У них были мирные профессии

Книга Александра Семеновича Корнева, относительно небольшая по объему, но весьма насыщенная интересными фактами из жизни военных строителей в годы Великой Отечественной войны, не может оставить равнодушной любого «фортечника».

Автор не был профессиональным военным инженером, хотя отслужил срочную после получения высшего инженерного образования. Он был очень крупным организатором широкомасштабного промышленного строительства, развернувшегося в СССР в 30-е годы прошлого столетия. Он был начальником строительства знаменитого завода «Уралмаш», затем завода «Уралэлектромаш», в 1937 г. был исключен из партии и находился на грани ареста, но спешный отъезд в Москву и жалоба в ЦК спасли его от этой участи. Он был восстановлен в партии и стал работать рядовым инженером-строителем. Личное знакомство с президентом АН СССР О.Ю. Шмидтом помогло ему вернуться на руководящую работу и возглавить крупный строительный трест «Академстрой».

С первых дней войны коллектив «Академстроя» был мобилизован на оборонительное строительство и направился на постройку рубежей под Брянском. Первые организационные трудности и недостаток специальной подготовки, как рассказывает Корнев, гражданским строителям помог преодолеть генерал Георгий Георгиевич Невский, еще старый дореволюционный военный специалист, заместитель начальника соответствующего Управления оборонительных работ по технической части. Несколько дней обучения у столь опытного фортификатора превратили мирных инженеров-строителей в достаточно грамотных и умелых фортификаторов, свободных, к тому же, от тех ошибок и заблуждений, которые были характерны для предвоенного советского оборонительного строительства.

Не доверяя голой теории, специалисты бывшего «Академстроя» попросили Невского организовать опытный обстрел только что построенных ими сооружений. Мощные хорошо построенные деревоземляные сооружения успешно выдержали обстрел, получив лишь незначительные повреждения, но несколько «сюрпризных» ДЗОТов, построенных так, что их амбразуры были не видны артиллеристам, вообще не были ими замечены и, соответственно, не пострадали. Этот результат послужил хорошим уроком не только для строителей, но и для самого Невского, который приказал впредь строить огневые точки именно таким образом.

Гражданские строители применили макетный способ посадки сооружений, который ранее использовался при разработке посадки памятников на те или иные городские площади, сделав легкие фанерные габаритные макеты ДЗОТов.

И тем не менее, как писал Корнев с высоты накопленного военного опыта: «Вспоминая сейчас те д ни, я понимаю, что мы допустили тогда много ошибок. Увлекались обеспечением фронтального огня, когда наиболее действенным является косоприцельный и фланговый. Строили тяжелые разнотипные сооружения, трудно маскируемые, особенно на переднем крае. Мало сооружений намечалось в глубине обороны. С пренебрежением относились к оборудованию запасных и ложных позиций. Совершенно не уделяли внимания укреплению населенных пунктов. »

Среди ошибок, допущенных в первое время, Корнев отмечает и отсутствие заботы о создании круговой обороны, что пришлось поправлять уже в ходе боев. Кроме того, он отмечает, что разнотипные тяжелые сооружения, кроме всего прочего, не давали возможности по-настоящему механизировать строительные процессы и потому поглощали огромное количество труда.

Автор делает вывод, что на равнинной местности, проходимой для танков, постройка препятствий в виде противотанковых рвов чрезвычайно трудоемкое дело и новоиспеченные фортификаторы быстро догадались приурочивать рубежи к долинам небольших речек, берега которых эскарпировали, укрепляя эскарпы от размывания плетнями. Само эскарпирование производили с помощью тяжелых стальных ножей (гильотин), установленных с помощью деревянных стоек на подвижных тележках, буксируемых автомобилем, привод от которого приводил в действие и сам нож.

Там, где берега рек и проходимые для танков болота нельзя было эскарпировать, устраивали подводные заграждения в виде прочных деревянных или металлических свай, а также притопленных сосновых ежей. На низких берегах рек устраивали лесные завалы, а параллельно речным берегам устраивали противотанковые водяные рвы. Для устройства закрытых огневых точек на подмоклых грунтах использовали для гидроизоляции котлованов обмазку их глиной, которую покрывали смолой, а затем снова глиной. Предполагалось также «разжижение» болот, путем дополнительного впуска в них воды из ручьев и речек, но эту идею осуществили значительно позже, при строительстве оборонительных рубежей под Тулой в 1942 году, поскольку такие «мелиоративные» работы требовали больших затрат времени. Для крепления и маскировки брустверов применили быстро прорастающий овес.

Для ускорения работ строители широко применяли взрывчатку. Опытные строители, привыкшие соблюдать меры предосторожности при работе со строительной техникой, достаточно быстро превратились в отличных подрывников, и на стройках не было каких-либо происшествий, связанных с взрывчаткой. В то же время автор, вспоминает, что когда во время срочной службы он командовал взводом подрывников, получивших приказ уничтожить пришедшую в негодность партию меленита, для чего решили одновременно подорвать громадный штабель с нескольких концов. Один из бойцов, видимо из хулиганских побуждений, вместо того чтобы отвести воспламенившийся конец в сторону, сунул его в кучу взрывчатки. Корнев вовремя заметил беду и успел скомандовать бойцам, чтобы они немедленно разбежались в стороны и минимизировал последствия неизбежного несчастья. Все его люди остались живы и даже не ранены, но от хулигана не нашли вообще какого-либо материального следа. Естественно, что подобный культурный уровень призывников из деревни представлял большую опасность для службы в сложных технически родах войск, но к высококвалифицированным московским строителям, это, понятное дело, не относилось.

Высокая квалификация строителей помогла и в маскировке построенных объектов – художники-архитекторы цепким взглядом сразу замечали, «где нарушается колорит пейзажа». Огневые точки и укрытия, как вспоминал автор, маскировались под окружающую местность. Если это были луговые места — дзоты «драпировались» зеленым ковром дерна и посевами овса, на черных вспаханных полях сооружения покрывались землей и сажей, на жнивье — желтыми соломенными матами. С помощью автоцистерн с разбрызгивателями проводилась даже окраска местности Осенью эти машины окрашивали рубежи в желтый цвет, зимой — в белый.

Построенный Брянский рубеж произвел такое впечатление на немецкую разведку, что немцы около двух месяцев не решались его штурмовать вообще, а когда там завязались бои, то, как отмечает автор, сотни вражеских танков и тысячи автомашин нашли свой конец в противотанковых рвах, эскарпированных реках и «приспособленных» болотах.

Описывая отступление строителей к Москве и Туле автор пишет, что даже они, мирные строители, мало понимающие в военном деле, с горечью отмечали, насколько мало было построено заранее подготовленных промежуточных оборонительных рубежей, особенно между Орлом и Курском, где естественные овраги могли легко быть превращены в противотанковые рвы, долины небольших рек – эскарпированы, а на высотах могли бы быть оборудованы опорные пункты.

В начале 1942 года автор был назначен командующим 6-й саперной армии, формируемой в Пензе, где руководил строительством Волжско-Сурского рубежа. Управление строительства укрепрайонов Генштаба прислало новые схемы размещения сооружений для этих рубежей. Предусматривалась круговая оборона позиций. Кроме того, согласно новой схеме в противотанковых рвах предусматривалась установка огневых точек непосредственно на уровне дна рвов для их фланкирования. Огневые точки на дне рвов старались сделать особенно прочными и надежными. Таким образом, кофры и капониры в противотанковых рвах существовали не только на страницах известной брошюры бригинженера Шперка, но и строились в реальности, если это позволяло время и условия. Корнев пишет, что хотя Волжско-Сурский рубеж так и не стал местом жарких боев, но труд по его постройке был не напрасен, поскольку лучший его результат труда военных строителей — когда враг даже не осмеливается приблизиться к созданному мощному рубежу.

В 1942 году саперная армия была расформирована и автор в составе вновь сформированного управления оборонительного строительства работал над возведением рубежей Тульского укрепленного района. Были разработаны, как пишет Корнев, проекты стандартных сборных элементов для срубов, накатов, амбразур, пулеметных закрытых и открытых сооружений, орудийных и минометных окопов, наблюдательных пунктов, подбрустверных укрытий, крытых траншей и ходов сообщения. Одновременно были разработаны сборные типовые элементы ниш для хранения боеприпасов в траншеях и ходах сообщения, водосборных колодцев, лестниц, пулеметных столов. Были стандартизованы элементы срубов под стальные и железобетонные колпаки, которые применялись для облегченных и кочующих огневых точек. Заказы на изготовление типовых элементов размещали на заводах. Методы поточного строительства, предложенные московскими, строителями вскоре стали применяться повсеместно. На тульских заводах были изготовлены вращающиеся бронированные колпаки для пулеметов.

Чтобы избежать строительства протяженных противотанковых рвов в широчайших масштабах использовали реки и болота, где стали возводить плотины и дамбы, что позволило создать препятствия значительно более эффективное, чем эскарпы. Для механизации гидротехнических работ были построены самодельные земснаряды. Метод стандартного строительства позволял возводить под Тулой до 140 огневых точек в день.

Поражают масштабы произведенных за год оборонительных работ. Только управление, возглавляемое Корневым, возвело десять оборонительных рубежей – вторую очередь Пензенского рубежа протяженностью 325 км, Тульский дальний – 217 км, Тульский обводной – 162 км, Тульский городской – 47 км, Рязанский – 125 км, Скопино-Рязанский – 94 км, Окский – 85 км и Одинцовский – 82 км. Общая протяженность составила свыше 1350 км. Н а рубежах оборудовали 426 батальонных районов и отдельных узлов обороны, на которых можно разместить свыше 140 полков. Для укрепления отдельных прифронтовых городов построено еще 20 БРО и 90 км противотанковых рвов. Общая протяженность заграждений из колючей проволоки, спиральных сетей, ловушек составила около 2000 км. Построено и замаскировано свыше 29500 замаскированных закрытых сооружений из дерева, бетона и металла. Кроме того, на тульских рубежах созданы искусственные водные препятствия протяженностью 286 км, для чего соорудили 64 плотины и дамбы длиною от 25 до 300 м каждая.

В период наступательных операций управление, возглавляемое Корневым, возводило вторые оборонительные полосы на рубежах, занятых наступающими войсками, а также возводило оборонительные рубежи закрепления, такие как Смоленский и Белорусский. Опыт войны показал, что без наличия подобных укрепленных зон в своем тылу нельзя было застраховаться от всякого рода неприятных случайностей. Военные строителя также занимались разминированием территорий.

Автор много уделяет внимания строительству Курских оборонительных рубежей, которое проходило под непрерывным огневым воздействием вражеской авиации. В этих условиях, чтобы справиться с огромным объемом работ, строители чаще, чем обычно, прибегали к взрывчатке, минированию, шире использовали естественные препятствия – болота, реки, овраги. На трассе будущих рвов с помощью плугов или дисковых пил намечали их кромки. Затем отрывались наклонные шурфы, причем наклон рассчитывался с учетом желательного направления и расстояния выброса земли. В ряды шурфов, растянувшихся на расстояние до 500 метров, закладывали взрывчатку. Десять подрывников поджигали по 15 запальных трубок. Тысячи тонн земли почти одновременно взлетали в воздух, и рвы становились почти готовыми.

Корнев не противопоставляет искусственные препятствия минно-взрывным заграждениям, как это делает, например, в своих мемуарах И.Г. Старинов, а наглядно показывает, что способы работ и виды препятствий и заграждений должны применяться гибко, в зависимости от свойств местности и боевой обстановки.

Строителям ставили задачу, указывали общее начертание линии обороны, стыки и главные направления, но все остальное они решали сами. Каждая часть сама осуществляла рекогносцировку, намечала расположение сооружений, распределяла свои силы и средства. Таким образом, посадкой сооружений занимались накопившие большой практический опыт специалисты-инженеры, а не недостаточно подготовленные в инженерном отношении общевойсковики, которым на войне вполне хватало и других забот.

Устройство быта строителей в освобожденных районах представляло очень серьезные проблемы. Так, для борьбы с полчищами крыс, уничтожавших небогатые продовольственные запасы строителей, пришлось создать «кошачьи отряды», а точнее собрать грузовик брошенных кошек и с их помощью победить эту прифронтовую напасть. «Кошачьи отряды» сопровождали строителей до Смоленска.

Условия жизни в условиях непрерывного огневого воздействия неприятельской авиации были очень тяжелыми. На равнинной безлесной местности приходилось зарываться в землю, устраивая землянки, причем дымоходы устраивали вырывая в снегу неглубокие транши, перекрывая их жердями, чтобы дым не демаскировал жилья. В условиях особенно напряженного авиационного воздействия приходилось отказываться вообще от отопления помещений и ночевать в спальных мешках, питаясь сухим пайком, а сами работы выполнялись только в ночное время, причем к утру все выполненные работы тщательно маскировались. Широко практиковалось обозначение ложных оборонительных рубежей. Тракторы с навесными плугами, как вспоминает Корнев, взрезали землю такими же зигзагами, как отрывались противотанковые рвы и траншеи. По обычной схеме оборонительных узлов отрывались подобия огневых позиций. Авиация врага могла бомбить такие ложные «позиции» по несколько суток, в то время как строители без помех строили настоящие рубежи и маскировали их.

Описанная автором впечатляющая картина тяжелого и одновременно творческого труда военных строителей на оборонительных работах в годы Великой Отечественной войны будет интересна всем любителям истории фортификации.

Корнев Александр Семенович
У них были мирные профессии

Текст скопирован с сайта «Военная литература»: militera.lib.ru
Издание: Корнев А. С. У них были мирные профессии. — М.: Воениздат, 1962.
Книга на сайте: militera.lib.ru/memo/russian/kornev_as/index.html
Иллюстрации: нет
Scan: Смолянин (small_yanin@rambler.ru)
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.

Корнев А. С. У них были мирные профессии. — М.: Воениздат, 1962. — 184 с. (Военные мемуары).

Аннотация издательства: В первые же дни Великой Отечественной войны строители Москвы отправились на фронт. К ним присоединились рабочие, служащие, студенты столицы и других городов, колхозники прифронтовых сел. Их были сотни тысяч — людей сугубо мирных профессий, мужчин и женщин, и совсем юных, и пожилых. По зову Коммунистической партии они становились бойцами, под огнем возводили укрепления, а когда враг приближался, брали в руки оружие и вступали в бой плечом к плечу с другими советскими воинами. Об одном из военно-строительных соединений, о его людях, их жизни и делах рассказывается в этой книге. Автор ее — инженер Александр Семенович Корнев — командовал соединением военных строителей всю войну, дошел с ним до границ Германии. Полковник Корнев и сейчас служит в рядах Советской Армии и по-прежнему не расстается с профессией строителя, мирной профессией, без которой не обойтись на войне.

В поход собирайся! [5]
Становимся бойцами [18]
Брянский рубеж [44]
Эх, дороги! [65]
«Засечная черта» [100]
Вперед! [130]
Смоленская земля [154]
Завершающие этапы [173]

Люди с гордостью говорили: «Строим большую науку». Эти слова можно было услышать не только от ученых. Так говорили и рабочие нашего Академстроя — каменщики, штукатуры, монтажники, плотники, землекопы. И они имели на это право. Их руками возводились здания новых научно-исследовательских институтов и лабораторий. Строительство приобретало невиданный размах. Поднимались многоэтажные корпуса институтов химии, физики, металлургии, генетики, машиноведения.

Строители и ученые трудились рука об руку. На строительных лесах часто можно было увидеть академиков А. Н. Несмеянова, Н. Н. Семенова, И. П. Бардина, Е. А. Чудакова, Н. Г. Бруевича, А. В. Винтера. После смены рабочие обступали ученых, завязывались увлекательнейшие беседы о будущем советской науки. Помню, в день закладки нового здания института химии перед строителями выступил Александр Николаевич Несмеянов. Маститый ученый задушевно и просто разговаривал с рабочими и инженерами, ярко раскрыл им значение химии для народного хозяйства. Собеседники слушали его как завороженные. И не случайно на этом объекте люди трудились с особым воодушевлением. Александр Николаевич много времени проводил на стройке. Не только инженеров и десятников, но почти всех рабочих он знал в лицо.

Неожиданно в самый разгар работ нам пришлось переключаться на другое. Как ни странно это покажется, но строители — люди сугубо мирных профессий, — пожалуй, одними из первых ощутили приближение грозных событий. В январе 1941 года мы узнали о решении Центрального Комитета партии построить под Москвой большой оборонный завод. Срок — пять месяцев. Никогда еще подобные грандиозные предприятия не возводились [6] такими темпами. Несколько цехов завода предстояло соорудить нам, академстроевцам. Как только в Московском горкоме партии ознакомили нас с заданием, я поспешил к вице-президенту Академии наук О. Ю. Шмидту.

С Отто Юльевичем Шмидтом меня связывала многолетняя теплая дружба. Началась она в 1920 году. Шла еще гражданская война, но Ленин призвал молодежь учиться. С несколькими друзьями и я прикатил в Москву поступать в институт. Целыми днями, сидя на осенних бульварах, готовились к экзаменам. И вдруг узнаю, что меня не допускают: не хватает года до совершеннолетия! Печали моей не было границ. Товарищи тоже переживали за меня: привыкли жить «коммуной». Решили пойти к «главному начальнику». В этом году декретом В. И. Ленина был создан Главпрофобр — главное управление профессионально-технического образования, в ведение которого перешли все высшие учебные заведения страны.

Утром мы впятером отправились на улицу Воровского. Робко вошли в приемную. Секретарь — средних лет женщина — внимательно выслушала нашу просьбу.

— Сейчас доложу профессору, — сказала она и скрылась за дверью.

«Большевик — и профессор?!» — удивленно переглянулись мы.

— Отто Юльевич просит немного подождать, — сказала нам секретарь.

Присмиревшие, мы сидели на диване. В дверях кабинета появились два хорошо одетых пожилых человека. Их провожал третий — красивый, высокий, с большой черной бородой и ласково улыбающимися глазами. Увидев нас, он остановился:

— Так это вы и есть? Рад видеть такую юную делегацию. Прошу. — Он ввел нас в кабинет. — Садитесь. Слушаю вас.

Я, сильно волнуясь, путано изложил свою просьбу. Профессор слушал, поглаживая бороду.

— И все вы в таком положении? — испытующе окинул он нас всех взглядом.

— Нет, только он один, — дружно ответили мои товарищи. Смелее других оказался Коля Королев, наш поэт и весельчак. Он встал и выпалил одним духом:

— Понимаете, обидно. Мы все время вместе. И в городе [7] культурничали, и в уезде избачили, и все вместе против Мамонтова воевали. На учебу всех пятерых городской Наробраз направил. И вот нас принимают, а Сашу нет.

— Вон оно какое дело! — улыбнулся профессор. — Да, не годится товарищество разбивать. — Он нажал кнопку звонка. — Лидия Николаевна, позвоните в институт Виктору Эмильевичу и скажите, что я очень прошу его сделать исключение для этого товарища.

— Спасибо! Большое спасибо! — только и могли мы сказать, покидая гостеприимный кабинет.

— Но учитесь, молодежь, как следует! — предупредил нас профессор. — Пролетарской революции очень нужны свои кадры, чтобы строить новую жизнь.

Сдав экзамены, я стал студентом. И в институте снова увидел бородатого профессора. Теперь я уже знал, что это Отто Юльевич Шмидт. Он читал у нас курс высшей математики. Он сразу узнал меня. После лекции подробно расспросил, как учусь, как живу. Жили мы голодновато, пропитание на первых порах добывали разгрузкой вагонов, но настроение было бодрое, боевое. С нами была молодость, и перед нами открывались широчайшие перспективы.

Отто Юльевич любовно следил за нашими делами. Уже окончив институт, мы, бывая в Москве, считали долгом повидаться с ним и рассказать о своих успехах или неудачах. Это был человек большой, отзывчивой души.

Жизнь разбросала нас в разные стороны. Волею партии я оказался на Урале. Был начальником строительства «Уралмаша». После вступления завода в строй действующих меня послали строить «Уралэлектромаш» — тоже огромное и сложное предприятие. И тут разразилась нежданная беда. Меня постигла участь, которая выпадала на долю многих в 1937–1938 годах. По чьему-то злому навету меня обвинили в связях с «врагами народа», сняли с работы, исключили из партии. Не добившись толку в Свердловске, возмущенный до глубины души, я поехал в Москву, в ЦК партии — искать правду. Здесь разобрались быстро. Признали, что произошла ошибка. Выходя из здания ЦК, где только что на комиссии партийного контроля меня восстановили в партии, я столкнулся с О. Ю. Шмидтом. [8]

Я не успел опомниться, как он уже увлек меня в другой подъезд, позвонил по телефону, и нас тотчас же впустили без всякого пропуска. Столь же стремительно Отто Юльевич ввел меня в кабинет и сказал удивленно поднявшемуся из-за стола А. А. Жданову:

— Мы только что ломали голову, кого назначить начальником Академстроя. Вот, пожалуйста, я нашел. Знакомьтесь...

По всему чувствовалось, авторитет О. Ю. Шмидта — ученого с мировым именем, героя челюскинской эпопеи, а совсем недавно осуществившего смелую операцию по высадке первой дрейфующей станции на Северном полюсе — был непререкаем.

Так я стал руководителем крупнейшей московской строительной организации.

— Огорчатся наши ученые. — Он по привычке проводит рукой по своей пышной бороде, которая уже начала серебриться. — Все наши планы отложить придется...

Отто Юльевич усадил меня на диван, сам опустился рядом.

— А вам не боязно? Такая ответственность на ваши плечи... Но ничего не поделать. Идемте к Владимиру Леонтьевичу.

Президент академии В. Л. Комаров внимательно выслушал меня. Лицо его было печальным и грустным. Спросил:

— Александр Семенович, скажите прямо: сможем ли мы хотя бы часть вашего коллектива оставить на строительстве наиболее важных объектов академии?

Мне очень хотелось бы обнадежить этого человека, которого мы все так уважали, но я знал наши возможности и должен был сказать правду.

— Нет, Владимир Леонтьевич. Нам придется все наши силы бросить туда. Объем работ громадный. [9]

Чтобы справиться с этим в обычных условиях, потребовалось бы полтора года. А нам дают всего пять месяцев. К тому же промышленное строительство — дело для нас новое.

— Одно: не можем мы быть в стороне. Наши люди будут там работать, значит, мы должны помогать им. Дело им поручено трудное, очень трудное.

Комаров задумался. Мы молча смотрели на него. На столике стояли телефоны. Среди них был и аппарат с красным пятнышком на диске — кремлевская «вертушка». Знаменитый ученый был своим человеком в правительстве и запросто обращался по делам академии к руководителям партии и государства. И к его голосу всегда прислушивались; не помню случая, чтобы отказали ему в просьбе. Втайне я надеялся, что сейчас Владимир Леонтьевич снимет трубку и спросит: «А нельзя ли академстроевцев оставить на старом месте?». И, конечно, с ним, как всегда, согласятся.

Но президент даже не взглянул на «вертушку». Вздохнул и сказал:

— Мы все понимаем, что эта работа сейчас стране нужнее всего. Желаю вам, Александр Семенович, и всем нашим строителям с честью справиться с заданием. А потребуется помощь от нас, приходите безо всякого, поможем.

Помощь президента академии понадобилась в первые же дни. Не все ученые смирились с тем, что от них забирают строителей. На совещаниях в наш адрес потоком лились упреки и сетования. Доходило до жарких словесных стычек. В эти дни я не узнавал Владимира Леонтьевича. Обычно ровный, спокойный, он довольно резко осаживал наиболее расходившихся, давал решительный отпор их гневным жалобам. Небольшого роста, строгий, он поднимался из-за стола президиума и обращался к увлекшемуся оратору:

— Александр Иванович, нужно иногда видеть кое-что подальше и поважнее вашей отрасли, всеми нами уважаемой и любимой науки. Поймите, какое время сейчас. И я очень прошу вас не возвращаться больше к этому вопросу. [10]

На следующее утро с группой товарищей мы выехали «на разведку». Зима стояла суровая. Завывала метель. Оставив машины на дороге, мы пошли, проваливаясь в глубокий снег. Белое широкое поле таким образом форсировали с разных сторон группы съежившихся от холодного ветра людей. Рослый человек, в шапке-ушанке, достигнув середины пустыря, начал махать платком: все сюда! Это был заместитель секретаря Московского горкома партии по строительству Виктор Федорович Промыслов. Вокруг него собрались начальник строительства Дворца Советов А. Н. Прокофьев, начальник строительства комбината «Известий» К. Н. Чернопятов, начальник строительного управления Моссовета Н. П. Плотников и другие руководители крупнейших московских строек. Геодезисты колышками размечали расположение цехов. Вот тут будут возводиться три огромных корпуса: кузнечный, сборочный и малярный цехи, которые должны строить мы, академстроевцы. Технической документации пока нет, она будет поступать в ближайшие дни.

Вечером рабочие и служащие сошлись в клубе. Сообща обсудили свои задачи. Нужно было в считанные дни построить на пустыре временное жилье: ездить из Москвы — слишком большая потеря времени; соорудить бетонные заводы, растворные узлы, понизительные электроподстанции и механические мастерские, подвести воду и электроэнергию. С опаской я поглядывал в примолкнувший зал: не растеряются ли люди, не сочтут ли дело невыполнимым? Нет. Выступают один за другим рабочие, инженеры. Признают, что, конечно, задача страшно трудная, но решить ее можно, если взяться дружно и трудиться не жалея сил.

Пока не было жилья на строительной площадке, рабочие еще затемно отправлялись в путь. Ехали в открытых кузовах грузовиков. Морозный ветер перехватывал дыхание. Но вереница машин катила по заснеженной дороге, и в предрассветной тишине звенела песня. Про далекую пограничную заставу, про трех танкистов, про Катюшу, верную подругу, пели парни и девчата. Много было хороших песен, а вот про строителей не было. Но это не печалило нас. Мы, строители, — рабочий класс, частица всего трудового народа, и, значит, все [11] песни — наши! Парни и девчата согревали себя «Песней о встречном», рожденной в пламени пятилеток, и старыми революционными песнями. С полным правом пели они сильными молодыми голосами:

Машины въезжали на пустырь, люди спрыгивали с них и сейчас же брались за ломы и лопаты, долбили мерзлую, жесткую как камень землю. Работали до позднего вечера, потом ехали домой передохнуть несколько часов и снова за работу.

Распоряжались на площадке начальники участков Николай Иванович Рыбкин, беспартийный инженер, но по духу пламенный большевик, человек беспокойный и самоотверженный, пришедший к нам с Метростроя, Сергей Дмитриевич Иванов, тоже неугомонная душа. Они умели зажечь, воодушевить всех, кто их окружал. К чести академстроевцев, они первыми перебазировались на площадку и первыми приступили к возведению основных сооружений. Стройка была похожа на штурм. Каждый стремился выйти вперед. Горячее соревнование развернулось между участками, звеньями и бригадами. Пристально следили и за работой соседей: отставать никто не хотел.

Корпуса цехов росли на глазах. Каменщики не успевали подвести стены под крышу, а в цехах уже устанавливались станки.

Ровно через пять месяцев завод стал выпускать продукцию.

21 июня 1941 года строительство было закончено полностью. В честь этого радостного события на следующий день, в воскресенье, назначили первый за весь период штурма общий выходной день. Строители разъехались по домам, чтобы провести часы отдыха в семьях. А мы, руководители строек, были озабочены тем, как быстрее перебазировать коллективы на прежние объекты. С волнением думали, как снова приступим к строительству большой науки...

Не пришлось! Утром страшная весть потрясла страну. Война! Она уже шагнула через наши границы. Бомбы падали на мирные города. Превращалось в руины [12] то что наш брат строитель создавал вдохновенным, упорным трудом. На западных рубежах страны советские войска уже вступили в тяжелые бои с вероломным врагом.

— Товарищ военный инженер первого ранга, — сказали мне, — вы призываетесь из запаса в действующую армию. Направляетесь в распоряжение Западного фронта.

Я укладывал дома вещевой мешок, когда позвонил телефон: меня срочно вызывали в Московский горком партии. Там заседала комиссия по мобилизации строительных организаций Москвы на создание оборонительных рубежей. Вновь, как несколько месяцев назад, встретились здесь руководители многих столичных строек. Комиссию возглавлял заместитель Наркома внутренних дел В. В. Чернышев. Меня представил ему В. Ф. Промыслов. Я показал мобилизационный листок Таганского райвоенкомата. Чернышев прочитал и сказал:

— Вот и хорошо, что вас направляют на Западный фронт. Только поедете вы не один, а поведете с собой и ряд строительных организаций.

Я узнаю, что на Западный фронт направляют много коллективов. К моей большой радости, среди них оказался и наш родной Академстрой.

Тысячи людей попадали под мое начало. На фронт шли коллективы строительства Дворца Советов, Роспищепромстроя, Главспиртстроймонтажа, нескольких строительных организаций Моссовета. Они уходили вместе со своими руководителями — Александром Андреевичем Ижиковым, Василием Евгеньевичем Бельским, Иваном Ивановичем Прибытковым, Аркадием Марковичем Шуром, Виталием Арсеньевичем Козловым, Михаилом Викторовичем Ашкалуненко, А. В. Прокофьевым и другими хорошо мне знакомыми товарищами.

Все эти коллективы образуют теперь районы оборонительных работ и по прибытии на фронт войдут в систему формирующегося 51-го управления полевого строительства, начальником которого назначен Михаил Митрофанович Мальцев, уже выехавший на фронт. Комиссар управления — секретарь Московского горкома партии Андрей Семенович Антоненков. [13]

Нам предоставлялись большие права. Мы назначаем начальствующий состав, в нашем распоряжении весь автомобильный и гужевой транспорт, вся техника мобилизованных организаций.

На сборы и погрузку в эшелоны нам дали всего два дня.

Так и не суждено было академстроевцам вернуться к своему мирному труду в содружестве с учеными. Вечером я встретился с В. Л. Комаровым и О. Ю. Шмидтом. Прощание было грустным и трогательным. Президент академии пытливо взглянул на меня.

— Как чувствуете себя, Александр Семенович? Не страшно ответственности? Такое большое военное дело доверили вам...

— Страшно, Владимир Леонтьевич. Знаний маловато. Что у меня за спиной? — военные курсы да небольшой опыт подрывника: когда-то командовал подрывным батальоном. Вся надежда на коллектив — он поддержит, поможет.

— Завидую я вам, молодым, — вздохнул Владимир Леонтьевич. — Было бы мне поменьше лет, упросился бы вместе с вами. Ведь в этой войне решается судьба социализма, все будущее нашего народа. Она касается каждого из нас и от каждого потребует всех сил. Я знаю, что мы победим, но доживу ли я до тех дней?

— Конечно, доживете! — воскликнул я. — Мы вместе будем праздновать победу, и вновь под вашим руководством наш коллектив будет строить большую науку.

— Дай бог, дай бог, — произнес академик и улыбнулся. — О боге это я по старой привычке...

— Желаю вернуться с победой. Мы ждем вас. После войны нам предстоит много строить.

Отто Юльевич Шмидт тоже обнял меня на прощание.

От них я поехал в Академстрой. Было темно на улицах. Фонари погашены, плотно завешены окна. Непривычна и тяжела была эта темнота в городе, совсем недавно залитом морем электрического света.

Несмотря на поздний час, в Академстрое все были в сборе. Я увидел здесь своих товарищей и помощников. Меня дожидались Иван Сергеевич Климов, Виктор Николаевич Бурлаков, Михаил Павлович Кан, Николай [14] Иванович Рыбкин, Сергей Дмитриевич Иванов, Дмитрий Михайлович Петров, Михаил Борисович Вейсберг и другие начальники участков и контор. Нужно было за одну ночь разработать план отъезда, распределить обязанности. Приняли решение — временно сохранить прежнюю организационную структуру. Люди двигаются в путь во главе со своими командирами производства — начальниками участков, контор, прорабами, мастерами, бригадирами. Каждое производственное подразделение оснащается положенными ему техникой и инструментом. На контору снабжения возлагалось не только материально-техническое, но — теперь впервые — и продовольственное обеспечение. Никто из товарищей не заколебался, не пожаловался на трудности. Раз нужно, значит, сделаем. «Не боги горшки обжигают!» — поговорка, вошедшая в наш обиход еще во время строительства завода, сейчас пришлась более чем кстати.

Проработали всю ночь, беспрерывно звонили телефоны. Другие организации, собиравшиеся вместе с нами на фронт, сообщали о своих мероприятиях, спрашивали совета и указаний. Аппарат Академстроя изменил свои функции, он стал штабом 7-го района оборонительных работ. Было уже светло, когда мы разошлись по домам.

Москва жила напряженной жизнью. Толпы теснились у военных комиссариатов. По улицам двигались колонны людей в новой воинской форме. Строп выдерживался плохо, ряды штыков превращались в зигзаг, коробились необношенные гимнастерки. Это шагали вчерашние рабочие, только что взявшиеся за оружие. Но лица мужественны и решительны. Из уличных репродукторов неслась песня, появившаяся в первые же дни войны, грозная, берущая за душу:

Утром наш клуб был забит до отказа. Строители обсуждали призыв партии к народу. Это было незабываемое собрание. Я сообщил о решении Государственного Комитета Обороны мобилизовать наш коллектив на строительство укреплений. Предупредил, что пожилые и больные, женщины с детьми освобождаются от призыва. В ответ — буря возмущенных голосов. Больных не [15] оказалось. Шестидесятилетние прорабы и мастера не считали себя пожилыми. Матери-работницы уже договорились с родственниками, оставляют детей на их попечение, а сами едут с нами.

Один за другим выступали рабочие, работницы, инженеры. Говорили от всего сердца. Клялись Родине с честью выполнить любое задание. В заключение я зачитал приказ. Приказ уже не сотрудникам Академстроя, а военным строителям. В нем определялось, что нужно взять с собой из вещей, излагался порядок погрузки в эшелоны людей, техники, транспорта и инструмента. Приказ требовал железной дисциплины.

Люди ловили каждое слово, сосредоточенные, суровые. Мирные люди превращались в солдат.

Я побывал на рабочих собраниях и в других строительных коллективах. Везде чувствовались небывалый подъем и деловитость. Видел я и тихонько плачущих женщин, мужья которых уходили с нами. Но ни одной жалобы, ни одной просьбы не услышал я от них. Вон сидит молодая чета Русановых. Муж призван и уходит сегодня со своей частью. Жена уезжает с нами на другой фронт. Вижу их печальные глаза. Тяжело расставаться. Супруги сидят в сторонке, держатся за руки и молчат. Они не замечают ничего вокруг и все-таки не уходят из клуба: на людях в эти последние часы расставания им лучше и легче. Это чудесные люди. Оба они стали настоящими воинами. На счету снайпера Русанова вскоре было 12 уничтоженных фашистов, а Надя Русанова стала у нас знаменитым минером и гранатометчиком. Под Смоленском эта хрупкая светловолосая молодая женщина связкой гранат остановила вражеский танк...

До глубокой ночи жилые городки строителей походили на развороченный улей. Люди группами ходили от дома к дому, собирались в сквериках. В темноте слышались смех, песни, переборы гармошек. Остающиеся дома жены хлопотали в комнатках, собирая мужей в путь-дорогу. И над всем этим — над сборами и расставанием, над печалью разлук — торжественно звучало из репродукторов:

На следующий день шла погрузка имущества. На железнодорожные платформы вкатывались бульдозеры и грейдеры, передвижные электростанции и траншеекопатели. Добрые машины, отлично показавшие себя на мирных стройках, стали теперь боевой техникой. К двадцати часам к эшелонам пришли тысячи людей. Пришли целыми семьями. Провожавшие женщины и дети подмели и вымыли вагоны, украсили их зеленью, заботливо оборудовали постели.

Редко увидишь заплаканное лицо. Больше улыбок. Оркестр без устали играет веселую плясовую музыку. То там, то тут в толпе образуется круг и дробно стучат каблуки. Среди строителей заместитель секретаря Московского горкома Виктор Федорович Промыслов и секретарь Моссовета Прокопий Васильевич Майоров. Они переходят от группы к группе, от вагона к вагону, беседуют с людьми, вместе со всеми включаются в дружную песню.

Все мы в гражданской одежде. Единственный военный среди нас — майор Николай Петрович Комраков, назначенный сопровождать наши эшелоны. Его подтянутая ладная фигура выделяется в разношерстной толпе и привлекает всеобщее внимание.

— К нам, к нам, товарищ майор! — зазывают его.

— А вы подучили бы нас, — игриво предлагает одна из работниц.

— Что ж, это можно, — соглашается майор. — А ну, шире круг!

Комраков расправил руки, прошелся козырем, ринулся вприсядку. В залихватской солдатской пляске он носится вихрем. На него нельзя смотреть спокойно. Ноги и ладоши зрителей отбивают такт. Вот майор подплыл к молоденькой работнице, призывно притопнул перед ней, и девушка, зардевшись, входит в круг. А там и другие включились в пляску. Все больше кепок и алых косынок мелькает в стремительном движении, горохом сыплется перестук каблуков. Пляшут долго, до пота, до усталости. А потом вдруг десятки сильных мозолистых рук подхватывают майора и подбрасывают его вверх. Прораб Сальников восхищенно мотает седой головой: [17]

— Ну и парень этот майор! Вот бы нам его на вовсе у себя оставить.

Это желание многих сбылось. Николай Петрович Комраков остался у нас. Он стал первым комиссаром нашего оборонительного района.

Возле эшелонов возникают короткие митинги. Выступают представители московской партийной организации и Моссовета, желают строителям счастливого пути, требуют высоко держать честь рабочего класса столицы.

Подана команда: «По вагонам!» Последние поцелуи и рукопожатия, крики «ура!».

Становимся бойцами

Наши эшелоны шли на запад. По пути нас обгоняли или мы обгоняли другие составы. Из распахнутых дверей теплушек выглядывали люди и в военной форме, и, как мы, в гражданской одежде. Казалось, вся страна погрузилась в вагоны и спешит туда, где идут бои, где решаются судьбы каждого из нас.

Строители обживают теплушки. В первые же часы походной жизни намечается определенный порядок. Люди одной бригады располагаются вместе, поближе к своему бригадиру. Он для них по-прежнему старший, к нему обращаются со всеми вопросами. А бригадиры со своими нуждами идут к десятникам, прорабам.

— Так у нас уже есть военная организация, — говорит майор Комраков. — Командиры налицо.

Но все понимают, что этого еще мало. Жестокий, но полезный урок преподает первый же налет вражеской авиации. Завидя самолеты, машинист вовремя остановил поезд. По обе стороны насыпи — лес, в нем можно было бы укрыться всем. Но, оказалось, и выходить из вагонов надо умеючи. Напуганные люди все сразу рванулись к дверям, мешали друг другу. Давка усилила панику. По составу ударили очереди авиационных пулеметов, а люди еще толпились в вагонах. В результате — несколько раненых. Помощь им никто оказать не сумел. Пришлось пострадавших оставить на ближайшей станции.

— Да, так дело не пойдет, — заявил Комраков.

Обходим вагоны. Снова и снова говорим о дисциплине. Предупреждаем, что бывший бригадир, десятник — теперь командир. В случае тревоги ему подчиняются не только люди его бригады, участка, но и все младшие по должности. Долгих разъяснений не требуется. [19] Нам не привыкать работать с большими массами людей. Когда приходилось «брать количеством», например на благоустройстве поселков или на дорожных работах, на помощь строителям приходили тысячи добровольных помощников из местного населения. Чтобы избежать неразберихи и пустой траты времени, мы в таких случаях руководителям работ надевали нарукавные повязки. Прибывающее «подкрепление» по этим повязкам быстро находило своих начальников, получало от них необходимые указания, инструмент и включалось в дело.

Так мы решили поступить и сейчас. У нашего хозяйственника Михаила Борисовича Вейсберга нашлась взятая «про запас» (любил он этот «про запас»!) красная и синяя материя. Женщины быстро изготовили из нее нарукавные повязки. Повязка синего цвета обозначала младшего начальника: бригадира, десятника, мастера, красная — старшего командира: прораба, начальника участка или строительной конторы.

Эти знаки различия и особо права соответствующих начальников были утверждены первым изданным в пути письменным приказом. В нем же оговаривалась организация связи между штабным вагоном и другими вагонами поезда, а также следующими за нами эшелонами, объявлялось, что начальником спецсвязи и разведки назначен Константин Александрович Лобус, а комендантом штаба — Георгий Михайлович Лыкин (оба — наши инженеры). В каждом вагоне выделялось по три связных-разведчика. Первым их заданием было — довести приказ до всех вагонов. Часть связных оставалась на станциях, поджидала следующие эшелоны, чтобы передать им приказ штаба. К нашему сожалению и вместе с тем удовлетворению, стало известно, что кое-что в приказе запоздало. Нарукавные повязки, например, вошли в обиход во всех эшелонах еще до поступления нашего распоряжения. А Петр Васильевич Яснов, один из руководителей строительной организации пищевиков, даже раньше нас организовал связь и разведку.

Нарукавные повязки сослужили нам большую службу в пути, да и позднее, пока мы не получили воинских знаков различия. На станциях, помимо строителей, скапливалась уйма людей. В этой шумной толчее невозможно было бы разобраться. Выручали синие и красные [20] повязки. К их обладателям обращались не только строители, но и железнодорожная администрация, и люди из «чужих» эшелонов. Общими усилиями наших командиров удавалось мало-мальски наводить порядок.

В пути мы несколько раз собирали и инструктировали командиров. Под их руководством началось обучение рабочих азам военного дела. Прежде всего надо было научить людей действиям при налете вражеской авиации. Для этих занятий использовалось время стоянок. Нередко пассажиры на станциях были свидетелями такой картины: подкатывает к перрону состав теплушек, и вдруг из вагонов по обе стороны пути горохом сыплются люди, разбегаются, прячутся в канавах и в других укрытиях. Все делается со старанием, «по-настоящему». Бывали случаи, что наши учения вызывали переполох на станции. Пассажиры и впрямь считали, что показались вражеские самолеты. Станция моментально пустела. Но через некоторое время игрался сбор и строители как ни в чем не бывало занимали свои места в вагонах. Много смеху было после таких репетиций. Смеялись над запоздавшими, над неудачно укрывшимися, смеялись над пассажирами: смущенные и сердитые они возвращались на перрон после панического бегства со станции. Такие учения дали нам много. При налетах вражеской авиации уже каждый теперь знал, что нужно делать.

Люди постепенно привыкали к строгой дисциплине. Не всем это было легко. Нашлись и такие, которые считали, «война все спишет». Два наших хороших бетонщика, Степан Колдобин и Афанасий Маврин, пристрастились к спиртному. К ним присоединилось еще несколько, собутыльников. Комраков попытался урезонить их.

— Мы не солдаты, товарищ майор, и нечего муштровать нас, — прервал его Колдобин. — А едем на [21] фронт. Кто знает, вернемся ли... Вот и хочется погулять напоследок. Помирать, так с музыкой!

«Музыка» нам эта не нравилась. Гуляки дебоширили, шумели, мешали поддерживать порядок в вагонах. Поведение их беспокоило не только нас, руководителей. Пришли ко мне девушки, попросили унять пьяниц: волю дают рукам. Да и другие рабочие возмущались.

— Надо ударить по ним. Нельзя терпеть этакое, — заявил наш старейший прораб Илья Иосифович Якушкин.

Во время очередной остановки состоялся товарищеский суд. Строители собрались у штабного вагона. Пришли все... кроме Колдобина и Маврина. Соседи по вагону сказали, что дружки куражатся, кричат: «Не пойдем! Тоже трибунал придумали!»

— Ничего. Для них же хуже, — сказал майор Комраков. Кратко изложив обстоятельства дела, он попросил товарищей высказаться. Вперед выступил Николай Васильевич Изосимов, пожилой человек, прославленный академстроевский столяр.

— Я так скажу: этому безобразию надо теперь же положить конец. Заведется паршивая овца, все стадо перепортит. Никому не позволим позорить наш коллектив, да еще в такое время.

— Правильно! — раздались голоса.

— Я тоже так думаю, — поддержал столяра прораб Якушкин. — Предлагаю исключить Колдобина и Маврина из коллектива фронтовиков. Без них обойдемся.

— Гнать! Не нужны нам такие! — гремит хор голосов.

Слова попросила Капитолина Ивановна Балухтина, старая коммунистка.

— Партийная организация нашего участка, — сказала она, — обсудила вопрос о поведении Колдобина и Маврина, хотя они и беспартийные, и пришла к мнению: нельзя терпеть нарушителей дисциплины в коллективе.

— Что же будем делать? — шепчет мне Николай Петрович Комраков. — Заварили кашу на свою голову...

Действительно, положение щекотливое. Нам никто не давал права отпускать на все четыре стороны людей, мобилизованных приказом Государственного Комитета [22] Обороны. Да и подумать: какое же это наказание — освобождать человека от фронта, от трудностей и опасностей боевой жизни? Но и идти против мнения массы нельзя...

— Утверждай, — шепчет мне комиссар. — Будь что будет.

И я подытоживаю разговор:

— Соглашаюсь с мнением товарищей. Это самое тяжелое наказание, когда рабочий коллектив исключает человека из своих рядов. Прошу поднять руку — кто за предложение Ильи Иосифовича Якушкина и коммунистов участка?

— Без голосования ясно! — слышится в ответ.

— Нет, проголосовать обязательно надо, — возражает Комраков. — Пусть провинившиеся знают, что их осуждает народ!

Поднялся лес рук. Привели Маврина и Колдобина, объявили им решение товарищеского суда, вручили проездные документы на обратную дорогу и предложили покинуть эшелон.

Степан Маврин растерянно вертит в руках документы. Хмель вылетел из головы. Бетонщик робко подходит ко мне.

— Простите нас, Александр Семенович. Честное слово, не будем больше...

— Это не мое решение, — отвечаю. — Так постановил коллектив. Обращайтесь к нему.

— Долой безобразников! — несется из толпы.

Степан поглядел на товарищей. Наткнулся на сотни осуждающих глаз и рухнул на колени.

— Товарищи, простите! Некуда мне уходить. Я все равно за эшелоном побегу.

Возле Маврина, опустив голову, стоит Афанасий Колдобин.

— Живо на колени, сукин сын! — дергает его за рукав Степан. — Вместе шкодили, вместе и ответ держать!

Колдобин, здоровенный детина, безропотно опускается рядом.

Седовласый прораб Сальников не выдерживает. Говорит мне:

— Простите их. Будем надеяться, что дурь свою они оставят на этом полустанке. [23]

— Я-то могу простить, — отвечаю, — но вот оставить ли их в коллективе, пусть народ решает.

По всему было видно, что «народ» доволен таким исходом дела. Слышатся возгласы:

— Если всерьез раскаялись, пусть остаются!

— Но чтобы помнили!

Опять проводим голосование. Решение единодушное: простить, но, если повторится старое, пусть на себя пеняют.

— Скажите спасибо народу! — ворчит прораб Сальников, поднимая бетонщиков на ноги.

Колдобин и Маврин, не надевая шапок, поплелись к своему вагону.

* * *

В эшелоне налаживалась нормальная жизнь. Многое для этого сделали наши женщины. Они наводили в вагонах чистоту и своеобразный уют, беспощадно высмеивали грязнуль и нерях, вносили теплое, какое-то домашнее настроение, старались ободрить, развеселить приунывших. И если грустил кто-нибудь из подруг, как Надя Русанова, то тихой, ласковой грустью общего боевого задора не портил. Много такта и самообладания у нашей советской женщины!

В поспешных сборах в Москве мы забыли приобрести походные аптечки, которые так необходимы в пути. Женщины первыми заметили эту оплошность и приобрели медикаменты и перевязочный материал на станциях. Покупали на собственные деньги, потому что выявилось и другое, пожалуй, самое большое наше упущение: мы не позаботились о финансах. Я страшно переживал по этому поводу. Ведь деньги нам требовались ежедневно. Наш начфин Вячеслав Вячеславович Гусаковский искоса поглядывал на меня. И только через сутки после отъезда из Москвы сказал:

— Теперь поняли, что значат финансы? Ладно уж, так и быть, сколько вам надо?

И вытащил из кармана пачку сторублевок... Оказывается, он все предвидел. Хотя я в Москве не заикнулся о деньгах, Вячеслав Вячеславович по своей инициативе получил в банке, говоря его словами, приличную наличность. Деньги он хранил у себя в карманах, [24] потому и спал не раздеваясь. А молчал о них, чтобы «помучить», проучить забывчивых руководителей.

Впоследствии так и пришлось Вячеславу Вячеславовичу путешествовать по фронтам с внушительными наличными суммами. Раздобыли мы ему железный ящик, несколько непромокаемых мешков, и он никогда не расставался со своими сокровищами.

Это был человек неподкупной честности. Не раз попадал он в серьезные переделки, но не было случая, чтобы бросил, потерял малейшую частицу своего «имущества». Большие и малые ревизии всегда находили хозяйство Гусаковского в образцовом порядке. Скуп до мелочности был наш начфин. Жили мы без смет, расходы наши никто не контролировал, и при желании мы могли бы позволить себе те или иные хозяйственные излишества. Но Вячеслав Вячеславович коршуном набрасывался на транжир, а ими он считал нас всех, и яростно доказывал, что можно обойтись без того или другого, даже в том случае, когда и сам видел, что без этого было трудно. Часто мне приходилось слышать бурные словесные баталии Вячеслава Вячеславовича с работницами, просившими денег на приличную посуду для столовой или на самые скромные обновки для нашей художественной самодеятельности. Приходилось вмешиваться. Под моим нажимом начфин развязывал свой мешок и отсчитывал деньги, но при этом ворчал, обвинял меня в мягкотелости. Многие вначале в глаза и за глаза поругивали нашего скупого «буха», но расставались с ним большими друзьями.

* * *

Головной эшелон подходил к Сухиничам. Светило яркое утреннее солнце, над лесом раскинулось безоблачное, синее небо. И вдруг это величавое спокойствие нарушилось. Над станцией показались вражеские самолеты. Столбы дыма и огня выросли впереди эшелона. Загорелись станционные постройки. Поезд остановился. По воздушной тревоге люди покидали вагоны, укрываясь в ближайшем лесу. Сбросив свой страшный груз, бомбардировщики улетели.

Мы поспешили на станцию. Горели вокзал и — гордость сухинических железнодорожников — новые паровозоремонтные мастерские. В мастерских только недавно [25] установили первоклассное оборудование. Теперь все это гибло. Пламя вырывалось из огромных окон. Лопались стекла. Железнодорожники самоотверженно боролись с пожаром, но их было мало. Московские строители пришли им на помощь. Битва с огнем продолжалась несколько часов. Мне бросился в глаза человек в полуобгоревшей одежде, с лицом, вымазанным сажей. Он оказывался в самых опасных местах, увлекал других, распоряжался десятками таких же отчаянных смельчаков. Вглядываюсь в него. Да это же Степан Маврин, недавний наш «подсудимый»! С ним и Афанасий Колдобин. Маврин действовал мастерски. И я вспомнил: он же в молодости работал пожарником. Сейчас он лез в самое пекло, громко подавая команды, и, повинуясь им, в нужном направлении бросались люди с брандспойтами, топорами, лопатами. Отвага его временами граничила с безрассудством, и приходилось сдерживать парня.

Сотни людей самозабвенно трудились в жаре и духоте. Как муравьи, облепили они горящий цех. В огонь летели струи воды, песок, земля. Топорами откалывали горящие бревна и доски и сбрасывали их вниз. И люди задушили огонь. Цех, конечно, пострадал, но железнодорожники заявили, что он будет работать. Работники станции горячо благодарили строителей и особенно Маврина и Колдобина. Те стояли обалдевшие от радости и не успевали отвечать на рукопожатия.

Все-таки правильно мы сделали, что оставили этих ребят в коллективе.

Пять суток пробыли мы в пути. Ночью головной эшелон прибыл в Синезерки, на маленькую лесную станцию. Погода переменилась. Лил частый, упорный дождь. Не успел поезд остановиться, как меня вызвали к селектору. В телефонной трубке слышу голос:

— Какого черта вы держите состав?

— Да мы только что прибыли, к тому же идет проливной дождь, людям деваться некуда...

В ответ — отборнейшая ругань. Начальник станции стоит бледный: от Кагановича добра не жди.

— Немедленно освободите вагоны! — кричит трубка. — Иначе под трибунал!

После этой ругани на душе стало скверно. Под дождем начали разгружаться. Поблизости, кроме крохотного [26] станционного здания и закрытого на замок пакгауза, никаких помещений.

Вагоны освободили. Насквозь промокшие люди топтались под ливнем. А пустые вагоны продолжали стоять. Зияя открытыми дверями, они не двигались до утра. Мы попросили открыть пакгауз: там могли бы укрыться несколько десятков человек.

— Не дозволено! — отрезал начальник станции.

— Вы хотя бы вагоны уберите, чтобы они глаз не мозолили.

— Когда надо, уберем.

Люди приуныли. Опустив мокрые плечи, качались над ними могучие сосны. Брезжил рассвет. Все дрожали от холода. Притихли наши женщины в своих вымокших до нитки платьицах, сбились стайками, прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться. Послали мы во все стороны своих квартирьеров. Они вернулись веселые. Крестьяне ближайших деревень радушно приглашали москвичей на постой.

Конечно, надо было раньше позаботиться о размещении людей. После мы уже не допускали такой ошибки. Квартирьерскую службу поставили как следует, и всю войну она у нас действовала образцово. Верховодили здесь женщины — они быстро находили общий язык и с колхозницами, и с горожанками. К делу своему наши квартирьеры относились с любовью и тем самым очень облегчали тяжелую бездомную жизнь военных строителей.

Разбившись на группы, строители зашагали по размытым дорогам. Жители Синезерок и близлежащих деревень, несмотря на рань, встречали нас гостеприимно. Строители поселились в домах, свободных сараях, под навесами. Сердобольные хозяйки разжигали самовары, вытаскивали из погребов незатейливую деревенскую снедь. Повеселели люди. Послышались шутки, смех. Кое-где начали выносить на улицу столы, чтобы дружной семьей попить чайку на воздухе. Но мы приказали столы убрать и на улицах не собираться, чтобы не привлечь внимание вражеской авиации. Приказ был встречен без особого энтузиазма, но спорить никто не стал.

По селам и деревням, в которых мы расположились, ползли тревожные, панические слухи. Фашистские самолеты [27] хозяйничали в воздухе, бомбили станцию и села, обстреливали даже одиночных людей, показавшихся на дороге или в поле. Улицы сел были засыпаны провокационными листовками, сброшенными с воздуха.

* * *

Жители со страхом говорили о фашистских десантниках-парашютистах. По ночам над лесом вспыхивали неизвестно кем пущенные ракеты. Местные советские и партийные органы обрадовались нашему приходу и попросили принять участие в вылавливании вражеских лазутчиков.

Не так-то просто обнаружить диверсанта в густых Брянских лесах и заросших болотных топях. Но строители охотно шли на прочесывание местности. Организовали истребительные отряды. Вскоре схватили нескольких фашистов-диверсантов, некоторых из них пришлось основательно помять при задержании, так как оружия у строителей пока еще не было, и действовали они кулаком да дубиной.

Один гитлеровец, попавший в засаду, отбивался больше суток. Наши истребители, окружившие кольцом его логово, не могли приблизиться: чуть поднимешь голову, диверсант стреляет. Брать врага приступом мы не разрешали, чтобы избежать ненужных жертв. Рассчитывали — кончатся у гитлеровца патроны и пища, он и так сдастся. Упорство этого головореза выводило из себя наших ребят. И четверо из них, Ананий Переплывкин, Георгий Лыкин, Николай Носов и Анатолий Фоменко, поползли вперед. Пробираясь в высокой траве и кустах, они осторожно, шаг за шагом приближались к фашисту. Тот почуял недоброе и усилил стрельбу. Но вот из травы поднялись четверо. С разных сторон они кинулись к гитлеровцу. Затрещал было автомат фашиста, но тут же смолк. Не выдержали нервы у диверсанта. Вскочив, он кинулся в камыши. Наши — за ним. Немец по горло провалился в болото. Смельчаки вытащили его. Немец и схватившие его строители с ног до головы были в зеленой вонючей жиже. Шпиона доставили в штаб. Переплывкин, Лыкин, Носов и. Фоменко заслужили благодарность командующего Брянским фронтом, а от нас храбрецы получили, кроме того, основательное внушение за недисциплинированность. [28]

Пока отряды истребителей прочесывали леса, к нам шли и шли эшелоны. Прибывали рабочие, служащие, студенты. Нужно было как можно быстрее придать этой разнородной массе людей хотя бы подобие воинских подразделений.

Тысячи прибывающих следовало встретить, разместить и хотя бы немного обучить. У нас еще были в ходу слова: «бригада», «трест», «строительный участок». Но это уже не годилось. Район оборонительных работ — военная организация, значит, и структура у нас должна быть военная. Получено указание немедленно формировать подрайоны (полки), батальоны, отряды. Штаб наш трудился круглыми сутками, распределяя людей.

Строительный батальон — понятие сложное. Боеспособность его определяется не только количеством штыков. В этом батальоне должны быть разнообразные специалисты — землекопы, бетонщики, плотники, механики, слесари, шоферы, кузнецы, сварщики. В соответствии с этим определяются и составляющие его подразделения. Здесь роты, взводы, отделения — это не только группы бойцов, но и производственные единицы. В отличие от воинских подразделений в наших батальонах существуют еще особые звенья — полевые лаборатории, лесозаготовительные отряды, команды по заточке и ремонту инструмента, транспортные команды и много других.

Для батальонов, рот, взводов, отрядов, команд требовались командиры. Где их взять? Жизнь подсказала — смелее выдвигать лучших наших производственников. Так учит нас партия. Она всегда выдвигала руководящие кадры из народа — и в годы гражданской войны, и в годы коллективизации, и в годы первых пятилеток. Партия умеет доверять рабочему человеку, полагаться на его ум и сердце.

Мы беседуем с инженерами, техниками, бригадирами, простыми рабочими. Вот вызван С. Д. Иванов, в прошлом начальник 3-го участка Академстроя. Разговор происходит в присутствии Николая Петровича Комракова и Василия Андриановича Шевелева, недавнего секретаря партийного комитета Академстроя.

— Сергей Дмитриевич, — говорю я Иванову, — вам поручается сформировать военно-строительный батальон. Вы назначаетесь его командиром. Вашим заместителем и командиром головной роты будет Петр Федорович [29] Ладиков. Остальных командиров и техноруков вы подберете сами. Смелее выдвигайте на командные должности рабочих.

Иванов чуть испуганно смотрит на нас.

— Ведь я человек невоенный. Пришел на строительство прямо из института... Не получится из меня командир.

— Научитесь.

— А где взять опытных командиров рот, взводов? — в раздумье спрашивает Сергей Дмитриевич.

— Вам ли подсказывать это? — отвечаю я будущему комбату. — А Константин Савельевич Енгалычев, Матвей Михайлович Ваньшкин, Кушнарев Макар Мефодиевич, Виноградов Никанор Григорьевич — это что, плохие командиры рот? Где взять командиров взводов? А Андрей Иванович Скалей, Иван Ильич Жаворонков, Николай Васильевич Носов, Дмитрий Ильич Логинов — сколько вам еще назвать? У вас же замечательные люди!

— Боюсь, откажутся. Ведь они сейчас только бригадиры...

— Сейчас бригадиры, а завтра будут отличными командирами. Помните, на строительстве авиационного завода эти бригадиры, когда было нужно, руководили десятками и даже сотнями людей. Отказываться, мне думается, они не будут. Тех, кто будет отказываться, — ко мне на беседу. Надо убедить людей. Учтите, на формирование батальона вам дается три дня. Не теряйте времени и приступайте к делу!

— Отказ бесполезен? — спрашивает Сергей Дмитриевич.

— Бесполезен! — отвечаем мы все трое.

— Есть! — улыбаясь, отвечает Сергей Дмитриевич. Берет под козырек и щелкает каблуками.

— Вот тебе и невоенный человек! — смеется Комраков.

— Это еще в институте строевой выправке нас обучали, — поясняет инженер.

Сергей Дмитриевич во главе батальона дошел до Берлина. Из него получился боевой комбат. Иванов настолько полюбил военную службу, что остался в армии и в мирные дни. Он безупречно несет службу и теперь, уже в звании полковника. [30]

В известной степени прав оказался Иванов: некоторых наших бригадиров нелегко было уговорить стать командирами.

Вот пришел ко мне А. И. Скалей, замечательный бригадир, уложивший на своем веку тысячи кубометров бетона. Пришел, чтобы сказать, что он не может быть командиром отряда (роты): «не потянет». Мы знаем: Скалей не просто бетонщик, но и рабочий вожак. К его словам прислушиваются все, его любят за прямоту и независимость. Если нам удастся уговорить Скалея, легче будет разговаривать с другими бригадирами и десятниками, которые все еще уклоняются от командных должностей.

— Андрей Иванович, а мы от вас этого не ожидали, — говорю ему. — Кому же и работать, как не вам...

— Я и хочу работать. А уж от командования увольте, у меня грамотности-то никакой. Всю жизнь я рабочий. Какой из меня командир, смех один!

— Получится из вас командир. Это-то и главное, что вы всю жизнь — рабочий, свое дело знаете. Не может быть, чтобы такой человек Родину подвел.

— Да уж Родину не подведу. Слова-то вы говорите обидные, Александр Семеновна.

— Если хотите — обидные, Андрей Иванович. Подумайте, откуда же в семнадцатом году командиры брались? Вот если бы они тогда, как вы, отвечали...

— Крепко вы меня поддели, но и я вам отвечу. Тогда грамотных недоставало. А теперь вон сколько, одних студентов у нас здесь тысячи.

— Вот мы и дадим вам студентов в помощники, — говорит Комраков.

— Нет, для студентов я плохой командир. Подберу помощников попроще, из нашего брата.

Я улыбаюсь: отступление Скалея началось...

— Значит, согласны, Андрей Иванович?

— Да что с вами спорить. Бесполезно. Вы хоть кого уговорите. Да и неудобно как-то спорить на фронте с начальством. Я шел к вам и уже понимал, что сдамся. Нечего делать, попробую, Александр Семенович. Если что плохо будет получаться, не деликатничайте, скажите прямо, обижаться не буду. Захаживать-то к вам теперь можно будет, как в Академстрое, или теперь это уже не полагается? [31]

— Заходите, обязательно заходите, в любое время, Андрей Иванович. — Я обнял его за плечи.

Так у нас появились новые командиры рот и взводов: Юрченко Федор Иванович, Шилов Иван Васильевич, Филатов Александр Федорович, Жаворонков Иван Ильич, Некрасов Арсений Васильевич, Баранов Василий Васильевич, Калядин Дмитрий Сергеевич и многие другие.

Запомнился разговор с прорабом Александром Ефимовичем Сальниковым. Ему 64 года. Он крепко сшит, высокий, плотный, на голове шапка седых волос. Объявляю ему, что он назначается командиром батальона. Заместителем и командиром головной роты у него будет Иосиф Ильич Якушкин. (Под головной ротой у нас понималась первая общестроительная рота, призванная выполнять основные работы, потому ее командир, как правило, и являлся заместителем комбата.)

— Александр Семенович! — воскликнул Сальников. — Какой же из меня командир батальона? Я служил только в русско-германскую войну, да и то старшим унтером!

— Это здорово! — обрадовался Комраков. — Школа приличная, Я тоже был в этом звании.

— Скромничаете, Александр Ефимович! — упрекает Сальникова Шевелев. — Ведь вы и в гражданскую войну порядочно повоевали.

— Вот как! — подхватывает Комраков. — Тогда и говорить не о чем!

— Староват я, трудновато мне будет, — медленно говорит прораб. — Ну, если нужно и нельзя обойтись, что ж, попробую. Спасибо за доверие!

— Александр Ефимович, — предупреждаю я его. — Есть старый саперный девиз: «Если нужно, значит, можно». Поэтому не пробуйте, а беритесь прямо за дело.

Крепко жму ему руку. Сальников не берет под козырек, не щелкает каблуками, тем более что обут он в потрепанные летние ботинки. Старик молча склоняет свою седую голову и выходит из кабинета — школьного класса, залитого июньским солнцем.

Командирами рот и взводов в батальон Сальникова назначаются Василий Васильевич Парфенов, Иван Яковлевич Гераськин, Иосиф Ильич Якушкин, Костя Небукин, один из комсомольских вожаков, теперь уже Константин [32] Никитич, Федор Иванович Юрченко, бригадир Иван Васильевич Шилов, десятник Александр Федорович Филатов.

Сидим вновь до рассвета — подбираем командные и политические кадры. Комбатами выдвигаются Николай Иванович Рыбкин, Дмитрий Михайлович Петров, Николай Иванович Петров, Николай Александрович Климов, Александр Богданович Тарханов, Иван Сергеевич Климов. Беседуем с каждым в отдельности. Отказов теперь уже нет. Поняли товарищи, что отказываться бесполезно, а излишняя скромность на фронте вредит делу.

Утром на станцию прибывают эшелоны московских трестов Стройспиртмонтаж, Роспищепромстрой. Представиться «начальству» входят Петр Васильевич Яснов и Рафаил Николаевич Соловьев, исполняющие обязанности управляющих трестами.

Яснов, с полевой сумкой на ремне, в гимнастерке и брюках защитного цвета, имеет почти военный вид. Он останавливается посреди комнаты, отдает честь и четко рапортует, что трест Спиртмонтаж прибыл в полном составе, за исключением двух раненых при вражеском налете.

Рафаил Николаевич, большой гражданский инженер, тоже пытается рапортовать, но сбивается и, смущенно улыбаясь, подает нам всем руку.

Я сразу заявляю обоим, что они назначаются командирами подрайонов, которые будут сформированы на базе их трестов. В каждом подрайоне — три батальона. Срок для формирования три — пять дней.

— Командный и политический состав подбирайте сами. Завтра доложите о расстановке командиров и политработников.

Петр Васильевич еще больше подтягивается, руки по швам:

— Разрешите выполнять?

А на лице Соловьева недоумение и растерянность.

— Я все время был главным инженером и самостоятельно не командовал даже на гражданском строительстве. И вдруг меня — начальником подрайона. Право, какой же из меня командир полка? Пошлите, куда считаете нужным, но только на инженерные дела...

— Рафаил Николаевич, — говорю я ему. — Вы прибыли с коллективом, который вас знает, а вы знаете [33] его. Это сейчас очень важно, перед нами тяжелые дела, которые нужно начинать немедленно, и у нас нет времени на изучение ваших людей.

— Александр Семенович! — робко просит меня Соловьев, видно не зная, допустимо ли в военной обстановке обращаться к начальству по имени и отчеству. — Назначьте кого-либо другого начальником подрайона, а я останусь главным инженером.

Я начал было колебаться: уж очень мирно-гражданским выглядит Рафаил Николаевич. Перебираю в уме наших людей. Нет, трудно сейчас послать кого-нибудь в огромный, незнакомый нам коллектив.

— Все-таки начальником подрайона будете вы.

Соловьев долго молчит, я вижу, как он волнуется. Наконец говорит:

— Раз требует обстановка, значит, нужно браться. Знаю, будет трудно, да это неважно, только обязательно помогите. А насчет военной учебы — серьезно прошу погонять меня немного.

— И поможем и погоняем, — обещаю я.

По моей просьбе Константин Александрович Лобус и Георгий Михайлович Лыкин помогли Соловьеву в изучении военных уставов, даже занимались с ним строевой подготовкой. Большим упорством обладал этот внимательный, серьезный человек. Талантливый инженер стал хорошим командиром.

Богат способными людьми наш народ. Через два дня все батальоны и отряды имели командиров.

Из гущи народной выдвигались и замечательные политработники. Их мы подбирали особенно тщательно. Большинство наших командиров не обладало опытом, им нужна была повседневная помощь в работе с людьми, и помощь эту должны были оказать испытанные партийные товарищи. Мы благодарны московской партийной организации. Она командировала к нам передовых коммунистов, которые стали комиссарами батальонов, — В. Н. Егорова, И. Ф. Пушенко, А. Г. Брагина, Н. И. Черемесина, П. С. Генералова, И. Ф. Радованского, П. А. Мылова. Посланцами Москвы были и комиссары подрайонов: Иван Михайлович Гоголев, Николай Дмитриевич Чернышев, Андрей Гаврилович Терехов, Василий Михайлович Шишкин. [34]

Начальники и комиссары подрайонов с помощью партийных организаций подобрали комиссаров и политруков во все подразделения. Среди политработников оказались и женщины. В 5-м оборонительном районе политруками рот были Галина Ивановна Глаголева, Александра Васильевна Балабанова, Лидия Федоровна Доронина, в 7-м районе — Капитолина Ивановна Балухтина и Лидия Романовна Пономарева.

Что можно сказать о наших женщинах-политруках? Это в их ротах были герои-землекопы, в три, в четыре раза перевыполнявшие фронтовые нормы. Все пять боевых подруг за самоотверженную работу первыми были удостоены благодарности Военного совета фронта, а впоследствии первыми заслужили боевые ордена.

А забот нам все прибавлялось. Надо было кормить, одевать, обувать людей. Ведь многие, особенно из студентов, прибывали, скромно говоря, налегке, подчас лишь в майках и спортивных шароварах — рассчитывали скоро вернуться домой. А остались надолго, с нами шли всю войну, стали умелыми специалистами — рекогносцировщиками, геодезистами, маскировщиками, выросли до офицеров, и многие всю свою жизнь связали с армией.

Трудно нам было найти поваров, хлебопеков, кладовщиков: никому не хотелось «сидеть в тылу». Лопата, кирка, топор считались почетным оружием. Тем, кому доверялись строительные машины и механизмы, завидовала вся молодежь. А в «хозяйственники» люди шли под нажимом.

Очень обижался на это начальник материально-технического обеспечения М. Б. Вейсберг. Он был прав — его участок, особенно в первые месяцы нашего становления, был самым тяжелым и хлопотливым. Добрым словом вспоминают военные строители Михаила Борисовича Вейсберга и его заместителя Ивана Сергеевича Климова. Как трудолюбивые пчелы, они и их помощники летали по окрестностям и стаскивали все из «подножных фондов»: продовольствие, металл, цемент, поломанные машины, станки, шанцевый инструмент. Все это распределялось по полкам и батальонам. Выпрашивали и получали палатки, наматрацники, наволочки.

К сожалению, мы рано потеряли Михаила Борисовича. Во время одной из поездок наш хозяйственник [35] лицом к лицу столкнулся с вражескими парашютистами. Чтобы не попасться живым в руки врага, Михаил Борисович выстрелил себе в висок... Все горевали по поводу его гибели. Много слез пролили наши женщины: Вейсберг с отеческой заботой относился к ним. Это его старанием они были одеты не в красноармейские гимнастерки и шаровары, а в удобные курточки с пояском и юбки. Мы, конечно, не смели и думать, что именно эта одежда была позже взята интендантами за образец при разработке женской военной формы, но гордились тем, что мы их все-таки здорово опередили.

Наши снабженцы не получали «положенного по норме». В первые месяцы войны нам ничего не выделяли из централизованных фондов. Наши продовольственные запасы росли на заброшенных полях и огородах или беспризорно бродили в виде разнообразной живности. Пока относительно не наладилось дело, плохо было у нас с питанием. Наш старший начальник М. М. Мальцев однажды обратился к члену Военного совета Брянского фронта с просьбой дать указание интендантам, чтобы они хоть что-нибудь выделяли военным строителям. Член Военного совета ответил: «Ты хозяин всего, что лежит в земле и на земле, но только, конечно, беспризорного». Это относилось не только к продовольствию, но и к строительным материалам, и потому наши подразделения стали обрастать лесозаготовками, каменоломнями, мастерскими по производству скоб, металлических и деревянных ежей и даже своими гвоздильными установками.

И, конечно, туго бы нам пришлось, если бы не помощь Орловского обкома, Брянского горкома, Навлинского и Выгонического райкомов партии. Десятки тысяч «иждивенцев» свалились им на плечи. И, несмотря на все трудности, местные партийные органы выручали нас, чем могли.

Никогда не забудутся имена товарищей, настоящих коммунистов, с которыми мы работали рука об руку в период возведения рубежей и прощались при нашем отступлении, когда враг уже вторгся в эти районы.

Это Александр Васильевич Суслин, секретарь Навлинского райкома, член Орловского областного комитета партии; Юдиф Афанасьевич Фильковский, секретарь Выгонического райкома, опытный, волевой партийный [36] работник; Иван Сергеевич Мажукин, председатель Выгонического райисполкома — прямодушный, немногословный, спокойный, вдумчивый человек; Михаил Николаевич Ромашин, секретарь Брянского райкома партии, и многие другие местные руководители, которые до самого прихода вражеских войск оставались на своих постах, а потом возглавили партизанское движение в своих районах.

Петру Андреевичу Понуровскому, директору леспромхоза, наши снабженцы доставляли уйму хлопот и горя. Любил Петр Андреевич лес, любил растить его, а нам нужно было рубить и рубить деревья, чтобы строить укрепления. Жаркие схватки происходили у нас с ним в райкоме партии, и победителями в этих схватках, к его огорчению, всегда выходили мы.

— Ничего не поделаешь, Петр Андреевич, — говорил ему в конце этих схваток секретарь райкома. — Вот разобьем фашистов, тогда развернем посадки в таких масштабах, что тебе и не снились.

Петр Андреевич сдавался: ведь он понимал нашу нужду в лесе, И только просил не рубить зря, а главное, поменьше портить молодняк при валке больших деревьев. Мы ему торжественно обещали, но не всегда держали свое слово: слишком сложной и напряженной была обстановка.

С приходом фашистов Петр Андреевич отправился партизанить в любимые им Брянские леса. Был он командиром партизанского отряда «Смерть немецким оккупантам!». Генерал Василий Андреевич Андреев вспоминает в своей книге об этом храбром человеке, наводившем страх на фашистов. Отважный партизан, он так и остался лесоводом в душе. В. А. Андреев пишет:

«Когда конники его отряда на рысях подходили к лесному молодняку, у Пануровского вдруг темнело в глазах, он хватался за сердце и кричал: «Стой, чертовы души! Питомник здесь, питомник! За мной, правее!» И партизаны обходили молодые поросли».

Мы счастливы, что нам довелось работать с замечательными людьми, которыми сильна наша партия и наш народ.

На смоленском направлении продолжались кровопролитные бои. Враг теснил наши войска. В ближайшем [37] времени ожидались удары противника на Брянск. Усилились вражеские бомбежки железнодорожных станций, шоссейных дорог, городов и селений.

Мы перебазировались в район развернувшихся работ. Наиболее крупными населенными пунктами, в которых теперь трудились наши строители, были Брянск, Карачев, Кромы, Фатех, Льгов, Трубчевск, Почеп.

Штаб вновь созданного Брянского фронта потребовал от строителей возвести мощные рубежи в самые короткие сроки.

Приступая к строительству, мы не забывали, что враг близко. Главная опасность — танки. Об этом предупреждал приказ командующего фронтом. Он требовал убедить бойцов и командиров, что танки не страшны для хорошо организованных, стойких и дисциплинированных частей. Предписывалось провести показные занятия по отражению атаки танков, для чего использовать имеющиеся в соединениях технические средства (танк, трактор), показать, как пехота, укрывшаяся в щелях, пропускает танки противника, поражая их гранатами и бутылками «КС», научить всех бойцов и командиров бросать связки гранат и бутылки с зажигательной смесью. Мы полагали, что это относится и к нам, и потому не только напряженно работали на рубежах, но не менее напряженно и учились.

Командиры, побывавшие уже в переделках, говорили нам, а мы в свою очередь на учениях твердили строителям: не бойся танка. Экипаж танка плохо слышит из-за грохота своей машины и плохо видит, так как наблюдать через смотровые щели и приборы трудно, особенно при движении. Стрелять прицельным огнем из движущегося танка невозможно из-за качки и тряски. Смело подпускай танк и бей его гранатой!

Вместе с мужчинами учились и женщины, и подчас их успехи удивляли нас. Валя Юшина, стройная, синеглазая, смешливая, мастерица на все руки, скоро стала бить без промаха из винтовки и нагана. Она лихо скакала на лошади, а в метании бутылок с горючей жидкостью в движущуюся мишень танка ей, пожалуй, не было равных. И откуда такое у простой московской работницы?

Многие строители получили винтовки. Впервые применить их пришлось против самолетов. Фашистские пикировщики [38] изводили нас. Когда на трассы рубежей вышли тысячи людей, немецкие самолеты стали беспрерывно кружить над ними. Они носились над строителями, поливая их свинцом. Местность была открытая, укрыться было трудно, и мы несли жертвы.

Строители хоронили товарищей, и сердца их горели гневом и яростью. Теперь все, кто имели оружие, не спасались бегством во время авиационных налетов, а пристраивались поудобнее и открывали огонь.

И вот однажды, это было у Синезерок, дружная стрельба из винтовок дала результаты. Фашистский самолет загорелся и рухнул в лес. Люди видели столб огня и дыма. Все кинулись туда. На небольшой прогалине догорали обломки самолета. Из-под них вытащили труп летчика. Второго летчика нашли неподалеку: лежал со сломанной ногой, запутавшись в ткани парашюта. [39]

Кто сбил самолет, определить, конечно, было невозможно. Но почти все считали, что это работа Анания Переплывкина и Георгия Лыкина, наших лучших стрелков. Оба парня, слушая похвалы в свой адрес, краснели от удовольствия, но скромно отказывались от пальмы первенства: «Все стреляли...»

После этого случая стрельба по самолетам стала еще организованнее. Фашистские летчики теперь летали осторожнее, не осмеливались снижаться, и потому их налеты уже не причиняли столько вреда.

Понемногу мы приобретали воинский вид. Заготовители раздобыли несколько тысяч комплектов красноармейского обмундирования. Мы смогли одеть в полувоенную форму сначала командиров, а потом и многих строителей.

Развернулись лесозаготовки. Вдоль трассы рубежей возникли каменоломни, карьеры, ремонтные базы.

Наконец получены долгожданные схемы. Районы рубежей нанесены на карты и закреплены за батальонами, полками. Строительство началось!

Мы убедились, что за нашей деятельностью внимательно следит фашистское командование. Теперь с немецких самолетов летели на нас не только бомбы и пули, но и тучи листовок. В них без конца повторялось: напрасны ваши усилия, скорая победа «великой Германии» неизбежна. Листовки призывали переходить на сторону «победителей», суля «свободу, радушный прием и прекрасные условия жизни». Пропуск — поднятая вверх лопата. Фашисты ожидали, что строители так и ринутся на их зов. Но действие их листовок было совсем другим. Люди читали их с гневным смехом и трудились еще упорнее.

* * *

Как-то поздним вечером к нам прибыл коренастый широкоплечий комиссар госбезопасности.

— Мальцев, — коротко отрекомендовался он.

Это был М. М. Мальцев, начальник объединенного управления полевых строительств. Познакомившись с картой нашего участка рубежа, Михаил Митрофанович приказал показать все на местности. До глубокой ночи мы объезжали объекты. Мальцев был придирчив, вникал [40] во все. От отдыха отказался: некогда! И укатил на соседние участки.

Он стал приезжать к нам очень часто. Мы хорошо узнали этого беспокойного человека и полюбили его. Время Михаил Митрофанович считал не часами, а секундами. Его темпы на первых порах нас ставили в тупик. Как-то мы всю ночь объезжали объекты. Заикнулись, что неплохо было бы немного поесть и отдохнуть. Михаил Митрофанович спокойно ответил:

— Спокойная жизнь кончилась, спать будем в машине, на ходу, есть — тоже!

Мы переглянулись. Если он считал нашу прежнюю жизнь спокойной, интересно, какая же она будет теперь? После узнали...

Помню, нас вызвали в Брянск. Совещанием руководил Михаил Митрофанович. Каждый из нас коротко докладывал о развертывании работ на рубежах. В это время начался авиационный налет на город. Бомбы падали неподалеку, пол под нами дрожал и качался, а наш начальник спокойно сидел за столом, слушал очередного докладчика и кивал головой:

— Так, дальше...

Бомба разорвалась совсем близко. В здании штаба посыпались стекла, погас свет. Михаил Митрофанович не спеша достал спички, зажег стоявшие на столе свечи.

— Докладывайте дальше, товарищ Ижиков!

Мы были еще малообстрелянными людьми и, правду говоря, чувствовали себя неважно. Но спокойствие начальника понемногу передалось нам, и совещание продолжалось.

Я часто бывал с ним и на переднем крае, где под огнем проверялось качество наших укреплений. Мы сидели в доте или в дзоте, кругом гремели взрывы, сквозь щели наката сыпалась нам на головы земля. А Михаил Митрофанович как ни в чем не бывало щупает стены и потолок, проверяет прочность стоек.

Такие «экскурсии» помогали нам отчетливо увидеть сильные и слабые стороны наших сооружений.

Побывал у нас и Невский, заместитель Мальцева по фортификации. Высокий пожилой генерал сначала смутил нас своей подчеркнутой интеллигентностью. Нам показалось, что он чересчур пессимистически относится [41] к нашим возможностям. Вечером, когда мы остались одни, Невский сказал мне, осторожно подбирая слова:

— Дорогой мой военный инженер товарищ Корнев, трудное у вас дело. Задание огромное, вы, наверное, и не представляете себе его масштабы. А знающих людей у вас единицы. Что вы будете делать, и ума не приложу.

«Вот старый спец! — пронеслось у меня в голове. — Что он нас пугает? Нам и без того тяжко». Пытаюсь возразить:

— Сил у нас хватит, товарищ генерал...

— Зовите меня просто Георгием Георгиевичем, — предложил Невский.

— ...Вы еще не знаете всех наших сил. Нас же десятки тысяч. И все рвутся в дело. Мы будем работать без отдыха. Вы правы: знаний у нас, мягко выражаясь, действительно маловато. Но мы надеемся на вашу помощь, Георгий Георгиевич, и обещаем быстро научиться.

Я видел по выражению задумчивого красивого лица, что вряд ли рассеял сомнения генерала. Однако он ответил:

— Поучить кое-чему я постараюсь, Александр Семенович. Обещаю это. Давайте мне поскорее ваших людей, и мы приступим.

Всю ночь работали связные, сзывая командиров с участков работ. Утром все явились к штабу. К тому времени наши командиры были уже в военном обмундировании, только без знаков различия. Все побриты, подтянуты. Пожалуй, мы уже производим впечатление!

При появлении генерала прозвучало: «Товарищи командиры!» Все вскочили на ноги. На приветствие генерала ответили дружным хором. Георгий Георгиевич внимательно взглянул на застывших перед ним людей и, видимо, остался доволен.

В школьном классе началась лекция. Командиры зачарованно слушали Невского. А потом приступили к учебной рекогносцировке на местности. Люди с таким упорством и старанием исполняли распоряжения генерала: забивали колышки, обозначавшие центры огневых точек, что по лицам струился пот.

Наблюдая за действиями рекогносцировщиков, Невский понемногу веселел. Еще больше обрадовался, когда увидел, что все наши командиры отлично владеют [42] лопатой и топором. На месте колышков вскоре возникли превосходные стрелковые ячейки и дзоты. К концу дня участок рубежа был уже готов, окопы и огневые точки тщательно замаскированы. Генерал обходил их, довольно потирая руки, шутил со строителями.

— Да, я вижу, народ здесь собрался подходящий.

С радостью мы восприняли решение Невского испытать построенные сооружения. По телефону он связался со штабом фронта. Пообещали ночью прислать артиллерийскую батарею.

Генерала уговорили отдохнуть, а мы с главным инженером района Михаилом Павловичем Каном и несколькими строителями отправились к сооружениям. При свете фонарей подготовили все к испытаниям. Решили удивить генерала небольшим сюрпризом. Два дзота мы построили с особым старанием. Опытный бригадир, а ныне командир взвода плотников Яков Иванович Романов со своими бойцами постарался на славу. Вкопанные в землю добротные срубы с прочными накатами замаскировали так, что их и вблизи нельзя было обнаружить.

Приехали артиллеристы, расставили орудия. Утром все строители собрались посмотреть испытания. Нелегко было нам разместить огромную массу людей так, чтобы и видно было всем, и на случай появления вражеской авиации все были укрыты.

Но вот ударили пушки. Били они прямой наводкой. Летела вверх земля, падали срезанные деревья, а наши дзоты продолжали стоять.

Георгий Георгиевич скомандовал отбой. Люди выстроились длинной цепочкой по три человека в ряд. Медленно двигался этот поток. Люди пытливо осматривали последствия обстрела. У некоторых пулеметных точек были разворочены амбразуры, с покрытий сдуло дерн, но сами сооружения, построенные из брянской сосны руками наших плотников, стояли крепко. А «сюрпризные» доты, хотя и находились здесь же, совсем не пострадали: артиллеристы их не видели и не могли по ним бить прямой наводкой. Случайные же снаряды не нанесли вреда срубленным на совесть сооружениям. Плотники и землекопы бурно радовались своей удаче. Вместе с ними радовался и Георгий Георгиевич. [43]

— Именно так и надо маскировать все огневые точки. Молодцы!

Здесь же на лесной поляне генерал с воодушевлением объяснил строителям, какое значение имеет их труд. Оборонительные сооружения, которые мы строим, спасут жизнь десяткам тысяч наших воинов. Значит, надо строить прочно и надежно.

С Невским мы объехали ряд наших подразделений, подсобных предприятий. Генерал придирчиво осматривал технику, но внимательнее всего он разглядывал наших людей. Георгий Георгиевич был в приподнятом настроении. По-видимому, убедился, что сил и желания у нас хватит, а знания...

— Знания приложатся! — твердо заявил он.

Еще несколько дней провел у нас генерал, с жаром делясь с нашими людьми своим опытом, своими неисчерпаемыми познаниями.

— Теперь будем считать, что фортификаторы у вас есть, — сказал он на прощание. Заметив наши улыбки, взглянул искоса:

— Радуетесь? Рано: со знающих людей и спрос будет выше! [44]

Брянский рубеж

Люди к нам все прибывали. К москвичам присоединились рабочие, служащие и студенты Брянска, Орла, Курска, колхозники окрестных деревень.

Села, расположенные в районе рубежа, не смогли вместить всех строителей. В лесах и перелесках раскинулись шалашные городки. Палаток у нас почти не было, а шалаши очень хорошо зарекомендовали себя: в них легко дышалось в теплые летние ночи.

Местные жители шли к нам со своим инструментом — лопатами, топорами, пилами и даже с запасами продовольствия. Шли, как правило, ночью, чтобы избежать нападения фашистских самолетов.

Враг пытался сеять панику. Бомбил деревни и села. Ночью сбросил бомбы на Брянский железнодорожный узел. Взрывы и пламя пожаров были видны далеко, почти на всех участках рубежа. С гневом смотрели строители на зловещее зарево. Но не страхом, а решимостью наполнялись их сердца.

Враг должен быть разбит и уничтожен! Это зависит и от нас. Необходимо как можно быстрее создать мощные рубежи, которые преградили бы путь фашистским танкам.

Мы понимали всю сложность нашей задачи. Нам нужно переместить миллионы кубометров земли, построить тысячи дзотов, вырыть сотни километров противотанковых рвов, окопов и траншей. И все это ложится на плечи гражданских людей, впервые столкнувшихся с военным делом.

Предмостное укрепление, передний край, эскарпы, контрэскарпы, фронтальный, фланговый, кинжальный огонь — для большинства наших людей все эти понятия были окутаны туманом. Приходилось и строить, и учиться. [45]

Опытному фортификатору стоит взглянуть на местность, и он уже знает, как будут в нее «вписываться» сооружения, как их разместить, чтобы они не выделялись. А наши товарищи бились, бились, и все-таки получалось не то.

Инженеры Александр Маркович Шур и Андрей Дмитриевич Некрасов предложили изготовить легкие фанерные макеты, напоминающие купола дзотов. Эти макеты на носилках таскали вдоль рубежа и с помощью их намечали места «посадки» сооружений. Такой метод пришелся строителям по душе, и вскоре переносные макеты появились во всех частях.

Как и следовало ожидать, премудрости фортификации первыми освоили наши наиболее образованные товарищи: добровольно пришедший к нам профессор И. И. Вихляев, инженеры В. Н. Бурлаков, Я. А. Гуревич, Н. Д. Маркелов, И. И. Захаров, И. И. Костин, Г. Б. Иванов и, конечно, главные инженеры районов и батальонов. Им мы стали поручать самые ответственные — рекогносцировочные — работы. Большую помощь оказывали приезжавшие к нам войсковые инженеры во главе с начальником инженерных войск Брянского фронта Александром Яковлевичем Колягиным. Но у них было очень много других дел, и они не могли уделять нам достаточно внимания. Рады мы были и посещениям командиров-войсковиков, которые тоже охотно давали нам свои рекомендации.

Вспоминая сейчас те дни, я понимаю, что мы допустили тогда много ошибок. Увлекались обеспечением фронтального огня, когда наиболее действенным является косоприцельный и фланговый. Строили тяжелые разнотипные сооружения, трудно маскируемые, особенно на переднем крае. Мало сооружений намечалось в глубине обороны. С пренебрежением относились к оборудованию запасных и ложных позиций. Совершенно не уделяли внимания укреплению населенных пунктов. Думается, причина этого заключалась в том, что люди все еще не верили в возможность продвижения врага далеко в глубь нашей страны. Даже когда рубеж проходил через какой-либо населенный пункт, доты и дзоты строились на окраине деревни, в огородах, садах, и почти не использовались опустевшие дома, амбары. В глубине души мы надеялись, что села наши останутся невредимыми, [46] страшные бои и разрушения не коснутся их. Как мало мы еще знали врага!

В первые недели строительства рубежей мы не заботились и о создании круговой обороны. Командующий фронтом генерал А. Н. Еременко (ныне Маршал Советского Союза) и штаб инженерных войск фронта поправили нас, но время было упущено, и рубежи пришлось переоборудовать, когда уже начались ожесточенные бои за Брянск. Разнотипные тяжелые сооружения, кроме всего прочего, не давали возможности по-настоящему механизировать строительные процессы и потому поглощали огромное количество труда.

* * *

Трудности — на каждом шагу. У нас очень мало техники — бульдозеров, грейдеров, тракторов и плугов, канавокопателей, автомашин. Разрабатываем строгий график их использования. Части и подразделения заранее знают, когда и какие они получат механизмы, и подготавливают все для того, чтобы заставить их работать круглосуточно. Если же дело было организовано плохо, машины передавались другим подразделениям. Благодаря этому жесткому порядку механизмы использовались на полную мощность.

Но не хватало не только машин, но и самого простого шанцевого инструмента. Лопаты быстро выходили из строя. А их требовалось все больше и больше — народ прибывал непрерывно. Были мобилизованы все местные ресурсы. И все равно инструмента недоставало. Выручили наши умельцы. На специальном совещании, созванном нами по этому вопросу, выступили со своими предложениями Михаил Митрофанович Моисеев, Геннадий Мальцев, Эммануил Владимирович Золотарев. Они предложили организовать походные мастерские по ремонту, заточке и даже по изготовлению нового инструмента и сами возглавили дело. Нашлись механики и кузнецы. Переносные горны и металл дал нам промышленный гигант Брянска — бежицкий завод имени Профинтерна. А пока развертывались походные мастерские, мы ввели двух — и трехсменную работу. Одна и та же лопата переходила от сменщика к сменщику.

Нам требовалось огромное количество скоб для скрепления деревянных элементов сооружений, дверные [47] ручки и петли. Для изготовления этих деталей тоже пришлось оборудовать свои мастерские. Инициаторами их создания были Константин Савельевич Енгалычев, Петр Федорович Ладиков и Денис Лазаревич Козлов.

При всех затруднениях мы обращались к народу: помогайте, думайте. Нужно пожить с людьми в такое напряженное время, чтобы воочию убедиться в неистощимости народной смекалки.

Как возводить противотанковые рвы? Рыть на равнине — это колоссальный труд. Надо использовать реки и речушки, которыми богата Брянщина.

Но очень часто наши русские реки неглубоки и берега у них отлогие. Такая река — не препятствие для танков. Вот если берега эскарпировать, т. е. сделать их отвесными... Но делать это вручную — тяжелая и трудоемкая работа, которую к тому же придется подчас выполнять стоя по колено, а то и по грудь в воде. Механизировать? А как? Мы просмотрели уйму литературы и ответа не нашли. Обратились к рабочему классу: думайте, друзья дорогие, выручайте!

Думали все: и инженеры, и землекопы. Отмахав лопатой десяток часов, паренек или седой наш ветеран шел на речку, ползал по откосу, из влажного песка сооружал макет эскарпа.

И вот ко мне обратилась группа инженеров и рабочих. Разные люди, а к мысли пришли одной: срезку берегов надо производить длинными металлическими ножами. Их установят в деревянных стойках — кассетах так, чтобы ножи могли скользить вверх и вниз под определенным углом. Кассету оборудуют на тележке, которая будет двигаться над обрывом берега. Повезет ее автомашина, привод от ее двигателя будет приводить в действие и тяжелый нож.

Я слушал, и у меня влажнели глаза. До чего ловко придумано! А изобретатели ждут моего слова. Молчат, но вижу: выскажи сомнение — с пылом бросятся в бой за свое детище. Народ горячий, энергичный — инженеры Сергей Васильевич Походаев, Сергей Дмитриевич Иванов, Иван Иванович Захаров, бригадиры землекопов и плотников Алексей Парфенович Васечкин, Василий Алексеевич Бендалов, Анна Ивановна Соболева.

— Черти, — говорю я им. — Разрешите расцеловать вас! [48]

Только после этого они все выложили на стол. Инженеры развернули эскизы, а плотники даже модель притащили — маленькую, игрушечную, но уже действующую.

Через несколько дней новые машины, довольно неуклюжие с виду, но надежные и безотказные, уже работали на берегах рек.

Но возникла новая проблема. Мало обрезать берег. Надо уберечь его от подмывания и разрушения. У нас часто случалось: отроем эскарп, а через два — три дня он обвалится, огромный труд пропадает. Что делать? Раньше мы в таких случаях возводили шпунтовый ряд — вбивали в грунт плотно одно к одному тонкие бревна, обшивали их досками — не то что песок, воду задержит такая преграда. Но сколько надо на это лесоматериала и сколько труда надо затратить на забивку свай — больше, чем на рытье самих эскарпов. Опять бросаем клич строителям: думайте, как спасти наши эскарпы и контрэскарпы!

Поступает предложение: дерновать откосы. Это значит накладывать на них прямоугольники нарезанного дерна — проросшей травой почвы, — крепить их к грунту черенками зеленых деревцев; эти черенки, в конечном счете, прорастают в грунте, и на поверхности дерна образуется живая зеленая крепь. Хороший, испытанный способ, но для нас не подходит: требует слишком много труда, да и времени у нас нет, чтобы ожидать, когда черенки прорастут.

Иван Иванович Захаров, Михаил Федорович Самохвалов и Петр Васильевич Курзанов предлагают другое: покрывать склоны нашими обычными маскировочными сетками из фашинника, проще говоря, редкими плетенками из хвороста, а закреплять их длинными кольями, нижние концы которых вбиваются в основание эскарпа, а верхние с помощью оттяжек из проволоки или ивняка и колышков плотно прижимаются к скату. Конечно, дело это тоже довольно кропотливое, но все же времени требует меньше. Многие километры эскарпов были укреплены фашинными сетками. Обвалы прекратились.

Проблема эскарпирования высоких, крутых берегов была решена. Но на наших равнинных реках крутые берега часто переходят в отлогие луговины, где рвы [49] не выкопаешь. Оставить такие места в их естественном виде нельзя — вражеские танки устремятся именно сюда, где легче форсировать реку и выбраться на низкий берег. Что же делать в таких случаях?

Нам рекомендовали ставить здесь ежи, надолбы, минные поля. Все это правильно, но в душе ворошилось сомнение. Ежи и надобы на берегу относительно легко сметаются артиллерийским огнем, лучше иметь-что-либо скрытое, замаскированное.

Опять обратились к народной смекалке. Поступило несколько предложений. Были среди них довольно радикальные, но требовавшие затраты огромного труда, как, например, противотанковые рвы в воде и даже мощные каменные парапеты. Но мы ценили и эти предложения: они свидетельствовали о том, как близко к сердцу принимали наши люди интересы защиты Родины, во имя этой цели они готовы горы сдвинуть.

Мне вспоминается, как задолго до войны разразился грандиозный пожар в Майкопе. Горела нефть под землей, и никакие технические средства, имевшиеся в распоряжении нефтяников, не могли остановить разбушевавшуюся стихию. Пожар длился много дней с неослабевающей силой. Администрация, партийная и общественные организации нефтяников обратились через центральную печать к инженерам и рабочим Советского Союза с призывом прислать свои предложения и рекомендации, как остановить пожар. В Майкоп поступило несколько тысяч разнообразных предложений. Мы, в то время молодые инженеры-оружейники, тоже приняли в этом деле участие. Наиболее радикальное решение дали подрывники. Пожар был потушен силой мощного рассчитанного взрыва. В этом замечательном примере творческой инициативы масс ярко проявилась любовь советских людей к своей стране, забота 6 ее богатствах.

* * *

Мы рассматривали предложения, коллективно обсуждали их. Много товарищей участвовало в этой работе: инженеры Сергей Васильевич Походаев, Дмитрий Михайлович Петров, Сергей Дмитриевич Иванов, Петр Федорович Ладиков, Федор Андреевич Орешкин, Иосиф Викторович Покуро, плотники и землекопы Василий [50] Яковлевич Страхов, Федор Кириллович Баленко, Сергей Ефимович Четвериков.

Это они предложили забивать в дно реки прочные деревянные или металлические сваи. Головки свай должны быть скрыты в воде, хорошо заострены и иметь такую высоту, чтобы на них мог повиснуть, а еще лучше — распороть себе брюхо вражеский танк. По шею в воде работали строители, забивая сваи вручную. Хорошо, что погода была жаркая, можно было обогреться на солнце и снова забираться в воду. Мудрено забивать заостренные сверху сваи, но и тут был найден выход: на две соседние сваи одевался хомут, по которому уже проще бить ручным копром-бабой.

Другая группа товарищей — Василий Николаевич Ложников, Николай Михайлович Воронков, Кузьма Прокофьевич Соловьев, Михаил Павлович Журавлев — посоветовали использовать надолбы и ежи, но ставить их не на берегу, а в воде, основательно закрепив на дне. Это также было осуществлено. Много нужно было заготовить и поставить таких надолб и ежей. Если бы делать их из металла, ушли бы тысячи тонн стали. А у нас ее не было. Выручала прекрасная брянская сосна — прочная, не поддающаяся гниению. Смять такой сосновый еж — не под силу даже самому тяжелому танку. Мы в этом воочию убедились после, когда увидели вражеские танки, повисшие с распоротыми брюхами на наших надолбах и ежах.

Иван Иванович Захаров, Николай Иванович Рыбкин, Михаил Афанасьевич Сереженькин, Григорий Яковлевич Астафьев предложили по старому русскому способу устраивать на низких берегах рек лесные завалы. Стали мы отрывать на низких берегах рек и противотанковые рвы. Мы их откапывали недалеко от уреза воды, оставляя земляную перемычку. Когда ров был готов, перемычку взламывали, и котлован заполнялся водой. Не сдобровать танку, если он рухнет в такую яму!

Отдельные участки рубежей проходили по низким, насыщенным влагой местам. Строить здесь доты и дзоты чрезвычайно трудно: котлованы все время заливаются водой. Но еще хуже то, что бойцам находиться в таких «водяных точках», как их окрестили строители, будет несладко. Мы знали, как уберечь сооружения от [51] воды: делается бетонное корыто, на корыто наклеивается на битуме рубероид, после этого можно спокойно строить дзот. Но где взять столько цемента и рубероида? (Кстати, последнего у нас вовсе не было.) Наши ветераны Александр Ефимович Сальников, Павел Владимирович Квашнин, Андрей Дмитриевич Некрасов, Михаил Тихонович Баженин и Андрей Константинович Ромейко испробовали интересный способ, который был известен старым строителям, но потом почему-то забыт.

В подготовленный под сооружение котлован, из которого насосом откачена вода, втрамбовывается толстый слой хорошо промятой глины. После некоторой подсушки глиняная трамбовка покрывается слоем смолы. Сверху снова накладывается пласт глины. Эксперимент удался. В посаженные в такой котлован сооружения вода не проникает, во всяком случае, бойцам в них не придется стоять с мокрыми ногами. Смолу на первых порах собирали по лесничествам, а со временем у нас появились свои смолокурни. Смола нам требовалась и для изоляции перекрытий огневых сооружений и убежищ.

Приходилось думать и думать. Вам доводилось копать землю, читатель? Тогда вы знаете, как тяжело поднимать первый пласт — дерн, травянистую почву. И наши землекопы мучились с этим первым пластом. Мы с инженерами ломали голову, как пособить им, и вдруг увидели на рубеже... пахоту. Бригадир бетонщиков Науменко Иван Андреевич и бригадир землекопов Вера Владимировна Зайцева впрягли крестьянскую савраску в плуг и провели борозду по трассе будущей траншеи. Верхний пласт был снят легко и быстро, а дальше у землекопов работа пошла веселее — под дерном оказалась довольно рыхлая земля. Куски взрезанного дерна строители бережно собрали: они пойдут на маскировку укреплений.

Был найден способ и крепить стенки окопов. Щиты из лозняка, наподобие деревенского плетня, сажались на заостренные-колья — опоры. Своими нижними заостренными концами стойки вбивались в грунт — и облицовка окопа готова. Предложили такой способ Андрей Дмитриевич Некрасов, Петр Корнатович Соколов и Михаил Васильевич Стаханов. Они же осуществили и другое новшество: фашинная сетка плелась сплошной [52] полосой и скатывалась в удобные для транспортировки рулоны. Эти рулоны доставлялись в вырытую траншею, раскатывались во всю свою длину и прижимались кольями к стенке.

А наши знатные землекопы Николай Васильевич Носов и Нина Григорьевна Дмитриева придумали еще проще: вбивать колья и между ними и стенкой окопа прокладывать пачки хвороста — не надо тратить время на плетение сеток!

Испробовали мы и предложение прораба по земляным работам Сергея Дмитриевича Плешакова — засевать овсом откосы рвов и брустверы окопов. Жаль, конечно, было тратить овес, но что поделаешь? Через несколько дней откосы и брустверы покрылись ярким зеленым ковром, который в известной степени крепил грунт, а главное, обеспечивал отличную маскировку.

— Как вы додумались до этого? — спросили мы Сергея Дмитриевича. Он ответил:

— Мои односельчане издавна так делали. В русских деревнях ведь не знали, что такое алебастр. Избы штукатурили глиной. А чтобы она крепче держалась, добавляли в нее овес. Заштукатурят такой глиной стену, через несколько дней овес прорастет, свяжет ее своими корнями. Стебельки овса, «зеленя», как их называли в народе, пригладят, вдавят в глину. Потом, когда стена просохнет, бели ее или крась. Здо-рово получалось. А «штукатурка» выходила такая прочная, что десятками лет стояла, не осыпалась и не трескалась...

В некоторых местах рубеж проходил по болоту. Пробовали рыть — ничего не получается, сплошная жижа. Приуныли люди. Пошел я на поклон к своему учителю Андрею Дмитриевичу Некрасову, к нашему старому саперу.

— А зачем нам на болоте строить! — удивился он. — Пусть в болоте фашист вязнет, а доты мы построим на сухом месте. В болото же, чтобы оно стало совсем непроходимым, воды добавим. На берегу поставим ежи и надолбы.

* * *

Для строительства нужен был лес. Много леса. Стонали, падая под ударами топоров, красавицы — брянские сосны. До боли было жаль их. Но шла жестокая война [53] с беспощадным врагом, приходилось идти на жертвы. И все же советские люди думали о будущем. Брянские лесники и лесничие просили, предлагали, требовали рубить в первую очередь больной тонкомер и бракованные деревья. Много споров было с ними. Мирили строителей и лесников секретари райкомов партии. Но мы и сами старались беречь лес. Шли на использование тонкомерной древесины, хотя с ней и было больше возни. Научились сращивать тонкие бревна, резать из них доски и брусья.

Строительство развернулось по всему брянскому рубежу. Учетчики ежедневно доносили о выполнении планов-заданий. У нас это были не просто учетчики. Жизнь требовала отобрать для этой работы людей, умеющих не только замерить и определить сделанное, но и проверить качество, вовремя посоветовать, как улучшить дело. Впоследствии они выделились в самостоятельные группы учетчиков-инспекторов по качеству. Донесения о выполнении работ были радостные и в то же время тревожные. Радовало то, что люди не жалели сил, но беспокоила мысль: несмотря на весь энтузиазм людей, нам не справиться с задачей: слишком велик объем земляных работ. Механизмов было мало, хотя они и действовали круглые сутки. Выход только один — прибегнуть к взрывным работам. Собрались под моим председательством старые подрывники — Андрей Дмитриевич Некрасов, Владимир Викторович Борсук, Аркадий Маркович Шур, обдумали, с чего начинать. С планом нашим ознакомили командование. Ответ пришел благоприятный. Нам выделялась взрывчатка, запалы, бикфордов шнур. Не давали только людей, приказали обходиться своими силами.

Что ж, будем готовить своих подрывников. Мы четверо превратились в преподавателей и инструкторов. Желающих учиться вызвалось много. Героика интересного и опасного подрывного дела привлекла самых умелых и смелых.

Боялись мы, что успели позабыть кое-что. Нет. Стал я рассказывать людям о правилах обращения с взрывчаткой, подержал в руке брусочек тола — и все восстановилось в памяти до мельчайших подробностей. Хороший инструктор у меня был когда-то — Андрей Дмитриевич Некрасов. Как хорошо, что мы с ним снова рядом! [54]

Не было у нас специально оборудованных полигонов, занятия проводили на Синезерском лугу, за околицей села. Терпеливо показывали, как соединять бикфордов шнур с капсюлем, как брать и переносить приготовленные запальные трубки, как вставлять запал в заряд. Учили зажигать бикфордов шнур и помнить при этом, что горит он со скоростью метра в минуту. Пока огонь дойдет до капсюля, подрывник должен отбежать на безопасное расстояние и надежно укрыться. Еще и еще раз напоминаем: ошибаться подрывник не может, ошибка грозит гибелью.

Мы раскладываем запальные трубки, пока без взрывчатки, на земле, и каждый из учеников должен зажечь несколько запалов и успеть отбежать на условленное расстояние. Длина шнура метр. Ровно через минуту (по бикфордову шнуру можно проверять часы!) хлопают капсюли. После этого разбираем действия товарищей, упрекаем тех, кто излишне суетился, спешил. Работа подрывника требует спокойствия, выдержки и величайшей аккуратности.

Второй этап обучения — уже со взрывчаткой. Каждый получает две — три толовых шашки. Он должен вставить в них запальные трубки, закопать заряды в землю и по команде «Зажигай!» воспламенить шнуры. И вот уже над лугом гремят взрывы, вырастают черные кусты взметенной земли. Внушительное зрелище! Наблюдать его сходились почти все свободные от работы строители. Присутствие зрителей еще более подстегивало наших курсантов, и они старались изо всех сил.

Спустя некоторое время по команде «На осмотр!» подрывники подходят к своим участкам — проверять свою работу. Но прежде мы вчетвером, нет, уже вшестером: к нам присоединились еще Петр Васильевич Яснов и Ананий Иванович Переплывкин — выискиваем несработавшие зажигательные трубки. Это очень важно. Бывает, из-за излома шнура или чересчур крепкого его обжима при насадке капсюля происходит замедленное горение, и тогда возможен неожиданный запоздалый взрыв. Внимание и еще раз внимание требуется от подрывника.

На всю жизнь мне запомнился один случай. Это было еще в дни нашей юности. Мы окончили курсы при Главном военно-инженерном управлении Красной Армии. [55]

Все тепло попрощались с Андреем Дмитриевичем, нашим преподавателем и инструктором. Я направлялся служить в Устыожну, в маленький городишко Череповецкой области, где располагалась подрывная база. К моему приезду на базе было получено указание уничтожить 6000 пудов мелинита, срок хранения которого вышел (такая взрывчатка опасна в обращении и потому непригодна для использования). Я оказался единственным командиром-специалистом, и эту задачу поручили мне. Бойцы-подрывники были новички, я наспех их проинструктировал, и мы приступили к делу. Вывезли взрывчатку в отведенное место, насыпали кучами по кругу. В каждую из них вставили бикфордов шнур. Подрывники встали возле куч. Я — в центре, чтобы видеть действия всех. По моей команде бойцы поджигают шнуры. И вдруг я вижу, что один из подрывников, прижав тлеющий пеньковый фитиль к концу бикфордова шнура, вместо того чтобы отвести воспламенившийся конец в сторону, сует его в кучу взрывчатки. Катастрофа! Кричу бойцам:

— Немедленно убегай!

Я падаю. Увидев, что все отбежали, вскакиваю и бегу из круга. Слышу за спиной шипение и рев пламени, жаркая волна сбивает меня с ног. Чувствую, на мне горят гимнастерка и брюки, вспыхнули на голове волосы. К счастью, поблизости оказалось небольшое дождевое болотце, я бросаюсь в него и несколько раз переворачиваюсь, чтобы затушить волосы и одежду. Поднимаюсь. Вдалеке нестройной гурьбой собрались красноармейцы — их больше взвода. Подхожу к ним.

— Все в сборе?

— Так точно, все, — отвечает помкомвзвода.

Производим поверку. Нет, не все — одного человека не хватает. Ищем его, осмотрели каждый кустик. Пропал наш молодой товарищ, и следа не осталось.

Да, с взрывчатыми веществами шутки плохи!

Вот почему мы не жалеем времени и сил, чтобы привить нашим будущим подрывникам осторожность, осмотрительность, еще и еще раз разъясняем правила безопасности. К нашему счастью, народ собрался смекалистый и упорный. И скоро у нас появились свои команды подрывников. Теперь с помощью взрывчатки мы стали выбрасывать землю при строительстве противотанковых [56] рвов, валить деревья, корчевать пни при создании лесных завалов. Дело пошло быстрее.

Как это важно, что люди у нас замечательные! Взять хотя бы приготовление бетона. Кажется, что тут сложного: строители всегда имели с ним дело. Но фортификационные сооружения разнообразны, и для них нужен разный состав бетона. В устоявшейся военно-строительной организации все решается просто, потому что имеются специальные лаборатории. У нас их не было. Это могло отразиться на качестве сооружений и привести к нерациональному расходу цемента, которого и так не хватало. Где выход? И тут спохватываемся: да ведь у нас есть первоклассные специалисты по бетону — Яков Адольфович Гуревич и Николай Михайлович Болдырев. Тотчас поручаем им промчаться по частям, сформировать полевые лаборатории, подобрать необходимые составы бетона. И два энтузиаста за несколько дней справились с этой огромной задачей.

Люди у нас хорошие. Готовы все сделать. Но это не снижает, наоборот, повышает ответственность руководителей. От нас, только от нас зависит, чтобы их труд приносил максимальные результаты. Нужно знать, сколько каждый ежедневно может, и должен сделать на той или иной работе, нужно обязательно учесть сделанное им, оценить качество, определить задание на завтра. Без этого — нельзя.

Мы вводим ежедневные задания и проверяем их выполнение. Разработкой таких заданий-норм занимаются инженеры Михаил Павлович Кан, Иван Арсеньевич Козлов, Виктор Николаевич Бурлаков, Александр Иосифович Брусиловский, Василий Сергеевич Зальцберг, Василий Андреевич Ануров. Они предложили простую и удобную форму учета затрат труда и оценку его качества, проинструктировали учетчиков, приемщиков и табельщиков. Да, у нас имелись и табельщики, но скоро они подняли «бунт». Маша Ускова и Таня Кузина пришли ко мне и заявили, что табельные доски надоели им и в Москве, да и вывешивать эти доски здесь негде и не нужно: какой от них толк, если висят при штабах? Проверять, как выходят люди на работу и как они трудятся, надо не в штабе, а на рубеже. Обе подруги первыми из табельщиц стали одновременно и учетчицами. Их примеру последовали и другие. [57]

Хорошо поставленный учет помог нам шире развернуть социалистическое соревнование среди строителей. Цифры тоже могут убеждать и вдохновлять. Один выкопал полтора кубометра земли, а товарищ его за то же время — пять кубометров. Огласите эти цифры при народе, — вряд ли отстающий останется спокоен. Наверняка на следующий день он приложит все силы, чтобы догнать товарища.

Политработники, партийные и комсомольские организации умело использовали цифры учета. Их приводили в своих беседах агитаторы. Показатели дневной выработки находили отражение в боевых листках и листках-молниях. Строители отчетливо видели, по кому надо равняться. Имена передовиков становились популярными, люди эти окружались почетом и уважением.

Вначале нормы перевыполняли единицы. Потом это оказалось по плечу тысячам людей. Целые бригады стали в полтора — два раза перевыполнять задания. Бригады бетонщиков Хайруля Нигомедянова, Мухамеда Гоптрохимова, бригады плотников Тимофея Ивановича Панькова, Федора Павловича Куратова, Николая Петровича Михайлова, Алексея Григорьевича Новикова, Егора Васильевича Брюховецкого довели выработку до двух с половиной норм. А землекопы добились еще большего: бригады Шама Гайфулина и Дмитрия Платоновича Журавлева систематически выполняли дневные задания на 300 процентов. Но и они отставали от землекопов Сергея Ивановича Самыкина и Сергея Осиповича Сидоренко, которые давали по четыре нормы ежедневно.

Радовали своими успехами женщины. Землекопы Ольга Константиновна Алексеева, Нина Ивановна Лобанова, Галина Степановна Медведева, Мария Сергеевна Зинкина, Нина Георгиевна Дмитриева, Елизавета Ивановна Рудина, Анна Ивановна Кавочкина, Прасковья [58] Васильевна Васильева и многие другие выполняли задания на 150–225 процентов.

Запевалами социалистического соревнования выступали коммунисты и комсомольцы. Словом и примером вели они за собой остальных строителей.

Крепкими узами мы были связаны с московскими, брянскими и орловскими партийными организациями. Строителей на фронте посещали делегации московских рабочих. Мы в свою очередь посылали свои делегации на предприятия столицы. Это было дружное единение трудового тыла и трудового фронта, как говорили у нас. Обмен делегациями начался по инициативе наших политработников Ивана Степановича Савулева и Владимира Николаевича Егорова. Вообще наши политработники были людьми с огоньком, творческой жилкой. Не дожидаясь «указаний свыше», Иван Федорович Путенко и Андрей Гаврилович Терехов первыми ввели в своих подразделениях ежедневную громкую читку газет и новостей, принятых по радио. Надо учесть, что в напряженной обстановке, в которой трудились строители, это была, пожалуй, единственно возможная форма ознакомления людей с событиями в стране и за рубежом. Гавриил Петрович Харитонов и Николай Дмитриевич Чернышев первые послали по рубежу наших почтальонов-книгонош, которых строители любовно прозвали «лесными избачами». Политработник Тихон Афанасьевич Лылов со своими активистами создал в батальоне лучшую у нас стенную газету, которая пользовалась широкой известностью и регулярно выходила всю войну.

Партийные и комсомольские организации неустанно укрепляли фронтовую дружбу. Нас особенно взволновал один эпизод. Мы с тревогой ждали 1 августа. В этот день заканчивался срок пребывания у нас студентов и учащихся ремесленных училищ Брянска, Орла и Курска. Мы привыкли к веселым работящим ребятам, полюбили их. Близящаяся разлука печалила всех. И вдруг в штаб пришли комсомольцы Федя Самошкин, Виктор Орлов, Юля Каширова и Маша Юрина и вручили мне большой лист бумаги. Читаю: «Мы, комсомольцы брянских и орловских учебных заведений, просим зачислить нас в постоянные кадры военных строителей и призываем всех студентов и ремесленников последовать нашему примеру и остаться на строительстве оборонительных [59] рубежей до конца войны». Под документом более двухсот подписей. А потом коллективные заявления посыпались пачками. В частях прошли взволнованные митинги. Рабочие благодарили своих юных друзей, восторженно качали ребят и девчат. Нечего и говорить о том, как много это для нас, значило — с нами остались тысячи замечательных юношей и девушек с золотыми руками и горячими сердцами.

Немного растерялись только наши снабженцы: одеть и обуть такую массу народа в наших условиях было страшно трудно. Но были бы люди, остальное все обретется — в этом мы давно уверились...

* * *

Мы заканчивали строительство рубежа на главном направлении.

Батальон Сергея Дмитриевича Иванова первым держал «экзамен». На осмотр приехали М. М. Мальцев и Г. Г. Невский. Были собраны командиры всех рот и батальонов. Весь долгий день шагали сотни людей от точки к точке, от рвов к эскарпам. Вечером на берегу реки собрались, чтобы подвести итоги. Генерал Невский признал, что в отношении прочности укреплений все хорошо. А вот с маскировкой... Нам оставалось только краснеть: столько говорили, столько учились и других учили, а не заметили, что отдельные сооружения «гордо красуются» на фоне лесных полян и пригорков. Противотанковые рвы зияют черными или желтыми провалами среди зелени лугов. Эти грехи портили нашу работу.

Сейчас плохая маскировка — еще небольшое горе: можно исправить до начала боев. Но уроки надо извлечь. Маскировать, маскировать все, что возможно! На другой же день мы создали специальные маскировочные отряды. Обратились к опыту инженеров и к рабочей смекалке, а нашим людям ее не занимать. Новые энтузиасты принялись за дело. Наконец-то нашли себе поприще художники, которых оказалось немало в наших подразделениях. И их талант пригодился на войне! Художники цепко взяли руководство маскировкой в свои руки, своим острым глазом они сразу замечали, «где нарушается колорит пейзажа». Маскировочные подразделения заготавливали ветки, зеленые маты, нарезали [60] дерн, готовили сажу. На «линию огня» вышли химики и лесохимики.

Для маскировки нужны и сажа, и смола, и уголь. Задымили остановившиеся с началом войны смолокурни и угольные ямы в Брянских лесах. Много всяких специалистов было среди нашего большого коллектива, а теперь появились новые — смолокуры и углежоги.

Огневые точки и укрытия маскировались под окружающую местность. Если это были луговые места — дзоты «драпировались» зеленым ковром дерна и посевами овса, на черных вспаханных полях сооружения покрывались землей и сажей, на жнивье — желтыми соломенными матами.

Инженерная мысль и рабочая смекалка направлялись на механизацию маскировочных работ. По предложению наших автомобилистов Виктора Степановича Мрочковского, Ивана Сергеевича Климова, Макара Мефодиевича Кушнарева и Василия Ивановича Кузнецова автоцистерны, прихваченные из Москвы, были приспособлены под маскировочные машины. Внизу под цистернами на некотором расстоянии от земли были вварены сопла со специальными гребенками, через которые из цистерн вытекала красящая жидкость. Почин был подхвачен и широко распространен. Осенью эти машины окрашивали рубежи в желтый цвет, зимой — в белый.

Большие массы людей на рубежах быстро обнаруживаются вражеской воздушной разведкой. На нас систематически нападает фашистская авиация. Понимаем, что в конечном счете и тут многое решает маскировка. Чем тщательнее мы укроем от глаз врага наши рубежи, тем труднее нас будет обнаружить. Представители штаба и политработники все время проводят во вновь созданных маскировочных частях, ведут разговоры со строителями. За несколько дней мы получаем свыше 350 разнообразных, интересных и в основном правильных предложений. Авторы их — политработники Петр Сергеевич Генералов и Николай Павлович Киселев, бригадиры Михаил Павлович Мухин и Матвей Михайлович Ваньшкин, комсорг Костя Небухин, шофер Кирилл Павлович Кирюхин, землекоп Зоя Петропавловская, начальник снабжения Александр Михайлович Смирнов и многие, многие другие. Рационализаторы приносят эскизы и чертежи или прямо ведут к огневой [61] точке: вот как мы сделали. Одни применили для маскировочной окраски краскопульты. Другие предлагают делать колодцы без выдающихся на поверхности срубов, чтобы они были незаметны. Третьи советуют колодцы (за ними особенно «охотились» фашистские бомбардировщики) рыть только в кустарнике или под деревьями.

Как-то я заглянул на участок, где верховодили наши знатные землекопы москвички Анна Дмитриевна Васько и Анна Ивановна Кавочкина. Гляжу и не понимаю: что за маскарад? У каждой женщины на голове венок, сплетенный из свежей зелени. Думаю, забавляются девчата.

В это время над рубежом показались вражеские самолеты. На других участках люди побежали в укрытия, а женщины остались, только двигаться перестали. Самолеты пролетели мимо и внимания на них не обратили. Почему? Взбираюсь на пригорок, смотрю на ров сверху. Колышатся над ним зеленые кружки венков, точь-в-точь молодые посадки на лесозащитной полосе. Хитроумно придумали две Аннушки!

На другой же день такие зеленые венки из травы и тонких веток появились на головах всех строителей. И маскировка, и в жару от солнца хорошо защищает... На венки, конечно, мы не особенно надеялись. По всей трассе рубежа вырыли укрытия, где люди могли бы надежно спрятаться.

Следует признать, что иногда маскировка у нас, как говорят, выходила боком. Думали мы, думали, как укрыть переправы через Десну, которыми пользовались наши войска, и решили построить два подводных моста у Выгоничей. Сил на них положили немало. Наконец мосты готовы. Опробовали — прекрасно держат они автомашины, танки, орудия. И в то же время мосты скрыты полуметровым слоем воды, с берега их совсем не видно. Радуемся удаче, поздравляем друг друга...

И вдруг появляются фашистские самолеты и начинают нещадно бомбить наши подводные мосты. Бомбят день, бомбят другой, подойти не дают. В чем дело? Я вызвал У-2 и поднялся в воздух. Пролетаем над рекой. Гляжу вниз... Ужас! Мосты наши — как на ладони. Слой воды над ними прозрачен, точно стекло, и проглядывают сквозь него старательно обструганные бревна и доски. А вдобавок и подъезды к мостам отлично бросаются в глаза — тропинки, укатанные дороги. [62]

Удар был очень тяжелый. Больше мы таких мостов не строили. Соорудили подводную плотину. Она была менее заметна с воздуха, тем более что проезжую ее часть мы застелили не бревнами и досками, а зеленым фашинником. Плотина успешно использовалась для переправы войск и техники. Вообще-то пригодились и злополучные «потайные» мосты, но пользовались ими только в ночное время.

* * *

По нашим переправам идут на фронт свежие части. А с запада возвращаются поредевшие подразделения на отдых и формирование. С любопытством и тревогой смотрят строители на этих людей, только что побывавших в пекле боя. Хмурые, запыленные, тяжело шагают они по дороге, поддерживая раненых товарищей. На марле бинтов темнеют пятна крови.

Бои близко. В утренней тишине иногда уже доносится гул канонады. Фашистские самолеты все чаще сбрасывают листовки. В них одно и то же — беспардонная ложь, угрозы, требование сдаваться в плен.

По плотине движется странная колонна. Люди одеты в серые куртки и такие же брюки. Выйдя на берег, передние поднимают с травы свежие листовки, пробегают глазами и зло швыряют в воду. Необычный вид пришельцев заинтересовал нас.

Спрашиваем: кто такие? Оказывается, заключенные. Когда бои приблизились к тюрьмам, где они находились, начальство вывело их из камер, вручило соответствующие документы, приказало самостоятельно следовать в Орел или Тулу и поступить в распоряжение нового тюремного начальства. Колонна прошла уже более 200 километров. Никто не отстал, не «потерялся». У людей было отличное настроение, они весело шагали, питались как и где придется, но местные жители говорили, что ведут себя заключенные хорошо, никаких бесчинств не допускают. У всех этих некогда оступившихся людей была одна мечта — получить у властей направление на фронт, чтобы делом, кровью смыть с себя вину. Мы от всего сердца пожелали им счастливого пути и скорой встречи с нами на фронте, но уже в качестве свободных советских граждан. [63]

После этого еще более смехотворными показались нам потуги фашистских пропагандистов. Какой прок от их листовок, если они даже на вчерашних преступников не действуют! Строители бедствовали из-за бумаги. Можно было бы пустить листовки на самокрутки. Но эти грязные бумажки и в руках держать противно. Рабочие с отвращением собирали их и кидали в костер...

* * *

Работы закончены. Командование придирчиво принимает построенные нами батальонные, полковые и дивизионные районы обороны.

С восторгом встречаем дивизию полковника Колесникова, получившую приказание занять наш рубеж. Строители ведут красноармейцев и командиров в дзоты и убежища. Здесь приготовлено свежее, душистое сено: отдохните, друзья, с дороги!

В каждой огневой точке на видном месте висят «трудовые паспорта». На аккуратно оструганных дощечках выведены фамилии тех, кто строил этот дот или дзот. Здесь же пожелание бойцам: беспощадно бейте врага, добивайтесь победы!

Мысль о трудовых паспортах возникла сама собой. Если мне не изменяет память, зачинателями явились строители одного из подразделений Андрея Дмитриевича Некрасова. С их легкой руки эти «паспорта» распространились по всему району и стали нашей традицией.

Я частенько задумываюсь, почему такое хорошее начинание забыто в наши дни. Будь моя воля, я на каждом доме вывешивал бы мраморную доску с именами людей, которые строили этот дом. Пусть все знают, что здание возвели такие-то бригады каменщиков, штукатуров, плотников. Гордитесь их трудом, а если плохо сработано, вот люди, которые должны от стыда сгорать за брак!

Было общепризнано, что Брянский рубеж сооружен на славу. Два месяца вражеские войска рыскали возле него, завязывали многочисленные схватки с нашими частями на переднем крае, но так и не решились штурмовать в лоб.

Командующий Брянским фронтом генерал А. И. Еременко (ныне Маршал Советского Союза) в своей книге «На западном направлении» пишет, вспоминая те дни: «Противник сильными передовыми частями, [64] поддержанными мощными танковыми средствами, ведет активную разведку, имея, возможно, целью в ближайшее время нанести удар на Брянск. Однако гитлеровцы не нанесли этого удара. По-видимому, они узнали, что на подступах к Брянску мы создали оборону, состоявшую из трех оборонительных полос, усиленную противотанковыми рвами. Отказавшись от наступления на Брянск, немцы повернули 47-й танковый корпус на Трубчевск, обеспечивая тем самым удар 24-го корпуса на Новгород-Северский».

Хочется уточнить слова маршала: на наиболее важных направлениях строители успели возвести не три, а четыре оборонительные полосы.

«Забегая немного вперед, — продолжает А. И. Еременко, — мы можем сказать, что войска Брянского фронта добросовестно выполнили основную задачу, поставленную перед нами Ставкой, — не допустить прорыва группы Гудериана через Брянск на Москву. В результате задержки продвижения этой группы на брянско-московском операционном направлении враг упустил благоприятный момент для удара на Москву. Действия Брянского фронта вместе с упорными оборонительными боями и контрударами Западного и Резервного фронтов в районах Смоленска, Белого, Яриево, Ельни и других заставили Гитлера изменить свой план наступления и вместо немедленного удара на Москву нанести удар на юг».

Мы гордимся, что в этом успехе войск Брянского фронта есть и наша скромная доля, людей, которые во-время создали укрепленный рубеж, преградивший дорогу неприятелю на дальних подступах к Москве. Сотни вражеских танков и тысячи автомашин нашли свой конец в противотанковых рвах, эскарпированных нами реках и «приспособленных» болотах.

Праздником для нас был приказ командующего Брянским фронтом с объявлением благодарности работникам 51-го управления оборонительных сооружений. Важно отметить, что это был первый приказ по вновь созданному Брянскому фронту. 400 наших лучших строителей получили поощрения. Военный совет фронта начал свою деятельность с оценки труда военных строителей, подчеркивая значение их усилий для боевой деятельности войск. [65]

Эх, дороги!..

Обстановка на Брянском фронте осложнялась. С 24 августа наши войска отбивали атаки Гудериана, а затем нанесли мощный удар на левом фланге, врезались в боевые порядки противника на 7–8 километров. Линия фронта поломалась, боевые порядки перемешались, разгорелись ожесточенные схватки между колоннами, бои с перевернутым фронтом, с фланговыми ударами. Семь суток длилось это сражение. В конечном счете его выиграли наши войска. Противнику были нанесены тяжелые потери, и ему не удалось прорваться к Трубчовску, который он так стремился захватить, чтобы обезопасить свой фланг при наступлении на юг и, главное, подготовить условия для последующего удара на столицу. А 2 сентября начался общий контрудар войск Брянского фронта. 13 сентября наши войска закрепились на достигнутых рубежах и произвели перегруппировку.

Немецко-фашистская печать еще 3 сентября поспешила объявить о захвате Брянска танковой армией Гудериана. В действительности же гитлеровским войскам, несмотря на их огромное превосходство в танках, бронемашинах, мотопехоте и тактической авиации, не удалось достигнуть сколько-нибудь заметных успехов. Брянска они не только не взяли, но, напротив, под ударами Брянского фронта с большими потерями откатились с прежних позиций и оказались в 60 километрах от города.

Однако враг добился значительных успехов на юге, захватил Киев. Теперь он мог все силы группы армий «Центр» бросить на московское направление. Трамплином для взятия советской столицы враг по-прежнему считал Орел и Брянск.

1 октября 24-й танковый корпус противника занял город Севск. Отсюда корпус развил наступление на [66] Орел — Тулу. 47-й немецкий танковый корпус устремился на Карачев — Брянск. Продолжая развивать наступление, механизированные части Гудериана соединились с наступающей к северу от Днестра группой генерала Клейста.

Начался второй период боев на Брянском фронте. Ценой огромных потерь противник прорвал нашу оборону и 3 октября овладел Орлом, охватив войска Брянского фронта с востока. Теперь наши войска сражались в окружении. Требовалось срочно возводить новые рубежи обороны. Для строителей наступили самые беспокойные дни. Мы строили промежуточные рубежи, которые тотчас же занимали войска, осуществлявшие маневренную оборону.

Хорошо, что мы заранее готовились к трудным маршам. Люди научились ходить в колоннах, быстро рассредоточиваться и укрываться при авиационных налетах. К тому времени мы уже неплохо справлялись с организацией разведки и боевого охранения на марше.

Всю нашу технику — походные кузницы, бетономешалки, лесопильные агрегаты — мы поставили на колеса. Тяжелые машины еще раньше отправили в Москву. На подводах и автомашинах перевозился инструмент, необходимые запасы продовольствия, горючего и материалов, хлебопекарни. Лошадей и телеги нам выделили окрестные колхозы, не успевшие эвакуировать имущество в тыл. На всякий случай в вещевых мешках строителей хранился «неприкосновенный запас» — по килограмму сала и сухарей. Этот «НЗ» здорово выручал нас в походах.

Напряженно трудился наш штаб. Нужно было быстро намечать маршруты движения, разведывать дороги, мосты и броды, определять порядок действий на случай неожиданного нападения противника.

Еще когда был свободен путь на восток, мы предложили нашим пожилым товарищам эвакуироваться в тыл. Они восприняли это как обиду. Отказались уйти от нас и работавшие с нами колхозники. Из женщин тоже никто не захотел отправиться в Москву.

Мы двигались на Льгов. Становилось уже холодно. Теплую одежду кое-как раздобывали на брошенных складах. Хуже было с обувью. Во время переходов ботинки, [67] тапочки и сандалии, в которые были обуты большинство строителей, разваливались на глазах. Наши снабженцы достали на кожевенных заводах сыромятную кожу. Из нее наспех мастерили чуни — самоделки из единого куска кожи, стянутого шнурком.

И вдруг я увидел... лапти. Признаюсь, меня покоробило. Но люди шагали бодро. Даже девчата надевали эту давным-давно позабытую нашим народом обувь куда охотнее, чем чуни. В ладных лапоточках по ноге, в цветастых сарафанах, в платочках, завязанных узелком под подбородком, девушки выглядели персонажами из какой-нибудь пьесы на старорусскую тему. Я смотрел на необычный наряд наших боевых подруг, на их облупившиеся от солнца лица, на руки в мозолях и ссадинах, и грустью щемило сердце. Ничего, родные, вы по-прежнему остаетесь самыми изумительными, самыми красивыми женщинами на свете. Кончим войну, мы сделаем все, чтобы вы могли носить шелковые платья и модные туфли, сделаем все, чтобы жизнь ваша была счастливой и светлой, вы заслужили этого больше, чем кто-либо. А пока не до красоты нам, и молодцы вы, что не хуже нас понимаете это...

Колонны строителей двигались вперед. На одном из привалов произошла волнующая встреча с Никитой Сергеевичем Хрущевым. Строители приняли его как родного: в Москве он много раз бывал у нас, постоянно интересовался нашими успехами. А теперь встретились на фронте. Задушевная беседа с Никитой Сергеевичем на всю жизнь запомнилась военным строителям. Он не скрывал от нас трудностей, откровенно рассказал о тяжелой обстановке на фронте, но в словах его звучала уверенность в победе. Эта уверенность передалась людям. Пусть трудно, но мы выстоим. Обязательно выстоим!

* * *

Мост через Сейм в районе Льгова взорван, а нам нужно как можно быстрее перейти на тот берег, где намечено строительство нового рубежа.

Переправочных средств у нас не было, идти в обход далеко. Вяжем плоты. Пригодились бревна, которые мы тащили с собой из Брянских лесов в безлесные районы Льговщины. Фашистские самолеты напали на переправу. [68] Многих товарищей мы здесь потеряли. Выявился наш просчет: своевременно не организовали спасательные отряды. Это послужило уроком на будущее. Впредь на всех переправах у нас создавались такие отряды.

Приступить к работам на льговской равнине не пришлось. Враг наседал, теснил наши части. Нам приказали срочно сняться с рубежа и двигаться назад, к Брянску. Тревожным был этот поход. На Льговщине мы уже успели развернуть наши части на широком фронте. За три часа, которые нам отводились приказом, нужно было собрать подразделения и выступить в дорогу. Темной ночью наши связисты-разведчики побежали по рубежу, передавая распоряжение. Колонны строителей потянулись на юг.

Враг шел по пятам и по параллельным дорогам, старался окружить нас. Нашим арьергардным вооруженным отрядам и боевому охранению временами приходилось вступать в стычки с вражескими дозорами.

Потери у нас были небольшие. Недосчитались лишь одной гужевой роты: по-видимому, сбилась с маршрута и попала к врагу.

В темноте полыхали зарева пожарищ. Горели Льгов, Фатеж, Кромы, Орел.

С болью в сердце мы шли по скорбным дорогам отступления. Наши войска вели непрерывные оборонительные бои, наспех закрепляясь на подходящих высотах или на берегах рек. Мы, строители, мало понимая в военном деле, все же недоумевали: почему между Курском и Орлом не оказалось оборудованных рубежей? А здесь удобная для обороны пересеченная местность. Куряне могли бы своими силами оборудовать позиции, хотя бы в первую голову под Курском. А в 30 километрах к северу, у крупного селения Жирово, самой природой создан противотанковый ров — глубокий овраг, очень удобный для эскарпирования. Длительное сопротивление врагу можно было оказать под Фатежем: на окраине города большая высота, перед ней реки Усожа, Свала. Во всех этих местах наши отступавшие войска вели бои с врагом, особенно в Фатеже, в Жирово, но оборона была бы упорней и успешней, если бы местность своевременно подготовили в инженерном отношении.

Подходим к Орлу. Знаем, что гарнизон и жители этого города решили защищаться до последнего. Вот перед [69] нами Тросна — городок на возвышенности. Здесь войска и орловские рабочие спешно роют окопы. Но противотанковых препятствий нет, огневых сооружений и подавно. Как тяжело будет вести бой в таких условиях! А ближе к Орлу и вовсе нет никаких укреплений. Почему? У нас чешутся руки приняться здесь за строительство рубежа. Но приказано не останавливаться, идти к Брянску.

Стало очевидным: если бы больше уделялось внимания строительству укреплений, врага было бы легче остановить и, возможно, иначе развернулись бы события...

Такие мысли приходили нам, когда мы снова развертывались на Брянском рубеже. Мы ставили своей целью сделать рубеж еще более мощным. Это наш долг перед сражающейся Родиной. Все наши части сразу же приступили к работам.

Бои гремели совсем близко.

Врага можно было ожидать отовсюду, с любой стороны. От наших разведчиков и связистов требовалась особая четкость и бдительность. Дозоры дежурили цепочкой в одном — двух километрах от участков работ. С вечера в разведку за последние пункты дозорной цепочки уходили наши наиболее опытные товарищи, чтобы следить за врагом. Усталые, возвращались под утро Анатолий Андреевич Фоменко, Георгий Михайлович Лыкин, Константин Александрович Лобус и докладывали обстановку.

Строители, по существу, слились с войсками, помогая возводить полевые подвижные рубежи.

6 октября пал Брянск. Для строителей, растянувшихся на брянском обводе, создалось угрожающее положение. Поступила команда: сняться и двигаться на Белев. Это значило, что наши войска оставляют Брянский район и идут на защиту Тулы. Перед уходом взрываем огневые точки. Тяжело губить то, что создавали своими руками. Но нельзя оставлять укрепления врагу.

Совершенно не отдохнув, строители отправились в новый поход.

Отходить нам приказано через Карачев. Это указание вызывало недоумение. Наша разведка доносила, что дорогу на Карачев оседлали вражеские мотоциклисты, С телефонного пункта, который случайно уцелел в Стеклянной [70] Радице, где располагался наш штаб, связываюсь с командованием, докладываю обстановку и прошу разрешить двигаться в обход Карачева, лесами. Приказано не своевольничать:

— Двигайтесь по дороге. В лесу завязнете.

Мы обследовали ближние лесные дороги. Они действительно в ужасном состоянии, но исправить их можно.

А по шоссе на Карачев все-таки идти нельзя — там враг. Решаем двигаться лесом, стараясь не отклоняться далеко от шоссе. Фашисты в лес не любят соваться: боятся партизан. Мы и воспользуемся этим.

Колонны строителей втягиваются в лес. Разведка следует вдоль шоссе. Она все время доносит: по шоссе движутся вражеские войска.

На пути нам попался дом лесного объездчика. От объездчика мы узнали, что утром его усадьбу навестили фашистские мотоциклисты, спрашивали о партизанах и строителях. Забрали мед, разломав ульи, и укатили.

Объездчик посоветовал нам не задерживаться. Всю ночь он сопровождал нас, показывал, где легче проехать.

Форсируем лес. Именно форсируем, так как для грузовиков, тракторов и грейдеров приходится прорубать заросли, возводить мосты через речушки и овраги, отрывать спуски и подъемы в крутых склонах берегов.

Горящий Карачев обойден стороной. Теперь можно выходить на шоссе. Идем через покинутые жителями села. Наш обоз все более растягивается. Присоединяем к нему брошенный хозяевами скот, свиней.

Нам очень пригодились эти «живые запасы», так как кормить людей на бесконечных маршах становилось все труднее, наши тылы расстроились, и мы переживали тяжелые дни. После мы сдали тулякам несколько сот голов разной живности.

Вражеские самолеты охотятся за нашими колоннами. Но мы уже достаточно обстреляны. Во время налетов строители рассыпаются в стороны, укрываются как придется, и потерь мы почти не несем. Наши стрелки открывают по самолетам массированный огонь из винтовок и держат воздушных бандитов достаточно высоко в небе. [71]

Наконец показался Белев. Строители заполнили опустевший город. Кругом полыхают пожары. Наши люди прямо с марша вступают в борьбу с огнем. Нам помогают оставшиеся в городе жители. Строители берут под свою охрану склады и магазины. Нас удивляет, почему не видно воинских частей. Жители говорят нам, что войска занимают оборону в районе станции.

С Михаилом Павловичем Каном и Николаем Петровичем Комраковым направляемся в штаб кавалерийской дивизии. Он расположился в старом массивном здании школы на окраине города. Застали здесь довольно неприглядную картину. Штаб фактически не работал. Чувствовалась какая-то пустота, беспорядок, заброшенность. Несколько командиров слонялись без дела по комнатам.

Командир дивизии принял нас в своем кабинете. Худощавый, с пышной седеющей шевелюрой полковник сказал, что мы подоспели вовремя. По разложенной на столе карте объяснил нам задачу: отрыть в первую очередь траншеи перед рекой в районе моста. Если позволит время, соорудить пулеметные огневые точки и на другом берегу Оки для обстрела возможной вражеской переправы. Работы надлежало выполнить в течение суток.

Полковник показался нам решительным и знающим человеком. Он заверил: фашистов под Белевом конники задержат, они умеют драться и в конном, и в пешем строю, что уже неоднократно показали на фронте.

У нас поднялось настроение.

Строители принялись за дело. Не было ни чертежей, ни схем. Пришлось положиться на инициативу командиров строительных батальонов, рот и взводов, на умение и смекалку рабочих. Наши подразделения растянулись вдоль берегов Оки, началась напряженная работа. Впервые строители возводили полевые укрепления под свою ответственность, без технических указаний сверху. Командиры кавалеристов в наше дело не вмешивались, да мы их и не видели.

Работа не прекращалась и ночью.

Люди трудились без отдыха. Перед рассветом объявили отбой на два часа, чтобы немного послать. А мы отправились в штаб дивизии. В районе железнодорожной станции продолжался бой. Войдя в здание штаба, [72] мы застыли в изумлении: в нем было пусто. Когда и куда снялся штаб дивизии, узнать было не у кого. Причина такой поспешной эвакуации тоже осталась тайной. Связались с командиром стрелкового полка, оборонявшегося в районе железнодорожной станции. Он тоже ничего не знал. Связи у него с вышестоящим командованием не было. Командир полка посоветовал нам уходить за Оку и двигаться по направлению к Туле. Все наши попытки связаться по телефону с Тулой ничего не дали. Удалось соединиться с ближайшими еще работавшими пунктами телефонной связи. Мы примерно знали, где еще действует Советская власть, а дальше все было покрыто мраком неизвестности.

Что предпринять? Мы думали горькую думу и никак не могли прийти к решению.

В это время к нам неожиданно прибыл Михаил Митрофанович Мальцев с группой товарищей. Шли они пешком, в изодранном обмундировании, вид у всех до крайности изнуренный.

Они побывали в страшной переделке.

Штаб Мальцева, базировавшийся в Карачеве, получил указание штаба фронта об отходе и передал его частям. Штабные работники эвакуировались из Карачева. Здесь осталась лишь оперативная группа во главе с самим Мальцевым для связи с фронтом и для наблюдения за передвижением частей. Основные маршруты для военных строителей были указаны штабом фронта, и ослушаться этих указаний Мальцев не мог.

Между тем маршруты, по-видимому, были составлены по запоздавшим данным разведки. Некоторые колонны строителей из-за этого сталкивались с идущими навстречу фашистскими войсками. Выручала своя разведка и дозоры. Командиры частей на ходу изменяли маршруты, обходя опасные места, что и спасло многие подразделения.

Оперативная группа Мальцева сделала все возможное, чтобы исправить маршруты, но связаться удалось не со всеми частями. Генерал Рейтер, командующий группой войск Брянского фронта на карачевском направлении, сообщил, что гитлеровцы подходят со стороны Орла, и приказал сжечь мосты под Карачевом. У строителей не было ни керосина, ни достаточного количества бутылок с горючей смесью. Генерал прислал четыре [73] автомашины с бочками бензина и велел ждать команды. Но никакой команды не последовало, а немцы уже подходили. Мальцев поджег мост на свой страх и риск.

Фашистские танки были уже у стен города. Оперативная группа оказалась в тяжелом положении, но продолжала оставаться на месте, пропуская колонны строителей. Задерживались в пути небольшие группы, отходившие с Брянских рубежей. 5 октября из Алтухово подошел со своим штабом полковой комиссар Быховский и главный инженер Утнелов. На подходе были еще две группы, и Михаил Митрофанович очень за них волновался, оттягивая до последней возможности свой отъезд из Карачева.

Красноармейская улица, на которой размещался штаб Мальцева, являлась продолжением шоссе, по которому приближались фашисты. Под навесами во дворе стояли наготове четыре легковые и две грузовые машины. [74]

Враг уже завязал бой на окраине города. Сгущались сумерки. Запоздавшие группы строителей не подходили. Мальцев дал команду: «По машинам!»

В это время на улице раздались два взрыва. Наши товарищи увидели остановившийся советский танк. Он был объят пламенем. В задней стенке танка зияла пробоина, из, которой вырывался огонь. Мальцев, Быховский, Утнелов, Глуховцев, Кравцов побежали, чтобы оказать помощь танкистам, но боковой люк был задраен. Броня накалилась, и внутри танка стали рваться патроны. Танкисты погибли.

На перекрестке улиц стоял другой танк, на нем виднелись силуэты людей. По приказанию Мальцева Николай Тихонович Глуховцев, прячась за телефонные столбы и деревья, подкрался к машине. Услышал немецкую речь. Почему фашисты не стреляли по группе людей, стоявшей около горящего танка, было непонятно. Вражеский танк развернулся и ушел по улице назад, в сторону вокзала. Мальцев подал сигнал отправляться. Машины тронулись. В этот момент показались два мотоцикла, а за ними танк. Остановив машину, Михаил Митрофанович вышел из нее и совершенно спокойно пошел навстречу. Подойдя вплотную к мотоциклистам, Мальцев увидел, что это немцы. Отпрянув назад, он выхватил наган и выстрелил в лицо одному, а затем второму мотоциклисту. Они свалились на дорогу.

Все это произошло в одно мгновение. Танкисты, как видно, растерялись. Наши люди выскочили из машин и бросились искать укрытия. Танк выстрелил из пушки и начал строчить пулеметными очередями по нашим машинам.

Михаил Митрофанович и его товарищи, перелезая через заборы, дворами вышли на окраину. Под ногами было топкое болото, заросшее мелким кустарником. С трудом выбрались на сухой островок. Недосчитались Утнелова и красноармейца-шофера.

Карачев горел, подожженный фашистами со всех сторон. Наши товарищи обогнули город и углубились в лес. Так они добрались до Белева. Мы накормили обессилевших людей, и они тут же заснули. Только Михаил Митрофанович отказался от отдыха и отправился вместе с нами осматривать предмостный рубеж. [75]

Мальцев сказал, что есть указание фронта двигаться на Тулу. Провели последнюю тревожную ночь в Белеве, а на рассвете двинулись в путь. Мальцев выехал вперед.

К вечеру фашисты заняли Белев. Колонны строителей то и дело подвергались нападениям с воздуха. Приходилось пережидать бомбежки. Во время очередного налета мы не успели выскочить из своей «эмки» и попали под огонь пушек вражеского самолета. Василий Андреевич Шевелев был тяжело ранен. Николай Петрович Комраков, я и шофер Коля Зимовец доставили его в полевой госпиталь. Жизнь ему удалось спасти, но вернуться на фронт он больше не смог.

Наши колонны, не доходя до Тулы, оседали в Плавске, Щекино, Крапивне, Одоеве, Скопине — в пунктах, через которые намечалось проложить новый оборонительный рубеж. Строители получили короткий отдых. А инженеры и техники уже работали, готовя схемы. Бригада рекогносцировщиков металась по трассе будущего рубежа, намечая места оборонительных сооружений.

Михаил Митрофанович по срочному вызову уехал в Москву. На другой день мы узнали, что он назначен командующим 10-й саперной армией и отправляется в Грозный для ее формирования. Появился в Туле на несколько часов, чтобы вручить мне документ:

«Военному инженеру 1 ранга Корневу Александру Семеновичу. С получением сего приказываю принять 10-е (бывшее 51-е) управление оборонительных работ.

Выделить товарищу Мальцеву, по его выбору, 20 человек инженерно-технических работников, 2 машины ГАЗ-АА, 3 машины М-1, одну машину ЗИС-101.

Зам. Наркома внутренних дел СССР

Комиссар госбезопасности 3 ранга В. Чернышев

15 октября 1941 г.»

На обороте этого распоряжения мы с Михаилом Митрофановичем написали:

«Инжтехперсонал — 21 человек (двадцать один), обсл. персонал — 7 (семь), водителей [76] — 15 (пятнадцать), машины М-1 — четыре, ГАЗ-АА — семь, всего одиннадцать.

Принял Мальцев.

Сдал Корнев».

Вот и все. Просто и быстро решались вопросы в то время.

Телефонный звонок из Москвы. На проводе Василий Васильевич Чернышев. Поздравил меня с назначением и пожелал «не падать духом ни при каких обстоятельствах». Начальник областного управления НКВД выдал мне удостоверение в том, что я являюсь начальником управления оборонительного строительства и что все организации обязаны оказывать мне всяческое содействие в выполнении специального задания Государственного Комитета Обороны.

Мальцев познакомил меня с комиссаром управления Михаилом Алексеевичем Золотухиным, крепко пожал нам обоим руки и поспешил к машинам, где уже сидели отправляющиеся с ним товарищи. Проводили мы их. И только тогда я почувствовал, какой груз ответственности свалился на мои плечи.

Почти всю ночь просидели мы с Михаилом Алексеевичем Золотухиным. Комиссар вводил меня в курс дела, знакомил с людьми. Наше счастье, что с нами остался такой чудесный товарищ.

С М. М. Мальцевым ушел главный инженер. Его место займет Михаил Павлович Кан. Заместителем по материально-техническому обеспечению будет Иван Сергеевич Климов. Начальником рекогносцировочного отдела назначается Виктор Николаевич Бурлаков, «Главным квартирьером» и начальником административно-хозяйственной части — боевая и энергичная Елена Борисовна Буевич.

Вести с фронтов все тревожнее. Страшно подумать — враг уже у Москвы. Тревожно в Туле. Бои гремят в 30–40 километрах от города. Наши строители спешно возводят укрепления. Успеем ли?

Нам удалось сохранить, вывести из огня большинство частей. Но многие товарищи не дошли. Больше всего нас угнетает исчезновение автоколонны грузовиков ЗИС-5. Это превосходные машины в условиях фронтового бездорожья. Фашисты рьяно охотятся за ними. Неужели наши грузовики попали в руки к врагу? [77]

Колонна ЗИС-5 шла под командованием академстроевца Виктора Степановича Мрочковского. Что случилось с ней? Она так нужна была бы сейчас: работы на рубеже задерживаются из-за отсутствия транспорта. Напрасно мы посылали разведчиков на шоссе. Часами они дежурили там в надежде увидеть хоть одну нашу машину и возвращались ни с чем.

Как-то я шел ранним утром из штаба после телефонных разговоров с командирами наших частей. На Ленинской площади ко мне бросился ободранный, грязный, бородатый человек.

— Виктор Степанович? — не поверил я своим глазам.

— Он, он самый! — крикнул он, обнимая меня. — Вырвались!

Сбивчиво, торопливо он рассказывает, что произошло. Колонна вовремя получила мое распоряжение. Но как это часто бывает в автохозяйствах, не имеющих нормальной ремонтной базы, некоторые машины «забарахлили». Пока их завели, прошло порядочно времени. И чтобы наверстать потерянные минуты, Мрочковский решил следовать не лесом, а по шоссе Брянск — Карачев. Впереди колонны, на довольно большом расстоянии от нее, ехала легковая машина командира автоколонны. Примерно на полпути до Карачева Мрочковский увидел фашистский разъезд. Развернувшись на всем ходу, «эмка» бешено помчалась навстречу своей колонне, чтобы предупредить людей об опасности. Поворачивать всю колонну назад было поздно. Единственным выходом было быстро врассыпную загнать машины в лес и замаскировать их. Так и сделали.

Водители с винтовками и гранатами в руках залегли у шоссе, готовые вступить в бой. Показались фашисты. Филипп Георгиевич Егоров, механик колонны, прекрасный водитель, предложил открыть огонь. «Я тебе открою! — показал ему кулак Мрочковский. — Наше дело [78] — сберечь машины и людей».. Егоров молча кивнул головой. Нелегко ему было сдержаться. Он только что получил письмо из Москвы: фашистская бомба попала в дом, где жила его семья. Жена и ребенок погибли. По шоссе скрежетали и лязгали гусеницы фашистских танков и бронетранспортеров. Время от времени поливая лес пулеметными очередями, фашисты мчались к Брянску. Наша автоколонна вышла на лесную дорогу. Накануне прошли дожди, дорога раскисла. Двигались с трудом, толкая машины плечом. В районе Дудоровских стеклянных заводов попали в сыпучие пески. Под колеса грузовиков клали ветки, разрывали путь лопатами. Застрявшие машины вытаскивали на руках. Люди вконец измучились, но вот лес остался позади. Белев горел, предположить, что его еще удерживают наши, было трудно, и автоколонна обошла город. Машины увязали в болотах, буксовали в рытвинах. Днем Мрочковский и его товарищи ехать не решались, боясь фашистских самолетов. Двигались только по ночам. Особенно трудно было переправиться через Оку. После долгих поисков нашли броды. Заглохшие машины тащили вручную. От усталости люди валились с ног. Выбившись из сил, немного отдыхали и снова тащили машины, пока не выкатили их на берег. И вот добрались... — За спасение машин спасибо, Виктор Степаноич, — сказал я ему. — А за нарушение приказа, за самовольный выбор маршрута придется вам трое суток отдохнуть на нашей гауптвахте.

Туляки нас встретили радушно. Снабдили продовольствием. Строители помылись в тульских банях.

Не удалось нам завершить работы на намеченном рубеже. Пали Орел, Мценск, Чернь, враг подходил к Плавску. Мы вынуждены были оттянуть наши части к самой Туле.

В это время меня вызвали в Москву. Мне объявили, что назначаюсь командиром 18-й инженерно-саперной бригады и должен немедленно выехать на ее формирование в Пензу. Бригада будет входить в создающуюся 6-ю саперную армию, штаб которой тоже находится в Пензе.

Мне было приказано вести в Пензу и все управление оборонительного строительства. Я узнал, что оборонительные [79] организации выходят из подчинения НКВД и передаются Народному комиссариату обороны.

В Москве меня принял начальник инженерных войск Красной Армии Леонтий Захарович Котляр. При разговоре присутствовали Василий Васильевич Чернышев и заместитель начальника Главойоронстроя Борис Самойлович Вайнштейн. Они подробно расспрашивали о работе и жизни военных строителей. В заключение пожелали нам счастливого пути и успеха в решении предстоящих задач.

Я помчался в Тулу. Враг пытался окружить Москву, захватить ее. Советский народ и его армия готовились к решительному бою за родную столицу. В части поступил приказ Верховного Главнокомандования. В нем говорилось, что отступать больше некуда, что Красная Армия обязана выполнить свою великую миссию освобождения родной земли от иноземных поработителей. Советский народ трудится не покладая рук, лишая себя всего, чтобы снабдить всем необходимым армию и фронт, а войска все отходят, и советский народ начинает терять веру в свою армию...

«Народ начинает терять веру в свою армию...» — эти слова звучали тревожно и горько. Мы не спали всю ночь, обдумывали, как донести приказ до сердца каждого строителя. Михаил Алексеевич Золотухин предложил всем руководящим товарищам разъехаться утром по частям и просто зачитать приказ перед строем. Все решили, что это правильно.

Стояла золотистая, солнечная осень. В полдень я приехал в строительный полк Рафаила Николаевича Соловьева. Люди построились на аллее тенистого парка. Вообще-то для строительных частей знамена не были учреждены. Строители сами вышили знамя, чтобы походить на настоящую воинскую часть.

Громко читаю приказ. Люди застыли в тяжелом молчании.

Приказы в армии не обсуждают, но сейчас хотелось услышать мнение людей.

— Кто желает выступить? — спрашивает М. А. Золотухин.

Поднимается множество рук. Из строя выходит пожилой помощник командира взвода академстроевец Дмитрий Егорович Сергеев. Это он с группой плотников [80] предложил готовить на лесоучастках готовые элементы огневых точек, чтобы на строительстве рубежей затрачивать меньше времени. Сергеев был отличным плотником, хорошим стрелком, но никогда раньше мы его не слышали на собраниях.

— Товарищи! — сказал он. — Не подберу слов, сердце у меня сжимается от боли. Неужели докатились до такого... до такого позора! Неужели подлые фашисты сильнее нас! Говорят, техника... Ну техника, а люди? Ведь они все решают. Пусть берут нас, пусть вооружат, и мы будем драться не хуже других! Отступать дальше, действительно, некуда! Хватит, наотступались! Я прошу зачислить меня в боевую часть!

— Правильно! Правильно! — раздавались голоса. — Митинговать нечего! Давить фашистских гадов, и все! Правильно!

Да, митинговать было нечего, все было ясно. Подай сейчас команду в бой, и народ пошел бы с топорами и лопатами на танки.

К вечеру мой стол был завален заявлениями.

«Прошу направить меня на фронт. Хочу с оружием в руках бить врага».

«Не могу оставаться в стороне, когда над Родиной смертельная опасность. Требую отправки в боевую часть».

Разъясняем людям, что труд строителя тоже нужен фронту, что без надежных укреплений не задержать врага. Но слова наши мало действуют.

Я перебираю листки заявлений. Как сказать людям, что по приказу командования нам предстоит уйти дальше в глубь страны, к самой Волге?

А Тула готовилась к боям. Отправились на позиции полки тульских рабочих. Наши строители тоже добились своего: формируем батальон добровольцев, вооружаем его чем можем и провожаем на фронт. Строители помогают горожанам возводить укрепления вокруг города и в самой Туле. В нижних этажах домов окна превращаются в амбразуры. Улицы перегорожены металлическими ежами, баррикадами из камней и бревен. Мы с секретарем обкома партии Василием Гавриловичем Жаворонковым и председателем облисполкома Николаем Ивановичем Чмутовым не спим трое суток, организуя оборонительные работы. [81]

С какой бы радостью наши строители остались сражаться в героическом городе, но мы обязаны выполнить приказ. Грузимся в эшелоны. Враг обступил город. Свободным остается пятикилометровый коридор. Эшелоны идут по нему под беспрерывными бомбежками. Прорвались. На остановках люди толпятся у репродукторов. Радуемся, что стоит, держится Тула. Все ее население поднялось на защиту родного города. Много раз враг бросался в атаки. И всякий раз туляки отбрасывали его. Протоптавшись под Тулой трое суток, фашисты так и не решились на решительный штурм. 21 октября они сняли осаду и повернули на Алексин и Тарусу.

Эшелоны наши подходят к Москве. Повсюду, куда ни взглянешь, тысячи людей копают землю, сгружают с машин стальные рогатки ежей, бетонируют доты. Пока железнодорожники готовят новый маршрут нашим эшелонам, я пытаюсь связаться с руководителями города. Председателя Моссовета М. А. Яснова мы разыскали на Московском оборонительном обводе, в районе Кунцево. Вокруг молча, сосредоточенно трудилось множество людей.

Михаил Алексеевич сидел в палатке, внимательно вглядываясь в таблицу. Перед ним на маленьком складном столике стоял ковш с водой, из которого он довольно часто пил крупными глотками. Посмотрел на меня, кивнул:

— Здорово!

Михаил Алексеевич всегда был малоразговорчивым, а сейчас тем более.

— Слушай, инженер, — сказал он мне. — Посмотри, как мы работаем, много ли ошибок делаем...

— Что ж, посмотрю. Только не ради контроля, а чтобы поучиться у вас.

Выйдя из палатки, я направился вдоль трассы. На гребне эскарпа увидел Прокопия Васильевича Майорова, секретаря Моссовета. Тепло поздоровались. Прокопий Васильевич всегда весел, жизнерадостен, приветлив. Мы успели полюбить его еще на Брянском фронте, куда он приезжал в составе комиссии Московского комитета партии. Он заражал нас своей кипучей энергией, участливым, дружеским отношением к людям. [82]

Заезжая по делам в Москву, мы всегда считали своим долгом повидаться с ним. Он радушно встречал нас в любое время, но днем заходить к нему мы избегали, так как его приемная в Моссовете всегда была полна народу. Как правило, приходили мы к нему поздней ночью. Уставал Прокопий Васильевич на своей беспокойной работе, мучило больное сердце, но никогда и виду не подавал. С нами он, как видно, немного отдыхал, смеялся своим густым басом, слушая забавные истории из нашего фронтового быта. Жизнерадостность, по-моему, необходимое качество человека, особенно большого работника. С таким руководителем, как говорится, легче, спокойнее дышится, даже в трудное, напряженное время. Не пришлось Прокопию Васильевичу праздновать вместе с нами День победы. Огромная работа в годы войны надломила его силы.

Здесь же, на трассе, мы встретили секретаря Московского комитета партии по строительству Виктора Федоровича Промыслова, нашего давнего друга, который в свое время помогал нам формировать части строителей, следил за нашей работой на Брянском фронте. Как всегда, он был окружен людьми. Среди москвичей, строивших укрепления, мы сейчас опять увидели начальников с нарукавными повязками. Картина настолько нам знакомая! Вдохновенно трудились многие тысячи людей — мужчины и женщины, старые и молодые. И здесь, как и у нас, были юноши в спортивках и майках, хотя было уже холодновато, а рядом с ними бородатые ветераны московских заводов в замасленных спецовках. Народ защищал Москву. Народ строил укрепления.

Мы с Золотухиным облазали готовые эскарпы и рвы, огневые точки, траншеи.

— Ну что? — спросил нас Яснов, когда мы вернулись.

— Неплохо идут дела.

— С нашим народом можно горы двигать! — улыбнулся наконец Михаил Алексеевич и вновь посерьезнел. — Да мы, по существу, и двигаем горы: ведь миллионы кубометров земли выкопали. Собрать в одну кучу — с Казбеком поспорит!

А фашисты сочиняли в своих листовках, что москвичи дрогнули, поддались панике. Так писать могли лишь слепцы и идиоты! [83]

Москва сражалась. Она послала на фронт 12 дивизий народного ополчения. В этих дивизиях были разные люди, так же как и среди строителей укреплений, — рабочие, инженеры, актеры, художники, студенты. Эти добровольцы вписали славные страницы в историю своей Родины. Закаляясь в боях, все 12 дивизий народного ополчения превратились в первоклассные кадровые части, в гвардейские дивизии. Москвичи уходили в ополчение целыми семьями. Так поступила семья Яхонтовых: отец и мать, сын и дочь в один день ушли на фронт...

Московская городская партийная организация приняла в те дни лаконичное решение: все коммунисты, не находящиеся в рядах Красной Армии, считают себя мобилизованными на строительство укреплений, и москвичи весь город сделали крепостью. В сплошные оборонительные рубежи превратились окружная дорога, Садовое кольцо и кольцо бульваров. На улицах выросли баррикады, стальные и железобетонные надолбы.

Все москвичи стали бойцами этой огромной крепости. Те, кто не строил укрепления, нес неусыпную вахту, спасал город от воздушного врага. Во время налетов фашистской авиации и стар и млад дежурил на крышах и чердаках, обезвреживая «зажигалки», участвовал в тушении пожаров, в восстановительных работах.

Чувствовали себя солдатами все, кто трудился у станков. Заводы и фабрики работали днем и ночью, выпуская продукцию, нужную для фронта. Мы видели, как рабочий, представитель московского завода «Красный пролетарий», опустившись на одно колено, словно гвардеец на фронте, целовал край полотнища переходящего Красного знамени, которое вручалось коллективу за героизм в труде. Это была клятва на верность Родине, на верность партии.

Москву защищала вся страна. «Тебе, Москва, тебе, фронт!» — читали мы на ящиках с оружием и боеприпасами, пришедших с Урала, из Сибири, Поволжья. По улицам маршировали стройные колонны сибиряков, уральцев, посланцев среднеазиатских республик. Они только что прибыли на московские вокзалы и сразу же направлялись на фронт. Бесконечные обозы с продуктами, теплой одеждой, с подарками для воинов посылали в столицу колхозники окрестных и дальних деревень. [84]

Москва выстоит! — с этой мыслью мы покидали столицу. То, что мы увидели здесь, утраивало наши силы, каждому хотелось сделать для страны как можно больше.

Проехали Рязань. На железных дорогах то и дело образовывались «пробки». Тогда строители помогали расчищать пути или оставляли вагоны и шагали пешком.

На восток шли составы с оборудованием эвакуированных заводов. Вместе со станками и машинами ехали рабочие и их семьи. Это они своим самоотверженным трудом, на первых порах под открытым небом, как солдаты на войне, в небывалые сроки — в течение недель, самое большее — нескольких месяцев — возродят на пустом месте промышленные гиганты и будут ковать оружие фронту. Героическая эпопея движения заводов из прифронтовой полосы и их нового рождения на Урале и в Сибири никогда не изгладится из памяти народной. Ни одна другая страна не справилась бы с подобной титанической работой, не создала бы таких мощных тылов в разгар жестокой и стремительно развивающейся войны.

Нагрянули крепкие морозы, а товарные вагоны, в которых мы ехали, не отапливались. Строителям было несладко. Но никто не роптал, не жаловался.

* * *

На четвертые сутки, рано утром, головной эшелон прибыл в Пензу. Нас никто не встречал. Оперативная группа по формированию саперной армии размещалась в нескольких номерах единственной в Пензе гостиницы. Для нас помещений не было.

Командующий армией полковник Григорий Иванович Тупичев был в мрачном настроении, беспрестанно курил, кашлял и глотал какие-то пилюли. Нас он не ждал. Военные строители его вообще мало интересовали.

— Не до них, — сказал он мне. — Тут с формированием саперной армии ничего не получается.

Вырисовывалась тяжелая, неприглядная картина. В Пензу шли тысячи строителей, ожидалось прибытие новобранцев для армейских саперных батальонов, а помещений не было. В областном комитете партии, куда [85] мы направились с Тупичевым, нас встретили довольно холодно. Секретарей обкома не оказалось на месте, а без них ничего нельзя было добиться. Делать нечего. Используем свой фронтовой опыт.

Наши квартирьеры пустились на поиски. Договорились с директором музыкального училища, он отдал несколько классных комнат нашему штабу. Затем обнаружили на окраине полупустующий барачный военный городок, который служил пересыльным пунктом. Облвоенкомат и начальник пензенского гарнизона сначала отказывались передать его в наше распоряжение, но потом вынуждены были согласиться — военкомат наравне с нами нес ответственность за формирование саперных бригад. Квартирьеры уговорили управляющего Табакторгом одолжить нам временно домик своей конторы.

Но это была капля в море. Всех людей втиснуть в эти помещения было невозможно. А эшелоны прибывали. Строители, продрогшие за время пути, оказались на морозе.

Народ наш находчивый. Командиры батальонов Рыбкин, Иванов, Рудковский направились в кинотеатры и закупили все билеты на последний сеанс. Строители просмотрели фильмы, а после отказались покинуть помещения кинотеатров. Администраторы возмутились и побежали жаловаться на самоуправство. В самый большой кинотеатр прибыл начальник городского управления милиции, пожилой, спокойный и рассудительный человек. Разобравшись, в чем дело, он посоветовал администратору смириться со случившимся. Обошел строителей, сидевших спокойно в зале и в фойе театра, улыбаясь, пожелал им спокойной ночи и уехал.

Утром нас вызвали в областной комитет партии. Здесь уже знали об истории с кинотеатрами, обвинили в партизанщине и потребовали наказания виновных. Это означало мне наказывать самого себя, потому что «захват» кинотеатров происходил с моего молчаливого согласия. А мы вынуждены были и дальше правдами и неправдами заполучать помещения. Наши автоколонны, двигавшиеся на Пензу своим ходом, временно заняли пустующие помещения сельскохозяйственного техникума и нескольких сельских клубов и изб-читален. В городе после долгих уговоров нас пустили «на постой» в три школы. [86]

Так прошло два или три дня. Как-то вечером нас с полковником Чупиковым пригласил начальник областного управления НКВД тов. Горелов.

— Вы все партизаните? — пошутил он. — А у меня для вас есть большая новость.

Горелов достал из ящика стола телеграмму и передал ее мне. Я прочитал:

«Пенза. НКВД. Корневу А. С.

30 октября 1941 года. Вы назначены командующим шестой саперной армией, в состав которой входят саперные бригады № 16 (Шумерля), № 17 (ст. Инза), № 18 (г. Пенза), № 19 (Саранск). Бригада № 16 на время строительства рубежа подчинена в производственно-техническом отношении начальнику 12 УОБР тов. Леонюку.

Котляр».

Это было полной неожиданностью. Я посмотрел на Григория Ивановича Тупичева, с которым мы успели подружиться за эти хлопотливые дни. Показываю ему телеграмму. Он пробежал ее глазами. Сказал с хрипотцой в голосе:

— Что ж, начальству виднее. Я, пожалуй, рад этому, надоело мне сидеть здесь. Скорее попаду снова на фронт.

В его словах были и искренность, и горечь.

Звоню в Москву, Леонтию Захаровичу Котляру.

— Спасибо за доверие, — говорю ему. — Но справлюсь ли?

— Командование считает, что справитесь. И вы обязаны справиться. Фронту нужны саперы. Сделайте все возможное, чтобы они скорее были подготовлены.

— А как быть со строителями и рубежами?

— Продолжайте командовать и строителями. Волжско-Сурский рубеж — важнейшее государственное дело. Помощь мы окажем, запишите приказ: «Управление оборонительного строительства переименовывается в шестое управление оборонительных работ (УОБР). Начальником утверждается военный инженер 1 ранга Корнев Александр Семенович». Желаю успеха. Прекратите драку с пензенскими товарищами: они получили соответствующее указание.

Утром меня снова вызвали в обком. Ожидал очередной [87] ругани. Принял возвратившийся из поездки по области секретарь обкома тов. Кабанов. Не знаю, что ему до нас говорили обкомовцы, но, выслушав меня в их присутствии, он схватился за голову, возмущался и смеялся и в конечном итоге сказал, что пензенские товарищи, конечно, допустили грубую ошибку и ее нужно как можно быстрее исправить. Действительно, в ближайшие дни все было поставлено на место. Состоялось бюро областного комитета партии, на котором были рассмотрены задачи партийных и советских организаций по строительству Волжско-Сурского рубежа и содействию в формировании саперной армии.

Район Волжско-Сурского рубежа проходил не только по Пензенской области, но и по территории Мордовской автономной республики. Часть людей для саперной армии должна была выделить и Мордовия. Самолет У-2 быстро домчал меня до Саранска. Секретарь областного комитета партии Василий Петрович Петушков встретил меня тепло. Мы быстро договорились по всем вопросам: о выделении людей на строительство рубежей, о призыве саперов, о продовольственном снабжении. Василий Петрович пригласил к себе руководителей республики, вместе обсудили, как помочь делу. Было решено, что товарищи немедленно выедут в районы — поднимать народ на строительство рубежей. С воодушевлением включились в эту работу председатель Совнаркома Мордовской АССР В. В. Вередякин, его заместитель Н. В. Шимякин, Нарком коммунального хозяйства А. И. Хаин, секретари обкома партии А. П. Сафонов, В. Ф. Монахов и С. М. Гидаев и другие товарищи.

Блестяще справились с заданием партии эти замечательные коммунисты.

Я слетал в некоторые наши подразделения, уже обосновавшиеся в Мордовии. Строители пришли сюда пешком. Их хорошо приняли, заботливо разместили по селам. Сейчас строители заканчивали последние приготовления, чтобы организованно приступить к работам.

Пролетая над одним из районов, я увидел на дороге стройно идущие войска. Голова и хвост бесконечной колонны терялись далеко в перелесках. Попросил летчика посадить самолет у дороги. Колонна продолжала двигаться мимо нас. Мы подошли ближе и увидели, что это были не войска, а гражданские люди, в основном [88] женщины и подростки. Шли они, выдерживая строй, по три человека в ряд хорошим четким шагом. Вместо винтовок на плечах у них лопаты. Это было народное войско — энергичное, жизнерадостное. Во главе подразделений гордо шагали командиры — и мужчины, и женщины. Нельзя было без волнения смотреть на это стройное шествие народа. У летчика-мордвина любовно блестели глаза.

Много мне за войну довелось видеть, но такая организованность тысяч колхозников, собравшихся в короткий срок из мелких деревень и сел, изумила меня. Вслед за колоннами людей двигались обозы с продовольствием, запасным инструментом и теплой одеждой.

Мы обнялись, как братья, с заведующим военным отделом обкома тов. Ермолаевым, возглавлявшим колонну. Повлажневшими глазами провожал я патриотов, шедших на помощь своей Красной Армии. А они широко улыбались и весело махали нам руками в знак приветствия.

Четкой поступью, несмотря на мороз и глубокий снег, шли люди Мордовии по зову партии на тяжелый ратный труд.

Организованно вышли на рубежи и пензенцы. Прежний ледок в наших отношениях окончательно растаял. Большую помощь нам оказали тов. Кабанов, секретарь Пензенского горкома партии В. Г. Доркин, секретарь обкома по строительству А. М. Андрющенко. Местное население, организованное в отряды, влилось в оборонительные части. Костяком были наши московские, брянские и орловские строители, превратившиеся в инструкторов и командиров. Сразу же разгорелось соревнование. Оно развернулось прежде всего между представителями Мордовии и Пензы. Надо сказать, что пензенцы, несмотря на все старание, никак не могли обогнать своих более организованных и дружных соперников.

Мы строили рубеж протяжением свыше 350 километров. Он должен был явиться мощным укрепленным тылом для левого крыла огромного фронта битвы за Москву. Несмотря на поражение под Москвой, враг упорно стремился к Волге. Положение оставалось напряженным.

Одновременно со строительством рубежей шло формирование [89] саперной армии. Прибывали командиры, политработники. Из Пензенской области, Мордовской и Чувашской республик поступали только что призванные бойцы. Предстояло сформировать 48 батальонов почти по 1000 человек в каждом. Командирами бригад по моему представлению были назначены талантливые военные инженеры Швыдкой и Крисанов.

Прибыл член Военного совета армии Павел Сергеевич Лушаков. Начали свою работу политические органы армии и бригад. Все мы радовались созданию нашего печатного органа — ежедневной армейской газеты «Боевые темпы», редактором которой стал способный журналист С. А. Дынкин.

В батальонах начались строевые и специальные занятия. Людей в короткий срок нужно было обучить саперному и стрелковому делу. Командиров не хватало. Мы смело выдвигали их из военных строителей, ставя их во главе взводов, рот, инструкторами по обучению оборонительным работам, по подрывному делу.

Учеба была напряженной. Нас подгоняли: фронты нуждались в саперах. Люди уставали. Плохо было с питанием, с жильем. Но бойцы стойко переносили трудности. Нашим людям свойственно сознание долга. Без громких фраз, без жалоб и сетований делают простые советские люди свое трудное дело, считая, что иначе поступать нельзя.

И вдруг всех поразила весть: у нас появились дезертиры. Их было пять. Беглецов быстро разыскали, взяли под стражу. Возмущению и ярости саперов и строителей не было предела. В ротах и батальонах состоялись собрания. Требование было единодушным: поступить с негодяями по законам военного времени. Армейская прокуратура представила материалы следствия, трибунал вынес приговор: расстрелять. Мне предстояло утвердить приговор. Один росчерк пера, и будет решена судьба людей... Нет, так нельзя. Надо еще раз все взвесить.

С прокурором и членом Военного совета снова и снова просматриваем материалы. По очереди вызываем провинившихся. Первые трое оказались малограмотными, темными людьми. Приходилось удивляться, откуда в нашей стране еще сохранились такие. По их объяснениям, они просто хотели съездить к себе в село, повидаться [90] с родными. Сейчас, осознав свою вину, они заливаются слезами, просят простить, обещают драться с врагом, как подобает советским людям. Мне и П. С. Лушакову ясно, что эти парни — жертвы случайности. Связываемся с их родным селом, узнаем, что все трое были работящими колхозниками. Один из них, Колдомасов, во время половодья, рискуя жизнью, спас ребенка, упавшего в воду. Другой, Шкворников, проявил незаурядное мужество при тушении лесного пожара. Третий, Сердобин, отличался хорошим, спокойным характером, работая на колхозном конном дворе, держал его в образцовом порядке, любовно ухаживал за лошадьми.

Совершенно иначе обстояло с двумя другими беглецами. Это закоренелые преступники, за плечами которых уже не одна судимость. Они и из части бежали в лес, чтобы заниматься бандитизмом. С такими разговор должен быть коротким. Я без колебания утверждаю приговор трибунала. Расстрел двух мерзавцев с удовлетворением одобряют все бойцы и командиры.

А вопрос о том, как поступить с Колдомасовым, Сердобиным и Шкворниковым, рассматриваем на собрании личного состава батальона. Боевые друзья заявили, что возьмут их под свое наблюдение, помогут им исправиться. Все трое впоследствии стали хорошими солдатами.

* * *

Рубеж наш сооружался в тылу 10-й армии, которой командовал генерал-полковник Филипп Иванович Голиков.

Как-то поздним вечером он приехал к нам. Перед нами был простой, скромный человек с энергичным лицом. Запоминались его глаза. — внимательные, пытливые. Сняв шинель, генерал сразу же склонился над расстеленной на длинном столе картой рубежа.

— Ну, знакомьте со своими планами.

Более трех часов командующий с нашими офицерами изучал по карте трассу рубежа. Сообща обсуждали, где выгоднее возводить те или иные укрепления. Генерал интересовался нашими возможностями, советовал, как лучше организовать работы.

Особое внимание командующий обратил на заболоченные участки. В наших схемах мы обходили их. [91]

— Мне кажется, вы недостаточно продумали этот вопро-с, — сказал генерал. — Заболоченные участки можно превратить в наших хороших союзников. Нельзя оставлять такие участки перед передним краем: враг может их форсировать без особых трудностей. Нельзя оставлять их и у себя за спиной — они затруднят нашу оборону. А не включить ли болота в общую систему оборонительного рубежа? Но для этого нужно сделать их непроходимыми — расширить, соединяя, где это возможно, с реками.

Это была новая и интересная идея. На Брянском фронте мы пытались использовать естественные водные преграды, эскарпировали берега рек, разжижали болота, но искусственных водных преград нам создавать не приходилось. А теперь заработала инженерная мысль. Начали зарождаться интересные предложения и решения. Забегая вперед, скажу, что нам все же не удалось осуществить этот хороший замысел: помешала суровая зима, сковавшая реки и болота. Но позже мы стали широко применять искусственные водные преграды.

Ознакомившись с делами военных строителей, генерал перешел к вопросам формирования саперной армии. Подробно расспрашивал о людях. Заметил, что Лушаков и Золотухин как-то не особенно уверенно отвечают на его вопросы.

— Плоховато вы знаете свои кадры. Не успели? Времени не было? Это не оправдание. Изучение кадров, тем более командных, первостепенная задача руководителей. Без этого успеха не добиться.

Мы пожаловались, что новобранцы в наши саперные батальоны поступают довольно солидного возраста, трудно будет с ними и в учебе, и в бою. Командующий улыбнулся:

— А я думаю иначе. «Старички» вас не подведут. За плечами этих людей революция и гражданская война, большой жизненный опыт. Это же клад, а не люди. Окажите им только соответствующее внимание и уважение. Да, именно уважение, — подчеркнул Филипп Иванович, — и к их возрасту, и к их опыту. И увидите, что это народ замечательный, на них можно всецело положиться. [92]

Повели мы генерала по саперным подразделениям. Побывал он на кухнях, в столовых, жилых помещениях. Ох, и доставалось же нам на ходу за грязь, за беспорядок! И в то же время генерал радовался всему хорошему, что замечал в нашей жизни.

Военные люди знают: тяжелое дело — рапортовать начальству, когда на тебя устремлены сотни глаз; в два счета собьешься. Поэтому мы на этот случай подобрали голосистых молодых дежурных, умеющих громко и четко доложить и щелкнуть каблуками при окончании рапорта.

— А почему у вас везде молодежь? — спросил командующий. — Пожилых вы не назначаете дежурить? Освобождаете по старости?

У нас екнуло сердце. Заметил генерал нашу наивную хитрость. Ведь мы вообще «старичков» поселили подальше от глаз — на окраину казарменного городка. Пришлось вести командующего туда. Генерал, прежде чем войти в казарму, обошел ее со всех сторон. В помещении навстречу нам двинулся рослый пожилой красноармеец с небольшой бородкой, в узковатой, не по плечу гимнастерке.

— Рота, смирно! — громко и спокойно скомандовал он, крепко и широко ступая, приблизился к генералу, отрапортовал солидно, не спеша и также не спеша, без каблучного стука, отошел в сторону. Генерал крепко пожал ему руку и поблагодарил за службу. Вот здесь только смутился наш дневальный и не нашелся, что ответить.

— Благодарю вас и всю роту за образцовый порядок, — сказал командующий, осмотрев казарму. Действительно, в роте чувствовалась хозяйская рука: постели аккуратно застелены, в умывальной и в комнате для чистки оружия ни соринки.

— Неправильно вы делаете, — заметил нам по дороге генерал. — Пожилые у вас не в почете, совсем не вижу среди них младших командиров.

Нам, особенно мне, стало не по себе. Формируя строительные подразделения в начале войны, я опирался именно на «старичков», выдвигал их не только младшими командирами, но и командирами взводов, рот, батальонов, и дела шли хорошо. А в «настоящей армии» [93] мы перестали вдруг доверять пожилым, стали опираться на молодежь, она, дескать, и живее и храбрее.

Командующий собирался уезжать. Мороз на дворе стоял лютый, а генерал был очень легко одет: в шинели, хромовых сапогах, фуражке. Мы знали, что прямо от нас он уезжает на фронт, так как враг, обойдя Тулу, рвался на Скопин и Михайлов. Посоветовались и решили отдать Филиппу Ивановичу романовский полушубок черной дубки, теплые меховые унты и шапку-ушанку. Несколько комплектов такой одежды подарили нам пензенские рабочие. Мы об этом рассказали командующему и попросили принять подарок.

— Если не очень разорю вас, то спасибо, товарищи! — сказал генерал. — Тем более мне приятно, что это дар пензенских рабочих. Передайте им мою сердечную благодарность.

* * *

10-я армия на скопино-михайловском направлении нанесла врагу сокрушительный удар. Фашисты откатились на юго-запад, окончательно разомкнув кольцо осады вокруг Тулы. Наши бойцы освободили Чернь, Тарусу, Алексин. В этой операции участвовали и наши саперы. Мы сформировали и послали на фронт шесть батальонов, хорошо их вооружили, одели в полушубки и валенки.

Как тепло и удобно было в этой одежде нашим бойцам. И с какой завистью смотрели на них пленные немцы в своих мышиных шинелишках и в соломенных ботах-галошах, которые мокли на ногах и примерзали к подкованным для «железной поступи» сапогам и ботинкам. Много смеху вызывали у нас эти соломенные боты. Красноармейцы и строители распевали ядовитую песенку:

Гитлер фрицев пожалел
и в соломку их одел...

Мы принялись исправлять наши ошибки. Провели задушевные беседы с пожилыми бойцами и их командирами. Этот откровенный разговор принес большую пользу. Очень хорошо сказал пожилой сапер Федор Иванович Салихов:

— Нам сейчас, как видно, придется не парады [94] устраивать, а воевать. Мы, конечно, понимаем необходимость строевого обучения. Хорошо, когда рота — молодцом, один в один шагает, да времени ведь у нас мало. Конечно, строю нужно научиться, чтобы в походах было легче, чтобы на войско были похожи, ну, на этом и хватит пока что. Главное, делу научиться, чтобы саперами не зря прозываться. В сознательности мы не подведем командиров, и если что не так получится по строевой, то это от нежелания. Мы понимаем, зачем нас призвали, и давайте, товарищи командиры, проще да дружнее чтобы было.

Дело пошло лучше, да еще как лучше.

Саперная учеба для наших пожилых бойцов оказалась нетрудной: они были мастерами на все руки.

* * *

Штаб саперной армии и управление оборонительного строительства трудились напряженно. Формировались и обучались батальоны. Саперы, прошедшие подготовку вместе со строителями, отправлялись на линию рубежа и работали не покладая рук. Стояла снежная зима с сильными морозами и ветрами. Строителям приходилось туго. Но народ наш уже привык к трудностям, командиры и политработники, коммунисты и комсомольцы неутомимо работали с людьми.

В помощь нам штаб инженерных войск и генерал Ф. И. Голиков прислали 50 опытных офицеров-рекогносцировщиков. К ним присоединились наших 24 специалиста. Опыт войны заставил пересмотреть старые взгляды на полевые оборонительные рубежи. Генеральный штаб разработал новые схемы этих рубежей. Предусматривалось обязательное приспособление населенных пунктов к нуждам обороны и такое оборудование позиций, чтобы возможна была их круговая защита.

Над тем, как лучше расположить огневые точки и различные препятствия, плодотворно потрудились наши инженеры Я. М. Якобсон, В. Н. Бурлаков, А. Н. Атариков, И. П. Рыбаков, И. Я. Смирнов, Д. Д. Сергеев, Ф. Н. Сидоренко.

В новых схемах рубежей большое внимание уделялось созданию запасных и ложных позиций. На эту работу пришлось выделить целую группу товарищей: [95] В. В. Бронзова, В. В. Борсука, И. М. Пугаева, Я. А. Гуревича, В. В. Добровольского, Д. И. Кольженкова. С запасными и ложными позициями мы, как говорится, хватили немало горя. При отсутствии внимания к ним они быстро засыпаются снегом. Такие ложные сооружения уже не могут обмануть врага. Очень важно, чтобы ложные позиции по виду ничем не отличались от настоящих, а для этого за ними нужно хорошо ухаживать. И вот мы очищаем их от снега, маскируем, протаптываем к ним тропинки. И это, когда людей не хватает на строительство основных сооружений. Но мы понимали, что ложные позиции необходимы, строили их старательно и обеспечивали надлежащий уход за ними. Новой схемой предусматривалась установка огневых точек непосредственно в противотанковых рвах — для эффективного прострела их фасов. Над разработкой этих сооружений много потрудились инженеры Ф. Г. Кучер, И. Н. Лесин, А. И. Могорас, И. Я. Бах. Огневые точки на дне рвов мы старались сделать особенно прочными, надежными, так как воины в них будут сражаться в отрыве от своих подразделений.

* * *

На возведение рубежа нам давался месяц. Мы подсчитали: чтобы справиться в такой срок, требуется примерно 250–280 тысяч человек. Наших строителей и саперов было около 60 тысяч. Областные комитеты партии Пензы и Мордовии прислали нам 120 тысяч колхозников и горожан. На большее рассчитывать было нельзя. Так что недостаток в рабочих руках чувствовался очень остро. Но люди не жалели сил, чтобы помочь своей родной армии. Их не пугали ни морозы, ни другие трудности.

Армейская газета «За боевые темпы» ежедневно писала о лучших саперах и строителях, о героическом труде помогающих нам рабочих и колхозников, печатала социалистические обязательства энтузиастов, раскрывала опыт передовиков. Люди полюбили свою газету, охотно выступали на ее страницах.

В газете мы читали не только заметки, статьи и очерки. Появились и стихи, подчас не совсем гладкие, но полные патриотизма и гордости строителей за свой труд. [96]

Ефрейтор Василий Крылов написал песню саперов. Напечатали ее в газете. Понравилась песня строителям рубежей. С удовольствием они пели:

Мы простые саперы с тобою.
Но в едином армейскому кругу
Мы киркой и лопатою роем
Роковую могилу врагу.

В небесах загораются звезды,
Мы не спим, мы готовим пути,
По ночам под фашистские гнезда
Мы подводим гремучий тротил.

Не страшны нам речные пороги,
По вершинам шипящих гребней
Мы возводим понтоны-дороги
Для бесстрашной пехоты своей.

Нас осенней водой обдавало,
Кожу солнце июльское жгло.
Нас пургою зима умывала,
Но ничто нас сломить не могло.

И не сломит фашистская свора
Нашу волю к победе — ни в жизнь!
Вот слова боевого сапера —
Этим Родине мы поклялись!

Рубеж был построен за 28 дней. Это был подвиг народа. Строители, саперы, розовощекие колхозницы обходили мощные рвы, траншеи, бетонные дзоты, и в глазах было удивление: неужели это они создали своими руками?

Правда, Волжско-Сурский рубеж так и не стал местом жарких боев. Разгромленный враг откатывался от Москвы. Может, напрасно мы трудились? Нет. В этом и заключается особенность труда военных строителей на фронте: лучший его результат — когда враг даже не осмеливается приблизиться к созданному мощному рубежу.

С почетом, благодарностями и премиями отпускаем по домам многих колхозников, рабочих и студентов. После войны я побывал в некоторых селах Мордовской республики и Тульской области. Во многих домах, на видном месте, рядом с семейными фотографиями, я видел вывешенные в рамках почетные грамоты, которыми мы награждали лучших тружеников на оборонительных рубежах. Люди до сих пор гордятся этими скромными документами.

Часть наших добровольных помощников остается с нами. Впереди их ждал большой и славный путь — от Волги и Суры до Одера и Шпрее. [97]

Тысячи саперов и строителей готовились к новому походу. В их помощи нуждался фронт.

Мы получили приказ двигаться на Тулу. Люди чистили оружие, ремонтировали инвентарь и машины, чинили обувь, прилаживали вещевые мешки.

Железная дорога не могла обеспечить нас достаточным количеством вагонов. Военный совет принял решение двигаться пешком.

Стояли тридцатиградусные морозы. Никого это не смущало, соскучились строители по походам. Хотелось поскорее попасть туда, где решается победа над врагом.

Штабы тщательно разработали маршруты движения, наметили места привалов.

Поход 100 тысяч строителей и саперов начинался одновременно на всей 400-километровой полосе дислокации наших частей. Впереди на санях и верхом, чтобы опередить движение колонн, помчались политработники и квартирьеры. На их обязанности лежала подготовка ночевок, питания, бытового и культурного обслуживания людей. Пензенский и Мордовский областные комитеты партии обратились с призывом к населению сел и деревень — встретить по-дружески саперов и строителей, двигающихся к фронту.

В шесть часов утра люди построились в колонны. Шли по два человека в ряд — так легче идти по заснеженным лесным и проселочным дорогам. Позади вытянулись обозы подвод и автомашины с продовольствием, инструментом и личными вещами участников похода. Впереди колонн — гармонисты, баянисты, балалаечники.

В селениях, где квартировали строители и саперы, все жители вышли на улицы, чтобы проводить нас в далекий путь. Летучие прощальные митинги. Дружеские приветствия. Колонны покидают гостеприимные, обжитые места и идут навстречу метели.

Звенит снег под ногами. От дыхания тысяч людей над колоннами поднимаются облака пара. Через короткое время брови, шапки, воротники покрываются инеем. Сохранить людей здоровыми в этом многокилометровом зимнем марше — нелегкое дело.

Нас волновал первый привал: как дойдут люди, как их встретят местные жители? С П. С. Лушаковым и М. А. Золотухиным на аэросанях мчимся в одно из сел, [98] обгоняя наши колонны. То, что мы увидели здесь, превзошло все ожидания. На улицах алеют приветственные лозунги, флаги. Полы в домах вымыты до желтизны. Приготовлены золотистая свежая солома и душистое сено — лучшей постели для уставших людей не придумать. В каждом доме шумит самовар или в печке греется котел с водой. На столах, покрытых скатертями, возвышаются груды нарезанного хлеба, сала, домашних солений.

Наши квартирьеры, уже ставшие здесь своими людьми, с улыбкой жалуются, что остались без работы: за них все сделали душевные хозяева.

Перед вечером в село стали втягиваться колонны строителей. За день они прошли 35 километров. Люди устали, но теплая встреча ободрила их. Через полчаса все сидели за столами. Крестьянки угощали гостей, гости не оставались в долгу и в свою очередь угощали хозяев из своего пайка — сахаром и консервами, ставшими в те годы большим лакомством.

После отдыха и разговоров за столами гости стали кочевать из дома в дом. Расхваливали друг перед другом своих хозяев. Зазвучали песни. Командиры с трудом уговаривали людей идти ко сну. Ведь едва забрезжит рассвет, нужно снова подниматься в поход.

Так встречали нас на всем длинном пути в русских и мордовских селениях.

Большой зимний поход завершен. Майор Швыдкой докладывает:

«Закончили поход на сутки раньше намеченного срока. Часть пришла в полном боевом порядке. Никто не отстал. Почти не было случаев обмораживания или простудных заболеваний. Хорошо сохранилась вся материальная часть. В пути велась боевая учеба, и программа ее полностью закончена. Ведущее место заняла часть, где командиром капитан Фетисов и комиссаром политрук Соколов. Бодрая красноармейская песня была нашим постоянным спутником. Поход закончен. Ждем вступления в дело».

Как всегда, спокойно и четко рапортует полковник Бузник:

«Отставших нет. Поход закончен на сутки ранее срока. Материальная часть в порядке. Готовы к выполнению новых задач». [99]

Докладывают и другие части. И тоже сообщают: дошли в полном составе, больных нет. Так выдержали трудный тысячекилометровый поход наши люди.

Думаю, что теперь можно раскрыть старый военный секрет: майор Швыдкой и полковник Бузник вели за собой не простые части, а по 18 батальонов в каждой.

Колонны строителей еще были в пути, когда меня и некоторых других командиров вызвали в Москву. На другой день после нашего прибытия мы прочитали в газетах Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении военных строителей и саперов орденами и медалями. В числе награжденных было около 300 наших товарищей и много тех, кто нам помогал в возведении Волжско-Сурского рубежа. Всех их пригласили в столицу. Правительственные награды вручали в Кремле.

В Москве я узнал, что наша 6-я саперная армия уходит в распоряжение только что организованного Воронежского фронта, а 6-е (его опять переименовали, оно стало 22-м) управление оборонительного строительства будет возводить рубежи под Тулой. Мне предоставили право выбора. Жаль было расставаться со строителями — столько времени шагали вместе по фронтовым дорогам. Но и в формирование саперной армии вложено много сил, там я обрел много настоящих друзей. Колебания мои разрешились сами собой: стало известно, что саперные армии расформировываются. Они выполнили свою задачу: подготовили саперов для фронта. А в боевых условиях они оказались слишком громоздкими соединениями.

Я остался с военными строителями. [100]

«Засечная черта»

Перед нашим выездом в Тулу состоялся военный совет Московской зоны обороны, на котором мы получили основные указания по возведению оборонительного рубежа на дальних подступах к столице. Пройдет он примерно через те же пункты, на которых мы развертывались в 1941 году. Интересен этот оборонительный рубеж с исторической точки зрения. Примерно по тем же пунктам в XVI — XVII веках проходила «засечная черта Московского государства», которая служила основной оборонительной линией против набегов татар на Москву. В 1638 году государем указывалось князьям П. Б. Черкасскому и Д. М. Пожарскому:

«Учинить на Тульской, на всей засеке, засечный завал, чтоб был крепок и вперед прочен был и татарского прохода через него не было. А делать на засеке завал и всякие засечные крепости сошными людьми, не дожидаясь даточных людей. От поля, для всякия крепости, учинить ров около башней и острогов, чтобы башнями и острогами и всякими крепостями засечною дорогою татар не пропустить. Тульскую засеку делать с великим раденьем и поспешностью неоплошно и у засечного дела быти самим во весь день неотступно».

Сейчас в огне величайшей войны мы должны были вновь создать эту «засечную черту».

Снова мы были в Туле. Как со старыми знакомыми встретились с тульскими руководителями — Василием Гавриловичем Жаворонковым и Николаем Ивановичем Чмутовым. Познакомились с молодым и энергичным Геннадием Николаевичем Степановым — секретарем обкома партии по строительству.

Тула изменилась. Затихли заводы — их оборудование эвакуировано в далекий тыл, и на его основе там возникли новые заводы, которые уже дают оружие для [101] фронта. В городе много развалин — следы варварских бомбежек. Но туляки горды тем, что они не пустили в свой славный пролетарский город врага и преградили фашистским войскам путь к Москве.

Сейчас враг отброшен от Тулы. Наши строители побывали в освобожденных селах и деревнях, своими глазами увидели, что там натворили гитлеровцы. Некоторые населенные пункты сожжены дотла, над снегом чернеют только печные трубы. Посетили мы Ясную Поляну — усадьбу великого русского писателя Л. Н. Толстого. Враг осквернил священное для каждого нашего человека место, надругался над могилой гениального писателя. Молчаливые, гневные, обходили строители усадьбу-музей, и яростью полнились сердца.

Враг еще топчет нашу землю. Он еще близко от Москвы и готовит новое наступление. Вот почему нам нужно как можно быстрее построить могучий рубеж, который надежно обезопасил бы нашу любимую столицу.

Рубеж должен быть неприступным. Мы изучаем его схему. Никогда еще нам не приходилось выполнять такой объем работ. У нас не хватит ни сил, ни средств, чтобы справиться с такой задачей. Не хватит, если будем работать старыми методами. Нужно переходить к индустриальным методам строительства, перевести на поток изготовление железобетонных и деревянных деталей, готовить их на заводах, а на рубеже только собирать сооружения. Однако своих заводов у нас нет. Имеются походные строительные дворы с несложным оборудованием, но их мало, да и увеличить их число мы не можем — не хватит специалистов.

Единственный выход — организовать изготовление деталей на прифронтовых промышленных предприятиях. Робко заикнулись об этом в Москве — понимали, что заводы и без того перегружены. Сверх всякого ожидания ответ оказался положительным. Алексей Николаевич Косыгин предложил срочно составить план размещения деталей на ряде предприятий Московской, Тамбовской и Брянской областей.

Это предложение, признаюсь, нас застало врасплох. Мы понимали, что предприятия могут готовить только стандартные, типовые элементы, причем набор их должен быть минимальным. Значит, нужно было разработать новые сооружения, которые собирались бы из ограниченного [102] комплекта унифицированных элементов. Это очень трудное, хотя и не совсем новое для нас дело. Некоторая стандартизация огневых сооружений практиковалась уже на Волжско-Сурском рубеже. Над этим много потрудились наши инженеры Самуил Иосифович Идашкин, братья Дмитрий Дмитриевич и Андрей Дмитриевич Сергеевы, Василий Николаевич Ложников, Виктор Николаевич Бурлаков, Иван Федорович Каликин, Дмитрий Дмитриевич Балакирев, Сергей Дмитриевич Андреев, Григорий Николаевич Зезин, Беник Аветисович Алексаньянц. На этих товарищей мы возлагали теперь большую надежду. Создали им, насколько это было возможно, условия для работы. Отвели им большие светлые комнаты в штабе, размещавшемся в железнодорожном техникуме, установили чертежные столы, достали счетные линейки и арифмометры.

Это была творческая проектная и в то же время изыскательская работа. Нашу инициативу горячо поддержали штаб инженерных войск Красной Армии, Инженерное управление Московской зоны обороны и Управление укрепленных районов Генерального штаба. Из столицы приехали Сергей Иванович Ширяев, Григорий Григорьевич Соколов, Василий Александрович Квятковский, Николай Анисимович Болятко, Александр Данилович Цирлин (ныне генерал-полковник, начальник Военно-инженерной академии). Сообща обсудили основные принципы проектирования. Единодушно решили, что прежде всего нужно добиваться всемерной типизации огневых сооружений, учитывая возможность использования их для различных видов оружия. Необходимо достигнуть простоты стандартных элементов, чтобы облегчить организацию их серийного производства и довести набор (ассортимент) этих деталей до самых ограниченных пределов. Наконец, нужно разработать простые монтажные чертежи, с помощью которых строители могли бы быстро собирать сооружения на рубеже.

Все это очень важные обстоятельства. Потребовались новые чертежи. Раньше сруб дзота собирался из 100–120 деталей, настолько разнящихся друг от друга, что приходилось производить предварительную контрольную сборку сооружения — проверять, все ли как следует подогнано. После этого венцы сруба тщательно маркировались, разбирались и перевозились на место [103] установки. Стоило затеряться какой-нибудь детали или стереться маркировке, работа страшно усложнялась, так как каждый венец нужно было подгонять отдельно, а то и изготовлять заново на месте.

Прибавьте к этому, что каждый сруб дзота строился с учетом глубины его посадки, углов склонения, возвышения над местностью. Все это вообще исключало возможность серийного изготовления сооружений. Теперь от таких методов нужно было отказаться.

Ныне все строительство сооружений делилось на две разделенные временем и расстоянием фазы: детали будут изготовляться на заводах, а на рубеже будет осуществляться только монтаж.

Задача перед нашими инженерами стояла трудная. К проектным работам пришлось подключить новых людей. Большой вклад в разработку новых конструкций внесли энтузиасты-рекогносцировщики В. В. Балакирев, С. Д. Андреев, И. Н. Щербина, В. И. Толкачев, В. Н. Овчинников, Н. О. Купчинов, А. Г. Перегуда, В. В. Полюхов, М. Н. Пешковский, Э. М. Уманский, И. С. Часов, Н. В. Миронов.

Вскоре мы имели проекты стандартных сборных элементов для срубов, накатов, амбразур, пулеметных закрытых и открытых сооружений, орудийных и минометных окопов, наблюдательных пунктов, подбрустверных укрытий, крытых траншей и ходов сообщения. Одновременно были разработаны сборные типовые элементы ниш для хранения боеприпасов в траншеях и ходах сообщения, водосборных колодцев, лестниц, пулеметных столов. Были стандартизованы элементы срубов под стальные и железобетонные колпаки, которые применялись для облегченных и кочующих огневых точек.

Чтобы облегчить задачу предприятиям, мы разработали и простейшую технологию производства стандартных элементов. Заказы нами были размещены на многих заводах. Скоро методы строительства, предложенные нами, нашли широкое применение на многих фронтах.

Новое было внесено также и в земляные работы: земля из рвов удалялась уже не носилками, а небольшими транспортерами, выравнивание брустверов производилось скреперами, волокушами, катками. Взрезка верхних слоев земли осуществлялась плугами, спаренными [104] с дисковыми пилами. Для выброса земли все шире применялись взрывчатые вещества.

На тульские рубежи мы привели из Пензы 31 батальон, каждый из которых насчитывал 1000 человек, и 2 рабочих колонны, по численности равные целым бригадам. Когда к нам придет помогать местное население, колонны развернутся в многотысячные коллективы. Всю эту массу людей требовалось обучить новым методам строительства. М. В. Алексеев, М. Г. Астафьев, М. Г. Баженин, Н. Ф. Войналович, А. И. Ващенко, С. К. Хорев, В. В. Кособрюхов и другие наши командиры заблаговременно организовали учебу строителей.

В переходе к новым методам возведения сооружений большую поддержку нам оказало Главное управление оборонительного строительства Красной Армии во главе с генерал-лейтенантом Василием Федотовичем Зотовым. Особенно мы благодарны заместителю начальника по материально-техническому обеспечению полковнику Михаилу Васильевичу Кузьмину.

Тяжелая ноша была взвалена на плечи этого энергичного работника и простого, отзывчивого товарища. Нас восхищала его деловитость. Он никогда не откладывал начатого дела. Придешь к нему, бывало, с очередной просьбой — не хватает цемента или металла, — Михаил Васильевич поворчит немного, но сразу же берется за телефон, звонит на базы, если не получается, вместе садимся в машину и едем «в гости» к соответствующему начальнику «сбыта» или «снаба». Хороший человек, настоящий коммунист, Михаил Васильевич внимательно, с уважением относился к людям. Когда обращались к нему с просьбами, он всегда считал своим долгом помочь и почти всегда помогал. Если он был не в состоянии удовлетворить просьбу, то прямо отказывал, чтобы попусту не обнадеживать, и тут же давал дельный совет, как выйти из положения.

Работе военных строителей уделяли постоянное внимание руководители партии и правительства. Пожалуй, больше всего нашими делами интересовались Анастас Иванович Микоян и Алексей Николаевич Косыгин. При мне Кузьмин часто разговаривал с ними по телефону. Такие разговоры велись в любое время суток, но преимущественно ночью. И всегда после этого еще быстрее [105] решались вопросы нашего снабжения или технического оснащения.

Помню, как размещались наши заказы на предприятиях. Прежде чем пустить в ход нашу заявку, М. В. Кузьмин приехал к нам под Тулу, основательно, как старый сапер, осмотрел опытные сборные сооружения, уверовал в них и только после этого обратился за помощью к Алексею Николаевичу Косыгину. Через несколько дней все наши заказы были размещены.

Теперь можно было приступать к строительству. Но людей у нас не хватало. К тем 50 тысячам строителей, которые насчитывались в наших подразделениях, требовалось еще 100 тысяч человек. Московская и тульская партийные организации обратились с призывом к населению помочь в сооружении оборонительного рубежа. Наши гонцы-агитаторы направились в окрестные города и села.

После изгнания немцев населенные пункты лежали в развалинах. Люди ютились в землянках, в сараях. Рабочие руки требовались везде. А нам приходилось призывать людей отложить восстановительные работы и идти на строительство рубежей. Молча выслушивали жители, в большинстве своем женщины, горячую речь нашего агитатора.

— Что же, бабоньки? — спрашивает своих подруг пожилая женщина — председатель вновь возродившегося колхоза «Активист» Мария Гавриловна Тихонова. — Очень нужны нам самим люди, мало их у нас, но Красной Армии должны мы помочь. Выделим десяток женщин, пошлем в первую голову бездетных или у кого ребята побольше. Так ведь, женщины? — и обводит внимательным взором собравшихся. Те молчат. Потом раздаются голоса:

— Чего говорить-то? Война она и есть война, трудно нам, да что же поделаешь. Намечай, кого надо, по справедливости.

— Лопаты, кто может, топоры захватите, — говорит обрадованный агитатор.

— Сможем — — захватим, — грубовато отвечает председатель колхоза. — Лопаты и топоры-то без мужиков поиспортились.

— Об инструменте нужно на рубежах позаботиться, на нас нечего рассчитывать. Копать, что и воевать, оружие [106] нужно, — подает голос Екатерина Ивановна Борисова, бойкая, острая на язык колхозница.

На лицах женщин появляются улыбки. Шумливо договариваются о времени выхода, о пунктах следования. А агитатор спешит в соседний колхоз, чтобы снова собирать людей и снова взволнованно звать их на помощь Красной Армии.

В колхозе «Заветы Ильича» председателем молодая энергичная Юлия Андреевна Евтюхина. Она знает, чем затронуть сердца солдаток.

— Фашистов прогоним — скорей мужики вернутся, жизнь пойдет веселее. Как же нам не послать людей на оборону? Правду я говорю, бабы, то бишь женщины?

Хмурые лица колхозниц светлеют.

— Намечай уж кого надо, аблакат! — смеется полная круглолицая колхозница Зинаида Тихоновна Жарова, вкладывая в это смешное слово и похвалу, и добродушную иронию.

В большом колхозе имени Парижской коммуны собрание проходит в чудом уцелевшем клубе. Зал набит людьми до отказа. За столом на сцене — председатель колхоза, солидный, уже в летах человек. Рядом с ним сидит наш молодой замкомбат, бывший шофер Филипп Георгиевич Егоров. Речь держит один из лучших наших агитаторов кадровик Иван Иванович Давыдов. Шумно. На этот раз оратору не удается овладеть вниманием слушателей. Иван Иванович, закончив выступление, устало опускается на табурет, вытирая платком вспотевшее лицо. Председатель не выдерживает:

— Стыдно, товарищи! — укоряет он колхозников. — К нам приехали с таким важным делом, а мы даже слушать не хотим.

В зале на минуту воцаряется тишина.

— Без речей ясно, — из темноты зала доносится злой женский голос.

— Прежде чем на работы гнать, нам самим помогли бы! — вторит кто-то.

— Детишек зимой поморозили, а весной на окопы идти! Нам ведь тоже жить надо... — не унимаются женщины.

— Я так полагаю, — говорит как-то неуверенно председатель, — колхоз у нас большой, и людьми немного помочь можно... [107]

— Тебе хорошо, у тебя сыновья-то с заводом на Урале окопались, а вот у многих из наших баб неизвестно где! — кричит с надрывом какая-то колхозница.

— Товарищи, это не колхозное собрание, а галдеж какой-то, — поднимаясь из-за стола, с укором, спокойно произносит Иван Иванович Давыдов. — Тяжело вам, да ведь и всем советским людям нелегко сейчас, а тем более нашим воинам. Враг у вас чуть не на огородах сидит. Подумайте об этом!

— Нас не стращай! — кричит та же женщина. — Мы огнем опаленные, а вот ты, да и этот второй, молодой-то, подальше от передовой держитесь.

— Правильно! — поддержал одинокий голос.

— Дайте сказать в последний раз! — багровея крикнул в зал Иван Иванович. Люди притихли. — Не надо нам от вас никого! Обойдемся без вашей помощи, поскольку, я вижу, крикуны у вас в почете. О себе коротко скажу, раз об этом зашла речь. Я с гражданской живу с одним легким. Мог не идти сейчас на войну, а вот не утерпел. Вы сейчас на молодого кивали. Филипп Егоров две недели назад потерял жену и сына, и похоронить было некого — дом, что у Крымского моста стоял, фашистской бомбой накрыло. Прощайте, товарищи колхозники, новой жизни вам хорошей желаем!

Иван Иванович шагнул от стола к лесенке. Зал замер. Слышно было дыхание людей.

— Ты подожди! Председатель, уйми-ка Настасью, что о передовой тут судачила, — громко, но спокойно сказала немолодая колхозница Зинаида Ивановна Чугунова, пробираясь к сцене. — Что же молчали-то, колхознички?! — обратилась она к односельчанам. — У Настасьи на фронте-то, знаем ведь, никого нет — выходит, фронтовиков-то ей больше всех жалко. Как при немцах-то жила, еще разобрать следует. Кто дал ей право от нашего имени людей обижать, которые к нам с горячим словом пришли? А вот чего Руфина кричала — непонятно. Мужа и брата на фронт проводила. Помогать им надо. Без помощи народа армии трудно. Я все сказала.

— Верно сказала, Зинаида! — послышалось из зала.

— Вот что я скажу, — с трудом протиснувшись к сцене, заговорил седоватый плотник Семен Тихонович Сопук. — Колхозники вы советские или немецкие единоличники, какими нас фашисты хотели сделать? Не были [108] вы единоличниками и не знаете, с чем это едят. А я знаю — ох как знаю. Не люди мы были, а животные друг к другу. Свет-то весь полосой в поле заканчивался, для чего и жили-то, не знали. Правду я говорю, Егор Тихонович?

— Чистая правда, Семен Трофимович, — вздохнув, отвечает сидящий на приступке лестницы такой же пожилой человек.

— Позору мы тут наговорили — извините, как вас по имени-отчеству величать? — обратился Сопук к Давыдову.

— Иваном Ивановичем, — улыбнулся тот.

— Так вот, Иван Иванович, поезжайте спокойно. Придут наши люди не хуже других. Так ведь, колхозники?

— Так! Так! — неслось из зала.

— Ну вот и хорошо, — обрадованно заключил председатель. — Наметку людей правление к утру сделает. Собрание закончено!

Колхоз имени Парижской коммуны послал на оборонительные работы 20 процентов своих членов.

По-разному, но единодушно поднимался тульский народ на свою «засечную черту». Группы людей из колхозов «Победа», «Смычка», «Красный луч», «Большевик», имени Чкалова, «Красный маяк» и многих других потянулись по дорогам. Они сливались в колонны и двигались в указанные для них пункты. Шли колхозники, жители городов и райцентров Тульской области, шли серпуховские ткачихи и металлисты.

И снова для нас привычные заботы. Прибывающих нужно разместить, организовать для них питание, сформировать отряды, дать командиров, обеспечить инструментом. Учим новичков, как вести себя при налетах вражеской авиации, которые все учащаются.

Совместно с областным комитетом партии проводим в Туле слет строителей оборонительных рубежей. Красивый зал Дома Советов, залитый огнями хрустальных люстр, до отказа заполнили делегации военных строителей и рабочих отрядов. Многие делегации колхозников явились на слет с красными вымпелами, полученными еще до войны за образцовую работу. Это особенно трогало: значит, и в черные дни фашистской оккупации хранили знаки своего трудового отличия тульские [109] колхозники. Торжественно звучит оркестр военных строителей. В зале стоит приглушенный говор, всплески негромкого смеха.

Слет открыл секретарь обкома Василий Гаврилович Жаворонков. От имени обкома он поблагодарил тульских, серпуховских колхозников и горожан за дружный сбор на оборонительные работы.

Я в своем коротком докладе рассказал о задачах и сроках строительства. Потом на трибуну стали подниматься участники слета.

— Мы при фашистах и говорить-то разучились по-человечески, — сказала колхозница артели «Красный Маяк» Зинаида Григорьевна Герасимова, молодая статная женщина. — Мраком все окуталось, жить не хотелось, веру в людей терять стали, вера в армию нашу покачнулась. «Неужели конец наступил нашей советской жизни?» — думали мы. До войны-то, по правде сказать, поругивали колхозы, от собраний бегали. А как водворились гитлеровцы да полицаи, соберемся с бабами, извините, с женщинами, у кого-либо в избе, вспомним жизнь нашу ушедшую, и до слез ее жалко — и разговоры трудные, и перепалки веселые на колхозных собраниях. И заплачем в голос. Вы нас на окопы позвали — дни и ночи работать будем, только бы обратно не пришли фашистские паскудники!

До самого места провожали оратора бурные аплодисменты.

— Не разучилась еще говорить-то, не разучилась! — весело и одобрительно кричали в зале.

Выступила небольшого роста, худенькая колхозница Анна Дмитриевна Горлова:

— А я так все это время думала. Если победят фашисты, к чему же возвратятся дети мои? Какая их жизнь ожидает? Труд безрадостный, подъяремный ожидает их. Алексей мой до войны в заочном институте учился. Все книги да бумаги ему по почте слали. «Мама, говорит, не так много мне и до агронома осталось». Лежу ночью, глаза сомкну и думаю: кому будет агроном-то нужен, к богатеям в холуи идти? И слез унять не могу. Товарищи, пошлем приветствие нашим бойцам и скажем им, всей Красной Армии скажем: гоните фашистских иродов в шею. А мы со своей стороны, если это нужно для победы нашей, всю область перекопаем, [110] в землю все спрячем, под землей проживем, лишь бы врага не пустить, да поскорее наша довоенная жизнь возвратилась! Силы мои не те уже, что раньше были, но обещаю, товарищи, что на окопах от других не отстану.

Мужчины-колхозники выступали деловито, по-хозяйски. Вносили предложения позаботиться об инструменте, организовать его ремонт и заточку. Высказали свои думы и тульские рабочие. Они обещали приложить все силы, чтобы лучше использовать оставшееся после эвакуации заводов оборудование.

Перед слетом мы с Геннадием Николаевичем Степановым — секретарем обкома партии по строительству — побывали на Ново-Тульском и Косогорском металлургических заводах. Осенью, готовясь к обороне Тулы, металлурги отлили десятки стальных колпаков для огневых точек. Мы спросили их: не смогут ли они и для нас отлить такие колпаки? Теперь на слете работница Косогорского завода Анна Яковлевна Якубина заявила:

— Мне поручено доложить вам, товарищи, что косогорские металлурги дадут в ближайшие дни стальные колпаки для дотов. Постараемся сделать их вращающимися, чтобы огонь из них можно было вести в разных направлениях. Василий Гаврилович, — обращается она к Жаворонкову, — старики металлурги говорят, хорошо бы поднять трубу, которую повалили фашисты. Думаем, не трудное это дело, да и военные строить помогут. Труба ведь поперек шоссе повалена, проезду мешает и заводу нужна. Это, товарищи, как видно, фашисты хотели трубой от Красной Армии отгородиться...

— Браво, девушка! Молодец! — кричат ей из зала и провожают горячими аплодисментами.

На слете присутствовали и представители тульских оружейников, большей частью старики пенсионеры, оставшиеся в Туле после эвакуации завода на восток.

В свое время я почти десять лет проработал в коллективе славных тульских оружейников. Здесь получил производственную закалку и стал коммунистом.

Осенью прошлого года, когда мы стояли в Туле, я, конечно, не мог не побывать на заводе. Военные строители тогда помогли оружейникам демонтировать и грузить оборудование в вагоны. Теперь, вернувшись в Тулу, я опять первым долгом отправился на родной завод. [111]

Тяжело было видеть безмолвные, пустующие громадные цехи. Создавалось впечатление, что через гигантский завод пронесся страшный ураган и все разметал в разные стороны.

Среди этого запустения я встретил большую группу пожилых рабочих. Многие из них еще помнили меня, и мы обрадовались встрече.

Мне нужно было срочно организовать изготовление пулеметных столов, шкафчиков для боеприпасов, а также черенков для шанцевого инструмента. Ложевики и модельщики заявили: «Обязательно сделаем — это куда проще, чем блоху подковать!» Исполняющий обязанности начальника вновь возрождающегося цеха Сергей Иванович Семин, инженер цеха Дмитрий Александрович Юрченко и механик Василий Иванович Гришанов взяли у меня чертежи и уселись за расчеты.

— Нетрудное для нас это дело, — сказал Семин, — даже теперь, когда цех наш укатил в Вятские Поляны с Петром Борисовичем Пахарьковым. — (Пахарьков — старейший начальник цеха, сменивший в свое время меня). — И людей найдем. Но нужно разрешение от дирекции.

— А есть у вас дирекция?

— Есть. Здесь сейчас сам Дмитрий Васильевич.

Дмитрий Васильевич Романов — директор оружейного завода — мой старый товарищ. Вместе, в один год, мы пришли с ним на завод. В здании заводоуправления только в нескольких комнатах теплилась жизнь, в том числе и в кабинете директора. Этому кабинету с массивными матовыми дверными стеклами 200 с лишним лет. Многое видывал он. Здесь частенько бывали М. В. Фрунзе и Г. К. Орджоникидзе. Отсюда подавалась команда о прекращении выпуска устаревшего оружия и о запуске в производство нового, более совершенного. Здесь докладывали свои проекты С. И. Мосин — изобретатель трехлинейной винтовки, снискавшей мировую славу, П. П. Третьяков — создатель станкового пулемета, прозванного русскими солдатами «максимкой», Ф. В. Токарев — автор многих конструкций пистолетов, Шпитальный и Камарницкий, разработавшие систему мощного авиационного пулемета «Шкас», и многие другие творцы отечественного оружия. Здесь, в этом кабинете, мы, молодые и старые начальники цехов, докладывали дирекции завода о наших успехах и промахах [112] при производстве оружия и соответственно получали или одобрение, или основательную головомойку.

Мы обнялись с Митей Романовым. Он сидел за столом, положив больную ногу на рядом стоящий стул, и немного морщился от боли. Вспомнили старое. Я попросил у него содействия. Дмитрий Васильевич связался по телефону с цехом и приказал приступить к выполнению нашего заказа. Вечером он уезжал на Урал, где коллектив тульских оружейников создавал новый завод и уже выпускал винтовки, автоматы и пулеметы.

Я возвратился к ложевикам. Механик Василий Иванович Гришаков, его помощники Михаил Тимофеевич Бунаков и Евлампий Петрович Пилипенко вместе с начальником и старшим мастером цеха оставались на заводе до утра, разрабатывая тонкости технологии. Весть о военном задании быстро разнеслась по Чулкову — району оружейников, где, как говорят, из одних наименований улиц — Ложевая, Ствольная, Курковая, Штыковая, Замковая, Магазинная — можно собрать винтовку (встарь оружейники селились цехами). Попытки переименовать улицы успеха не имели, народ не хотел называть их по-новому.

Утром на завод к ложевикам потянулись старики оружейники, чтобы принять участие в выполнении фронтового заказа. Через несколько дней мы уже стали получать от них партии нужных нам деталей.

Василий Иванович Гришаков говорил теперь слету:

— Мне поручено доложить вам, что мы, старики оружейники, полностью освоим производство пулеметных стволов и за нами задержки не будет. Не подведем мы строителей и бывшего нашего оружейника Александра Семеновича Корнева. Если бы оружие вам потребовалось, мы и это дело организовали бы по привычке, несмотря на то, что от завода только пустые цеха остались.

— От оружия мы тоже не откажемся! — весело кричат из зала.

Под гром аплодисментов Василий Иванович покидает трибуну.

Я не привожу выступлений военных строителей. Родными и близкими стали мне эти люди, и их взволнованные речи были похожи на мои собственные мысли. Бурно [113] встретил слет слова комиссара рабочей колонны, бывшего маляра В. В. Кособрюхова:

— Спасибо, товарищи колхозники и товарищи рабочие, за то, что пришли к нам на помощь. Хвалиться мы не привыкли, а как работать будем, сами увидите. Впереди будем — не обижайтесь, а кто из вас вперед уйдет — догоним! Одна цель у нас с вами — выбросить фашистов к чертовой матери с нашей земли. Для этого не пожалеем ни сил, ни жизни самой.

В зале поднялась с места колхозница артели имени XVIII партсъезда Павлина Федоровна Серегина и звонким голосом заявила:

— Товарищи, нам объявляли, что мы пришли на десять дней, а потом нас сменят. Я вношу предложение не уходить с рубежей, пока их не построим. Что это мы будем взад-вперед топтаться!

За предложение колхозницы поднялся лес рук.

Пока продолжался слет, на Тулу несколько раз налетали фашистские самолеты. Совещание строителей не прерывало своей работы; наши люди уже привыкли к таким «концертам». Колхозники тоже не обращали внимания на вой моторов и стрельбу зениток. Все уже знали: фашистские летчики не отличаются меткостью. Много раз они бомбили огромный многопролетный мост на Оке, по которому проходит железная дорога, связывающая Тулу с Москвой, взрыли бомбами всю окрестность, но так в мост и не попали. Так было и под Выгоничами на Десне, и с наплавным мостом в Алексине, да и во многих других местах.

* * *

Работы развернулись одновременно на всех участках огромного рубежа, растянувшегося на сотни километров. Дороги заполнили вереницы машин со стандартными деталями для огневых точек, лесом, цементом. С утра до ночи не стихал гром взрывов: это подрывники помогали землекопам.

Из камня, дерева, земли возникали препятствия и огневые точки. Зеленеющие весенние равнины покрывались сетью глубоких траншей и ходов сообщения.

Горячо работал народ. Именно народ. Только ему под силу такие дела. Вы посмотрите, кто у нас трудится. Люди всех профессий, от чернорабочего до профессора: [114] колхозники и колхозницы, служащие и студенты, домохозяйки. Люди всех национальностей — русские, украинцы, белорусы, мордва, татары, чуваши, да всех и не перечислить. Частица великого многоязычного нашего народа. Простые советские люди, прямые и честные, единые в своих помыслах и стремлениях, такие, какими их воспитала партия, умеющая сплотить в монолит миллионы сердец и умов.

Вражеская авиация совершала бесчисленные налеты. Фашистские летчики простреливали пулеметными очередями строящиеся противотанковые рвы, где наши люди были особенно заметны и беззащитны. Мы несли потери. Снова и снова приходилось думать, как лучше укрыть людей. Стали делать укрытия непосредственно во рвах, тщательнее маскировать участки работ.

Используя накопленный опыт, мы в линии рубежей, где это только было возможно, включали реки и болота. Расчищали, углубляли русла рек, эскарпировали берега, соединяли водоемы искусственными каналами. Впервые в нашей военно-строительной практике стали возводить плотины и дамбы. Осуществилась мечта наших инженеров — мы приступили к созданию искусственных водных преград. Они давно привлекали наше внимание. Дело новое, трудоемкое, но сулило большие выгоды. Через водные преграды не пройдут вражеские танки. Это препятствие еще более эффективно, чем эскарпы. Наши инженеры в кратчайшие сроки разработали проекты таких преград.

Одним количеством людей здесь не возьмешь. Нужны знания, техника и умелые руки. Ко мне пришли два офицера. (Да, все наши командиры уже стали офицерами. На их плечах красовались погоны, к которым они долго не могли привыкнуть.) Это бывшие гидростроители — рослый, добродушный, с редеющей шевелюрой Виктор Христофорович Хохлов и коренастый, плотный, вечно чем-нибудь озабоченный Юрий Алексеевич Мельников. Сразу, как говорится, берут быка за рога:

— Нужны отряды гидромеханизации. Поручите нам: мы сами подберем людей, которых знаем по прежней работе. Нам дайте только транспорт. Механизмы добудем в Москве.

Наш главный инженер Михаил Павлович Кан, как только услышал такое, сгреб обоих гидростроителей в [115] охапку и потащил их к себе — уточнять детали. Сидели до рассвета. Утром передо мной и моим заместителем по политической части Н. Н. Золотухиным лежал подробный план развертывания гидротехнического строительства. Мы утвердили его. Мельникову было поручено сформировать первый большой отряд гидромеханизации. В тот же день он с группой отобранных им бойцов укатил в Москву. Этот всегда хмурый, внешне нелюдимый человек за десяток дней проделал огромную работу. Были отобраны, погружены в вагоны и отправлены на рубеж необходимые гидромеханизмы и запасные части к ним. Мельников ходил по предприятиям и трестам, приглядывался к людям, душевно беседовал с ними и при содействии военкомата зачислил в наше соединение большую группу специалистов и квалифицированных рабочих.

Конечно, дело тут не только в энергии Мельникова. Большую помощь ему оказали руководители треста «Гидромеханизация» Народного комиссариата путей сообщения И. Г. Николадзе и П. П. Дьяков. Они мобилизовали весь свой коллектив, чтобы быстрее и лучше выполнить наши пожелания, выискали транспортабельные землесосные и гидромониторные установки облегченного типа, переоборудовали их, насколько это было возможно, для работы в полевых условиях. Организовали даже краткосрочные курсы для наших строителей, переквалифицирующихся на машинистов, драгеров, гидромониторщиков. Первыми учебу в Москве прошли механики Горнов, Коваленко, Трофимов, Данилов, слесарь Николашин и другие. Трудно за десять дней овладеть новой специальностью, но на войне и не такое бывало под силу.

В начале мая 1942 года все было готово, и наши деятелыные «водяные» показали, на что они способны. Генеральная репетиция состоялась в верховьях Дона. Она собрала тысячи зрителей. На реке появились не виданные [116] нами раньше машины. На гидромониторной установке, смонтированной на плоту, командует туляк Данилов. Его подчиненные — Илья Сотников, Василий Мирясев, Александр Розанов — заняли места у рычагов управления. Строители Горнов, Николашин, Коваленко и Трофимов, превратившиеся в матросов, в последний раз проверяют оснастку и крепи плотов, разносят буксирные концы. Николай Иванович Дьяконов и Михаил Федорович Самохвалов сидят за штурвалами катеров и ждут команды. Мельников, волнуясь, подает команду: «Машины заводи!»

Катера тронулись с места, потянули за собой плоты. Караван из судов и плотов вытянулся цепочкой на середине реки. Новая команда — и до нас доносятся мягкие хлопки, словно бьется над водой стая больших птиц. Видим, как надулся толстый брезентовый шланг и из металлического ствола мощной струей вырвалась пульпа — серо-черная смесь песка и воды. Изгибаясь в воздухе, струя дотянулась до берега. Со свистом летели вода и песок, поднятые со дна реки, и там, куда била струя пульпы, стал вырастать на глазах вал из мокрого грунта. Одна машина делала столько, с чем не справились бы и сотни землекопов.

— Вот это да!

— Здорово!

— Ну и сила! — кричали в возбуждении зрители, усеявшие берег.

Когда земснаряд подвели к берегу, строители подхватили механиков на руки. Усердно качали Юрия Алексеевича Мельникова и Виктора Христофоровича Хохлова. Великан Хохлов отбивался как мог.

— Очки, очки! — кричал он. Его не сразу поняли. Спохватились, когда взволнованный инженер наконец вырвался из дружеских объятий. Стали искать упавшие очки. Нашли только помятую оправу. Смущенные строители успокаивали Виктора Христофоровича, обещали ему раздобыть три пары очков, чтобы и про запас были. Все же несколько дней одному из наших «водяных» пришлось помучиться: без «вторых глаз» Хохлов был совсем беспомощен.

Итак, мы теперь могли выходить на рубежи с нашей новой техникой. Но хлопот с ней мы испытали вдоволь. Гидростроительство — дело очень сложное. Оно требует [117] предварительных изысканий, геодезической съемки местности, геологической разведки бурением и шурфованием с целью определения качества и состава грунта. Но все окупалось с лихвой. Земснаряды позволили нам во много раз ускорить такие работы, как углубление рек, эскарпирование их берегов, искусственное заболачивание пойм и низменностей. Важным обстоятельством было и то, что довольно продолжительное время наши земснаряды не привлекали внимания вражеской воздушной разведки. Слишком необычное это было дело, и фашистские летчики первое время просто не замечали плоты с гидромониторами и земснарядами, которые с помощью тракторов мы то и дело перетаскивали по суше с одного водоема на другой. Людей при этом почти не было видно, а фашистские самолеты всегда старались нападать на большие скопления людей.

Без всяких помех земснаряды работали и днем и ночью, перемешая огромные массы земли. Настоящими мастерами своего дела стали сибиряк Горяов, украинец Коваленко, тамбовец Трофимов, туляк Данилов, москвич Николашин. Число гидромеханизаторов росло. Больше всего их ряды пополнялись шоферами, людьми, уже привыкшими иметь дело с техникой. Так, на земснарядах и катерах оказались Кирилл Кирюхин, Василий Быков, Пантелей Ницкий. Жалко было снимать хороших водителей с автотранспорта. Успокаивало одно: на их место за баранками машин тотчас находилось множество желающих из молодежи.

Мы стремились так углубить речки и болота, чтобы через них не прошли танки и бронетранспортеры. Когда на дне мягкий грунт, нашим гидромеханизаторам это не составляло труда. Но чуть попадался грунт потверже, работа замедлялась. Возникла мысль: а не проще ли поднимать уровень воды с помощью плотин? Простую земляную плотину легко намыть земснарядами, нужно только поставить шпунтовые ряды из свай и уплотнить их фашинником. Попробовали — получилось. Шпунтовый ряд и заслон из фашинника хорошо удерживают землю и песок, и намыв идет быстро. Плохо, что над водой поднимается гребень плотины, по которому может пройти вражеская пехота, а то и танкетки. Чтобы сделать плотину непроходимой, на ее концах мы стали возводить [118] своего рода предмостные укрепления — ежи, проволочные заграждения. На своем берегу перед плотиной полукругом отрывали противотанковый ров. Концы его подводили как можно ближе к урезу воды, оставляя такие узкие перемычки, чтобы по ним не прошли танки. А если воды было много, то мы и вовсе разрушали перемычку и заполняли ров водой.

Сотни квадратных километров водных преград создали строители. Наши гидротехники жалели, что в пределах рубежей кончаются болота и реки. Жалели не только они, но и рекогносцировщики. Понравился им этот вид препятствий. Тогда мы стали расширять водные преграды, заболачивая в их районах все низинные луга. Вновь пошли в дело гидроснаряды.

Работы подвигались быстро. Глубокие противотанковые рвы, траншеи, окопы изрезали тульскую землю на громадном пространстве. Повсюду возникали доты, блиндажи, командные пункты. Разработанный нашими инженерами метод стандартного строительства во много раз ускорил возведение сооружений. Детали, беспрерывным потоком поступавшие с заводов, подвозились к вырытым котлованам и собирались в течение нескольких часов. В день мы воздвигали до 140 огневых точек.

Весной мы столкнулись с подлинным бедствием: размокшие от талых вод откосы эскарпов и рвов, стены траншей и окопов ползли и рушились. На укрепление их мы тратили уйму усилий. Наше счастье, что мы к тому времени механизировали изготовление фашинных сеток. Но все равно эта работа требовала много труда.

Беседуя как-то в Москве с О. Ю. Шмидтом, мы пожаловались на наши муки с укреплением откосов. Академик подробно расспросил нас о способах, к которым мы прибегаем, попросил набросать схемы созданной нами машины для плетения решеток из хвороста. Покачал головой Отто Юльевич:

— Это не выход. Нужно призвать на помощь химию.

Академия наук прислала к нам группу молодых ученых. Под вражескими бомбежками эти энтузиасты лазали по эскарпам и рвам, изучали состав грунта, без отдыха экспериментировали. Им удалось подобрать химикаты, под действием которых наружный грунтовой слой откосов превращался в прочную пленку. [119]

К сожалению, обстановка не позволила довести опыты до конца. Думается, что эта большая задача и сейчас не потеряла своей актуальности и должна наконец быть решена.

* * *

Люди не жалели сил. Они готовы были работать с темна до темна. Да нередко им и приходилось так трудиться. В таких условиях наши политработники особенно заботились о том, чтобы люди могли получше отдохнуть в короткие часы досуга. Мой заместитель по политической части Н. Н. Золотухин добивался, чтобы в каждой части была своя художественная самодеятельность, а в подразделениях затейники, массовики. На всех участках были созданы библиотеки-передвижки. Не забывали нас шефы — творческие организации Москвы, они охотно присылали к нам своих представителей.

Художественная самодеятельность строителей возникла еще на Брянском фронте. Выступления ее пользовались неизменным успехом и у нас, и в соседних частях, и среди местного населения. Маша Французова, Галина Глаголева, Оля Тошракова, Галя Прибыткова, Миша Калугин, Федя Крынецкий и многие другие самодеятельные артисты обладали несомненным талантом. Федя Крынецкий, наш чтец-декламатор, нашел в искусстве свое призвание. Помог ему в этом выдающийся актер и большой души человек народный артист Дмитрий Николаевич Орлов, который часто бывал у нас. Послушав однажды Федю, Дмитрий Николаевич заинтересовался им, стал давать ему уроки, чутко следил за его ростом. В конце концов, из Крынецкого получился неплохой актер, и после войны его взяли в театр.

Стала профессиональной актрисой и Оля Топракова. Ее заметила у нас милая, душевная Рина Васильевна Зеленая. Известная артистка терпеливо учила талантливую девушку, и та с самодеятельной сцены вступила на дорогу большого искусства.

Охотно приезжал к нам певец Николай Рубан и выступал вместе с нашими доморощенными, артистами. Нам даже удалось зазвать к себе весь театр оперетты Карело-Финской республики, где пел Николай Рубан. «Сильва», «Свадьба в Малиновке» и другие спектакли [120] ставились на простых, наскоро сооруженных подмостках, почти без всяких декораций, но своего обаяния они от этого нисколько не утрачивали.

В гостях у строителей тульских рубежей побывали многие артисты, писатели, деятели науки. Все они искренне, с душой отдавали народу свой талант и вдохновение.

Фашистские самолеты методично, по нескольку раз в день, бомбили Тулу, районные центры и другие населенные пункты, через которые проходили наши рубежи. Для укрытия людей мы отрыли глубокие траншеи. Такая траншея была и в саду нашей штаб-квартиры, состоявшей из трех домиков на улице Жабровых. В одном из этих домиков мы размещали своих гостей, прежде чем направить их в подразделения.

Первое время при налетах мы укрывались в траншеях, затем это надоело, и они использовались лишь в том случае, когда фашисты бомбили совсем близко и уж очень ретиво. Траншея в саду пустовала по целым дням, и начальник АХО штаба старший лейтенант Елена Борисовна Буевич грозила: если так будет продолжаться, она перестанет держать ее в порядке и «законсервирует».

В нашей траншее покорно прятались только члены артистических бригад, да и то лишь на первых порах, до ознакомления с обстановкой. Так, в эту довольно вместительную яму Елена Борисовна загнала однажды весь утесовский джаз. «Население» штаб-квартиры, по обыкновению, в траншею не последовало, и это смутило наблюдательного Леонида Осиповича Утесова.

— Ребята, тут несомненный подвох! — крикнул он своим джазовцам. — Свистать всех наверх!

Вслед за ним все повыскакивали из траншеи и вместе с нами стали наблюдать с террасы за борьбой зениток с вражескими самолетами.

— Не ожидал я от вас, Елена Борисовна, такого, — укорял Леонид Осипович нашего начальника АХО. — Посадили нас в дыру, а потом всем рассказывать бы начали, что струсили москвичи...

Воздушные налеты не смутили «веселых ребят», и с утра они уже выступали со своими концертами в строительных частях. Они давали по два — три концерта в день. Выступали в лесу, на полянах, на берегах рек. [121]

Часто при этом приходилось объявлять невольные «антракты», и вместо жизнерадостной музыки строители и артисты слушали неистовое завывание и пулеметные очереди фашистских самолетов. Леонид Осипович увлекал всех своей энергией и темпераментом. Он не только пел и дирижировал, но и чудесно читал стихи. Джазовцы проявили себя храбрецами, в укрытия не заползали, но все же, возвращаясь от нас в Москву, им пришлось основательно посидеть в траншее под Серпуховом. Фашистская авиация совершала один из своих бесконечных налетов на железнодорожный мост. Машины с джазовцами остановили на подступах к мосту. Людей загнали в укрытия. Рассказывают, что, боясь «подвоха», Леонид Осипович отказался было лезть в блиндаж, но ему убедительно разъяснили, что здесь можно пострадать не столько от вражеских бомб, сколько от осколков зенитных снарядов.

С ликованием встретили строители Ивана Семеновича Козловского. Он был не совсем здоров, но пел, не жалея голоса. Забота об Иване Семеновиче и сопровождающих его товарищах по обыкновению была возложена на Елену Борисовну. Дела ее шли неплохо, жаловалась она только на плохой аппетит почетного гостя, чем ввергала в уныние наших поваров. Знаменитого певца тоже не так-то просто было увести в траншею.

— В блиндаж еще пошел бы, а в эту канаву... бррр, холодно...

После уговоров он все-таки отправлялся в укрытие, но с условием, что его будет сопровождать Елена Борисовна — уж очень полюбился ему наш боевой квартирьер. Спускаясь в траншею, Иван Семенович шутил:

— Все же придется вам отвечать за гибель народного артиста.

Елена Борисовна отвечала ему в тон: [122]

— Уж если накроют нашу с вами траншейку, то отвечать мне вряд ли придется, дорогой Иван Семенович!

— Вы не женщина, а вампир, Елена Борисовна!

— Благодарю вас, Иван Семенович, за прекрасную оценку, — отвечала ему наша хозяйственница с низким поклоном.

Эти шутливые «конфликты» доставляли нам веселые минуты. Расстались мы с Иваном Семеновичем душевно. Большое наслаждение доставил он нам своим искусством.

* * *

Тревожной была тульская весна 1942 года. Редкая ночь проходила спокойно. В темноте вдруг завоют сирены. В черное небо вонзаются ослепительные копья прожекторных лучей. Огненные сполохи мечутся над Тулой и над передним краем близкого от нас фронта. Слышатся частые хлопки зениток, они приближаются, усиливаются. Этот аккомпанемент сопровождает фашистский самолет на всем его пути, и немало гитлеровских летчиков нашли свой бесславный конец в окрестностях Тулы.

Одна, особенно продолжительная и тяжелая, бомбардировка застала нас в Крапивне. Строители трудились здесь на равнинной, безлесной местности. Несколько дней кружили над местом работ вражеские воздушные разведчики. Мы уже знали, что означают такие визиты: жди большого налета. Быстро принимаем меры, чтобы обеспечить людей и технику укрытиями, призываем всех быть начеку.

В это время в Крапивну, где начальником военно-полевого строительства был Владимир Викторович Борсук, мой близкий друг, прибыли академик Павел Федорович Юдин, писатели Федор Иванович Панферов, Александр Юрьевич Кривицкий и заведующая лекторской группой международников Московского городского комитета партии Анна Ефимовна Крейнина. Здесь же оказались Елена Николаевна Гоголева, Рина Васильевна Зеленая, Дмитрий Николаевич Орлов и другие артисты.

Угроза вражеского налета не устрашила наших гостей, и они спокойно занялись своими делами. П. Ф. Юдин и А. Ю. Кривицкий прочитали строителям [123] интересные лекции по международному положению и текущему моменту, вместе с А. Е. Крейниной проинструктировали наших докладчиков и агитаторов, Ф. И. Панферов рассказал, над чем трудятся советские писатели, прочитал свои новейшие, только что вышедшие из-под пера рассказы о войне.

Вечером в Крапивне состоялся большой концерт. Строители наловчились и подмостки из готовых стандартных элементов собирали мгновенно. Сцену соорудили недалеко от штаба над небольшим озером в тени деревьев. Борис Михайлович Кац, начальник нашего политотдела, уже представил зрителям дорогих гостей, когда над горизонтом показалась большая группа вражеских самолетов.

— Воздушная тревога! Разойтись в укрытия! — послышалась команда. Театральная поляна быстро опустела. Мы с москвичами направились к штабу.

— Товарищи, в траншеи мы не пойдем, как вы думаете? — обратился Владимир Викторович к гостям. В ответ раздался хрипловатый детский голосок:

— Страшно-то как! Ведите нас куда хотите, а если не хотите, то и никуда не ведите.

Все удивленно оглянулись: откуда дети тут взялись? И рассмеялись. Ну конечно, это Рина Зеленая! С хохотом всей гурьбой ввалились в штаб-квартиру В. В. Борсука. В помещение набилось много народу — командиры, участники самодеятельности. Вокруг дома расположились стрелки с винтовками. Несколько самолетов на бреющем полете пронеслись над домом. Наши стрелки открыли огонь. Очень им хотелось подбить хотя бы один самолет в подарок гостям! Появились новые бомбардировщики. С нарастающим визгом летят бомбы. К этому визгу невозможно привыкнуть. Так и кажется, что бомба летит прямо в тебя. Хуже всего, что чувствуешь себя страшно беспомощным.

Одна бомба упала в озеро. Взрывом подняло огромный столб воды. Где-то еще рвутся бомбы. Вздрагивает земля. Невдалеке занимается пожар. Не обращая внимания на дождь трассирующих пуль, строители бегут тушить пламя. Гул самолетов стихает, но командовать отбой мы не спешим: враг может вернуться. Павел Федорович Юдин и Федор Иванович Панферов что-то записывают в своих блокнотах. Тесно прижавшись друг [124] к другу, сидят женщины. Елена Николаевна Гоголева встряхивает головой:

— А ну их к черту! Давайте, товарищи, споем что-нибудь.

— Вот это дело! — отзывается Юдин.

Елена Николаевна запевает красивым грудным голосом:

Среди долины ровные,
На гладкой высоте,
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте.

Все тихо подхватывают песню. Тепло становится на душе. Пели еще и еще. До поздней ночи в переполненной комнате штаба длился этот импровизированный концерт.

А основной концерт пришлось перенести на утро. Строители собрались на берегу озера до выхода на рубежи. Нам не жалко было этого часа непредвиденного простоя, знали: сторицею окупится время культурного отдыха. Концерт прошел с невиданным успехом. Взволнованные расходились на работу люди. Артисты со сцены провожали их погрустневшими взглядами. Им тяжело было сегодня выступать: вчерашний налет не прошел бесследно. Мы потеряли двух товарищей. Москвичи перед отъездом зашли в клуб, чтобы проститься с погибшими. Под сенью склоненных знамен лежали наши боевые друзья. Замер в торжественной тишине почетный караул. На траурном митинге выступили академик Юдин и писатель Панферов. Никогда я еще не слышал таких пламенных слов, полных любви к людям, и таких гневных слов, полных ненависти к захватчикам и убийцам.

Мы навсегда сохраним чувство благодарности к людям, искусства и науки, делившим с нами трудности фронтовой жизни и пламенем своего сердца вселявшим в нас новые силы. Я помню дни под Брянском, когда мы оказались почти лицом к лицу с врагом, который отрезал нам пути отхода. У нас в то время гостила бригада артистов и среди них прославленная балерина, заслуженный деятель искусств Викторина Владимировна Кригер. Она понимала наше тяжелое положение, да мы его и не особенно скрывали. Артистка подошла к комиссару Михаилу Алексеевичу Золотухину и тихонько попросила [125] посоветовать, куда ей спрятать свои партийный билет. Мы удивились, узнав, что она коммунистка.

— Я думаю спрятать его вот сюда, — сказала Кригер, показывая на свою грудь. — Неужели они посмеют обыскивать пожилую женщину?

Мы с Михаилом Алексеевичем переглянулись. Не знала тогда Викторина Владимировна: недавно приползла к нам вырвавшаяся из лап фашистов растерзанная комсомолка, у которой враги искала комсомольский билет, где только может подсказать фантазия садистов и негодяев.

Знаменитой балерине не понадобилось прятать свой партийный билет. Части Брянского фронта, а вместе с ними и мы, были выведены из-под удара. Все это время Кригер вела себя мужественно и спокойно. Самообладание старой артистки восхищало и ободряло строителей...

* * *

Только успели проводить из Крапивны московских гостей, как нас постигло тяжелое горе. Мы потеряли Владимира Викторовича Борсука. Ночью при очередной бомбежке загорелся склад взрывчатых веществ, стоявший километрах в двух от штаба. Владимир Викторович стремглав бросился к месту пожара, перегоняя бежавших с ним. Все поразились его энергии и упорству. Пожар был потушен, ценное для нас имущество осталось в сохранности, но Владимир Викторович, после возвращения, почувствовал себя плохо, потерял сознание и, не приходя в себя, скончался от разрыва сердца. Так погиб бесстрашный ветеран четырех войн, светлый и честный человек, которого все мы сердечно любили.

Рядом с нами базировались десантники. Александр Юрьевич Кривицкий отыскал среди них своего товарища, молодого писателя Николая Старостина, светловолосого богатыря с голубыми глазами. Всем его наделила наша русская природа — красотой, силой, жизнерадостностью, удальством и безудержной смелостью. Вскоре после знакомства десантники стали у нас постоянными гостями и особенно Коля Старостин, без которого мы все просто скучали. Он прекрасно играл на баяне и на гитаре, задушевно пел, изумительно читал стихи, хорошо, заразительно умел смеяться. Мы готовы [126] были часами слушать его рассказы о делах десантников. Многих наших молодых ребят увлекли эти рассказы. Посыпались заявления с просьбой перевести на службу в десантные части. Даже наш повар Ваня Андреев высказал такую просьбу. Комиссия забраковала его: слишком молод и физически недостаточно крепок. Но парень добился своего. Помогло то, что среди десантников не оказалось поваров.

Коля Старостин мало говорил о себе, все о своих друзьях. О его делах мы узнали от других. Он уже много раз прыгал с парашютом в глубоком вражеском тылу, связывался с партизанами, воевал вместе с ними, бывал в жестоких переделках и возвращался к своим.

Однажды вечером мы снова провожали его на опасное задание. Как всегда, он был весел, неистощим на выдумку и шутку. Кто бы мог подумать, что его, командира десанта Василия Васильевича Онуфриева, бывшего нашего повара Ваню Андреева и других товарищей мы видим в последний раз.

Враг напал на десантников в момент приземления. Отважно дрались наши друзья. Но слишком неравными были силы. Скоро в живых осталось всего четыре человека во главе с Николаем Старостиным. Они держались еще несколько часов, пока немцы не подтянули минометы. Герои погибли, сражаясь до последнего вздоха. Подробности этой трагедии стали известны из рассказов местных жителей, когда наши войска освободили село.

* * *

Готовые рубежи принимали от нас войска Тульского укрепленного района. Понравились им наши сооружения, и особенно водные преграды. Легкое недовольство высказывали офицеры подразделений, занявших заболоченные участки: далеко приходилось обходить, чтобы [127] попасть на свои предмостные укрепления, да и минировать болота — дело мало приятное. Но скоро смирились с этим неудобством, убедившись, что враг пуще огня боится нежданно возникших болот и водоемов.

Горячо благодарили солдаты и офицеры наших строителей. Благодарили нас и тульские колхозники, через угодья которых прошли искусственные водоемы. Когда враг был изгнан из пределов области и стала налаживаться мирная жизнь, колхозники развели на созданных нами водоемах бесчисленные стаи гусей и уток.

Начальником укрепленного района назначили полковника Алексея Александровича Яманова, нашего боевого друга и советчика. Восхищался Алексей Александрович нашими водными преградами и добротными дотами с вращающимися стальными колпаками. Тульские металлурги сдержали свое слово и снабдили рубежи этими колпаками, из которых можно было вести круговой обстрел.

Войска, заняв рубежи, заминировали все дороги и проезды на переднем крае. Мы познакомились с новинкой — двигающимися минами. Управление ими осуществлялось из огневых точек посредством замаскированных металлических тросиков. Наши строители помогали войскам в минировании позиций.

— Старайтесь, это вам пригодится! — подбадривал строителей полковник Яманов (ныне он генерал). — Сашенков, изучи их обращаться с минами так же бережно, как с любимыми девушками!

Капитан Сашенков, не улыбаясь, брал под козырек и с увлечением начинал инструктировать строителей, как обращаться с этим грозным оружием. Мы призывали наших людей учиться старательно. Знание минного дела весьма пригодилось, когда мы двинулись на запад.

* * *

Весь 1942 и начало 1943 года мы провели на дальних подступах к Москве. Возведем один рубеж, переходим на другой Работы было много.

Пусть простят меня читатели, но я хочу привести несколько цифр. Понимаю, что язык цифр сух и скучен и вовсе не украшает воспоминаний. Но без этого мне не обойтись: для нас, строителей, цифры значили очень много, за ними скрывался вдохновенный, самоотверженный [128] труд десятков тысяч людей, и мне, например, они врезались в память на всю жизнь.

За год только наше управление возвело десять оборонительных рубежей: вторая очередь Пензенского протяженностью 325 километров, Тульский дальний — 217 километров, Тульский обводной — 162 километра, Тульский городской — 47 километров, Рязанский — 125 километров, Скопино-Рязанский — 94 километра, Окский — 85 километров и Одинцовский — 82 километра. Общая протяженность переднего края рубежей составила свыше 1350 километров. Если бы вытянуть в линию выкопанные нами противотанковые рвы, они покрыли бы расстояние от Москвы до Симферополя.

На рубежах было оборудовано 426 батальонных районов и отдельных узлов обороны, на которых можно разместить свыше 140 полков. Сверх того для укрепления отдельных прифронтовых городов построено еще 20 таких районов и 90 километров противота»ковых рвов. Общая протяженность заграждений из колючей проволоки, спиральных сетей, ловушек составила почти 2000 километров. Построено 29500 замаскированных оборонительных сооружений из дерева, бетона и металла. Кроме того, на тульских рубежах созданы искусственные водные препятствия протяженностью 286 километров. Для этого нам пришлось соорудить 64 плотины и дамбы длиною от 25 до 300 метров каждая.

Руками наших строителей — мужчин и женщин — вынуто 7,5 миллиона кубических метров земли.

Мы, конечно, никогда бы не справились с таким объемом работ, если бы нам не помогал народ. Десятки тысяч рабочих, колхозников, домохозяек, студентов по зову партии шли на строительство рубежей, чтобы преградить путь ненавистному врагу. Так было не только у нас. Так было на всех фронтах. Это великий подвиг народа. [129]

Можно было бы привнести бесчисленное множество примеров самоотверженного труда строителей. Но назову лишь несколько цифр: в среднем по нашему управлению суточные нормы выполнялись на земляных работах на 126 процентов и на строительстве сооружений на 140 процентов, а в отдельные периоды эти цифры доходили соответственно до 180 и 280 процентов.

За трудовой героизм при возведении тульских рубежей сотни строителей были награждены орденами и медалями. Всех их не перечислить. Но не удержусь, чтобы не назвать некоторые имена. Среди людей, заслуживавших всенародный почет, оказались посланцы тульских заводов М. Г. Бунаков, П. Н. Кринин, В. В. Григорьев, И. П. Резников, В. К. Соколов, С. И. Семин, Е. Е. Алехно, Е. П. Пилипенко, А. Я. Якунина, М. Ф. Корнеева, Е. Г. Журима, М. С. Степкина, Л. С. Щербакова, домохозяйки Тулы и Калуги К. Я. Сидорова, А. Н. Карницкая, И. Ф. Зернова, М. А. Воробьева, колхозницы Е. С. Трофимова, М. А. Митина, Ю. А. Евтюхина, П. С. Акимова, М. П. Колотилина, А. М. Силаева и многие, многие другие.

Я горжусь тем, что в то тяжелое время мне посчастливилось работать с такими людьми, слитыми в многотысячный коллектив, у которого были общие цели и стремления, одна общая пламенная мечта — разгромить врага, отстоять нашу великую Советскую Родину. [130]

Вперед!

Нам разъяснили задачу. Пойдем на запад. Место нашей новой дислокации — Мценск.

— Но он еще занят немцами!.. — изумились мы.

— Ничего, — спокойно ответили нам. — К вашему приходу он станет нашим.

Я смотрю на Золотухина и других моих товарищей. Какой радостью сияют их глаза! Наступаем! Уверенно наступаем, и ничто уже не остановит нашу армию.

Да, многое изменилось за год, проведенный нами под Тулой. Сокрушительный удар нанесен по врагу на Волге и на Дону, удар, после которого ему уже не оправиться. Прорвана блокада Ленинграда. Освобождены Курск, Ростов, Краснодар, Луганск, ликвидирован демьянский плацдарм немцев. Наступление советских войск ширилось. Началось изгнание врага из пределов нашей Родины.

И мы, строители, должны внести свой вклад в это великое дело.

Нас поставили в известность: наше соединение временно передается в распоряжение фронтового командования. Задача строителей — вместе с войсками возводить полевые рубежи на позициях вторых эшелонов, чтобы армия всегда имела укрепленный тыл, который задержал бы врага, если бы ему в отдельных местах удалось вклиниться в нашу оборону.

Предупредили, что нам предстоит еще одно важное дело — участвовать в разминировании освобожденных от врага территорий. Войсковым саперам одним с этим не справиться: фашисты минируют все — поля, реки, предприятия, дома. Пока не будет устранена эта опасность — а население уже несет большие жертвы от [131] мин, — нельзя вести речь о восстановлении нормальной жизни на освобожденных землях.

Прощаемся с московскими товарищами. Генералы Григорий Григорьевич Соколов, Сергей Иванович Ширяев и Михаил Петрович Воробьев от всего сердца желают нам удачи. Тяжело расставаться. Соколов и Ширяев были для нас не только старшими начальниками, но и самыми чуткими друзьями. Они бывали у нас часто. На машинах, верхом на лошадях, пешком эти два генерала вместе с нами и «хозяином» наших рубежей Алексеем Александровичем Ямановым облазали каждый ров, каждый дот. Хвалили, ругали, если что не так, советовали, поправляли. Они знали в лицо всех наших офицеров и сотни бойцов. Соколов и Ширяев приняли самое горячее участие в аттестовании наших офицерских кадров, помогли правильно оценить людей. И в том, что у нас появились свои капитаны, майоры, подполковники и даже полковники, мы видим заботу этих «рабочих генералов», как их любовно называли строители.

У Соколова — пылкая, неунывающая душа. Прошагав за день десятки километров, он заходил в первую попавшуюся палатку или землянку, пристраивался поближе к самовару — туляки нас щедро снабдили ими — и заводил разговор с народом. Любил читать «Василия Теркина» — на память знал целые главы. С его легкой руки стихи Твардовского о простом, остроумном и веселом бойце прочно вошли в нашу самодеятельность, вызывая неизменный восторг строителей. Генерал позаботился и о том, чтобы сам автор чудесной поэмы побывал у нас.

Таким же неутомимым и жизнерадостным был генерал Ширяев. Никто бы не подумал, что этот человек болен тяжким недугом — туберкулезом легких. Когда мы узнали об этом, нас взяла оторопь: ведь мы часами таскали Сергея Ивановича по нашим окопам в любую погоду, порой по колено в воде. Стали было отговаривать его от таких походов, старались потеплее одеть, спрятать от дождя или снега. Генерал отмахивался: «Перестаньте, я здоров, а вот закончится война, с любым из вас в здоровье поспорю!» Болезнь не помешала этому железному человеку вынести все невзгоды войны. И тем тяжелее для нас было потерять его уже после победы. [132]

На дворе апрель. Сыплет снег вперемежку с дождем. Ветер бьет в лицо. Пустяки! Не такое видели! Строители спешат: фронт ждет!

Наши квартирьеры уже давно отправились в путь — готовить для нас пристанища на привалах.

Мы простились с тульскими и калужскими рабочими и колхозницами, со всеми, кто вместе с нами возводил рубежи. В поход отправляются лишь наши «основные кадры» — те, кто прошли дорогами Брянщины, Мордовии и Подмосковья. Нас все равно много — десятки тысяч. Стройными колоннами строители идут сквозь метель. Новый марш мы должны завершить в еще более сжатые сроки, провести его еще более организованно, чтобы каждая часть, каждое подразделение прибыли к месту назначения в полной боевой готовности.

Нас ждет фронт! И строители бодро и твердо шагают по дороге войны, на Мценск — Орел. Неважно, что эти города еще заняты врагом!

Впереди нас не стихают бои. Мы идем позади наступающих наших частей, возводя у них за спиной промежуточные рубежи, на которые они могли бы опереться. Подчас мы сливаемся с массой войск. Это бывает, когда штурмующие группы и передовые части натыкаются на организованную оборону врага или сдерживают противника, пытающегося перейти в наступление. Тогда нам приходится работать под огнем. Спешно создаем укрытия, где могли бы сосредоточиться наши войска, готовясь к решающему штурму.

Двигаясь из Тулы вдоль шоссе Москва — Харьков, мы вначале проходили по селениям, колхозники которых вместе с нами трудились на тульских рубежах. Это были деревни Солова, Новая Жизнь, Лапатково, Лукино, Свободный Серп, Красная Локна, Петровка, Горбачево. Нас встречали здесь с сердечным радушием. Если позволяло время, мы помогали колхозникам, вернее, колхозницам (мужчин в деревнях почти не осталось) восстанавливать хозяйство: ремонтировали производственные постройки и дома, чинили инвентарь. Хотелось по возможности отплатить людям за их бескорыстную помощь нам на строительстве рубежей.

Строители шли вперед бодро и уверенно, как и вся наша армия. Что ни говорите, а наступать, как бы ни было это трудно, всегда радостнее, чем отступать. [133]

На привалах формируем отряды минеров по 100–150 человек в каждом. Создаем их в основном из молодежи. Желающих попасть в них нет недостатка. Вначале хотели отобрать в отряды только мужчин. Но девушки заявили решительный протест. После многочисленных переговоров с Москвой получили разрешение принимать и женщин. Так у нас образовались и женские команды минеров. Пыл добровольцев не охладили и трагические картины, которые нам доводилось наблюдать по пути. В районе Плавска табун колхозных лошадей, напуганных вражеской бомбежкой, забежал на минное поле. Обезумевшие животные метались среди грохота и огня, пока почти все не погибли.

Наши инструкторы урывали каждый час для занятий. Учили осторожности. Сапер ошибается один раз в жизни! Опасность работы не пугала энтузиастов. Наши добровольцы остались минерами до конца войны, а многие из них, как А. Г. Гребешок, М. К. Рубацкий и другие, трудились на этом ответственном поприще и в послевоенные годы, очищая родную землю от зловещих «гостинцев», на которые так щедр был враг.

Чем ближе к Мценску, тем дольше становятся наши остановки. Иногда по неделям задерживаемся на одном месте. Строители возводят укрепления, минеры работают на минных полях. Враг заложил мины на огромном пространстве в три — четыре «этажа», перемежая противотанковые с противопехотными, прибегая к самым коварным «сюрпризам». Пядь за пядью приходится очищать землю. Можно сказать, что наши минеры проползли на коленях сотни километров, ощупывая своими руками каждый бугорок, каждый комок почвы.

Минеры гордились своим искусством и вели строгий счет выкорчеванным из земли страшным ящикам и банкам, отражая его в ежедневных сводках. Сотни обезвреженных мин значились на счету каждого минера.

Один из отрядов, двигавшихся на Мценском направлении, возглавлял смелый и изобретательный капитан Александр Тарханов. Он запрещал рядовым бойцам, особенно девушкам, «брать» сложные, а потому и наиболее опасные мины. Если попадалась такая мина, саперы должны были отмечать ее красным флажком. Обезвреживать ее имел право только сам Тарханов или кто-нибудь [134] из выделенных им командиров. Капитан говорил, что он «теряет аппетит», если в течение дня лично не извлечет парочку мудреных фугасов. Никто не смел его ослушаться. Никто, за исключением отчаянной Нади Русановой, которая своими нежными пальцами обезвреживала такие хитрые «сюрпризы», что и у бывалых минеров от страха шевелились волосы под ушанками.

Такое самовольство выводило капитана Тарханова из себя. При извлечении особо опасных мин, когда было очевидно, что мину можно уничтожить только подрывом, было обязательным правилом отрывать небольшую глубокую траншею, в которой укрывался минер, прежде чем дернуть веревку, привязанную к чеке запала. По этой траншее капитан безошибочно мог определить, кто из бойцов нарушил его приказ.

Зная это, Русанова, подорвав мину, немедленно закапывала траншею, «заметала следы».

Попалась она совершенно неожиданно. Приготовив все к взрыву трудноизвлекаемой мины, Надя залегла в траншее и потянула трос. И тут раздался грохот необычайной силы. За ним второй удар, третий, четвертый. Дрожала и стонала земля. А взрывы все следовали один за другим. Жесткие комья падали в траншею дождем. Оглушенная, засыпанная землей, девушка не смогла подняться. Дежурный по минному полю, видя необычный каскад взрывов, немедленно по телефону сообщил о «ЧП» в штаб отряда, а сам с оказавшимися поблизости товарищами бросился на помощь Наде. На мотоцикле прилетел Тарханов. Надю уже извлекли из-под земли, она лежала на ватнике бледная, неподвижная. Тарханов пощупал пульс Нади и приказал немедленно отправить пострадавшую в санчасть. Стал проверять, что случилось. В этот день к нам заехал генерал инженерных войск Борис Александрович Оливетский. Вслед за Тархановым он поспешил на место происшествия, осмотрел участок работ и был изумлен мастерством Русановой. Она сумела разомкнуть все связи огромной минной ловушки, но не смогла обнаружить детонирующих устройств между группами мин. Все же Надя, разъединив провода, предотвратила взрыв огромной силы, от которого могли бы погибнуть и сама, и минеры, работавшие поодаль. [135]

Отважная девушка быстро поправилась. Через два дня она вернулась в отряд. Капитан Тарханов заявил ей, что за нарушение приказа переводит ее на минный склад. Надя возмутилась, сказала, что будет жаловаться. Подала рапорт начальнику военно-полевого строительства, а потом написала жалобу и мне. Неудобно было отменять правильное решение ее непосредственного начальника, и я не стал этого делать. Русанова обратилась к генералу Оливетскому. Борис Александрович пожалел отважную девушку. Он попросил нас оставить Надю Русанову на любимом деле, но строго предупредил ее, чтобы впредь не допускала самовольства. Так и осталась Русанова минером. За отвагу и боевое мастерство она трижды награждалась орденами.

Такой же смелостью отличались наши минеры, в прошлом землекопы Ефросинья Пафнутьевна Пантюхина, получившая орден Трудового Красного Знамени за Тульский рубеж, москвички Екатерина Семеновна Борзунова и Анна Дмитриевна Басько и многие их подруги, прошедшие по дорогам войны до Берлина.

Западнее Курска, в полосе действий Центрального и Воронежского фронтов, образовался выступ, глубоко вдававшийся в расположение войск противника и разобщавший немецко-фашистские группировки, которые находились в районах Орла и Харькова. Гитлеровское командование всеми силами стремилось ликвидировать выступ, отводя решению этой задачи важное место в своих планах на лето 1943 года. Гитлеровцы еще тешили себя мечтой повернуть ход войны в свою пользу.

Для советских войск Курский выступ приобрел также исключительно важное оперативно-стратегическое значение, так как он обеспечивал им исходные позиции для нового мощного наступления.

Стратегический план и направление главных ударов гитлеровских войск своевременно были вскрыты советским командованием. Общие задачи нашей армии состояли в том, чтобы закрепить и развивать успехи, достигнутые в результате зимних боев, упорной обороной обескровить противника, а затем нанести ему сокрушающий удар.

Войска Центрального и Брянского фронтов, которым было придано наше управление оборонительного строительства, получили задачу заблаговременно укрепить [136] свои позиции, чтобы встретить врага на заранее подготовленных рубежах. Нам было приказано построить мощный рубеж на Курском выступе и ряд промежуточных рубежей от Черни до Курска. С большим удовлетворением мы восприняли этот приказ, хотя и понимали, сколько труда будет нам стоить его выполнение.

Не хватало людей. Если раньше к нам на выручку приходили десятки тысяч добровольных помощников из местного населения, то теперь на это было трудно рассчитывать. Мы шли по районам, опустошенным врагом. Тысячи людей фашисты перед своим отступлением угнали на запад в рабство. Обезлюдели села и города. После, когда наши войска освободили Орел, мы увидели на его улицах оставшиеся после фашистов плакаты:

«Объявление германского главнокомандования.

В среду, 28 июля 1943 года, с 12 до 16 часов все родившиеся с 1918 до 1929 года женщины, проживающие в городе Орле, должны явиться в соответствующие полицейские участки для отправки из города Орла. Освобождаются от явки те женщины, которые или сами, или коих мужья работают в германских войсковых частях, кроме того, женщины, которые имеют четверо или более собственных детей в возрасте менее 10 лет. С собой необходимо взять детей, родителей и остальных членов семьи, продукты на несколько дней и самые необходимые вещи, которые самим придется нести.

Женщины, уклоняющиеся от явки, будут задержаны.

Военный комендант г. Орла генерал-майор Гоман».

Мы читали это, и перед нашим мысленным взором вставала жуткая картина. Подгоняемые штыками и прикладами толпы людей идут по избитой дороге. Женщины с детьми, подростки, старики. Их угоняют из родных мест на голод, страдания, на нечеловеческий труд, на поругание. Угрозы, страх и смерть сопутствуют им. Всюду висят объявления: «Кто будет нарушать приказы германского командования, будет казнен!», «Кто будет помогать партизанам, безразлично мужчина или женщина, будет повешен!»

Расстрелами и виселицами насаждали фашисты свой «новый порядок». Под страхом смерти требовали выдавать партизан, коммунистов, красноармейцев. Но проходили дни, недели, а доносчиков не было. Оккупанты приходили [137] в ярость, грозили, увещевали. Моральным растлением, дикой тупостью и жестокостью веяло от их угроз и посулов. В селах мы находили расклеенный на видном месте документ, датированный еще 12 сентября 1941 года:

«Объявление германского главнокомандующего к оккупированному населению!

Возобновление порядка и ваш мирный труд саботируется преступной деятельностью, направленной против германских войск. Вы должны помогать германским войскам против банд. Для этого командование готово не только оказывать вам всемерную поддержку, но и вознаградить вас за ваше содействие и искоренение большевизма. В зависимости от рода оказанных услуг вознаграждение за них может быть не только денежным, но и продуктами, как-то: хлебом, сахаром, мукой, спиртом и табаком.

Германское командование не намерено в дальнейшем терпеть подобные преступные деяния, производимые иногда с вашего ведома, а иногда даже с вашей поддержкой. Поэтому с 16 сентября с. г. вступают в силу нижеследующие усиленные постановления:

1) кто укроет у себя красноармейца или партизана, или снабдит его продуктами, или чем-либо ему поможет, тот карается смертной казнью через повешение. Это постановление имеет силу также и для женщин;

2) в случае если будет произведено нападение или взрыв, или иное повреждение каких-либо сооружений германских войск, то виновные начиная с 16/IX 1941 г. будут в назидание другим повешены на месте преступления. В случае если виновных не удастся немедленно обнаружить, то из населения будут взяты заложники. Заложников этих повесят, если в течение 24 часов не удастся захватить виновных. Если преступное деяние повторится на том же месте или вблизи него, то будет взято и повешено двойное число заложников».

Ни угрозами, ни казнями не удалось фашистам сломить советских людей. Гремели взрывы в городах, загорались здания гитлеровских учреждений, партизанские пули настигали врага повсюду. Пылала земля под ногами оккупантов.

Меня вызвали в только что освобожденный Карачев, где расположился штаб одной из наших армий. К городу [138] мы подъехали ночью. Я хорошо помнил этот старый уютный городок. Но где же он? Ведь давно уже должны были подъехать к нему. Неужели сбились с дороги? Выходим из машины, осматриваем местность, насколько позволяет темнота. Двигаемся дальше. Начало светать. И тогда мы увидели развалины. От города ничего не осталось. На окраине виднеются несколько убогих домиков. А кругом, насколько охватывает глаз, лишь груды щебня, поросшие буйным бурьяном. Теперь стало понятно, почему ночью мы долго не могли обнаружить города. Его не было, от него осталось лишь «географическое понятие». Штаб мы разыскали в лесу. Покончив с делами, на обратном пути снова заглянули в бывший город. Из подвалов и погребов, ставших теперь единственным жильем для горожан, показались старухи и дети. Исхудавшие, оборванные, грязные — выходцы с того света. Разговорились. И услышали страшную историю.

В домике на окраине жила семья советского офицера: престарелая мать, жена, двое мальчишек и племянница-десятиклассница. Не успели они до прихода немцев выехать из города. Немецкие офицеры приметили красивую молодую женщину, стали наведываться к ней, но она решительно отвергала все их домогания. Слух о неприступной красавице дошел до начальства. И однажды в сопровождении своей свиты в домик на окраине заявился сам оберштурмфюрер. Ни лесть, ни угрозы не подействовали. Тогда высокопоставленный негодяй сбросил маску. При угодливой помощи своих подчиненных он надругался над женщиной. Остальные офицеры за стенкой на глазах у старухи и детей изнасиловали несовершеннолетнюю школьницу. На другой день визит оберштурмфюрера повторился. Фашист считал, что обесчещенная женщина уже не будет противиться. Вся семья забилась в угол, истерзанная девочка лежала в горячке. Не обращая на них внимания, фашист подошел к молодой женщине, властно положил ей на плечо руку:

— Надеюсь, ты теперь поумнела?

— Да, поумнела.

Женщина стояла у плиты. Молниеносным движением схватила чугунок, выплеснула кипяток в ухмыляющуюся морду гитлеровца. Тот дико заорал, кинулся к двери, споткнулся о порог и растянулся в сенях. Автоматчик, стоявший за дверью, влетел в комнату, выпустил наугад [139] несколько очередей, затем поднял своего начальника и повел прочь. Молодая женщина судорожно перецеловала детишек и ринулась в ночь. Больше ее никто не видел. Полуживую девочку забрали утром на допрос. Оттуда она не вернулась.

Мы слушали ослепшую от горя старушку, смотрели на угрюмых, не по годам повзрослевших мальчишек-сирот, и сердце обливалось кровью. Ничего мы не могли сказать им в утешение, кроме того, что сил не пожалеем и отомстим врагу. За все отплатим сторицей.

Гневом горели глаза людей, видя, что натворили фашисты на нашей земле.

Минеры и саперы, расчищавшие проходы советским войскам, оставляли за собой колышки с кусочками фанеры, на которых было выведено: «Вперед на запад, на разгром врага!», «Смерть проклятому фашизму!»

Кругом сожженные, опустевшие селения. На помощь местного населения мы не надеялись. Но к нам все-таки приходят рабочие и колхозники. Сначала их единицы. А потом заявились четырьмя колоннами по 2000 человек в каждой. Коммунисты Курской и Орловской областей призвали население помочь фронту. Прибывают рабочие и колхозники из других областей. Пополнение нас очень обрадовало. Это была помощь от всего сердца, и ее нельзя было не ценить.

Чтобы справиться с огромным объемом работ, мы чаще, чем обычно, прибегаем к взрывчатке, минированию, шире используем естественные препятствия — болота, реки, овраги.

Не стихали воздушные бои. Сотни бомбардировщиков и штурмовиков бросал враг против наших войск. Советские истребители геройски вступали в схватки. Все же врагу часто удавалось бомбить наши позиции. Чтобы сохранить жизнь людям, необходимо было как можно быстрее укрыть войска. Вместе с саперами мы строили убежища, блиндажи. Одновременно не прекращалось строительство рубежей. Весь Курский выступ покрылся сплошной сетью траншей и окопов. Рыть приходилось под обстрелом и почти без всякой техники: она немедленно уничтожалась вражеским огнем. Для нас это, пожалуй, было самое тяжелое испытание за всю войну. Политработники, коммунисты разъясняли строителям [140] важность задачи, вдохновляли людей на трудовой героизм, увлекали их личным примером.

В одной из листовок, выпущенной Политуправлением фронта, говорилось:

«Боевой устав пехоты учит, что наступательный бой является основным видом боевых действий Красной Армии. Но наряду с этим устав считает и оборону нормальным видом боя. Для того, чтобы оборона, как этого требует устав, была упорной и активной, способной противостоять массовым атакам танков, артиллерии и авиации, к которым сейчас особенно часто прибегает враг, нашим саперным частям необходимо овладеть искусством фортификационных работ, изучать опыт лучших военных строителей и передовиков саперного дела. В листовке мы рассказываем об опыте большого саперного соединения, добившегося высокой производительности в работе».

Далее в листовке говорилось о нас. Действительно, нам было чем гордиться. Каждый наш строитель на Курской дуге в течение дня отрывал в среднем 58 погонных метров траншей при норме от 6 до 10,5 метра. А многие наши товарищи — Бурый, Цыбульский, Азимгулов, Рыбалко, Ушаков и другие отрывали за день от 90 до 120 погонных метров.

Как достигали таких результатов строители? Горя стремлением разгромить ненавистного врага, наши люди не жалели сил и проявляли неиссякаемую инициативу. Землекопы Ушаков и Носов предложили разрабатывать траншею «в забой». Они тщательно продумали свой метод. Сначала по всей длине трассы снимался растительный слой почвы, при этом дерн укладывался на отведенные для этого места справа и слева от траншеи: он пригодится для маскировки и для уплотнения бруствера. После этого землекоп отрывает колодец глубиной в заданный профиль траншеи и начинает продвигаться вперед, причем все время находится на дне готового забоя, скрытый от пуль и осколков. Копали землю Ушаков и Носов тоже по-новому. Они снимали ее слоями, выбрасывая по две лопаты то влево, то вправо. Большая ценность такого способа заключалась в том, что он давал возможность работающему все время находиться в укрытии, а это особенно было важно на Курской дуге, где нам почти всегда приходилось работать под обстрелом. [141]

Землекопы Азимгулов и Наумов предложили другой способ. Они и их последователи разрабатывали траншею послойно, горизонтальными рядами, проходя всю ее длину четыре раза, при этом землю откидывали только в сторону противника.

Труд этих мастеров восхищал всех. Работали они ритмично, расчетливо. Можно проверять по часам: 30 взмахов лопатой в минуту. После каждых 20–30 взмахов — передышка на 10–20 секунд. После 50 минут работы — десятиминутный отдых. Такой порядок снижает утомляемость и позволяет сохранять постоянный темп.

Общеизвестно правило: успех в труде во многом зависит от инструмента. Опыт наших передовиков Цыбульского, Бурого, Азимгулова, Ушакова (я мог бы привести сотни славных фамилий) доказал, что рыть траншеи лучше двумя лопатами — штыковой и совковой (подборочной). По их предложению изготовили новые штыковые лопаты увеличенного размера и выпуклой формы (штык-совок). Такая лопата удобна тем, что с нее не ссыпается земля, и инструмент можно сделать легче, так как выпуклая форма лопаты позволяет увеличить ее прочность, а следовательно, снизить вес. Черенки лопат тщательно полировались и делались сменными: каждый землекоп мог их выбрать по своей руке. Отбивка и заточка инструмента производилась на месте.

* * *

В короткий срок наши строители на Курской дуге выполнили огромный объем земляных работ. Товарищи попытались подсчитать, сколько нами вынуто грунта. Цифры получились удивительные. Если бы собрать всю землю, которую переместили наши землекопы, то получился бы сплошной вал высотой в 35 метров и протяжением в 400 километров.

Прибавьте к тому, что работать приходилось под огнем, а иногда и самим браться за винтовки, чтобы отстоять только что выстроенный рубеж.

Один из наших батальонов получил приказ за одну ночь возвести боевой рубеж за спиной только что пришедшего передового охранения пехотной части. Немецкая разведка, как видно, пронюхала, что силы нашего [142] передового охранения незначительны. Ночью фашисты бросили на этом участке в атаку роту своей пехоты. Заслышав перестрелку, строители, схватив винтовки, кинулись на помощь пехотинцам. Под командованием наших офицеров Владимира Филипповича Седова, Владимира Максимовича Дунько и Александра Ивановича Смирнова строители вместе с бойцами передового охранения отразили вражескую вылазку, а затем сами поднялись в атаку. Фашисты, отстреливаясь, отходили к лесу. Наши бойцы прижали их к болоту. Перестрелка длилась долго. Седов приказал двум академстроевцам — Бугаеву и Недосекину — разведать подступы к болоту. Друзья подползли вплотную к врагу. В это время гитлеровцы заметили их. Бугаев был ранен. Тогда он встал во весь рост и пошел на врага. Часто смотришь в кино и не веришь: смертельно раненный человек идет вперед. Но так бывало очень часто. Комсомолец Бугаев, сжимая автомат, шел и шел навстречу выстрелам. Не выдержали строители. Все, как один, ринулись вперед, пулей и штыком обрушились на гитлеровцев и ни одного из них не выпустили живым. Товарищи подхватили на руки Ваню Бугаева. Он был мертв.

Наши части, готовясь к отражению атак противника, одновременно вели подготовку к наступлению. Всесторонне изучалась вражеская оборона. Немцы много сил потратили на инженерное оборудование своего орловского плацдарма. Оборонительные рубежи против левого крыла Западного и Брянского фронтов они строили с августа 1942 года, а против Центрального фронта — с марта 1943 года. Им удалось создать глубокоэшелонированную, хорошо развитую оборону: мощные полосы из нескольких траншей, опорные пункты и узлы сопротивления. В глубине обороны имелись промежуточные и тыловые полосы, растянувшиеся главным образом по западным берегам многочисленных рек. Крупные населенные пункты, а также узлы шоссейных и железных дорог были превращены в узлы сопротивления. Особенно сильно были укреплены города — Орел (опора всего плацдарма), Болхов, Мценск, Кромы, Хотынец.

Таким образом, советским войскам, готовившимся наступать на орловском направлении, предстояло преодолеть несколько хорошо подготовленных и глубокоэшелонированных оборонительных полос противника. Прежде [143] чем штурмовать их, советские войска спешили оборудовать мощные оборонительные линии, на которых можно было бы производить накапливание сил для наступления, а при развитии боевых действий держать позади наступающих войск жесткую оборону, чтобы никакая неожиданность не застала врасплох.

С этой целью военными строителями был сооружен ряд промежуточных рубежей. Плавский рубеж проходил под городом Плавском и по реке Плава. Он хорошо прикрывался лесом, но дальше больших лесов не было. На таких участках наша оборона опиралась на господствующие высоты и реки. Рубеж между селениями Кондыревка и Поповка господствовал над местностью, и это было его большим преимуществом. Перед ним тянулась небольшая речушка с топкой поймой, которую строители удачно разжижили и превратили в противотанковое препятствие. Следующий рубеж мы возвели под Чернью. Он имел важное тактическое значение, так как прикрывал узел дорог, ведущих от Белева и Липец.

Едва мы успели справиться с этим заданием, как нашему управлению оборонительного строительства, вошедшему в резерв Главного командования, приказали построить новые рубежи на участках Центрального и Брянского фронтов в направлении Болхова, Мценска, Орла, Понырей, Ольховатки и Дмитровска-Орловского. Справа от нас, на участках Брянского и Западного фронтов, развернулись другие управления оборонительного строительства. Моим соседом на фланге снова был Илья Ефимович Прусс.

В течение трех месяцев строители совместно с войсками провели громадную работу по инженерному оборудованию плацдарма. Создана глубокоэшелонированная система обороны, обеспечившая скрытное расположение обороняющихся войск и дающая возможность широко маневрировать силами и средствами на поле боя. Особое внимание было обращено на тщательную организацию противотанковой обороны. Строители работали под яростными бомбежками и обстрелами. Но все невзгоды забывались, когда войска, принимая готовые полосы, хвалили нашу работу. Много значит для солдата в бою хорошая траншея. Если хорошо укреплены ее стены и брустверы, не страшны бойцу ни огонь, ни танки. [144]

С утра 5 июля одновременно на орловско-курском и белгородско-курском направлениях развернулись ожесточенные бои.

В северной части плацдарма, где оборону держали войска Центрального фронта под командованием генерала Рокоссовского, противник наступал вдоль железной и шоссейной дорог, ведущих от Орла к Курску, в полосе шириной до 50 километров. В голове атакующих группировок двигались тяжелые танки «тигры», поддерживаемые огнем тяжелых самоходных орудий — «фердинандов», за ними следовали средние танки и бронетранспортеры с пехотой.

Стальной лавине кое-где удалось вклиниться в нашу оборону. Но массированный огонь советской артиллерии и танков вскоре остановил врага. Только за первые два дня наступления севернее Курска противник потерял более 25 тысяч солдат и офицеров, 210 танков и 219 самолетов.

6 июля войска Центрального фронта нанесли по группировке противника внезапный и сильный контрудар, который причинил ей огромный урон. Стойкая оборона наших войск на заранее подготовленных рубежах, хорошо организованные контратаки и контрудары по вклинившемуся противнику решили исход сражения.

Немецко-фашистское командование вынуждено было резко сократить фронт активных боевых действий, а затем и совсем прекратить наступление. Понеся неисчислимые потери, враг с 10 июля перешел к обороне.

Во время этих кровопролитных боев военные строители продолжали трудиться на рубежах. Случалось, что вражеские танки прорывались к месту работ. Командование принимало все меры, чтобы вывести строителей из-под удара, но не всегда это удавалось. Иногда наши люди, отложив лопаты и топоры, брались за винтовки и вместе с пехотинцами включались в бой. Здесь, под огнем, еще более крепла дружба между строителями и воинами стрелковых и артиллерийских частей.

Мы были очевидцами беспримерной доблести советских солдат. В бою у села Никольского в траншеях, вырытых нами, прославилось отделение противотанковых ружей сержанта Г. С. Кагамлыка. Горстка храбрецов вступила в единоборство с несколькими танками. Сержант Кагамлык, как стало потом известно, написал [145] кровью на своем комсомольском билете: «Умру, но не отступлю ни шагу назад». Он и его товарищи сдержали слово. Враг не прошел через рубеж, на котором дрались молодые ленинцы.

В районе Ольховатки наши строители оборудовали позиции для артиллерийской части. Потрудились на славу: создали прочные укрытия для расчетов, позаботились о хорошей маскировке огневых позиций. Но выкатывая орудия для стрельбы по врагу, артиллеристы невольно нарушали маскировку, в разгаре боя им было вообще не до нее. Военные строители взяли это на себя. Поправляли они маскировку не только в моменты затишья, но и в разгар артиллерийских дуэлей, находясь все время вместе с расчетами орудий.

Это был ответственный участок на направлении к Понырям, куда рвались фашистские танки. Позиции артиллеристов все время находились под вражеским огнем. Но опасность не заставила военных строителей оставить позиции. Среди грохота разрывов они восстанавливали разрушенные сооружения. Работали спокойно и споро. Здесь были наши лучшие производственники — Михаил Андреевич Давыдов, Григорий Леонтьевич Логунов, Иван Арсентьевич Казадаев, Виктор Яковлевич Молоков, Василий Иванович Сбойчиков, Трофим Андреевич Таранов, Семен Матвеевич Седов, Василий Максимович Тимошин, Василий Николаевич Илюхин. Я привел только нашумевшие в то время и запомнившиеся мне фамилии, но смельчаков было намного больше. Строители стали своими людьми на батареях, ходили даже в разведку вместе с артиллеристами, благо, что командиры не препятствовали этому желанию.

После очередного огневого налета наступила подозрительная тишина. Нужно было определить, где враг и что он замышляет. Пойти в разведку вызвались строители офицеры Фоменков, Лыкин и лихой наш сержант Чибисенко. Поползли они в желтеющей ржи и в сумерках напоролись на фашистского пулеметчика. Не растерялись наши храбрецы, втроем набросились на рыжего дюжего немца, заткнули ему рот платком, связали и ползком потащили к своему переднему краю. Наконец они услышали:

— Кто идет?

— Свои! — ответили разведчики, поднимаясь с земли. [146]

— Лежать! — скомандовал выплывший из темноты боец с автоматом. — Ползите к траншее!

В траншее было по колено воды. Автоматчик дал очередь в воздух. Услышав сигнал, пришел лейтенант. Узнав, в чем дело, он извинился перед разведчиками и вывел их на дорогу. «Язык», которого доставили наши товарищи, оказался очень ценным. Этот случай еще более сблизил артиллеристов со строителями.

* * *

Начался новый этап великой битвы. Войска пяти советских фронтов перешли в наступление. Враг упорно сопротивлялся, но вынужден был оставлять позицию за позицией. Строители двигались вслед за штурмующими частями.

5 августа наши войска после упорных боев освободили город Орел. В тот же день был взят Белгород. В честь этой блестящей победы в Москве прогремел первый за всю войну орудийный салют.

Наши строители направились в очищенный от врага Мценск, когда-то красивый, зеленый городок на извилистой Зуше. Сейчас он в развалинах. От кирпичных зданий остались лишь закопченные коробки. Квартирьеры штаба во главе с Еленой Борисовной Буевич подготовили нам помещения. Неважно, что они оказались без окон и дверей. Работящие руки строителей быстро смастерили защиту от ветра.

Первое, о чем заботились наши хозяйственники, — дать людям помыться. Поэтому в состав квартирьерской службы у нас всегда входили «банные подразделения». Они выбирали участок поближе к воде, сооружали там легкую постройку, где устанавливались котлы и бочки, которые мы возили с собой. Здесь же отгораживалась раздевалка. Первыми пользовались баней женщины — это стало обязательной рыцарской традицией в каждом нашем подразделении.

В работе по оборудованию бань принимали участие все, и потому они возникали мгновенно. Нам часто завидовали шедшие с нами строевые части, их бойцы и командиры охотно шли к нам на поклон. Отказа, конечно, никогда не было. Кто был на войне, знает, что значит помыться после тяжелого похода. Солдатскую баньку вдохновенно воспел Александр Твардовский в «Василии Теркине», воспел со всем знанием походного быта. [147]

Зачинателями и энтузиастами банного дела была у нас чета Тутаевых — люди уже преклонного возраста, но с удивительно молодой и ласковой душой. Оба они поехали из Москвы добровольцами, работали первое время землекопами, но посмотрели, как мы мучаемся без бань, и только тогда признались, что они специалисты этого дела, чуть ли не всю жизнь проработали в банно-прачечном тресте. И сразу стали самыми нужными и уважаемыми людьми. Это по их инициативе были организованы помывочные пункты и прачечные, которые у нас развертывались на первом же большом привале. Глядишь, колонна лишь приближается к месту ночлега, а на окраине разрушенного села уже дымит наша банька, и есть в ней и горячая и холодная вода, и нарезанное аккуратными кусочками мыло, и чистые маленькие полотенца. Честное слово, от одного этого вида усталость снимает как рукой.

Бывший слесарь Илья Иванович Тутаев за годы Советской власти вырос в крупного партийного работника, но на войну пошел рядовым строителем. Это был скромный, самоотверженный человек. И увидя, что как «хозяин бани» он может принести пользу товарищам, без колебаний взвалил на себя тяжелую ношу и работу свою выполнял выше всяких похвал. Его жена Мария Кузьминична, или, как ее все звали, «Кузьмовна», в прошлом прачка, блестяще знала свое дело и трудилась, пожалуй, еще более самозабвенно, чем «дядя Илюша». Это была изумительная супружеская пара. Изголодавшиеся по семейному уюту строители тянулись к землянке или каморке, где останавливались Тутаевы, чтобы после баньки выпить горячего чайку с вареньем, полакомиться солеными грибочками. Несмотря на хлопотливую свою работу Мария Кузьминична умудрялась набрать грибов и ягод, а кулинар она была первостатейный.

Любили чету Тутаевых все, и все знали их. Не один банно-прачечный отряд военнополевых строительств прошел у них выучку, и уж так повелось, что почти везде эти отряды возглавлялись такими же пожилыми людьми, которые отдавали делу весь свой жизненный опыт и сердечную теплоту.

Передвигались банно-прачечные отряды на автомашинах, которые им предоставлялись в первую очередь, и это облегчало труд наших пожилых товарищей, которым [148] не приходилось мерять дороги войны пешим шагом. Так до самого окончания войны любимые всеми нами Тутаевы, Прохоровы, Зазнобины отвечали за санитарную обработку тысяч людей. В значительной степени благодаря их стараниям мы не знали ни одного случая сыпного тифа. А ведь нам часто приходилось занимать завшивленные гитлеровцами помещения. В противогазах и комбинезонах наши санотрядники очищали эти грязные логова от заразы и наводили должный санитарный порядок. Тучи вшей и блох были постоянными спутниками фашистского воинства, в то время как миллионы советских людей, участвовавших в войне, могут подтвердить, что ничего подобного не было в нашей армии.

После победы Мария Кузьминична и Илья Иванович возвратились в Москву на свое старое дело. Огромную, неистощимую любовь к людям пронесли коммунисты Тутаевы через всю свою жизнь.

Я не ошибусь, если скажу, что такие товарищи, как Тутаевы, это люди уже с коммунистическим сознанием, люди морально шагнувшие в коммунизм. Наша партия воспитала тысячи и тысячи замечательных коммунистов, настоящих больших людей, хотя часто эти люди и не занимали высоких постов. Такие коммунисты, в большинстве люди в летах, возглавили у нас и наиболее важные звенья общественного питания. Получилось как-то само собой, что именно к пожилым перешла забота о самых насущных нуждах военных строителей — о чистоте, питании, обуви.

Среди наших московских товарищей оказалась группа пожилых добровольцев — больших специалистов пищевой промышленности. В прошлом они были строителями, но, когда вступили в строй созданные их руками пищевые предприятия, переквалифицировались в поваров, кондитеров, хлебопеков. С душой они принялись за свое хлопотливое, трудное и очень важное на фронте дело. Не забудутся строителями наши «начпиты», как серьезно и громко прозвал народ заведующих пунктами питания. С благодарностью мы вспоминаем А. Д. Журавлева, Е. К. Полякову, Б. А. Антонова, К. Н. Семенову, К. Д. Кузнецову, Г. Д. Шальнева, А. И. Лебедева и многих других товарищей, которые не только организовали походные кухни и столовые, но и обучили многих людей сложному и щекотливому поварскому делу. [149]

На Брянском фронте, в первые месяцы войны, пункты питания обычно размещались под открытым небом или в шалашах. Наспех сколачивали высокие столы, за которыми обедали стоя. Начпиты не могли смириться с этим: куда это годится — заставлять уставшего на работе человека и во время обеда стоять? У столов появились скамьи. Потом, когда мы несколько разбогатели, на столах появились клеенки и даже скатерти. Против такого «излишества» не протестовали даже наши скупые начфины.

Между пунктами питания не прекращалось гласное и негласное соревнование. Ревниво следили начпиты за успехами друг друга, отставать никто не хотел. И сколько добрых начинаний породило это благородное соперничество! Пусть простые были они, но как согревали души строителей!

Дмитрий Михайлович Антонов первым из начпитов затеял изготовление кваса. На столах он поставил аккуратные самодельные корзиночки с надписью: «Товарищи, экономьте хлеб. Хлебные остатки кладите сюда. Мы из них приготовим хороший квас». И в столовой появились графины с великолепным домашним квасом.

Врач Елена Борисовна Морковникова и политработник Иван Емельянович Горячев, уделявшие постоянное внимание организации питания, ввели в рацион строителей хвойный напиток. Графины с настоем сосновой хвои стояли на всех столах, и плакат в столовой гласил, что это «освежающий напиток с большим содержанием витаминов». Строители постепенно вошли во вкус и пили настой с удовольствием. Все мы были приятно удивлены, когда во всей нашей армии хвойный напиток был введен в обязательный рацион как надежное средство предупреждения цинготных заболеваний. В любое дело может быть внесено творческое начало, если человек любит свой труд и думает о других.

Я уже говорил, что среди наших строителей было немало пожилых, подчас со слабым здоровьем. Патриотический порыв побудил их отправиться на фронт, и они трудились изо всех сил, никогда не жалуясь на трудности. Но мы обязаны были заботиться о них. И на одном из собраний кто-то из политработников высказал мысль, что не мешало бы для людей со слабым здоровьем наладить диетическое питание. Начпиты воспротивились. [150]

Понятно, в полевых условиях трудно на плохо оборудованных пунктах питания «держать два стола». Столько хлопот прибавится. Мой заместитель по политической части Михаил Алексеевич Золотухин собрал начпитов отдельно. Выслушал их доводы и бесстрастным голосом подвел итог:

— Итак, товарищи, нам остается объявить больным строителям, чтобы на нашу помощь не надеялись. Просто и ясно...

Заволновались, зашумели начпиты.

— Действительно, что-то не так у нас выходит! — заявил Александр Иванович Лебедев. — Брякнули мы такое сгоряча. А ведь если подумать хорошенько, вроде измены товариществу получается...

— Давайте дело обсуждать! — потребовали сразу несколько голосов.

Обсуждали долго, подробно, во всех тонкостях. На другой день диетические столы появились во многих столовых. Меню их, конечно, было незатейливым. Но главное было во внимании к людям. А внимание, чуткость подчас действуют лучше любого лечения. Больных у нас становилось все меньше.

Григорий Дмитриевич Шальнев прослышал, что при желудочных болезнях помогает березовый гриб-чага. Стал собирать этот гриб и приготовлять из него настой, который быстро пошел в ход. Слава о нем распространилась по всем подразделениям. Наши врачи забеспокоились, запросили консультацию у московских медиков, Те смогли ответить только одно: чага совершенно безвредна, а в литературе имеются указания, что она приносит пользу при желудочных заболеваниях. Не то свойства этого гриба, не то авторитет московских ученых сыграли роль, но многие из наших желудочников стали лучше себя чувствовать. И теперь, когда я вижу в аптеках чагу среди прочих лекарственных растений, я невольно улыбаюсь ей, как старой знакомой.

В жаркие дни боев и походов мы часто не имели возможности развернуть кухни. Тогда строителей нужно было обеспечить сухим пайком. Это не так просто. Наши продовольственники Саркис Иванович Джндоян и Ефим Маркович Цимельзон разработали индивидуальную тару для продуктов: мешочки для сахара и крупы, корзиночки для хлеба или сухарей, долбленые из дерева и покрытые [151] лаком коробочки для масла. В такой упаковке продукты дольше сохранялись, и их удобно было нести в вещевых мешках.

Да, много хлопот было нашим хозяйственникам. Я уже говорил о трудностях с обувью. Ее было мало, она быстро выходила из строя. Починка обуви превратилась в большую проблему. К счастью, у нас оказалось несколько сапожников. К ним подсадили учеников. Мужчины неохотно шли на это дело. Выручили женщины — их уговорить было легче. Так появились у нас кадры обувщиков. В подразделениях были избраны общественные инспектора, определявшие сроки починки. Сапожники Федор Васильевич Матвеев, Анастасия Петровна Жильцова, Михаил Сергеевич Харламов, Галина Прокофьевна Харитонова и другие пользовались большим почетом: все понимали, что труд их крайне необходим.

Прибыв в Мценск, люди помылись в наших походных банях, поужинали и улеглись отдыхать. В нашем штабе тоже воцарилась тишина. Мы обычно селились вместе — я, Михаил Алексеевич Золотухин, Михаил Павлович Кан, начальник спецсвязи Константин Александрович Лобус и начальник нашей штабной разведки Георгий Михайлович Лыкин. Так было и теперь. Осмотрев размещение людей, познакомившись с организацией караульной службы, поговорив с народом, мы пораньше улеглись спать, чтобы встать на рассвете.

Ночью мы все пятеро почти одновременно проснулись от какой-то возни и писка. Я зажег карманный фонарь и вскочил в ужасе. На столе над остатками нашего ужина шевелился огромный клубок крыс. Омерзительные твари сновали по полу, по табуреткам, прыгали по полкам. Крысы лезли друг на друга, дрались, в комнате не смолкал многоголосый писк. Мои товарищи также включили фонари. Свет не произвел На крыс никакого действия. Георгий Михайлович достал из-под подушки «ТТ» и выстрелил в пол. На мгновение крысы стихли, но бежать и не подумали. Мы стали швырять в них, что попадалось под руку. Кое-как разогнали отвратительное стадо, но чувствовали, что ненадолго. Быстро одевшись, мы вышли на улицу. Перед домами кучками собирались строители. Оказывается, везде, во всех помещениях, крыс было видимо-невидимо. Мы кинулись спасать наши продовольственные и вещевые склады, кухни, пункты [152] медицинской помощи, груженые автомашины и повозки. Люди били крыс палками, поливали водой. Всю ночь шла борьба с этим страшным нашествием. Оно дорого нам досталось. Твари прогрызли мешки с мукой и сахаром, почти целиком уничтожили запасы хлеба. Склады наши пришлось очищать, продукты сортировать, дезинфицировать и укладывать в новую тару.

Больше всего, конечно, переживали наши женщины. Они боялись зайти в помещения, вздрагивали и вскрикивали от малейшего шороха. Наш отважный минер Надя Русанова отказалась разминировать берег Зуши, так как по нему тоже сновали крысы: они питались человеческими трупами, в которых после хозяйничания гитлеровцев недостатка не было.

Мы ломали голову, как выйти из положения. Выход был найден Еленой Борисовной Буевич, которая предложила «кликнуть клич тульским кошкам». По дорогам полетели гонцы с призывом к военным строителям, идущим в Мценск, захватывать с собой побольше кошек из попутных сел и деревень. Колхозники охотно дарили нам своих кошек, да и беспризорных животных было достаточно в разграбленных и сожженных фашистами селениях. К вечеру наши квартирьеры доставили целую машину кошек. Вначале четвероногие гости растерялись от одного вида такого множества крыс и испуганно жались к ногам людей. Но постепенно осмелели, и в помещениях, во дворах, на улицах разгорелась довольно шумная битва. На первых порах крысы нередко сами вступали в атаку. Однако наши четвероногие спасители оказались сильнее. Скоро в поселке, где мы остановились, крыс не осталось. Все облегченно вздохнули. А женщины просто ликовали.

«Кошачьи отряды» прижились у нас и кочевали с нами до самого Смоленска.

* * *

Войска наши гнали врага. Мы продвигались следом за ними. Перестраивали оставленные противником рубежи, поворачивали их фронтом на запад. Нередко эта работа проводилась недалеко от переднего края, а то и на самом переднем крае под яростным вражеским огнем.

Одновременно с работой на рубежах строители, чем могли, помогали местному населению. На нашем пути [153] были сожженные деревни. Казалось чудом, что среди развалин и пепелищ еще уцелели люди. Оборванные, изможденные, они в слезах кидаются к нам, обнимают, целуют. Строители усаживают их, развязывают свои вещевые мешки, кормят изголодавшихся женщин, стариков и детей. Чтобы спастись от фашистской каторги, жители месяцами прятались в лесах и оврагах. Не описать пережитых ими лишений и невзгод, но все-таки люди не теряли надежды, верили, что Красная Армия спасет их. Разве могли мы оставить этих страдальцев без помощи? Дружными усилиями строители сооружали хотя бы самое неказистое жилье, очищали засыпанные или отравленные фашистами колодцы, разминировали дороги и поля.

Позади остались Мценск, Орел, Курск. Все стремительнее война отодвигается на запад. [154]

Смоленская земля

Вступаем в Смоленскую область. В разрушенных, разоренных городах и селах возрождается жизнь. Не успевают наши войска освободить населенный пункт, как в него со всех сторон стекаются люди, — из окрестных лесов, из дальних и ближних мест эвакуации. Возрождаются предприятия и колхозы и сразу же шлют свою продукцию фронту. И так на всем пространстве огромной битвы. Не только армия — весь народ наступает, теснит, сметает врага с родной земли.

Давно ли мы проходили Брянскую область. Некогда цветущий край дымился пепелищами, бурьян покрывал развалины. А сейчас мы уже получаем от трудящихся Брянщины стандартные детали для дотов и дзотов, получаем все больше и больше. Я вижу, как волнуются наши строители, сгружая с машин свежие сосновые брусья. Живет, набирается сил Брянская область и вместе с армией гонит врага на запад!

Наши стандарты брянцы соблюдали не полностью. Длину брусчатых элементов они выдерживали, а в толщину делали их значительно больше. Политотдел послал рабочим лесозавода теплое письмо. В нем строители благодарили брянцев за помощь и в то же время советовали уменьшить толщину брусьев, чтобы избежать напрасной траты древесины. Вскоре пришел ответ:

«Наши дорогие советские воины!

Шлем вам, наши дорогие, свой материнский и дочерний привет. Спасибо вам за радость наших побед. Желаем вам всем быть здоровыми и скорее с победой возвратиться домой, где вас ждут ваши отцы и матери, ваши жены, сестры и братья. Гоните фашистских извергов с родной советской земли. Может, немного и не так мы готовим брусья, но нам думается, что их толщина лучше [155] сохранит вас от вражеских пуль. Леса не жалейте. Кончится проклятая война, и вновь зашумят наши Брянские леса на радость народу.

Крепко обнимаем и целуем вас, наши дорогие защитники.

Работницы и рабочие лесозавода».

Письмо это читали на всех участках рубежа: и строители, и воины частей, принимавших от нас укрепления. Растрогало оно сердца бойцов. На лесозавод полетело большое послание фронтовиков с признательностью за заботу и заверением, что они не пожалеют сил в борьбе с врагом.

Для облегчения сборки детали сооружений маркировались на заводе. Мы просили эти метки делать покрупнее. Рабочие выполнили просьбу. На брусьях выводились жирные, четкие цифры. Но однажды с Хоботовского завода, Мичуринского района, Тамбовской области, мы получили большую партию сборных элементов с необычными метками. Помимо черных цифр, на брусьях были выведены голубой краской буквы. Секрет выяснился, когда собрали сооружение. И тогда на стене дота все прочитали:

«Желаем здоровья дорогим воинам».

Нечего и говорить, с каким энтузиазмом восприняли строители и солдаты этот сердечный привет тамбовчан.

Много ласковых, задушевных писем получали наши воины от работниц и колхозниц. Но, пожалуй, больше всего запомнились нам оригинальные письма, выведенные девичьей рукой на брусьях некоторых сборных конструкций:

«Бей врага, дорогой воин, и будь невредим от вражеской пули.

Маруся Храпова. Хоботовский лесозавод».

Тепло улыбались строители, получая очередное послание.

Наш саперный инструктор сержант Николай Ведерников, прочитав несколько таких надписей, размечтался:

— Хотя бы разок взглянуть на эту Марусю из Хоботова!

Видно, крепко запали в сердце парня выведенные чернильным карандашом буквы на сосновых брусьях. До [156] войны Николай был чабаном на Северном Кавказе. Чабаны вообще народ молчаливый, а Николай и вовсе скуп на слова. Но все любили его за отзывчивость и душевность. Руки у него были золотые. Многих строителей научил он саперному делу.

Ведерников написал Марусе Храповой письмо и вскоре получил ответ. Завязалась переписка. Надписи на брусьях стали поступать чаще и с каждым разом все теплее.

А тут случилась беда. Ранило нашего Николая шальной пулей, увезли его в госпиталь. Горевал парень. А потом мы узнали, что и несчастье обратилось для него в счастье. Произошло прямо как в романе. Раненый сапер попал в мичуринский госпиталь. Оттуда он послал письмецо в Хоботово. И в первое же воскресенье увидел из окна стоявшую за изгородью девушку. Тихонько спустился по лестнице, стараясь не стучать костылем о ступени, чтобы медсестра не отругала за нарушение режима.

— Маруся! — робко позвал Николай.

Девушка рванулась к калитке, Румяные щеки загорелись еще больше.

— Здравствуйте, Коля!

Она протянула через прутья ограды свою руку. Николай левой рукой (правой придерживал костыль) осторожно пожал ее.

— Вот и не помогли мои записочки на брусьях, — горестно сказала Маруся.

— Напрасно переживаете. Дзоты из ваших брусьев получаются добрые. Но саперы не сидят в дзотах, а строят их. Вот меня и задело...

— Больной, в палату! — послышался голос медсестры.

— Идите, Коля. В воскресенье я опять приду. Возьмите вот это, — Маруся протянула сержанту узелок.

— Спасибо, Маруся. Но мне ничего не надо. Нас хорошо кормят.

Но девушка уже убежала. Николай, вернувшись в палату, развязал платок. В узелке были моченые яблоки, кусок домашнего пирога и коробка «Казбека».

Маруся приходила каждое воскресенье.

Вернулся к нам Николай не один. Вместе с ним приехала на рубеж его жена Маруся. Она оказалась умелой [157] сборщицей дзотов. На лесозаводе в Хоботове было заведено, что для контроля элементов сооружений рабочие полностью собирали каждую десятую точку. Тогда-то Маруся и научилась искусству сборки.

Эта дружная, трудолюбивая пара прошла с нами все военные дороги, а после победы вернулась на родину Николая, на Северный Кавказ, где наш боевой сапер снова стал чабаном.

* * *

Мы все строим и строим рубежи. Завершим один, глядишь, на соседнем участке фронта наши продвинулись вперед. Тотчас же нас перебрасывают туда. Мы роем траншеи, ставим дзоты, минируем подступы к рубежу, чтобы прочно, навсегда закрепить достигнутый нашими войсками успех и подготовить трамплин для нового их броска вперед.

А уже осень. Льют холодные дожди. Работать все труднее. Для сушки одежды оборудуем землянки-сушилки. Специальные вагончики с печами передвигаются на волокушах по рубежу. В них развешиваются мокрая одежда и обувь, а взамен строители получают комплекты уже просушенного и даже продезинфицированного обмундирования. Для защиты от дождя пошли в ход рожденные рабочей смекалкой шляпы-зонты. На каркас из проволоки или прутьев натягивается водонепроницаемая ткань (чаще всего из немецких плащ-палаток). Зонты эти, придуманные землекопами Сократом Ивановичем Поладовым и Василием Семеновичем Быковым, не мешают работе и позволяют строителям и под ливнем оставаться сравнительно сухими.

Местами попадался очень твердый грунт. Земля жесткая, словно скованная морозом. Не возьмешь ее ни лопатой, ни плугом. Взрывчаткой не всегда можно пользоваться: взрывы демаскируют район работу. Пустили в ход специальные устройства с дисковыми пилами, сконструированные инженерами Аркадием Марковичем Шуром и Михаилом Сергеевичем Войналовичем. Станки вместе с двигателями устанавливаются на волокушах, их везут по трассе тракторы или машины. Действуют дисковые пилы хорошо, но само устройство слишком громоздко и сразу привлекает к себе внимание противника. [158]

Нужно придумать что-то более простое и компактное. Инженеры Александр Андреевич Ижиков, Василий Евгеньевич Бельский, Иван Иванович Прибытков, Валентин Николаевич Яковлев, Сергей Дмитриевич Иванов, Петр Федорович Ладиков, бригадир Антонина Ивановна Голдобина в результате настойчивых поисков создали оригинальный снаряд — ручную «клин-бабу».

Это очень простое устройство. Брался толстый металлический стержень, нижний конец его расплющивался в широкое долото. К стержню приваривалась поперечная перекладина, которая служила упором для двигавшейся по стержню круглой деревянной «бабы». Наверху стержня крепилось ушко с блоком, через него перекидывался трос, с помощью которого поднималась «баба».

Работали два человека. Один удерживал стержень в вертикальном положении. Второй тянул трос, поднимая вверх «бабу», а затем отпускал его. Тяжелая «баба», срываясь вниз, ударяла по упору и вгоняла стержень в землю. Затем устройство передвигалось на новое место.

«Клин-баба» постепенно совершенствовалась и превращалась во все более удобный «землеломный» снаряд. Это несложное приспособление сберегло нам колоссальное количество труда.

Где было можно, мы прибегали к взрывчатке. Строители успешно овладели наиболее сложным видом взрывных работ — направленным взрывом. На трассе будущего рва вначале пускали плуги или агрегаты с дисковыми пилами, намечая кромки выемки. Делалось это для того, чтобы края рва получались ровнее. Затем отрывались наклонные колодцы — шурфы. Наклон их рассчитывался с учетом желательного направления и расстояния выброса земли. Руководил работой начальник наших подрывников М. К. Рубацкий. Помогали ему командиры стройрот П. Н. Родионов и Н. Н. Осипов, техник Н. И. Марголин и совсем юные наши товарищи — студент строительного техникума В. Дмитриев и ученик тульского ремесленного училища В. Соколов.

Наконец все готово. В цепочку шурфов, растянувшуюся на добрых 500 метров, заложена взрывчатка. Десять подрывников занимают свои места. Каждый из них должен поджечь 15 запальных трубок. По команде они бегут по трассе, зажигая шнуры, затем бросаются [159] в укрытия. И вот уже над трассой грохочут взрывы. Тысячи тонн земли взлетают в воздух.

Проходим вдоль рва. Он почти готов. Нужно только подровнять стены и дно. Земля, выброшенная взрывом, легла аккуратным валом по одну сторону выемки. Немного подправить этот вал — и получится хороший бруствер. Строители настойчиво боролись за сокращение расхода взрывчатки. В среднем у нас ее уходило 630 граммов на кубометр выброшенного грунта.

Взрывчатка выручала подчас в самых неожиданных случаях. Помню, противник поджег лес, в котором мы располагались. Пожар в хвойном лесу — страшное бедствие. Кроны сосен вспыхивают, как спички. Огонь распространяется с такой скоростью, что и на коне от него не ускачешь. А у нас тысячи людей, всех не вывезешь. Да и лес жалко. Пожар все приближался. Отчетливо слышался свист и рев пламени. И тогда мы прибегли к взрывчатке. Подрывники А. М. Тодоров, М. Г. Тырин, Ф. И. Ватолин, И. С. Суслин, А. И. Раздоров, В. С. Усов и другие, схватив ящики с толом и запалы, побежали вдоль просеки. Заложили взрывчатку. Когда фронт огня приблизился к просеке, по команде подожгли шнуры. Серия мощных взрывов погасила самый опасный для нас верховой огонь. С пламенем, стелившимся по земле, справиться было куда легче. Тысячи людей взялись за лопаты. Через несколько минут с пожаром было покончено.

Хочется отметить распорядительность наших инженеров А. Д. Некрасова, И. А. Козлова и А. М. Шура, возглавивших подрывников в этой ответственной операции.

* * *

Мы по-прежнему терпели нужду во многом. Не хватало горючего и смазочных масел для машин. Перебои в снабжении бензином нас еще не так тревожили: часть своих грузовиков мы оборудовали газогенераторами, они работали на древесных чурках, которых всегда было вдоволь. А вот когда кончалось смазочное масло, было куда хуже. Выручила нас наука. Мы убедились, что без нее не обойтись на фронте.

Ко мне обратился Николай Петрович Голуб, пожилой офицер, командир одного из наших подразделений, [160] работавших на лесозаготовках. Был он молчалив и замкнут. Мы знали, что Николай Петрович тяжело переживает горе: два его сына погибли на фронте. Никогда ни о чем не просил он, а тут вдруг сказал:

— Александр Семенович, разрешите вернуться к прежнему моему делу — лесохимии.

— Хотите уйти от нас? — не понял я.

— Нет, остаюсь с вами.

— Так какая у нас может быть лесохимия? Что она нам даст?

— Что она даст? — задумчиво повторил Голуб. — Вон, видите пень? Хотите, я из него получу автол?

— Автол?! — воскликнул я. — Да он же нам нужен как воздух! Но это страшно сложно, наверное. Где мы возьмем оборудование?

— Не так сложно. Из сосновых пней мы сухой перегонкой получим смолу и скипидар. Потом смолу превратим в автол. Доверьте это дело мне и Соловянчику. Мы сами соберем и смонтируем оборудование. Дайте нам несколько человек помощников и две автомашины.

Быстро договорились обо всем. Выделили людей и машины. Выбрали бор с большими запасами соснового пневья. Приступили к созданию здесь смолоперегонной установки.

Так мы обзавелись своим научно-экспериментальным учреждением, которое получило звучное название «спецхоз». Через десять дней маленький заводик начал выдавать свою продукцию — необходимейший нам автол. Голуб и его помощники проделали большую работу. Смолоразгонный и маслоразгонный кубы, конденсаторы подарили калужане, холодильник и другое оборудование команда Н. П. Голуба построила сама из материалов, собранных на свалках металлолома и на разрушенных фашистами предприятиях. Неоценимую помощь в разработке технологического процесса оказала нашим энтузиастам Московская центральная научно-экспериментальная [161] лесохимическая лаборатория и прежде всего заместитель директора по научной части кандидат технических наук Владимир Николаевич Иевлев.

Автолом мы теперь были обеспечены настолько, что могли делиться его запасами с соседними воинскими частями.

А наши экспериментаторы делали все новые открытия. В освобожденных от гитлеровцев населенных пунктах свирепствовала чесотка. Ею были заражены и животные, и люди. Случаи заболевания этой неприятной болезнью стали замечаться и среди строителей. Нужно было найти действенное средство лечения. Николай Петрович Голуб после многих опытов добыл из смолы свободный от фенолов ретен — вещество, мгновенно уничтожающее чесоточного клеща. Новое средство было направлено на анализ в Калужскую межобластную контору аптечного управления. Заведующая этим учреждением О. Н. Павлюкова не удовлетворилась химическим анализом. Она решилась на опасный эксперимент: ввела себе инфекцию чесотки и затем провела курс лечения ихтиоловой мазью, изготовленной на сосновом ретене. Получив благоприятный результат, О. Н. Павлюкова поставила об этом в известность Народный комиссариат здравоохранения. Десятки крупнейших врачей были привлечены для изучения нового лекарства. Кончилось тем, что оно получило полное признание и одобрение. Его создателям — Н. П. Голубу, О. Н. Павлюковой и В. И. Соловянчику — было выдано авторское свидетельство.

Никому ранее не нужные сосновые пни обернулись кладезем несметных богатств. Наш спецхоз снабжал нас крайне необходимыми вещами, в частности искусственной олифой. Нам ее много не требовалось, но местные организации очень нуждались в ней. Продукт этот имел такое большое значение, что после войны Николаю Петровичу предложили построить завод по изготовлению олифы под Москвой. Став на стезю изобретательства, Н. П. Голуб уверенно идет по ней и сейчас. Как и раньше, он экспериментирует, ищет. У этого пожилого человека поистине молодая, неугомонная душа.

Сама жизнь заставляла наших людей изобретать, искать новое. Надвигалась зима, а жить населению негде — захватчики сожгли деревни. Видя страдания женщин [162] и детей, инженеры Яков Адольфович Гуревич, Сергей Дмитриевич Иванов и Николай Иванович Рыбкин задумали продолжить исследовательскую работу, которой они занимались еще в Москве. Незадолго до войны они предложили строить здания из грунтоблоков. Коллектив Академстроя поддержал это предложение. Была смонтирована установка для производства грунтоблоков из обычной земли с добавлением извести. Из этих материалов мы построили большую столовую, здания конторы и небольших цехов, которые существуют и поныне.

Теперь три изобретателя спроектировали и соорудили примитивную установку по производству грунтоблоков в полевых условиях. В разграбленных фашистами районах не было извести. Вместо нее товарищи предложили использовать торфяной перегной, который тоже может служить вяжущим веществом.

Грунтоблоки удались на славу — аккуратные и прочные. Местные организации и колхозники брали их нарасхват. Изобретатели охотно делились своим секретом, и вскоре установки по изготовлению грунтоблоков появились во многих селах. Сотни домиков из земляных кирпичей выросли в районах, по которым проходили наши строители.

* * *

25 сентября 1943 года войска Западного фронта освободили Смоленск. Передовые части ушли вперед. Город, по существу, остался на нашем попечении. Мы заняли разрушенные казармы на окраине города. Связисты направились на почтамт. Им удалось быстро наладить связь. Но к вечеру наши отважные телефонистки заскучали. Жутковато им было в огромном темном здании. Несколько позже успокоились: пришли наши минеры и стали лазать по подвалам и этажам. Старания их не были напрасными. В телефонном зале они нашли установленную фашистами большую мину замедленного действия. Вражеский «сюрприз» быстро обезопасили. Но минеры не уходили из здания почтамта всю ночь. Им и связисткам долго чудилось тиканье часового механизма то за стеной, то под полом. Снова и снова осматривали все здание. Тревога оказалась ложной, и солнечное осеннее утро застало всех в веселом настроении, [163] правда, немного утомленными от бессонной ночи. Однако спустя несколько часов оглушил ужасный грохот. В окнах разлетелись последние стекла, с потолка посыпалась штукатурка. Это взорвалась мощная мина замедленного действия в здании театра, находившегося по соседству. Ожидали новых взрывов, но ни одна из связисток не покинула своего поста.

* * *

Прямо скажу, девушки редко уступали мужчинам в храбрости. Одна наша часть в это время строила рубеж в направлении к Могилеву. В разгар работ из лесу показалось три танка. Сначала их приняли за своих, но они открыли огонь. Строители укрылись кто где мог. Строевых частей поблизости не было. А танки упрямо двигались по направлению к городу. Кто их задержит?

Три наших добровольца по ходу сообщения стали пробираться навстречу бронированным чудовищам. Это были комсомольцы Иван Недосекин, Ананий Четвериков и Фрося Пантюхина. В руках они несли связки гранат.

Остальные строители открыли по танкам огонь из винтовок, отвлекая внимание врага от отважной тройки. Вот танки уже совсем близко. Фрося и Ваня, поднявшись со дна окопа, бросили связки гранат под гусеницы переднего танка. Блеснуло пламя. Танк остановился, метнулся в сторону и запетлял по полю. Остальные вражеские машины повернули назад. Подбитый танк вскоре замер неподвижно. Экипаж его пытался спастись бегством, но был схвачен строителями. Подоспели наши танкисты. Видя, что выхода нет, экипажи двух уцелевших вражеских танков сдались в плен.

Как выяснилось, эти танки вырвались из «котла», в который попала большая группа фашистских войск.

Бледные, возбужденные, стояли в окопе Фрося Пантюхина и Анатолий Четвериков, продолжая сжимать в руках гранаты. Ваня Недосекин лежал неподалеку от них. Он был убит снарядом танковой пушки.

На следующий день мы похоронили героя-комсомольца.

Бывает так: работаешь с парнем бок о бок и не знаешь, какой это изумительный человек. Только слушая речи друзей на траурном митинге, мы узнали, что [164] подвиг Вани Недосекина не случаен, он подготовлен всей его короткой, но яркой жизнью.

До ухода на фронт Недосекин работал на большом заводе мастером кузнечно-прессового цеха. Рабочим завода навсегда запомнился день, когда в кузнечно-прессовом вспыхнул пожар. Разорвались нагревшиеся баллоны с кислородом. Бушующее море огня заполнило цех. Огонь подбирался к резервуарам со сжатым воздухом. Взорвутся они — погибнет цех, погибнут ценнейшие машины и гордость завода — десятитысячетонный кузнечный пресс, ковавший мощные валы блюмингов, прокатных станов и стволы тяжелых орудий. Рабочие и бойцы пожарных команд много раз пытались проникнуть в горящий цех, но страшный жар заставлял их отступать.

И тут вперед вышел человек, одетый в ватную телогрейку и такие же брюки, голова закутана платком, на глазах темные очки.

— Облейте меня водой! — крикнул он. На него направили струи из нескольких пожарных стволов. Потом он исчез в пламени. Отвага этого человека подстегнула людей. Еще энергичнее стали работать те, кто качали воду ручными насосами, кто носили и бросали в пламя песок. И вдруг все сквозь треск и гудение пожара услышали шипение и свист. Это стравливался воздух из резервуаров. Опасность взрыва была предотвращена. Облегченно вздохнули люди. В это время из дверей цеха выкатился огненный клубок. На него направили брандспойты. Когда пламя сбили, все увидели человека. От обгоревшего ватника шел пар. Смельчака подхватили на руки.

— Ваня Недосекин! — узнали его в толпе. — Комсомольский секретарь кузнечно-прессового!

Он спас цех, но самому ему пришлось два месяца пролежать в больнице: лицо, руки, тело были в ожогах. А вылечился — вместе с друзьями пошел на фронт.

Таким был комсомолец Иван Недосекин.

* * *

Растянувшись на сотни километров, наши подразделения помогали войскам закрепиться. На смоленской земле воздвигались огневые сооружения, командные пункты, закрытые траншеи — могучие рубежи для концентрации [165] советских войск и подготовки нового решительного броска вперед.

Командование учитывало опыт, приобретенный строителями. Мы получали все большую самостоятельность в действиях. Нам ставили задачу, указывали линию обороны, стыки и главные направления. Остальное мы решали сами. Строители разводились по участкам, и каждая часть сама осуществляла рекогносцировку, намечала расположение сооружений, распределяла свои силы и средства. Части военных строителей были готовы и к тому, чтобы в случае крайней необходимости с оружием в руках дать отпор врагу.

Мы не только возводили рубежи, но и исправляли дороги, восстанавливали колодцы, промеряли реки, оборудовали броды.

По-прежнему немало сил у нас отнимала маскировка рубежей и подъездных путей к переправам и бродам. Легче укрыть от глаз противника сами огневые сооружения, чем подъезды к ним. Тысячи людей трудятся на рубеже. Передвигаясь, поднося материалы, они оставляют следы на местности. Попробуйте спрятать эти дорожки и тропинки летом на траве или жнивье, зимой на снегу! Зимой темные ленточки тропинок на снегу особенно заметны.

Ставим строителей на лыжи: и передвигаться легче по глубокому снегу, и следы лыж меньше заметны с воздуха, чем пешеходные тропинки. Получить такое количество лыж мы, конечно, не можем. Делаем их сами. Большое распространение приобретают снегоступы — привязываемые к ногам плетенные из прутьев щиты. Для доставки небольших грузов используем волокуши.

Транспортировка грузов часто превращается для нас в труднейшую проблему. От людей, отвечающих за это дело, требуется неистощимая инициатива и смекалка. К чести наших транспортников не было случая, чтобы они сорвали план вывозки материалов на рубежи. Большое упорство и находчивость проявляли эти товарищи.

Вспоминается мне ужасная весенняя распутица. Дороги развезло. Ни машинам, ни подводам невозможно было пробиться к местам работ. Впору останавливай строительство. И все же транспортники нашли выход. Их внимание привлекла еще скованная льдом извилистая [166] небольшая речушка, протекавшая вдоль рубежа. А что если по ней сплавлять лес и другие материалы? Предложение это внесли транспортники В. С. Мрочковский и Н. И. Гусев.

Мы понимали, что дело предстоит трудное и хлопотливое. Прежде чем приступать к нему, надо было подготовить людей, разъяснить им важность задачи. С Михаилом Алексеевичем Золотухиным мы созвали офицеров политотдела, рассказали о наших планах и предложили поехать в части, провести соответствующую работу с людьми. Уже к вечеру поступили донесения товарищей. Начальник политотдела майор Б. М. Кац сообщил с самого дальнего участка: «Люди готовы выполнить задание». Старший политрук В. М. Дунько, заместитель начальника политотдела по комсомолу, доложил: «Комсомольцы, молодежь становятся на непрерывную вахту по обеспечению строительства лесом». Телефонный звонок от заместителя начальника политотдела И. Т. Фролова: «Все как один готовы к проведению сплава». Секретарь партийной комиссии, старший политрук И. Ф. Пушенко тоже сообщает, что строители горячо откликнулись на призыв командования и уже вышли к лесосекам.

Донесения лаконичные, всего несколько слов. А за ними скрывалась огромная работа партийных и комсомольских организаций, сумевших в короткий срок мобилизовать тысячи людей на решение задачи. На следующий день на реку вышли строители. На протяжении десятков километров они прорубили во льду канал, очистили его. Другие в это время трудились на лесосеках. Бревна к реке приходилось подносить на руках. Чтобы облегчить дело, наши знатные землекопы и плотники Егор Васильевич Брюховецкий, Михаил Федорович Величкин, Иван Иванович Смирнов, Иван Федорович Назаров со своими бригадами на всем пути от лесосек к реке проложили лотки из утрамбованного снега. Бревна скользили по ним без особенных усилий, что значительно ускорило работу. Специальные бригады принимали бревна с лотка и сталкивали в воду. Сплавщики, растянувшись бесконечной цепочкой по всей длине реки, баграми и лопатами подталкивали бревна, и они одно за другим плыли в прорубленной во льду канаве. В местах назначения лес извлекался из воды и доставлялся [167] к рубежу. За несколько дней строительство было полностью обеспечено лесоматериалами.

Впоследствии мы часто пользовались реками для сплава древесины и доставки других материалов.

* * *

Автотранспорта нам всегда не хватало. Поэтому приходилось создавать и гужевые отряды. Они формировались из подвод, которые нам охотно выделяли окрестные колхозы. Были у нас и свои постоянные конно-гужевые отряды. Одним из них командовала Люба Степанец, энергичная девятнадцатилетняя девушка. В ее распоряжении было 40 лошадей. Отряд насчитывал 20 бойцов, главным образом женщин.

В какие только переделки не попадали Люба и ее подчиненные! Чаще всего они работали у переднего края, куда мы не осмеливались пускать грузовики. Конный обоз попадал и под бомбежки, и под обстрелы. Но находчивая девушка всегда умела так организовать дело, чтобы избежать потерь.

С виду Люба — тихая, скромная, незаметная. А на деле это был человек незаурядной храбрости и самообладания. Она водила обозы по рекам и озерам, когда подтаявший лед еле-еле выдерживал тяжесть лошадей и груженых саней. Случалось, что и проваливалась в ледяную воду, и тонула в болотах, а задание все-таки выполняла, доставляла грузы на рубеж.

Такой же энергичной, напористой осталась она и после войны. Сейчас Любовь Борисовна Степанец живет в Курске, работает на заводе счетных машин. Ее уважают как замечательную производственницу и общественницу. На протяжении многих лет она избирается депутатом районного Совета.

* * *

В освобожденных городах и селах налаживается нормальная жизнь. Полной грудью вздохнули жители, спасенные от фашистского рабства. Возвращаются люди из эвакуации. Население восторженно встречает своих верных заступников, бесстрашных народных мстителей, перед которыми дрожали оккупанты.

Много раз по пути наступления видели мы возвращение партизан в свои родные места. Встреча их превращалась [168] в настоящее народное торжество. Не забудется ликующий Брянск, когда в город вступил большой партизанский отряд. Это было внушительное, хорошо организованное войско. Четким шагом шли по улицам мужественные люди с автоматами на груди, и над строем звенела дружная песня. Следом катили повозки с пулеметами и минометами, походные кухни.

Обе стороны улицы заполнил народ. Приветственные возгласы, крики «ура!» прокатывались из конца в конец.

В Починках встреча прошла не менее (радостно, но несколько скромнее: населения в городе было еще мало, да и отряд партизанский невелик.

Шли партизаны по двое в ряд. В ватниках, кирзовых сапогах, в разнообразных шапках с выцветшими от времени алыми лентами. Навстречу им бежали женщины и дети, со слезами радости обнимали и целовали своих родных.

— Смотрите, смотрите, Поздняков наш! — послышались крики.

Коренастый, широкоплечий парень, в сдвинутой набекрень кепке, с двухрядкой через плечо, улыбался широко и радушно, как умеют улыбаться русские люди. Расталкивая толпу, к нему бросилась Таня Ведрова, одна из наших работниц.

— Митенька, миленький, живой? — она схватила парня за руку. — Любимый ты мой! А я столько пережила без тебя...

История Тани Ведровой стоит того, чтобы о ней рассказать. Девушка работала у нас в столовой. Старательная, трудолюбивая. Вдруг кто-то из местных жителей заявил замполиту: нельзя допускать, чтобы она оставалась у нас — она работала на немцев, выдала гестаповцам своего друга детства партизана Дмитрия Позднякова.

Поговорили с девушкой. Она — в слезы, все отрицает. Но чем ей доказать свою невиновность?

Все косились на нее. На защиту девушки встала только бригадир маскировщиков Анна Петровна Филимонова, пожилая коммунистка, пришедшая к нам в Плавске из колхоза имени 16-й годовщины Октября.

— Нельзя возводить понапраслину на человека. Вернутся партизаны, все будет ясно. А пока пусть она в моей бригаде работает. [169]

И вот партизаны вернулись. Среди них и Дмитрий Поздняков, которого все считали погибшим. Обняв девушку, он рассказывает собравшимся жителям, как все произошло. Выдала его гестаповцам соседка Тани, дочь спекулянта. Позднякову чудом удалось спастись: убежал от конвоиров, когда его вели по лесу. А Таня Ведрова человек надежный, она все время помогала партизанам, ее дом был для них явочной квартирой.

— Ну что я вам говорила! — Анна Петровна Филимонова сияющим взглядом обводит товарищей, и лицо ее молодеет от радостной улыбки.

Красивая, благородная душа у наших людей!

Со вчерашними партизанами у нас быстро завязывается крепкая дружба. У мужественных, привыкших к любым трудностям и лишениям людей многому учатся наши строители.

Партизаны учат нас распознавать вражеские мины, ориентироваться в лесу, простейшими способами определять расстояния.

Важное, необходимое дело в походе — костер. Без него не обсушишься, не обогреешься. Но он может выдать тебя противнику. А как сделать костер незаметным? Партизаны показывают нам: поленья надо ставить пирамидкой, тогда пламя получается бездымным. А чтобы ночью не было видно костра, возьмите два бревна и вырубите в каждом из них желоб во всю длину. Наполните желоб горячими углями, а сверху прикройте вторым желобом. Такой костер будет гореть очень долго и совершенно без пламени.

Партизаны учили нас, как переночевать на снегу и не простудиться, как быстро построить теплый шалаш, как наладить отопление землянок, чтобы враг не заметил дыма.

Деревни были сожжены врагом, приютиться строителям рубежей негде. Рассчитывать приходилось только на собственные руки. Хорошо, если местность лесистая, можно быстро соорудить относительно сносные шалаши, срубить низенькие бараки «зырянки». И о маскировке не нужно особенно беспокоиться. Хуже в безлесных, равнинных местах. Здесь единственный выход — зарыться в землю. Нелегко отрыть землянки в мерзлом грунте, еще труднее отапливать их так, чтобы дым не демаскировал жилья. На всякие ухищрения пускались [170] строители. Устраивали дымоходы в снегу, отрывая в нем траншейки и перекрывая их сверху жердями, ветками, научились делать и снежные своды. Вначале дым никак не хотел ползти по этим ходам, тем более что их старались делать подлиннее, чтобы подальше отвести дым от землянок. Но понемногу мы научились обеспечивать достаточную тягу.

Строители радовались снегопадам: снег хорошо прикрывал земляные городки и облегчал их маскировку. Оставалось только внимательно следить, чтобы подходы были незаметными. Группы маскировщиков имели наготове известь или мел и периодически «пудрили» тропинки.

Но временами, когда авиация противника особенно неистовствовала, приходилось отказываться от отопления землянок и приготовления горячей пищи. Тогда строители ночевали в самодельных спальных мешках, а питались сухим пайком. Работы переносились на ночное время. Безусловно, все это очень усложняло нашу [171] жизнь. Но мы считали, что лучше терпеть неудобства, чем подвергать себя ненужному риску.

Тщательно маскировались рубежи и подъезды к ним. С помощью несложной химии быстро исчезали, сливаясь с окружающей местностью, наезженные дороги. Много сотен тонн краски разных цветов было вылито на возводимые нами рубежи и вокруг них. Сотни километров фашинных матов, веревочных сеток и других средств маскировки тратили мы, чтобы укрыть укрепления от глаз воздушных разведчиков. Никто не снабжал нас этими материалами, все готовили сами. Мы были очень довольны, когда удачная маскировка сбивала с толку фашистские самолеты, а это, к нашей радости, случалось довольно часто.

Нам приказали за несколько дней возвести полевой оборонительный рубеж. А вражеские самолеты беспрерывно кружились над головой. Строить днем было невозможно — бомбардировщики сразу же устремлялись туда, где показывались люди. Строители кипели от ярости, но поделать ничего не могли. Решили работать ночью и тотчас все маскировать. Но нужно было сначала подтянуть маскировочные средства, а это можно было сделать тоже только ночью.

В это время к нам заглянул один из больших общевойсковых начальников. Увидя, что мы еще не развернули работы, он жестоко отчитал нас. Я постарался объяснить ему наши соображения и успокоить, что потерянные сутки мы наверстаем. Начальник уехал недовольный и пообещал мне, что идущие к рубежу части он посадит мне на голову, если мы опоздаем со строительством.

А мы все занимались маскировкой. Подвозили сети и краску, строили ложные позиции. Теперь они делались довольно просто. Тракторы с навесными плугами взрезали землю такими же зигзагами, как отрывались противотанковые рвы и траншеи. По обычной схеме оборонительных узлов отрывались подобия огневых позиций. Враг моментально обнаружил эти участки и обрушил по ним свой удар. Несколько суток фашистские самолеты сбрасывали бомбы на наши ложные позиции, буквально перепахали их воронками. Тем временем строители без помех возводили боевой рубеж и маскировали его. [172]

Когда командующий снова приехал к нам, все уже было готово, войсковые части могли занимать позиции. Мы повезли строгого начальника на наш ложный рубеж, показали бесчисленные воронки. Командующий покачал головой и рассмеялся.

— Ловко вы провели их за нос. Передайте мою благодарность строителям. А прошлый неприятный разговор забудем. Идет?

Без похвальбы можно сказать, что наши военные строители проявляли куда больше изобретательности, чем хваленые немецкие фортификаторы. Осматривая оставленные фашистами рубежи, мы мало чему могли научиться. Немцы почти не применяли покраску полевых сооружений под окружающую местность. В большом ходу у них были экраны из металлической сетки, с заплетенными в нее ветвями кустарников. Это хорошие подвижные средства маскировки, но использовались они слишком шаблонно. Зеленые ветви в сетках быстро желтели и начинали бросаться в глаза.

В наши руки попали большие склады инженерного имущества противника в Смоленске и Могилеве. Здесь мы нашли много добротной металлической маскировочной сетки. Ей мы обрадовались больше всего. Начиная с этого времени мы маскировочную сетку у Москвы уже больше не просили и пользовались в основном трофейной.

Мы утверждаем, что маскировочную «химию» фашисты переняли у нас, так как только начиная со Смоленска наши строители стали обнаруживать на брошенных фашистских складах маскировочную краску (краску, прямо говоря, очень стойкую, лучше нашей — известно, что немцы всегда были хорошими химиками). Она нам весьма пригодилась. Нашли мы применение и шанцевому инструменту, которым были заполнены трофейные склады. Правда, военные строители были не очень довольны им — легковат для русской рабочей руки. [173]

Завершающие этапы

Жизнь текла своим чередом. Смоленский рубеж остался у нас за спиной. Строим белорусский рубеж — пожалуй, последнюю фундаментальную оборонительную систему на советской земле. Враг отбрасывается все дальше на запад.

Нас пригласил к себе командующий фронтом К. К. Рокоссовский. Тепло, приветливо встретил нас талантливый полководец, заслуженно снискавший солдатскую любовь и всенародную славу. Нам и раньше доводилось работать под его руководством. Нас восхищали его внимание к людям, чуткость, сердечная простота.

К. К. Рокоссовский поставил перед нами новые задачи. Сказал, что близко то время, когда советские войска пойдут по территории врага. Строительных частей потребуется теперь меньше, но мы должны выделить из своей среды побольше минеров. Нужны специалисты и для формирования трофейных бригад, которым предстоит большая работа по демонтажу фашистских военных заводов.

Командующий вручил правительственные награды многим нашим строителям, отличившимся на возведении оборонительных рубежей. На прощание пожелал новых успехов. Мы уходили от К. К. Рокоссовского окрыленные, полные стремления трудиться еще лучше.

* * *

Строим рубежи и одновременно формируем новые отряды минеров и трофейные батальоны. Мало выделить знающих людей в эти батальоны, надо снабдить их слесарным и измерительным инструментом, сварочными и автогенными аппаратами, автотранспортом. Мобилизуем все, что можно, у себя в частях, запрашиваем помощь у москвичей и брянцев. Люди неохотно идут [174] в трофейщики: уж очень мирной кажется им эта специальность. Приходится разъяснять, убеждать.

Наш политаппарат и партийные организации ведут большую работу с людьми. Вступаем на землю Германии. Еще и еще раз разъясняем товарищам: наш враг — фашистские войска, но не немецкий народ. Советская Армия и в Германию входит как армия-освободительница, несущая немецкому народу избавление от фашистской чумы.

Часть строителей прощается с нами, Страна отзывает их с фронта на восстановление народного хозяйства. Расставание происходит трогательно. Бесконечно близкими стали для нас люди, с которыми мы прошли тысячи километров по фронтовым дорогам, трудились и в зной, и в морозы, под вражеским огнем.

Уезжал в Москву бетонщик Иван Иванович Сдирков, веселый, неунывающий крепыш. Много бетона уложил Иван Иванович своими руками на московских стройках и еще больше на стройках войны. Железный человек! Он мог не разгибая спины работать по 10–12 часов, отдыхал здесь же, распластавшись на земле, и снова принимался за свой тяжелый труд.

Уходила от нас Маша Французова, талантливый техник-конструктор, песенница, плясунья и баянистка. Ее грудь украсилась на войне двумя боевыми медалями. Она полюбилась строителям еще на Брянском рубеже. Тогда враг неистово бомбил нас. Бывало, уныние нападет на людей. И тут Маша встряхивала добела выцветшими под солнцем локонами, брала гармонь и играла веселые песни, тихонько напевая сама. Разглаживались морщины на лицах мужчин, стайкой собирались около Маши девчата, и сначала робким ручейком, а далее все громче, полноводной рекой, разливалась песня. Спокойнее становилось у всех на душе, и вражеские бомбежки казались уж не столь страшными.

Прощались мы с инженером-плановиком Александром Давыдовичем Брусиловским, неутомимым энтузиастом, готовым сутками сидеть за своими расчетами. Посмеивались товарищи над его скупостью. Часть получки он откладывал в «НЗ». Если оставшихся денег не хватало до новой зарплаты, он занимал у товарищей, но неприкосновенный запас не трогал. Жене на хозяйство выдавал деньги по строгому расчету. Она сначала сердилась [175] на его скупость, а потом привыкла и даже находила для себя это удобным, так как сама совершенно не умела экономить. И вдруг мы узнали, что этот скопидом все свои сбережения до копейки отдал в фонд обороны.

— Мы с тобой проживем, — объяснил Александр Давыдович жене свой поступок. — А стране нашей деньги нужны. Ей сейчас куда труднее, чем нам.

Отзывался с фронта в Москву мой старый товарищ Андрей Дмитриевич Некрасов. Прежде чем повести на вокзал отъезжающих с ним людей, он построил их перед выцветшим знаменем части. Я прочитал приказ, в котором отмечался самоотверженный труд товарищей, уезжающих от нас. Затем люди проходили перед знаменем, прощаясь с ним.

По почину Некрасова и Владимира Михайловича Дунько вошло у нас в обычай вручение памятных трудовых подарков. Отъезжавшие передавали остающимся оружие, инструмент и все, что могло пригодиться в походах, — кружки, баклаги, бритвенные приборы.

Вместе с Андреем Дмитриевичем уходили многие бывшие пищевики, ставшие прославленными военными строителями; но многие его ученики оставались с нами — они влились в отряды минеров, мостовиков и трофейщиков.

Андрей Дмитриевич всегда был для меня образцом настоящего руководителя, еще с первых дней нашего знакомства, когда я в молодые годы рядовым бойцом под его началом осваивал подрывное дело. Я знал, что Андрей Дмитриевич имел освобождение от призыва в армию. Но разве мог он усидеть в Москве, когда враг вторгся в пределы нашей Родины. И он вырвался на фронт. Ему, опытному командиру, мы были многим обязаны в трудный период становления наших оборонительных организаций. Он был душой военного обучения людей, зачинателем смелых экспериментов на строительстве рубежей. Его военно-полевое строительство всегда шло впереди, и Андрей Дмитриевич пользовался заслуженным авторитетом среди сослуживцев. Превосходный специалист, человек большой культуры, жизнерадостный, прямой и независимый, строгий к себе и очень внимательный к подчиненным, он служил примером для нас, офицеров. Я был доволен и рад, что этот [176] человек возглавлял самое большое военно-полевое строительство в составе нашего соединения. Каюсь, мы подчас были несправедливы к Андрею Дмитриевичу, прежде всего тем, что поручали ему наиболее трудные дела на наиболее важных и опасных направлениях. Но он никогда не жаловался на такую несправедливость.

Со мной Андрей Дмитриевич на людях всегда держался официально и теперь, подойдя ко мне, отдал честь по всей форме. Потом снял фуражку и сказал улыбаясь:

— До свидания, мой командир!

Мы обнялись и крепко похлопали друг друга по плечу.

Война была в разгаре, а люди от нас отзывались на мирную работу. И первыми уходили строители пищевой промышленности. Это было знаменательно: партия, как всегда, прежде всего заботилась о нуждах народа, о его благе, о том, чтобы советские люди, претерпевшие столько лишений в лихую годину войны, получали нормальное питание.

А строители двигались все дальше на запад.

Символом нашей армии в Европе стал образ вооруженного солдата со спасенным немецким ребенком на руках. Лучше не выразить величие и благородство народа и его армии.

Строители вступают в немецкие села и города. Выполняют привычную работу — строят укрепления, разминируют и ремонтируют дороги. Одна из наших частей остановилась на ночлег в небольшом городке. Квартирьеры, приехавшие сюда первыми, были в большом волнении: все дома заминированы! Фашисты, отступая, хотели увести с собой всех жителей. И чтобы принудить их к уходу, они минировали дома и дворы. Женщины и дети не решаются сейчас войти в свои жилища. Моросит холодный дождь, дует пронизывающий ветер. Женщины с плачущими детьми и унылые, молчаливые старики стоят под деревьями, скорчившись от холода, и в страхе смотрят на наших людей.

— Да, скучное ваше житье, — вздохнула Надя Русанова и направилась к ближайшему дому. Все наши минеры включились в работу. Нащупав проволочки, идущие от «сюрпризов», они медленно, осторожно прослеживали их путь. Извлекали мины из-под порогов [177] домов, из цветочных клумб, из колодцев, из чистеньких скотных двориков, в которых мычали некормленные коровы, визжали поросята.

Разминировав дома, строители вежливо предлагали хозяевам зайти в них. Квартирьеры просили у хозяев разрешения разместить наших людей на ночлег. Немцы недоуменно выслушивали квартирьеров, поспешно кивали головами, предоставляли строителям все комнаты, а сами боязливо забивались в чуланы и кладовые. По настойчивому приглашению наших людей они выходили из этих прибежищ, но долго не могли войти в роль хозяев.

А строители располагались попросту, как дома, просили у хозяев кастрюли, тарелки, готовили свою немудреную еду и приглашали немцев разделить их ужин. Истосковавшиеся по детям оборонители, особенно женщины, ласково брали на руки немецких детишек, играли с ними. И постепенно лед таял. На лицах немок появлялись робкие улыбки. Исчезала угрюмая настороженность стариков. Между тем наши хозяйственные парни и девчата чинили ворота и садовые калитки, заделывали разбитые окна.

Приниженно-угодливо встречали немцы советских людей, а провожали с радостным удивлением и приглашали обязательно заглянуть на обратном пути.

Политическое управление Советской Армии требовало от воинов гуманного отношения к немецким жителям. В этом направлении велась большая воспитательная работа. Каждый самый незначительный факт самоуправства, грубости тщательно расследовался как чрезвычайное происшествие.

Наши люди прекрасно все понимали. Сама жизнь развила у них такт, выдержку, всепобеждающую любовь к человеку. Мстить побежденным не в их характере. Человеколюбие не изменяло им даже тогда, когда враг пускался на злобные провокации, чтобы восстановить наших воинов против местного населения.

В одном из городков, где остановился наш штаб, совершили гнусную вылазку несколько притаившихся в подполье фашистских головорезов. Ночью они хотели напасть на штаб, но в темноте перепутали дома и ворвались в помещение, где жили работницы штаба. Охрана услышала крик женщин и схватила негодяев. [178]

Весть о налете облетела утром весь городок. К нашему штабу осторожно подходили немецкие женщины. Они собирались группками и о чем-то возбужденно говорили. Появилось несколько пожилых немцев. Вскоре собравшиеся слились в большую толпу. От нее отделились три женщины и двое стариков и направились в штаб.

Часовой доложил Михаилу Алексеевичу Золотухину просьбу делегации принять ее. Политработник пригласил немцев в свой кабинет. На ломаном русском языке одна из женщин заявила, что делегация состоит из двух домохозяек, работницы текстильной фабрики и двух бывших рабочих городского хозяйства. Им поручено от имени населения города передать советскому командованию, что все они возмущаются поступком бандитов, напавших на русских людей, которые так исключительно гуманно отнеслись к немецким горожанам, и просят сурово наказать преступников.

Михаил Алексеевич ответил делегации, что он передаст просьбу командованию.

Бандиты предстали перед судом Военного трибунала. Суд проходил в присутствии представителей военных строителей и местного населения. Предварительное следствие было несложным: факты и улики были налицо. Один из преступников был матерым фашистом. Шесть остальных — молодые парни, подпавшие под его влияние. Сейчас они поняли свою вину и с дрожью в голосе, мешая слова «комрад», «товарищ», просили прощения. Сурово молчали присутствующие на суде. Слова попросил Александр Ефимович Сальников. Члены трибунала переглянулись. Это было некоторым нарушением принятого порядка. Но отказывать не стали. Александр Ефимович заявил, что он и его товарищи просят о смягчении наказания.

— Мирный немецкий народ, несмотря на фашистскую пропаганду, радушно встречает советских воинов-освободителей. Мы уверены, что и эти ребята осознают свою ошибку.

Председатель трибунала ответил, что пожелание товарища Сальникова будет учтено.

Огласили приговор. Матерый фашист Неймах был присужден к расстрелу. Шести молодым немцам сохралась жизнь. [179]

В зале суда, как одна, поднялись немецкие женщины, одобрительными возгласами и аплодисментами приветствуя справедливый приговор. Многие из них утирали слезы.

— Какой вы благородный, добрый народ! — говорили после суда немцы-хозяева своим постояльцам, провожая их в путь.

* * *

Впереди еще были тяжелые испытания. Ожесточенные бои не прекращались. Нашим войскам предстояло форсировать широкие полноводные реки — Рейн, Эльбу, Одер, Везер, связанные между собой многочисленными каналами. Реки, каналы, леса — трудные естественные препятствия для наступающих войск. Требовалось много инженерной техники.

Меня и еще нескольких товарищей из нашего соединения вызвали в Москву. Я был назначен начальником одного из центральных управлений, на которое возлагалась задача разработки новых инженерных средств. Соединение принял у меня талантливый инженер А. Г. Андреев. Товарищи мои разъезжались по заводам, которым предстояло выполнять эти ответственные заказы.

Нелегко было расставаться с боевыми друзьями. Но приказ есть приказ.

В Москве ждали большие дела. Фронт требовал. Организовывались десятки новых производств. Заводы работали круглосуточно. Круглыми сутками работали и организации Москвы, связанные с войной. К такому режиму нам не привыкать.

В это тяжелое время рабочий день строился примерно так: начинался он в девять часов утра и продолжался до семи — восьми часов вечера. Потом три часа отдых. А с одиннадцати часов ночи снова напряженная работа — переговоры с фронтами, предприятиями, правительственными учреждениями. И так до пяти часов утра. Потом отдых до девяти часов — и снова за работу.

Это был режим почти всех московских учреждений. В этот период я познакомился с некоторыми большими руководителями и понял, как напряженно, не Жалея здоровья и сил, работали они днями и ночами. По роду моей деятельности мне приходилось периодически докладывать [180] о наших делах Алексею Николаевичу Косыгину. Доклады Главного инженерного управления назначались обычно на два — три часа ночи. К этому времени мы приезжали к А. Н. Косыгину в Кремль, в Совет Народных Комиссаров Российской Федерации.

Алексей Николаевич, высокий, худой, всегда аккуратно одетый, подтянутый, с несколько воспаленными от усталости глазами, поднимался из-за стола, освещенного настольной лампой, выслушивал нас, просматривал подготовленные нами документы, подробно расспрашивал по существу дела. Если было нужно, немедленно связывался по телефону с тем или иным учреждением, советовался или давал указание ускорить решение вопроса.

Память у Алексея Николаевича изумительная. Он знал такие детали в области инженерного обеспечения и вооружения, которые подчас упускали даже мы, кто обязан был знать о них по роду нашей служебной деятельности. От него не скрывалась малейшая недоработка в наших заявках, чем мы, признаться, первое время грешили.

Однажды мы с начальником Главного военно-инженерного управления Александром Яковлевичем Калягиным попросили обязать промышленность изготовить и отправить фронтам большое количество карманных и ручных электрических фонарей. Фонари фронтам, конечно, были нужны, особенно саперам и разведчикам. Советская Армия двигалась по фашистской Германии, война приобретала все более маневренную форму и это требовало быстрого строительства легких полевых рубежей, возводимых, как правило, ночью.

Алексей Николаевич задумался.

— Скажите, — спросил он нас, — сколько примерно потребуется металла для этих фонарей?

Мы не подсчитали и были смущены неожиданным вопросом.

— Военным товарищам это тоже знать нужно, — мягко сказал Алексей Николаевич и на листе бумаги произвел быстрый расчет. — Так вот, чтобы удовлетворить вашу заявку, потребуется восемьсот тонн металла, который так нужен стране и фронту.

Мы с Александром Яковлевичем еще больше смутились. А наш собеседник продолжал: [181]

— Я вас очень прошу уточнить потребность в фонарях. Всегда помните: стране нашей очень, очень тяжело.

Впредь мы внимательно анализировали каждую заявку любого фронта и управления. Призывали к максимальной бережливости. Заказ на фонари был уменьшен в несколько раз.

Постоянно интересовался работой нашего управления Анастас Иванович Микоян. Вместе с нами он радовался, когда успешно проходили испытания какой-нибудь новой машины. Как-то он выразил желание посмотреть только что созданные образцы в действии. Мы пригласили его на подмосковный полигон. Анастас Иванович посмотрел, как работают дизельные копры, легкие и производительные походные лесорамы. Особое внимание его привлекли буксируемые танками минные тралы, а также мощные огнеметы, введенные на вооружение саперных штурмовых групп, и легкие машины-амфибии.

Вообще у нас было что показать. Светоскопы, с помощью которых легко разгадываются маскировочные средства противника. Светящаяся бумага, на которой можно писать в полной темноте. Компактные комплекты слесарного и плотничьего инструмента. Инфракрасные прожекторы, дающие возможность видеть ночью. Крохотные фосфоресцирующие светлячки для обозначения проходов в минных полях.

Показали мы роторный траншеекопатель, который проходил испытания и страдал еще многими недостатками. Машина была очень тяжела и медлительна, хотя и намного производительнее существовавших до нее землеройных снарядов. Этот агрегат был еще мало пригоден для фронта. Такого же мнения о машине был и Анастас Иванович, но посоветовал начатую работу не бросать.

— Эх, если бы вся эта техника была у нас в начале войны, — сказал А. И. Микоян. — А впрочем, она и сейчас нам необходима. Надо сделать все, чтобы фронты скорее получили ее.

Он сам много сделал, чтобы увеличить производство нового инженерного вооружения и наша армия получала его все больше и больше. [182]

В повседневных хлопотах я не переставал следить за успехами нашего родного соединения. Военные строители, двигаясь за войсками, подходили уже к Берлину. Золотухин сообщил о новом награждении большой группы минеров, землекопов, плотников, трофейщиков.

— Получили ваши амфибии и понтоны. Хорошо действуют!

Наконец наступил долгожданный день. Победа! Как мы мечтали о ней все эти трудные годы!

Мы победили. Победили потому, что весь народ сражался за родную землю и во главе этой всенародной борьбы стояла великая Коммунистическая партия, сумевшая всю страну превратить в единый боевой лагерь, в котором каждый чувствовал себя бойцом.

* * *

Мне часто приходится сейчас объезжать стройки. Их все больше и больше у нас: с каждым годом. И почти везде встречаю своих боевых друзей, тех, кто в годы военной тревоги ушли со строительных лесов на фронт. Сейчас они снова мирные люди. Но если понадобится, миллионы их — простых советских людей — по первому зову партии станут солдатами и мужеством, трудом, грудью своей прикроют родную страну.

Обсудить в форуме