело встает, подходит к столу, где Евстигнеев разложил разведкарту, а я — схему ледовой обстановки и переправ на Неве. — Мы перемололи здесь три вражеские дивизии. Есть сведения, что противник вынужден бросить туда еще одну, свежую. И если мы прекратим атаки именно сейчас, то не только ничего не оттянем у него из под Волхова, но даже позволим привести в порядок потрепанные войска, стоящие против нас. Об этом также не следует забывать.

Жданов внимательно всматривается в каждого из нас, словно проверяет, понимаем ли мы всю важность того, что происходит на фронте в целом. Потом взгляд его останавливается на мне:

— Доложите, товарищ Бычевский, чем могут помочь инженеры. Вы обязаны перебросить на плацдарм танки. Понимаете, обязаны во что бы то ни стало!

Я доложил, что на Неве осталась чистой ото льда лишь небольшая полынья. Путь на плацдарм лежит только через эту полынью. Но противник пристрелял ее и сразу топит все живое, что появляется на воде.

— Конечно, ничего не выйдет! — перебивает меня Болотников.

— Шансов действительно мало, — подтверждаю я. — Но сегодня я толковал с понтонерами, и они предложили один вариант, который, думается, может пройти.

— Какой? — живо интересуется Жданов.

— Надо обмануть неприятеля. Попытаемся все же скрытно вести паромную переправу, а для видимости в другом месте в открытую будем готовить тяжелые танковые переправы через лед.

— Что это за «тяжелая переправа»? — спрашивает Кузнецов.

— Усиленная тросами, вмороженными в лед. Вначале это будет ложная переправа, а потом ее можно использовать и реально для перевозки тяжелых грузов.

— Сколько же троса понадобится? — уточняет Жданов.

— Километров десять.

— Пустая затея, — ворчит генерал Болотников. — Перебьют у тебя оставшихся саперов, и все. У Невской Дубровки на каждый квадратный метр по десятку снарядов и мин ежедневно приходится.

Дмитрий Николаевич Гусев тоже настроен скептически, но в разговор не вмешивается. Я и сам понимаю, что выполнение нашего проекта — дело довольно ненадежное.

Между тем Жданов подводит итог:

— Ну что ж, конечно, задача архитрудная. А все же решать ее нужно. — И обращается ко мне: — Где вы наберете десять километров троса?

— Мы уже начали сбор по городу. Кое-что дадут моряки.

— А понтоны для паромов?

— Понтоны делают на заводах, но надо обязать Ленэнерго дать хотя бы тысяч пять киловатт энергии для сварочных работ.

Жданов листает записную книжку:

— Пять тысяч киловатт не дадим. Может быть, тысячи три выкроим. И то надо посоветоваться... А водолазы ЭПРОН работают? Потопленные понтоны вытаскиваете, ремонтируете?

Я так горестно вздыхаю, что Жданов сочувственно кивает головой. Потом вспоминает:

— Да, а как же поступили с отрядом метростроевцев? Вы их совсем превратили в понтонеров.

— Так у нас же понтонеров не хватает, Андрей Александрович. Потери очень большие. А отряд Зубкова стал хорошей инженерной частью. Иван Георгиевич отличный специалист и решительный командир. Между прочим, он просит назначить его в понтонный батальон вместо погибшего капитана Манкевича. Может, отдадите его насовсем? На строительство метро Зубков уже махнул рукой; «Теперь, — говорит, — в Ленинграде много чего строить придется, до метро руки не дойдут».

— Кто это ему сказал? — перебивает меня Жданов. Улыбка освежает его уставшее лицо. — Обязательно будем строить. Пришлите-ка Зубкова завтра ко мне. Отряд метростроевцев мы у вас оставим на время этой переправы. Но в последний раз. Метростроевцев надо беречь. За Зубковым и за вами еще постройка моста через Неву, после того как отбросим фашистов. Сохраняйте, полковник, инженеров и специалистов отряда. Кстати, какой паек получают понтонеры на Невской Дубровке?

— Тыловой, Андрей Александрович! Начальник тыла Лагуиов собирается сократить понтонерам хлебную норму до трехсот граммов.

— Что за ерунда! Они же .у нас в самом пекле.

— Генерал Лагунов так не считает, хотя я приглашал его к нам на Невскую Дубровку.

— Да-а...— вздыхает Жданов, помечая что-то в записной книжке, и обращается к начальнику штаба: — Товарищ Гусев, передайте генералу Лагунову, что я прошу его завтра же съездить на Невскую Дубровку. Может быть, после этого он подобреет... Нам, безусловно, надо быть очень строгими при нормировании хлебных пайков, но все хорошо в меру. А вы, товарищ Бычевский, сейчас же готовьте проект постановления Военного совета. Обо всем, что необходимо для танковых переправ..

Постановление о срочном изготовлении понтонов, об электроэнергии для заводов и о сохранении понтонерам продовольственного пайка, установленного для войск передней линии, было подписано через два часа. Перед рассветом мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским собрались на Неву.

На прощание Николай Михайлович Пилипец вытащил бутылку какой-то мутной вонючей жидкости и преддожил выпить по стопке. Он, как всегда, пытался шутить, но на этот раз шутки были невеселыми.

...Полынья становится все меньше, а понтоны на Неву только начинают прибывать. На некрашеном черном металле выведены крупные надписи мелом: «Бей фашистскую сволочь!» Это призыв ленинградцев.

Иногда вместе с понтонами приезжают делегации от заводов. В овраге Дубровского ручья проходят их беседы с нашими бойцами. Вопрос у рабочих прямой: «Пробьете дорогу к хлебу, или нам и детям нашим помирать?»

А дорогу эту уже пробивали дивизии 52-й армии под Малой Вишерой, продвигаясь по два километра в сутки. 4-я армия на тихвинском направлении стремилась зажать врага в бездорожных районах, окружить и уничтожить. Под Волховом 54-я армия отбивала атаки и тоже готовилась к наступлению.

Подготовка к решительному удару чувствуется и у Невской Дубровки. На Неву из-под Ораниенбаума пере­местился штаб 8-й армии. Для наступления с плацдар­ма командующий фронтом выделил три дивизии. Тем большее значение приобрела теперь переброска на ле­вый берег тяжелых танков.

Штаб переправы на Неве пополнился двумя ин­женерами Краснознаменного Балтийского флота — А.Н. Кузьминым и В.В. Гречанным. Они руководят работами по вмораживанию тросов у бумажного комбината.

Все мы по-прежнему живем и работаем в маленькой землянке. В шутку говорим, что представляем теперь новый род войск — понтонно-метро-танко-эпроно-морской.

Работы идут полным ходом. Чтобы найти наименее поражаемое место для будущей трассы парома, С.И. Лисовский и И.Г. Зубков целые сутки просидели в воронках на берегу. Нанося на схему каждый разрыв снаряда, они определили сравнительно безопасную дорожку шириной в сто метров.

Понтонными батальонами, на которые ложится самая ответственная и опасная часть задачи, командуют старший лейтенант Е. Клим и капитан Н. Волгин. Клим — худощавый, невысокого роста молодой человек с золотистым чубом на красивой голове. Волгин полностью оправдывает свою фамилию. Он широкий в лице, в плечах, в походке.

Наш расчет на изменение огневой обстановки пока оправдывается. Гитлеровцы усиленно обстреливают кромку льда в том месте, где готовится тяжелая переправа на тросах.

Люди трудятся днем и ночью, забывая о сне. У Евгения Клима совсем запали щеки, но глаза упрямы и злы. Он не хочет и не может спать. Четвертые сутки ходит под огнем, совершенно не оберегаясь.

Ранены Зубков и комиссар Куткин. Не тронуло еще Станислава Лисовского, хотя он с сентября безвыездно на переправах, все ночи проводит на постройке пристаней и оборке паромов.

На ледовой дороге из запланированных десяти кило­метров троса уже растянуты два. Но осколки снарядов часто перебивают трос, и понтонеры ночами ползают по льду, сращивая его и укрывая снегом, даже простынями.

Ива« Георгиевич Зубков, которому осколочная рана не позволяет ходить, никак не соглашается лечь в гос­питаль, а отсиживается в нашей землянке.

— Это и есть ваша саперная жизнь на войне? — спрашивает он, злясь, когда Волгин докладывает ему, что за ночь было тридцать пять порывов тросов.

— Не нравится? — спрашивает улыбаясь Лисовский. — Что же ты просился к нам в понтонеры?

— Я, Станислав Игнатьевич, не рассчитал. Никак не думал, что у вас надо уметь воду в решете носить, — парирует Зубков.

— Да ты не нервничай, — примирительно говорит Лисовский. — Ведь еще только пять месяцев войны прошло. На твой век боевых дел хватит.

— А ты десять лет, что ли, собираешься воевать?

— Не знаю, Иван Георгиевич. Но пока мы с тобой танки через Неву переправляем, а не через Одер или Эльбу...

Хладнокровие Лисовского и его упорство в работе всем нам хорошо известны. Мы с ним одногодки, но седины на коротко стриженной голове Станислава Игнатьевича значительно больше. Он — сын старого солдата, полного георгиевского кавалера, а какой-то клеветник в 1937 году «сделал» из него дворянского сына. И только на том основании, что Лисовский в детстве был принят в кадетский корпус за боевые заслуги отца. За шесть месяцев, пока разбирались с этой кляузой, Станиславу пришлось многое испытать.

«Военная косточка» у Лисовского дает себя знать постоянно. Он корректен, аккуратен. Кажется, все мы одинаково ложимся на землю под снарядами, но почему-то к нему меньше пристает грязь и липкая глина.

Зубков, хотя он и горяч, нетерпелив, а иногда просто грубоват, очень сдружился с Лисовским и называет его в шутку Станиславом Невско-Дубровскнм.

На погрузку первого танка Т-34 Иван Георгиевич все-таки приковылял, опираясь «а палку. В эту ночь нам совсем не хотелось, чтобы на Неве было очень тихо. Работа артиллерии заглушит шум переправы. Пусть противник ведет огонь, лишь бы не было прямого попадания в пристань, притаившуюся между двумя штабеля-ми старых дров.

Лисовский тщательно и долго, не доверяя никому, ощупывает в ледяной воде зацепы-крепления понтонов, которые иногда разрываются при столкновении с ледя­ными заторами.

Понтонеры захватывают с собой не только багры, но и запас взрывчатки, на случай, если затрет в пути. В паромной команде — самые опытные и смелые: Евтушенко, Князькин, Шмыров, Касим Дауров. С первым паромом отправляется Волков, единственный из ротных в 41-м батальоне, которого еще не тронули осколки.

В невидимой высоте затарахтели наши самолеты У-2. Их мы специально вызвали накрыть самые зловредные батареи, обстреливающие переправы.

Превосходен танк Т-34! Он великолепно зарекомендовал себя в бою. Но понтонеры влюбились в эту машину за мягкий ход и негромкое ворчание мотора. Фыркнула и вошла на паром легко, будто в ней и нет трех десятков тонн. Евгений Клим подает команду:

— Отваливай! Багры на лед!

Отданы причальные канаты. Щель между пристанью и паромом раздвинулась, и он пошел к левому берегу под наши облегченные вздохи. На разрывы мин в нескольких десятках метров никто сейчас не оглядывается — к ним привыкли.

Нам здорово везло и в эту ночь, и в три последующие: удалось перебросить через полынью двадцать танков. Хотя почему везло? Умением, мужеством, стойкостью выигрывали понтонеры эту битву за переправу. Просто воля и настойчивость наших людей оказались сильнее вражеских мин и снарядов.

Легко сейчас говорить: «Работа», «Переброска тан­ков». А тогда это была борьба со смертью. Каждый раз, идя в рейс, понтонеры не знали, суждено ли им возвратиться назад.

30 ноября, перед рассветом, когда Клим и Зубков уже заканчивали переправу танков, немецкая артиллерия нащупала наконец нашу пристань. Последний танк пришлось переправлять утром под прикрытием дымовой завесы. Но и это не помогло. Огонь был настолько сильным, что осколками перебило паромный трос, а у самого плацдарма снаряд попал в паром. Танк затонул.

На следующую ночь полынью окончательно затянуло льдом. Клим вошел в землянку, снял ушанку и прислонился к двери, вытирая взмокший лоб.

— Конец — делу венец, — с облегчением вздохнул он. С резкого волевого лица сразу упало все напряжение последних дней. — Грузить нечего и не на что. Послал водолазов разбирать затонувший паром и осмотреть танк. Там глубина всего четыре метра — можно вытащить. — Повернувшись к начальнику ЭПРОН, спросил: — Поможете, товарищ контр-адмирал?

Фотий Иванович Крылов встал и молча начал одеваться.

Мне очень хотелось предложить Климу: «Иди-ка ты, Евгений, попарься в бане, отдохни». Но вместо этого я сказал:

— Товарищ Клим, в сорок втором батальоне большие потери. Только что тяжело ранен Волгин. Придется вам принять на себя пятую переправу. Надо срастить все перебитые тросы и, пока низкая температура, начать намораживать лед. Насосы подвезены.

Старший лейтенант взглянул чуть исподлобья, откинул чуб:

— Когда?

— Сегодня.

— Хорошо. Сейчас пойду. Зубков подковылял к нему:

Не торопись, Евгений, присядь на минутку. Иван Георгиевич сунул ему в руку карандаш, положил перед ним на импровизированный столик маленький листочек бумаги:

— Пищи донесение... Пиши, чего смотришь, я продиктую: «Военный совет. Жданову, Хозину, Кузнецову: Ваше задание выполнено сегодня в пять ноль-ноль. Переправлено средних танков — десять, тяжелых — двадцать. Клим, Зубков».. Готово? Хорошо. А теперь давай покурим и вместе пойдем. Я тебе помогу.

2

Я стараюсь мысленно представить себе будущую панораму блокированного Ленинграда. В центре — город-фронт. Голодная смерть ведет бесшумную атаку на его защитников. Баррикады на улицах занесены снегом и практически никому не нужны. В обороне Ленинграда главное — воля и организованность советских людей. Но как показать это?

Разрывы снарядов уже не вызывают страха. Даже дети слабо реагируют на них.

На заводах созданы бригады комсомольцев, которые ежедневно обходят квартиры тех, кто не явился на работу. Допустим, не вышел старый мастер. Ребята идут проверить: что с ним? И вот уже медленно ползут по улице санки с завернутым в одеяло человеком.

Как-то я заехал к М.В. Басову. На его столе, как всегда, лежали какие-то бумаги. Поздоровавшись, он протянул мне одну из них:

— На, прочитай. И своим расскажи, как рабочий класс воюет.

Я пробежал листок глазами. Там было написано: «Начался налет. У печей остались сталевары, литейщики, крановые машинисты. Остальные люди отведены в укрытия. На заводе кончилась известь. Заменяем ее бутовой плитой, разбираем бутовую мостовую... Кончается огнеупорная глина. Начали молоть шамотный кирпич».

Это из плавильного журнала завода «Большевик». Вот уже два месяца под огнем тяжелых осадных батарей его сталевары продолжают давать легированную сталь для нужд фронта.

А за Тихвином, между Лахтой и Сясьстроем, шла своя борьба. Колхозники и специальные воинские части пробивали через лесные заросли зимнюю автомобильную дорогу в Ленинград длиной триста двадцать километров. Это на случай, если задержится разгром Тихвинской группировки неприятеля.

Железнодорожники же в свою очередь готовились в случае освобождения Тихвина в кратчайший срок восстановить стальную магистраль и немедленно дать «зеленую улицу» поездам с продуктами для голодающего населения города-фронта. На помощь железнодорожникам мы проводили удалого И.Г. Зубкова с его отрядом метростроевцев.

События под Тихвином глубоко волновали каждого из нас. Как только оттуда поступали какие-нибудь сведения, мы немедленно собирались у Гусева. Дмитрий Николаевич обладал редким качеством; он умел, не отрываясь от текущей работы, говорить и слушать других. Мы часто злоупотребляли его гостеприимством, и всегда он принимал нас с грубоватым добродушием.

Нами были заучены наизусть названия никому раньше не известных в глухомани деревушек вроде Усть-Шомушки, Верховины, Ситомлн. Мы знали там наперечет все дороги, опорные пункты противника.

Медленно, но неотвратимо затягивался узел вокруг тихвинской группировки гитлеровских войск. Решающая развязка в этих боях совпала с радостной вестью о начале большого контрнаступления наших войск под Москвой. Первая краткая радиосводка о том, что на Западном фронте после ожесточенных контратак наши войска начали продвижение вперед, послужила поводом для очередного сбора в кабинете Гусева. Петр Петрович Евстигнеев, оставив свой обычный спокойно-холодноватый тон, взволнованно комментировал последние разведсводки. 8-я и 12-я танковые дивизии противника, боясь окружения, начали выбираться из-под Тихвина.

Утром 9 декабря Гусев сообщил о новых победах: 4-я армия начала штурм Тихвина, части 54-й армии продвигаются в сторону Кириши, 52-я армия развивает удар на линии Малая Вишера — Чудово. Немцы спешно вы­водят из бездорожных районов главные силы 39-го мо­торизованного корпуса.

Угроза нашего прорыва в районе Тихвина вынудила неприятеля снять с красногвардейского участка две пехотные дивизии и срочно бросить их против 54-й армии.

Военный совет фронта ответил на этот маневр врага переброской из Ленинграда в армию Федюнинекого 115-й и 19-й стрелковых дивизий.

Ночью 12 декабря 1941 года мы узнали о блестящей победе под Москвой. Гусев рассказал, что больше двадцати разбитых дивизий противника бегут на разных участках Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов. Наступают войска Лелюшенко, Кузнецова, Сандалова, Рокоссовского, Говорова, Болдина, Белова и Голикова. Освобождено четыреста населенных пунктов.

Прошло еще несколько дней, и мы узнали, что Ленинград опять связан дорогой с Большой землей. И уже 24 декабря последовало решение об увеличении веем ленинградцам продовольственного пайка. Грузы для Ленинграда подавались в самом высоком темпе. Ленинградцам старался помочь, чем только мог, каждый железнодорожник, каждый шофер, каждый колхозник страны. Непрерывным потоком через Ладожское озеро в город шли колонны машин с хлебом, Теплой одеждой, крупой, маслом, сахаром.

Отлично работала «дорога жизни». На ледяной трассе самоотверженно трудился личный состав 64-го дорожно-эксплуатационного полка под командованием майора А.С. Можаева. Коммунист Можаев служил хорошим примером для всех бойцов и командиров полка. Днем и ночью, в пургу и ожесточенные атаки противника с воздуха он находился на Ладоге, руководил людьми, вдохновлял их на преодоление трудностей.

3

В кабинете А.А. Кузнецова я встретил генерала П.А. Зайцева. Совсем недавно мы виделись с ним у Невской Дубровки. А как изменился генерал! Стерся здоровый румянец с лица, еще гуще засветилась сединой голова. Но внутренне Зайцев остался все таким же неугомонным, энергичным человеком. Он приехал с невского плацдарма с докладом об итогах трехдневных боев ударного полка, сформированного из коммунистов и комсомольцев.

— Это же черт знает что, — волновался он. — За три дня мы потеряли восемьсот человек. Атаки бесцельны. Если нет перевеса над противником в артиллерии, танках, авиации, зачем же с таким упрямством лезть на рожон?

У Кузнецова на обтянутых щеках заходили желваки. Он кивнул на меня:

— Спросите его, зачем мы берем с фронта в город саперов. Они братские могилы на Пискаревке взрывчаткой отрывают! Съездите туда, сравните потери в бою с теми, которые несет ежедневно население. А ведь оно не ходит в атаки...

Да, это действительно так. Кажемся, самое страшное уже позади. Затихли бои у Невской Дубровки, разгромлены немцы под Тихвином, идет хлеб в Ленинград по льду Ладоги. Но, увы, мне все еще приходится посылать из батальона П.К. Евстифеева команды минеров на Пискаревку. Паек увеличен, но результаты трехмесячного голода продолжают сказываться.

Опять возобновилась массовая эвакуация населения через Ладожское озеро. До навигации намечено вывезти полмиллиона человек.

Мы делаем все, что можно, и даже, может быть, больше, чем можно, ради спасения жизни людей, ради победы под Ленинградом.

Евстифеев и Соломахин подобрали на обезлюдевших улицах города брошенные кем-то машины и теперь приводят их в порядок. Командир 41-го понтонного батальона Евгений Клим продолжает посылать водолазов под лед у Невской Дубровки, и они по частям вытаскивают со дна реки потопленные паромы.

Батальону пришлось еще раз участвовать в переправе через большую водную преграду тяжелых танков. Теперь уже но льду Ладожского озера. Об этом стоит рассказать подробнее.

Обстановка сложилась так. 54-я армия вела наступление в сторону Любани, навстречу 2-й ударной армии Волховского фронта. Командующий фронтом решил перебросить из Ленинграда в помощь Федюнинскому 124-ю танковую бригаду. Лед на Ладоге был наполовину тоньше, чем требовалось для безопасного движения по нему тяжелых боевых машин. Но генерал Болотников заявил на заседании Военного совета фронта;

— Раз они сумели на Невской Дубровке переправить танки под огнем вражеской артиллерии, то здесь-то уж выдумают что-нибудь!

— Сподобиться такой аттестации от товарища Болотникова более чем лестно, — пошутил А.А. Жданов, но с шутки сразу же перешел на деловой тон и обязал нас не дольше как к исходу следующего дня представить Военному совету конкретные предложения.

В Смольный для консультации приехал инженер С.С. Талушкевич, известный своими расчетами по нагрузкам. Осенью Сергей Сергеевич работал на строительстве баррикад в группе академика Б.Г. Галеркина. Мы знали его изобретательность, но сейчас ничего обнадеживающего он сказать не мог. На первый случай порекомендовал сконструировать своеобразный «санный паром» для танка. Тащить его придется тягачом.

Пилипец насмешливо хмыкнул:

Зубков в свое время подземку предлагал провести под Невой. Мы с контр-адмиралом Крыловым пробовали под водой лебедками танки тащить. Только «санного парома» нам еще не хватало!

А что делать? — басил начальник технического отдела А.К. Акатов. — Давайте попробуем.

Акатов и Галушкевич разработали нам схему этого уникума. Я отнесся к ней тоже скептически:'

— Сколько же потребуется таких саней, чтобы танковую бригаду перетащить? На один рейс уйдет полдня. А потом, как это чудище перелезет через пороги, через трещины?

Ослабевший от голода, с явными признаками дистрофии, Талушкевич беспомощно улыбнулся и развел бескровными руками:

— Другого технического решения не вижу.

Я решил посоветоваться с Болотниковым, но и он только плечами пожал:

— Надо что-то делать. Федюнинский мне на горло наступает, требует танки...

Заказ на первый «санный паром» дали Балтийскому заводу. Понтонеры приступили к подготовке трассы. На ледяных просторах Ладоги их встретили двадцатиградусные морозы и жгучий ветер.

И вот все сделано. Пора приступать к испытаниям. Вначале сани с танком потащил один трактор. Ему нагрузка, оказалась явно непосильной, двигатель работал с надрывом. Решили подключить второй тягач. Но стоило только остановить для этого движение, как злую шутку сыграл мороз. Разогревшиеся полозья намертво припаялись ко льду. Теперь уже и два трактора не могли сдвинуть сани с места.

— Ну его к дьяволу, такое путешествие, товарищ начальник. Разрешите, я спущу машину с этого проклятого помоста, прямо на лед, — просит водитель танка.

Это, конечно, рискованно. Лед может не выдержать. Я бросаю вопросительный взгляд на Болотникова. Он смотрит на меня и спрашивает, ядовито усмехаясь:

— Ну, что будем делать, изобретатель?

Давайте попробуем. Болотников машет рукой водителю:

А ну, сползай с лобного места! Тонуть будешь — вытащим.

Понтонеры приставляют к высоким саням сходни. Водитель осторожно спускает танк и ведет его по чуть потрескивающему льду сначала к нашему берегу. Все в порядке, лед не поддался.

— А не снять ли нам с танка для облегчения башню и лобовую броню? — предлагает водитель.

Болотников разрешает и, когда эта довольно кропотливая работа проделана, подает команду:

— Вперед!

Мы на лыжах сопровождаем танк несколько километров, следя за льдом. Он гудит, но держит тяжелую машину.

Через три часа с восточного берега по телефону сообщили о прибытии первого танка.

После этого все пошло как по конвейеру. На западном берегу бригада монтажников и такелажников снимала с тяжелого танка башню и укладывала ее на деревянные подсанки, соединенные с ним буксирным тросом. А на восточном берегу «путешественника» встречала другая монтажная бригада и снова накрывала танк броневой шапкой. Лобовую броню мы больше не трогали: действительность показала, что и с нею танки могут проходить по льду Ладоги.

В течение пяти суток нам удалось переправить без потерь всю танковую бригаду полковника А.Г. Родина. Она сыграла важную роль в боях на подступах к Погостью. Но, к сожалению, эти бои не дали того результата, на который рассчитывало наше командование.

Две армии Волховского фронта и наша 54-я сумели взять в клещи несколько вражеских дивизий между Чудовом и Любанью. Однако затем войска 2-й ударной армии сами попали под фланговые атаки противника. 54-я армия получила задачу идти на выручку соседу. Пойти-то она пошла, да недалеко ушла. Бездорожье и глубокие снега быстро вымотали людей. Бои за Ладогой стали постепенно затухать.

Ярко выраженный позиционный характер приобретала борьба и на внутренних участках Ленинградского фронта. Ослабленные в летних и осенних боях части 42, 55, 23-й армий и Приморской оперативной группы вели «истребительную» войну. Широкий размах приняло снайперское движение. В дивизиях был заведен точный учет уничтоженных оккупантов. У бойцов появились «лицевые счета» и «зачетные книжки». Специальные контролеры-наблюдатели следили за точностью каждого выстрела. Ведь боеприпасов-то было в обрез.

Ночами снайперов сменяли саперы, своими средствами нанося врагу урон. В моей видавшей виды фронтовой записной книжке я обнаружил недавно наспех записанный рассказ сержанта Степана Михайлова об одной ночной «прогулке» саперов в расположение неприятеля. Позволю себе воспроизвести здесь эту запись в ее первородном виде.

Мы, — говорит Михайлов, — выступили с вечера вчетвером. Затемно пробрались в поселок Красный Бор. Жителей там почти нет, видели только двух старух. Немцы тоже в домах не живут, все в землянках. Выбрали мы подходящий чердак на окраине и засели там. За день засекли все огневые точки. Ну, конечно, и себе подыскали подходящую работу на следующую ночь. Вот тут, — Михайлов показывает на четко вычерченной схеме, — два танка у них было укрыто, а между ними — глубокая траншея. От нее — ход сообщения к большому блиндажу. А у нас с собой имелось двадцать противопехотных мин-малюток, один заряд десятикилограммовый да еще на каждого по паре противотанковых гранат. Днем мы все как следует распланировали, а ночью провели этот план в жизнь. Сначала, конечно, тропу из тыла к блиндажу заминировали.

— Ты лучше расскажи, как часового у блиндажа взяли, — перебивает рассказчика капитан П. Ерастов.

— Можно и про это,— соглашается Михайлов.— Перед тем как уйти в разведку, нам был дан приказ: при случае захватить «языка». И случай такой подвернулся. Видим, стоит часовой. Только уж больно близко он к блиндажу держался. Пришлось долго ждать, пока понадобилось ему по малой нужде отойти. Тут уж мы и навалились. Рот ему законопатили, самого спеленали веревками, оттащили в сторонку — лежи пока, дожидайся. А сами план заканчивать пошли. Блиндаж ликвидировали большим зарядом; у двери его заложили. Под этот салют и оба танка гранатами взорвали. Такой огонь полыхнул!.. Когда совсем уходили, слышали, как две маленькие мины сработали. Значит, еще двое фашистов окачурились либо в калек превратились. Всего, считай, значит, не меньше пятнадцати оккупантов на нас четверых пришлось да один пленный. Вы, товарищ начальник, в зачетную книжку нам это занесите...

Не помню уж теперь, выполнил ли я эту просьбу Михайлова, но, перечитывая запись его рассказа, словно опять повстречался с ним. Будто живой встал он перед моим мысленным взором — степенный, неторопливый, рассудительный, каким и подобает быть истинному саперу.

Сохранились в памяти и многие другие мои сослу­живцы, проявлявшие в те дни удивительную смекалку и изобретательность.

В инженерном батальоне майора П.А. Заводчикова надумали истреблять неприятеля с помощью служебных собак с вьючной миной. Командир батальона и профессор П.П. Кобеко сконструировали остроумный штыревой взрыватель на вьюке-заряде. Вожатые натренировали собак бежать из нейтральной полосы к немецким траншеям, искать там землянки и лезть под нары. В этот момент взрыватель и срабатывал. В феврале Заводчиков провел несколько таких ночных вылазок. Они вызвали панику в немецких траншеях. После каждого такого случая беспорядочная стрельба и вспышки ракет не утихали обычно всю ночь.

А вот еще один пример изобретательности саперов.

В нейтральной полосе около станции Лигово остались два полузатопленных танка КВ. Начальник инженерных войск 42-й армии полковник Н.Ф. Кричевский решил вытащить их. Но дело это не простое. Местность вокруг ровная, как стол. Фашистам все видно даже ночью. Темноту они ракетами разгоняют. И пулеметы у них близко — за полотном железной дороги.

— Тут братцы, честь наша саперная задета, — усмехнулся капитан Котов, когда кто-то из танкистов выразил сомнение в возможности вытащить эти машины.— Ну Что ж, попробуем.

В первую очередь капитан обследовал место затопления танков. Глубина была невелика, но машины затянуло льдом. Одна из них лежала вверх гусеницами.

Внимательно оглядевшись, Котов понял, что незаметно подвести к берегу тягач нельзя. Вытаскивать танки придется лебедками.

Начали комплектовать рабочую команду. Для подготовительных работ набрали группу из добровольцев. Возглавили ее военпред Ижорского завода старший техник-лейтенант Михаил Андреевич Розанов и такелажник Адмиралтейского завода Михаил Алексеевич Пантелеев. В помощь им выделили взвод саперов под командованием младшего лейтенанта Льва Ароновича Кейдаля. Все необходимые приспособления — две лебедки, блоки, механические тали и тросы — достали на Адмиралтейском заводе.

В одну из ночей саперы создали вокруг места затопления снежный вал: и маскировка хорошая, и какая ни на есть защита от осколков. Через него потом пропустили тросы, предварительно выкрасив их в белый цвет. Все это делалось, разумеется, под пулеметным, минометным и артиллерийским огнем. Трос неоднократно перерубало осколками, и его приходилось сращивать.

Наконец подготовительные работы закончились. Стали тащить перевернутый танк. Он — ни с места. И тут-то родилась дерзкая идея: вытолкнуть его взрывом на выброс.

Рассчитали заряд. Один из саперов спустился под воду, заложил взрывчатку под башню. Перед тем как произвести взрыв, тросы натянули до отказа, чтобы танк вытолкнуло в нужную сторону.

К общей радости, после взрыва он отлетел точно на предназначенное ему место и, главное, встал на гусеницы. Только башню отбросило метров на пять в сторону.

Вторую машину вытащили уже, быстрее, с помощью лебедки. Потом танкисты отбуксировали оба танка. А на Кировском заводе рабочие быстро привели их в порядок, и уже через несколько дней КВ эти вернулись в строй.

Не обходилось и без курьезов. В полосе 23-й армии финны многократно пытались взорвать некоторые наши доты. Попытки эти кончались для них плачевно: каждый раз они оставляли возле наших укреплений семь — десять трупов своих солдат. Но и нашим разведчикам проникнуть в глубину финской обороны тоже не удавалось.

Командующий армией А.И. Черепанов попросил однажды выделить ему для участия в ночном поиске саперов-разведчиков из 106-го инженерного батальона, прославившегося по всему фронту своими дерзкими вылазками в тыл неприятеля. Саперов повел в разведку заместитель командира батальона старший лейтенант И.И. Соломахин. Разведчик он был многоопытный, но на сей раз страшно оконфузился: вернулся не только с пустыми руками, а и с голыми ногами. Случилось это так. Между нашими и финскими боевыми порядками разведчики столкнулись с равновеликой разведгруппой противника. Завязался рукопашный бой. Соломахину удалось оглушить ударом автомата вражеского солдата. Но тут он сам попал в ловушку — наступил на малозаметную проволочную сеть и упал. Пока поднимался, оглушенный им финский солдат очнулся и сам поволок Соломахина к неприятельским окопам. Старший лейтенант не растерялся и всадил вражескому разведчику нож в бок. И тут только ощутил, как замерзли ноги. Глянул, а на них нет валенок, — видно, застряли в сети-ловушке. Так и пришлось Соломахину налегке прыгать через сугробы.

Незаметно пришла весна и принесла нам новые хлопоты. Надо было очищать дворы, улицы, скверы, парки от всяческих отбросов. При тщательном осмотре обезлюдевших, заваленных снегом и залитых водой квартир и убежищ нередко наталкивались на трупы. Зимой они лежали закоченевшими и никому, собственно, не мешали, но, когда стало пригревать солнце, неубранные трупы и различные нечистоты могли стать источником опасных эпидемий.

По призыву партийных и советских организаций ленинградцы дружно поднялись на борьбу и с этим опасным злом. К концу марта на очистке дворов, улиц и запустелых домов работали триста тысяч человек.

А фашистские завоеватели продолжали свое черное дело — истребление мирного населения. Днем и ночью город подвергался новым и новым варварским обстрелам и бомбардировкам с воздуха. В январе в жилых кварталах разорвалось около трех тысяч тяжелых снарядов, в феврале — около пяти, в марте — семь с половиной тысяч.

К сожалению, наше противодействие врагу в этом отношении носило пока пассивный характер. Для действенной борьбы с его осадной артиллерией необходимо было расходовать ежемесячно по крайней мере десять-двенадцать тысяч снарядов крупных калибров. А мы получали их не больше двух с половиной тысяч.

Положение стало несколько улучшаться, когда начальником штаба артиллерии фронта стал полковник Г.Ф. Одинцов. Энергичный и деятельный, Георгий Федотович централизовал управление огнем всех тяжелых систем и сумел по-хозяйски распорядиться дефицитными боеприпасами.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НОВЫЙ КОМАНДУЮЩИЙ

В штабе фронта к весне 1942 года сложился дружный, опаянный коллектив. И душой его был, конечно, генерал-майор Д.Н. Гусев. В отношениях с начальниками родов войск и служб Дмитрий Николаевич соблюдал, как у нас говорили, принцип «открытых дверей». У Гусева практически не хватало времени на персональные разговоры с нами, а у нас не было надежды дождаться, что он освободится когда-нибудь от телефонных и телеграфных переговоров, от шифровок и карт. Поэтому, как я уже отмечал, мы чаще всего собирались у него «скопом». Особенно люд­но в кабинете начальника штаба бывало часов в шесть утра. Это время по фронтовым понятиям считалось примерно концом «рабочего дня».

Дмитрий Николаевич тщательно скрывал ото всех, что у него болят ноги. Был всегда оживлен, деятелен, а главное, приветлив. Казалось, он радовался приходу любого из нас. И только когда в кабинет набиралось слишком уж много посетителей, Гусев вынужден был порой «спасаться бегством».

— Подходящая собралась семейка, — говорил в таких случаях Дмитрий Николаевич, поднимаясь из-за стола. — Ну вот что, други мои, разберитесь здесь пока между собой сами, а я тем временем к товарищу Жданову схожу.

И мы начинали «разбираться». Новый командующий артиллерией полковник Г.Ф. Одинцов, новый командующий ВВС генерал С.Д. Рыбальченко, начальник оперативного отдела генерал А.В. Гвоздков уточняли обстановку, договаривались о порядке взаимодействия войск. Все мы сработались настолько, что с полуслова стали понимать друг друга. К моменту возвращения Гусева у нас обычно было уже готово согласованное решение по всем вопросам. Начальнику штаба оставалось только либо подтвердить его целиком, либо внести отдельные поправки в наши планы и проекты срочных приказов.

Командующий фронтом генерал-лейтенант М. С. Хозин редко бывал в Ленинграде. Большую часть времени ему приходилось отдавать руководству войсками за Ладогой. Поэтому в повседневных наших делах слово на­чальника штаба фронта было, как правило, последним словом. А с вопросами, имеющими принципиальное зна­чение, мы шли к А. А. Жданову или А, А. Кузнецову. , Жданов в деталях знал положение почти в каждой дивизии, часто встречался с командующими и членами военных советов армий. В любое время суток в его ка­бинете можно было встретить представителей из войск, директоров заводей, научных работников, писателей, пропагандистов. Зимой 1941/42 года он больше всего уделял внимание ладожской «дороге жизни», организа­ции питания голодающему населению.

Алексей Александрович Кузнецов занимался главным образом оборонительным строительством и вооружением. По роду моей службы мне больше всего приходилось иметь дело именно с ним, и я сохранил самые теплые воспоминания об этом неутомимом труженике, очень волевом, порой даже излишне резком и в то же время для каждого доступном партийном руководителе, вникавшем во все детали нелегкой солдатской службы.

Добрую память по себе оставил у меня секретарь областного комитета партии Терентий Фомич Штыков. Он тоже был членом Военного совета фронта и зимой 1942 года вел под руководством А.Н. Косыгина огромную работу по доставке в Ленинград продовольствия. От Кузнецова он отличался неторопливостью, внешним спокойствием, но, когда в интересах дела требовалось проявить характер, оказывался таким же настойчивым и неуступчивым.

Сплочению всего руководящего состава фронта немало способствовали установившиеся в Смольном очень демократические бытовые порядки. Общий для всех обед в столовой с обязательным приемом соснового отвара от цинги. Привычный дележ хлебного пайка на три ломтика: на утро, на день и на вечер. Если кому удавалось побывать за Ладогой, обязательно привозил чесноку и делил на всех поровну.

В первых числах апреля 1942 года стало известно, что к нам едет новый командующий фронтом генерал-лейтенант артиллерии Леонид Александрович Говоров. Имя это нам мало что говорило. Чего греха таить, даже к концу первого года Великой Отечественной войны многие из нас, в том числе и автор этих строк, сорокалетний тогда полковник, были наслышаны лишь о весьма узком круге наших высших командных кадров. Знали К.Е. Ворошилова, С.М. Буденного, С.К. Тимошенко. Имели какое-то представление еще о некоторых военачальниках.

А Говоров?.. Кто он? Лишь незадолго до того эта фамилия несколько раз мелькнула в сводках Совинформбюро. Из сводок явствовало, что в битве под Москвой Л.А. Говоров командовал армией, отличившейся в разгроме неприятеля на Можайском направлении.

Все набросились с расспросами на Георгия Федотовича Одинцова:

— Вы, артиллеристы, лучше знаете друг друга...

Ко всеобщему удовольствию, оказалось, что Георгий Федотович с 1938 года служил вместе с теперешним нашим командующим в Военно-артиллерийской академии имени Ф.Э. Дзержинского. По рассказам Одинцова, это был тогда один из лучших преподавателей. Но характер его находился в вопиющем противоречии с фамилией.

— Двух слов не выжмешь, — вспоминал полковник.— А улыбки на его лице, кажется, никто никогда не видел.

И уж, конечно, больше всего нас удивило то, что новый командующий фронтом — беспартийный. [1 июля 1942 года Л. А. Говоров подал заявление о приеме в партию, и парторганизация штаба фронта удовлетворила его просьбу Центральный Комитет ВКП(б) вынес решение принять Л.А. Говорова в члены партии без прохождения кандидатского стажа — Прим авт.]

Откровенно говоря, первое знакомство с Л.А. Говоровым не вызвало у меня большого удовольствия.

Получилось так, что докладывать я должен был тогда только неприятное. Состояние инженерной обороны по всему кольцу блокады было далеко не блестящим. Многие позиции оказались в низинах, залитых вешней водой. Затонули и некоторые минные поля. Сеть траншей не развита. Ослабшие в результате недоедания солдаты не занимались оборонительными работами, а население пришлось освободить от них еще в декабре. Инженерные и понтонные части в жестоких боях у Невской Дубровки потеряли много людей и почти все переправочные средства.

У Говорова заходили желваки на скулах. Он сидел, положив руки на стол, и разминал пальцы, словно они озябли. Изредка посматривал исподлобья на меня. Серые глаза неприветливы, порой кажутся даже злыми. Лицо бледное, несколько одутловатое. Темные с проседью волосы тщательно расчесаны на пробор. Коротко подстриженные усы.

За все время доклада он ни разу не перебил меня вопросом или репликой. И только когда я закончил, тихо, словно про себя, буркнул:

— Бездельники...

Инженерным начальникам всегда чаще перепадают шишки, чем пироги и пышки. Я давно уже свыкся с этим. Но в тот раз незаслуженный упрек взорвал меня:

— А знаете ли вы, товарищ командующий, что у нас на фронте люди не в силах бревно поднять?! Известно ли вам, что такое дистрофия?

Мне казалось, что Говоров совсем не представляет себе особенностей Ленинградского фронта. Я говорил ему еще что-то очень зло и беспокойно. А он глядел на меня в упор и молчал.

Только когда у меня иссяк весь запал, он встал, прошелся по кабинету, совсем не размахивая руками, как это невольно получается у каждого, и удивительно ровным голосом сказал:

— Нервы у вас, полковник, не в порядке. Пойдите-ка успокойтесь и приходите опять через полчаса. Разговор предстоит большой, а работы у нас с вами впереди еще больше...

Тогда я не знал еще, что словцо «бездельник» в лексиконе Говорова занимает совершенно исключительное положение. Оно стало привычным с юношеских лет, когда будущий полководец репетировал ленивых учеников из богатых семей, и выскакивало у него непроизвольно в минуты раздражения. Признался он нам в этом только в конце войны, в непринужденной обстановке, когда мы, уже генералы, прослужившие с ним три года, полушутя напомнили ему, что такая «аттестация» всех нас едва ли соответствует действительности.

Но вернемся к апрелю 1942 года. Ровно через тридцать минут после моей бурной разрядки Говоров снова вызвал меня и три часа скрупулезно, километр за километром, изучал по карте всю сложную кольцевую оборону от переднего края до центра города. Расспрашивал о ходе и характере летних и осенних боев, о масштабах и специфике оборонительных работ в прошлом году. Изредка делал для себя какие-то заметки в общей тетради.

Выслушав историю крошечного плацдарма у Невской Дубровки, командующий снова посуровел и проворчал:

— Ничего там ожидать нельзя, кроме кровавой бани для нас. Надо немедленно выводить людей с левого берега...

Этот хмурый, неприветливый на вид человек быстро брал под свой контроль широчайший круг вопросов, связанных с боевой деятельностью всех родов войск, с воспитанием личного состава, с работой тыла и снабжения. В его подходе к людям всегда чувствовался строгий педагог. Он умел не перебивая слушать любого, но не терпел многословия. Указания давал очень емкие, требующие от исполнителей самостоятельно «раскинуть мозгами».

Высокую личную организованность Говорова быстро почувствовал весь штаб. Попросишь, бывало, принять с докладом, командующий сразу назначит время и вызовет точно, минута в минуту.

Неразговорчивость и сухость Леонида Александровича вначале воспринимались как подчеркнутые, а не природные особенности характера, но затем к его угрюмому виду привыкли. Жданов, Кузнецов, Штыков и другие партийные руководители с искренним уважением относились к строгому, но не обособленному от коллектива командующему фронтом.

Судьба невского плацдарма окончательно решилась в конце апреля. Эвакуация частей 86-й стрелковой дивизии с левого берега Невы осуществлялась в сложных условиях и завершилась в ледоход. В тот день, 27 апреля, мне пришлось быть на берегу. Я слышал, как прогремела на плацдарме последняя очередь наших пулеметчиков, так и не успевших переправиться.

Невский «пятачок», где с сентября 1941 года наши войска перемололи около шести немецко-фашистских дивизий, прекратил свою боевую жизнь. Пятисотметровая полоса невской воды снова стала отделять защитников Ленинграда от гитлеровцев.

Кончила свое существование и ладожская «дорога жизни». Эвакуация населения, больных и тяжелораненых продолжалась по ней тоже до конца апреля.

С одним из последних рейсов я проводил на Большую землю своего старого друга майора Алексея Писаржевского. Он лежал в машине полуживой, ничуть не беспокоясь, что повезут его по хрупкому весеннему льду. Алексей — редкого мужества человек. Ему не раз приходилось вызывать на себя огонь артиллерии. Но невозмутимое спокойствие перед опасным путешествием через Ладогу объяснялось, по-видимому, не только мужеством. Пожимая мне на прощание руку, он сказал с безысходной тоской:

— Моя песенка спета, Борис. Без меня довоюете. А жаль!..

В самую распутицу пришла директива Ставки об упразднении Волховского фронта. Трудно было постигнуть смысл этого решения. Шесть армий, растянутых на огромном пространстве от озера Ильмень до Ладоги, передавались Ленинградскому фронту, но сводились в так называемую Волховскую оперативную группу войск. Три армии, воевавшие на внутреннем кольце блокады, образовали другую группу — Ленинградскую. При этом сохранялись два самостоятельных командования со своими штабами: одно — в Ленинграде, другое — в Малой Вишере. В Малой Вишере командование группой войск возглавил генерал-лейтенант М.С. Хозин.

Для штаба фронта наступили трудные дни. Он только и делал, что уточнял по телеграфу положение и задачи Волховской оперативной группы войск, в два раза превышавшей наши силы в самом Ленинграде.

Увы, эта были пока лишь цветочки, а затем мы отведали и ягодки. Из Москвы поступила новая строгая директива: принять немедленные меры к выводу 2-й ударной армии бывшего Волховского фронта на восточный берег реки Волхов. Требование это оказалось для нас просто непосильным. 2-я ударная армия давно находилась в тяжелом положении: она оказалась почти отсеченной не только от Ленинграда, но и от главных сил бывшего Волховского фронта.

А жизнь между тем шла своим чередом. Страшная блокадная зима осталась позади, и многострадальному Ленинграду стало дышаться несколько свободнее. Населению прибавили паек. На Карповке открылась баня с парикмахерской. Где-то прошел одинокий вагончик трамвая. На Марсовом поле и в Летнем саду начали отводить участки под огороды, и во всех райкомах партии появились новые отделы — сельскохозяйственные.

Перед началом навигации на Ладоге я забежал как-то к Михаилу Васильевичу Басову и застал его за составлением плана новой эвакуации заводов. В первую минуту мне стало не по себе.

— Как же так, — растерялся я. — С чем Ленинград остается?

— А что делать? — вопросом на вопрос ответил Михаил Васильевич. — Известно ли тебе, что больше тридцати тысяч станков у нас не работает?.. Да разве только станки! Бездействуют прокатные станы, оборудование мартенов...

Пытаясь возразить ему, я рассказал о том, что видел недавно на «Большевике». Когда на заводском дворе чуть-чуть расчистили пути и один паровозик дал первый гудок, старики-мартеновцы прослезились, горячо заговорили о скором возрождении всех заводских цехов.

— Может быть, и ты тут у меня прослезишься? — сердито оборвал меня Басов. — Ишь чем пронять меня вздумал!.. Будто я не знаю, сколько поумирало тех же мартеновцев с «Большевика». — А Кировский завод возьми. Там ни одного вагранщика не осталось... Вот и приходится составлять сразу два плана: один — эвакуации, другой — организации самого необходимого нам производства. В каждом районе десятки курсов и школ организуем для обучения подростков... И вообще знай: сколько заводов ни вывози, Ленинград все равно останется промышленным центром, а рабочий класс — рабочим классом...

Свои признаки весны и у нас, в Инженерном управлении. Давно ли мы распрощались с боевыми друзьями по Невской Дубровке — метростроевцами, а теперь вот и эпроновцы уходят. На сей раз это приятные проводы. Ф.И. Крылов ведет людей на прокладку нефтепровода по дну Ладожского озера для снабжения Ленинграда горючим. И гам же на Ладоге трудятся сейчас отряды Зубкова: строят пирсы и подъездные пути.

Мне все больше нравится новый командующий фронтом. Он живет не вчерашним днем и даже не столько сегодняшним, сколько завтрашним. Правда, Леонид Александрович не раскрывал передо мной своих дальних оперативных замыслов, но задания, которые он дает, позволяют делать многообещающие выводы.

Однажды я докладывал ему принципиальную схему развития траншейной системы в дивизионных полосах обороны. Внимательно рассмотрев ее, командующий недовольно поерзал локтями, помял свои будто озябшие пальцы и поспешно заговорил:

— Не все у вас продумано. Больше заботитесь о жесткой обороне... Траншейную сеть надо постепенно развивать не только в глубину, но и вперед, в сторону противника.

Когда я прямо спросил командующего о перспективах перехода в наступление, он глянул искоса и проворчал:

— Рано вам об этом знать. У вас пока и для обороны дел хватает... Но то, что я сказал, учтите...

Изучая позиции отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов, переданных в свое время из укрепленных районов стрелковым дивизиям, Говоров заметил:

— Запущены батальоны. Будем снова превращать их в самостоятельные части и восстанавливать укрепрайоны. Это позволит высвободить и отвести с передовых позиций несколько стрелковых дивизий.

Вывод из первого эшелона в резерв целых соединений был в ту пору для нашего фронта делом новым и смелым. Вопрос этот вынесли на обсуждение Военного совета. И там нового командующего особенно решительно поддержал Т.Ф. Штыков.

— Силы надо накапливать. Они потребуются для прорыва блокады, — убежденно говорил он.

Вскоре у нас появились специальные соединения типа бригад, состоявшие из отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов. Они получили наименования и нумерацию полевых укрепленных районов и заняли наиболее прочные бетонные, броневые, дерево-каменные сооружения.

Л.А. Говоров широко развернул борьбу с немецкой осадной артиллерией. По его настоятельным просьбам улучшилось снабжение Ленинграда артиллерийскими снарядами крупных калибров, и прежний огонь «на подавление» сменился массированными ударами «на уничтожение» тех тяжелых батарей противника, которые причиняли наибольший ущерб городу. В борьбу с осадной артиллерией включились и авиаторы.

Смысл контр батарейной борьбы состоял в том, чтобы навязать вражеской артиллерии дуэль и таким образом отвлечь ее огонь от города. Но при этом следовало позаботиться о безопасности орудийных расчетов. Л.А. Говоров приказал изготовить для них специальные укрытия из корабельной стали.

Враг изворачивался, пытался менять огневые позиции. Но это мало ему помогало. Наши воздушная и звукометрическая разведки вовремя сообщали на пункты управления новые координаты целей. В результате уже к июлю интенсивность обстрела противником жилых кварталов города снизилась втрое по сравнению с весной. Лишь только ленинградцы стали оправляться от последствий зимнего голода, Военный совет фронта вновь провел мобилизацию населения на земляные работы в помощь войскам. Весь городской оборонительный обвод мы рассматривали как гигантский укрепленный район, схожий по своей структуре со старыми русскими крепостями. Каким бы анахронизмом это ни звучало в эпоху массированного применения авиации и танков, но Ленинград, по существу, стал крепостью. На юге и юго-западе роль прочных фортов выполняли ораниенбаумский обвод, Кронштадт и Пулковские высоты, на севере — железобетонный пояс Карельского укрепленного района, на востоке — невская укрепленная позиция. Сам же город был сердцем этой крепости.

Несмотря на то, что непосредственная угроза захвата Ленинграда противником отпала, мы продолжали совершенствовать внутреннюю оборону города. Говоров одобрил секторный принцип ее организации. Каждый сектор имел постоянный военный гарнизон из армейских, флотских, пограничных частей и рабочих боевых групп. Последние формировались по территориальному принципу — на предприятиях и объединялись в батальоны. В подразделениях местной противовоздушной обороны тоже была введена армейская батальонная структура.

В войсках первой линии совершенствование обороны велось с учетом уже накопленного опыта борьбы с вражескими танками, авиацией и полевой артиллерией. Создавались специальные противотанковые районы и опорные пункты, где огневые средства сочетались с сильными инженерными заграждениями. Для повышения прочности броневых сооружений мы стали «одевать» их срубами, а промежутки между бревнами и броней заполнять камнем.

День за днем, неделя за неделей наращивалась устойчивость и живучесть обороны.

Вначале не все с должным рвением относились к этому. Вместо того чтобы тщательно укреплять свои позиции, улучшать каждый метр вырытых траншей, кое-кто хотел бы сразу идти в наступление. Но настойчивость Л. А. Говорова и здесь принесла нужные плоды. Командиры вошли в азарт, между ними развернулось истинное соревнование за лучшее оборудование своей полосы, своего участка. Весь передний край исполосовали глубокие траншеи и ходы сообщений. Им присваивали названия, как улицам и переулкам. Чтобы не путаться в возникшем лабиринте, расставляли указки. Теперь уже не только от командного пункта полка, но даже и от КП дивизии можно было дойти не нагибаясь до любой точки переднего края. И это, конечно, заметно снизило потери от огня противника.

Как-то в 109-й стрелковой дивизии [осенью 1941 года 2-я дивизия НКВД была переименована в 109-ю стрелковую] мне довелось быть свидетелем любопытного разговора. Только что закончился очередной артиллерийский налет против, и полковник Папченко «висел на телефоне», выясняя последствия. Из одного полка доложили, что у них особенно досталось роте старшего лейтенанта Орехова. В ее расположении разорвалось свыше двухсот снарядов.

— А потери есть? — допытывался полковник. — Что? Один убит и двое ранены? Так, может, там укрытия слабы или опять люди зря наверху болтались? Имейте в виду, я из вашего Орехова семечек наделаю?! На что это похоже: за пятнадцать минут ерундового обстрела трех человек теряем! — Папченко распалялся все больше, лицо его стало пунцовым. — Скажи-ка мне, пожалуйста, — допрашивал он командира полка,— сколько метров траншей сегодня вырыли?.. Отчетами меня не корми. К чертовой матери твои бумажки, я не счетовод. Сейчас сам приду к Орехову. И ты туда иди, там отчитаешься...

Л.А. Говоров решил побывать в Приморской группе войск — на ораниенбаумском плацдарме. Лететь туда пришлось ночью на У-2. В одном самолете находились командующий и заместитель начальника штаба фронта генерал-майор А.В. Гвоздков, в другом — мы с Г.Ф. Одинцовым, недавно произведенным в генералы. Близкие разрывы вражеских зенитных снарядов пощекотали нам нервы, но все обошлось благополучно.

Знакомство с состоянием дел в группе было не из приятных. Почти полгода никто из руководящих работников фронтового управления не мог выбраться на этот участок, отрезанный от главных сил фронта. После осенних боев и перегруппировок на ораниенбаумском плацдарме остались четыре сильно поредевшие дивизии, совсем немного артиллерии и танков. Хорошо еще, что помогали береговые форты Балтийского флота, объединенные в так называемый Ижорский укрепленный район КБФ.

Командующий группой генерал-майор А.Н. Астанин и его штаб плохо знали противника, совсем не занимались разведкой. На многих участках боевого соприкосновения с неприятелем не было в течение всей зимы, ширина «нейтральной полосы» достигала местами нескольких километров. Артиллерия располагалась без системы, танки не имели оборудованных позиций для засад.

— Лапу, что ли, здесь сосали зимой? — резко бросил Говоров.

Гвоздков, Одинцов и я глубоко сознавали свою вину за все эти неурядицы. Но вопреки нашим ожиданиям командующий не учинил нам заслуженного разноса. Его острые, прямые вопросы, в которых раскрывались упущения, действовали куда эффективней. Лишь перед отъездом он позволил себе опять буркнуть что-то о «бездельниках».

2

В середине июля у нас началась энергичная подготовка к наступательным действиям.

Л.А. Говоров загостил на Пулковских высотах, подолгу находился там на наблюдательном пункте командира 109-й стрелковой дивизия полковника М. Д. Папченко. Однажды, возвращаясь оттуда, заехал в штаб 42-й армии и в разговоре с ее командующим генерал-майором И.Ф. Николаевым прямо спросил:

— Вас устраивает положение войск под Урицком? Иван Федорович давно хотел потеснить там противника и потому оживился:

Для нас этот Урицк как бельмо на глазу. У Папченко руки чешутся, да сил маловато. А по-моему, уж если начинать, то и Старо-Паново надо освобождать. В будущем оно тоже станет хорошим исходным пунктом для наступления.

Тогда готовьте частную операцию, — распорядил­ся Говоров. — Используйте для атаки часть сил сто девятой и восемьдесят пятой стрелковых дивизий. Весьма важно выровнять изломанную линию переднего края на правом фланге.

Бои за овладение Старо-Пановом и Урицком начались 20 июля. В первый день наступление развивалось успешно и нашим войскам удалось освободить поселок Старо-Паново. Чтобы стабилизировать положение, оккупанты стали перебрасывать к Урицку подкрепления. Генерал Николаев тоже ввел в бой все свои резервы.

Через несколько дней активизировался колпинский участок в полосе 55-й армии. Части 56-й и 268-й стрелковых дивизий штурмовали здесь опорный пункт Ям-Ижора„

Таким образом, в первых числах августа уже четыре стрелковые дивизии вели наступательные бои.

Правда, территориальный успех этих частных операций был незначительным. Войска 42-й армии закрепились в восточной части поселка Старо-Паново на берегу речки Дудергофка да захватили первые траншеи противника у станции Лигово и на восточной окраине Урицка. Войска 55-й армии овладели поселками Путролово и Ям-Ижора.

Как раз в эти дни Ставка предупредила Говорова о начавшейся переброске под Ленинград из Крыма крупных сил армии генерал-фельдмаршала Манштейна. Действительно, скоро наши разведчики и партизаны, заметили перегруппировку войск противника и обнаружили совершенно новые части. В районе Тосно и Вырица появились 5-я горнострелковая, 61-я пехотная и 250-я испанская «голубая» дивизии. Из Красногвардейска донесли о сосредоточении до сих пор неизвестных там 12-й танковой дивизии и 185-го штурмового дивизиона. Под Ленинградом появились осадные орудия большой мощности, в том числе и 420-миллиметровая «Берта». Стало ясно, что враг создавал новую ударную группировку, нацеленную на город.

Этому благоприятствовала тяжелая обстановка, сложившаяся на юге страны. От сводок Совинформбюро ныло сердце. Пали Крым и Донбасс. Гитлеровцы форсировали Дон, прорвались к Северному Кавказу и Волге.

Но, несмотря на все это, в войсках уныния не замечалось. Наоборот, бойцы и командиры горели желанием помочь товарищам по оружию, активными действиями отвлечь часть вражеских сил на себя. Подумывали об этом и мы в штабе, не оставляя сокровенную мечту о большом ударе с целью прорыва блокады.

И вот 7 августа генерал Гусев проговорился.

— Ну, други мои, кажется, и у нас начинаются горячие денечки. Волховский фронт [Упраздненный директивой Ставки от 23 апреля 1942 г. Вол­ховский фронт был опять восстановлен 9 июня 1942 г.] готовит наступление на Синявино. Нам предстоит наносить вспомогательный удар навстречу ему.

Больше, сколько мы ни просили, он ничего не сказал. Только хитро улыбался:

Не торопитесь, всему свое время.

Раз навстречу волховчанам, значит, опять по старому пути, с форсированием Невы? — высказал предположение генерал Баранов, новый командующий бронетанковыми войсками.

— Может, ты знаешь другую дорогу? — улыбнулся Гусев. — Я, брат, премию бы выдал тому, кто укажет ее. За Старо-Паново больше недели дрались, а дальше Дудергофки не ушли. Делай сам вывод...

Два дня спустя нас вызвал Л.А. Говоров. И тут всем стало ясно, что командующий как раз не хочет наступать по старому пути, через Неву.

— Удар осуществим вдоль левого берега Невы, от Колпино в направлении Усть-Тосно и далее на Мгу, — заявил он.

Замысел Леонида Александровича был прост.

— Имейте в виду, — предупреждал он, — многое будет зависеть от того, сумеем ли мы сразу захватить шоссейный мост через реку Тосна. С этой целью высадим десант на катерах. Внезапность должна стать нашим союзником.

Сообщив зачем сроки готовности операции, назван силы, которые в ней должны участвовать, командующий предложил немедленно приступить к разработке плана и отпустил нас.

Мы, не сговариваясь, сразу все направились к Гусеву.

Быстро прикинули соотношение сил. Выяснилось, что по пехоте на участке предполагаемого прорыва может быть создан лишь полуторный перевес.

— И танков у генерала Баранова только одна бригада. Выходит, на вас вся надежда, — обратился начальник штаба к командующим ВВС и артиллерией.

Генерал С.Д. Рыбальченко заявил, что он может выделить для поддержки пехоты не больше ста самолетов.

Не жирно! — резюмировал Гусев. — Ну а у тебя как, Георгий Федотович?

Создадим тройное превосходство в орудиях и тяжелых минометах, — уверенно ответил Одинцов.

Когда расходились, Гусев предупредил меня:

— Ты, брат, все-таки готовь переправочные средства у Невской Дубровки. Хотя бы на одну дивизию.

Я вас не понимаю, Дмитрий Николаевич. Какой в атом оперативный смысл?

Командующий приказал держать там наготове семидесятую дивизию. Мы ее перебросим через Неву для удара во фланг противнику, когда основные силы пятьдесят пятой армии начнут развивать успех.

Наступило 19 августа. За десять без малого суток мы успели во всех деталях продумать и неплохо организовать инженерное обеспечение предстоящей операции. 367-й и 53-й армейские инженерные батальоны назначены иа усиление стрелковых дивизий, форсирующих реку Тосна. Один саперный взвод пойдет в составе десанта на катерах, чтобы разминировать мосты. Старейшие и наиболее испытанные в прошлых боях 41-й понтонный и 106-й инженерный батальоны вступят в дело в составе главных сил 55-й армии при развитии успеха.

106-м батальоном теперь командует майор И.И. Соломахин. Из сугубо гражданского инженера-строителя, любителя поспорить даже там, где не положено, выработался смелый, энергичный, дисциплинированный командир. Только неделю назад батальон освободился от строительства фронтового командного пункта, и уже после этого Соломахин успел перебросить через Ладожское озеро новый легкий понтонный парк, подготовить автотранспорт.

Так же слаженно действуют и другие наши части. За год войны инженерные войска обогатились огромным опытом. Лучше стало у нас и с материальной частью.

В приподнятом настроении явился я на фронтовой артиллерийский наблюдательный пункт. Он находится прямо в траншее на правом берегу Невы, как раз против моста, который будет атаковать десант. На НП хозяйничает, Г.Ф. Одинцов. Здесь же находятся С.И. Лисовский и несколько человек из штаба 55-й армии!

Над Невой — гул артиллерийской канонады. Это орудия прямой наводки наносят удары по огневым точкам на левом берегу реки. Катера с десантом идут вверх по Неве из Корчмино и скоро должны поравняться с нами.

Химики ставят дымовую завесу. Она заволакивает весь фарватер Невы и оба берега. Огонь орудий прямой наводки стихает. На воде уже слышен шум катерных моторов.

На бреющем полете прошла группа краснозвездных штурмовиков. Высоко в небе кружит четверка истребителей.

Прислушиваясь ко всем этим звукам, я думаю о своем. Найдут ли катера в дыму намеченные места высадки? Подавлена ли противодесантная оборона немцев? Сольются ли удары передовых частей 85-й стрелковой дивизии на левом берегу Тосны с атакой десанта?

Во время ночной разведки саперы капитана Ерастова наткнулись на маленькую землянку в овраге. От нее к мосту на шоссе тянулись две нитки электрического провода. Мы решили, что это подрывная станция. Сейчас по ней бьет наша батарея.

На том берегу послышался треск автоматов, несколько взрывов гранат. Дым становится реже. Нам уже виден начавшийся там бой. Кажется, оккупанты ждали атаки с суши, а не с Невы. Позиции 85-й стрелковой дивизии — в огне и, дыму. Девятки «юнкерсов» успели трижды бомбить занятый ею клочок земли. Зато высадившийся с катеров десант почти не встретил сопротивления. Катера разворачиваются и уходят в следующий рейс.

Взволнованные удачей, мы с Лисовским собираемся дать Соломахину команду вести буксиром вдоль Невы легкие понтоны. Может быть, уже сегодня ночью глазным силам 55-й армии удастся прорваться через реку Тосна? А там, глядишь, недалеко и Мга!

Но тут Одинцова вызывает к телефону командующий фронтом. Георгий Федотович начал было доклады­вать об успехе десанта, но вдруг осекся. Голос его изменился.

— Слушаюсь, товарищ командующий! Сейчас же еду туда, — говорит генерал и кладет трубку. Оказывается, полки 85-й стрелковой дивизии, попав под удар авиации и артиллерии противника, залегли.

Вместе с Одинцовым в штаб 55-й армии отправляюсь и я.

К моменту нашего приезда туда обстановка несколько изменилась, 85-я стрелковая дивизия, хотя и с большими потерями, все же разгромил а фланговый узел обороны противника в поселке Усть-Тосно. 942-й полк 268-й стрелковой дивизии форсировал реку Тосна и закрепился на крохотном плацдарме.

Шоссейный мост тоже удалось захватить. Но он оказался пристрелянным. Два первых танка, выскочившие на него, оказались подбитыми и загородили путь другим. Вытащить их не удавалось, настолько сильным был артиллерийский и пулеметный огонь.

Как и месяц назад, в Старо-Пановской операции, бои под Усть-Тосно приняли затяжной характер. Сказывалось прибытие к противнику свежих наземных частей, а главное, его преимущество в авиации.

Тогда я еще не совсем ясно понимал, что на невском участке завязываются события, выходящие за рамки частной операции. 11-я немецкая армия в те августовские дни заканчивала сосредоточение для наступления под Ленинградом. И наши активные действия имели своей главной целью сорвать этот вражеский замысел, заставить войска, готовившиеся к наступлению, втянуться в оборонительные бои.

Но 5 сентября произошло неожиданное осложнение. Меня срочно вызвал командующий фронтом и приказал ознакомиться у начальника штаба с новым планом операции,

— Будем форсировать Неву тремя стрелковыми дивизиями и одной бригадой, — объявил он. — Срок под­готовки — трое суток.

Судя по тону, каким было сказано о трех сутках, я понял, что «сюрприз» этот преподнесен сверху. Причины возврата к лобовому удару через Неву в районе Невской Дубровки выяснились уже в ходе спешной перегруппировки войск. Дело в том, что 8-я армия Волховского фронта, начав наступление на Сивявино, довольно далеко продвинулась вперед и стала угрожать тылам вражеской ударной группировки. Гитлеровцы оказались вынужденными бросить против нее часть дивизий, прибывших из Крыма для штурма Ленинграда. Удар по синявинской группировке врага из-за Невы должен был обеспечить развитие успеха Волховского фронта.

Спешка, с которой все это проводилось, объяснялась, видимо, и тем, что к тому времени вступила в критическую фазу грандиозная битва на Волге. Активизируя боевые действия на Северо-Западном направлении, наше Верховное командование стремилось тем самым воспре­пятствовать подтягиванию к Волге подкреплений с других фронтов.

Но как бы то ни было, трех суток, данных нам на подготовку к удару в районе Невской Дубровки, было явно недостаточно. На долю дивизий, которым предстояло осуществить его, приходились считанные часы. Остальное время поглощалось органами управления фронта и армии.

Несколько раз менялись варианты оперативного построения войск. Лишь 7 сентября Л.А. Говоров принял окончательное решение: в первом эшелоне Неву форсируют 46-я и 86-я стрелковые дивизии, во втором эшелоне следует 11-я стрелковая бригада, в третьем — 70-я стрелковая дивизия.

Станислав Игнатьевич Лисовский, расчерчивая проект плановой таблицы форсирования, задал каверзный вопрос:

— Какой процент потерь переправочных средств брать в расчет на первый рейс?

— Бери сто, не ошибешься, — мрачно посоветовал Пилипец.

Если гребцами будут саперы, то можно, пожалуй, рассчитывать на возврат половины лодок, — раздумывал вслух Лисовский. — Но хватит ли у нас гребцов-саперов, вот в чем вопрос?

Подсчитали все свои возможности и едва-едва наскребли переправочных средств для войск первого эшелона.

— А если потери превысят наши расчеты, что тогда? — волновался Пилипец.

— Оттянуть надо операцию, — выразил общее настроение Лисовский. — Тогда можно было бы заготовить побольше переправочных средств, подучить людей. Не следует забывать, что в частях у нас много казахов, которые плавать совсем не умеют и, поди, боятся воды.

Вняв этим разумным доводам, я решил идти к командующему и попросить у него отсрочки на три — четыре дня.

— Это исключено, — отрезал Говоров. — Операция Волховского фронта развивается полным ходом. — Потом недовольно заметил: — Что же, по-вашему, артиллеристы бездельничать будут? Так сразу и дадут противнику уничтожить все лодки и понтоны?

Для меня стало ясно, что дальнейшие разговоры на эту тему бесполезны. Надо было отбросить все сомнения и сделать максимум того, на что способны.

В штабы Невской группы и дивизий, готовившихся к наступлению, выехали для оказания помощи десятки работников фронтового аппарата. Поспешил туда и я.

Передо мной опять знакомые места, где год назад защитники Ленинграда столкнули на воду первые лодки и понтоны. Сто восемьдесят суток — осень, зиму и часть весны вплоть до ледохода — не прерывалось здесь движение через Неву, не затихали кровопролитные бои на плацдарме. А теперь с реки доносилась лишь вялая перестрелка. И противник, и наши зарылись глубоко в землю. Только в стереотрубу или в бинокль можно изредка заметить на той стороне мелькнувшую фигуру солдата, вспышку выстрела, темную пасть амбразуры.

Лисовский подошел к большой воронке:

— Помните, что здесь было?

— Кажется, наш штаб, — неуверенно отвечаю я. Лисовский советует командиру батальона майору И.А. Гультяеву снова зарыть на этом месте бревенчатый сруб для командного пункта.

Г.Ф. Одинцов еще не знаком с Невской Дубровкой, но его наметанный глаз быстро все замечает. Прильнув к стереотрубе, пристально разглядывает Георгий Федотович железобетонную громаду главного корпуса 8-й ГЭС. Высокие насыпи эстакад делают это сооружение похожим на старинную крепость, укрывшуюся за земляными валами. На чердаках там, несомненно, разместились наблюдательные пункты противника, а в первом этаже оборудованы, наверное, огневые позиции для орудий и минометов. Стены электростанции избиты снарядами настолько, что куски бетона свисают на прутьях арматуры, словно клочья изорванной одежды.

— Осиное гнездо... Измаил какой-то. Расхлопать бы все это тяжелыми авиабомбами, — говорит Одинцов.

Нам уже известно, что Л. А. Говоров принял решение форсировать Неву в светлое время, перед вечером. Начинать операцию с рассветом было опасно из-за господства противника в воздухе. А вечером у вражеской авиации не будет времени развернуться.

Минуло 8 сентября. Настала последняя ночь перед наступлением. На берегу еще продолжается большое движение. Противник нервничает: беспорядочно ведет артиллерийский и минометный огонь по площадям, чаще обычного освещает реку ракетами. Чувствуется, что скрыть подготовку к форсированию Невы нам не удалось.

Уже два часа, а мы все еще ведем пересчеты количества лодок и понтонов. На командный пункт продолжают поступать противоречивые сведения о готовности войск. Возникают недоразумения. Инженерный отдел Невской группы считает, что в 86-ю стрелковую дивизию доставлено все, что положено для трех передовых батальонов. Но когда Говоров требует от командира дивизии полковника Федорова личного подтверждения, тот начинает путаться и затем докладывает, что часть лодок у него уже выведена из строя. Федоров распорядился переключить под пехотный десант понтоны, предназначенные для артиллерии и танков. Приходится спешно изменять план паромных переправ.

Командир 46-й стрелковой дивизии генерал Е.В. Козин уверенно сообщил о полной готовности переправочных средств. А через десять минут оттуда приходит член Военного совета фронта Т.Ф. Штыков, и мы узнаем нечто иное:

— Лодки и понтоны Козика еще около развалин школы. Если не принять мер, их до рассвета не успеют к берегу поднести. Надо, товарищ Бычевский, помочь Козику.

Терентий Фомич Штыков умеет вникнуть в дело. Его на кривой не объедешь. Экспансивный бригадный комиссар Шиншашвили, член Военного совета Невской оперативной группы, с увлечением докладывает, что во всех частях идет массовый поток заявлений с просьбой принять в партию, везде проведены митинги, все бойцы настроены по-боевому. Штыков, не перебивая, дожидается конца этого доклада, а затем говорит:

— Это верно, товарищ Шиншашвили. И я присутствовал на митинге в одиннадцатой бригаде. Там Артыбаев, казах, хорошо сказал о борьбе всех национальностей за город Ленина. А потом стал я беседовать с ним один на один, он и признался мне откровенно: «Огня не боимся. Пулемета, орудия не боимся. Драться будем. А вот воды боимся. Грести веслами не умеем. Как быть, если лодка тонуть станет?»

— Я комиссару бригады Антонову дал указание выдать казахам побольше спасательных кругов, Терентий Фомич, — оправдывается Шиншашвили.

И это верно. Но бойцы-казахи не умеют ими пользоваться. Они просят посадить с ними в лодки русских солдат... А потом вы знаете, что когда лодки несли к берегу, то уключины растеряли? А ведь казах не знает даже, что такое уключина. Пожалуйста, с работниками политотдела займитесь этим, пока не поздно...

Незаметно подкрадывается рассвет. Скоро на берегу все должно замереть. А там все еще пересчитывают весла, уключины, спасательные пояса.

У телефонистов свои заботы: «Болото» не отвечает «Топору», «Топор» — «Сапогу». А все оттого, что провода не успели запрятать поглубже в стенки траншей. Протащили там лодки и порвали все. В последние минуты устраняются и эти огрехи.

Выхожу и я на берег. Последние часы перед боем. Шагаю по траншеям. Присматриваюсь, где, что и как делается по моей инженерной части. Прислушиваюсь к голосам.

Вот комиссар полка передает бойцам небольшой красный флажок — символ нашего революционного знамени. Бойцы хотят взять его с собою в лодку, а затем водрузить на главном корпусе 8-й ГЭС.

В другом месте слышу разговор о письмах родным:

— Политрук сказал, что нельзя указывать место, где воюешь. А может, это последнее мое письмо!

Бойцу советуют:

— Напиши, что город — известный всему миру, и про реку.

А если подумают о Волге? Там тоже сейчас бои — будь здоров!

— Ну, брат, Ленинград с другим городом не перепутают. Скажи, что воюешь там, где Ленин был...

В понтонном батальоне Гультяева встречаю санитарного инструктора Люсю. Маленькую, с рябинками на лице, с темно-карими глазами. Она обходит командиров, раздает индивидуальные пакеты. Люся хорошо помнит Невскую Дубровку 1941 года. Когда перепадет свобод­ный час и можно будет присесть отдохнуть где-нибудь в уголке тесной землянки, она, вероятно, с болью в серд­це вспомнит солдат, которых сейчас уже нет в живых. А о себе, о том, что ей самой завтра придется ползать среди разрывов, перевязывать раненых, таскать на себе тяжелые изувеченные тела, Люся если и задумывается, то только на минутку...

В первые часы форсирования мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским были на разных наблюдательных пунктах. Лисовский в полосе 86-й стрелковой дивизии, на Бумажном комбинате. Я — около устья ручья Дубровка, где сосредоточились передовые батальоны 46-й стрелковой дивизии. Установили телефонную связь с комендантами переправ и между собой.

В 16.00 началась артиллерийская подготовка. Одинцов предполагал, что триста орудий и минометов за два часа смогут подавить огневую систему противника хотя бы на время первого рейса. Но он просчитался.

Как только саперы стали подносить понтоны к реке, гитлеровцы произвели массированный огневой налет по самой кромке нашего берега. Заговорила артиллерийская группа противника из района Мустолово, давно пристре-лявшая эти места. А мы не можем даже поставить ды­мовую завесу — на наше несчастье, ветер от противника.

Звонит Лисовский:

— Гультяев вынес понтоны на воду, а пехота на посадку еще не вышла. Ее задерживает огонь противника.

То же самое я вижу и в 46-й стрелковой дивизии. Саперы капитана С.С. Мороза волоком тянут к воде боль­ше пятидесяти деревянных лодок. Тут и там среди них взметается земля от минометных разрывов. Уже заговорили немецкие пулеметы.

Звоню на командный пункт дивизии:

— Давайте людей на посадку!

Ответ не очень вразумительный:

— В частях большие потери командного состава.

Принимаются меры, чтобы ускорить посадку.

Через десять минут комендант переправы капитан Мороз с тревогой докладывает:

— Вышло из строя много гребцов. Пробито оскол­ками двенадцать лодок. Переправу начал под сильным обстрелом.

У телефона снова Лисовский:

— Дело плохо, Борис Владимирович! У Гультяева уже половина понтонов с пробоинами. На тот берег ушло всего две роты из намеченных семи.

— Какие известия из сто шестого батальона?

— У Соломахина, к сожалению, еще хуже, — слышу глухой голос Лисовского. — Понтоны на воде, но пехота подойти к ним не может...

Начинает темнеть. Но и сумерки не приносят облегчения, В воздух взлетают осветительные ракеты, а вслед за тем опять слышатся злые голоса пулеметов. Они бьют длинными очередями по плывущим лодкам.

Теперь с наблюдательного пункта почти ничего не видно, и я тороплюсь на КП Невской оперативной группы. Он в полутора километрах от берега.

Артиллерийско-минометный огонь противника накрывает 86-ю и 46-ю стрелковые дивизии на всю глубину. В пути то и дело попадаются дымящиеся воронки, подбитая и накренившаяся машина с лодками, раненые солдаты, бредущие в медсанбат.

На КП меня ждут совсем неутешительные сведения. В двух дивизиях с первым рейсом на левый берег ушел, по существу, один батальон вместо пяти по плану. Но хуже всего, что лодки и понтоны, участвовавшие в первом рейсе, обратно не вернулись.

Приехал Говоров. Угрюмо слушает он доклад подавленного неудачей командующего Невской группой войск комбрига И. Ф. Никитина: «С переправившимися подразделениями связи нет. Новые батальоны отправлять не на чем».

У Одинцова тоже похвалиться особенно нечем. Докладывает, что огневая система неприятеля до конца раскрыта не была и потому не подавлена.

— Слышу без вас, — прерывает его Говоров. И вдруг поворачивается ко мне: — Какие меры приняты для восстановления потерь переправочных средств?

Докладываю, что из города за ночь будет доставлено триста десятиместных лодок — почти столько же, сколько было к началу операции.

Выслушав всех, командующий фронтом приказывает комбригу Никитину привести в порядок войска, подготовить к утру новый огневой удар и продолжать форсирование.

На другой день в командование Невской группой войск вступает генерал-лейтенант Д.Н. Гусев. Членом Военного совета группы назначается полковой комиссар А.Е. Хмель, бывший комиссар 189-й стрелковой дивизии. Комбриг И.Ф. Никитин идет командовать 11-й стрелковой бригадой. Однако повторного форсирования Невы не состоялось: командующий отменил свой приказ.

13 сентября он направил в Ставку новый план операции и просьбу предоставить время для более тщательной подготовки. Нам разрешили затратить на это всего пять суток.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПРОРЫВ

1

Срок был достаточно жестоким. Собрав нас, чтобы посоветоваться о новом наступлении, Говоров сказал; — Прошлое не должно повториться. В этих его словах прозвучало и признание своей ответственности за неудачу, и категорическое требование лучше организовать подготовку.

В плане повторного форсирования Невы, посланном в Москву 13 сентября, указывалось, что результатом операции должно быть соединение с Волховским фронтом. Однако все мы понимали, что четырех дивизий для этого недостаточно. Враг мог выставить против них не меньше пяти.

Подготовка операции велась более тщательно и заняла почти две недели. В полосу намеченного прорыва было стянуто уже не триста, как в прошлый раз, а более шестисот артиллерийских систем и тяжелых минометов. Из этого числа сто шестьдесят орудий предназначались для стрельбы прямой наводкой. Говоров приказал Одинцову вести огонь на разрушение и уничтожение вражеских огневых точек на противоположном берегу в течение всего подготовительного периода. Не только артиллерийской, но и общевойсковой и авиационной разведке вменялось в обязанность вскрыть всю огневую систему противника.

По-иному строился расчет переправочных средств. Если раньше мы надеялись на возврат с плацдарма хотя бы части лодок и понтонов, то теперь решили сразу заготовить переправочных средств столько, сколько потребовалось бы четырем дивизиям в случае одновремен­ной их переброски.

Изготовлением лодок, черпаков, пробок для забивки пробоин, комплектов спасательных средств занялись все предприятия города, имевшие хоть какое-нибудь отношение к деревообработке. В конструкцию лодок вносились улучшения, облегчающие их переноску и стрельбу из пулеметов при переправе. На фабрики и заводы, готовившие для нас переправочные средства, мы напра­вили в помощь рабочим больше тысячи красноармейцев.

Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В.Ф. Трибуц порекомендовал назначить старшими на лодках и комендантами переправ моряков. Кроме того, он готов был выделить в помощь командирам каждой из дивизий, форсирующих Неву, по одному морскому начальнику с большим опытом десантирования войск. Военный совет фронта с благодарностью принял эту братскую помощь. У меня сохранились данные только по 86-й стрелковой дивизии. Помогать ей в форсировании реки флот прислал двадцать своих командиров и почти целиком всю школу боцманов. Капитан 1 ранга Святой стал заместителем командира дивизии.

В Озерках, под Колпино, на озере Коркинское шла упорная тренировка войск. Отрабатывались по элементам: подноска лодок, посадка в них, гребля, высадка. На тренировках можно было наблюдать, как бойцы-казахи, совсем еще недавно боявшиеся воды больше, чем разрыва снаряда, стали смело бросаться из лодок с поднятыми над головой винтовками.

Однако не все шло гладко. Случались иногда совсем непредвиденные осложнения. Хорошо помню такой случай. Дмитрий Николаевич Гусев решил с первым рейсом пехоты пустить плавающие танки Т-38. Несколько дней танкисты тренировались на озере и на Неве у Колпино. Но вдруг к Гусеву является командующий бронетанковыми войсками генерал В.И. Баранов и объявляет:

— Как хотите, Дмитрий Николаевич, а я больше десяти танков в первый рейс не дам.

— Почему?

— Не для Невы эти машины, плывут плохо. Да и на земле слабы. Их даже бронебойная пуля прошьет. Когда пехота захватит плацдарм, тогда пошлем.

— У пехоты, Виктор Ильич, броня, по-твоему, крепче — нокаутировал его Гусев...

Л.А. Говоров и член Военного совета фронта Т.Ф. Штыков ежедневно проверяли на месте, как идет тренировка и оснащение войск. Накануне наступления командующий фронтом тщательнейшим образом просмотрел карту, на которую были нанесены все разведанные огневые средства неприятеля. Генерал Г.Ф. Одинцов заверил его, что на этот раз каждая цель зафиксирована с разных наблюдательных пунктов, а также с воздуха и «закреплена» за батареями или орудиями прямой наводки.

Наступило 26 сентября. По плану начало артиллерийской подготовки было назначено на два часа ночи. Она короче, чем в первый раз, но более интенсивна.

— За ночь необходимо перебросить на левый берег первый эшелон и захватить плацдарм, а с утра начнем расширять его, — предупредил Л.А. Говоров.

В нетерпении все посматривают на часы. И вот наконец артиллерия сотрясает разом и воздух и землю. Над головами у нас с клекотом проносятся тяжелые снаряды. Вступают в бой орудия прямой наводки. Нацеленные еще днем, они уверенно бьют по амбразурам пулеметных сооружений противника.

Ровно шестьдесят минут над Невой стоит нескончаемый грохот. Работает только наша артиллерия. Фашисты молчат. В воздух не поднимается ни одной ракеты.

В три часа над НП фронта прошла группа ночных бомбардировщиков. Их цель — тяжелые батареи противника в районе Мустолово — Анненское. Могучий залп дают семь дивизионов тяжелых реактивных минометов. Впервые защитники Ленинграда увидели их огневую феерию.

Под прикрытием артиллерии подразделения первого рейса уже давно спустили на воду переправочные средства, без помех погрузились на них и теперь, навер­ное, уже подходят к вражескому берегу. Вот-вот там завяжется ближний бой.

Ночная атака невидима с фронтового НП. Лишь по донесениям можно угадать ее пульс, приливы и отливы. Тем острее командиры реагируют на каждое сообщение с переднего края. А они, эти сообщения, нередко заставляют наспех перекраивать с такой тщательностью разработанные планы и графики. У меня, например, нача­лось именно с этого.

Из 86-й стрелковой дивизии позвонил комендант переправы майор И.А. Гультяев: Товарищ генерал, у нас произошла путаница. Вместо батальона двести восемьдесят четвертого полка на посадку пришел батальон сто шестьдесят девятого. Переправа началась с этими изменениями. Идет она дружно, почти без потерь, только...

Что «только»?

Начали с опозданием. Пока шла артподготовка, многие пехотинцы заснули в кустах и траншеях.

Как заснули? — возмущаюсь я.

А вот так — присели да и задремали. Люди-то ведь намотались за день.

Спрашиваю, далеко ли от Гультяева командир полка, — и снова неожиданность. Вместо того чтобы переправляться со вторым рейсом, он отправился с первым. Да и штаб весь с собой прихватил, оставив на этом берегу два батальона, по существу, без управления.

— Сами теперь ими управляем, — докладывает Гультяев.

А в 70-й стрелковой дивизии, где комендантом переправы И.И. Соломахин, другие неприятности. К телефону подходит комиссар дивизии Г.В. Журба. Мы знаем друг друга с первых дней войны. Опытный политработник, участник гражданской войны, в прошлом лихой разведчик, Георгий Владимирович всегда на самом ответственном месте. И сейчас он на берегу, в траншее, где, к счастью, есть телефон.

— Шестьдесят восьмой полк хорошо пошел, — сообщает он. — Высаживался под самый залп реактивных минометов. А вот со связью незадача. Три лодки, на которых радисты и телефонист были, попали под пулеметный огонь и затонули.

Полковой комиссар А. Е. Хмель только что побывал в штабе 86-й стрелковой дивизии. Он сообщает, что и там радиосвязь с переправившимися подразделениями потеряна.

Но труднее всех приходится 11-й стрелковой бригаде. Самый мощный вражеский узел сопротивления — 8-ю ГЭС — во время артподготовки подавить не удалось. Один батальон бригады высадился на том берегу, но во время переправы понес большие потери. Второй еще в пути.

А.Е. Хмель, узнав об этом, просит меня:

— Передайте генералу Гусеву, что я сейчас еду к нему...

К рассвету выясняются еще некоторые подробности.

Переправа плавающих танков Т-38 прошла неудачно. Четыре машины затонули, не дойдя до берега. Три танка доплыли, но не смогли установить связь с пехотой, застряли в первой траншее и были подбиты гранатами.

Не удалась и переправа Отдельного батальона, сформированного из слушателей курсов младших лейтенантов. Батальону этому отводилась роль специального заслона на правом фланге прорыва. Но еще в исходном по­ложении он попал под огонь тяжелой артиллерий противника и потерял почти все свои лодки.

А в общем обстановка такова: две дивизии и бригада захватили по плацдарму, но действуют пока изолированно. У каждой на левом берегу по три батальона.

Ранним утром появилось несколько групп «юнкерсов». Под прикрытием истребителей они бомбили районы посадки и высадки войск, а особенно ожесточенно — огневые позиции артиллерии. Над переправами завязались воздушные бои. Усердно работают зенитчики.

Из-за сильного огневого противодействия немцев дневную переброску войск на левый берег пришлось свернуть до минимума. А там уже развернулась ожесточенная борьба. Высадившиеся войска все свои усилия направляют на соединение трех плацдармов в один.

Тяжело без танков, без подкреплений. Враг остервенело сопротивляется, его орудия и пулеметы простреливают на плацдармах каждый метр пространства. Но люди наши держатся мужественно, со спокойной уверенностью в успехе. Мы убеждаемся в этом ежеминутно.

Подполковник Н.М. Пилипец не усидел в штабе фронта и примчался к нам на НП. Он наблюдает за противоположным берегом, не в силах оторваться от бинокля. Потом вдруг кричит:

— Посмотрите, посмотрите, пожалуйста! Какие непромокаемые!

Мы спешим к амбразуре, не понимая, в чем дело.

В бинокли видно, как трое матросов невозмутимо умываются, с лодки, хотя метрах в пятнадцати от них видны фонтаны от минных разрывов. А вот двое пехотинцев набрали в котелки воды и идут не торопясь в траншею.

Когда видишь такое, на душе становится веселее. Высокая моральная настроенность людей помогает нам преодолевать все неимоверные трудности борьбы в блокированном Ленинграде. А впереди еще сколько испытаний!

На командном пункте генерал-лейтенанта Д.Н. Гусева, куда я приехал днем, обсуждается обстановка на плацдарме. Командующий фронтом сообщает, что там уже отмечено появление новых частей противника. В поселке Анненское начались сильные контратаки немецкой пехоты, поддержанной танками.

Смотрю на Говорова, слушаю его и чувствую, что появлением свежих немецких войск он совсем не обеспокоен. Больше того, впечатление такое, будто командующий даже доволен этим.

Генерал Евстигнеев сообщает, что следует ожидать выдвижения еще одной пехотной дивизии противника из района Мги.

— Видимо, так, — спокойно соглашается командующий. — Поэтому ночью дополнительно надо переправить на плацдарм не менее четырех полков. Подразделения одиннадцатой бригады будем перебрасывать в полосе семидесятой дивизии, где наметился наибольший успех. Там же организовать переправу танков на паромах...

Вместе с Лисовским и командиром 21-го понтонного батальона капитаном Назаровым я немедленно занялся поисками мест, наиболее подходящих для танковых переправ. Назаров хорошо знал берег Невы, и это облегчило нашу задачу.

Понтоны решили подносить к реке на руках, а машины разгружать за полкилометра от берега, Так вернее- противник не обнаружит переправы.

Лисовский с Назаровым отправляются к понтонерам, а я — на наблюдательный пункт командира 70-й стрелковой дивизии. Там застал члена Военного совета фронта Т.Ф. Штыкова. Не стесняясь его, командир дивизии А.А. Краснов и комиссар Г.В. Журба вели спор, кому отправляться на плацдарм.

Штыков некоторое время слушает их молча. Глаза чуть сузились в мягкой улыбке. Потом сразу кладет конец препирательствам:

— И чего горячитесь? К рассвету оба будете на плацдарме. Сейчас, мне кажется, пускай Журба переправляется, а ты, — обращается Терентий Фомич к Краснову, — с последним полком пойдешь.

Веселый, немного шумливый, полковник Краснов сравнительно молод. В советско-финляндскую войну он был командиром батальона. Отличился в тяжелых боях. Заслужил звание Героя Советского Союза. Теперь командует дивизией, и неплохо.

Краснов достает флягу и вопросительно смотрит на Штыкова:

Разрешите по рюмке коньяку, товарищ генерал? Как посошок Журбе на дорогу?

По рюмке можно, — соглашается Терентий Фомич.

Пьем из двух кружек по очереди и по русскому обычаю перед расставанием с комиссаром присаживаемся на минуту. Затем выходим на берег к шлюпке. В ней виднеются фигуры ожидающих гребцов и двух автоматчиков.

Уже совсем темно. Бой на плацдарме удаляется от берега, и немецкие ракеты уже не освещают реку. Только с левого фланга над водой временами проскакивают красноватые точки трассирующих пуль.

Журба садится в лодку.

Ремень надо бы под ватник надеть, товарищ комиссар, — подсказывает сержант-сапер, командир шлюпки. — Мало ли что... А еще лучше вовсе скинуть, пока плыть будем. Наденьте матросский жилет, спасательный.

Верно, друг, спасибо, что напомнил, — соглашается Журба, расстегивая ремень и снимая стеганку.

Командир и комиссар дивизии обнимаются. Краснов советует:

— Не лезь, Георгий, куда не надо...

Больше мне не пришлось увидеть Георгия Владимировича Журбу, боевого комиссара 70-й ордена Ленина стрелковой дивизии. С плацдарма его доставили смертельно раненным.

К исходу третьих суток наши дивизии переправили на плацдарм последние свои полки. Но и враг наращивал силы. Особенно активизировалась его авиация. Интервалы между налетами шестерок и девяток бомбардировщиков сократились до тридцати минут. А немецкая пехота и танки в течение дня восемь раз ходили в контратаки, не считаясь с огромными потерями.

Вечером командир 86-й стрелковой дивизии сообщил, что в районах Анненское и Арбузово неприятель контратакует девятый раз. Действуют не менее двух полков пехоты с танками.

А ночью обстановка осложнилась и на правом фланге. Бой шел совсем близко от Бумажного комбината. Немецкие ракеты теперь поднимались у самой воды.

Прибывающие с плацдарма лодки переполнены ранеными. Они рассказывают, что немцы вклинились между 169-м и 284-м полками и вышли к реке.

Звоню в штаб Невской группы. Оказывается, генерал Гусев знает уже обо всем. Он считает, что противник вышел к реке на всем участке от Анненского до Арбузово. Но на северной окраине Арбузово стойко обороняется наш 169-й стрелковый полк. Ему удалось соединиться с правым флангом 70-й стрелковой дивизии.

Ночью всех нас собирает Л.А. Говоров. Дмитрий Николаевич Гусев докладывает, что плацдарм 86-й стрелковой дивизии фактически потерян, но в полосе 70-й все контратаки успешно отражены. У противника появились новые танковые и пехотные соединения.

Гусев имеет в резерве на правом берегу два батальона 11-й стрелковой бригады. Он собирается переправить их на плацдарм для усиления 86-й стрелковой дивизии. Говоров соглашается с этим, подчеркивая, что сейчас главная задача — изматывать врага, наносить ему потери и удержать плацдарм.

Затеи Леонид Александрович интересуется подробностями действий истребительной авиации. Доклад командующего Военно-воздушными силами генерал-майора С. Д. Рыбальченко — это сухой перечень цифр, но за ними — огромное напряжение, героизм, отвага и мастерство летчиков. За день наши истребители провели двадцать два бея, сбито одиннадцать вражеских самолетов, потеряно десять своих.

Гусев ворчит:

— Двадцать два воздушных боя твоих истребителей, Степан Дмитриевич, не помешали сегодня немцам двадцать шесть раз бомбить нас.

Рыбальченко пожимает плечами:

— Так пойми, Дмитрий Николаевич, соотношение-то у нас — один к трем в пользу противника. Немцы перешли на двойное прикрытие бомбардировщиков. Кстати, у них впервые на нашем фронте появился истребитель «Фокке-Вульф-190». Пробовали мы за ними гоняться, да не выходит, скорость наша мала.

Говоров молча выслушивает эту перепалку и обращается к Одинцову:

— В стрельбе по самолетам зенитной артиллерии очень слабым местом является быстрота расчетов на упреждение. Разрывы снарядов слишком часто отстают от цели. Надо учить зенитчиков.

Генерал Одинцов в свою очередь обращает внимание командующего на некоторое новшество в тактике взаимодействия немецкой авиации с артиллерией. Минут за десять до выхода «юнкерсов» на бомбежку противник открывает сосредоточенный артиллерийский огонь по нашим зенитным батареям.

— Переходите и вы на упреждающие удары по немецким батареям, — советует командующий фронтом.

2

В начале октября наступил кризис. Двое суток перед этим шли дожди. Над плацдармом не висели бомбардировщики, не было воздушных боев. Заметно ослабла активность и наземных войск. Лишь артиллерия обеих сторон продолжала вести методический огонь.

Мы использовали затишье для переправы на левый берег около тридцати легких танков и последних подразделений 11-й стрелковой бригады. Но с утра- 4 октября погода прояснилась и противник опять возобновил свой яростный натиск. Не проходило и двух часов после отражения одной атаки, как начиналась другая. В контратаках участвовала новая 28-я легкопехотная дивизия, прибывшая из-под Синявино, где войска Волховского фронта уже перешли к обороне.

С наступлением темноты немцы ударили по центру плацдарма. Это была самая мощная их контратака.

Врагу удалось вклиниться в нашу оборону. Целый час шел рукопашный бой в траншеях у командного пункта 11-й стрелковой бригады. Закончился он в нашу пользу.

Немцы понесли огромные потери. Но и у нас они не малы.

Говоров приказал вывезти ночью с плацдарма два полка 86-й стрелковой дивизии.

— Как понимать такое?

Обращаюсь с этим вопросом к Дмитрию Нлколаевичу Гусеву. Он явно уклоняется от ответа:

— Потерпи малость. Командующий придет, сам разъяснит.

Вскоре, действительно, на КП Невской группы прибыли Л.А. Говоров, А.А. Кузнецов, Т.Ф. Штыков.

— Войска с плацдарма будем отводить, – сразу объявил Леонид Александрович, – Все! Завтра будут сообщены сроки эвакуации. А вы, товарищ Бычевский, нынче же приступайте к подготовке переправочных средств.

— На плацдарме много подбитых танков, — напомнил я. – Желательно вывезти их до общей эвакуации.

— У нас будут еще десятки подобных вопросов, — перебил меня Говоров. — Разрабатывайте план во всех деталях. Но, повторяю, уже в эту ночь мы должны иметь на левом берегу резерв переправочных средств... На чрезвычайный случай...

Командующий фронтом вскоре уехал, а Кузнецов и Штыков остались решать какие-то вопросы с А.Е. Хмелем. Меня удивляет их сегодняшнее состояние. У всех подавленное настроение, а у них приподнятое. Словно не мы, а немцы должны покидать плацдарм.

Будто прочитав мои мысли, Алексей Александрович улыбнулся:

— Что это вы, товарищи, головы повесили? Эвакуация плацдарма — не поражение. Задачу свою войска выполнили, растрепав по частям манштейновскую группировку. Наступления на Ленинград у противника не состоялось, а это — главное! И еще хочу сообщить вам новость: есть решение формировать вместо Невской оперативной группы шестьдесят седьмую армию. Выводы делайте сами...

В нашей землянке собрались командиры инженерных и понтонных частей. Я информирую всех о предстоящей эвакуации плацдарма. Полковник С.И. Лисовский докладывает план ее инженерного обеспечения:

— Сегодня за ночь предстоит забросить на тот берег четыреста лодок, а затем еще триста. Будут работать паромные переправы Эвакуация должна вестись на ши­роком фронте и пройти в максимально короткий срок. План предусматривает переброску танков, в том числе и неисправных. А те, которые нельзя подтянуть к паромам, придется взрывать.

Отрабатываем с командирами одну за другой детали эвакуации. Главное — не допустить сумятицы в пунктах посадки войск, избежать паники, если гитлеровцы в последний момент начнут атаки. Самые хладнокровные и смелые командиры — И.И. Соломахин, С.С. Мороз, И.А, Гультяев, Е.П. Гуляницкий назначаются комендантами переправ.

Особую задачу получает майор П. К. Евстифеев. В его 7-м гвардейском батальоне — лучшие минеры. Почти все хорошо вооружены автоматами, многие участвовали в разведывательных поисках по тылам противника. Теперь они должны будут заминировать весь плацдарм. — При отходе следует ставить взрывные препятствия не только на переднем крае, но и в глубине — в траншеях, землянках, — поясняет Лисовский. — Будем применять все виды минирования, использовать «сюрпризы», мины замедленного действия…

После инструктажа люди не торопятся расходиться. Почти все собравшиеся здесь уже трижды участвовали в боях у Невской Дубровки. И каждого мучает вопрос – А не придется ли возвращаться сюда в четвертый раз? К исходу дня саперные и понтонные части уже сосредоточили на левом берегу около семисот лодок и почти все понтоны. Эвакуация началась точно по графику и проходила всю ночь организованно, без малейшего намека на суматоху.

Артиллерия Невской группы вела огонь в обычном темпе. Дежурные пулеметы не позволяли гитлеровцам вести разведывательные поиски.

До наступления рассвета удалось очистить плацдарм почти без потерь. Вывезли оттуда всю артиллерию, минометы и даже боеприпасы.

Наибольшие трудности возникли с вывозкой неисправных танков. Двадцать одну машину пришлось взорвать.

Днем 8 октября на левом берегу оставались лишь минеры майора Евстифеева и рота автоматчиков из 70-й стрелковой дивизии. А в сумерки и они переправились на эту сторону Невы.

Шел мелкий дождь. Над рекой стояла промозглая мгла. Немцы активности не проявляли.

Утром 9 октября на наблюдательный пункт 70-й стрелковой дивизии приехал генерал-лейтенант Д.Н. Гусев. С полчаса смотрел на опустевший плацдарм, а потом вдруг сказал Краснову:

— Давайте-ка, полковник, отправьте туда одну роту, усиленную пулеметами. Чем черт не шутит! Может, немцы и не полезут, зная, что у нас много артиллерии... С ротой пошлите рацию и артиллерийских разведчиков.

Мы отсюда огнем ей поможем.

Возникло интереснейшее положение. Плацдарм, который с трудом удерживали две дивизии и бригада, теперь заняла всего одна рота. И противник после огромных потерь, понесенных в контратаках 4 октября, не решался больше возобновлять их. Только 11 октября, почувствовав что-то неладное, немцы подняли привязные аэростаты наблюдения, пытаясь выяснить, что же все-таки происходит на плацдарме. Болтались эти аэростаты и весь следующий день.

А атак не было.

Командующий фронтом, узнав о сложившейся обстановке, разрешил оставить роту на левом берегу.

Этим сражение на Неве и закончилось. Точнее, оно прервалось. Началось формирование 67-й армии, что означало в перспективе подготовку к более крупной операции.

3

Первые известия о начавшемся наступлении советских войск в волжских степях ленинградцы восприняли как призыв к новым боям. Слово «началось» слышалось в любом разговоре в траншеях и штабах, на улицах и в цехах заводов. Многие уверенно предсказывали:

— Теперь скоро и у нас жди...

Предсказания эти оправдались.

Еще за несколько дней до начала наступления на Волге в штабе фронта появился условный шифр «военная игра № 5», понятный пока очень узкому кругу лиц. Началась скрытая разработка плана прорыва блокады.

Главной отличительной чертой этой операции в сравнении с прошлыми было то, что Ленинградский фронт выделял не меньше сил, чем Волховский: семь стрелковых дивизий и три танковые бригады. А когда я спросил Георгия Федотовича Одинцова о количестве артиллерии, он с достоинством ответил:

— Тысяч до двух стволов выставим. В три раза больше, чем прошлой осенью.

29 ноября Л.А. Говоров собрал руководящий состав штаба фронта, чтобы дать новые указания по плану операции. В кабинете царила атмосфера подчеркнутой значимости предстоящих событий. Командующий вни­мательно оглядел всех и объявил:

— На подготовку нам дан месячный срок.

На столе лежали только раскрытая общая тетрадь и часы. Говоров говорил с обычной своей суховатостью. Фразы сжатые, видимо, давно отшлифованные наедине с самим собой.

— Фронт форсирования Невы — тринадцать километров, от Невской Дубровки до истоков. Встреча с наступающими частями Волховского фронта — в районе Синявино. В первом эшелоне у нас будет четыре стрелковые дивизии с бригадой легких танков, во втором — три дивизии и две бригады тяжелых и средних танков.

Ввод в бой второго эшелона — не позднее вторых суток операции. Переправа тяжелых танков по льду не должна быть задержана ни на один час...

Последняя из этих задач стала предметом специаль­ного совещания у нас в Инженерном управлении. В обсуждении ее, как всегда, участвовали Н.М. Пилипец, новый комиссар М.А. Король, начальники отделов Л.В. Смаглий и Л.С. Баршай. Приехал и полковник С.И. Лисовский, назначенный начальником инженерных войск в только что сформированную 67-ю армию.

Всем ясно, что и через месяц толщина льда будет недостаточной, что выдержать вес среднего, а тем более тяжелого танка.

— Может, лед тросами армируем, как прошлой зимой? — неуверенно предложил начальник технического отдела майор Баршай.

— Спасибо за совет, — отозвался Пилипец.

Все рассмеялись. В памяти еще свеж был неожиданный финал прошлогоднего опыта. Тогда один из первых танков, пошедших через Неву по усиленной тросами дороге, попал на пробитую снарядом и запорошенную снегом полынью, загородив путь остальным. Так он потом и провисел, как в гамаке, до весны, пока не утонул вместе со всеми тросами.

— А не взорвать ли лед в виде канала для наведения понтонного моста или паромной переправы, — осторожно сказал Николай Михайлович Пилипец и тут же сам забраковал свое предложение, признался, что, пожалуй, его проект не лучше предложенного Баршаем. Подледная шуга будет быстро затягивать чистую воду. К тому же велика опасность поражения такой переправы с воздуха и даже полевой артиллерией.

Судили-рядили долго, но так ни к чему и не пришли. Ясно было одно: надо искать какой-то новый способ усиления льда скоростным методом. Заданный темп переправы двух тяжелых танковых бригад ни в какое сравнение не шел с прошлогодними заданиями.

Впрочем, это была не единственная проблема. Кто-то высказал предположение:

— А что, если немцы сами вдруг взорвут лед, узнав о подготовленном нами наступлении? Тогда не только перед танками, но и перед пехотой возникнет труднейшее препятствие.

Такую возможность тоже следовало предусмотреть. Через несколько дней меня опять вызвал командующий фронтом:

— Как я вижу из вашего распределения саперов, в боевые порядки пехоты первого эшелона вы только вкрапливаете их понемногу. А начальник инженерных войск Волховского фронта генерал Хренов, насколько мне известно, пускает большую часть инженерных под разделений впереди пехоты для разминирования и участия в штурме сооружений противника. Почему такое серьезное расхождение?

Этого вопроса я ждал. Мы задумали изменить порядок обеспечения проходов в минных полях и других видах заграждений на вражеском берегу.

Хотим избежать вынужденных пауз в ходе атаки, чтобы пехота не лежала под огнем в ожидании, пока саперы расчистят ей путь.

Ну и что вы предлагаете? Знаете же, как нервничают командиры дивизий из-за большой плотности минных полей у противника!

Мы считаем, товарищ командующий, что бойцы стрелковых подразделений сами должны овладеть приемами преодоления минных полей. Надо научить их этому.

Осаперить пехоту хотите? — подозрительно покосился на меня Говоров. — А вот штаб инженерных войск Красной Армии делает нечто противоположное: формирует специальные штурмовые инженерно-саперные бригады.

А может быть, эти две точки зрения не так уж и противоположны, товарищ командующий? У нас саперы тоже не в тылах тянутся. Но беда в том, что мало их осталось. К тому же, чтобы Неву перебежать, требуется целых семь минут. Не лежать же пехоте на противоположном берегу, а еще хуже — на льду, пока саперы будут снимать заграждения на переднем крае вражеской обороны?

Говоров некоторое время молчал, потом стал расспрашивать, над чем мы еще в последнее время работаем.

Я рассказал о созданном в 106-м инженерном батальоне имитационном минном поле, точной копии разведанного нами у противника. Только вместо мин у нас поставлены слабые пороховые заряды. Наступит неосторожный на «сюрприз», порох и вспыхивает.

Похвалился опытом одной из рот соломахинского батальона. Она тренировалась тогда в преодолении минных полей с ходу, бросая на них связки гранат, растаскивая натяжные мины «кошками» и крючьями на веревках. Постепенно все бойцы этой роты научились действовать стремительно, и редко кто из них наскакивал на имитационный заряд.

— Мы готовы провести на эту тему показное учение для командиров дивизий, — предложил я командующему. — А затем можно будет организовать подобные тренировки для пехотных подразделений, начать подготовку инструкторов.

Говоров попросил показать схему неприятельской полосы заграждений и стал внимательно рассматривать ее. Схема производила внушительное впечатление. Вначале тянулись заграждения из колючей проволоки, спирали, а в них — натяжные «сюрпризы». Потом шла шестиметровая полоса нажимных противопехотных мин. Затем следовали рогатки из жердей с намотанной на них колючей проволокой и противотанковые минные поля.

— Ладно, готовьте показное учение, — сказал Говоров. — Приеду, посмотрю сам — тогда решим, как действовать дальше. Дело серьезное.

Через несколько дней весь высший и старший командный состав 67-й армии и Военный совет фронта присутствовали на показном учении в батальоне Соломахина. По сигналу рота кинулась в атаку широкой цепью. Бойцы бросали боевые гранаты на имитационное минное поле, забрасывали на проволочные заграждения крючья и тянули их веревками, взрывая «сюрпризы». Из всей роты, по заключению контролеров, «подорвались» только четыре бойца.

Командующий 67-й армией, пожилой, сухощавый, очень подвижный генерал-майор Михаил Павлович Духанов обошел йотом весь участок учебных заграждений.

Ну, братцы, здорово у вас получается, — похвалил он саперов. — Правда, это не совсем то, что встречается в настоящей атаке, но действуете вы толково.

А там и мы будем не совсем те, что здесь. Там у нас злости прибавится, товарищ генерал, — бойко ответил совсем еще юный лейтенант Николай Богаев.

И мне невольно вспомнилось, каким он пришел в эту роту полгода назад Худой, маленький, хрупкий какой-то. Примечательными были лишь крупные светлые глаза, смотревшие всегда в упор. Соломахин тогда скептически оглядел Богаева и откровенно заявил:

— Тебя, большеглазый, на задание опасно посылать, ветер сдует...

Сейчас лейтенанта не узнать. Я сам видел, как ловко и сильно метнул он гранату. Слышал, как смело и четко командует взводом.

— Добро, добро, — отозвался командарм, глядя на Богаева и, как мне показалось, критически оценивая его — И сапоги, видно, тебе здорово велики, и ушанка на глаза лезет. Ну да дело не в этом. Мал, говорят, золотник, да дорог...

Командир 136-й стрелковой дивизии генерал-майор Н.П. Симоняк первым выразил желание начать тренировки стрелковых подразделений таким приемом. Его дивизия, пополненная защитниками полуострова Ханко, была назначена в первый эшелон атакующих на главном направлении. Ханковцы — народ боевой.

А от них не пожелали отстать и другие. Словом, сразу же после показного учения командующий фронтом утвердил наши предложения. В каждую стрелковую роту мы выделили по семь своих бойцов, и пехота начала «осапериваться».

Однажды мне позвонил Лисовский:

— Приезжайте посмотреть одну затею Евстифеева. Оказывается, в батальоне испытывали еще один новый способ разминирования. На минном поле установили треноги с привязанными к ним зарядами взрывчатки разного веса. Самый крупный — до трех килограммов. От взрыва заряда несколько уложенных на снег мин детонируют, образуя проход.

— Установим такие треноги в последний час артиллерийской подготовки, соединим заряды детонирующим шнуром и рванем, — размечтался Евстифеев.

В наших условиях это очень разумная идея. Ведь обезвреживать вмерзшие в снег мины и опасно, и долго.

Подготовка к прорыву шла полным ходом. В стрелковых дивизиях тактические занятия и тренировки мелких подразделений сменялись батальонными и полковыми учениями совместно с танкистами и артиллеристами. Почти на всех занятиях проводился бег по льду с лестницами и баграми, заканчивавшийся штурмом обледеневшего берега.

Широким фронтом действовали разведчики. На Неве даже тесно стало наблюдателям — фронтовым, армейским, артиллерийским, инженерным. Дивизии, назначенные в первый эшелон ударной группировки, тоже создали свои наблюдательные пункты. Сотни глаз внимательно следили за противоположным берегом. Велись журналы наблюдения, составлялись схемы, фотографировалась местность, вычерчивались панорамы.

В штабе фронта эти данные обрабатывались, сличались с аэрофотоснимками. Петр Петрович Евстигнеев, как всегда, сам очень кропотливо изучал каждый документ. И все, даже разведка в тылу противника, подтверждало, что особых изменений в составе и расположении шлиссельбургско-синявинской группировки не происходит.

омандующий 18-й немецкой армией Линдеман довольно хитро распределил войска. Он держал сравнительно мало их непосредственно в обороне (всего около двух дивизий против нашей 67-й и четыре — против 2-й ударной армии Волховского фронта). Зато создал крупный оперативный резерв в составе четырех дивизий. В зависимости от обстановки он мог бросить его и против волховчан, и против нас.

Эти дни, наполненные обилием важных и разнообразных дел, летели незаметно. Л.А. Говоров решил завершить подготовку к операции военной игрой с участием командования 67-й армии и командиров дивизий. В основу занятия он положил реальный план операции, разработанный генерал-майором М.П. Духановым и утвержденный Военным советом фронта.

В первом эшелоне на штурм левого берега предстоит идти 45-й гвардейской (бывшая 70-я), 136, 268 и 86-й стрелковым дивизиям, испытанным в частных операциях летом и осенью.

Закалились, возмужали в боях я их командиры. Здесь скажу лишь о некоторых из них. Командир 45-й гвардейской А А. Краснов недавно получил звание генерал-майора.

— Молод, горяч, а знаний еще маловато, — говорит о нем Говоров. Командующий ценит его бесстрашие в бою, его энергию, близость к солдатам. Краснов не прочь и покрасоваться — отрастил себе пышные рыжие усы. Видно, пример командира оказался заразительным. В дивизии появилось много усачей. И на фронте ее стали величать «дивизией усатых энтузиастов».

Славился на нашем фронте и командир 136-й стрелковой дивизии Николай Павлович Симоняк. Бойцы уважительно звали его «батька» не только за то, что он носил шапку-кубанку и черный дубленый полушубок. Они уважали своего генерала за большую человечность, за заботу о подчиненных. Николай Павлович знал многих солдат по имени. Он, бывало, не забудет ни одного бойца или командира, попавшего в госпиталь, и обязательно вернет по излечении обратно «в свое хозяйство». Да они и сами иной раз убегали из госпиталя на передовую, не долечившись. Когда Симоняку и его комиссару Г.П. Романову говорили, что дивизия у них наполовину из раненых состоит, те только хитровато посмеивались да отшучивались:

— Разве не знаете, что за битого двух небитых дают?

Командиры дивизий — каждый с особенностями, и боевые задачи перед каждым стоят своеобразные.

Гвардейцы Краснова пойдут на правом фланге, где им придется освобождать рабочие городки, примыкающие к 8-й ГЭС. Самый прочный узел вражеской обороны!

В центре будут действовать 136-я и 268-я стрелковые дивизии. Им предстоит штурмовать обрывистый и обледеневший берег высотой в двенадцать метров.

Левый фланг прикрывает 86-я. Для этой главное — не допустить, чтобы противник подрезал наш клин у самого корня.

На учениях Л.А. Говоров придирчиво ко всему присматривался и прислушивался. От него не ускользала ни одна оплошность тех, кому вести людей в бой. Краснов, например, доложил, что у него пехота преодолевает Неву за пять — шесть минут.

— Со станковыми пулеметами на руках и с восьмидесятидвухмиллиметровыми минометами? — иронически переспрашивает Говоров.

— Так точно, товарищ командующий! — браво отвечает Краснов

— Какой вы шустрый! Ну ладно, а в глубине обороны противника, где большой снег, как будете действовать? Лыжные установки у вас заготовлены?

Оказывается, не везде еще точно и до конца учтены и отработаны такие вот «мелочи».

— Возникают и другие вопросы. Какой разрыв при броске в атаку через Неву должен быть между штурмовыми группами и остальными подразделениями пехоты? И нужен ли вообще такой разрыв?

— Не нужен! — твердо заявляет Симоняк. — У меня все три полка идут в одном эшелоне, и все они штурмовые. Вся сила в одновременном броске на широком фронте.

Говоров внимательно рассматривает построение боевых порядков в начале атаки и их изменение в ходе боя. Особенно с наступлением темноты! Приказывает все еще раз повторить.

Командующий проверяет, как командиры знают противника. Симоняк, кажется, хорошо изучил все немецкие траншеи и ходы сообщений, все его огневые точки. В дивизии сделана отличная панорама левого берега с показом рельефа, местных предметов и препятствий. Говоров с удовлетворением рассматривает ее. И все-таки, выслушав оценку вражеской обороны командира дивизии, он ворчливо замечает:

— Вы должны знать всю систему обороны в целом, а не только ее передний край, товарищ Симоняк.

Симоняк пробует отшутиться, ссылаясь на то, что это пока только военная игра:

— Надо же что-нибудь и начальству для разбора оставить, товарищ командующий. А в бою мы три линии траншей как тараном пройдем.

— Шутки здесь неуместны, — Говоров недовольно двигает локтями. — У вас справа лес, с Беляевским болотом, слева Пильня-Мельница. Доложите, что вас там ожидает, когда вы пройдете три линии траншей и попадете между ними.

— Придется еще кое-что продумать, — с огорчением признается комдив.

— Так-то оно лучше будет, — соглашается командующий.

4

Погода стояла мягкая, и лед на Неве нарастал медленно. Мы в Инженерном управлении приуныли. Перспектива взрывать лед и зимой наводить понтонный мост через Неву для тяжелых танков совсем не улыбалась.

Из Москвы меня уже не раз спрашивал начальник инженерных войск Красной Армии генерал-лейтенант М.П. Воробьев о наших планах. По его мнению, необходимо строить наплавной мост; усилить тонкий лед под тяжелые танки вряд ли удастся.

В эти дни я встретил старого друга — метростроевца Ивана Георгиевича Зубкова. Он тоже решал сложнейшую инженерную задачу — строил железнодорожный мост на сваях через все Ладожское озеро.

Работенка нам по плечу! — хвалился Зубков. — Тридцать километров свайного моста! Слыхал ты что-нибудь подобное?!

Черт тебя знает, Иван, что ты еще выдумаешь за время войны! — посмеялся я. — Столько свай забивать — это же на всю зиму хватит! А если будет большая подвижка льда? Срежет твои опоры.

Сбережем! Вот увидишь!.. С первым поездом сам поеду.

Потом, хитро подмигнув, Иван Георгиевич переходит на полушепот:

— Ты мне вот что скажи, начальник. Слыхал я, что вы усиленно к прорыву блокады готовитесь. Успею я к тому времени на Ладоге мост достроить или придется всю технику и людей на Неву перебрасывать?

Посвящать его в сроки и план операции я не мог. Но рассказал о своих затруднениях. Зубков присвистнул:

— Ну, братцы, не завидую я вам! По-моему, дохлое это дело.

И все же наши инженеры не ударили в грязь лицом, нашли выход из положения.

Через несколько дней после встречи с Зубковым ко мне зашел начальник технического отдела майор Л.С. Баршай.

— Товарищ генерал, дерево-ледяную балку придумали. Вот посмотрите.

Проект действительно отличался оригинальностью и новизной. Товарищи из технического отдела предлагали построить колейный настил и поперечины его — шпалы — крепить ко льду сквозными болтами. Болты смерзнутся со льдом, и настил как бы приварится ко льду. Даже Пилипец, скептически воспринимавший каждое новшество, на этот раз одобрительно запыхтел трубкой:

— Молодцы. Лучше не придумаешь.

Николай Михайлович Пилипец так загорелся идеей Баршая, что сам взялся за подготовку к испытаниям.

41-й батальон, которым командовал теперь капитан Е.П. Туляницкий, построил на Неве под Колпино участок настила. На него поставили тягач с грузом в тридцать тонн. Прогиб льда оказался небольшим, конструкция выдержала груз. Теперь надо было опробовать ее при движении танка Т-34. Для этого требовалось разрешение.

Говоров принял меня вечером. Он внимательно, неторопливо рассматривал проект настила, когда в кабинет вошел К.Е. Ворошилов, приехавший в Ленинград в качестве представителя Ставки.

Увидев на стояе чертеж, маршал со свойственной ему живостью заинтересовался им.

— Ишь, хитрецы, что надумали! — удивился он. — Когда испытываешь, Бычевский?

Узнав, что намечаем заняться этим на следующий день, предложил:

— Давайте, Леонид Александрович, поедем. Очень интересная конструкция.

Говоров продолжал молча рассматривать чертеж, расчеты и план организации скоростных работ. Затем покачал головой:

— Я думаю, подождем ехать, Климент Ефремович. Лучше, если понтонеры с Барановым вначале сами проверят.

— Ничего, ничего! Пусть выкладывают с самого начала все, что есть. Готовь, Бычевский, на завтра испытание. Приедем.

Мои попытки уговорить Ворошилова пока повременить ни к чему не привели. Говоров недовольно пробурчал что-то, но Ворошилов, еще раз подтвердил, что обязательно приедет.

И вот на другой день на Неву, в район Ново-Саратовской колонии, нагрянула большая группа командиров. Помимо К.Е. Ворошилова, Л.А. Говорова и А.А. Кузнецова приехали Г.Ф. Одинцов с несколькими артиллеристами и много танкистов.

Командующий бронетанковыми войсками генерал В.И. Баранов докладывает Л.А. Говорову о готовности к испытаниям. На лед сначала выходят танки Т-60 из 61-й бригады, которая при прорыве будет действовать в первом эшелоне. Легкие машины быстро лересекают полукилометровую реку прямо по неусиленному льду. Саперы взрывают грунт на том берегу, облегчад преодоление крутых подъемов.

После этого я веду всех прибывших на «пришитую» ко льду дорогу для танков Т-34.

— Здорово придумали, ничего не скажешь, — продолжает восторгаться Ворошилов.

Виктор Ильич Баранов стоит рядом с ним и отмалчивается. А ведь накануне он мне заявил:

— Имей в виду: утопишь танк — больше не дам.

Мне сейчас тоже лучше помолчать. На душе, конечно, кошки скребут, но я делаю вид, что абсолютно спокоен. У Н.М. Пилипца замечаю, несмотря на мороз, капельки пота на носу.

Машину поведет сержант Михаил Иванов. Это молодой веселый парень. В боях он бывал, в машине уверен и сейчас смотрит вокруг спокойно. С прищуром, будто прицеливается.

Ну давай, друг, иди ровно, без рывков и только по колее, — инструктирует его Гуляницкий.

Порядок, товарищ капитан, — бодро отвечает танкист. — На всякий случай люк будет открыт — выскочу...

Вслед за двинувшимся танком пошли К. Е. Ворошилов и Л А. Говоров. А затем вереницей и остальные.

Характер маршала известен: раз пошел — не остановишь. Позади осталось уже метров сто пятьдесят, и вдруг лед угрожающе затрещал. В следующую еекунду под танком появляются и расползаются во все стороны трещины. Бруски колеи вздыбливаются. Проходит еще мгновение, и лед проваливается. Танк будто нехотя опускается в воду.

Среди ледяного крошева показывается голова танкиста. Его мгновенно подхватывают понтонеры. Кто-то сует флягу с водкой. Иванов пьет, оторопело поглядывая на маршала и генералов.

Бегом! — подает команду командир 220-й танковой бригады полковник Шпиллер, и сержант бежит переодеваться.

Наградить орденом Красной Звезды орла, — го­ворит К. Е. Ворошилов. А мне грозит пальцем: — С тобой, Бычевский, у нас еще разговор впереди...

Командующий фронтом более спокоен. Он приказывает разобраться в причинах неудачи, деловито напомнив, что до начала операции остается совсем немного времени.

Все уезжают. Мы с Пилияцом и Лисовским возвращаемся к полынье. Мороз лютый, но нам жарко.

Причины разрушения льда установили быстро. Оказывается, болты не успели еще смерзнуться с ним. Очень уж мы поспешили с испытанием.

Вечером доложил об этом Л.А. Говорову.

— Что дальше? — спрашивает он.

— Надо получше подготовиться и снова испытывать, товарищ командующий. Прошу дать еще танк.

— Другого не дам. Вытаскивайте утонувший... И испытывайте вдвоем с генералом Барановым.

— Больше чтобы никого не было...

Затонувшую машину наши понтонеры вытащили на следующий день. А еще через несколько дней мы проведи второе испытание. Оно прошло вполне удачно. Танк четыре раза прошел но колейному настилу.

Саперы вздохнули с облегчением.

5

Утро 12 января 1943 года. Розовеет небо. Пустынна широкая заснеженная лента Невы. Ночью в частях было зачитано обращение Военного совета фронта:

«Войскам 67-й армии перейти в решительное наступ­ление, разгромить противостоящую группировку против­ника и выйти на соединение с войсками Волховского фронта, идущими к нам навстречу, и тем самым разбить осаду города Ленинграда.

...Дерзайте в бою, равняйтесь только по передним, проявляйте инициативу, хитрость, сноровку!

Слава храбрым и отважным воинам, не знающим страха в борьбе! Смело идите в бой, товарищи! Помните: вам вверены жизнь и свобода Ленинграда.

Пусть победа над врагом овеет неувядаемой славой ваши боевые знамена!

В бой, в беспощадный бой с врагом, мужественные воины!»

В первой траншее на берегу Невы становится все теснее Ее заполняют новые и новые подразделения. Видны и оживленно-веселые, и сурово-сосредоточенные лица бойцов. Молодежь и пожилые солдаты Отцы и дети. Все они хорошо понимают свой долг и с одинаковым чувством ждут команды «Вперед, за Родину».

Временами слышится соленая шутка или строгий окрик:

Не сломай лестницу, медведь!

Гранаты закрепи!

Около двух тысяч пушек, гаубиц и минометов нацелено на врага. Они стянуты сюда из-под Пулково, Колпино, с Карельского перешейка. Родина прислала на Ленинградский фронт дивизионы «катюш», новые самолеты, танки. Краснознаменный Балтийский флот создал в помощь наземным войскам свои артиллерийские группы.

На вражеском берегу возникает завеса вздыбленной земли. Ее пробивают всполохи разрывов. Снежный покров чернеет, и глазам уже трудно что-нибудь разглядеть.

Бойцы 52-й инженерно-саперной бригады под командованием полковника А. П. Шубина вывозят на берег и укладывают тяжелые бревенчатые щиты для четырех танковых переправ. Минеры П.К. Евстифеева пробрались вперед и устанавливают треноги над своими минными полями. Е.П. Гуляницкий уже выслал разведчиков в маскировочных халатах — в последний раз промерить толщину льда и выбрать трассы для настилов. В подразделениях, выделенных сопровождать танки, идет последняя проверка зарядов для взрыва грунта на крутых спусках и подъемах.

Время от времени звонят командиры частей и дивизионные инженеры. Докладывают о ходе работ. Непрерывный густой шелест пролетающих над нами тяжелых снарядов приглушает их далекие взволнованные голоса.

Второй раз прошли на бреющем полете штурмовики 277-й авиационной дивизии. Генерал С.Д. Рыбальченко точно выдерживает свой график.

Наносят третий по счету десятиминутный удар тяжелые батареи по разведанным и засеченным вражеским огневым позициям, штабам и узлам связи. Орудия прямой наводки раздолбили всю крутизну левого берега.

А вот и первый залп гвардейских реактивных минометов. В осеннем бою на Неве было семь таких дивизионов. Сейчас их шестнадцать.

Противник молчит. Он, видимо, оглушен и в буквальном смысле подавлен таким ураганным огнем.

До атаки осталось еще десять минут. Почти вся артиллерия переходит к постановке заградительного огня. Таким образом, изолируются ближайшие резервы противника от его первой траншеи. Огневой вал будет нарастать, двигаясь и расчищая дорогу нашей наступающей пехоте, ведя ее за собой.

Вот уже заговорили и наши пулеметы. Слева от нас, где-то против Шлиссельбурга, поднимается дымовая завеса. Теперь с фланга, вдоль Невы, противник не сможет наблюдать за действиями наших войск.

Шуршит последний залп реактивных минометов. Он сливается со страшным грохотом. Это сработали полторы тысячи зарядов взрывчатки над минными полями — проходы для пехоты и танков расчищены. В воздух взвиваются сигнальные ракеты.

Левее нас, в траншеях дивизии Симоняка, духовой оркестр исполняет «Интернационал». Мелодия гимна гулко разносится в морозном воздухе.

И тут же пустынное белое полотно Невы оживает, на нем появляются бегущие фигурки солдат.

Первые подразделения пехоты с саперами врывают­ся на вражеский берег. Ставят лестницы, взбираются по обрывистому скату. Мчатся танки 61-й бригады полковника В.В. Хрустицкого. Им расчищают путь на крутом подъеме саперы Соломахина.

Форсирование Невы в полосах 136-й и 268-й стрелковых дивизий завершено успешно. Генерал Н.П. Симоняк поднимается на бруствер. На нем черная кубанка и черный полушубок. Все три его полка уже на том берегу. Скоро и сам Николай Павлович пойдет туда, как обычно, спокойный, чуть развалистой походкой. А звуки боя быстро удаляются по левобережью.

К нам на наблюдательный пункт приходят майор И.А. Гультяев и капитан Е.П. Гуляницкий. Они назначены руководителями строительства переправ для тяжелых танков и, конечно, беспокоятся.

Гуляницкому, подвижному, энергичному, уже не терпится начать укладку настилов:

— Разрешите приступить, товарищ генерал?

— Как, Станислав Игнатьевич, рискнем или подождем до темноты? — спрашиваю полковника Лисовского.

Тог задумался.

Заместитель командира 52-й бригады майор И.А. Гультяев, человек менее экспансивный, сдержанно говорит, что надо хотя бы часа два подождать, пока наша пехота очистит левый берег и выяснится, как ведет себя авиация противника.

Не всюду, оказывается, нам сопутствует удача. Первую неприятность узнаем по дороге на командный пункт 67-й армии от работника Инженерного управления капитана В.П. Андреева. Он рассказал, что в полосе 45-й гвардейской огневую систему противника подавить не удалось. В каменных зданиях рабочих городков уцелело много пулеметов. От их огня левофланговый полк потерял часть людей и задержался в первой отбитой у врага траншее. Из легких танков, переправу которых контролировал Андреев, два подбиты на самом берегу...

Еще труднее сложилась обстановка на левом фланге, под Шлиссельбургом. Там два полка 86-й стрелковой дивизии на самой середине реки попали под массированный минометный и пулеметный огонь противника. Командиру дивизии В.А. Трубачеву было приказано отвести их обратно и готовиться к вводу в бой с плацдарма, захваченного Симоняком.

Вскоре на КП Духанова прибыл генерал Д.Н. Гусев — теперь опять начальник штаба фронта. Он передал последние указания Л. А. Говорова о необходимости сполна использовать успех 136-й дивизии Симоняка и 216-й дивизии Борщева.

— Второй эшелон будем вводить в бой завтра, — предупредил Дмитрий Николаевич. — Поэтому следует ускорить наведение переправ для тяжелых танков. А еще,— Гусев посмотрел на генерала Духанова, — завтра надо ожидать сильных контратак противника. Уже отмечен подход его резервов. Нужно позаботиться об обеспечении открытых флангов.

Строительство танковых переправ я сразу же взял под свой личный контроль. Капитан Гуляницкий четко организовал эту работу. Бревенчатые щиты понтонеры подвозят на санях. За укладчиками идут сверловщики с электросверлами. Уложенные и закрепленные щиты тут же присыпаются снегом. Укладка ведется от середины реки одновременно к обоим берегам.

А река уже живет своей новой жизнью. Справа и слева от танковых трасс двигаются на левый берег автомашины, тракторы с орудиями, отдельные группы солдат. Плацдарм двух дивизий не очень велик, километра три по фронту и примерно столько же в глубину. Но звуки ночного боя кажутся уже далекими. Лишь изредка на нашем берегу или на льду разрываются снаряды.

Под утро на переправу приезжает Лисовский. Он сообщает, что батальон Соломахина действует в штурмовых группах дивизии Борщева. Там идут упорные бои.

— Помните маленького лейтенанта, у которого еще шапка на глаза лезла? — спрашивает полковник.

— Коля Богаев? Как же, хорошо помню. А что с ним? — встревожился я.

— С ним все в порядке. В бою роту принял. Когда командира убило, повел бойцов на штурм школы и взял ее. Много фашистов уничтожил, десятка полтора пленных прислал и две бутылки шнапсу с припиской: «На анализ».

Лисовский смеется: — А вот еще сюрприз. Специальный отряд майора Заввдчикова, оснащенный нартовыми собачьими упряжками, доставил на передовую противотанковые мины. Сдали груз по назначению, собралась в обратный путь — не тут-то было! Медики прицепились, говорят: «Раз, мол, у вас погонщиками собак работают девушки, значит; отряд санитарный». Камчатские нарты оказались очень удобны для перевозки раненых. Пришлось уступить.

Утром мы обошли большой участок левого берега, где еще сутки назад отсаживались гитлеровцы. Картина мрачная, но нам она доставила истинное удовлетворение. В траншеях и разрушенных блиндажах, на снегу и в грязных воронках лежат те, кто собирался справлять кровавый парад в Ленинграде и полтора года душил голодом женщин, стариков и детей.

Вот и здание школы, то самое, которое штурмовали саперы Коли Богаева. В стене зияющий провал — это сработал заряд взрывчатки. Вокруг следы гусениц танка. В самом здании — на полу, под лестницей, в коридорах, — бесчисленное количество трупов.

— Туда им и дорога! — непроизвольно вырывается у кого-то из командиров.

В ночь на 14 января позвонил Говоров. Второй раз он спрашивает, когда начнем переправу танков?

Командующий волнуется неспроста. Обстановка в центре прорыва усложнилась. Противник ввел свежие силы и контратаковал дивизию С.Н. Борщева. Полки его отошли, обнажив правый фланг 136-й дивизии, продолжавшей продвигаться вперед.

Не успел я закончить переговоры с Л.А. Говоровым, как приехали генерал В.И. Баранов и командиры танковых бригад полковники Шпиллер и Иванович.

— Ну что, Борис Владимирович, начнем?

Последний раз обходим с электрическим фонарем колейный настил, проверяя, не появились ли на льду случайные трещины. Со стороны 8-й ГЭС нет-нет да и залетит мина, хотя вся танковая трасса затерялась среди множества наезженных по льду дорог и получила благодаря этому естественную маскировку.

— Никаких трещин, полный порядок! — весело докладывает Гуляницкий.

Начинается нормальная переправа: один танк выходит на левый берег, другой уже вступает на колею. Батальон за батальоном проходят через Неву и с ходу вступают в бой.

Утром Пилипец докладывает:

— Опасные трещины появились. Устал лед. Надо дать ему отдохнуть.,

— А люди? — спрашиваю я его.

Николай Михайлович, сдвинув на затылок шапку-кубанку, пыхтит своей трубкой, довольно улыбается:

— Наши люди особой закваски. Они не устают.

— И на конструкцию жаловаться грех — выдержала, — вставляют свое слово инженеры из нашего технического отдела. — После войны можно диссертацию защищать...

Ввод в бой тяжелых танков .круто изменил положение. Пехота увереннее двинулась вперед. Дорога идет уже на Преображенской горе под Шлиссельбургом, а дивизия Симоняка — недалеко от Синявино. Навстречу нам спешат войска Волховского фронта. Мы слышим отдаленные залпы их пушек.

Сердце радуется успеху. Еще немного — и блокада будет прорвана. Свершилось то, о чем полтысячи дней мечтали ленинградцы.

Вечером 17 января я узнал от генерала Гусева последнее решение командующего. Ночью 67-я армия осуществит перегруппировку для усиления натиска в центре. Завтра будет нанесен решающий удар. Мне в течение ночи надо проверить ход дорожных работ и подготовку к инженерному закреплению рубежей.

— А еще, дорогой мой, — весело добавил начальник штаба, — командующий приказал готовиться к дальнейшему наступлению. После соединения с волховчанами шестьдесят седьмая армия повернет на юг, в сторону Мги...

Ночь прошла за разработкой нового плана. А с утра мы стали получать новые радостные вести о стремительном развитии событий. 123-я стрелковая бригада, введенная в бой на стыке соединений Симоняка и Трубачева, ворвалась в 1-й рабочий поселок и встретилась там с передовыми частями 372-й стрелковой дивизии Волховского фронта. Через час Симоняк сообщил, что его 269-й и 270-й полки вместе с волховчанами заняли 5-й рабочий .поселок. Вслед за этим 86-я стрелковая дивизия полковника В.А. Трубачева ворвалась в Шлиссельбург и стала пробиваться к Ладожскому каналу. И вот уже летчики радируют: «Видим соединившиеся войска».

Долгожданная победа!

Потерпели окончательный крах все попытки фашистов стереть Ленинград с лица земли, костлявой рукой Голода задушить миллионы женщин, стариков и детей. Город-фронт выстоял. Выстояли его защитники.

Блокада прорвана!

Еще до вечернего сообщения Софинформбюро в Смольный начали звонить со всех концов города. Народ вышел на улицы. Никто не хотел быть наедине с собой в эти минуты безмерной радости.

Ко мне пулей влетел Иван Георгиевич Зубков: — Слушай, начальник, давай скорее саперов... Берег разминировать. Мне приказано за десять суток построить железнодорожный мост через Неву. Ты понимаешь, что сие означает? Теперь пойдем вперед, на Берлин!

Обсудить в форуме