Обсудить в форуме

Калинин В.И.

Пулавы-1999 или „teraz juz drugi” (Воспоминания о поездке в Польшу)

2017 г.

https://cloud.mail.ru/public/2HMQ/Uk9UowD75 (218 Кб.)

Предыстория

Поездка в Польшу в октябре 1998 года, включившая в себя эпический «бросок на Осовец» по шпалам бывшей Белостокско-Граевской железной дороги, посещение крепостей Модлин (Новогеоргиевск) и Ломжа, и прошедшая частично в режиме аварийной ситуации, оставила у меня неизгладимое впечатление http://rufort.info/library/kalinin2/kalinin2.html. После всего пережитого я уже понял, что Польша – страна мне не чужая, ни коим образом не враждебная, и я совершенно свободно могу передвигаться по ней сам, куда захочу, почти как дома. Тем не менее, в обозримом будущем я туда возвращаться не собирался – слишком далеко это все от Владивостока и дорого. Но судьба распорядилась иначе и сделала мне роскошнейший подарок в виде поездки в Польшу уже по делам основной работы в 1999 году.

Лаборатория химии морских природных соединений Тихоокеанского института биоорганической химии, в которой я имею честь и удовольствие работать, занимается преимущественно исследованием низкомолекулярных веществ из морских беспозвоночных, в том числе и из двух классов иглокожих – голотурий (морских огурцов) и морских звезд. Представители этих классов морских беспозвоночных содержат сапонины – гликозиды, то есть веществ, состоящие из углеводных цепей и так называемых агликонов – тритерпеноидов в случае голотурий (они составляют сферу моих собственных интересов) и гидроксилированных стероидов, как в случае морских звезд. Сапонины более характерны для растений и наличие их в некоторых группах животных – биохимическая экзотика. К тому времени лабораторией было опубликовано множество статей в международной научной печати, касающихся этих веществ, выполненных на хорошем «среднемировом» уровне, и наша лаборатория была довольно известна в соответствующих узких кругах.

Моя коллега Алла Анатольевна Кича получила в начале 1999 года письмо от Организационного комитета Международной научной конференции по сапонинам. Конференцию проводило Европейской фитохимическое общество на базе Института растениеводства и почвоведения в Пулавах, в Польше, поскольку работавший в этом институте профессор Веслав Олешек был в то время Генеральным секретарем Европейского фитохимического общества.

Прочитав письмо с приглашением, Алла сразу поняла, в чем дело. Среди членов оргкомитета она обнаружила профессора Пиццу, который когда-то работал в составе группы известного итальянского ученого Луиджи Минале над изучением полиогидроксилированных стероидов (включая сапонины) из морских звезд. Лаборатория Веслава Олешека очень тесно сотрудничала с лабораторией Пиццы по исследованиям растительных сапонинов, поэтому итальянский коллега воспользовался случаем и попросил пригласить Аллу, работы которой по химии морских звезд он прекрасно знал, для того, чтобы увидеть ее «живьем».

Поскольку я уже был признанным в лаборатории экспертом по поездкам в Польшу, то Алла поставила в известность об этом письме меня, а также нашу общую подругу Ирину Альбертовну Горшкову, которая занималась изучением биологической активности гликозидов. Изучив пригласительное письмо, мы однозначно решили – ехать! Я пообещал коллегам, что у поляков скучно не будет, и мне поверили. Само собой разумеется, надо было действовать и действовать быстро. Я немедленно взял инициативу в свои руки и написал письмо Пану Веславу Олешеку, что мы хотим приехать втроем. Последовал ответ, что он будет рад нашему участию, поскольку считает, что без докладов по гликозидам иглокожих тематика конференции будет неполной. Он написал, что доклад Ирины Горшковой ему тоже был бы интересен и сказал, что приглашает нас всех троих выступить с устными докладами. Он предложил нам, как специально приглашенным докладчикам, бесплатное размещение в гостинице на время конференции, бесплатное питание и даже простить организационный взнос, который, впрочем, составлял всего лишь 60 евро, хотя для нас тогда это были тоже существенные деньги.

В те времена Российский фонд фундаментальных исследований предоставлял так называемые трэвэл-гранты, то есть давал пособия на поездки на научные конференции. После дефолта 1998 года он уже не рисковал финансировать загранпоездки, но предоставлял средства для того, чтобы доехать до пункта выезда за границу. Для нас, дальневосточников, это было весьма серьезным подспорьем, поскольку дорога до Москвы была для нас самих неподъемна. И мы получили такие трэвэл-гранты, а ехать из Москвы до Варшавы, если не «гусарствовать» и не летать самолетами, а воспользоваться услугами железной дороги, было не так разорительно для наших собственных бюджетов. То же касалось и перемещений внутри Польши, где цены на транспорт в те времена были более, чем божескими, о чем я знал по своему свежему опыту, которым и поделился с коллегами.

О нашей поездке несколько позже узнала сотрудница Лаборатории биоиспытаний нашего института биофизик Галина Николаевна Лихацкая, которую мы забыли предупредить. Она собиралась заехать к родственникам в Петербург, и эту поездку было удобно совместить с участием в конференции в Польше. Однако профессор Олешек, поскольку программа конференции была уже готова, сказал, что принять ее на таких же условиях как и нас, к сожалению, не сможет. Огорченная Галина пожаловалась на ситуацию своему мужу Володе Лихацкому, этническому поляку. Володя ответил ей со специфическим польским юмором – Тебе что, одного поляка мало? Галина имела неосторожность рассказать эту историю мне, а я не утерпел и в порядке анекдота пересказал ее в электронном письме профессору Олешеку. Пан Веслав оценил юмор и ответил мгновенно – Пусть приезжает! Удивленная Галина рассказала мне, что ситуация почему-то изменилась, и ее тоже пригласили, хотя и не с устным докладом. Я тихо давился от смеха и еле-еле удержался от того, чтобы тут же не «расколоться» и не сознаться в содеянном.

Дорога

Я уже знал, что поездок в Польшу без приключений не бывает, но то, что они начнутся уже во Владивостоке, я даже предположить не мог. 29 августа 1999 г. в воскресенье мы предполагали вылететь в Москву, чтобы уже в понедельник начать хлопоты о визе. Разница в часовых поясах между Владивостоком и Москвой как раз и позволяла, вылетев из Владивостока днем, прилететь в Москву вечером того же дня и иметь возможность с началом рабочей недели уже решать все деловые вопросы. Именно поэтому воскресные рейсы пользовались популярностью и сотрудники Аэрофлота этим слегка злоупотребляли. Мы заблаговременно прибыли в аэропорт, зарегистрировались, сдали багаж и прошли на посадку. И уже когда мы проходили посадочный контроль, Аллу Анатольевну, ради которой собственно и затевалась поездка, вдруг остановили и сказали, на ее место «ошибочно» выписан еще один билет. Ей предложили вернуться, а багаж выгрузили. Протестовать было бесполезно – злоумышленники рассчитали все – по воскресеньям официального дежурного от компании «Аэрофлот» в аэропорту не было, да и времени на протесты тоже не оставалось. Алле пришлось вернуться и вылететь в Москву только в понедельник, а мы с Ириной, слегка обескураженные, отправились в Москву.

В самолете стало понятно, кому вдруг понадобились наши билеты – салон был до отказа набит куда-то перелетавшими китайцами, совершенно не знавшими русского языка. Само собой разумеется, что группу надо было везти целиком и организаторы тура «договорились» с Аэрофлотом. Вскоре после взлета подошло время обеда, о чем и объявили по радио. Китайцы задрали головы к потолку и начали жестами интересоваться у меня, что случилось и были очень обеспокоены. И тогда я вспомнил единственное китайской слово, которое еще в незапамятные времена вошло во владивостокский диалект русского языка, и которое помнили наверно только старожилы – чифан, что означало еду, и от которого происходил владивостокский глагол «зачифанить». Китайцы сразу успокоились и повеселели, а когда действительно принесли поесть, то почему-то наперебой стали предлагать мне разделить трапезу с ними. Они также научили меня еще одному слову. Когда я попросил у стюардессы чай, то они меня поправили, резко произнеся «ча»! Так что к концу полета мои знания китайского удвоились.

В те далекие почти былинные времена в Москве сохранялась добрая еще советская традиция. Любой сотрудник Российской академии наук, имевший командировочное удостоверение, мог остановиться в ведомственной гостинице «Академическая» у метро «Октябрьская», что мы и сделали, заранее забронировав номера. Я не хотел обременять своим присутствием родственников и друзей, да и хотел сосредоточиться на подготовке доклада. Аванс был сделан польскими коллегами большой, и ударить лицом в грязь очень не хотелось. Доклад был хорошо продуман, но у него был один недостаток – у него не было текста, который я не счел нужным написать. Говорить надо было, естественно, по-английски, в котором я не имел достаточной практики. Читать с листа было бы бесполезно из-за моего врожденного тремора рук, который бы несомненно усилился в условиях зарубежной конференции. Подумав, я догадался еще во Владивостоке распечатать все слайды презентации на бумаге и теперь сидел в одноместном номере, разложив бумажки на кровати, и, переходя от одной к другой, мысленно делал комментарии на английском языке, хронометрируя обсуждение каждого слайда. И когда я добился того, что весь доклад уложил примерно в 20 минут, как того требовал регламент, то успокоился и прекратил самоистязание.

В понедельник с утра мы отправились на улицу Климашкина, что недалеко от Белорусского вокзала, где огромный квартал занимает Посольство Республики Польша. Я знал, что на самом деле нам виза была не нужна, и можно было просто купить ваучер прямо на границе, но для перестраховки мы решили получить настоящие визы. Поскольку программа конференции предлагала совершить после ее окончания туристическую поездку в Краков, то это был хороший предлог попросить визу не строго на время конференции, а на неделю больше, поскольку помимо официальной цели поездки – участия в конференции по сапонинам – у меня была еще секретная задача, о которой я пока особо не распространялся – совершить тур по бывшим русским крепостям на территории бывшего Привислянского края. И эти крепости, как нарочно, совпали с крупнейшими пунктами размещения Войска Польского из-за наличия там большого казарменного фонда, и мне для пользы дела лучше было держать язык за зубами.

Когда я подал заявление на двухнедельное пребывание в Польше, то консул, как человек, несомненно, опытный, заподозрил неладное. Он прикинул, что конференция будет длиться не более трех дней, и сразу спросил, зачем мне там быть две недели. Я, даже не покраснев, сказал, что собираюсь принять участие в культурной программе после конференции. Тот попросил меня показать программу и я, случайно закрыв пальцем даты мероприятий, показал ему соответствующий ее пункт. Консул с недоверием покачал головой, но заявление принял. Второй подошла Ирина. И когда она тоже сказала про культурную программу, то консул, более внимательно просмотрев программные документы, дал ей визу уже на неделю (чего бы хватило с избытком). Прилетевшей на следующий день Алле он уже разрешил быть в Польше только пять дней.
Пока я готовил в номере доклад, мои коллеги бродили по московским достопримечательностям и торговым центрам, включая подземный торговый комплекс на Манежной площади. Когда они вечером вернулись в гостиницу, то из телепередачи они узнали, что террористы устроили в торговом зале, где они только что бродили, взрыв и хотя никого не убило, но возник пожар, который быстро погасили. Так начиналась серия знаменитых московских взрывов, существенно изменивших политическую картину страны. Мы случайно оказались невольными свидетелями начавшихся больших исторических событий, значение которых мы тогда еще не поняли.

Долгая дорога в Пулавы

В общем, пора было из гостеприимной Москвы ехать дальше. С учетом полученного мною опыта коллеги обильно запаслись провизией и водой на всю поездку, и эта предусмотрительность выручила нас даже на конференции. Четвертого сентября утром мы выехали в Варшаву и уже вечером были в Бресте. Там наш поезд поменял вагонные тележки, причем вагоны, вместе с пассажирами, поднимали для этой цели с помощью огромных винтовых домкратов, которые представляли собой здоровенные стальные колонны с резьбой, превосходившие по высоте поезд. И тут я обратил внимание на Аллу, которая заворожено смотрела в окно на вращающуюся колонну, и вдруг издала восторженный тихий стон – Какой домкрат! Никогда не думал, что какой-то кусок железа может вызвать такие чувства у относительно молодой красивой женщины, но потом сообразил, что у Аллы в семье всегда был автомобиль, для обслуживания которого применяли домкрат, а техническая сторона ей не была чужда.

С учетом опыта приезда в Варшаву поздней ночью, я специально купил билеты на поезд, который приходил на станцию Варшава-Центральна 5 сентября примерно в шесть утра, чтобы мы успели посмотреть город. Я слегка растерялся после выхода из поезда, но тут же спросил у полицейского патруля «дрогу до Халы глувнэй» (главного зала) и пан полицейский проговорил скороговоркой – «Просто, просто, впрев и до гуры!» Мои спутницы не разобрали ни одного слова, но я понял все, как будто мне объяснили по-русски – прямо, прямо, направо и вверх! Так мы и поступили, и я с гордостью показал коллегам «почекальню», зал ожидания, в котором я коротал первую ночь на польской земле меньше, чем год назад. Мы поменяли деньги и сдали вещи в «пршеховальню багажу» – в автоматическую камеру хранения, слегка перекусили в кафе, и вышли в город. У меня была с собой карта, но мы ей не пользовались, а сразу прошли по Аллеям Иерусалимским на улицы Краковское Предместье и Новый Свят и оказались в Старом Мясте – историческом центре Варшавы.

Раннее солнечное воскресное утро в Старом Мясте было прекрасным. Мы осмотрели Колонну Зигмунтовску, Королевский дворец, прошли к Барбакану – отреставрированному участку городских укрепления, а потом стали бродить по средневековой Рыночной площади, где мы были единственными туристами. Почти все окна и балконы были украшены вьющимися растениями, повсюду были цветы. Площадь и улицы были слегка замусорены ночными гостями столицы Польши, но вскоре появились первые дворники, и Старэ Място приобрело стерильную чистоту.

Однако наше одиночество было недолгим, и за нами увязалась кампания каких-то «мутных» крестьян-провинциалов с вещами. Они везде таскались за нами, правда, соблюдая определенную дистанцию, но ходили за нами не отрываясь. Это начало меня понемногу раздражать, тем более, что мы гуляли по практически пустому городу. Мы прошлись в расположенное недалеко от центра Новэ Място со своей рыночной площадью и стали двигаться обратно. Наши непрошенные спутники продолжали следовать за нами. Я ломал голову, как избавиться от непрошенных соглядатаев, но тут нам помог наверно сам Господь Бог! Мы уперлись в огромный готический средневековый костел, где шла утренняя воскресная месса. Огромные ворота были открыты, и мы встали на пороге, завороженные происходящим. Алле католические мессы были знакомы по Владивостоку, поскольку ее мама-католичка с польско-латышскими корнями посещала костел во Владивостоке, и Алле было интересно сравнить владивостокскую службу с варшавской. По-видимому, какие-то католические корни были и у Ирины, ну а мне просто было приятно смотреть на красивое зрелище и послушать музыку. Наши «соглядатаи» подошли к нам вплотную, с недоумением посмотрели внутрь костела, потом на нас и буквально растаяли в воздухе. От навязчивых и нежелательных компаньонов нас буквально спас Бог!

Вдоволь нагулявшись, мы купили билет 2-го класса на «поченг поспешный», шедший из Варшавы в Люблин, с таким расчетом, чтобы прибыть в Пулавы к началу регистрации участников конференции, но не раньше. Неожиданно мы встретили у билетных касс нашу Галю Лихацкую и еще раз убедились, насколько тесен мир. Она только что примчалась из аэропорта Окенце, куда прилетела из Петербурга, купила дорогущий билет на экспресс Интерсити и, не успев взглянуть на Варшаву даже одним глазом, со свистом помчалась в Пулавы. Мы проводили Галину с чувством собственного превосходства, поскольку были очень довольны тем, как рационально спланировали поездку. Расплата за гордыню последовала почти незамедлительно.

Вскоре к перрону подали и наш поезд. В билетах не были указаны номера вагонов, но весь поезд был почему-то составлен из вагонов с номерами 1 и 2. Мы, не задумываясь об этом обстоятельстве, сели в первый попавшийся, заняли купе, и что-то мне показалось странным. Вместо удобных деревянных сидений были роскошнее кожаные диваны, количество мест было не шесть, а четыре, но злорадство по отношению к Галине, выбросившую кучу денег на никому не нужный Интерсити, затуманило мне мозги. Поезд успел довольно далеко отъехать от Варшавы, когда на пороге купе возникла внушительная фигура человека в форме – проводника, который проверял билеты. Мы протянули ему билеты безо всякого душевного трепета, как вдруг Пан Кондуктор издал восторженный вопль хищника, которому попалась крупная добыча. Я похолодел от страшной догадки – номера на вагонах означали их классность, а вовсе не были номерами! Как всегда в кризисных ситуациях на территории Польши, у меня внезапно включился польский язык. Правильные слова вылезали откуда-то из дальних закоулков мозга и совершенно точно укладывались на места в виде нужных фраз. Наверно это и был известный метод изучения языка погружением в соответствующую среду, из которой, впрочем, надо было «вынырнуть», как можно скорее, что и стимулировало ускоренное усвоение иностранной речи.

Так то есть вагон першей клясы, а не другей? – произнес я с ужасом. Так! – ответил со злорадством страшный Пан Кондуктор. Мне было безумно стыдно, поскольку я не только подставлял себя и своих коллег под ненужные и крупные расходы, но и проявил дурацкую самонадеянность, временно отключившую мне рассудок. Я залепетал – пршепршашам Пана бардзо, естемы обцокрайовцами, бедными науковцами з России, едземы на конференцийон науковон в Пулавы и не вемы звычаев колейовых [Очень извиняюсь перед Паном, мы иностранцы, бедные ученые из России, едем на научную конференцию в Пулавы и не знаем железнодорожных порядков]. Пан Кондуктор слушал меня с некоторым удивлением и не перебивал. Можемы доплотить ружницон [можем доплатить разницу] – произнес я единственную уместную в этих условиях фразу, и тут страшный Пан Кондуктор, которому вовсе не хотелось обижать «науковцев» из России, среди которых были две симпатичные дамы, заулыбался. Прощаю Вас «недзели ради», то есть ради воскресенья – сказал он, улыбнувшись широкой улыбкой. Он добавил, что помимо разницы в цене, он возьмет с нас еще дополнительную плату за продажу билета в вагоне, но от огромного штрафа он нас так и быть избавит. Дзенькуемы бардзо – горячо поблагодарил я Пана Кондуктора от имени всех нарушителей, и он, взяв с нас деньги и выписав квитанции, исчез. Мы дружно вздохнули с облегчением и расхохотались. Очистка совести вкупе с очищением кошельков от избытка денег подействовали на нас чрезвычайно благотворно, и мы стали наслаждаться комфортом купе первого класса уже на совершенно законных основаниях.

Пулавы

Вскоре мы уже высаживались на платформу станции Пулавы. У меня из багажа были только портфель и легкая сумка через плечо, Алла собралась более основательно и ее сумка была несколько больше, но ненамного, но вот зато Ирина взяла собой большой чемодан с разными платьями. До дворца (палаца) Чарторыйских, где расположен Институт растениеводства и почвоведния от вокзала шла прямая улица – Проспект Партизантув, то есть Партизанский проспект, и сам Институт был всего лишь в двух остановках от вокзала. В те времена я не подозревал о существовании суставов и, тем более, каких-либо сопутствующих им артрозов, и выразил пожелание спутницам пройти пешком, предложив даже дотащить чемодан Ирины, но они, увы, категорически отказались. Пришлось переться в ларек, где продавали проездные талоны, купить три штуки и сесть в автобус. Ситуацию усугубляло то, что проспект был перекопан и весь транспорт ходил вкруговую по нестандартным маршрутам. Тем не менее, мы сели в автобус и поехали. Я поинтересовался у пассажиров на своем ломанном польском языке, на каком «пржистанке» нам выходить, и какая-то сердобольная пани сказала, что это будет «пржистанек усьмый», то есть восьмая остановка. Получалось, что автобус должен был колесить вкурговую чуть ли не через весь город. Нам оставалось только правильно посчитать остановки и выйти на правильной.

Здесь надо сделать небольшое отступление и немного рассказать о Пулавах. Этот небольшой городок на Любельщизне имеет славную историю и связан с судьбой князя Адама Чарторыйского – друга русского императора Александра Первого и бывшего при нем министром иностранных дел Российской империи. По выходе в отставку Князь Адам с семьей поселился в своем имении, в Пулавах, где построил огромный дворец – палац Чарторыйских. При дворце был огромный парк, где была возведена базилика Святой Сибиллы, искусственный грот, и т.д. В самом дальнем углу парка был построен небольшой отдельный «палац Маринки» – отдельный дворец для подросшей дочки, чтобы она могла веселиться и устраивать свою жизнь, не беспокоя шумом родителей. Пан Адам и его супруга превратили свой дворец в огромный музей и библиотеку, собрав туда всяческие редкости. Чарторыйские стремились превратить Пулавы в центр философских размышлений и науки, своего рода польские Афины. Из какого-то рекламного буклета о Пулавах я запомнил очень понравившееся мне выражение княгини Чарторыйской относительно их коллекций, которые должны был дать «пржешлости пржишлость», то есть прошлому будущее.

В 1830–1831 гг. Пан Адам принял участие в восстании против Российской империи и после его подавления был вынужден с болью в душе оставить Пулавы. Имение Чарторыйских было конфисковано российскими властями, а сам город, в наказание за предательство князя Чарторыйского, был переименован в Новую Александрию. Однако усилия Чарторыйских по созданию «польских Афин» не пропали даром. В конфискованном имении разместили Ново-Александрийскую сельскохозяйственную академию и там действительно, как того хотел бывший владелец дворца, расцвели науки. Наверно сама атмосфера бывшего дворца Чарторыйских способствовала успехам различных наук. Впоследствии, уже в независимой Польше, когда Новая Александрия снова стала Пулавами, здесь продолжил работать уже научно исследовательский институт, а учебный процесс перенесли в Люблин, и бывшая академия теперь существует там в виде Университета природопользования. На стенах парадного зала дворца Чарторыйских висят портреты знаменитых профессоров, которые сделали там свои открытия, причем в Пулавах очень гордятся, что именно в этих стенах русский профессор Докучаев заложил основы современного почвоведения. Я, кстати, порадовал местных краеведов тем, что привез им в подарок брошюру об академике Александре Ерминингельдовиче Арбузове, который в бытность профессором Ново-Александрийской академии заложил там основы органической химии соединений фосфора. Современные польские ученые продолжают традиции предшественников, и институт в Пулавах теперь является одним из самых известных европейских учреждений сельскохозяйственной науки.

Мы честно вышли на «пржистанке усьмом» и не обнаружили каких-либо признаков дворца Чарторыйских. Стало понятно, что добрая пани в автобусе неправильно посчитала нам остановки. Наша остановка оказалась «дзесентой», и нам пришлось две остановки по ходу движения автобуса пройти пешком, причем я тащил в гору чемодан Ирины. В принципе, вышло то же самое, как если бы мы пошли от вокзала пешком, только подъем был более крутым, и мы потратились на билеты, а также потеряли время на ненужное путешествие в переполненном автобусе. Мы все время шли вдоль какой-то чугунной ограды, за которой располагался огромный парк и это, оказывается, и была бывшая усадьба князя Адама Чарторыйского. Вскоре мы вышли на перекресток, по одной стороне от которого был вход в парк и проход ко дворцу, а по другую сторону – принадлежащий институту огромный «Центрум школейно-конгрессовый», то есть Центр для проведения школ и конференций, включавший в себя лаборатории, гостиницу, конференц-зал и ресторан, где можно было проводить конференции любого уровня.

Здесь на регистрации мы увидели Галину, которая отправилась в гостиницу, выделенную ей примерно в десяти минутах ходьбы от Центра, а нами занялся сам пан профессор Веслав Олешек, который очень тепло и сердечно поприветствовал нас и очень извинялся, за то, что на вечерней together party не будет чего поесть, поскольку они все закупили, но из-за какой-то оплошности оргкомитета ничего не успели привезти, и смогут сделать это только завтра. Он заверил нас, что это недоразумение, о котором он очень сильно переживал, будет единственным и чтобы мы больше уже действительно ни о чем не беспокоились – завтраки, обеды и неформальные ужины, а также кофе-брейки будут! У нас еще оставалась какая-то еда, закупленная в дорогу еще в Москве, и вечером мы ее как раз и прикончили.

День 6-го сентября был богат событиями. Конференцию открыл директор института профессор Кукуля, произнеся речь на великолепном английском языке, которым он свободно владел. А затем начались доклады, где больше всего повезло Алле, поскольку ее выступление, как наиболее интересное для итальянского партнера профессора Олешека, было поставлено в самом начале. Она сразу «отмучилась» и дальше могла спокойно слушать чужие доклады и наслаждаться культурной программой. В перерыве профессор Олешек познакомил Аллу с профессорм Пиццей, а ко мне подошел сам Пан Директор Профессор Кукуля и с протокольной любезностью на хорошем английском спросил – Are you first time in Poland? На что я машинально ляпнул – Ниц, тераз юж другий! [нет, теперь уже второй] Хозяин конференции посмотрел на меня как на заговорившего кота и от удивления сразу перешел на русский, который знал еще лучше, чем английский, а я, не «приходя в сознание», продолжал чего-то лепетать по-польски. Супруга пана директора, русско-язычная украинка, растерявшись, стала вдруг переводить для мужа мой польский на русский! Наконец, мы все трое опомнились и расхохотались, после чего перешли на всем понятный и, главное, приятный русский язык, и уже в неформальной беседе я высказал самые наилучшие впечатления о Польше – моей самой любимой «загранице». Пан Кукуля когда-то учился в Москве, в знаменитой Сельскохозяйственной академии им. Тимирязева, почему русский для него был почти родным языком. Ко мне подошла профессор Анна Цобель из Канады и на английском языке поинтересовалась, когда будет мой доклад? Я не знал, как по-английски будет послезавтра, и честно сказал об этом канадской дамочке. Она еще не успела предложить варианты подсказок, а я сразу ляпнул всплывшее из глубины сознания польское слово «поютрже». Канадская дамочка подпрыгнула на месте, захлопала в ладоши от восторга и буквально закричала – aftertomorrow, aftertomorrow! Оказалось, что ее родной язык – польский. Совершенно случайно я, как говорится, «вмастил».

Нас кормили обедами прямо в «Центре школейно-когрессовом» в ресторане гостиницы. Нужно было только предъявить официантке талончик, выданный оргкомитетом и получить от нее обед. Однако я забыл такой талончик в номере. Пришлось сказать, что я «естем гостем з покую еднастего и запоминалем рахунек» [я гость из номера 11 и забыл талончик]. В ответ получил очаровательную улыбку от пани и предложение усаживаться за стол безо всякого талона. Меня разместили в роскошном одноместном номере с балконом. Еще в первый день по легкомыслию я открыл балкон, но закрыть его не смог. Я тогда еще не привык к современным пластиковым окнам и дверям и потом подпер дверь балкона стулом, что было неудобно, да и небезопасно, поскольку номер был на втором этаже. Поэтому после обеда я, случайно натолкнувшись в коридоре на уборщицу с ведром, пожаловался на проблему – Естем гостем з покую еднастего, мам проблемы с дрви балконовыми, не могем замкнеть. [Я гость из 11 номера, у меня проблемы с балконными дверями, не могу закрыть] Здоровенная толстая тетка, похожая на нашу лабораторную материально-ответственную Егоровну, посмотрела на меня с презрением, разбежалась и с разбегу стукнула задом по двери. Двери мгновенно захлопнулись. «Тржеба пхнать» [надо толкать], – с казала тетка, и добавила, еще раз посмотрев на меня с презрением – «Моцно!» [сильно] Больше эту дверь я открывать не рисковал.

По окончании послеобеденного заседания все участники конференции потянулись ко дворцу Чарторыйских. Взявшие нас под опеку сотрудники Ботанического сада Национальной академии наук Украины Леня Ахов и его подруга Оксана были здесь не в первый раз и коротко показали местные достопримечательности. Оксана был украинка, а Леня – этнический русский, или, как он себя называл, – кацап! Он жил приймаком в украинской семье и, в отличие от жены, детей и тестя с тещей, не мог говорить по-украински, на что родные и близкие смотрели со снисхождением, – ну что делать, если папа – кацап! Но вот когда он вернулся со стажировки из Пулав, где провел около трех месяцев и освоил польский, семья была в шоке! Леня стал произносить польские слова на русский манер, и в результате случилось маленькое лингвистическое чудо – «папа заговорил по-украински!», смоделировав генезис современного украинского языка.

Когда я вспоминаю отношение к нашей маленькой владивостокской делегации со стороны украинских коллег на конференции в Польше, меня охватывает чувство глубочайшего стыда за происходящее сейчас, когда «гибридную» агрессию в отношении соседней, дружественной и действительно братской страны одобрили свыше 80 процентов россиян, включая, людей моего круга общения и даже ближайших коллег и друзей, даже тех, кто имел родных на территории современной Украины. Видимо это самое чувство стыда мой народ утратил, надеюсь, что не навсегда.

Прием у «Чарторыйских»

Сбор участников у дворца Чарторыйских был не просто так – организаторы пообещали нам роскошную культурную программу, но действительность превзошла все наши ожидания. Все собрались на лужайке у входа во дворец. Там была возведена временная эстрада на которой «зеспул песни и таньца» Явор [клен], состоящий из студентов Люблинской сельскохозяйственной академии (в настоящее время Университет природопользования), показывал нам народные танцы и песни всех регионов Польши. Группы выступающих появлялись одетыми каждый раз в разные национальные костюмы, соответствующие тем или иным конкретным регионам и выступали с вокальными и танцевальными номерами, имеющими региональную специфику. Оксана аккуратно подсказывала – посмотри, вот эти местные, с Любельщизны – очень похожи на наших, украинцев. А вон те – с Силезии, так у них музыка, танцы и костюмы очень похожи на немецкие. Следовали выступления с номерами из Мазовша, Малопольши, Подкарпатья и других регионов. Разнообразие и богатство польской народной культуры просто поражало воображение. Удивляла и незатейливость некоторых народных припевок. Перед группой выскочила солистка и дурным голосом, как и было положено, заверещала – «Не мам коханечка!», после чего группа с визгом и гиканьем пустилась в пляс. Это у них лирика такая – с ехидством заметила Оксана.

Я вдруг подумал, как хорошо смотрелись бы среди поющих и танцующих ладных молодых хлопаков и дивчин сыновья моих спутниц – Аллы Кичи и Галины Лихацкой. Парни явно были похожи на выступающих, и отлично бы вписались в этот ансамбль. Я поделился этой мыслью с их мамами, и они согласились – все же их дети в той или иной степени имели польское происхождение.

Пока мы с восторгом наслаждались невиданным представлением, среди толпы ходили официанты, раздавая бокалы с вином и забирая пустые. Предусмотрительность гостеприимных хозяев просто поражала воображение. На концерте объявили перерыв и нас попросили пройти во дворец, где в парадном зале, служившем вестибюлем Института, были накрыты столы с легкими закусками. Фуршет был отличный – красная рыба, ветчина и т.д., всего было много, вкусно и разнообразно и я, забыв в какой стране нахожусь, сдуру набил желудок. Тем временем концерт продолжался уже во дворце – вокальные и танцевальные номера сменяли друг друга, и казалось, что самодеятельные и профессиональные артисты не знают усталости. Само собой разумеется, что в перерывах они успевали хоть немного поесть, о чем позаботились устроители культурной программы. К нам подошел сам директор института и поинтересовался на русском языке, а почему мы не возвращаемся к столам, ведь принесли горячее мясо? Это была катастрофа, но мясо было таким вкусным, что пришлось забивать желудок еще раз. И вот когда в разгаре были всеобщие танцы, где участники конференции отплясывали уже вместе с артистами ансамбля «Явор», официанты стали разносить среди толпы тарелки с великолепными тортами! Это было уже сверх наших возможностей, но торты выглядели настолько аппетитно, что проигнорировать мы их не могли. Удивительно, но и они кое-как в нас влезли.

Бурное веселье продолжалось – участники конференции и артисты «завелись» и вошли в раж, а я стоял в стороне и с тоской думал о завтрашнем докладе. Близилась полночь, и нам надо было проводить Галину до ее гостиницы. Мы все вместе вышли на улицу. Ночные Пулавы представляли собой довольно занятное зрелище. Нам объяснили, что наркоманы обычно группируются ночью на берегу Вислы, наверно так и было, поскольку город был заполнен компаниями веселых алкоголиков. Мы, тоже будучи слегка навеселе, не слишком сильно отличалась от местных, поэтому чувствовали себя совершенно спокойно. Обращала на себя внимание вывеска над рестораном возле гостиницы – «Александрия», напоминающая о названии города с 1831 по 1915 гг. Все же следы Российской империи остались в душах живущих в Пулавах людей. Без последствий 100-летние правление России Царством Польским явно не прошло, и «с одной приборки» эти следы точно было не уничтожить, да и надо ли это было? Историю, какой бы она ни была, отменить нельзя, она может только служить уроком.

На обратном пути мы слегка заблудились, и я пугал случайных подгулявших прохожих вопросом о дороге до «палаца Браницких», который находился за сотни километров отсюда – в Белостоке. Прохожие почему-то шарахались, но потом я вспоминал, что нам нужно в «палац Чарторыйских», нам показывали направление, и вскоре мы вышли на правильную дорогу. Вдруг среди ночи раздался женский крик «Цо ты шекашь у кийоску?», и подруга кричавшей дамы поднялась с корточек от киоска, на ходу подтягивая штаны, пытаясь догнать и отколотить столь неудачно пошутившую подругу!

Дворец представлял собой в ночи жуткое зрелище. Наверно так он выглядел при Чарторыйских. Было далеко за полночь. Гремел оркестр, разгоряченные танцами артисты и участники конференции выскакивали на балюстраду слегка охладиться и вновь продолжали веселье, говорят, что оно затихло только под самое утро. А я, несмотря на поздний час, все еще сидел на койке в номере и перебирал листочки с распечаткой слайдов. Ибо мой день уже наступил. Долго не мог заснуть, перебирая в памяти подробности уникального концерта, перешедшего в какое-то безудержное веселье. Только в тот момент до меня дошло, насколько богата культура страны, гостем которой я был уже второй раз, и это было начало моего нового сумасшествия – увлечения польской народной культурой. Во время первой поездки Польша была для меня прежде всего «столицей мировой фортификации», поскольку все великие державы от Наполеоновской Франции до Царской России, СССР и Третьего Рейха оставили на ее территории уникальное историко-фортификационное наследие. А вот теперь она достучалась через концерт ансамбля «Явор» и до моего сердца.

Конференция. День второй

Утром мне уже пришлось делать свой доклад. Половина зала чихала и кашляла – «бал у Чарторыйских» не прошел без последствий, но коллеги-химики стойко переносили утренние тяготы и лишения, неизбежные после такого веселья. Я волновался, поскольку было очень важно выдержать регламент. Доклады были двух сортов – сорокаминутные для приглашенных выдающихся ученых и двадцатиминутные для всех остальных. Председательствующие не давали пощады никому. И когда убеленный сединами японский профессор, читавший свой доклад по шпаргалке, превысил сорокаминутный лимит, то остановили даже его. Тем не менее, тренировки в Москве и в Пулавах помогли выдержать и этот экзамен. Я оттараторил доклад бойко и без бумажки. Это оказалось не так и трудно, гораздо сложнее было понять на слух вопросы, которые задавали из зала, но кое-как я их понял и даже ответил. Как сказали потом коллеги, из-за ответов на вопросы я таки перебрал две или три минуты, но меня все же не прервали. Облегчение было огромным – я честно отработал аванс, сделанный Паном Веславом Олешеком, за выполненную работу было не стыдно. В конце доклада я поблагодарил присутствующих за внимание по-английски, затем сказал большей части зала «дзенькуе бардзо за увагон до моего реферату» и поблагодарил молодого научного сотрудника, помогавшего переключать слайды – «дзенькуе за всполпрацон», на что получил ответ на чистейшем русском – Да ничего, ничего, не стоит благодарностей!

Казимеж-Дольный, огниско

Вторая половина дня была заслуженной наградой за труды первой. Нам подали экскурсионные автобусы и стали формировать две группы – польскую и англоязычную. Я настоял, чтобы владивостокская делегация загрузилась с польской группой, поскольку был уверен, что там будет интересней, так как руководителем ее был не профессиональный гид, а энтузиаст-краевед, работавший помощником директора по административно-хозяйственным вопросам. Украинских коллег уговаривать не пришлось, и наш автобус превратился в своего рода «славянский базар».

Я не пожалел о содеянном и совершенно свободно мог переводить речь экскурсовода для своих коллег. Экскурсовод рассказывал о том, что небольшой город Казимеж-Дольный, бывший когда-то важным торговым центром на Висле, остановился в своем развитии из-за того, что значение речного пути упало, а железные дороги обошли его стороной. Даже ландшафт окрестностей городка почти не изменился со средневековых времен и вся территория вокруг города объявлена особо охраняемой территорией, где регулируется любая застройка с целью сохранения оригинальных пейзажей. Пример достойный подражания, но в условиях современной России почти невозможный.

Сам городок сохранил облик средневекового местечка, включая рыночную площадь, окруженную маленькими двухэтажными домиками «в три окошка» и колодец в центре нее. Экскурсовод назвал его по-польски – студня, и Леня Ахов мне перевел, что это колодец. Я знаю – получил он ответ от меня и удивился – Откуда? Я объяснил, что публикую статьи в польском историко-фортифкационном журнале Forteca, и потому кое-какие слова, как например колодец для наблюдательного колпака или орудийной башни, знаю. Супруга директора Института, которая, естественно, была в польской группе, стала спрашивать о Владивостоке и его истории. Я рассказал ей о нашем знаменитом этнографе Брониславе Пилсудском, брате основателя польского государства. Моя собеседница стала мне объяснять, что брат Бронислава Юзеф, это такой польский маршал, на что получила от меня резкий ответ – то Маршалек Польский и Начельник Паньства, после чего объяснения подобного рода прекратились.

Казимеж был очень красив, это идеальное место для проведения всяческих фольклорных фестивалей, но экскурсовод рассказал нам и о страшной судьбе его жителей во время Второй мировой войны, поскольку большинство его населения составляли тогда евреи. Мало того, что немцы убили их всех, но они еще и разрушили еврейские кладбища, использовав могильные плиты для ремонта дорог. Несколько обломков таких плит было выставлено на площади. Немцы говорили евреям перед казнями, чтобы усугубить их страдания – не беда, что мы вас убьем – умрут все, а нас, скорее всего, тоже убьют. Но мы сделаем так, чтобы вас никто не мог вспомнить, сотрем все следы вашего пребывания на земле. И вот это гораздо страшнее. Воистину, немцы были нацией философов. Впрочем, разве только немцы? Достаточно вспомнить массовое уничтожение кладбищ с захоронениями офицеров и представителей так называемых эксплуататорских классов, широко практиковавшееся в советское время, в том числе и в моем родном Владивостоке. Могильные плиты с этих кладбищ распиливали на бордюры и красивые разноцветные гранитные бордюрные камни долго украшали главную улицу Владивостока – Ленинскую. Так что наши «философы» тоже вполне отдавали себе отчет, насколько важно для контроля над захваченной ими страной разорвать связь времен и заставить народ забыть о предшествующих поколениях.

Мы также посетили развалины какого-то замка, от которого осталась лишь одна башня. Она возвышалась на холме, с которого открывался роскошный вид на Вислу. Официальный экскурсовод провел людей к башне и вернул людей по той же самой тропе, но наш гид, проведя нас к башне, показал еще несколько эффектных видовых площадок и вывел нас к автобусу более интересным путем. «Дупем вкронг ступем» [задницей вокруг ступы] – сказал он презрительно в адрес маршрута, предложенного профессионалом.

Ближе к вечеру нас привезли в Рекреацийно-ресторацийный центр Министерства справедливости, по-русски говоря – ресторан Дома отдыха Министерства юстиции. Мы прошли через открытую площадку ресторана и вышли к поляне на высоком берегу Вислы. Я сразу догадался, что будет «огниско», то есть вечер у костра. Место было выбрано изумительно – на открытой площадке, окруженной кустарником, которую слегка продувало ветерком, не было никаких комаров, было подготовлено кострище и оборудованы лавки и столики. Всем раздали ивовые прутья, копченую колбасу, разожгли огонь, и можно было разогревать закуску, а выпивка в виде пива тоже имела место быть. Я поехал в Польшу фактически в полевой одежде, то есть имел камуфляжную штормовку, джинсы и свитер, кроссовки и полуботинки в запасе. Поскольку нас предупредили о мероприятии на открытом воздухе, а по вечерам было уже прохладно, то свитер и штормовка были весьма уместны. Камуфляж, вполне подходящий для природы, почему-то вызвал недоумение у местных. И когда я подошел к костру, встав в очередь за ивовыми прутьями, то за спиной раздалось какое-то шипение в мой адрес, в ответ на которое твердый голос профессора Олешека произнес – То гость!

Надо отдать должное устроителям конференции – возможностей для неформального общения формат вечера у костра давал массу. Я провел весь вечер в беседах с доктором Михалом Гленском – молодым химиком из Вроцлава. Мы трепались по-английски несколько часов подряд, не испытывая никакого напряжения. Дело в том, что проблем с разговором у меня не было, но вот разбирать английский на слух мне было тогда тяжеловато. Однако общение с европейцами, которые не являлись носителями языка, и имели примерно тот же самый уровень знаний, оказалось, вообще не составляет никаких проблем. Коллега не знал русского, а я на должном уровне польского, поэтому английский, как это было ни прискорбно, оставался единственным возможным вариантом. Я рассказал Михалу, предки которого всегда жили во Вроцлаве, что Вроцлав, это бывший Бреслау, куда переселили после войны поляков из Львова, и он удивился, что я знаю такие подробности о его родном городе. Михал рассказал о том, что его фамилия имеет явно шведское происхождение, и вероятно какой-то его далекий предок был шведским солдатом, застрявшим в Польше во времена так называемого «Потопа» – разорительных походов Карла XII в Восточную Европу. Мы обсуждали преимущественно историю Польши, которую Михал знал намного лучше меня, я рассказывал о Владивостоке, и мы даже обсудили немного работу самого Михала, который изобрел тонкослойную хроматографию на пластинках с твердофазным градиентом. Он использовал пластинки с закрепленным слоем силикагеля, половину поверхности которых гидрофобизировали посредством силанизирования алкилхлорсиланами. Пластинка позволяла провести хроматографирование на силикагеле в обычной средне полярной системе растворителей, а затем после просушивания пластинку разворачивали на 90 градусов и проводили хроматографирование уже в водно-спиртовых системах, в которых вещества не задерживались на силикагеле, но сорбировались на гидрофобизированной части пластинки. Метод был простой, наглядный и даже красивый, но был пригоден лишь для массовых анализов серийных смесей природных веществ, позволяя экономить время. Для нашей же исследовательской работы он был бы ненужным излишеством.

Этот разговор имел интересное продолжение во Владивостоке. Наш заведующий лабораторией, отличающийся оригинальностью мышления и вообще, как сейчас говорят, креативностью, предложил сделать такие пластинки одному из сотрудников, изобретя их идею совершенно независимо от Михала. Коллега не хотел делать бессмысленную работу, поскольку для наших целей метод был явно бесполезен, и я его выручил, предоставив Шефу тезисы доклада Гленска. Начальник был обескуражен, но пытался сопротивляться, говоря, что из текста тезисов вообще ничего непонятно. Тогда я написал Михалу, и он прислал мне оттиск более подробной статьи. Естественно, что «изобретать велосипед» смысла не было никакого, и идея была оставлена.

Веселье постепенно дошло до точки и пани из организационного комитета вдруг начали громкими, но нестройными голосами петь какие-то странные польские песни на незнакомые мне мелодии, которые было довольно сложно угадать и запомнить. Они почти выкрикивали «стукаем – пукаем» и громко стучали по столешницам. И только потом, примерно лет пятнадцать спустя, я догадался, что пани, дошедшие до определенного градуса, запели польские патриотические песни, и в частности – «Пржибыли улани под окенко». Сейчас-то я бы мог составить им компанию, поскольку весь этот репертуар знаю не хуже них, но, увы, тогда я почти ничего не понимал. Около полуночи пани дружно спели для всех колыбельную – «Тихо дзети, тихо спите, тато мамо не будзите», и не дожидаясь команды на английском все славянские участники конференции пошли к автобусам. Вечер в своем роде был не хуже предыдущего.

Конференция. День третий

8 сентября начался последний день конференции. В этот день выступила с докладом Ирина Горшкова и, таким образом, наша делегация, выполнила свои обязательства перед польской стороной полностью. Состоялся прощальный совместный обед, и мы были предоставлены сами себе, посетив на прощание лабораторию профессора Олешека во флигеле дворца Чарторыйских. В этот же день наша группа разделилась. Алла и Ирина присоединились к туристической группе, сформированной из участников конференции для поездки в Краков. Их тщательно опекали представители института – супруги директора и его заместителя, поскольку почему-то считали, что Польша – это страна небезопасная для свободного перемещения иностранцев. Они вздохнули с облегчением только когда перевезли моих спутниц на институтском автобусе на Варшаву Центральну и посадили их в поезд, шедший в Москву.

Оргкомитет также организовал автобус, на котором желающие могли сразу же уехать в аэропорт Окенце или на Варшаву Центральну, чем и воспользовалась Галина Лихацкая. Тем же, кому удобней было бы уехать на следующее утро, предоставили возможность задержаться в гостинице еще на одну ночь. В числе последних оказался и я. Это почему-то встревожило Пана Олешека. Он подошел ко мне вместе с представителями дирекции и оргкомитета и поинтересовался, а что я собираюсь вообще делать дальше, есть ли у меня обратный билет и когда и как, я, собственно говоря, собираюсь уезжать? Делать было нечего и пришлось слегка приоткрыть завесу над секретной частью программы. Я объяснил, что билет в Москву можно свободно купить на ближайший отходящий поезд прямо в Варшаве. На вопрос, а почему я не поехал в Краков, пришлось ответить, что я уже был во когда-то Львове и вполне представляю, как выглядят исторические города Галиции, а сейчас собираюсь к друзьям в Прасныш и предполагаю задержаться в Польше на несколько дней для осмотра фортификационных достопримечательностей. А где этот Прасныш, спросили члены оргкомитета? Я объяснил, что надо ехать на северо-восток от Варшавы часа три на автомобиле и добавил, что в Прасныше сохранились казармы еще русского кавалерийского полка, которые сейчас занимает Войско Польское. Я знаю, где это, – сказал вдруг профессор Олешек, – я служил срочную в этих казармах. Он несколько успокоился, поскольку убедился, что я хорошо знаю, о чем говорю. Я также вкратце рассказал о прошлогоднем опыте самостоятельного путешествия из Варшавы в Осовец, и тем самым еще больше успокоил гостеприимных хозяев. Они пожелали мне удачи, и мы расстались, как я полагал, навсегда, но тут я ошибся.

Я попросил в гостинице у стойки регистрации позвонить по телефону внутри Польши и мне разрешили, сказав, что я смогу оплатить разговор при выписке из номера и стали с любопытством слушать, что и, главное, как я буду говорить. В грязь лицом ударить не хотелось, и я бодренько произнес в трубку – Честь, Яречку! То я, Владымир! Естем юж в Польсце, на конференции науковей. Конференция юж скончена и мусем быть у цебе юж утро! [Привет, Ярек! Это я. Владимир! Я уже в Польше на научной конференции. Конференция уже закончилась и ядолжен быть у тебя уже завтра.] У дамочек на рецепшн вытянулись лица. Что-то подобное произошло и на противоположном конце провода, в Правсныше, поскольку из телефона раздался удивленный шепот: «Касю, Владзимир розмовляе по-польску!». Ярек объяснил мне, что они с Касей будут дома ближе к вечеру и рекомендовал мне сесть на междугородний автобус во второй половине дня и позвонить им домой с автостанции. План был вполне реалистичен и принят к исполнению.

У входа в гостиницу я столкнулся с Леней Аховым. Он предложил выпить пива в кафе на открытом воздухе, и я согласился. Леня никуда не торопился, поскольку был в Пулавах в командировке, и профессор Олешек попросил ему помочь в организационных хлопотах. Леня довольно много рассказал мне о здешних порядках, я поделился своими знаниями о Польше, но явно перегнул палку, рассуждая о сохраняющихся до сих пор различиях у современных поляков в зависимости от того, с территории какой из бывших зон оккупации они происходят, и что крулевяков – жителей Крулевства, то есть Царства Польского или Привислянского края Российской империи – считают немножечко неправильными поляками, поскольку они выбрали себе не тех оккупантов и слишком много от них переняли. Сидевшая за соседним столиком чопорная пара средних лет демонстративно встала и перешла в самый удаленный от «кацапов» угол, поскольку им эти рассуждения, услышанные мною от самих же поляков, очень сильно не понравились.

Леня рассказал, как он пытался работать поздно вечером в лаборатории и когда выходил из ворот дворца Чарторыйских, то его молча схватила за ягодицу здоровенная овчарка и при его малейшем шевелении только сильнее сжимала челюсти. Наконец, появившийся сторож, узнав своего, отозвал пса и выпустил Леню на волю. На следующий вечер он коротал время за бокалом пива за столиком на улице, шедший на дежурство сторож узнал его и горячо поприветствовал, оглушительно прокричав – «О, витам пана, ктурего Цыган за дупон злапал!» [О, привет пану, которого Цыган за ягодицу схватил!] Леня был готов провалиться со стыда на месте.

Леня пожаловался, что только что провожал индийского гостя. Тот капризничал, требовал фрукты в номер, такси до вокзала и т.д., и достал Олешека своими капризами настолько, что тот вызвал Леню, дал ему денег и попросил сделать так, чтобы этот индус поскорее уехал. Леня счел за лучшее взять такси и вывезти гостя на вокзал. После этого рассказа прорвало и меня. Я рассказал прошлогоднюю историю, как некто профессор Нарвал, вице-президент Аллелопатического общества пригласил меня на конференцию в Индию, а на случай, если у меня нет денег, просто опубликовать статью в Journal of Allelopathy, со-редактором которого он также был. Поскольку тогда считалось, что аллелопатия – это наука о химических взаимодействиях растений между собой, а изучаемые мною голотурии (морские огурцы) являются животными, то я специально оговорил этот момент, но профессор Нарвал ответил, что в данном случае использование голотуриями токсических гликозидов для отпугивания хищников и паразитов вполне оправдывает публикацию именно в его журнале. О рейтингах тогда еще никто не задумывался, опубликоваться в таком экзотическом журнале было интересно, и я написал сугубо теоретическую статью о неколичественном графическом моделировании структурно-функциональных отношений биомолекул на примере своих объектов. Статья прошла рецензирование, и Нарвал потребовал от меня срочной присылки исправленного текста курьерской почтой, поскольку задерживался выход журнала, куда он хотел поставить этот материал. С превеликими трудами (а это был 1998 год, год дефолта) я собрал необходимые для заказа курьерской почты 40 долларов, опустошив для этого лабораторную «кассу» и отправил выправленную рукопись в редакцию. Каково же было мое удивление, когда я получил в ответ гневное письмо этого типа, что я его оказывается обманул, что морские огурцы не являются растениями и что статья не может быть напечатана. Я написал ответное и очень злое письмо с приложением старой переписки, на которое не получил ответа.

В 1998 году я оказался в немилости у начальства, поскольку защита моей докторской диссертации в том году прошла не без приключений, начальству не понравилось, что я ушел осенью во внеочередной отпуск для поездки в Польшу, кроме того, мне задержали полагающийся по традициям института перевод на следующий тарифный разряд, а бухгалтерия этого не поняла и потом вычитала у меня из зарплаты переплаченные деньги. А так как начальство не было уверено, что мою защиту утвердят в ВАКе, то воспользовавшись предлогом «растраты» лишило меня полагающейся за защиту премии. В общем, история с Нарвалом и его журналом существенно осложнила мое служебное положение. Тем не менее, я не унывал, поскольку рукопись была хорошо написана, вычитана рецензентами, и я отправил ее в более престижный Journal of Theoretical Biology. Процесс шел своим чередом, как вдруг я получил уже сверстанные гранки своей статьи из Journal of Allelopathy. Американский со-редактор этого журнала волновался, почему я задерживаю работу с рукописью, сообщил, что сделал все исправления сам и попросил их только проверить и дать добро на публикацию. Я был в легком недоумении. В руках у меня была практически готова публикация, а гарантий напечатания моей статьи в другом журнале не было никаких. Тем не менее, я уже передал эту рукопись другому изданию, а публикация одного и того же материала в разных изданиях была бы тяжким нарушением принципов научной этики. Я разъяснил ситуацию ни в чем не повинному американскому редактору, не поленился приложить всю переписку с Нарвалом, извинился, и публиковать уже готовую статью запретил. Американец ответил, что вполне понимает меня и также извиняется за своего не совсем адекватного коллегу. Я показал это письмо начальству и сказал, что «трамвай может переехать любого», что моего умысла и даже вины в «растрате» не было и вовсе не качество статьи было причиной недоразумения. И я настойчиво попросил выплатить мне полагающуюся премию, что и было сделано без проволочек. А вскоре пришло сообщение из ВАКа об утверждении моей диссертации, мне немедленно повысили тарифный разряд, и полоса недоразумений закончилась. А вскоре и сама статья была напечатана в Journal of Theoretical Biology, то есть я особо ничего не потерял, кроме слегка истрепанных нервов, а сумасшедший редактор просто наказал свой журнал.

Когда я закончил рассказ, в глазах у Лени Ахова забегали чертики. Оказалось, что в самом начале 1999 года, в разгар зимы к ним в Ботанический сад Национальной академии наук Украины заявился без предупреждения какой-то замерзший индус в летней одежде и представился как профессор Нарвал, вице-президент Алеллопатического общества. Сердобольные украинцы, наскребли каких-то грошей, сходили с ним на базар, где он купил зимнюю одежду по своему вкусу – офицерскую шинель до пят, которая очень хорошо сочеталась с тюрбаном на его голове. Ему сняли гостиницу за счет Национальной академии наук, но когда он потребовал доставить ему еще и девочек в номер, то украинские коллеги тактично объяснили ему, что Национальная академия наук Украины интимные услуги не предоставляет, и гостя оставили одного в номере. Гость не растерялся и снял двух дивчин соответствующего поведения прямо на улице сам и привел их в номер. Перед тем, как расслабиться он решил принять горячий душ, чтобы согреться, но, пока он плескался в ванной, девушки не растерялись и вынесли из номера все вещи, документы, деньги и даже одежду гостя, включая и нижнее белье. Индийский гость остался в номере совершенно голым, без копейки денег, без документов и обратного билета. Слегка ошалевшие украинские ботаники были вынуждены потом изыскивать средства на покупку одежды, помогать гостю восстанавливать документы, и даже покупать ему обратный билет. После чего они вздохнули с большим облегчением, когда столь проблемный гость, наконец, отбыл домой. Таким образом, достойные украинские дивчины сполна отомстили злодею Нарвалу за мои страдания. Однако радость украинских коллег была преждевременной. Дело в том, что в Лаборатории аллелопатии Ботанического сада когда-то работал академик Национальной академии наук профессор Андрей Михайлович Гродзинский, один из основателей этой самой аллелопатии, оставивший лаборатории уникальную библиотеку по этому предмету. И вот по случайному совпадению после визита индийского гостя наиболее ценные книги из этой библиотеки исчезли без следа. После рассказа Лени я понял, что отделался еще относительно легко! Таким образом, в результате этого вечера в Пулавах за бокалом пива я еще раз убедился, насколько же тесен наш мир.

Прасныш

Утром 9 сентября я позавтракал в гостинице, заплатил за телефонные разговоры и попрощался с дежурной на рецепшн, сказав ей – Дзенькуе за гостинность! [Спасибо за гостепреимство!], получив в ответ улыбку и ответ «Запрашамы!», что в данном контексте означало – приезжайте еще. Я никогда не думал, что этим приглашением придется воспользоваться, но судьба дала мне шанс посетить это место еще раз.

Я вышел на проспект Партизантов и быстро спустился по нему к вокзалу, причем дорога заняла даже меньше десяти минут. Я купил билет на обычный скорый поезд, а подошедшие чуть позже англичане слегка поехидствовали насчет моей камуфляжной штормовки и с шиком умчались вдаль на экспрессе Интерсити. Мне эта чуждая роскошь была совершенно ни к чему, и я остался один на платформе, наблюдая, как рабочие раскатывают зачем-то рулон рубероида для ее ремонта. Один из мастеров сделал что-то не так, и над платформой раздалась звонкая и раскатистая фраза – Цо ты рробишь, курррва! От этой сценки мне стало тепло на душе, поскольку повеяло чем-то совсем родным и близким. Начиналась вторая, «секретная» часть моего тура.

Через пару часов я как ошалелый выскочил из здания вокзала Варшава-Центральна в город и почему-то потерял ориентировку. У меня было времени в обрез, поскольку нужно было до автобуса успеть еще сбегать в Музей Войска и осмотреть открытую часть экспозиции. Я не задумываясь скороговоркой спросил пробегавшую мимо пани – Пршепршашам пани бардзо, в яким керунку Аллеи Иерусалимске? – и подучил мгновенный ответ – Там! и мне указали рукой правильное направление. Я быстро, почти бегом, добежал до Музея Войска и не торопясь осмотрел площадку с военной техникой. Чего тут только не было! 152-мм береговая артиллерийская установка МУ-2, которой тогда еще не было ни в одном музее в России, ствол (без казенника) русской 305-мм гуабицы обр. 1915 г.целое семейство «коротких» трехдюймовок, включая родоначальницу семейства горную пушку обр. 1909 г., короткую пушку обр. 1913 г. и несколько полковых пушек обр. 1927 г. Тут были классические 75-мм французские скорострельные пушки времен Первой мировой войны и «семьдзесентпентки православны» – русские 3-дюймовые скрострельные пушки обр. 1902 г. и такие же модернизированные орудия с удлиненным стволом. Впечатляла коллекция снарядов калибра 400–800 мм, оставшаяся от немцев, проводивших испытания сверхтяжелых орудий на Рембертовском полигоне, а также корпус 600-мм снаряда, который был найден в центре Варшавы. Во время Варшавского восстания снаряд был выпущен немцами по центру города, но не разорвался, и хозяйственные поляки исхитрились вытопить из него взрывчатку, которую в виде самодельных гранат вернули хозяевам.

Во второй половине дня я сел в междугородный автобус и благополучно добрался до Прасныша. У меня была телефонная карточка, но я не знал, как ей пользоваться и попросил людей, сидящих в зале помочь мне, что и было сделано одним из пассажиров. Я позвонил Яреку, который буквально полчаса назад вернулся с Касей домой, и они примчались за мной на машине. Говори по-русски, ты у своих – сказал Ярек – и я мгновенно забыл все польские слова! И только дома у Ярека увидев его спящую годовалую дочку тихо спел ей – Тихо дзети, тихо спите, тато, мамо не будзите, вызвав восторг у ее родителей.

Надо сказать, что автомобиль, на котором приехали за мной Кася и Ярек, ничем не напоминал ту страшную «Малюху», на которой, скорчившись в три погибели, я передвигался по Польше в прошлый раз. Оказалось, что Ярек уволился с завода, чтобы иметь больше времени для издания журнала Forteca. Но для того, чтобы выплатить заводу досрочно ипотеку, ему пришлось взять банковский кредит. А для того, чтобы этот кредит поскорее банку отдать, он устроился работать на немецкую фирму, которая торговала на территории Польши электротрансформаторами. Ярек хорошо умел проектировать их, а теперь уже продавал готовые изделия. Хозяин управлял фирмой лично и был более чем адекватен, поскольку в отличие от большинства коммерсантов прислушивался к мнению сотрудников. Он сказал, что каждый продавец трансформаторов должен получить служебную машину, на которой бы разъезжал по территории Польши и достойно представлял бы фирму. Он предложил выдать каждому сотруднику по Мерседесу последней модели. Ярек меланхолично заметил, что выдавать надо сразу по две машины. Почему? – изумился немец. Потому что машины такого класса, если на них не ездят мафиози, угоняют мгновенно – сказал Ярек – и привел пример, что даже и у авторитетных бандитов бывают проблемы. В частности, когда главарь мафии из Гданьска ехал на стрелку с варшавскими «партнерами», то они забыли предупредить засаду на дороге и машину остановили местные бандиты. Угрожая пистолетами, они потребовали отдать ключи от машины, но главный гданьский мафиози, не моргнув глазом, попросил разрешения только достать чемоданчик из багажника. Ему разрешили. Он рывком достал из багажника ручной пулемет Калашникова, и бандиты мгновенно рухнули на землю. Главарь «гданьских», поняв, что произошло недоразумение, спокойно расстрелял из пулемета машину нападавших, превратив ее в решето, положил пулемет обратно в багажник и спокойно уехал на стрелку, оставив незадачливых угонщиков лежать на земле, которые еще долго опасались даже пошевелиться, в полной мере осознавая свою ошибку. Впечатленный рассказом немец поинтересовался, а какие машины он должен купить сотрудникам, чтобы они достойно представляли фирму, но чтобы их не угнали в первый же день? На что получил рекомендацию Ярека купить всем корейские машины «Дэйву» польской сборки, по размерам похожие примерно на наши «Волги». Именно это и было сделано. Немец выдавал деньги на бензин соответственно километража, который требовался для дороги из дома до фирмы и для всех деловых поездок. Использовать машины для частных целей не возбранялось, но в таком случае бензин надо было покупать за свой счет.

Фирма вообще работала более чем рационально. Когда кто-то из сотрудниц по старой социалистической привычке пожаловалась на Ярека, что он редко бывает в офисе, хозяин собрал персонал и сказал, что он оценивает работу, прежде всего, по количеству и качеству заключенных сделок, и рекомендует сотрудникам не протирать штаны в офисе, а больше ездить по территории и работать. И если кто-нибудь еще посмеет его побеспокоить подобным доносом, то будет немедленно уволен. Страна была разделена на северную и южную части, как шутили сотрудники, это был уже пятый «разбор» Польши. Сотрудники, случайно нашедшие заказ на чужой территории, были обязаны передавать его коллегам, работавшим там, и наоборот, чтобы не создавать вредной конкуренции и не мешать друг другу работать. Жалованье платили довольно скромное, но за каждую сделку агент по продажам получал от нее фиксированный и не очень маленький процент, поэтому люди выкладывались полностью. У Ярека прорезался талант коммерсанта, развившийся, по-видимому, еще с тех времен, когда он начинал торговать книгами и журналом Forteca. К моему приезду он был близок к расчету с банком и рассказал о том, что последняя сделка, к заключению которой он близок, поможет ему, наконец, обрести финансовую свободу и полностью отдаться издательскому делу.

Уже утром 10 сентября мы выехали в Ружаны. Посещение этого укрепленного пункта было очень важно. Дело в том, что в известной книге Яковлева по истории фортификации говорилось, что Буйницкий спроектировал тип полудолговременного форта для укрепленных пунктов Привислянского края, включая и Ружаны. Однако везде говорилось, что этот проект не был реализован. Это было не совсем так – типовой решение Буйницкого использовали в проекте долговременного обвода Владивостока 1899 года, а что касается предмостной позиции в Ружанах, то там форты строились сразу после Русско-японской войны 1904–1905 гг. и уже по измененному, как мне сказали польские коллеги, проекту. Было крайне желательно посмотреть на построенное своими глазами.

Предмостная позиция в Ружанах состояла из трех фортов и одного земляного шанца. На одном из фортов была устроена свалка с радиоактивным могильником и мы постарались держаться от него подальше, другой форт был изуродован разместившемся на нем заводом алюминиевых окон, но зато третий форт был полном порядке. Он был треугольным в плане, что сближало его с проектом Буйницкого, двойной кофр во рву был связан потерной с внутренним двориком, но все эти сооружения, а также полноценная горжевая казарма с капониром имели толщины бетона существенно больше, чем предусматривались по проекту Буйницкого и по этому параметру были близки к ломжинским фортам, устойчивым к действию 210-мм артиллерии. В горже форта в межвоенный период поляки построили два типовых железобетонных «традитора». Это были легкие одноказематные упрощенные пулеметные полукапониры, совершенно идентичные сооружениям, которые поляки в массовом порядке возводили по мобилизации в 1939 г. и отлично показавшие себя в боевых условиях. Это было существенное усиление боевой мощи форта. Таким образом, вопрос был закрыт – фортов типа полудолговременного форта Буйницкого обр. 1898–1901 гг. в Рожанах не было и возведенные во Владивостоке подобные сооружения были действительно уникальными.

11 сентября мы с Яреком выехали за пределы бывшего Царства Польского и оказались на территории Восточной Пруссии, большая часть которой была присоединена к Польше после Второй мировой войны. Исторически юг Восточной Пруссии действительно был когда-то населен поляками. Даже после «германизации» этих земель там традиционно преобладали католики, которые, впрочем, считали себя немцами, хоть и не отрицали своих польских корней. Во всех деревнях были костелы, но там же было на удивление много православных церквушек. Объяснить их происхождение Ярек не мог, и я сам предположил, что это просто продолжение «этнографической окрошки», имевшей место быть и в соседних польских землях, где католики и православные (белорусы) жили вперемешку. Вместе с тем, краеведы из соседней Калининградской области Российской Федерации уточнили, что эти церквушки могли быть построены и потом переселенными туда с восточных территорий Польши украинцами. В общем, вопрос об этой чересполосице оказался открытым, но я все же полагаю, что исходно это было такое же польское Пограничье, как и в окрестностях Белостока. Впоследствии все проживавшее в этих деревнях население было депортировано в Германию, но после смерти диктатора Берута эти немцы стали громко шуметь, что на самом деле они католики и исторические поляки, и тогда тем из них, кто хотел вернуться, разрешили это сделать.

Поражала совершенно дикая роскошная природа – машина часами ехала по узкой шоссейной дороге, по сторонам которой стояли дремучие сосновые леса. Ярек объяснил, что при немцах южную часть Восточной Пруссии специально ограничили в развитии, чтобы сохранить леса, наличие которых затрудняло бы действия наступавших русских войск. Он прочитал мне целую лекцию по военной географии, говоря, что на Восточную Пруссию нельзя было наступать с юга через дремучие леса и болота, дефиле между которыми были прикрыты оборонительными позициями. А вот с восточной стороны (направление на Кенигсберг) и с западной стороны, где требовалось только взять крепость Торн, в Восточную Пруссию можно было наступать по сходящимся направлениям и не тратить силы на борьбу хотя бы с природой. В 1914 году русские войска были разгромлены в Мазурских лесах и их остатки потом долго отлавливали по глухим лесам. А вот в 1944–1945 гг. советские войска учли трагический опыт предшественников и вошли в Восточную Пруссию с востока и запада, а с труднопреодолимых позиций на юге немцы ушли без боя. На перекрестках дорог в деревнях стояли крепкие кирпичные дома с маленькими вентиляционными окошками в торцах чердаков, откуда было удбно вести пулеметный огонь, простые сараи для сена обладали такими толстыми кирпичными стенами, что могли использоваться в качестве блокгаузов. Мы ехали к Летценскому дефиле, через которое не смогли прорваться в 1914 году русские войска. Это дефиле защищала небольшая крепость, а точнее форт – фесте Бойен, или, как ее называли поляки – Гижицко.

На территории крепости проходила конференция «консерваторов забытков» – то есть специалистов по охране памятников. Ярек не был участником конференции, а заехал туда, чтобы передать на реализацию продукцию издательства Forteca, а также пообщаться с коллегами. Я с удовольствием поздоровался с Толей Вапом, Каэтаном Щепаньским и другими коллегами, знакомыми по конференции в Осовце. После этого мы подробнейшим образом осмотрели саму крепость. Это была типичная кирпично-земляная крепость, построенная по прусской системе фортификации с оградой в виде тенального фронта, во входящих углах которого были построены капониры, а эскарп был оборудован стенкой Карно, позволявшей более эффективно оборонять ров огнем из устроенных в ней ружейных бойниц. Крепость прошла модернизацию и наиболее важные ее сооружения были усилены тонкими бетонными тюфяками, уложенными на песчаную прослойку поверх кирпичных сводов. Само собой разумеется, что против серьезного противника такая система обороны бы не устояла, но поскольку в русской армии катастрофически не хватало подвижной тяжелой артиллерии, а основным орудием в артиллерийских бригадах пехотных дивизий была только трехдюймовая скорострельная пушка, эти укрепления были вполне адекватны и позволили немцам осуществить успешную оборону. На поездку в Гижицко мы потратили целый день, но эта военно-географическая и фортификационная экскурсия того вполне стоила.

Следующий день, 12 сентября, был, пожалуй, наиболее интересным за всю поездку, поскольку мы отправились в Модлин, то есть в бывшую русскую крепость Новогеоргиевск, одну из крупнейших в Европе. В прошлый раз нам удалось посмотреть Цитадель и форты № I и XI, а вот теперь нам предстояло посмотреть форт X «Хенрисин». Мы поехали втроем, взяв с собой и маленького Мартина, который совершенно не боялся темноты и подземелий, в общем, был вполне себе нормальным фортечным ребенком. К сожалению, я не взял с собой в эту поездку армейские ботинки, а был в кроссовках, что существенно ограничило мои возможности передвигаться, но даже в таких условиях я увидел очень многое. Это был огромный «форт Величко», к сожалению, не завершенный строительством. Строился форт с 1912 по 1915 г., причем после начала войны в 1914 г. со строительства призвали всех квалифицированных рабочих, а саму стройку остановили, но потом, когда обстановка позволила возобновить строительство, то низкая квалификация плотников не позволила сделать аккуратную опалубку и бетонные конструкции военного времени хотя и поражали своими толщинами, выглядели крайне коряво и небрежно. Наиболее сильное впечатление произвел совершенно жуткого вида промежуточный полукапонир, с отпечатками криво и косо установленных опалубочных досок. Еще в мирное время на форту были выкопаны рвы и возведен бетонный напольный стрелковый бруствер с подбрустверной галереей, убежища для противоштурмовой артиллерии и барбеты для выкатных орудий, а также ретраншемент, к сожалению, обезображенный какими-то пристройками. Бруствер отличался от аналогичных сооружений владивостокских фортов, поскольку в нем были оборудованы не подбрустверные ниши, а сформованы вдавленные стрелковые ячейки на два стрелка каждая, и в плане линия огня представляла собой своего рода зубчатку. Это было вполне рациональное решение, поскольку уменьшало вероятность поражения стрелков осколками летящими вдоль позиции. Интересно, что на соседнем форту XI бруствер был совершенно прямой и никаких подобных укрытий или ниш на нем не было. Скорее всего, линию огня X форта бетонировали несколько позже. Особое внимание привлекал сборный броневой наблюдательный пост, поскольку такие посты на брустверах владивостокских фортов установить не успели. Оборона рва осуществлялась из мощного, но корявого двухэтажного кофра. Имелись фундаменты под установку 57-мм скорострельных капонирных орудий Норденфельда и рядом отверстия в перекрытии для круглых тумб береговых 57-мм пушек. Возможно, предполагалось пробить потерну под дном рва. Имелись также начатки контрэскарповой галереи. Одиночный кофр представлял собой временную каменно-бутовую постройку. К сожалению, нормального дренажа в казематированных и подземных сооружениях форта не было, а моя и Ярека обувь не позволяла совершить туда экскурсию, так как они примерно по щиколотку были залиты водой. Форт был захламлен каким-то строительным мусором, включая доски с торчащими гвоздями и Ярек в особо опасном месте передал мне на руки Мартина, сказав «тржимай», на что я машинально ответил «тржимам», то есть держу! Поскольку Мартин устал, нам пришлось возвращаться еще засветло.

Уже после моего отъезда Ярек в одиночку посетил форт. Он возвращался с какой-то важной деловой встречи, был в безукоризненном костюме и галстуке, надушен, в очках с золотой оправой, а его роскошная машина была только что с мойки. И когда он остановился посреди форта, то сразу оказался в центре компании отдыхающих здесь местных алкоголиков, настроенных крайне недружелюбно. Они с угрозой поинтересовались, чего тут пан забыл, на что Ярек невозмутимо ответил по-русски – «А что Вам здесь надо?» Видимо местные именно так представляли страшных русских мафиози, и поэтому немедленно бросились врассыпную, а сам Ярек спокойно осмотрел то, что ему было нужно на форту, и благополучно уехал.

На следующий день 13 сентября я отправился с Яреком в Варшаву. Ярек должен был далее по делам службы отправиться в Познань на экспрессе Интерсити, оставив машину на охраняемой стоянке у вокзала, а вечером он должен был вернуться в Варшаву, забрать меня и вернуться домой. Это был отличный план, и он был выполнен. Я также воспользовался ситуацией, чтобы заранее купить обратный билет. Ярек приглашал меня поехать с ним в Познань, но изучать форты без проводника в незнакомой крепости в одиночку было все же рискованно, да и ненужно, поскольку Познанть (бывшая крепость Позен) относилась к Прусской зоне оккупации, а меня в первую очередь волновала фортификация бывшей Российской империи.

В Варшаве отличная система городского транспорта. Можно купить единый проездной на один день и свободно ездить на любых видах транспорта. В Варшаве сохранили всю старую сеть трамвайных путей, на остановках были вывешены подробнейшие карты города с указанием маршрутов транспорта. Передвигаться по столице Польши было удобно. Самым подробнейшим образом я обследовал Александровскую Цитадель, правда без проникновения внутрь нее. В этот раз я больше внимание уделил той стороне Цитадели, которая была обращена к Висле, а также наружному осмотру отдельных фортов при Цитадели. Крутой откос берега был превращен в красивый парк, раскинувшийся под эскарпной стеной. Каких-либо рвов с этой стороны не было, но фланкирование как самого эскарпа, так и долины Вислы осуществлялось из огромных многоэтажных капониров. Цитадель со стороны реки была практически неприступна. К реке также выходили ворота, одни из которых были переименованы поляками в «Браму Страчень» – ворота казней, из которых выводили на расстрел участников восстания 1863 года. Рядом были скромные гранитные памятники с перечислением имен расстрелянных, и вся атмосфера парка располагала к тихой скорби. Ворота были открыты, но я заходить туда не стал, поскольку музей X павильона – страшной тюрьмы, располагавшейся на территории Цитадели – в тот день не работал. И какой же ужас и возмущение охватило меня недавно, когда я узнал о планах «девелОперов» о реконструкции музея с проламыванием бреши в стене для нового свободного въезда в Цитадель со стороны реки, и устройства там подземной автостоянки. Очень надеюсь, что «консерваторы забытков» не допустят этого надругательства над историей и польской национальной памятью.

Между Цитаделью и набережной Вислы шел широкий бульвар, автотрасса и это пространство оставалось совершенно незастроенным. Наступать на грабли – это не самый любимый спорт жителей Варшавы. Набережную регулярно заливают наводнения, поэтому там просто ничего не строят. На другой стороне реки в Праге Варшавской между застройкой и берегом реки оставлена обширная пойменная буферная зона, где также нет никакой серьезной застройки, что более чем разумно с учетом бурного нрава главной польской реки.

Я вышел к набережной, изучил карту города прямо на остановке и отправился на трамвае вдоль Вислы к одному из фортов внешнего пояса крепости Варшава – форту IX «Чернякув». Огромный форт, разрезанный автомагистралью на две неравные части, на котором хорошо сохранился ров, земляные валы и огромная кирпичная горжевая казарма, был превращен в филиал Музей Войска. Там были выставлены многочисленные образцы военной техники, включая даже самолеты, когда-либо состоящие на вооружении Войска Польского. Я заглянул в окно одного из отреставрированных казематов и вздрогнул – это оказался Музей Катыни. Там был выставлен довольно реалистично сделанный макет березового лесочка чуть ли не с расстрельными ямами, и я поспешил прекратить осмотр. На форту я был совершенно один, и только раз мимо меня прошел кто-то из сотрудников музея, но мы как-то предпочли вопросов друг другу не задавать. Полагаю, что он принял меня за местного, поскольку предположить, что туда может забраться какой-либо сумасшедший иностранец, он не мог. Этот форт выдержал два боевых экзамена. Насколько я знаю, в 1914 году на линии «упраздненных фортов Варшавы» удалось остановить наступление немцев, которых потом отогнали от города аж до августа 1915 года, а затем в сентябре 1939 года форт стал одним из важных опорных пунктов против наступающих на центр Варшавы с юга немцев, поскольку буквально сидел на автомагистрали, проложенной через форт в межвоенный период.

Вечером я встретил на Варшаве-Центральной поезд из Познани, на котором прибыл Ярек, и мы отправились на его машине в Прасныш.

На следующий день, 14 сентября, Ярек отвез меня на машине в Варшаву. По дороге у нас был интересный разговор. Ярек, начитавшись какой-то конспирологической ерунды, утверждал, что броненосец «Петропавловск», на котором погиб адмирал Макаров, был взорван в 1904 г. адской машиной, заложенной генералом Стесселем. И когда я сказал, что это полнейшая ерунда, Ярек заметил, что поскольку «Петропавловск» затонул на глубоком месте, то установить, где был взрыв – снаружи или изнутри невозможно. И тут я сказал ему, что «Петропавловск» подорвался одновременно с броненосцем «Победа», которого удалось спасти, и там четко был виден прогиб стальных листов корпуса внутрь. Предположение, что броненосцы одновременно взорвались по разным причинам, содержало некоторое противоречие. А предположение, что они одновременно подорвались на минном заграждении, никаких противоречий не содержало. Какое предположение правильное мы не знаем, но вполне можем выбрать наименее противоречивое. Я рассказал Яреку о принципе экономии мышления, то есть парсимонии, о том, что на этом принципе основано целое направление в систематике (кладистика) и когда спросил, знает ли Ярек название этого метода, то неожиданно услышал – Бржытва Оккама! От удивления я мог бы вывалиться из машины, но, к счастью, был пристегнут и только смог переспросить, а где Ярек это вычитал, на что получил еще более удивительный ответ – У Оккама! Вот на этой позитивной ноте мы и попрощались у вокзала, а Ярек отправился по своим служебный делам.

Поскольку поезд отходил только после 14 часов, то я успел еще сбегать в Старэ Място, чтобы попрощаться с Варшавой, шансов попасть в которую у меня уже больше не было. Я стоял на перроне, наблюдая за двумя смешными молодыми людьми, которые тоже ждали поезд, но изображали крутых коммерсантов. Один был русский из Москвы, другой поляк из Варшавы. Они были в одинаковых золотисто-коричневых костюмах, при галстуках, и не обращая внимание на присутствующих, прямо на перроне строили планы, как они будут развивать совместный бизнес в Москве и Варшаве. Причем, как я понял, бизнес касался то ли ресторанного дела, то ли производства продуктов питания, то ли и того и другого вместе. У ребят наверно тогда все получилось, уж больно велик был их энтузиазм, но возвращаясь в нынешние времена санкций и антисанкций и смотря в Интернете хронику, где бульдозерами давят отличные польские продукты, задним числом понимаешь, что эти молодые бизнесмены были неисправимыми идеалистами. Честно говоря, перед этими молодыми людьми стыдно!

«Польские колейки паньствовы» [Польские государственные железные дороги] как всегда немножечко чудили. Из-за ремонтных работ (по всей Польше в срочном порядке меняли деревянные шпалы на железобетонные) наш поезд задерживали. По трансляции, наконец, объявили точное время задержки, но только на польском языке. Русско-язычная часть пассажиров занервничала, но я успокоил общественность, сделав перевод на русский сам.

Наконец где-то в 14.30 подали вагоны под посадку, а через пять минут поезд двинулся в путь. Проход вагона был забит какими-то неторопливыми панами, которые явно не спешили занять свои места, создавая неудобства окружающим. Я поступил просто – обращался к соответствующему пану со словами – «Проше пана!» [пожалуйста, пан!] на что не следовало никакой реакции, тогда я изо все силы ударял тяжелой сумкой пана в зад и он резко отодвигался, а я с улыбкой произносил «Пшепшашам!» [извините!] и следовал дальше, повторив этот номер раз примерно пять и с помощью произнесения всего трех польских слов создал абсолютное впечатление у пассажиров, что я поляк. Видимо, я вел себя именно так, как положено вести себя в таких ситуациях настоящему поляку – был настойчив, но предельно вежлив.

Купе со мной разделили двое рабочих-гастарбайтеров, едущих в Москву на стройку – пан Лешек и пан Збышек. Они спросили меня – Чи пан едзе в Москву до працы? [пан едет на работу?]. На что я к их величайшему удивлению ответил, что еду «до дому». Они недоверчиво переспросили, не в Москве ли живет пан, на что получили еще более удивительный для них ответ, что домой я полечу из Москвы аж до Владивостока, куда возвращаюсь с научной конференции по биохимии. Лешек и Збышек были людьми с уникальным жизненным опытом. Они работали на разнообразнейших стройках по всему миру, включая Африку, но вот в России они только начинали и потому еще не знали русского языка. Впрочем, нам это совершенно не мешало общаться по-польски, причем они охотно учили меня своему языку, поправляя ошибки, если я их делал. Еще засветло поезд подошел к последней польской станции Тересполь и проводники раздали бланки таможенных деклараций. Бланки были на русском языке, что не составляло для меня проблем, но мои соседи по купе были этим обстоятельством слегка озадачены. Я, заполнив свою декларацию, немедленно стал помогать соседям – тыкал пальцем в соответствующий пункт анкеты и спрашивал с грозным видом о провозимых вещах и сопровождающих лицах – Дзети, наркота, сброя, ладунки выбуховы? [Дети, наркотики, оружие, взрывчатые вещества?] И показывал, где нужно поставить галочку в ячейке «нет». В этот момент в открытую дверь купе просунул голову какой-то американец и спросил по-английски – Это здесь помогают заполнять декларации? Я ответил ему, что да, но попросил подождать, пока я закончу с польскими коллегами. После этого я проделал ту же самую операцию уже на английском языке, и соседи по купе посмотрели на меня с уважением.

Вскоре поезд уже стоял в таможенной зоне на белорусской территории в Бресте. Несмотря на таможенный режим, поезд осаждали десятки мелочных торговцев-контрабандистов. Они лезли со своим товаром в окна, а наиболее наглые проникали даже в наше купе. Лешека и Збышека они знали в лицо, но вот моя камуфляжная штормовка их сильно смущала. Мне с большим трудом удалось их успокоить, что не имею отношения к белорусским силовым структурам. Однако они мне до конца так и не поверили. Лешек и Збышек купили копченого угря, которого они называли «венгорж», а также водки. Одну бутылку относительно дорогой, которую они спрятали и одну низкосортную, обладавшую противным запахом, которую, торгуясь, они называли «бензин». Когда мы прошли таможню, соседи предложили мне разделить с ними выпивку и закуску, но я вежливо отказался и достопочтенные паны довольно быстро уговорили бутылку вдвоем и пожелав мне дорой ночи завалились спать.

15 сентября мы уже подъезжали к Москве. Тепло распрощавшись с соседями по купе, я отправился в Одинцово навестить родственников и перекантоваться пару дней до самолета. Я думал еще съездить пару раз в Москву, но там начались страшные ночные подрывы жилых домов, которые перевернули политическую картину страны. Москва была похожа на разворошенный улей. Один раз, еще только после первого взрыва, я все же выбрался в Москву к своему другу Н.В. Гаврилкину, и когда вечером возвращался на метро на Беговую, то заметил сидящую в вагоне симпатичную девушку с яркой кавказской внешностью с тяжелой сумкой. Заметив, что я посмотрел на нее и ее багаж с некоторой настороженностью, она злорадно ухмыльнулась – типа знай наших, бойся и трепещи! Как ни странно, это меня почему-то немного развеселило и сразу успокоило. После второго взрыва мои родственники настоятельно посоветовали мне больше в Москву не ездить, а отлежаться у них до отлета самолета, что я и сделал, добравшись уже без каких-либо приключений до дома.

Этот визит в Польшу, визит 1999 года, пожалуй, был наиболее интересным из всех трех моих поездок в Польшу. Удалось посмотреть огромное разнообразие фортификационных сооружений, причем, не только русских, но даже немецких XIX века. Я наконец-то получил возможность целый день побегать по Варшаве, изучить не только центр города и подробно осмотреть снаружи Александровскую Цитадель, но даже добраться и до внешнего фортового пояса крепости Варшава. Поездка в бывшую Восточную Пруссию существенно расширила мой военно-географический кругозор. В общем, «секретная» часть моей поездки удалась на славу. Ну и общение с коллегами по профессии, особенно с польскими, было исключительно удачным. По результатам конференции была напечатана отличная книжка с нашими докладами, я узнал как работают с гликозидами коллеги с Польши, Украины и других стран, узнал много любопытного про персону, от которой я получил неприятности с публикацией статьи в 1998 году. Очень сильные впечатления были от организации конференции. Мои спутницы, бывшие более опытными по части участия в заграничных конференциях, говорили, что никогда не встречали такого искреннего радушия, гостеприимства, щедрости в какой-либо иной стране. Все было удивительно хорошо организовано и продумано. Конференция по сапонинам стала для ее участников каким-то необыкновенным праздником. Профессор Веслав Олешек и его сотрудники очень хорошо знали, как и для чего устраиваются научные конференции. Они предоставили нам максимум возможностей для неформального общения с коллегами, включая великолепные посиделки у костра. Особо хочу отметить культурную программу конференции. Хотя я и не поехал в Краков, но поездка в Казмеж Дульный, а особенно «бал у Чарторыйских» с участием ансамбля песни и танца «Явор» раскрыли мне те стороны польской национальной культуры, о которых я даже раньше не задумывался, и заронили во мне первые искры интереса к польской музыкальной культуре вообще и музыкальному фольклору разных регионов этой страны в частности.

За полученные уникальные впечатления от этой удивительной поездки в Польшу я бы хотел здесь поблагодарить профессора Веслава Олешека, участников конференции Леонида Ахова (Украина), Михала Гленска (Польша), моих спутниц Аллу Анатольевну Кичу и Ирину Альбертовну Горшкову, а также моего друга и коллегу по увлечению историей фортификации Ярослава Хоржемпу.