Обсудить в форуме
Предисловие
Имя Алексея Владимировича фон-Шварца, выдающегося русского военного инженера, участника обороны Порт-Артура, видного военачальника Первой мировой войны и крупного военного писателя, безусловно, известно всем всерьез интересующимся историей отечественной фортификации. На книгах фон-Шварца, таких как его знаменитый двухтомник, написанный в соавторстве с Романовским «Оборона Порт-Артура», фундаментальный труд «Влияние данных борьбы за Порт-Артур на устройство сухопутных крепостей» и многих других воспитывалось не одно поколение «фортечников» - людей глубоко заинтересованных в понимании истории фортификации. Эмигрировав после Гражданской войны во Францию, Алексей Владимирович в поисках работы подписал контракт с правительством Аргентины, которое предоставило ему профессорское место в военной академии. Об этом периоде жизни Алексея Владимировича до недавнего времени не было известно почти ничего. И вот появление в Сети фрагмента его машинописных воспоминаний, безусловно, должно стать событием для всех неравнодушных к истории отечественной фортификации.
В этих, в автобиографических зарисовках бытового характера вдумчивый читатель найдет немало полезного и в чисто специальном плане. В частности, широко известно какое место занимает в истории русской фортификации строительство укрепленной предмостной позиции в Ломже, где на гряде песчаных холмов еще до Русско-японской войны и кровавого опыта Порт-Артура под руководством военного инженера подполковника А.П. Шошина построили группу из трех небольших фортов нестандартной формы, соединенных общей оградой, и великолепно примененную к местности. О том, насколько оригинален был проект этой группы сооружений, мы уже писали в нашей книге о Владивостокской крепости в разделе, посвященной творчеству А.П. Шошина – строителя Владивостокской крепости в 1911–1915 гг. Однако факт, что собственно соединительную ограду проектировал лично фон-Шварц, бывший тогда помощником Шошина, как об этом сказано в настоящих воспоминаниях, еще не был известен, насколько я знаю, ни одному из историков русской фортификации. Соответственно, можно сделать вывод, что революционная рекомендация фон-Шварца – строить фортсооружения так, чтобы местность, на которой они строятся, не меняла своей формы, была выношена им еще за долго до Порт-Артура и что учителем его в этом вопросе был Алексей Петрович Шошин.
Оставшись на какое-то время не у дел, фон-Шварц занимался интенсивной военно-теоретической работой, написав интереснейшие воспоминания об обороне крепости Ивангород (в н. вр. Демблин), и ряд других работ. А кроме того, в компании с друзьями-военными инженерами он интенсивно обсуждает дальнейшие пути развития долговременной фортификации и разрабатывает модельные проекты будущих укреплений.
Перебравшись в Аргентину Шварц не оставляет интенсивной писательской деятельности, о чем говорит внушительный список его трудов, публиковавшихся, к сожалению, на испанском языке и поэтому так и не дошедших до российского читателя, за исключением лишь одной работы, переведенной на французский язык, перевод которой на русский был выполнен «бывшим товарищем» Шварца по Николаевской инженерной академии, оставшимся у красных профессором В.В. Яковлевым.
В годы Второй мировой войны он продолжает писать статьи и книги по военному делу, причем названия таких его работ, как «Сталинград», которая вышла в 1943 г. говорят сами за себя.
Нет никаких сомнений, что настоящие воспоминания не оставят никого из настоящих фортечников равнодушными.
Владимир Калинин, январь 2008 г.
Магнитные бури нашего Отечества
БЕЛОЕ ДЕЛО
Генерал-лейтенант А. В. фон Шварц
РАССКАЗЫ О ЖИЗНИ ЗАГРАНИЦЕЙ
Мысли и встречи
текст скопирован с http://www.xxl3.ru/kadeti/shwarts.htm
На каком-то итальянском пароходе мы с женою выехали из Константинополя в Италию.
Мраморное море, Дарданеллы, Эгейское море, Афины с Акрополем и другими памятниками древности, затем Коринфский канал и Ионическое море - все прошло, как в тумане...
Больной и морально измученный, я ничем не интересовался, нигде не сходил на берег и не сохранил об этом путешествии воспоминаний.
Наконец Торенто, где мы оставили пароход и решили, прежде чем направиться в Пельи, цель нашей поездки в Италию, посетить прежде всего Бари, чтобы поклониться мощам Св. Николая Чудотворца, там почивающим.
Так и сделали. Помню, что прибыли в Бари перед вечером. Кажется, что отель, в котором мы остановились, назывался «Кавур», и помню отлично, что в отведенном нам номере был балкон.
Войдя в комнату, я прошел прямо на балкон и был поражен необычайным зрелищем. Улица вся была залита электрическим светом, и в этот именно момент из соседнего храма выходила духовная процессия: несли хоругви, кресты и статуи, за которыми следовало духовенство, все в белых ризах и со свечами в руках. Процессия медленно двигалась в сторону нашего отеля и прошла мимо так близко, что я с балкона отлично ее наблюдал и слышал пение. На душе стало как-то спокойнее...
На другой день мы посетили храм Св. Николая и приложились к раке Чудотворца. Мощи Угодника почивают в склепе под первым этажом, и чтобы видеть их, нужно было лечь на пол и наблюдать через круглое большое отверстие в полу. Там мы узнали, что в Бари живет православный священник в качестве главы духовной православной миссии, существующей здесь с давних пор. Мы сейчас же стали разыскивать и посетили его.
Отец Василий Кулаков оказался прекрасным священником, истинным служителем Божиим. Мы много беседовали с ним, слушая с интересом его рассказы о жизни в Бари. Несмотря на революцию, создавшую новую обстановку, он не хотел покидать Бари.
«Господь направил меня сюда, - говорил он, - и я останусь тут».
Несмотря на то, что наше знакомство было слишком кратковременным, я сохранил о нем наилучшие воспоминания.
Уже несколько успокоенный душевно беседами с отцом Василием, я выехал в Неаполь и затем в Рим, потому что нельзя же быть в Италии и не посетить Неаполя и Рима. Однако, болезненное состояние помешало поездке на Везувий и визиту в Помпею.
Рим произвел впечатление более сильное, чем Неаполь, побывали в Ватикане, на Форуме и на развалинах Колизея и любовались прочими памятниками.
Из Рима скорым поездом в Геную, и, не останавливаясь там, прямо в Пельи на нашу милую «Вилла Дория».
Вместе с нами выехал из Константинополя и путешествовал мой старый друг и незабвенный товарищ, полковник Сергей Филиппович Собин, прекрасный человек, старый холостяк, очень честный и прямой. Сергей Филиппович был связан со мной дружбой со школьной скамьи инженерного Училища.
Его сестра Лидия Филипповна была замужем за А. Ф. Марксом, известным издателем «Нивы»; он был много старше жены и ревновал ее даже к родному брату: не позволял ей гулять с братом по Невскому. Он говорил жене:
«Ведь на лбу его не написано, что он твой брат».
Маркс был большой русский патриот, принесший стране нашей много добра его прекрасными изданиями «Нивы» и давая в приложении к ней полные собрания сочинений русских классических и других писателей, поэтов и художников. В то время в России было мало семейств, в которых не было бы «Нивы».
В Пельи, в полном спокойствии и абсолютной тишине старого дворца «Дория» и заглохшего векового парка, окруженный заботами жены и славных старушек сеньории Торре, я стал приходить в себя, здоровье мое начало восстанавливаться.
В Генуе посетил русского генерального консула г. Пустошкина.
При Консульстве была небольшая библиотека русских книг и журналов. Прогулки в парке Дория и чтение заполняли день.
Так прошел месяц, и я уже настолько окреп, что мог предпринять поездку в Париж. Торопился и не хотел откладывать эту поездку, чтобы поскорей представиться Русской Делегации, там заседавшей.
В Париже я сейчас же занялся делами, которые я считал спешными и неотложными, т. е. визитами к председателю и членам Русской Делегации.
Вскоре, однако, я убедился, что мне нечего ждать помощи от Русской Делегации, и тогда мы с женой решили вернуться в Пельи, где жизнь была дешевле и спокойнее. С. Ф. Собин остался в Париже, а мы с женой вернулись в Пельи, снова на виллу Дория.
Здесь я занялся составлением моих воспоминаний об обороне Ивангорода. Все детали обороны были тогда еще вполне ясно сохранившимися в памяти, и поэтому описание всех обстоятельств обороны вышло и полным, и вполне точным.
Мы прожили в вилла Дория несколько месяцев, в том самом помещении, где жили раньше, и где некогда, лет сорок назад, жил известный русский писатель Болеслав Маркевич, написавший здесь свой известный роман «Четверть века назад».
Однако мы все же должны были покинуть виллу Дория и переселиться снова в Париж. Причиной этого была необходимость найти какую-либо работу и зарабатывать, так как наши небольшие средства неуклонно приближались к окончанию.
В Париже я встретил генерала Носкова, с которым встречался во время войны в Ставке Верховного, где он, тогда еще полковник, служил в отделе контр-разведочной службы.
Чтобы удешевить нашу жизнь, мы поселились не в гостинице, а сняли квартиру на улице Бассано в том доме, где жил генерал Носков. Однако найти работу для меня было нелегко, так как в Париже после демобилизации было много уволенных офицеров, и все они тоже искали заработка.
Мои друзья, французские генералы, старались во всю, чтобы найти мне заработок, но, по их мнению, работа должна была соответствовать мне, и маленькое место они не решались предложить (хотя я с удовольствием взял бы его). Так создалось довольно затруднительное положение.
Тогда жена, видя, что мне не удается найти постоянный заработок, решила сама взяться за работу. Она обладала большим талантом к рисованию и большим художественным вкусом, что, в связи с умением шить, вязать и вышивать, и навело ее на мысль заняться вышивками и шитьем платьев и других вещей. Не помню, какой именно случай свел ее с одной американкой, мадам Фулер, оказавшейся удивительно сердечной и, вместе с тем, поразительно тактичной женщиной: она немедленно стала доставлять жене заказы от ее соотечественниц, богатых американок, и жена стала вышивать, кроить, шить и примерять.
Я очень страдал морально, видя жену, просиживавшую дни и ночи за иглой и, особенно, стоящей перед заказчицей с булавками и с сантиметром в руках.
Чтобы хоть несколько облегчить ей этот труд, я готов был исполнять роль слуги, таща за ней пакет с заказами, когда она отправлялась на примерку, но она этого не допускала, а дабы еще удешевить нашу жизнь, мы переехали на Saint Germain en Lay, где дешево наняли домик на 2 Rue de Echyers.
Здесь я закончил мои воспоминания об обороне Ивангорода на русском языке. Генерал Hellot находил, что книга эта должна стать известной французским инженерам и офицерам, и вместе с тем он, по-видимому, хотел помочь мне, и поэтому представил в Штаб Армии свое мнение о необходимости издать эту книгу за счет Штаба.
Предложение было принято, и книга была взята для издания фирмой Berger-Levrault, уже издавшей мои предшествующие сочинения.
Я получил от фирмы несколько тысяч франков, из которых половину или какую-то часть уплатил Федору Ивановичу Гучкову, двоюродному брату Александра Ивановича Гучкова, сделавшему французский перевод.
Таким деликатным манером французские военные поддержали меня.
Я часто посещал генерала Helliot в его служебном кабинете на улице Гренель 39, где мы много беседовали на фортификационные темы. Однажды он предложил мне посетить Метц, чтобы ознакомиться со знаменитыми Feste», сооруженными немцами. Я с радостью принял это предложение. Неlliot: выхлопотал даровой проезд и назначил одного инженерного полковника, чтобы сопровождать меня. В Метце я увидел много интересного и мало мне известного, а также некоторые вещи, подтверждавшие мои идеи относительно будущих форм долговременной фортификации, уже начавшие формироваться.
Между тем, в русских беженских кругах мое пребывание в Париже стало известным, и постепенно установилась связь с разными лицами, главным образом, правого направления.
Более близкая связь установилась у меня с Иосифом Григорьевичем Лорис-Меликовым, бывшим во время войны русским посланником в Сиаме, племянником генерала графа Лорис-Меликова знаменитого. Мы много размышляли о положении в России, и оба считали необходимым еще раз попытаться освободить ее от большевизма.
В этих беседах принимал участие и генерал Безобразов, бывший командир Гвардейского корпуса. Мы пришли к мысли, что наилучшим способом было бы сформирование большой армии из русских пленных, в большом количестве находившихся в Германии.
Мне было предложено взять на себя командование будущей армией, на что я согласился.
Однако наших рассуждений было мало, нужно было согласие на это французского и немецкого правительства. Пока велись переговоры с французским Министерством иностранных дел, в газетах стали появляться сообщения о некотором сближении, начавшемся между немецким и советским правительствами, а вскоре это подтвердилось и сделало нашу идею получить согласие немецкого правительства совершенно невыполнимой.
В этот период я узнал близко и очень сошелся с генералом Палициным. Я знал его еще в Петербурге в мирное время, когда он состоял в высокой должности Начальника Главного Управления Генерального Штаба, и во время войны в штабе генерала Алексеева на Западном фронте и на Кавказе при штабе Наместника; и там, и там он играл уже второстепенную роль, но мне он всегда казался и более способным, и более умным, чем его начальники на фронтах.
Однако это знакомство было только официальное, теперь же в Париже я имел случай узнать его, как человека. Нужно заметить, что незадолго до революции он был послан в Париж в качестве представителя Государя Императора при Высшем Французском Командовании, а после крушения власти остался в Париже.
Когда генерал Деникин учредил там свое представительство, то назначил в качестве своего представителя генерала Щербачева. Этот генерал имел громадный штаб, и назначил генерала Палицина начальником одного отделения штаба, чтобы дать ему средства к жизни. Однако средства эти были, по-видимому, очень незначительны, и генерал Палицин с женой должны были поселиться в Булонь-сюр-Сен, откуда старик и являлся ежедневно на службу в штаб.
Пока генерал Деникин платил жалованье аккуратно, все шло нормально. Однако однажды пришло сообщение, что высылка денег уменьшается, тогда генерал Щербачев приказал начальникам отделений сократить жалованье их подчиненным. Все так и сделали, за исключением Палицина, который не уменьшил, а сохранил жалованье подчиненным, за счет своего собственного.
С этого момента его существование стало очень трудным. Однажды я поехал навестить его в Булони и встретил его невдалеке от его дома, он шел с судками в руках и, увидев меня, сказал:
«Идите в дом - жена дома, а я сейчас вернусь, вот только возьму для жены немного дарового супа, что раздается там бесплатно».
Вот какова была жизнь бывшего начальника Главного Управления Русского Генерального Штаба и представителя Его Величества в Союзной Армии. Почтенный старик предпочитал страдать сам, чем обездолить своих подчиненных: не знаю другого подобного случая.
Одновременно с генералом Палициным нас посещал еще другой старый русский государственный деятель: член Государственного Совета Владимир Иосифович Гурко. Он с женой и дочерью Варварой Владимировной жили тоже в большой нужде: сам Владимир Иосифович писал статьи в «Возрождении», а его супруга и дочь шили, вышивали, и на это жили кое-как. Однажды я шел с Гурко, и когда проходили мимо одного шикарного особняка, он, указывая на него, сказал:
«Вот тут живут родственники жены; когда мы жили в достатке, в России, они всегда проводили лето у нас в деревне, ну а теперь не знаются с нами»
Тогда же я познакомился с писателями Куприным и Буниным.
Впечатление, произведенное первым, было гораздо более приятное, чем от второго.
Между тем, здоровье мое стало снова ухудшаться, пришлось отправиться в госпиталь.
Как только встал, сейчас же взялся за перо и начал новый большой труд о применении фортификации для обороны государства.
Написал его по-русски, закончил уже в Аргентине, и там же сам перевел его на испанский и издал в 1925 году.
Часто навещал меня мой старый друг Сергей Филиппович Собин, также любивший фортификацию, и мы вместе обсуждали и создавали новые формы укреплений в соответствии с прогрессом оружия и современной тактики.
В свободное время я любил гулять по знаменитому Сен-Жерменскому парку, и тогда у меня уже окончательно укрепилась идея необходимости полной маскировки укрепленных позиций при помощи древесных насаждений. В громадном старом парке эта идея окончательно созрела, и впоследствии она выражена в моей книге:
«Прошлое и настоящее долговременной фортификации и ее применение для обороны государства».
В экономическом отношении мы жили в это время на средства, добываемые моей женой шитьем платьев для американских и французских дам.
Все мне не удавалось достать постоянную работу, и я был очень озабочен и обеспокоен этим. Постепенно укреплялась мысль, что трудно найти постоянный хороший заработок в Париже, что необходимо для этого переселиться в другую страну.
В это время в Париж приехал генерал Василий Иосифович Гурко и, узнав от брата, что я в Париже, разыскал меня и посетил. Мы провели несколько приятных часов в беседе о прошлом, но, кроме того, он был тогда совершенно убежден, что Государь и вся Его Семья живы, избегли опасности и находятся в безопасности.
Он говорил даже, что местопребывание Государя ему известно, и, глубоко веря в это, не считал возможным открыть кому-либо, даже мне, этот большой секрет. По некоторым намекам можно было понять, что Государь находится в Тибете, скрытый в одном из буддийских монастырей.
Василий Иосифович Гурко верил в это и не сомневался, что близок час освобождения и обретения Царя. Увы, час этот не пришел...
Решение мое переселиться в Аргентину произошло следующим образом. Как-то, рассматривая карту Южной Америки, я остановил мое внимание, почти бессознательно, т. е. без особых к этому причин, на республиках Аргентине и Венесуэле.
В это время пришел ко мне К. Я. Ильяшенко-Синяговский, состоявший в возглавляемом мною правительстве в Одессе в качестве государственного контролера.
В беседе я сообщил ему о появившейся у меня мысли переселиться в другую страну. Стали обсуждать возможности и решили, что для этого необходимо обратиться к дипломатическому представителю намеченной страны, и Ильяшенко, находя, что мне самому идти и предлагать свои услуги неудобно, вызвался сходить в Аргентинское посольство и прозондировать почву.
Через день он сообщил мне результат его визита. Он узнал, что аргентинским представителем в Париже состоит доктор Марсело де Альвеар, что он представился посланнику и сообщил ему о моем пребывании в Париже и о моем желании поступить на службу Республики.
На другой день я представился Аргентинскому посланнику, он произвел на меня впечатление человека очень культурного, весьма любезного, тактичного и очень благожелательного.
В разговоре выяснилось, что поступить на военную службу нельзя, вследствие существования в Республике закона, воспрещающего прием на службу иностранных офицеров. Посланник выразил его мнение, что для меня было бы наиболее удобным во всех отношениях занять кафедру в их высших военных институтах по одной из военных специальностей. Я вполне согласился с посланником.
Некоторое время спустя он сообщил мне, что получено согласие на занятие мною кафедры фортификации в двух высших Военных школах, и что он ждет только детальных указаний, чтобы составить контракт, который я должен буду подписать.
Так прошел весь 1921 год.
Наконец я был вызван военным агентом, и мы приступили к составлению проекта контракта. Согласно этому контракту, я приглашался в качестве профессора фортификации, как гражданский профессор военных предметов и без присвоения какого-либо чина в армии.
Я охотно согласился с этим, т. к. мою военную карьеру считал конченой и мечтал лишь о спокойной должности по моей специальности.
С другой стороны, настаивать на присвоении мне чина генерал- лейтенанта было равносильно стать старшим над всеми аргентинскими генералами и надолго закрыть им дорогу к производству, что, несомненно, породило бы сразу много врагов.
Чтобы избежать этого, я охотно отказался от военного чина.
В январе 1923 года полковник Cassinelli, в качестве представителя Аргентинского правительства, и я подписали контракт, и в феврале месяце мы с женой выехали в Аргентину. Таким образом, мои переговоры о моей службе в Аргентине длились почти два года.
Все это время я продолжал составление моего труда по применению «Долговременной фортификации».
Но в то же время я собирал и изучал все, что появлялось в военной литературе по вопросу о роли крепостей в минувшей войне и о причинах быстрого падения большинства из них. Это изучение привело меня к убеждению, что идея, настойчиво пропагандируемая в печати, что крепости в современных условиях войны не могут оказывать длительного сопротивления, и поэтому являются бесполезными, совершенно неверна, что причины быстрого падения крепостей в Бельгии, Франции и России не в неспособности сопротивляться, а, главным образом, в несоответствии крепостной техники с прогрессом осадных средств, и в неспособности командного состава оборонять их.
Придя к такому заключению, я решил выступить в защиту крепостей, потому что считаю их элементом совершенно необходимым для организации обороны государства. Тогда я взялся за составление нового труда и, чтобы обосновать мои идеи на фактах, собрал большое количество документальных данных. По полноте и документальности содержания труд этот является по вопросу о крепостях единственным в мировой военной литературе.
Он был издан в Аргентине в переводе на испанский, сделанном мною же. Манускрипт (русский) был переведен Ф. И. Гучковым на французский язык,но это издание не состоялось.
В течение этих последних двух лет произошло несколько событий. Одни из них стерлись из памяти, другие запечатлелись сильнее и еще сохранились.
Одно из этих последних было попытка организовать новый фронт борьбы с большевиками.
Я должен заметить, что в числе моих товарищей по Инженерному Училищу был Валерий Апостолов, донской казак. В описываемый период он состоял Председателем Войскового Круга Донских Казаков и жил в Париже в качестве беженца.
Там же находился Наказной Атаман Войска Донского, генерал Богаевский. Кроме него, Атаман Кубанских Казаков, кажется, генерал Филимонов, и Атаман Терских Казаков, которого фамилию не помню.
Однажды Апостолов посетил меня и сообщил мне, что названные Атаманы объединились и задались целью сделать новую попытку борьбы с большевизмом, подняв для этого население Кубанской, Донской и Терской областей, и что для этой организации им необходимо доставить на место вооружение, для чего нужно добиться согласия французского правительства. Зная, что у меня имеются большие связи с французским командованием, они решили просить меня помочь им в этом и уполномочили для этого Апостолова.
Я имел с ними свидание, и было решено, что я предприму необходимые шаги и постараюсь устроить им свидание с начальником штаба. Через посредство генерала Hellot мне удалось добиться этого. В назначенный день три Атамана, Апостолов и я явились в здание Военного Министерства. В приемной начальника Штаба дежурный офицер просил Атаманов посидеть, а мне предложил войти в кабинет начальника Штаба.
Это была обширная комната, в глубине ее стоял стол, за которым сидел начальник Штаба генерал Buat, еще молодой генерал, но известный уже некоторыми его литературными трудами и блестящей деятельностью на войне.
В момент, когда я переступил порог кабинета, он встал и быстро направился навстречу мне, потом остановился и поклонился мне почти до пола. Удивленный, я быстро подошел к нему и невольно спросил:
«Mon General, que faites-vous?
А он ответил:
«Это в Вашем лице я благодарю Россию за то, что она спасла Францию».
Затем мы обнялись и поцеловались, и, усадив меня, он объяснил мне, что своим наступлением на Восточную Пруссию русские оттянули туда значительные немецкие силы из Франции и дали возможность выиграть Марну, что заставило немцев отступить на север, и таким образом французы выиграли время, чтобы пополнить снаряжение армии артиллерией и снарядами, без чего бы французская армия не могла бы продолжать войну.
Таково было мнение начальника Французского Штаба о роли России в Мировой войне.
В дальнейшей беседе генерал Бюат обещал его полную поддержку делу, задуманному казаками.
При его поддержке было получено также согласие английского командования. Однако, когда дело было представлено на усмотрение Президента Республики Пуанкаре, оно не получило его согласия, и поэтому доставка вооружения на место восстания не могла состояться.
Это была моя последняя попытка борьбы с большевизмом.
Другим значительным событием в нашей жизни был приезд моих племянников из Сербии и Корсики. Это был Борис Лященко, сын моей сестры Екатерины,
и ее дочь Галина с мужем Борисом Чернецким; они поселились у нас и внесли в дом некоторое развлечение.
Несколько времени спустя, я прочел случайно в газете «Возрождение» объявление о том, что два других моих племянника Борис и Павел Гавронские, дети сестры моей Ольги, находятся на острове Корсика и просят сообщить им мой адрес. Сейчас же мы с женой решили взять их к себе.
Генерал Миллер устроил им проезд в Париж, и скоро к нам явились два полуоборванных, замученных, с ранениями, молодца - Борис и Павел.
От них мы узнали, что вместе с остатками Армии Врангеля они были эвакуированы из Крыма в Галлиполи, а оттуда их отправили на пароходе Добровольного Флота «Рион» в Бразилию.
По пути между Сицилией и Корсикой в пароходе произошла порча машин, и он на буксире был доставлен в один из Корсиканских портов. Там большинство пассажиров высадилось и отправилось внутрь острова искать работу, между ними были и Боря с Павлом.
Их нанял какой-то плантатор, эксплуатировавший их, как рабов: черствые галеты и «живой» сыр (т. е. с червями) составляли постоянную пищу, пока им не пришла мысль разыскать меня путем объявления в русской газете в Париже. Павла я взял с собой в Аргентину, Борис же остался в Париже, где служил в одном автомобильном заводе.
В это время Париж уже наполнился русскими беженцами, прибывшими туда в большом числе. Основались русские газеты, разные общества, кружки, землячества и союзы, кроме старой русской церкви появилось еще несколько, но при всем этом большой связи между беженцами не чувствовалось, и даже наоборот: разобщенность и даже некоторая отчужденность постепенно усилились.
Присутствие в Париже многих генералов, известных своими литературными трудами, а также известных писателей подало мне мысль составить описание событий на русском фронте войны и издать его под названием:
«Роль России в Великой войне».
Предполагалось, что русское издание будет сейчас же переведено на французский язык и послужит для широкого ознакомления союзных народов с тем, что было сделано русским командованием в общем деле войны с немцами. Для обсуждения организации этого дела у меня состоялось несколько заседаний. Генералы Палицин, Гулевич, Ростовцев, Миллер и писатели Куприн и Бунин дали их согласие принять участие в работе.
Для начала работы нужна была помощь финансистов, по этому поводу я вел переговоры с графом Коковцевым, но он не оказал нам поддержки, и дело не состоялось.
16 февраля 1923 года мы с женой прибыли в Марсель и в тот же день на пароходе «Массилия» выехали в Аргентину. 4 марта «Массилия» вошла в порт Буэнос-Айреса.
Нас встретили: мой товарищ по Академии генерал Сергей Павлович Бобровский с женой, подполковник Кирога и секретарь Русского Посланника. В тот же день я, в сопровождении полковника Кирога, посетил Военного Министра полковника Хусто, чтобы представиться ему. Он мне сообщил, что я буду читать лекции по фортификации в Escuela Superior le Guerra, что соответствовало нашей Академии Генерального Штаба, и в Curso superior del Collego Militar, являвшимся как бы нашими Инженерной и Артиллерийской Академиями, вместе взятыми.
На другой день в сопровождении Министра я представился Президенту Республики д-ру Альвеар.
Он посоветовал мне поселиться не в городе, а в окрестностях, что я и сделал два года спустя. В тот же день я сделал визит Русскому Посланнику Е. Ф. Штейну. Он был назначен сюда еще при старом правительстве, но все еще продолжал признаваться официально. Узнав, что я намерен немедленно заняться серьезным изучением испанского языка, Е. Ф. Штейн рекомендовал мне сеньориту Карменситу Молтедо, и со следующего дня я стал брать у нее уроки, занимаясь три часа каждый день.
У Директора школы я просил один месяц на подготовку языка, и начал читать лекции на испанском языке с конца апреля.
С учениками моими обеих школ сразу же установились отношения самые хорошие. Я видел с их стороны известный интерес к предмету и определенное желание знания и, с моей стороны, я старался дать им возможно больше, и в форме наиболее интересной и полезной. По-видимому, мы оценили друг друга верно, и так продолжалось в течение всего времени моего профессорства. Даже с учениками, кончившими школу, сохранялись добрые, дружеские и даже ласковые отношения.
Я всецело отдался работе по составлению курсов на испанском языке и книг по вопросам фортификации, поддерживая сношения с немногими соотечественниками моего круга. Среди соотечественников было два лица официальных - это посланник Евгений Федорович Штейн и настоятель русской церкви в Буэнос-Айресе священник отец Константин Изразцов.
Несмотря на то, что старое русское правительство, пославшее Е. Ф. Штейна в Аргентину, уже не существовало, он все же продолжал признаваться посланником. Я думаю, что этим он обязан не только тому, что Аргентинское правительство не признавало болыыевицкого режима, но и большому такту, которым он обладал. Благодаря его большой обходительности, уму и уменью ладить с людьми, он был очень любим в аргентинском обществе, и поддерживал с властями самые дружеские отношения. Для русской колонии он был необходим, т. к. всегда охотно, а подчас и очень терпеливо, шел на помощь всем, кто искал ее у него.
Он продолжал исполнять должность посла до 1931 года, когда оставил ее и переселился в Соединенные Штаты. С его отъездом, русская колония осталась без защитника и без какой-либо поддержки.
Другим официальным лицом был священник Изразцов. Еще перед отъездом в Аргентину я слышал в Париже много отзывов о нем и его деятельности в Аргентине, рисующих его, как замечательного делового деятеля. Его долголетнее пребывание в этой стране создало ему большую популярность среди властей и в русском народе. В 1938 году он отпраздновал юбилей его 40-летней службы здесь. Юбилей прошел в очень торжественной обстановке. Все знавшие отца Константина единодушно и искренне приветствовали его.
В 1925 году я уже закончил перевод на испанский язык моего труда по роли крепостей в минувшую войну. Он был издан военным издательством при офицерском собрании, называемом Biblioteca del Oficial».
Все офицеры армии состояли подписчиками этого издательства. Книга мне очень удалась.
Со всеми возможными подробностями и вполне документально я описал в ней историю атаки и обороны Льежа, Намюра, Антверпена, Новогеоргиевска и Ковно, т. е. всех тех европейских крепостей, которые были немцами атакованы и взяты.
Я пользовался для составления этой книги подлинными документами и показаниями участников и считаю, что этот труд является по полноте собранных в нем данных единственным в этой категории. К сожалению, в Европе испанским языком владеют немногие, поэтому эта книга осталась для военных читателей европейских армий совершенно неизвестной.
В следующем году я закончил мою вторую работу, которую писал прямо на испанском. В том же году она была выпущена под названием:
«Прошлое и настоящее долговременной фортификации и ее применение для обороны государства».
Вероятно, эту книгу постигла бы участь первой, т. е. она канула бы в неизвестность, если бы в это время в Буэнос-Айресе не находился бы один французский офицер, полковник Икр. Он часто посещал нас, внося некоторое разнообразие в нашу однообразную жизнь. Увидев мою книгу, он решил, что французским офицерам полезно и необходимо познакомиться с моими идеями в отношении современных форм долговременной фортификации, и просил мое разрешение на перевод, на что я и согласился.
В следующем году его перевод вышел отдельной книгой под названием «Fortification Modern».
В том же году эта книга из Франции проникла в Россию и была переведена на русский язык моим бывшим товарищем генералом Виктором Васильевичем Яковлевым, все еще продолжавшим состоять профессором фортификации в бывшей нашей славной Николаевской, а ныне советской Инженерной Академии.
Президент Республики Альвеар посоветовал мне поселиться не в центре города, а в его окрестностях, чему я последовал в скором времени, приобретя в Вижа Бажестер старую усадьбу, состоявшую из помещичьего дома и обширного парка. Мы с женой сейчас же переехали в нашу усадьбу, привели в порядок дом и поселились в нем, да так с той поры и живем здесь, слава Богу благополучно.
Вначале, когда ближайшие к усадьбе улицы еще не были замощены, было очень трудно сообщаться со станцией, особенно осенью и зимой в дождливое время. Однако год проходил за годом, Вижа Бажестер совершенствовалась, мостовые все приближались, и лет пять назад дошли до нашей «кинты». Тогда сообщение стало легче, и мы уже не чувствовали себя так одиноко, как раньше. Но все же жизнь наша была все время чрезвычайно однообразной.
Так проходил год за годом, и постепенно во мне, или, вернее сказать, в моем душевном настроении, происходила большая перемена.
Когда я ехал в Аргентину, я переживал острый период тоски по родине, такой острый, что порой жить не хотелось, но приглашение меня в Аргентину на должность профессора фортификации вселило в меня большие надежды на то, что там создастся обстановка, в которой возможно будет жить если не так, как дома на родине, то, во всяком случае, занимаясь делом, к которому привык. Я думал также, что высшее аргентинское военное начальство привлечет меня к работе по организации обороны страны и что за этой работой я, несомненно, сойдусь с моими сотрудниками, и это общение облегчит мне жизнь. В действительности этого не произошло - ни к какой работе я призван не был.
Произошло же это потому, что такая работа в военном Министерстве вовсе не производилась, или по какой-либо другой причине - я не знаю.
По мере того, как я постигал испанский, и курсы уже были закончены, свободного времени оставалось больше. Тогда, чтобы занять свободное время, я приналег на мои литературные работы. Помимо того, что я таким образом не давал времени для развития черных мыслей, я переживал еще и известное удовлетворение, которое всегда дает творчество.
Так и сложилась моя жизнь: школа, где я читал лекции, и дом, где я писал мои книги.
Никакого общения ни с сотрудниками, ни с кем из старших аргентинских начальников не состоялось. Трудно установить истинную причину этого. Возможно, что их было несколько, и главная из них была та, что, несмотря на взаимные симпатии, я все же оставался чужим для аргентинцев.
Обычай прийти к приятелю «на огонек» вечером, запросто, так распространенный в России, здесь почти не существовал. Чтобы посетить кого-либо, нужно было заранее спросить согласия по телефону.
Друзья посещают здесь друг друга в их офисах, днем, в служебные часы, что в России не допускалось. Влияло также и то, что я жил вне города, и путешествие было подчас затруднительно.
К большому моему удовлетворению, я должен признать, что отношения мои с моими бывшими учениками в обеих школах, прочно установившиеся со школьной скамьи, сохранялись по мере того, как они постепенно повышались в чинах и постах. Они продолжали сохранять в отношении меня самые дружеские чувства и были готовы исполнить всякое мое желание и оказать мне всякую любезность.
Вот уже прошло более двадцати лет, как я живу в Аргентине. Я весь здесь только тогда, когда мозг мой занят какой-либо работой, в остальное же время мысли мои улетают далеко, далеко, туда, на северо-восток, далекий и недоступный, куда, увы, телу возврата нет. Тогда передо мной, как в кинематографе, проходят события прошлого и дорогие мне лица.
Это было в августе 1914 года в Ивангороде. Я проснулся рано утром и торопливо одевался, чтобы ехать на работы, спешно производившиеся, чтобы привести старую заброшенную крепость хотя в сколько-нибудь годное для обороны состояние.
Рыли окопы между фортами, строили убежища от бомбардирования, натягивали проволочные сети, заболачивали низкие места перед фортами. Но все это было примитивно, и трудно было рассчитывать, что удастся отбиться.
Комендант крепости, генерал Михелис, так это и понимал и откровенно говорил, что сделает лишь попытку отразить штурм, а затем взорвет мост и уйдет. Я был в отчаянии, но торопил работы, насколько можно было, располагая лишь двумя инженерами и сотней рабочих.
Все же старался расшевелить, воодушевить и привлечь к работе всех, способных к ней, влить в них энергию, заставить понять, что без новых укреплений крепость не может стать крепостью.
Энергия моя, мой пыл, мое воодушевление заразили многих, каждый день прибывали новые помощники, и работы развивались так, что скоро слух о них вышел из крепости.
И вот утром 13 августа денщик мой Афанасий торопливо доложил мне, что меня просят в Штаб крепости к телефону, что меня вызывают из Штаба Армии. Бегу, беру трубку, и, вероятно, никакой удар грома, ни взрыв бомбы по соседству, не могли бы поразить меня сильнее, чем слова генерала Гутора:
«Вы назначаетесь комендантом крепости!»
Я был молод, я приехал в крепость на должность простого инженера, подчиненного Начальнику Инженеров, и понимал, что до генеральской должности должно пройти еще несколько лет, и потому и не мечтал о ней.
Вследствие этого, известие совсем меня огорошило.
Сколько мыслей, сколько переживаний в одно мгновение! Удовлетворенное честолюбие, сознание полной свободы действий и возможности проявить на войне свою собственную инициативу, а не только исполнять приказания начальства, большой почет и возможная слава и другие подобные мысли радовали и возбуждали меня, а в то же время откуда-то ползло сомнение, появлялась другая мысль, мысль о том, что с имеющимися средствами нельзя одержать победу и что ответственность по закону всецело падет на меня.
Недолго, однако, продолжалась борьба - отбросив сомнение, согласился и вступил в должность.
Ясно сознавал всю громадную ответственность, что возлагаю на себя, а от этого пробудилась и удесятерилась энергия во мне, и дух мой поднялся высоко. Мгновенно родилась и укрепилась во мне мысль:
«Сделать все возможное и биться до конца. Победа или смерть - другого выхода нет».
Как только я пришел к такому решению, я ясно сознал, что оно нерушимо, неизменно - и что это так именно и будет. Тогда полное спокойствие овладело мной, но понимал, что нужна какая-то чрезвычайная помощь, помощь Свыше, чтобы добиться успеха.
Тогда я послал пригласить ко мне отца Якова. Он был уже старик, двадцать лет состоял крепостным священником Ивангорода, и всей его личностью внушал большое к нему доверие и почтение всех.
Сказал ему, что сознаю предстоящее мне столь трудным, что не хочу взяться за него, не призвав помощь Божию, что прошу его помолиться за меня и благословить. Вместе помолились. Тотчас же какая-то тихая радость, спокойствие и уверенность охватили меня и, казалось, распространились по всему моему телу. Я посетил все части войск, говорил с солдатами и всем объявил, что отступления из Ивангорода не будет.
Эти бесконечно дорогие воспоминания даже теперь, 30 лет спустя, волнуют меня и даже вызывают слезы. Поистине, они моя отрада и моя печаль.
Опять внезапно мысль обрывается, и я переношусь в другую обстановку и время.
Я на втором курсе Николаевского Инженерного училища, где впервые узнал, что такое фортификация, и начал изучать ее. Курс «Долговременной фортификации» читал, тогда еще недавно кончивший Академию, капитан Э. К. Энгман. Совсем молодой, высокий, стройный, приятной наружности, с блестящими, пылкими глазами, он производил на нас, еще молодых слушателей, чрезвычайно сильное впечатление.
Мы чувствовали, что он знает предмет до тонкости, и он умел излагать этот, по существу, сухой предмет, в форме занимательного рассказа, и этим увлекал нас.
С той поры фортификация сделалась моим любимым предметом.
Когда я кончил училище, Энгман, уже подполковник, уже видел во мне способности к фортификации и считал, что я должен непременно пройти курс Инженерной Академии, и для этого должен остаться в Петербурге. Однако я прельстился продолжительным морским путешествием вокруг света и вышел на службу в 1-ый Уссурийский Железнодорожный батальон в Восточной Сибири. Однако, подполковник Энгман, прощаясь со мной, взял с меня слово, что я непременно поступлю в Академию, что я и сделал 4 года спустя.
Таким образом, я должен признать, что всей моей карьерой (считавшейся исключительной) обязан влиянию Э. К. Энгмана, заметившего во мне, еще на школьной скамье Училища, способности к фортификации.
Я затрудняюсь сказать, каким образом случалось, что мои проекты укреплений всегда выходили оригинальными и строго отвечающими требованиям задания, средствам и условиям местности.
Это проявилось прежде всего в Ломже, где под руководством подполковника Шошина я сделал очень удачный и оригинальный проект крепостной ограды, соединяющей форты.
Затем в Порт-Артуре, уже самостоятельно, я проектировал и исполнял на месте много оборонительных сооружений, оказавшихся удачными.
Из Порт-Артура я вынес известный и большой опыт, легший в основание новых идей в области крепостного строительства, которые я опубликовал в «Инженерном журнале», в «Военном голосе» и в «Русском инвалиде», что сделало меня известным в России, а переводы их, появившиеся заграницей, привлекли на меня внимание в иностранных инженерных кругах.
Я стал уже известным в Европе.
Тогда я был командирован заграницу для ознакомления с иностранными крепостями.
Я посетил Льеж, Антверпен, Шербург, Верден, Бизерту и вошел в контакт с наиболее известными специалистами по фортификации.
Великая война, оборона Ивангорода, работы по укреплению Западного фронта, работы по перестройке Карса и созданию обороны Трапезунда окончательно установили мою репутацию, как фортификатора.
Революция помешала моим дальнейшим работам, и в результате ее я очутился сначала в Италии и Франции, а затем в Аргентине. Во Франции я начал, а в Аргентине окончил несколько моих работ, являющихся наиболее крупными и значительными моими работами в области фортификации. Это «Прошлое и настоящее долговременной фортификации и ее применение к обороне государства» и «Крепости до, во время и после Великой войны».
Обе работы по их полноте и документальности являются, безусловно, выдающимися в мировой военной литературе, но они написаны и опубликованы на испанском языке, который мало знают в Европе, и потому обе книги остались мало известны европейским специалистам.
Позже я написал еще целый ряд книг, всегда по фортификации, но их постигла печальная участь - здесь их мало кто читает, а в Европе они остались совсем неизвестны.
Я писал их с большой любовью и верой, что они принесут пользу стране, где я нашел приют.
Однако этого не случилось, потому что здесь не придают фортификации никакого значения и фортификацией не интересуются, вследствие чего страна остается совершенно беззащитной.
В жизни моей было много встреч с людьми, бывшими уже тогда, или ставшими впоследствии, известными или по их служебному положению, или по их талантам, но были также встречи с лицами очень скромного положения, ни бывшими, ни ставшими известными, ничем не прославившимися, но, несомненно, лицами исключительными по их моральным качествам, по их величию и крепости их духа.
Именно о них я хочу рассказать сейчас.
Это русский капитан Герке, русская же сестра милосердия баронесса Тирбах и французский капитан Марто.
В 1921 году мы с женой жили в Париже на улице Бассано. Однажды пришел к нам молодой человек; он был в статском платье, но имел военную выправку. Назвался капитаном Герке и моим бывшим учеником в Николаевском Инженерном Училище. Узнав во французском Генеральном Штабе о моем пребывании в Париже, решил сейчас же явиться, чтобы приветствовать меня и рассказать о себе.
Действительно, было много, что рассказать, потому что оказалось, что жизнь его была полна приключений и происшествий столь интересных и подчас даже невероятных настолько, что казалось, будто бы он рассказывал историю из романа.
По окончании Инженерного Училища вышел в какой-то саперный батальон, кажется, в один из Сибирских, и с ним принимал участие в Великой войне; отличился несколько раз и дослужился до чина капитана.
Во время революции принял участие в Белом движении в Армии адмирала Колчака. По разгроме этой армии, был захвачен большевиками и заключен в Красноярскую тюрьму в одну камеру с французским капитаном Марто, принадлежавшим к французской военной миссии и также попавшим в руки большевиков. В общем плену они познакомились, а потом и подружились настолько, что решили вместе бежать из плена.
Не помню, как они осуществили свой побег, но, очутившись на воле и зная, что Сибирь во всей западной и центральной части уже охвачена большевизмом, решили подняться вверх по Енисею к границе и по территориям, менее заселенным, пробираться в Монголию, тогда еще боровшуюся с большевизмом, а затем в Китай или в Приморскую область, находившуюся во власти белых русских.
Их путешествие было невообразимо. То в лодке по реке, то пешком через непролазные дебри сибирской тайги, то в допотопных повозках туземцев, среди постоянной опасности встречи с дикими зверями в лесах, или с большевиками на степных дорогах, или с шайками каторжников, без верхнего платья, в изорванной обуви, без пищи, направляясь к границе Монголии на юго-восток.
Несомненно, что их путешествие было гораздо более тяжелым и полным всевозможными приключениями, чем то, что описал Осендовский в своей книге «Бог, человек и зверь».
Много раз были на краю гибели, но всегда Провидение не покидало их - и спасались.
Много времени прошло, пока достигли Монголии. Там стало легче, но вдруг Марто заболел, слег и не мог двигаться; потерял сознание. Герке сидел рядом, стараясь облегчить его страдания, но болезнь усиливалась, и появились несомненные признаки тифа. Нужно было найти немедленную помощь, но ее можно было найти лишь в населенном пункте, а где он?
Тогда Герке понял, что медлить нельзя, и, взвалив Марто на спину, пошел дальше на восток в поисках какой-либо деревни, или хотя бы становища монголов. И нес, нес, изнемогал сам, но продолжал нести больного, пока, наконец, не доплелся до группы монгольских кибиток, где их приютили, накормили Герке, а Марто стали лечить.
Совершилось нечто невероятное - истинная помощь Божья: Герке не заразился, а Марто выздоровел.
Это было истинное доказательство Божьего Провидения и замечательный пример военного товарищества.
Это был настоящий подвиг русского офицера, на который способен далеко не каждый.
Когда Марто настолько окреп, что был в состоянии продолжать путь, Герке купил лошадь, привязал Марто ей на спину, а сам повел ее за узду. Так подвигались медленно по пути к Китайской границе, пока достигли пустыни Гоби.
Там лошадь пала, и призрак неизбежной гибели снова явился перед ними.
Но и в этот момент Господь не оставил их: караван китайских купцов на верблюдах нашел их и подобрал. С ним они пересекли Гоби и добрались до Шанхая.
Тут был конец их страданьям: французские власти приняли в них участие, одели и снабдили средствами. Французский пароход доставил их с удобствами во Францию. В Париже Марто явился к Военному Министру и доложил ему о поступке Герке. Это было оценено: ему дали орден Почетного Легиона и службу в одной топографической партии, работавшей на юге Франции.
Он туда и уехал скоро, но перед отъездом представил нам Марто.
Марто остался в Париже и, т. к. мы ему, очевидно, пришлись по душе, он часто навещал нас. Он прекрасно говорил по-русски и очень полюбил Россию и русских - настолько, что все время мечтал о возвращении туда и заявил мне, что он женится только на русcкой.
В Париже в то время было очень трудно найти какую-либо службу. Марто был демобилизован и остался без службы и без средств.
Некоторое время он старался сформировать общество для эксплуатации золотых приисков, которые они вместе с Герке случайно открыли в Урянхайском крае во время своего бегства, но это ему не удалось. Вскоре в Париже стали организовывать партию для посылки в Константинополь для сбора оставшихся без призора детей русских беженцев. Марто, услышав об этом, тотчас бросился туда и, благодаря знанию русского языка, был принят. Он уехал в Константинополь, и мы его больше не видели, и не предчувствовали, что, вдали от нас, он окажет нам большую услугу.
В начале 1923 года мы покинули Францию, переселясь в Аргентину. В следующем году или еще через год, возвратясь однажды со службы домой, я застал жену в слезах, но она сейчас же объясни; мне, что заплакала от радости, причиненной только что полученньи письмом.
Оно было помечено: Китай, Кантон, Остров Пиратов, и подписано баронессой Тирбах, бывшей в Ивангороде во время его обороны в качестве старшей сестры милосердия крепостного госпиталя.
К письму была приложена небольшая фотография, изображавшая момент выхода Его Величества Государя Императора из крепостного госпиталя после посещения раненых. Это было 30-го октября 1914 года. На первом плане снят Государь, спускавшийся по ступеням крыльца. Он смотрит вперед и натягивает перчатку; на нем шинель, перетянутая ременным поясом, с шашкой на боку. Непосредственно сзади Государя виден я, в моей неуклюжей солдатской шинели, сзади меня виден мой помощник генерал князь Микеладзе, дальше голова генерала Попова, начальника инженеров крепости, влево от Микеладзе видна голова дворцового коменданта генерала Воейкова и перед ним голова генерала князя Долгорукова или генерала Панафутина.
Справа от меня стоят на площадке крыльца: первая - старшая сестра баронесса Тирбах, а еще правее другие сестры.
Письмо ее ко мне так интересно, что я привожу его в подлиннике, а подлинная фотография
была уже здесь, в Буэнос-Айресе, несколько увеличена аргентинским фотографом и висит у меня в кабинете над моим рабочим письменным столом, служа украшением моей скромной кельи.
Вот это письмо:
«Ваше Превосходительство.
Недавно я узнала, где Вы теперь, от общего знакомого капитана Margeau-француза, который, как он говорит, часто бывал у Вас в Париже, он жил у нас около месяца проездом в Монголию и Тибет, куда поехал на 4 года. Он знал моего сына в Сибири, когда сын был у Колчака и потом случайно избежал расстрела вместе со своим адмиралом т. к. адмирал послал его за три дня до своего ареста для переговоров к Семенову.
Мой второй сын генерал, командовал Забайкальской армией у Семенова.
Я очень рада была узнать, что Вы хорошо устроились. Марто случайно увидел увеличенный портрет того момента, когда Государь выходил из Ивангородского лазарета. Разговорились, и он рассказал мне о Вас. Я узнала, что Вы были в Одессе, и когда Вы ее покидали, я лежала в тифу в Новороссийске.
Про себя могу сказать, не сняла сестринской косынки до конца гражданской войны и даже теперь. После Ивангорода я перешла в Союз городов в передовой отряд и работала в Карпатах, в Буковине и на границе Румынии, в Киеве сформировала санитарные части для батальона смерти, и в батальоне смерти полковника Манаскина, организатора этих батальонов, в Каменец-Подольске участвовала под Тарнополем в качестве ротного фельдшера.
Затем совершила Кубанский поход с Корниловым, была в Донской армии у Краснова, в Добровольческой армии у Деникина и уехала в отдельную Уральскую армию к атаману Толстому.
Я думала перейти фронт большевиков и попасть к Колчаку, где находился мой сын, но Колчак пал, Уральская армия пала, и я оказалась у красных.
Наш персонал госпиталя бежал в пост Александровский, а я осталась с 4 санитарами и фельдшером, имея на руках 200 больных сыпнотифозных.
Неделю госпиталь был на моих руках, пока не вошли красные и не приняли его. Тогда я получила сыпной тиф, после тифа лишилась временно ног, затем зрения и была эвакуирована в Самару на барже, т. к. лошади и верблюды все пали, и сообщения не было.
Поправилась и была назначена на Кавказский красный фронт, против Врангеля. Но меня потянуло найти детей, о которых я не имела сведений всю революцию.
Я прошла через надлежащие комиссии, к счастью, нашлась и болезнь, по которой я подлежала увольнению.
Получила литеру, до Иркутска ехала хорошо, но дальше Иркутска не пустили, говоря, что дальше другое государство «Буффер».
И вот я переоделась крестьянкой и пошла пешком, по деревням. Добралась до Читы. Чита только что пала, и только и речи было о «враге народа» генерале Тирбах', командовавшем Забайкальской армией.
Меня арестовали и заключили в секретное отделение при Госпоминохране, и я провела 2,5 месяца в заключении, на голых нарах, окруженная часовыми, в одном и том же белье и платье, питаясь тем, что давали часовые красноармейцы. Я обвинялась в сношении с неприятелями.
Велось следствие, допросы, дознание. Но документы мои показали, что я с 14 года была на фронте в России. Потом пребывание мое годичное в красной армии принесло мне пользу, и меня освободили без права выезда из Читы, но меня тайно вывез Международный Красный Крест в Манджурию.
Там я узнала, что сын в Японии, поехала к нему, а оттуда к другому сыну в Шанхай. Дочь оказалась в Константинополе с мужем в армии Врангеля, мы выписали ее, и теперь она в Гонконге, где муж ее инженером-архитектором, а я с сыном в Кантоне, в 4 часах езды от Гонконга. Сыновья - моряк на английской службе в таможенном морском ведомстве, а кавалерист «враг народа» в Португальском консульстве начальником речной охраны, я работала во французском госпитале, но теперь оставила работу.
Советская власть в Кантоне ведет деятельную пропаганду, и Кантон, можно сказать, большевицкий. В стране идет развитие коммунизма. В войсках русские красные командиры, в школах военные красные инструкторы. Советские работники живут чуть ли не во дворцах и организуют демонстрации против иностранцев, забастовки и раздувают вражду к иностранцам.
Я лично не люблю Китай и ненавижу иностранцев, наших союзников. Уж очень некрасивую роль они играли в нашу гражданскую войну у нас, да и теперь их отношение к русским, выброшенным из отечества, ниже всякой критики.
Хотелось бы обратно в Россию, но нет мужества на разлуку с детьми. А им вернуться нельзя. Один объявленный «враг народа», а другой старший флаг-офицер при адмирале Непенине, чудом спасся от расстрела во время убийства Непенина, так потрясен всей кровавой эпопеей, разыгравшейся во флоте, что ненавидит Россию, русских и все русское - это его болезнь.
К сожалению, младшему сыну-генералу не придется здесь долго оставаться, т. к. советская власть крепнет в Кантоне и стремится через китайцев выловить прежних вождей Белой армии.
В Харбине уже все перешло в руки красных, без советских паспортов жить нельзя там, военные бегут оттуда. Придет время - и здесь нельзя будет показаться в Кантоне, без риска быть схваченным китайцами и преданным в советские руки. Иностранцы не вступились, такие факты уже происходили около Шанхая.
Ваше Превосходительство, напишите, нет ли в Вашей республике чего-либо по части кавалерии или морской части. Старший сын моряк, и очень тяготится таможенной службой, его мечты еще плавают на корабле. Это моряк душой.
Что представляет собой эта Аргентина и как там живется?
Посылаю Вам снимок, который я благополучно сохранила, зашитым в полушубке.
Это посещение Государем Ивангородского лазарета. Я с удовольствием вспоминаю Ивангород.
Это было время подъема духа и высокого патриотического чувства, осмеянного и облитого грязью.
Тогда было нарядно и поэтично. А потом те Карпаты, батальоны смерти, под Тарнополем, Корниловский поход по Кубани, и муки отдельной Уральской армии.
Бездна горя, страданий и геройства, и гибель лучших людей. Все-таки мне массу пришлось пережить, особенно в Уральской армии, когда вся почти армия лежала в тифу, и население также. Некогда было и спать. А ведь мне уже минуло 61 год.
Да, здесь в Португальской полиции есть один кавалерист - он был при Вас в Одессе, отзывается о Вас с благодарностью и уважением, вспоминая, как Вы позаботились об офицерстве, передав в их пользование находившиеся у Вас 3 000 000 рублей, бывшие у Вас при эвакуации, и облегчили их существование.
Насколько я помню, Ваш поступок был единственный по красоте и благородству.
Еще раз глубокий, глубокий привет от бывшей сестры Ивангородского крепостного лазарета Антонины Петровны фон Тирбах. Очень извиняюсь за свой неразборчивый почерк, таким он у меня стал после всего пережитого».
Кто был в том суровом крае, ясно представит себе, какой воистину тернистый путь ей пришлось сделать от Иркутска до Читы, длиной 1000 верст без дорог, в большей части чрезвычайно гористый, покрытый непролазными лесами, полными зверей и бродяг, и очень мало населенный. Приходилось подыматься на почти недоступные горы по едва пробитым тропам и зачастую ночевать в лесах и питаться тем, что могла получить в редких населенных пунктах, а ей был тогда уже 61 год.
Страна уже была под сильным большевистским влиянием, и ежеминутно грозила опасность быть узнанной и захваченной. Если бы нашли фотографию в полушубке, участь ее была бы решена.
И судьбе угодно было, чтоб французский капитан Марто, в поисках возможности реализовать золотоносные россыпи, открытые им вместе с Герке в Монголии, появился в Кантоне. Посетил госпожу Тирбах, потому что любил русских, и, войдя, увидел на стене мой портрет. Таким, более чем удивительным путем, узнала она, что я жив, и где я, и подала весть о себе.
Вот истинный тип русской женщины, отдавшей всю себя ее детям и помощи страдающим.
Вот уже более 20 лет, как мы живем в Аргентине. Между русскими-беженцами я нахожусь в числе немногих, которые устроили свой домашний очаг, не нуждаясь материально. Мой заработок вполне достаточен для бездетного и вполне приличного существования, и я иногда добавляю его еще моими литературными работами. У нас с женой есть даже возможность помогать другим. Эта материальная обеспеченность явилась следствием моего решения оставить Европу и переехать в одно из государств Южной Америки. Весьма возможно, что, если бы я остался во Франции, мне пришлось бы прибегнуть к физическому труду, что мой организм, после участия в двух войнах и одной революции, едва ли вынес бы.
Я попал в Аргентину случайно, и мне удалось завоевать здесь прочное положение специалиста. Поэтому нет пределов моей благодарности Господу, устроившему жизнь мою и особенно моей жены так благоприятно в материальном отношении. Жена тоже нашла поле применения ее энергии и ее способности понимать несчастья других и не оставаться к ним равнодушной, что и выразилось в организации ею благотворительного общества «Эл Консуэло», в котором находят поддержку многие нуждающиеся.
Однако, помимо этого, на безоблачном горизонте нашей жизни иногда появляется густое облако, омрачающее ее. Это облако - это сознание неудовлетворенности и подчиненности, которое испытываешь от сознания, что ты здесь не дома, не свой, а чужой, не командуешь, а тобой командуют, что ты не равноправный, а просто нанятый. Мы, военные, понимающие дисциплину, никогда не тяготились необходимостью подчинения, потому что подчинялись старшему в иерархии или авторитету в умственных или нравственных качествах, но на чужбине подчиняешься не старшему и не авторитету, а лишь тому, кто является в стране своим.
Резюмируя мою работу, я прихожу к заключению, что, как профессор, я достиг того, к чему стремился, подготовив стране специалистов, необходимых для организации обороны, когда она понадобится.
Всегда я стремился сделать для государства, в котором живу и работаю, что-либо полезное, и поэтому любимым моим занятием было создавать новые более мощные и современные способы обороны в проектах или в книгах.
Это началось с первого же года моего приезда сюда, и затем не проходило почти ни одного года, чтобы я не создавал что-либо новое.
Вот хронологический перечень моих работ:
1924 г. «Крепости до, во время и после войны». Большой документальный труд, являющийся, по моему мнению, единственным по вопросу о роли и значении крепостей.
1925 г. «Прошлое и настоящее долговременной фортификации и ее применение к обороне государства» с отдельным альбомом чертежей. Полная история фортификации. Курс, который я читал в Школах. Переведен на французский и русский языки в Париже и Москве.
1926 г. Вышел мой первый проект применения подвижной артиллерии большого калибра для обороны морских крепостей и проект убежищ для подводных лодок в Комодоро Ривадавия.
1928 г. Второй проект подвижных установок орудий большого калибра для обороны морских крепостей, вместе с И. А. Гавриловым.
1929 г. Исследование «Проблемы обороны морских баз».
1930 г. Брошюра «Новые идеи в области организации морских баз» с проектами убежищ для подводных лодок и других судов флота.
1931 г. «Новый способ измерения расстояния от батареи на берегу до корабля в море, основанный на применении луча света», вместе с И. А. Гавриловым.
В этом же году - начало моих работ по постройке дорог путем обжига земли.
В этом же году вышел 1-й том моей "Preparando la ofensiva este listo para la defensa"
1932 г. Получение патента на изобретение моего способа постройки дорог путем обжига земли. Практические опыты с этим у меня в Вижа Бажестер.
1933 и 1934 г. Новые патенты на постройку дорог.
1935 г. Вышел 2-й том "Preparando la ofensiva este listo para la defensa"
1936г. Изобретение искусственных камней.
1937 г. Изобретение способа фабрикации саранчи в удобрение.
1939 г. Исследования: «Союз пушки и ружья с лопатой и киркой» и «Оборонительные сооружения в европейской войне».
1940 г.Вышла "Оборона побережья"
вместе с И. А. Гавриловым.
Исследование «Кандия», части 1-я и 2-я.
1941 г. «Нужно хорошо понимать уроки войны».
Вышел 3-й том "Preparando la ofensiva este listo para la defensa"
1942 г. «Как была атакована и взята немцами в 1915 году крепость Ковно».
1943 г. «Настоящая ценность фортификации» и «Сталинград».
1944 г. «Значение фортификации в современных войнах», «Забытая полезная книга», «Два плана войны, немецкий и русский, и род фортификации», а летом того же года получил патент на мое последнее изобретение «Новый способ постройки тоннелей под реками и каналами».
1945 г. «Вторжение в страну и способ не допустить его», «Операции на Дону в 1942 году и их последствия».
1946г. «Современные идеи военного искусства», «Подземная война в Порт-Артуре».
Вышел 4-й том "Preparando la ofensiva este listo para la defensa" - Минная война., «Возвращение Орловского укрепленного района»., «Севастополь в 1941 году»., «Некоторые эпизоды обороны Одессы в 1941 году». Подводя всему сделанному итог, имеем:
7 томов больших научных работ по важнейшим вопросам, касающимся организации обороны страны; 25 отдельных исследований по разным вопросам военного искусства, напечатанных в аргентинских военных журналах; 4 изобретения в области вооружения и обороны берегов и их усовершенствования; 2 изобретения для обеспечения подводных лодок и других судов флота от воздушного бомбардирования; 4 изобретения в области экономической постройки дорог и по другим вопросам, имеющим большое значение для жизни страны.
Вот весь баланс того, что я сделал в Аргентине. Я был бы очень счастлив, если бы хоть часть того, что я сделал, была бы использована, потому что глубоко убежден, что мои предложения принесли бы стране известную пользу.
(От Редакции: Отрывки из воспоминаний А. В. фон Шварца публикуются по машинописной копии рукописи.
Алексей Владимирович фон Шварц родился 15 марта 1874 года.
Дворянин Екатеринаславской губернии. Окончил Николаевское Инженерное училище в 1895 г. и Инженерную Академию в 1902 г.
Ветеран Японской войны. В Порт-Артуре командовал Инженерным департаментом Восточного фронта. Произведен в подполковники в 1907 г.
Член военно-исторической комиссии по истории Японской войны. С 1909 г. преподаватель Николаевского Инженерного училища.
Комендант крепости Ивангород в 1914 г. За оборону крепости Ивангород лично награжден Государем Императором Георгиевским оружием.
На Кавказском фронте - Комендант крепости Карс в 1915 г., начальник укрепленного района Трапезунд в 1916 г.
Произведен в чин генерал-лейтенанта в 1917 г.
В период Французской оккупации Одессы - ее генерал-губернатор. В эмиграции с 1919 г. В Аргентине - профессор Высшего Военного Училища. Генерал Перон, трижды Президент Аргентины, был его учеником.
А. В. фон Шварц скончался 27 сентября 1952 года и похоронен на кладбище «Реколета» в Буэнос-Айресе.
Воспоминания А. В. фон Шварца, до 1917 года, публиковались в «Архивах русской эмиграции» (Париж, 1973 г.). Его труд «Ивангород в 1914-1915 г.г.» издан в Париже в 1969 г.).
Обсудить в форуме