Обсудить в форуме

ПРЕДИСЛОВИЕ

Воспоминания начальника инженерных войск Ленинградского военного округа и начальника инженеров Ленинградского фронта Бориса Владимировича Бычевского, посвященные героической обороне Ленинграда в 1941–1944 гг., должны представлять особую ценность не только для любителей истории фортификации, но и для всех, интересующихся военной историей. Ленинград, который, как это не архаично звучало для периода Второй мировой войны, был, по меткому замечанию автора, настоящей крепостью с круговой обороной – защищенной с севера мощными сооружениями Карельского укрепленного района, прикрытой с запада береговыми батареями Кронштадтской крепости, защищенной с юга укрепленными районами 42-й и 55-й армии, а также Невской оборонительной позицией. И даже с востока, со стороны Ладожского озера, по которому пролегала единственная коммуникация, связывающая город-фронт с остальной страной, город прикрывался береговыми батареями.

По роду службы начальник инженеров фронта почти постоянно находился на боевых позициях, причем на наиболее их важных участках, занимался их строительством, усилением, быстро организовывал помощь отступающим войскам путем создания новых минно-взрывных заграждений, препятствий, готовил новые позиции. Много сил отдавал Бычевский обеспечению активных операций фронта, в том числе разного рода операциям по форсированию Невы и переправе на ее левый берег личного состава, артиллерии и танков, включая средние и тяжелые. Инженерные части, снятые с фронта, обеспечивали помощь Лениградскому тресту «Похоронное дело» в копке братских могил взрывным способом, решая сложнейшую задачу своевременного захоронения сотен тысяч жителей города, погибавших от голода.

Бычевский много пишет о слаженной работе начальников служб Штаба Лениградского фронта, где еще до войны сложился на удивление дружный и работоспособный коллектив культурных управленцев, обстрелянных еще на финской войне. Не случайно, что еще задолго до получения указаний из Москвы командование округа приняло меры по обеспечению инженерного прикрытия госграницы, выставило минные заграждения, остановив бетонные работы в строящихся УРах. С первых же дней войны начались широкомасштабные работы по строительству мобилизационных оборонительных рубежей в районе Луги, имевших особе значение для обороны подступов к городу, Красногрвардейского и Колпинского укрепленных районов, оборонительных позиций в самом городе и на Пулковских высотах, а также приведение в порядок старых УРов на границе с Эстонией.

Внимательный читатель найдет в мемуарах довольно много интересных специальных подробностей, касающихся именно фортификации. Так, Бычевский пишет о том, что Выборг был прикрыт со стороны границы мощными полукапонирами новейшей конструкции, и что финны побоялись брать его в лоб и вынуждены были предпринять глубокий обход через недостаточно обеспеченный стык Выборгского и Сортавальского укрепрайонов. Таким образом, это первое в нашей литературе упоминание о положительной роли Выборского укрепрайона 1940–1941 гг. постройки. В то же время, говоря о Кн\ингисеппском УРе, построенном в начале 1930-х годов, Бычевский упоминает, что его ДОТы имели преимущественно амбразуры, обращенные прямо на запад, на врага и что это обстоятельство вызывало обеспокоенность героических защитников УРа. В то же время, сильное впечатление производит описание, с каким упорством и умением защищали до последней крайности свои несовершенные огневые точки бойцы и командиры пулеметных батальонов Книгисеппского УРа, выигрывая тем самым драгоценное время, необходимое для подготовки новых оборонительных рубежей.

Заслуживает специального внимания ситуация с пулеметно-артиллерийским батальонами, которые были влиты из состава расформированных осенью 1941 г. УРов в состав стрелковых дивизий. В апреле 1942 г. по предложению нового командующего фронтом генерала Л.А. Говорова эти батальоны, которые по его мнению пришли в упадок, были выведены из состава дивизий, сведены в полевые УРы, равные по численности примерно бригадам и размещены в наиболее сильных фортсооружениях, что позволило высвободить в резерв фронта несколько стрелковых дивизий. Такой прием использования относительно малочисленных, но хорошо вооруженных УРовских войск и мощных оборонительных сооружений для замены целых общевойсковых соединений стал обычным для Ленфронта и был применен Говоровым уже 1943 г. при подготовке операции по полному снятию блокады Ленинграда.

Много внимания Бычевский уделяет разного рода заграждениям. Здесь нет противопоставления взрывных и невзрывных заграждений, как это делается в мемуарах полковника И.Г. Старинова (Старинов И.Г. - Записки диверсанта), а наоборот подчеркивается, что устройство всех видов заграждений бывает уместно в зависимости от задач, условий местности и времени, имеющемся в распоряжении саперов. Бычевский пишет о применении колючей проволоки на столбах и в виде наброски, о противотанковых рвах и конечно же минах. Очень интересен упомянутый им факт спешного создания в сентябре 1941 года во время отбития штурма немецких войск противотанкового рва под Урицком с помощью подрыва закопанных в землю морских мин, прямо на глазах у противника. Интересно, что до Бычевского такой способ строительства противотанковых рвов применили поляки при обороне военно-морской базы на полуострове Хель в 1939 году. Следует отметить, что в обоих случаях такие импровизированные рвы остановили продвижение танков противника. Также интересен описанный Бычевским способ проделывания широких проходов в собственных минных заграждениях перед наступлением с помощью 300 килограммовых зарядов тротила, установленных на треногах.

Интересно совершенно явное противопоставление Бычевским стилей поведения двух командующих – бывшего мастера-скорняка и унтер-офицера Г.К. Жукова и интеллигента, бывшего белогвардейского офицера, захваченного большевиками в плен и насильственно мобилизованного в Красную Армию Л.А. Говорова, причем это противопоставление делается Бычевским явно не в пользу Жукова.

Не одобряет Борис Владимирович и чехарду со сменой командующих фронтом в 1941 г., которая почти всегда приходилась на кризисные моменты оборонительных операций и сопровождалась временным ухудшением управляемости войсками, особенно вредным именно в такие моменты. Так несвоевременный отвод основных сил войск оборонявшихся на Лужском рубеже после его прорыва, приведший к разгрому этих войск, автор явно связывает с заменой генерала М.М. Попова Маршалом Советского Союза К.Е. Ворошиловым, который, безусловно, был более слабым командующим, чем его весьма опытный предшественник, проявивший себя впоследствии с самой положительной стороны как на других фронтах, так и в должности начальника штаба Ленинградского фронта, на который он вернулся в 1944 году.

Много добрых слов сказано Бычевским о партийных и советских руководителях Ленинграда, расстрелянных Сталиным уже после войны, причем особо отмечена роль секретаря обкома А.А. Кузнецова.

Первый вариант книги Бычевского, изданный Военизадом был (видимо из соображения экономии места) кощунственно оборван январскими событиями 1943 года. (Бычевский Б.В. - Город - фронт /изд. 1963 г./)

Лениздат, учитывающий исключительное значение книги Бычевского прежде всего для понимания героической истории обороны Ленинграда в 1941–1944 гг., сделал благородное дело, опубликовав воспоминания Бычевского в намного более полном виде, раздвинув их временные рамки до июня 1944 года, а с учетом «Заключения», то и до конца войны.

В то же время, те главы, которые уже публиковались в 1963 г. претерпели ряд изменений.

СССР – великая страна с непредсказуемым прошлым – вновь начал переписывать свою историю. И в новых исторических реалиях публикация рассуждений автора о неуместности расформирования Лужской оперативной группы в разгар первых боев, причем вполне успешных, за Лужскую оборонительную позицию и неожиданном для всех аресте командующего группой генерала Пядышева (он был отправлен на лесоповал и погиб в лагере в 1943 г.). Ослаблена критика Жукова, про которого в первом варианте книги Бычевский писал, что тот ничего нового, по сравнению с тем, что делал даже Ворошилов, не выдумал. Текст подвергся совершенно ненужному стилистическому редактированию, такому как замена слова «нокаутировал» словом «разозлился», чем, безусловно, был испорчен первоначальный авторский стилистический колорит соответствующей фразы.

Справедливости ради надо отметить, что редакторы исправили ряд небольших фактических ошибок, в частности исправили написание фамилии капитана 1-го ранга И.Г. Святова, который в первом варианте был назван как «Святой», исправлена фамилия комиссара дивизии, которой командовал Н.П. Симоняк.

Автор очень ярко описывает инженерное обеспечение и ход всех боевых операций, которые вел Ленинградский фронт в 1943–1944 гг. Он активно обсуждает оправданность формирования специальных штурмовых инженерно-саперных частей и соединений, предназначенных для активных действий при атаке особо укрепленных позиций, наряду с выполнением чисто инженерных функций. Автор активно спорит с точкой зрения командования инженерных войск Красной Армии, развернувшего формирование этих частей, а также генералов А.Ф. Хренова (Хренов А.Ф. - Мосты к победе), И.П. Галицкого (Галицкий И.П. - Дорогу открывали саперы) и других, которые подчеркивали весьма важную роль этих соединений в ряде сложнейших боевых операций. Точка зрения Бычевского заключалась в том, что при прорыве протяженных оборонительных полос, развитых в глубину, никаких специальных инженерно-штурмовых частей не хватит, а надо обучать для таких действий обычные пехотные подразделения навыкам саперной боевой работы – быстрому снятию взрывных и невзрывных заграждений, блокировке и подрыву неприятельских огневых сооружений и т.д. В то же время, сам Бычевский описывает весьма успешные действия одного из хорошо подготовленных саперных батальонов при атаке одной из важных Синявинских высот, представлявшей собой очень сильный опорный пункт, который не могли взять обычные пехотные части. Он вспоминает при этом, как его же собственные коллеги попрекали его тем, что он отклоняется от своей позиции по вопросу формирования штурмовых инженерных частей, когда поддерживает инициативу командира батальона.

Хотя сам Бычевский и воздерживается от окончательного вывода по этому вопросу, совершенно очевидно, что формирование специальных инженерно-штурмовых частей было совершенно оправданно, однако использовать этот «инженерный спецназ» можно было только для решения ограниченного круга специальных задач по прорыву особо мощных укрепленных позиций противника, выполняемых за короткое время, не подменяя ими «осаперенную» пехоту.

Наиболее интересными для любителей истории фортификации являются материалы о массовом строительстве на второй оборонительной полосе 42-й и 55-й армий крупных железобетонных огневых сооружений в 1943 г. Строительство было вызвано обнаружением на заводских складах запаса застрявших в блокаду казематных артиллерийских и пулеметных установок, предназначавшихся для строившихся в мирное время укрепрайонов на границе. Для возведения этих сооружений в Ленинград по железной дороге, проложенной в январе–феврале 1943 г. в узком коридоре вдоль берега Ладожского озера после прорыва блокады, было доставлено свыше 10 тысяч тонн остродефицитного цемента, а также все необходимое электрическое, вентиляционное, оптическое и другое оборудование, необходимое для полноценного функционирования долговременных оборонительных сооружений. Эти мероприятия позволили вывести в резерв командующего фронтом ряд общевойсковых соединений.

Автор отмечает интересный факт использования немцами советских ДОТов бывшего Красногвардейского УРа, построенного в 1941 г. на ближних подступах к Ленинграду, что было возможным, поскольку его опорные пункты строились в расчете на круговую оборону.

Относительно использования бывших советских фортсооружений противником, нельзя не отметить рассказ Бычевского про уничтожение бывшего советского артиллерийского полукапонира (АПК) под Сестрорецком, построенного в 1938 г., но оставшегося невооруженным и занятом финнами в сентябре 1941 г. без боя. Несмотря на интенсивный расстрел в упор этого объекта огнем 203-мм гаубиц, он, тем не менее, разрушен не был и был подорван самими финнами при отходе. Бычевский также отметил, что аналогичный недостроенный АПК на другом участке фронта 23-й армии был занят всего лишь стрелковым отделением с ручным пулеметом и что это было исправлено только после его указаний.

Бычевский пишет, насколько трудно было обнаружить с воздуха великолепно примененные к местности небольшие по размеру фланкирующие сооружения финской обороны на Карельском перешейке и отмечает, что благодаря массовому применению финнами именно фланкирующих сооружений, их было невозможно расстреливать огнем прямой наводкой.

Для современных исследователей старых фортсооружений или их следов на местности особый интерес должно представить воспоминание Бычевского о том, что еще до завершения боевых действий под Ленинградом представители Ижорского завода попросили разрешения демонтировать все броневые огневые точки и броню вывести обратно на заводской склад, что, по-видимому, и было исполнено.

Рассказывать о наиболее ярких эпизодах великолепно написанной книги Бычевского можно было бы еще долго, но в этом нет особой необходимости. Эту книгу надо просто внимательно читать!

Владимир Калинин

 

Отсканировал и распознал текст В. Семко, отредактировал распознанный текст В.И. Калинин. Книгу предоставил Е. Дриг (http://www.rkka.ru)


Б.В. Бычевский

ГОРОД - ФРОНТ

Эта книга — второе, значительно расширенное и дополненное издание воспоминаний генерал-лейтенанта Б. В. Бычевского. Первая часть книги, изданная Воениздатом в 1963 году, охватывала период от начала Великой Отечественной войны до прорыва блокады Ленинграда в январе 1943 года. Во второй части, выпускаемой нашим издательством вместе с первой, автор заканчивает свои воспоминания описанием событий, завершивших трудную и долгую борьбу у стен Ленинграда.

Мемуары Б. В. Бычевского — живой правдивый рассказ, согретый большой теплотой, человечностью, искренним ува­жением к боевым товарищам, с которыми шел он по дорогам войны.

Борис Владимирович Бычевский родился в 1902 году в Москве. В Коммунистическую партию вступил в 1926 году. Почти полвека прослужил в рядах Советской Армии. За боевые отличия награжден многими орденами и медалями. Во время Великой Отечественной войны был начальником Инженерного управления Ленинградского фронта.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ОТ БАРЕНЦЕВА ДО БАЛТИЙСКОГО

1

Весной 1941 года обстановка в наших пограничных военных округах становилась все более тревожной. Развязанная Гитлером война в Западной Европе, быстро разрастаясь, надвигалась на нашу Родину.

В армии шла напряженная работа. На государственных границах, изменившихся после воссоединения с Советским Союзом Прибалтийских республик, Западной Белоруссии и Западной Украины, а также в результате советско-финляндской войны 1939—1940 годов, строились новые укрепленные районы, проводились учения войск, рекогносцировки. Авиация и танковые соединения получали новые типы самолетов и танков. Командование и штабы всех степеней непрерывно проверяли ход боевой и политической подготовки в частях.

Также тревожно было и у нас, в Ленинградском военном округе.

К середине июня штаб округа располагал сведениями о сосредоточении в Финляндии немецко-фашистских дивизий, перебрасываемых из Германии и Норвегии. На железнодорожных станциях нашего северного соседа царило необычайное оживление — туда были стянуты крупные полицейские силы. Наши пограничники сообщали об усиленном строительстве по ту сторону границы наблюдательных вышек. Внимание разведки привлекали и другие приметы надвигающейся угрозы: германские суда, заходившие в Ленинградский порт, вдруг в эти дни безо всякого объяснения перестали разгружаться и возвращались обратно. Сотрудни­ки немецкого консульства по ночам жгли какие-то бумаги.

В первой половине июня я вместе с помощником командующего округом по укрепленным районам генерал-майором П.А. Зайцевым поехал на полуостров Ханко, который после советско-финляндской войны превращался нами в военно-морскую базу. Сухопутное сообщение с Ханко проходило по территории Финляндии на основании заключенного с ней договора. Однако, если правительство Маннергейма нарушит добрососедские отношения с нами, оборонять Ханко придется не только с моря, но и с суши.

Командующий округом генерал-лейтенант Маркиан Михайлович Попов побывал на Ханко, осмотрел береговые укрепления и дал новые указания командиру базы генерал-лейтенанту С.И. Кабанову и командиру 8-й отдельной стрелковой бригады полковнику Н.П. Симоняку.

После этого, не дожидаясь, когда саперы закончат долговременные сооружения военно-морской базы, моряки-балтийцы и пехотинцы ускоренно стали создавать полевую оборону. Трехкилометровый перешеек па границе с Финляндией уже пересекал противотанковый ров, на наиболее опасных участках создавались дерево-земляные огневые точки.

Николай Павлович Симоняк, человек плотного сложения, на вид добродушный, но с приметной хитрецой в карих, узкого разреза глазах, говорил нам с П.А. Зайцевым:

— Так-то надежнее будет, когда еще дождемся вашего железобетона.

На северных участках границы с Финляндией, как и здесь, параллельно со строительством железобетонных сооружений войска строили полевые позиции.

По возвращении с Ханко в Ленинград я сразу же выехал по заданию командующего на выборгский участок границы, где также форсировались оборонительные работы.

В штабе округа в эти дни внешне все выглядело обыденным, спокойным.

Командующий войсками выехал на кандалакшско-мурманское направление, взяв с собой большую часть старших командиров. На Дворцовой площади многие кабинеты опустели. За командующего остался начальник штаба округа генерал-майор Дмитрий Никитич Никишев.

20 июня он срочно вызвал меня по телефону из Выборга:

— Приезжайте немедленно.

Через три часа я был у него в кабинете.

— Обстановка, братец, стала усложняться. Финны на Карельском перешейке активизируются. Будем начинать боевое прикрытие границы. Понятно?

— Не совсем.

Готовь саперов к установке минных полей на границе.

Но у меня все люди заняты на бетонных работах, Дмитрий Никитич.

— Так сними!

— А из Москвы на этот счет указания есть? Я считаю, что укладку бетона прекращать нельзя.

Никишев сердито перебил:

— Мало ли что ты считаешь! Сейчас нет времени ждать указаний, самим головой работать надо. Собери все мины, что есть на складах, и вывези в войска. А пока будем писать указания армиям.

Я принес недавно разработанный план инженерного прикрытия границы и стал писать распоряжения в 14-ю, 7-ю и 23-ю армии о перекрытии минными полями важнейших направлений и дорог. Начальник штаба подготовил приказание командующему 23-й армией генерал-лейтенанту П.С. Пшенникову о выдвижении в район Выборга одной дивизии из второго эшелона. Этим пока и ограничились.

Никишев сразу же заперся в своем кабинете с работниками разведывательного и оперативного отделов. А я засел у себя за свои рабочие карты, стараясь представить, какие задачи могут встать перед Инженерным управлением округа в случае возникновения войны. Всего месяц назад Генеральный штаб потребовал от нас сосредоточить главное внимание на укреплении рубежей севернее Ленинграда. Псковский и Островский укрепленные районы, подчинявшиеся до 1940 года нам, перешли к Прибалтийскому особому военному округу. Полевых войск на юге наш округ тоже не имел, если не считать 1-й танковой дивизии в районе Струг Красных.

В эти часы раздумий я не знал, чем занимается мой коллега — начальник Инженерного управления Прибалтийского особого военного округа генерал-майор В.Ф. Зотов. Позже он рассказывал мне, что 21 июня спешно собирал население для рытья траншей и окопов на границе с Восточной Пруссией. Начали даже минировать некоторые участки границы.

21 июня я уехал домой поздно ночью. А через час позвонил дежурный и передал, что в штабе объявлена тревога. Собрались быстро. Командиры ходили из комнаты в комнату, пытаясь выяснить причины тревоги, но толком никто ничего не знал.

Лишь около пяти часов утра генерал Никишев пригласил к себе в кабинет начальников родов войск.

— Война, товарищи! Фашистская Германия напала на нас. Всем приступить к исполнению планов, — распорядился он.

Вынули из сейфов опечатанные папки. И сразу перед нами возникла уйма неотложных дел: два инженерных и один понтонный полк надо переформировать в отдельные батальоны и подготовить к переброске на усиление армий. Бетонные работы в укрепленных районах придется прекратить.

Начальник отдела боевой подготовки нашего управления майор Николай Сергеевич Иванов засомневался:

— Может быть, не торопиться с этим?

— Сейчас нет времени ждать указаний, — повторяю я то, что слышал от Никишева. — Есть план, и надо его выполнять. Строительные материалы передадим вой­скам, металл и цемент перебросим на второй армейский рубеж.

Отдаю приказания, а мысленно спрашиваю себя: «А не спешу ли?»

Майор Иванов — человек сдержанный, спокойный, все делает размеренно, суматохи не терпит. Протирая платком очки, он в раздумье говорит:

— Значит, война? — И решительно заканчивает: — Ну что ж, будем воевать!

Через час разведывательный отдел штаба сообщает новость. На Карельском перешейке наши зенитчики сбили немецкий самолет Ю-88. Он вылетел из Восточной Пруссии, прошел через Прибалтику, пересек Финский залив и сфотографировал всю южную часть Ленинградской области. Из экипажа в живых остались бортмеханик и радист. Опрос показал, что немцев интересует передвижение войск к югу от Ленинграда и на Карельском перешейке.

В восемь часов начальник штаба фронта [С началом войны Ленинградский военный округ развернулся в Северный фронт с границами от Баренцева моря до Финского залива и Пскова.] ознакомил нас с телеграфной директивой наркома обороны СССР Маршала Советского Союза С.К. Тимошенко и начальника Генерального штаба генерала армии Г.К. Жукова. В ней содержалось требование со­ветским войскам разгро­мить вражеские силы, вторгшиеся на нашу территорию.

Но границу переходить запрещалось, так же как и бомбить территорию Финляндии.

Итак, немцы осуществили вторжение. А что предпримут финны?

В коридоре меня встретил начальник разведывательного отдела штаба комбриг П.П. Евстигнеев. Спрашивает:

— Директиву читал?

— Читал. А как вы думаете, Петр Петрович, финны выступят?

Евстигнеев укоризненно крутит крупной лобастой головой с удивительно спокойными голубыми глазами. Заученным жестом поглаживает реденькие волосы, расчесанные на пробор. Его, как видно, поразила наивность моего вопроса.

— Без сомнения, выступят! Немцы нацеливаются на Мурманск и Кандалакшу. А Маннергейм мечтает о реванше. Авиация его уже действует...

Мой заместитель под­полковник Николай Михайлович Пилипец, попыхивая любимой трубкой, очень похожей на голову Мефистофеля, в спешном порядке подсчитывает, сколько потребуется нам взрывчатых веществ и мин. Результаты малоутешительны, и он ворчит:

— Дело — швах. У нас нет и десятой части потребного. Скандал!

Посылаем телеграфный запрос в Москву, в Главное инженерное управление. В ответ сообщают: «Покрытие ваших потребностей из центра или по плану центра сейчас невозможно. Есть более важные направления, чем ваше. Организуйте использование местных ресурсов».

В хлопотах проходит весь день. А утром 23 июня меня вызывает командующий, вернувшийся из Мурманска, и предупреждает:

— Будем создавать дополнительные оборонительные рубежи на псковском направлении в районе Луги. Подробные указания получите у генерал-лейтенанта Пядышева. К вечеру стало известно, что войска Прибалтийского особого военного округа, теперь Северо-Западного фронта, отходят с тяжелыми боями к Западной Двине.

Вместе с заместителем командующего генерал-лейтенантом К.П. Пядышевым мы засели за разработку схемы новых рубежей.

Константина Павловича за десять лет службы в Ленинградском округе я узнал довольно хорошо. В тридцатых годах он руководил военно-учебными заведениями. Проводил много учений, маневров. Во время рекогносцировок укрепленных районов часто возглавлял комиссии, и мы вместе исходили пешком не одну сотню километров вдоль границы. Его грудь украшали два ордена Красного Знамени, полученные за боевые подвиги во время гражданской войны. Богатая военная эрудиция, ровный характер и большой такт в обращении с подчиненными тоже вызывали к нему симпатию у окружающих.

Пядышев проводит на карте линию от Кингисеппа на Лугу и к озеру Ильмень.

— Это будет лужская позиция. Видимо, придется выделять отдельную группу войск для ее обороны.

Я предлагаю побыстрее заняться предпольем перед Лугой и отправить туда отряды заграждения из общевойсковых и саперных частей. Пядышев соглашается и тут же утверждает план рекогносцировки предполья.

Подполковник Пилипец в который уж раз берет в руки бланк ответной телеграммы на наш запрос в Москву, будто надеясь найти в ней скрытый смысл. Горько иронизирует:

Местные ресурсы. Им легко рассуждать...

А что, — перебиваю я его, — почему бы нам не связаться с предприятиями города? Они в состоянии помочь.

Да ведь мы ничего не знаем о их возможностях, мощностях, — резонно возражает Николай Михайлович.

Это правда. Только столкнувшись с трудностями, я понял, как много потеряли мы, работники окружного штаба, не занимаясь в мирное время изучением конкретной экономики своего района. Теперь сама жизнь заставила быстро исправлять эту ошибку.

— Ну что ж, — решаю я, — придется обратиться за помощью в горком партии.

Горком быстро откликнулся на нашу просьбу. К нам пришел заведующий промышленным отделом Михаил Васильевич Басов. Его мы знали главным образом по собраниям партийного актива и конференциям. Всем нам нравились его деловые, немногословные выступ­ления. Сейчас было заметно, что прошедшие двое суток заведующий промышленным отделом провел без сна. Его суховатое лицо с темно-серыми внимательными глазами осунулось, побледнело. И седины на висках как будто прибавилось.

Горком направил меня для помощи, вроде комиссара к тебе, — сразу определил Басов наши взаимоотношения. Порывшись в кармане, он достал записную книжку — свою «карманную энциклопедию» — и с места в карьер стал расспрашивать:

Ну так что же вам нужно от нас в первую очередь?

Я молча протянул ему телеграмму из Москвы и наш запрос с длинной колонкой различных наименований и цифр. Басов про­читал, подумал и убежденно заявил:

— Картина ясна. Начнем, пожалуй, с противотанковых мин. Сто тысяч на первые пять суток хватит?

Прикидываем, где их можно изготовить. На помощь приходит записная книжка Басова. Оказывается, ме­таллические корпуса мин заводы не смогут производить из-за отсутствия штампов. Решаем делать деревянные.

— Тысяч сорок мин даст завод имени Аврова,— говорит Басов. — Директором там Пушников. Шестьдесят тысяч распишем по мастерским Древтреста. Чертежи у вас есть? Посылай их сразу на завод и в трест. Взрывчатку возьмем из Взрывпрома с гражданского строительства. Запиши адреса и телефоны, а потом да­вай поговорим о колючей проволоке...

Уже через день–два ленинградские заводы стали подавать в войска инженерные средства первой необходимости.

25 июня немецко-фашистские войска прорвались на подступы к Даугавпилсу. Возникла реальная угроза падения города и выхода передовых отрядов противника к Западной Двине. К этому времени определилось направление главных ударов вражеских армий в Прибалтике: они нацелились на Ригу и Псков. Напряженная обстановка требовала быстрых решений и действий.

В тот же день состоялось заседание Военного совета фронта. Кроме генерал-лейтенанта М.М. Попова и корпусного комиссара Н.Н. Клементьева на нем присутствовали секретарь горкома партии А.А. Кузнецов и секретарь обкома Т.Ф. Штыков.

Военный совет заслушал и утвердил доложенную генерал-лейтенантом К.П. Пядышевым принципиальную схему обороны на юго-западном фасе фронта. Было решено немедленно начать инженерные работы на намеченных рубежах силами населения ближайших районов и одновременно приступить к мобилизации на оборонительное строительство трудящихся Ленинграда.

Генерал-лейтенанту Пядышеву предстояло возглавить командование будущей Лужской группы войск. Он предложил сразу же перебросить на юг две-три дивизии с Карельского перешейка. Командующий в принципе против этого не возражал, но хотел посоветоваться с наркомом обороны. Хотя на границе с Финляндией пока царила тишина, активных действий там можно было ожидать с часу на час.

Саперных частей для работ на Лужском рубеже у нас было крайне мало, и Военный совет разрешил и­пользовать курсантов Военно-инженерного училища. Начальника училища подполковника А.Д. Цирлина назначили начальником инженерных войск Лужской группы. Майору М.М. Зязину, работавшему в училище, поручили сформировать управление военно-полевого строительства.

Михаил Матвеевич — старый сапер. Мы знакомы давно и понимаем друг друга с полуслова.

Сколько человек будет работать на строительстве? — спрашивает он.

Сколько сумеете мобилизовать с помощью Лужского райкома партии. Указания туда даны. От нас приедут майор Иванов и подполковник Лисовский с саперами и понтонерами.

Какие войска будут занимать оборону, с кем со­гласовывать места сооружений?

— Еще не известно. Пока начинайте рыть противотанковые рвы и готовить огневые позиции для артиллерии перед Лугой.

Зязин уехал, а мы с подполковником. Пилипцом и майором Ивановым принялись обсуждать порядок минирования Лужского предполья.

Пилипец стал возмущаться:
— Черт знает что такое. Войска Лужской группы неизвестны. Как развернутся дела дальше, не знаем.

За столом у него висит большая топографическая карта, и в свободную минуту он не прочь поразмышлять — «заняться стратегией». Вчера доказывал нам, что как только гитлеровцы пойдут на Даугавпилс — Остров, им немедленно будет нанесен удар по флангам. С севера — из Эстонии и с юга — из Белоруссии. Он часто поднимается из-за стола, ходит по комнате, сосет трубку. Противник поспешных решений, Пилипец советует не торопиться с минированием предполья.

— Наставим там мин, а они могут потом своим войскам помешать.

Н.С. Иванов теперь настроен решительнее. Он категорически утверждает:

— Начинать минирование надо немедленно. Мы по финской войне знаем, что такое предполье.

Чтобы прекратить спор, я предложил:

— Пока привезут мины, проведите разведку. К тому времени могут и войска подойти. Опоздаем — совсем плохо будет. А где ставить мины, решайте сами, руководствуясь, однако, принципиальной схемой.

2

Андрей Александрович Жданов срочно возвратился из отпуска и на первом же заседании горкома партии определил конкретные задачи партийных и советских органов в строительстве укреплений. «Три четверти наших усилий должно быть обращено на это», — сказал он.

Многие работники горкома, обкома и горсовета пришли на строительные участки как уполномоченные местной власти. Эта форма взаимодействия с войсками целиком себя оправдала.

У нас в инженерном штабе, кроме М. В. Басова, стали работать заместители председателя горисполкома В. М. Решкин и Н. Н. Шеховцев.

Николай Николаевич Шеховцев, рослый, круглолицый, заражающий всех своей бурной энергией, знал, казалось, все и всех. Вначале он пришел только за тем, чтобы ознакомиться со схемой рубежей, но сразу же стал отвечать на вопросы. По телефону кто-то спрашивал, где достать точильные камни для лопат.

— Хорошо, камни дадим, — пообещал Николай Николаевич.— А где будут мыться женщины, что работают на противотанковых рвах? Не знаете?.. Алло, девушка, соедините меня с Головиным. Да, да, банно-прачечный трест... Товарищ Головин? Шеховцев говорит. Ты что же думаешь, как в песне у Демьяна Бедного — «без тебя большевики обойдутся?» Сколько можешь дать котлов для устройства полевых бань на рубежах? Пропускная способность тебе нужна? Хорошо, сейчас подсчитаю... Давай пока на пять тысяч в сутки. Это завтра. А сегодня десять котлов в Лугу отправишь начальнику работ Зязину... Сейчас же. Инструкторов для организации бань тоже выделяй... Что?.. Душевые установки? Согласен. Завтра доложишь мне, что сделано... Алло, девушка, я еще не кончил. Дайте-ка мне Кинги­сепп, секретаря райкома, потом Лугу, потом Красно-гвардейск...

Хотя голос у Николая Николаевича охрип, телефонистки города и области узнавали его сразу и находили любого работника, который ему требовался.

27 июня Военный совет фронта решил приостановить строительство Верхне-Свирской ГЭС, гидростанции Энсолинии электропередачи Энсо [Энсо — ныне город Светлогорск] — Ленинград и строительство Ленинградского метрополитена. Инженерно-технический персонал, рабочие, машины и материалы передавались войскам для строительства обороны. Начальник Метростроя И.Г. Зубков явился ко мне в тот же день. Грузноват, лет под сорок, в путейской форме.

— Инженер Зубков, воентехник первого ранга запаса. Прибыл в ваше распоряжение.

— Почему же инженер — и воентехник запаса? — не удержался я от улыбки.

— А это у вас, военных, надо спросить, — в свою очередь усмехнулся он. — Когда мы институт кончали, нам больше трех «кубиков» не полагалось. А военному инженеру «шпала» положена .

— Позвольте, Иван Георгиевич, так после окончания вами института сколько времени прошло? Наверное, лет десять? Неужели с тех пор вы как военный специалист не росли?

— Э, что говорить! Просто забыли про нас в военкоматах,— махнул он рукой. — Для кого мы, инженеры, руководим тысячами людей, а для военкоматов — все воентехники. [Речь идет о знаках различия. В то время средний начальствующий состав носил на петлицах квадраты, или «кубики», а старший — прямоугольники, или «шпалы».]

— Чувствовалось, что Зубков на язык остер.

— Вы в армии не служили?

— Нет, у меня только кровь в жилах донская, казачья... А скажите: нам дадут оружие? Ребята воевать хотят. До двух батальонов могу сформировать из плотников, бетонщиков, проходчиков и такелажников.

— Товарищ Жданов сказал, что метростроевцев не будут призывать. Мы вас временно мобилизуем как строителей.

— Если так, что поделаешь! Ставьте задачу. У нас есть экскаваторы, краны, автомашины.

Отряд Зубкова мы направили вначале на Карельский перешеек, но уже через несколько дней его пришлось перебросить под Кингисепп.

Каждый день все новые коллективы и отряды из разных организаций города и области приступали к работе на растянувшихся рубежах фронта. Люди ехали поездами и на машинах, шли большими колоннами. Чаще всего в этом людском потоке мелькали лица веселых неунывающих парней и девушек. Молодежь уходила в неизвестность с песнями, налегке. Так что было и страшно за нее, и завидно. Вот так же когда-то и мы отправлялись на войну с интервентами и белогвардейцами.

Как-то мне позвонила старшая дочь — студентка первого курса университета:

Папа, до свидания. Уезжаем на работы.

Куда?

— Ну туда, ты знаешь, наверное. На машинах едем, тороплюсь.

— Что берешь с собой?

— А что брать? Полотенце, мыло. Больше ничего не надо.

— Подожди, девочка, а плащ, котелок, ложку, рюкзак? Обязательно хлеба возьми, сахару, белье.

— Ты шутишь, папа! Никто из девочек ничего не берет. Мы же ненадолго. Спать будем на сеновале... Передай маме, чтобы не беспокоилась. До скорого свидания!

Девушки вернулись в город совсем не так скоро, как думали. К тому же не на машинах, а пешком. И вернулись далеко не все. В пути оставляли иногда могилки подруг, погибших от бомбежек и пулеметного огня с самолетов...

28 июня Военный совет решил рассредоточить руководство оборонительными работами. Создали специальное Управление строительства тыловых оборонительных рубежей
(УСТОР). Его возглавил помощник командующего округом по укрепленным
районам генерал-майор П.А. Зайцев. Нашему Инженерному управлению поручили руководство работами войск и саперных частей, находившихся в соприкосновении с противником. Конечно, мы должны были взаимодействовать с УСТОРом.

Такая организация руководства объяснялась обострением обстановки в Прибалтике. Возникла реальная угроза прорыва немецко-фашистских частей через Лугу.

Учитывая эту возможность, Военный совет и обком партии поручили мне создать в лесах и болотах северо-восточнее Пскова, а также между Псковом и Гдовом склады взрывчатых веществ для партизанских отрядов. Уточняя на карте конкретные пункты тайников, А.А. Жданов вдруг спросил:

— Скажите, товарищ Бычевский, а четвертая парфюмерная фабрика выполняет какие-либо заказы для фронта?

Вопрос удивил меня. Хотя для работы на оборону были привлечены не только крупные предприятия, но и многие мелкие, вроде артелей «Примус» и «Металло-игрушка», я не знал, чем нам могут быть полезны парфюмеры.

— Поговорите с товарищами с фабрики, — посоветовал Жданов. — Полагаю, что некоторые их предложения заинтересуют вас.

На другой день мы с М. В. Басовым рассматривали принесенные с фабрики обломки кирпича, куски каменного угля, гальку, щебень. Даже при самом внимательном осмотре трудно было определить, что все это изготовлено из папье-маше.

— Чудесная имитация! — восхищался Михаил Васильевич.— Чем не корпуса для мин?!
Разумеется, — поддержал я его. — А если немного уменьшить размеры, они будут очень подходящи для партизан.

Наши инженеры из отдела заграждений тоже высоко оценили выдумку работников парфюмерной фабрики.

— Можете изготовить эти вещицы граммов по сто двадцать — сто пятьдесят? — спрашиваю директора фабрики.

— Конечно. А не слабоваты будут?

— Ступню оторвет и такой заряд. К тому же габариты будут удобны.

— Сколько вам таких корпусов нужно? — в свою очередь интересуется директор.

— Делайте первую партию в двести тысяч.

— Хорошо.

Отпустив директора фабрики, Басов сообщил последнюю новость: СНК и ЦК партии приняли директиву о задачах партийных и советских органов прифронтовых областей по организации отпора врагу.

— На бюро горкома решили создавать народное ополчение, — сказал он. — Из добровольцев будем формировать по дивизии в каждом районе города.

Народное ополчение! Мне — кадровому офицеру — не все было понятно. Во что оно выльется? Какова может быть роль ополчения в современной войне?

— Время на формирование — всего пять — семь дней, — продолжал между тем Басов. — Положение обязывает торопиться. Фашисты форсировали Западную Двину. В горкоме шел разговор, что ополченцам придется отстаивать лужскую оборонительную полосу.

И опять я не в состоянии был представить себе, как можно в такой срок создать десять — пятнадцать дивизий сверх мобилизационного плана, оснастить их всем — от котелков и шинелей до гранат и пушек. Ведь заводы и без того работали напряженно, по военным графикам.

Рано утром 29 июня мне позвонил начальник оперативного отдела генерал-майор П.Г. Тихомиров:

— С обстановкой хочешь познакомиться? Тогда заходи ко мне.

У генерала я застал начальника разведывательного отдела комбрига П.П. Евстигнеева. Они готовили материал к докладу на Военном совете.

— Вот, полюбуйся, — кивнул мне Павел Геор­гиевич на оперативную сводку.

Я пробежал бумагу глазами. Штаб 14-й армии из Мурманска доносил, что до двух немецких дивизий при поддержке авиации атаковали позиции 95-го полка 14-й стрелковой дивизии.

Петр Петрович говорит, что на Мурманск идут «герои Нарвика», — заметил Тихомиров.

— Точно, — подтвердил Евстигнеев. — Еще зимой наша разведка сообщала, что после оккупации Норвегии немецкие офицеры взялись изучать наш Север и русский язык.

Тихомиров провел пунктиром на своей рабочей карте синюю стрелу от границы к Мурманску. Участок границы в двадцать километров, где начались бои, оборонял один наш полк.

— Не густо, — вслух размышлял он. — Особенно если иметь в виду, что у немцев две егерские дивизии и одна пехотная. Нанося удар по прямой на Мурманск, немцы задумали двух зайцев убить: город взять и отрезать два полка четырнадцатой стрелковой дивизии на полуостровах Средний и Рыбачий.

— А что предпринимает командующий четырнадцатой армией? — спросил я.

— Генерал Фролов еще вчера должен был посадить пятьдесят вторую дивизию на второй армейский рубеж по реке Западная Лица, — ответил Тихомиров. — Но вот доносят, что дивизия эта еще находится на марше.

Послышался стук в дверь, и в кабинет вошел направленец [Направленец — работник оперативного отдела штаба, контролирующий ход боевых действий на определенном направлении.] с телеграфной лентой в руках и картой Карельского перешейка.

Тихомиров прочитал телеграмму и только рукой махнул:
— Час от часу не легче. В двадцать третьей армии, у генерала Пшенникова, тоже началось.

Направленец развернул карту.

На выборгском участке, который мы считали самым опасным из-за близости к Ленинграду, начал разведку боем батальон финнов. Его попытки вклиниться в нашу оборону были отбиты огнем. Но севернее, на узком участке в полосе сто сорок второй стрелковой дивизии, наступала вторая пехотная дивизия финнов. Ей удалось продвинуться километра на два. На сортавальском участке, самом близком к Ладоге, продолжалась пока пограничная перестрелка.

Тихомиров провел на своей карте синюю стрелу в направлении Элисенвара — Лахденпохья.

— Дорогу хотят перерезать, а потом к Ладожскому озеру выходить, — заключил он.
Отпустив направленна, Тихомиров опять вернулся к своей рабочей карте.

— Главная цель немцев на севере — Мурманск,— продолжал генерал. — Эту операцию они взяли на себя, а финнам не доверили. Только усилили свой горный корпус одной финской дивизией... Второй ударный кулак нацелен на Кандалакшу. И тут тоже находится германский корпус, усиленный финской дивизией. Он боевых действий пока не начал, но вот-вот перейдет в наступление. Цель — перерезать Кировскую железную дорогу.

— Прошу, Павел Георгиевич, обратить внимание на то, что в Рованиеми разместился крупный штаб противника,— добавил Евстигнеев. — Вероятнее всего, это командный пункт генерал-полковника Фалькенгорста, командующего северной армейской группой. Считайте, что здесь сосредоточилась вся немецкая армия «Норвегия».

— Согласен... И вот третье, петрозаводское направление. Здесь известная нам карельская армия Маннергейма. Сколько там дивизий, Петр Петрович?

— Пять финских и одна германская.

— Ну вот. А еще на Ухту, на Ребола — по одной,— генерал стал загибать пальцы, — на Карельском перешейке— семь дивизий и три бригады, против Ханко — одна... Итого — девятнадцать дивизий и три бригады. Надо иметь в виду еще отдельные части усиления. А у нас только тринадцать стрелковых дивизий. Да ширина фронта какая!..

Тихомиров провел колесиком курвиметра по линиям оборонительных рубежей, подсчитал в уме и объявил:
— Девятьсот километров!

В тиши кабинета анализируются события, удаленные отсюда на огромные расстояния, делаются выводы, предположения.

Павел Георгиевич — ветеран Ленинградского округа. Коротко подстриженные ежиком волосы сильно тронуты сединой, хотя генерал еще сравнительно молод. Он не особенно разговорчив, чуть-чуть заикается.

— А как же с лужской позицией? Кто туда пойдет? — спрашиваю я.

Сейчас этот вопрос волнует меня больше других. Павел Георгиевич пожимает плечами:

— В этом-то и загвоздка. Вчера командующий намечал перебросить туда семидесятую, и двести тридцать седьмую стрелковую дивизии, да двадцать четвертую танковую из резерва фронта. Но теперь вряд ли это возможно.

Тихомиров вопросительно смотрит на Евстигнеева. Но и у него, к сожалению, нет достаточно полных сведений о немецко-фашистской группировке, прорвавшей Северо-Западный фронт. От соседей и из Москвы поступают слишком общие данные, и это затрудняет оценку положения на нашем фронте.

— Но чем-то вы все-таки располагаете? — допытывался начальник оперативного отдела.

— Что мы можем доложить Военному совету?

— Очень немногое. Знаем только, что войска нашего левого соседа отступают, ведя на отдельных рубежах сдерживающие бои. Известно также, что впереди у немцев танковый клин из двух дивизий, — кажется, сорок первый танковый корпус. За ним следуют армейские корпуса. Пехота посажена на бронетранспортеры и автомашины.

Что известно об авиации противника, действующей против нас?
Генерал Новиков считает, что у немцев может быть от семисот до тысячи самолетов. Бомбардировщики действуют почти без прикрытия истребителей. Вот, пожалуй, и все, что нам известно.

Тихомиров молча складывает карты в папку, собираясь к командующему.
Хладнокровие генерала не удивляет, а раздражает, хотя я не могу толком объяснить почему.

— Так когда же все-таки будут войска на лужской полосе обороны, Павел Георгиевич? — спрашиваю я, не в силах сдержать себя. — Ведь там одни женщины с лопатами и сотня саперов, а мы все еще подсчитываем, сколько у врага танков и самолетов.

— На Военном совете все выяснится, — спокойно отвечает Тихомиров.

3

На лужской оборонительной полосе работают тридцать тысяч ленинградцев. Фронт работ так велик, что вся эта огромная масса людей с лопатами, каилами, топорами как бы растворилась, стала незаметной. Людей не хватает. Машин и инструмента — тоже. Ленинградцы работают днем и ночью. Спят тут же — на брустверах окопов. Спорят о глубине и ширине рвов, о том, где выгоднее ставить колючую проволоку, почему мало роем окопов, а больше строим «точки».

Мы с Пантелеймоном Александровичем Зайцевым объезжаем строительство из конца в конец. На нас, знающих хотя бы в общих чертах тяжелую обстановку в Прибалтике, отсутствие здесь войск производит тягостное впечатление. Впереди, в предполье, лишь мелкие подразделения саперов, подготавливающих минные поля. На основных рубежах — главным образом женщины.

В послевоенной литературе лужское сражение с 12 июля до 23 августа, то есть до прорыва немцев к Красногвардейцу [Ныне — Гатчина.], называют «боями на дальних подступах к Ленинграду». На мой взгляд, слова «дальние подступы» в данном случае совсем не отражают серьезности положения и глубины опасности для Ленинграда.

От Восточной Пруссии до реки Луга — шестьсот километров. Противник прошел этот путь с боями за двадцать дней. От Луги до Ленинграда оставалось меньше ста сорока километров. А еще с севера прорывалась почти полумиллионная финско-немецкая армия.
Думается, что в таких условиях лужскую оборонительную полосу вернее было бы именовать ближними подступами к Ленинграду. По крайней мере, никому из участников обороны города и в голову не приходило рассматривать ее иначе. Недаром в приказе войскам фронта от 14 июля 1941 года говорилось: «Над городом Ленина — колыбелью пролетарской революции — нависла прямая опасность вторжения врага...»

В центре обороны на подготавливаемом рубеже первыми появились подразделения 177-й стрелковой диви­зии под командованием полковника А.Ф. Машошина. Встреча войск со строителями началась с мелких конфликтов: не там поставили дот, не туда глядит амбразура, не простреливается противотанковый ров...

— Приходил бы раньше, — в сердцах бросает гене­рал Зайцев командиру дивизии. — Хозяйничай теперь сам, ставь бойцов на работы.

— А когда людей к бою готовить? — возмущается Машошин. — Дивизия несколоченная, необстрелянная. За всеми смотреть приходится, пулеметы и то сам пристреливаю.

— Машошин — командир старой кавалерийской закалки, с выразительным командным языком. Про него говорят, что он воспитывает подчиненных «словом и делом». Шутки-шутками, но молодые бойцы нет-нет и покосятся на палку, которой полковник проверяет окопы. Уж больно строго меряет! Того и гляди скажет «сочное» словцо.

Слушая возражения Машошина, Пантелеймон Александрович Зайцев недовольно поглаживает черный ус. Он понимает, что командир дивизии абсолютно прав.

В тот же день вслед за дивизией А.Ф. Машо-шина на реку Лугу вышло и пехотное училище имени С.М. Кирова. В первые дни войны его направили к Нарве, а теперь вот перебросили под Кингисепп. Дали полосу обороны в восемнадцать километров.
Начальника училища Г.В. Мухина я встретил на рекогносцировке. Пять лет назад мы с ним были преподавателями этого учебного заведения. Многие из его состава участвовали в гражданской и советско-финляндской войнах. Сам Мухин в свое время воевал с басмачами, затем на Халхин-Голе с японцами. Кряжистый, темнокожий, быстрый, он был солдатом по крови, по духу, по складу. С восемнадцати лет в партии и в армии.

— Ну как дела, Герасим Васильевич? — спрашиваю его, когда мы присели отдохнуть на берегу реки. — Как твои воспитанники настроены?

Мухин крякнул, почесал голову:

— Курсанты — золото. Уверен, не спасуют, когда дело дойдет до драки. И все-таки у меня на душе кошки скребут.

— Почему?

Да ведь, видишь ли, дело какое. Сейчас на одном энтузиазме далеко не ускачешь. А у нас всего четыре батальонные пушки на две тысячи человек. Автоматов — по одному в отделении, и то не в каждом. Был вчера у вашего начальника артиллерии генерала Свиридова. Он только гудит басом: «Подожди, батенька, придет и твоя очередь. У тебя впереди еще вся Эстония...»

Мухин умолк. Я не находил слов, которые могли бы его подбодрить. Да и Герасим Васильевич не из тех, кто нуждается в утешении.

— Понимаешь, обидно, когда люди зря погибают, — заговорил он снова. — Вот и сосед у меня левый — стрелково-пулеметное училище — безлошадный. Все оружие на руках тащат. А справа, говорят, сядут ополченцы. Но их пока нет, формируются. Давай хоть ты скорее своих саперов, мины, проволоку...

Вечером мы с генералом Зайцевым докладывали Военному совету фронта о состоянии дел на лужской позиции. Было решено ускорить строительство укреплений.

На следующий день Ленинградский горисполком направил на работу еще пятнадцать тысяч человек. Начали срочно перебрасывать туда с Карельского перешейка гранитные надолбы.

Отряды метростроевцев во главе с Зубковым с экскаваторами и кранами пошли на кингисеппское направление. Из разных мест города и области двинулись новые эшелоны с материалами. Заводы «Невгвоздь», «Баррикада», Балтийский и строительные тресты получили ускоренные графики выпуска сборных железобетонных сооружений и колючей проволоки.

А тем временем обстановка все обострялась. Каждый день Военный совет фронта должен был возвращаться к положению дел на лужской оборонительной полосе и сокращать сроки строительства укреплений.

На одном из заседаний было решено создать Особую артиллерийскую группу. Для этой цели генерал-лейтенант К.П. Пядышев стал спешно подтягивать к Луге курсантские дивизионы 1-го, 2-го и 3-го артиллерийских училищ и артполк АККУКС [АККУКС — Артиллерийские Краснознаменные курсы усовер­шенствования командного состава.].

Командиром группы был назначен полковник Г.Ф. Одинцов.

5 июля пришло сообщение: войска Северо-Западного фронта оставили город Остров. Трудно было поверить этому. Что же стало с гарнизоном укрепленного района? Летом 1939 года мы создали опорные пункты Колотиловский, Ольховский, Гилевский, Зоринский, прикрывавшие основные дороги из Прибалтики. Под Островом были заложены и забетонированы десятки артиллерийских и пулеметных бункеров. А дальше располагался еще Псковский укрепленный район...

Только много лет спустя я узнал некоторые причины столь быстрого прорыва врагом укреплений на нашей старой государственной границе. 111-я стрелковая дивизия, назначенная для занятия Островского укрепленного района, выгрузилась в городе Острове 1 июля и тут же попала под удары немецкой авиации и танков. Так и не успев занять позиции, она начала отход. Штаб дивизии сразу потерял связь с полками, и те действовали самостоятельно. Один из работников Управления Северо-Западного фронта, полковник С. В. Рогинский, принявший в те дни командование 111-й дивизией, сумел собрать основные ее силы лишь в районе Луги. Там оказались все командиры отступавших полков со своими штабами и до шести–семи тысяч красноармейцев.

Тому, кто не участвовал в боях под Островом, трудно представить всю сложность обстановки на этом участке фронта. Может быть, именно быстрый отход спас половину личного состава дивизии, опоздавшей в заданный район не по своей вине...

К 8 июля окончательно выяснилось, что немцы наступают на псковско-ленинградском направлении двенадцатью дивизиями, а на рижско-нарвском — шестью.

В голове ударных группировок противника двигались два корпуса 4-й танковой группы. Чтобы парировать этот удар, Военный совет решил срочно перебросить с северного участка фронта на лужскую полосу обороны две наши танковые дивизии из 10-го механизированного корпуса, а также 70-ю и 237-ю стрелковые дивизии.

Но тут произошло нечто непредвиденное: Главком Северо-Западного направления К.Е. Ворошилов передал 70-ю и 237-ю стрелковые и 21-ю танковую дивизии Северо-Западному фронту, где он наметил нанести контрудар. Для лужской полосы обороны снова не оказалось нужных сил, и в то же время мы ослабили себя на севере.

Единственной надеждой для нас становились части народного ополчения. Однако они еще только формировались.

4

На рассвете 10 июля комбриг Евстигнеев сообщил мне, что неприятель занял Псков, а в сторону Луги лавиной катятся перемешавшиеся войска Северо-Западного фронта.

Не успел я положить телефонную трубку, как меня вызвал командующий фронтом генерал-лейтенант М.М. Попов:

— О падении Пскова слышали? Чувствуете, как сразу осложнилась обстановка? Так вот, немедленно отправляйтесь в лужское предполье. Надо во что бы то ни стало ускорить там постановку минных заграждений. Кстати, где у вас рота специального минирования? [К началу войны инженерные войска располагали специальными подразделениями, вооруженными средствами управления взрывом по радио.]

— В Красногвардейске, товарищ командующий. В полной готовности. Радиостанция укрыта в парке.

— Радиостанцию держите там, а команду с приборами возьмите с собой. Лично организуйте постановку крупных фугасов в районах Струги Красные, Городище, Николаево. Немецкие танки могут подойти туда завтра.

Я доложил, что в предполье уже поставлено много минных заграждений и меня сильно беспокоит, как бы на них не подорвались войска нашего левого соседа.

Маркиан Михайлович пустил черта в чей-то адрес и резко спросил:

— Мы же сообщили штабу Северо-Западного фронта зоны минирования?

Сообщили. Но штаб-то у них, по-видимому, не имеет связи со многими отходящими соединениями.

Тем более вам надо поспешить туда, — подчеркнул командующий. — А я тем временем передам генералу Пядышеву, чтобы он незамедлительно принял все возможные меры предосторожности...

И вот мы уже на шоссе между Псковом и Лугой. Со мной команда минеров и радистов из роты старшего лейтенанта В.С. Яковлева, майор Николай Иванов, лейтенанты Евгений Гуляницкий и Александр Шелков.

Ох как тяжело уничтожать созданное народом добро! Ощущение этой горечи усиливают картины бедствия на дорогах отступления. Семьи, оставшиеся без крова, горящие дома, плачущие на руках у матерей дети, страдающие от жары и жажды. Тут и там вперемешку с беженцами бредут разрозненные группы бойцов. Нескончаем поток машин, всевозможных тележек. И над всем этим пестрым водоворотом стоит угнетающий гул, в воздухе висит едкая пыль.

Горе людей, гонимых пожаром войны, леденит сердце.

Над шоссе только что пронесся на бреющем полете «мессершмитт». Пулеметная очередь скосила двух девочек и трех женщин.

Вот-вот вернется с завывающим свистом вражеский истребитель. Измученные люди шарахнутся по канавам, а на шоссе опять останутся лежать несколько бездыханных тел. Мы советуем беженцам уходить с дороги в поле. А сами продолжаем свое дело: взрываем мосты, шоссе, ставим минные поля. Кое-где сохраняем проходы для отступающих войск. Их потом закроют саперы, которых мы здесь оставим.

Взрываемые по радио фугасы в сотни килограммов весом закладываем в местах возможного скопления вражеских войск и техники. Старший лейтенант Владимир Яковлев, высокий, смуглый, угрюмый, проверяет каждый радиоприбор, сам маскирует его.

Минеры молчаливы. Многие из них не так уж давно, в советско-финляндскую войну, в одиночку подползали со взрывчаткой к амбразурам железобетонных дотов. Побывали под пулеметным огнем, пережили гибель друзей. Но то в атаках, во время штурма вражеских укреплений, а здесь приходится взрывать свое, народное добро. Временами слышны проклятия и крепкое словцо.

Николай Сергеевич Иванов уже не выглядит добродушным, как несколько дней назад. Глаза его мрачно поблескивают за стеклами очков.

Лейтенант Гуляницкий, плотный коротыш-украинец, которого товарищи зовут просто Женей, отдает саперам резкие, короткие команды.

Встречи наших людей с бойцами, бредущими от Пскова, ограничиваются короткими перебранками:

— А ну, проходи! Раз драпаешь, нечего глаза пялить!

Попытки огрызнуться слабые, больше для виду:

— Ладно, герой! Посмотрим, каков сам будешь перед танком...

Невысокий минер, вытирая пилоткой пот с лица, зло укоряет:

— И куда только прете? Там же Ленинград!
— Сами, что ль, идем? Ведут. На Луге, говорят, рубеж занимать будем.

Во-во, правильно. Пока вы маршируете, ленинградские женщины окопы для вас роют, руки в кровь рвут. Они вас встретят там лопатой по спине. А ну топай быстрее, пока на свои мины не напоролся!..

Командующий фронтом ненамного ошибся. Через день несколько танков, мотоциклисты и бронетранспортеры с пехотой противника появились перед рекой Плюссой у переднего края предполья. 483-й полк 177-й стрелковой дивизии и часть орудий Особой артиллерийской группы готовились встретить передовой отряд врага.

К вечеру меня вместе с другими начальниками родов войск вызвали в Ленинград. Командующий соби­рался на доклад в Смольный к А.А. Жданову и только что прибывшему Главкому Северо-Западного направления К.Е. Ворошилову. Перед этим он хотел уточнить обстановку.

Маркиан Михайлович Попов принял Ленинградский округ только в феврале 1941 года. Но до начала войны успел уже объездить всю его огромную территорию от Баренцева моря до полуострова Ханко. Командующий слыл непоседой, и мне всегда почему-то казалось, что служебный кабинет тесен для него. Вот и на этот раз ему никак не сидится за столом. Слушая доклады, он размашисто прохаживается из угла в угол, нагнув красивую светловолосую голову, и только ненадолго останавливается у карты.

Сведения, которыми мы располагаем, не очень конкретны и часто противоречивы.
Командующий Лужской группой генерал-лейтенант К.П. Пядышев утверждает, что, по его мнению, через предполье пробивается передовой отряд танковой дивизии силой примерно в две роты танков и до батальона пехоты. Бои с этим отрядом идут на реке Плюссе.

У начальника артиллерии фронта генерал-майора В.П. Свиридова несколько иные данные. Ему сообщили, что подразделения 483-го стрелкового полка не выдержали натиска танков и уже отошли за Плюссу. В бою артиллеристы подбили двенадцать вражеских машин.

Командующий военно-воздушными силами фронта генерал-майор авиации А.А. Новиков докладывает, что летчики обнаружили в районе Струг Красных скопление автомашин и танков общим числом до двухсот единиц. Отмечено большое движение войск по дорогам от Пскова на Гдов и на Порхов.

— Чего стоит такая разведка? — сердится командующий. — Ни одного пленного, никакой документации... Чьи танки в Стругах Красных? Кто движется на Гдов? Вы, Петр Петрович, можете уточнить? — обращается он к Евстигнееву.

Начальник разведотдела развертывает свою карту:

— Из Пскова на Гдов с боями отходит сто восемнадцатая стрелковая дивизия Северо-Западного фронта. Разведчики, которых мы выслали в район боев, радируют, что против нее действуют первая и пятьдесят восьмая пехотные дивизии немцев. Обе они значатся в составе восемнадцатой армии.

— Но соединения восемнадцатой армии отмечены и в Эстонии. Выходит, она наступает по обоим берегам Псковского и Чудского озер?

— Должно быть, так, товарищ командующий.
— А к Луге кто рвется? Видимо, четвертая танковая группа Геппнера? Какие именно дивизии?
— Не могу доложить, — отвечает Евстигнеев. Генерал Никишев высказывает предположение, что главный удар танковой группировки следует ждать на Лугу, откуда открывается прямой и самый короткий путь на Ленинград. Командующий с этим соглашается, но выражает недоумение, почему часть танков противника на полпути от Пскова до Луги повернула к Гдову. Может быть, оттого, что там в лесах есть дороги не только на Гдов, но и на Кингисепп? Недаром под Кингисеппом все время висит воздушная разведка немцев.

— А когда будет под Кингисеппом вторая дивизия народного ополчения? — спрашивает М.М. Попов.

Начальник штаба заверяет, что первые эшелоны дивизии ополченцев должны уже завтра выгрузиться на станции Веймарн в десяти километрах от своих позиций. Не забывает он сказать и о пехотном училище имени С.М. Кирова, которое уже заняло оборону по реке Луге у деревни Сабек.

Попов нервно трет большое родимое пятно на подбородке:

— Пехотное училище, конечно, сила! Сколько у него сейчас пушек?

— Генерал Пядышев выделил полковнику Мухину два дивизиона из артиллерийского училища, — докладывает Свиридов. — Больше нельзя. Основные силы артиллерийской группы надо сохранить под Лугой, товарищ командующий.

Попов опять возвращается к своей карте. Слабость войск на правом фланге лужского рубежа очевидна, хотя путь туда от шоссе Псков — Луга кажется длинным и из-за плохих лесных дорог малоудобным для моторизованных частей противника.

— Надо все-таки прикрывать направление Нарва — Кингисепп, — принимает решение командующий. — Перегруппируем сто девяносто первую стрелковую дивизию из Кингисеппа фронтом на юг. Отведем ей полосу: южнее Сланцев до озер Самро и Долгое, — показывает он на карте.— Товарищ Никишев, отдайте соответствующее приказание генералу Пядышеву... И завтра же следует контратаковать в предполье на Плюссе. Задача — отбросить противника за реку...

С тем Маркиан Михайлович и ушел в Смольный. А возвратившись оттуда уже ночью, приказал мне взо­рвать три тяжелых фугаса, заложенных в Стругах Красных. По данным разведки, минированные нами здания и дворы были заняты вражескими частями.

В глухом углу Гатчинского лесопарка, укрытая от любопытных глаз и строго охраняемая, стоит машина со специальной мощной радиостанцией. Командир роты В.С. Яковлев бессменно находится у сложной аппаратуры.

Когда я приехал, он спал. Но от слов «взорвать фугасы» следы сна на его лице сразу пропадают.

Мы идем к рации. Яковлев проверяет по схеме номера шифрованных радиосигналов, дает команду радисту.

Рация включена. Мощные волны-импульсы идут в эфир. Их примут радиоприборы с зарядами, установленные в Стругах Красных... Пусть знают фашисты, что ждет их и впредь на ленинградской земле.

Все? — спрашиваю Яковлева.

Все, товарищ подполковник. Хорошо бы попросить летчиков проверить результаты. Все-таки по двести пятьдесят килограммов в каждом заряде [Через двое суток летчики сфотографировали Струги Красные. На снимках мы увидели развалины и огромные воронки там, где Яковлев укладывал фугасы].

Вечером 13 июля я снова выехал в Лугу. Для работ на оборонительном рубеже прибыло еще шестьдесят тысяч ленинградцев. Теперь они трудились вместе с войсками, спешно создавая завалы, танковые ловушки, рвы. Саперы закладывали мины перед главной полосой обороны и в предполье.

Мы с начальником строительства М.М. Зязиным осматривали орудийные доты из сборных бетонных блоков, когда подошел старший лейтенант Гуляницкий. Он только что вернулся из 177-й стрелковой дивизии, видел первую контратаку в предполье, а потому был возбужден и полон впечатлений.

— Ох и дали же фашистам по зубам! — волнуясь рассказывал старший лейтенант. — Представляете, идет штук двести автомашин да около тридцати танков. Гитлеровцы такие нахалы — из люков высунулись, будто на прогулку едут. А тут наши танки как выскочат из леса, да как ударят во фланг! Разрезали колонну — и давай давить! А возглавлял контратаку замкомандира двадцать четвертой танковой дивизии полковник Родин... В общем, фашистов снова отбросили за Плюссу.

Слух о первом нашем боевом успехе быстро распространился среди строителей укреплений. Начались расспросы: сколько подбили фашистских танков, далеко ли отбросили неприятеля. Пришел кто-то из политотдела дивизии, состоялся импровизированный митинг, на котором были названы конкретные цифры потерь, понесенных врагом. Оккупанты оставили на поле боя полсотни машин и не менее двух батальонов пехоты.

Гуляницкий лично наблюдал два случая, когда танки противника наскакивали на минные поля, но наши старые мины оказались слабыми. Они почти не причиняли вреда тяжелым танкам. Это, кстати, отмечалось и на других фронтах.

— Сам видел, — рассказывал Гуляницкий, — под танком взрыв, его тряхнуло, а он все идет, проклятый.

Потом мы, военные инженеры, столкнулись еще с одной неприятностью: артиллеристы без энтузиазма принимали сооружения из бетонных блоков, а иные категорически отказывались залезать в них.

— Я было пошутил: окружения, мол, боитесь, — рассказывал Зязин, — да после сам едва ноги унес. «Ни черта, говорят, вы, строители, не понимаете. Нам открытая позиция выгоднее, с нее удобнее танки уничтожать. А ваша амбразура — узенькое окошко».

Узкий сектор обстрела из амбразур долговременных огневых точек с давних пор был слабым местом нашей фортификации. Бронекуполов с круговым обстрелом мы не имели даже в укрепленных районах.

Эти мои невеселые размышления прервал телефонный звонок из Ленинграда. Звонил подполковник Пилипец. Он сообщил, что командующий фронтом требует немедленной отправки отряда опытных минеров в полосу действий 2-й дивизии народного ополчения.

Там возле Поречья фашисты проскочили через броды на реке Луге и захватили плацдарм, — докладывал подполковник.

— А Угрюмовская дивизия? Что с ней?

— Первый эшелон прибыл на станцию Веймарн. Выгружался под бомбежкой. Вступил в бой. А что дальше было, не знаю... У Сабека к вечеру немцы тоже пытались переправиться. Но курсанты Мухина отбили их.

— Где командующий?

— В Кингисеппе. И вам приказал прибыть туда же. Только обязательно с ротой минеров. Я уже отправил туда тысячу мин, но саперы у ополченцев необученные, на них надежд мало.

— Доложи командующему, что через тридцать'— сорок минут выезжаю. Ехать придется кружным путем, через Волосово. Так что смогу прибыть на место часов через пять. Постарайся доставить туда еще мин и колючей проволоки. Пока я привезу минеров, хорошо бы послать в помощь ополченцам кого-нибудь из штаба. Еще лучше — отправляйся сам.

Сборы мои заняли действительно не больше получаса. На правый фланг лужской полосы обороны я поехал с ротой минеров. По пути с тревогой думал о не занятом нашими войсками стокилометровом пространстве между Гдовом, Нарвой и Кингисеппом. Поможет ли решение командующего фронтом о перегруппировке 191-й стрелковой дивизии из Кингисеппа к югу? Противник ударом от Пскова на Кингисепп может отрезать всю Эстонию, где дерется 8-я армия Северо-Западного фронта.
Когда добрался под Кингисепп, там оказались и командующий фронтом генерал-лейтенант М.М. Попов, и Главком Северо-Западного направления Маршал Советского Союза К.Е. Ворошилов. Они стояли за пригорком, всего в пятистах метрах от окраины села Ивановское, занятого противником. Ополченцы развернулись в цепь. Их первая попытка контратакой освободить село окончилась неудачей.

Теперь шел огневой бой. Наши снаряды ложились в центре Ивановского, избы горели. Ветер временами доносил оттуда клубы дыма. В бинокль можно было разглядеть, как за изгородями на окраине передвигаются вражеские танки. Вспышки выстрелов выдавали их. Ворошилов встретил меня неприветливо:

— Саперы всегда опаздывают.

Не обращая внимания на недалекие разрывы и свист осколков, он продолжал вести наблюдение за п­лем боя.

В пулеметном расчете ополченцев, расположенном поблизости, слышался негромкий разговор:

— Это же сам Ворошилов, Клим.

— Ишь стоит, словно в землю врос.

— Мне мать говорила — бывают такие люди, заго­воренные от пуль.

— То пуля! А тут снаряд!..

Голос, произнесший последние слова, был густой, суровый. Чем-то он заинтересовал меня, и я обернулся в сторону говорившего. У пулемета лежал пожилой боец, весьма неодобрительно поглядывавший на группу больших начальников, стоявших во весь рост.

— А Ворошилов в это время отчитывал Попова за плохую организацию артиллерийского огня:

— Какое же это обеспечение контратаки? Бьют по пустому месту, хаты жгут, а немцы уже на окраину вылезли!

— Из эшелонов только что выгрузились, товариш маршал, — объяснял командующий фронтом. На случайных огневых позициях встали, разведки провести не успели.

— Так потрудитесь хоть теперь разобраться в обстановке. Выбить противника из села надо до ночи, пока еще он не закрепился. Сейчас там, видимо, только разведгруппа. Захватила броды на Луге и пустое село, пока вы дивизию выгружали. А ночью непременно подвалят главные силы.

Попов пошел к танкистам и вдруг сам решил боем разведать силы противника. Ворошилов не успел остановить его, только махнул рукой и выругался:

— Вот черт!..

Танк командующего получил повреждение, и ему пришлось вернуться с полпути. М.М. Попов вылез из башни пошатываясь. Климент Ефремович встретил его новыми упреками:

— Ты что, с ума спятил? Если в разведку ходить станешь, кто будет фронтом командовать?

Вероятно, Ворошилов забыл в эту минуту, что и сам он, наблюдая первый бой народных ополченцев, ведет себя неосмотрительно. Клименту Ефремовичу было в ту пору шестьдесят лет, а Маркиану Михайловичу — сорок. Но они, как и мы, менее опытные командиры, тогда только что начинали познавать современную войну, хотели все видеть собственными глазами.

Вскоре Главком и командующий уехали в Кингисепп. И перед отъездом Ворошилов еще раз строго-настрого приказал командиру 2-й дивизии народного ополчения уничтожить прорвавшегося неприятеля и освободить плацдарм. Но выполнить этот приказ оказалось не так-то просто: гитлеровцы под прикрытием авиации продолжали переправляться через мелкую речку. И только к вечеру они несколько притихли.

В воздухе все еще плавал запах гари и перегретого масла. Воспаленные от бессонницы глаза разъедал сизый дым. В голове роились тревожные думы: «Что же теперь будет? Противник Лугу форсировал, и сбить его с плацдармов не удается. Удержат ли оборону ополчен-ческая дивизия и курсантские батальоны полковника Мухина? Позади ведь никаких войск нет. Надо, чтобы удержали! И мы, инженеры, должны им помочь!»

Прибывшие со мной минеры готовы с наступлением темноты ставить заграждения. Командир роты уже провел инструктаж, проверил оснащение бойцов. Каждый сапер имеет по две противотанковые мины. На случай неожиданной встречи с врагом — в карманах по две гранаты-лимонки, за спиной — винтовка, на поясе — нож.

Я слежу за действиями командира роты. Мне не приходится вмешиваться в его распоряжения: они правильны.

Такое умение приходит не сразу. Владимир Петров прошел хорошую боевую школу. Во время советско-финляндской войны был взводным. Участвовал в штурме линии Маннергейма, взорвал со своими саперами два бетонных дота. После полученного тогда ранения он слегка прихрамывает.

— Работать попарно, — дает последние указания ротный. — Под ракетами лежать тихо. При встрече с немцем тоже не шуметь. Лучше, если он не заметит, пропустить. Понятно?

Он часто употребляет это слово, и ему каждый раз отвечает несколько голосов:

— Понятно...
— Лейтенант Холодков, будете у деревни Юрки работать. Слишком не зарывайтесь. Там у фашистов, по сведениям пехоты, три пулемета около дороги. Понятно?

Холодков, недавний курсант, а ныне командир 2-го взвода, сводит тонкие брови. Не первый раз ротный на­поминает о его излишней горячности.

— Пункты сбора взводов после работы уточнить на местах. К пяти утра всем быть здесь, — продолжает Петров.

— А если раненые будут? — спрашивает кто-то из сержантов.

Говорил об этом. Связные есть и по санитару назначено. Еще напоминаю: раненых провожать на ротные и батальонные пункты пехоты; к себе потом заберем.
Языка, в случае чего, брать, товарищ командир? — интересуется татарин Файруллин, отличный разведчик и первый силач.

— Ни в коем случае. Шуму не поднимать. Ваше дело работать. Понятно?

Пришлось вмешаться. Вообще-то командир прав. Но до сих пор мы слишком мало знаем противостоящего противника. Пожалуй, следует рискнуть. И я советую не сковывать инициативу разведчиков. Петров так же спокойно отвечает:

— Слушаюсь. Если так, возьмем пленного, товарищ подполковник.

— Вопросы еще есть? — заканчивает ротный.— Я буду с первым взводом. Политрук пойдет с Холодковым.

Политрук Шумов весело подмигивает взводному. Но тот обидчиво отворачивается, усмотрев и в этом намек на его горячность.

— Разрешите отправлять людей на работу? — обращается ко мне Петров.

— На выполнение боевого задания, товарищ Петров,— поправляю его.

— Я понимаю так: работа — это когда создаешь что-то полезное человеку, обществу. Может быть, мы, саперы, поэтому особенно любим строить мосты. Тут и запах смолы, и песня пилы, и задорный перестук топоров. А при минировании все наоборот. Чаще всего минер уничтожает созданное человеком. А потому и действует «по-тихому». Разве это работа?..

Темнеет. В воздух поднимаются ракеты, обозначая установившуюся линию фронта.

Проводив минеров, мы с Пилипцом, недавно приехавшим из Ленинграда, идем на наблюдательный пункт дивизии. По пути советуемся, как еще укрепить оборону. Обстановка сложная. Дивизия народного ополчения не успела занять рубеж по северо-восточному берегу реки. Противник удержал плацдарм и теперь будет стремиться расширить его.

— Спирали из колючей проволоки придется ставить, это быстрее, — высказываю я свои соображения.

Тоже времени много займет, — сомневается Николай Михайлович. — Здесь, пожалуй, пакеты МЗП [МЗП — малозаметное препятствие из тонкой проволоки, растягиваемое прямо по земле] лучше подойдут, если их скреплять в сплошную полосу. Они не только пехотинцев, но и легкий танк могут запутать. В прошлом году мы пробовали. Намотается на гусеницу — и стоп машина!

Мысль у Пилипца отличная. Договариваемся ночью собрать все запасы МЗП и использовать их здесь. Намечаем также перебросить сюда отряд метростроевцев для установки надолб на дорогах и в дефиле.

5

После трех суток напряженной работы в зоне боев и неоднократных разъездов между Кингисеппом и Лугой я вернулся наконец в штаб фронта. Здесь только и разговоров, что о контрударе войск Северо-Западного фронта южнее озера Ильмень в районе Сольцов. В этой операции участвуют три наши дивизии, переброшенные с петрозаводского направления и Карельского перешейка. Достоверно известно, что под Сольцами окружена танковая дивизия противника.

В Инженерном управлении на стене висит большая карта и возле нее всегда кто-нибудь да комментирует события:

— Вот бы ударить теперь всем Северо-Западным фронтом прямо на шоссе Псков — Луга и отрезать вра­жескую группировку, что к нам от Пскова подошла. Л потом прижать бы фашистов к Псковскому и Чудскому озерам, как Александр Невский...

Недавно прибывший к нам на должность комиссара управления Николай Александрович Муха улыбается уголками рта.

— Мы забыли про Белоруссию, товарищи, — подает он реплику. — Фашисты к Смоленску подходят.
— Ну и что? — горячо отзывается инженер-электрик Л.В. Смаглий. Он у нас один из признанных «страте­гов», большой любитель порассуждать над картой. — Можно не только псов-рыцарей, но и Наполеона вспомнить...

Я коротко информирую инженеров о положении под Лугой и Кингисеппом.

Рассказываю и о том, при каких обстоятельствах погиб Шелков, сотрудник нашего управления.

Это первая потеря в коллективе Инженерного управления фронта. Сашу Шелкова, черноволосого молодого командира, многие знали еще по советско-финляндской войне. Его грудь украшал орден Красного Знамени.

Но наши тревоги за будущее были в те дни так велики, а дел и забот так много, что боль от потери даже близких людей и товарищей по оружию невольно приглушалась...

— Как выглядят дивизии, что отошли от Пскова на лужский рубеж? — спрашивает комиссар.

— Неважно. Но сей­час их приводят в по­рядок.

— А у ополченцев и в пехотном училище как дела?

— Держатся. Хотя потери несут большие. Много людей погибло во время контратак

Бойцы стремятся сблизиться, чтобы ударить в штыки, а фашисты из автоматов лупят. И минометы их большой урон наносят. Женские рабочие отряды придется отводить из-под Кингисеппа. Бомбежки там очень уж свирепые. Надо пойти к Алексею Александровичу Кузнецову. Он обещал выделить людей из трудовых лагерей. Многие отбывают наказание за мелочь и очень просятся на фронт.

Комиссар в свою очередь рассказал мне о положении со снабжением войск инженерным имуществом, о выполнении заводами наших заказов. С первого дня нашей совместной службы с Николаем Александровичем мы договорились, что помимо руководства партийно-политической работой он будет держать связь с промышленностью и контролировать все ее поставки. По образованию Муха инженер, и это ему вполне под силу.

Штаб нашего Северного фронта первоначально находился на Дворцовой площади. Однако истинным центром руководства обороной города все время был Смольный, где размещались городской и областной комитеты партии. Пожалуй, невозможно перечислить все то, что решалось и организовывалось в этом здании. В Смольном непрерывно встречались и совещались люди в военной форме и гражданской одежде, с партийными билетами и без них. Сюда приносили и здесь обсуждали новые графики выпуска орудий и боеприпасов, планы и сроки создания дивизий народного ополчения, эвакуации детских учреждений, схемы строительства оборонительных рубежей, проекты маскировки важнейших объектов города, предложения о расстановке сил местной противовоздушной обороны.
Секретаря горкома партии А. А. Кузнецова я звал про себя «человек-пружина». В свои еще не полные сорок лет он отличался громадной работоспособностью, напористостью.

Помню, как-то зазвонил у меня на столе телефон.

Слышу в трубке голос Кузнецова:
— Вы давно не были в Мариинском театре, товарищ Бычевский? Поедемте-ка сейчас. Шел четвертый час ночи, и я ничего не мог понять. Мне показалось даже, что Кузнецов шутит.

В сутолоке горячих дней из памяти совсем выскочило, что незадолго перед тем наше управление дало задание декоративным мастерским театра. Алексей Александрович напомнил об этом.

— Что же вы не посмотрели заказанные макеты ложных танков и орудий? Собирайтесь-ка скорее.

Возглавив комиссию по оборонительному строительству, Кузнецов постоянно советовался с крупнейшими научными работниками, хотя и не особенно любил возражения. Но этот недостаток с лихвой компенсировался энергичной его деловитостью.

Явившись к Алексею Александровичу со своими соображениями об отводе женских строительных бригад из-под Кингисеппа, я застал у него председателя Ленгорисполкома Петра Сергеевича Попкова. Они обсуждали меры борьбы с возможным нарушением водоснабжения города в результате ожидаемых массированных налетов авиации.

— Смотрите, как у нас децентрализован этот жизненно важный участок, — недовольно морщась, говорил Кузнецов. — Водоснабжением города занято больше двадцати организаций. Тут и Бурвод, и Комбурводтрест, и Главгидрострой, и Спецгидропроект, и Горгеосъемка, и Нерудтрест, и прочие, и прочие.

— Должен сказать, — добавил Попков, — что у всех этих организаций есть и оборудование для бурения скважин.

— А зачем? Сосредоточим все это в одном месте, например в Инженерном управлении или Геологическом институте, — предложил Кузнецов и, обращаясь ко мне, добавил: — Организуйте у себя в управлении отдел военной гидрогеологии. В первую очередь надо ускорить бурение скважин и создание насосных станций в заводских районах.

На этом и порешили.


Когда я доложил Кузнецову о продолжающемся у нас кризисе со взрывчаткой, он сразу вспомнил:

— Сегодня был на Кронштадтской базе. У них есть старые ненужные глубинные бомбы по сто тридцать килограммов. Они вам подойдут?

— Подойдут. Разрядим.

— А старые бронебойные двенадцатидюймовые снаряды?

— Тоже возьмем.
— Вот и договаривайтесь с командующим флотом товарищем Трибуцем.

Так же быстро Кузнецов решил и вопрос о выделении на оборонительные работы людей из трудовых лагерей.

— Я думаю, есть смысл создать специальное управление из строительного треста НКВД, — предложил он. — Возложим на него руководство работами под Кингисеппом. Пошли к Андрею Александровичу.

Был пятый час ночи. Но во всех кабинетах Смольного еще бурлила жизнь. Пока мы шагали по коридорам, то и дело открывались двери бесчисленных комнат, входили и выходили люди с картами, телеграфными лентами, бумагами. Партийный штаб работал круглосуточно.

А.А. Жданова в тот день больше всего интересовали сроки подготовки обороны на узлах дорог к Копорскому плато. Его беспокоило, что в случае прорыва под Кингисеппом возникает опасность выхода противника к побережью Финского залива, а значит, создается угроза береговым фортам, прикрывающим Кронштадтскую базу.
Андрей Александрович одобрил идею Кузнецова использовать на этом направлении строительные отряды НКВД. Только посоветовал:

— Обязательно надо иметь под Кингисеппом и подвижные отряды заграждений. По типу созданных в предполье перед Лугой.

Темные глаза Жданова смотрели пристально, словно проверяя, правильно ли понята его мысль.
— Копорье так же важно для нас, как и самые близкие подходы к городу, — сказал он в заключение.— Соберите, Алексей Александрович, комиссию по обороне, обязательно пригласите академиков Галеркина, Иоффе, Семенова, Байкова. Посоветуйтесь и с моряками, как быстрее укрепить побережье.

Так было положено начало еще одному рубежу, названному приморским сектором обороны.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

ЛУЖСКИЙ РУБЕЖ

1

Поездки из штаба на рубежи — наиболее удобное время для сна. Если, конечно, не попадешь под бомбежку или пулеметный огонь «мессершмитта», любителя поохотиться за одиночными машинами.

Павел Яковлев, шофер «эмки», помятой, побитой, простреленной еще во время советско-финляндской войны, видя, как я устраиваюсь поудобнее, понимающе кивает головой и только спрашивает: «Куда?» Он — один из старейших наших шоферов. Ему знакомы на многие сотни километров и театр военных действий, и фамилии командиров, к которым приходится ездить.

Но на этот раз мне не спится. Не дают покоя размышления. Я только что прочитал у генерала Никишева последние директивы и приказы, изучил оперативную карту. Какой уж тут сон!

23 июля по указанию Ставки лужская полоса обороны разделена на три сектора. В каждом из них формируются штабы. Кингисеппский и лужский секторы подчиняются командующему нашим фронтом. А восточный, расположенный между городом Лугой и озером Ильмень, переходит к соседнему, Северо-Западному фронту.

Командующий фронтом считает, что очень скоро следует ожидать сильного нажима противника на кингисеппском направлении; туда перегруппировываются главные силы 4-й танковой группы Геппнера. А когда я поинтересовался, намечается ли усиление этого участка, он только нахмурился и пожал плечами. Начальник артиллерии фронта согласен с тем, что артиллерийских средств под Кингисеппом явно недостаточно, но ничего не добавляет: неоткуда взять — нет резервов.

Генерал Никишев предупредил, что следует ожидать подчинения нам 8-й армии Северо-Западного фронта. Она обороняется на линии Пярну — Тарту, но с тяжелыми боями вынуждена отходить.

Невеселые новости поступают и с Карельского перешейка. Там продолжается наступление финнов. Правда, за десять дней их армия продвинулась всего-навсего на семнадцать километров, но уже и это составляет половину пути до западного побережья Ладожского озера и железной дороги, связывающей Карельский перешеек с петрозаводским участком обороны. Дела там ухудшились после переброски 237-й стрелковой дивизии на Северо-Западный фронт. Теперь против шести дивизий Маннергейма на правом фланге Карельского перешейка оборонялись всего две наши дивизии, рассредоточившиеся по фронту на сто девяносто километров.

Помогая левому флангу 7-й армии, командующий 23-й армией ввел в бой свой армейский запасной полк. Командующий фронтом перебросил туда же из-под Стрельны артиллерийскую противотанковую бригаду, которая готовилась для лужской оборонительной полосы. Но этих мер, конечно, недостаточно. Войска действуют с открытыми флангами, не имея между собой даже огневой связи.

В таких условиях многое зависит от умения, инициативы и боевой дерзости командиров. В большей мере, чем другие, этими качествами обладает полковник А.Л. Бондарев. Его 168-я стрелковая дивизия пять суток вела неравный бой в районе Сортавалы и не только отражала атаки превосходящих сил противника, но и сама успешно контратаковала. Однако теперь и 168-я вынуждена медленно отходить к Ладожскому озеру.

Несколько ободряют успехи наших войск на Крайнем Севере — под Мурманском и Кандалакшей. Соединения 14-й армии во взаимодействии с кораблями Северного флота сковали противника в пограничных боях на Кандалакшском и мурманском направлениях. Наибольшую угрозу представлял удар 36-го немецкого горного корпуса и эсэсовской дивизии «Норд» в направлении Кировской железной дороги. Но его удалось локализовать. Постепенно гитлеровцы выдохлись, и сейчас там стало сравнительно тихо. Идут лишь мелкие лесные бои. Кировская железная дорога продолжает функционировать.

Да, не все было продумано в наших планах. В первый же день войны, еще до прибытия из Мурманска командующего фронтом, начальник штаба фронта, руководствуясь планом, распорядился перебросить 1-ю танковую дивизию из Струг Красных на север. Но в карельских лесах и болотах танки не могли быть использованы с полным эффектом, а под Псковом, где они были так необходимы в первые недели войны, их не оказалось. 20 июля М.М. Попов принял решение вернуть дивизию на лужскую полосу обороны. Однако к этому времени она была уже значительно ослаблена вследствие больших потерь под Кандалакшей...

До Луги мы доехали без всяких приключений, но подремать в дороге так и не удалось.

Вторые сутки здесь сравнительно тихо. Впереди, в зоне предполья, идет огневой бой. А в главной полосе и на отсечных позициях совершенствуется оборона. Население и бойцы продолжают рыть траншеи, противо­танковые рвы, устанавливают проволочные заграждения, строят доты.

Удивило меня, что тут же поблизости колхозники косят рожь, копаются в огородах. Люди на телегах ездят прямо перед окопами. Командующего лужским сектором генерал-майора А.Н. Астанина, кажется, это мало волнует.

— А что с ними поделаешь? — спокойно говорит он. — Там, где работают колхозники, еще не минировано, и до немцев далеко — километров пятнадцать.

Мы с генералом и майором М.М. Зязиным обходим фронт работ. Астанина больше интересует строительство тяжелых сооружений, убежищ для командных пунктов, дотов из сборных бетонных блоков. Начальник же строительства майор Зязин — чистый, если можно так выразиться, сапер, сторонник полевой фортификации — делает упор на окопы с козырьками, бойницами и нишами.

Перед войной генерал Астанин был помощником командующего Прибалтийским военным округом по укрепленным районам и специализировался на строительстве долговременных укреплений. На лужский рубеж попал при следующих обстоятельствах. В ходе отступления войск он встретил штаб 41-го стрелкового корпуса. Штаб потерял связь с комкором и с дивизиями. Астанин решил принять на себя командование корпусом, но установить связь с войсками ему так и не удалось. Лишь отступив на лужский рубеж, он встретил разрозненные части этого соединения. Так, став командиром 41-го стрелкового корпуса, генерал Астанин и возглавил вновь созданный лужский сектор.

Используя благоприятные условия некоторого затишья, мы старательно совершенствовали оборону. Астанин и Зязин решили усилить передний край главной полосы электризованными проволочными заграждениями. Ленэнерго обещало подвести ток из города.

— Если можно, дайте мне электророту с подвижной электростанцией, — просит майор Н. С. Иванов [Начальник инженерных войск Лужской оперативной группы подполковник А.Д. Цирлин был отозван в Москву. Обязанности начинжа в это время исполнял Н.С. Иванов.], недавно назначенный корпусным инженером к Астанину. — Ленэнерго будет прокладывать электролинию на столбах или кольях, а это ненадежно. Такая линия долго не выдержит бомбежек и артиллерийского огня. А будь у нас подвижная электростанция, мы малозаметную сеть оборудуем, кабель укроем в земле.

— Увы, Николай Сергеевич, наши электророты и понтонные части оказались втянутыми в бои на Карельском перешейке, — отвечаю я. — У тебя самого сорок второй понтонный батальон на минировании. Кстати, можешь его заменить?

Вопрос этот я задал не случайно. Меня начинало тревожить отсутствие у нас резерва инженерных частей.

— Кем, Борис Владимирович?

— Вот и я думаю, кем?..

Заменить понтонеров в эти дни не удалось, но помощь Н.С. Иванову оказали слушатели Академии связи. Мы послали их для участия в создании электризованных заграждений.
Нашлись и подвижные электростанции.

В двадцатых числах июля, когда немцы прорвались через Псков, К.Е. Ворошилов вызвал в Смольный генерал-майора П.А. Зайцева и меня. В кабинете были секретарь горкома А.А. Кузнецов и председатель гор­исполкома П.С. Попков.

Главком выразил крайнее недовольство неправильным, по его мнению, распределением рабочей силы.

— Почему у вас так много людей на ближних рубежах к Ленинграду? — возмущался он. — Где вы думаете оборонять город? В Красногвардейске, в Петергофе? Оттуда по городу из орудий можно бить! Почему у вас под Красногвардейском и Колпином рабочих больше, чем под Лугой?

Действительно, в начале июля работы развернулись именно так. Генерал-майор Зайцев, возглавивший строительство тыловых рубежей, сосредоточил главные силы и средства вблизи города. И надо сказать, секретари райкомов партии относились к этому сочувственно, максимум энергии они отдавали созданию обороны поближе к своим предприятиям.

— Пора такое местничество прекратить, — потребовал Ворошилов. — Наряды на отправку людей под Лугу и Новгород надо выполнять в первую очередь.

Главком сердито оглядел нас. Он побывал в разных местах на строительстве рубежей, видел недостатки работ, тактически неправильное расположение рвов и огневых точек. Зайцев оправдывался нехваткой военных и технических кадров:

— Один техник на пятьсот строителей, товарищ маршал. За всеми уследить не можем...

После той встречи с Ворошиловым основная масса рабочей силы города, инженерные части и материальные средства стали направляться под Лугу.

Это было правильно, но на какое-то время опять откладывалось создание позиций на Пулковских высотах.

Так теория построения глубоко эшелонированной обороны, принятая в нашей армии, расходилась с практикой из-за обострения текущей обстановки.

Все же Военный совет фронта стремился ускорить ввод в строй и Красногвардейского укрепленного района. Ленинградская партийная организация мобилизовала сюда около ста тысяч человек. За короткое время они отрыли несколько сотен километров противотанковых рвов, построили полторы тысячи блиндажей, дотов и других укрытий.

Хуже обстояло с вооружением этого укрепленного района.

Когда на заседании комиссии по оборонительному строительству возник этот вопрос, начальник артиллерии фронта генерал-майор В. П. Свиридов ничего приятного сообщить не мог.

Имею только стационарные орудия, — сказал он и предложил несколько десятков сорокапятимиллиметровых пушек.

Такие пушки для противотанковой обороны не годятся,— заявил член комиссии директор Кировского завода И.М. Зальцман. — Нужны хотя бы семидесятише­стимиллиметровые. И на колесах, а не стационарные.

А я разве спорю? — согласился Свиридов. — Давай на колесах, спасибо скажем. А пока их нет, придется эти ставить.

Не менее, а, пожалуй, даже более острой была про­блема подтягивания войск в Красногвардейский укрепленный район. Он представлял собой систему узлов сопротивления с весьма большими промежутками между ними. Это требовало сочетания жесткой обороны гарнизонов опорных пунктов с контратаками полевых войск в промежутках. Для эффективной обороны на фронте в сто километров необходимо было иметь здесь не менее десяти дивизий. А где их взять?

Председатель комиссии по оборонительному строительству Алексей Александрович Кузнецов сказал:

— Раз надо, будем формировать новые дивизии народного ополчения.

К началу августа боевые порядки войск на правом фланге лужского сектора несколько уплотнились. Пехотному училищу имени С.М. Кирова сузили полосу обороны за счет приведенной в порядок после отступления из Пскова 90-й стрелковой дивизии. На кинги­сеппское направление выдвинулась 14-я артиллерийская противотанковая бригада, а в район Красногвардейска подошла наконец 1-я танковая дивизия. Тем не менее оборона на этом фланге лужской полосы все еще напоминала тонкую нить.

На плацдармах у Ивановского и Сабека по ночам слышен шум моторов. Над кингисеппским сектором с рассвета до темна идут воздушные бои. Гитлеровцы часто бомбят станцию Веймарн, где выгружаются надолбы и бетонные блоки.

Разведчики 2-й дивизии народного ополчения взяли в плен несколько солдат с документами. Пленные показали: к плацдармам подошла 36-я моторизованная дивизия. Все говорит за то, что пауза вот-вот кончится. 8-я армия разрезана на две части: одна ведет бои под Таллином, другая отходит к Нарвскому перешейку. Нам переподчинили ее в этот критический момент. Судя по донесению, которое прислал в штаб фронта новый командующий армией генерал-лейтенант П. С. Пшенников, его войска уже не в силах сдерживать противника. Слишком велики потери людей и техники.

Ознакомившись с этим донесением, командующий фронтом генерал-лейтенант М.М. Попов приказал мне немедленно браться за создание оборонительных рубежей от Копорского залива на Кипень до Петергофа.

— Восьмая армия будет отходить? — спросил я.

— Пшенникову приказано держаться, — резко ответил Маркиан Михайлович.— Но надо быть готовым прикрыть с суши район береговых батарей Балтийского флота на южном побережье залива...

В связи с этим тридцать тысяч ленинградцев начали строить еще один рубеж — на Копорском плато.

Моя рабочая карта заполняется все новыми цветными линиями и значками. Раздумья над ней не очень-то утешительны, Если будет прорван правый фланг лужской полосы, то немцы скорее всего ударят в тыл нашей береговой обороны.

В то же время до сих пор наши войска упорно сопротивляются на полуострове Ханко, на островах Даго и Эзель, оставаясь в тылу врага.

Возобновились атаки противника под Кингисеппом.

Утро 8 августа застало меня у полковника Г.В. Мухина. В восьмом часу немцы открыли ураганный огонь. Нельзя различить отдельных разрывов. Сплошной гул и грохот. В землянке дрожит каждое бревно. Мухин надевает на голову каску, вешает на шею автомат и несколько минут стоит неподвижно, упершись руками в стол. Кажется, весь он превратился в слух. Его темное, обожженное солнцем лицо с крупными надбровными дугами и широким носом приобрело жесткое выражение.

Полковник резко оборачивается ко мне:

— Вчера разведчики ходили в Редкино. Около шестидесяти танков там насчитали. А артиллерии у меня по-прежнему мало... Ну пошли на наблюдательный пункт...

Не успели мы сделать и полсотни шагов, как попали под разрывы снарядов. Бежим, ложимся, снова бежим и рывком кидаемся в свежие, пропитанные гарью воронки.

В грохот артиллерийской канонады вплетается надсадный гул бомбардировщиков. Около тридцати «юнкерсов» тремя группами проходят низко над нами. Девять самолетов отделяются и заходят на цель. Едва мы успеваем вбежать в траншею у наблюдательного пункта, как воющий свист бомб словно вдавливается в барабанные перепонки. И сразу же удар, столб вывороченной земли...

Из траншеи Мухин вползает в землянку и хватается за телефон:

— Сергеев? Что у тебя? Накрыло? Два орудия подбито?.. Эх, твою губернию!.. А сейчас танки пойдут. Ну готовь истребителей с бутылками. Два пулемета выдвинь на опушку, пусть перекроют дорогу на Вязок. И саперов с минами туда, к дороге. Быстрее...

Самолеты уже отбомбились. Мы выходим в траншею. Впереди над окопами курсантов вдоль узкой ре­чонки Вруда стоит плотная туча пыли и дыма. Сквозь эту завесу местами пробиваются тусклые всполохи пламени.

Курсанты в дни передышки оборудовали глубокие окопы с хорошо развитыми ходами сообщения. Артиллерийский налет не так беспокоит Мухина, как предстоящая танковая атака.

В притихающий артиллерийский гул врываются дробные звуки пулеметных очередей. Они кажутся совсем слабыми. Но Мухин сразу же напрягается и всем корпусом поворачивается влево, туда, где затаился 2-й батальон Волкова. Здесь узел дорог, несколько малень­ких деревень — Максимовка, Мышкино, Слепино, — словом, танкоопасное направление. Свой левый фланг Мухин считает слабым местом.
Снова телефонные разговоры с командирами приданных батарей. Снова ругательство «твою губернию», на этот раз уже по поводу неустойчивой радиосвязи между артиллерийскими наблюдателями и огневыми взводами.

Позвонил капитан Волков. Докладывает, что на него идут двадцать пять танков с автоматчиками.

Через пять минут снова он. Бодрым голосом сообщает:

— Три танка горят. Фашистская пехота прижата к земле пулеметным огнем.

Атака начинается и на правом фланге против 1-го батальона капитана Сергеева. Но Мухина по-прежнему больше всего беспокоит участок Волкова. Начальник училища сам вызывает по телефону 2-й батальон:

— Волков, почему молчите?

— Виноват. Только что дух перевел. Вражеская пехота отбита. Танки тоже не пробились и пошли в обход деревни Слепино.

На лице Мухина появляется улыбка:

— Молодцы! Передай курсантам мою благодарность... А о том, что немцы в обход пошли, не волнуйся. Там их тоже встретят...

Часа через два на наблюдательный пункт пришел комиссар училища Я.В. Завалишин. Он был во 2-м батальоне. Весь в пыли, утомленный, а в глазах задорный огонек.

— Ну и поддали же наши фашистам! Первую волну пехоты и танков удачно накрыла гаубичная батарея. А довершили дело пулеметчики. Они уложили пехотинцев прямо перед проволокой...

Закончить Завалишину не удалось. Прибежал связной от Волкова:

— Батальон обходят танки!..

«Прорвали стык», — решил Мухин и стал звонить в штаб кингисеппского сектора. Но телефонная линия оказалась перебитой. Прекратилась проводная связь и с Волковым.

Полковник перебросил на левый фланг свой главный резерв — противотанковую батарею. Это была половина собственных артиллерийских средств училища.

С другими батальонами связь оставалась устойчивой. Командиры докладывали, что ведут огневой бой. Много раненых. А вот гранат и бутылок с горючей смесью мало.

Начальник училища уходит на передовую, меня просит съездить на командный пункт сектора похлопотать о восстановлении взаимодействия с соседом.

Дорога тянется лесом. Справа и слева слышится близкий артиллерийский гул. Вокруг — ни одной живой души. Откровенно говоря, сделалось как-то не по себе. Яковлев уже не спрашивает: «Куда?» Дорога одна. Только вынул гранаты, положил на сиденье рядом:

— На всякий случай...

2

Огромное, во весь горизонт, багровое зарево. Полыхают дома в Нарве, Кингисеппе, ближайших поселках. Вражеская авиация наносит один удар за другим. Перекаты артиллерийских разрывов не стихают и ночью. Четвертые сутки дерутся ополченцы и курсанты, стре­мясь не допустить прорыва танков в оперативную глубину.

Командующий фронтом М.М. Попов и член Военного совета А.А. Кузнецов все время в войсках: то во 2-й дивизии народного ополчения, то у Мухина, то у командующего кингисеппским сектором генерал-майора В.В. Семашко.

Еще 9 августа Попов решил остановить немцев контрударом. Для этого он усилил кингисеппский сектор только что сформированной 4-й дивизией народного ополчения и одним полком 1-й танковой дивизии.

Но штабу сектора потребовалось около суток на подготовку контрудара, а к тому времени две танковые, две пехотные и одна моторизованная дивизии противника вклинились в нашу оборону и стали охватывать большой район. 4-я дивизия народного ополчения оказалась втянутой в тяжелый оборонительный бой вместе с училищем имени С.М. Кирова.

К вечеру 11 августа части перемешались, связь нарушилась, и началась та путаница, которая называется потерей управления войсками.

М.М. Попов и А.А. Кузнецов приехали к генералу В.В. Семашко ночью. Между ними произошло довольно тяжелое объяснение. Я застал уже конец этого неприятного разговора. Речь шла о вводе в бой еще одной только что сформированной 1-й гвардейской дивизии народного ополчения.

Валентин Владиславович Семашко, худощавый генерал лет пятидесяти, был взвинчен до крайности, глаза воспалены. Нервничали и его собеседники. Кузнецов, видимо отвечая на какую-то реплику командующего сектором, резко выговаривал ему:

— Поймите, товарищ Семашко, это рабочие Ленинграда назвали дивизию гвардейской. От вас и вашего штаба зависит умелое использование ее, а драться рабочие будут насмерть, на это можете положиться.

— Алексей Александрович, — возражает Семашко, — я не хочу бросить тень на рабочих людей! Но эта дивизия сформирована всего три дня назад. Она не имеет ни капли боевого опыта, совсем не обстреляна. К тому же ей еще идти до нас сорок километров, а мне уже дают приказ осуществить контрудар. Да ее сразу разгромят танки. Так получилось с четвертой дивизией полковника Радыгина... Мы вводим в бой необученные дивизии с ходу и по одной.

Кузнецов нетерпеливо прерывает его:

— Необученные, необстрелянные... А кто же целый месяц сдерживает врага на лужской позиции, как не народные ополченцы? Кто за один сегодняшний день поджег полсотни танков? Братья Ивановы и другие рабочие с мясокомбината. Тоже необстрелянные, а бутыл­ками с горючей смесью действуют, как заправские истребители. Так же и Фирсов, и Васильев, и Кочетов... Других дивизий, товарищ Семашко, нам взять неоткуда. Извольте управляться с теми, какие есть. Но дорогу Кингисепп — Волосово враг не должен перерезать. Это категорическое требование Военного совета.

Генерал Попов прекращает горячий разговор:

Принимайте меры, товарищ Семашко, к локализации прорыва. Немедленно выдвигайте туда четырна­дцатую артиллерийскую противотанковую бригаду Лебедева и вообще всю артиллерию. За этим заслоном поставьте танки Баранова. Ими и прикройте в бою пер­вую гвардейскую дивизию. Кстати, сколько у Баранова осталось танков?

Не больше пятидесяти, — отвечает Семашко.— А у немцев около двухсот. Баранов считает, что дня через два он может остаться вовсе без танков.

Пусть танки дерутся из засад. Где выгодно, используйте танки как неподвижные огневые точки... Поезжайте сами в войска и лично организуйте подготовку контрудара. Товарищ Кузнецов прав, упрекая штаб сектора в медлительности. А мы сейчас выедем навстречу дивизии Фролова, ускорим ее движение. Но имейте в виду, дивизию неизбежно придется вводить в бой завтра.

— Слушаюсь! — Семашко смотрит на часы и качает головой. — Скоро уже рассвет. — Потом одевается и выходит из землянки.

Попов шагает из угла в угол, нервно хрустит пальцами.

— Всю четвертую танковую группу стянули сюда, мерзавцы. Тут, пожалуй, два раза по двести танков будет.

— Доходит очередь и до меня. Командующий фронтом и член Военного совета требуют форсировать строительство укреплений за железной дорогой на случай отхода войск за нее.

— Какие потери среди строителей? — спрашивает Кузнецов.

— Сегодня около тридцати убитых и раненых. На линии Керстово — Лялицы — Выбеги немцы проводят по нескольку бомбардировок в день.

— Вся станция Молосковицы забита у нас бетонными надолбами и деталями, — недовольно замечает Кузнецов. — Быстрее надо вывозить их на рубежи.

— Докладываю, что два крана разбиты бомбами, крановщиков ранило, замены пока нет, поэтому приходится работать вручную.

Командующий показывает мне на карте:

— Выдвигайте вперед саперов, организуйте подвижные отряды заграждений, как под Лугой.

— Что у вас есть под руками?

— Только запасной батальон. Все саперные и даже понтонные части оказались втянутыми в бои.

— Берите людей, откуда хотите, а завтра чтобы здесь были подвижные отряды заграждений, — сухо приказывает командующий.

— Что сейчас делается в Кингисеппском укрепрайоне, товарищ Бычевский? — спрашивает Кузнецов.

— Там бойцы двух артиллерийско-пулеметных батальонов вместе с рабочими командами укрепляют оборону в промежутках между узлами сопротивления: роют окопы, ставят проволочные и минные заграждения.

— Да, — вспоминает Кузнецов и обращается к командующему: — Вчера у меня был разговор с комендантом укрепрайона майором Котиком. Артиллерии, говорит, мало, со связью плохо. Вооружение дотов слабое — одни пулеметы, и амбразуры неудачны — фронтом только к Нарве, на запад. Просит пехоту для круговой обороны.

Попов опять хрустит пальцами:

— Знаю, Алексей Александрович. Один полк ополченцев от Радыгина генерал Семашко уже послал туда. Если фашисты вздумают обходить Кингисеппский укрепленный район, пошлем на помощь бригаду морской пехоты. Сто девяносто первая стрелковая дивизия Лукьянова тоже остается там. Но сейчас главное — здесь сдержать удар.

Так думают все...

Метростроевцы настроены по-боевому. Раздобыли с полсотни винтовок, ручной пулемет и два ящика бутылок с горючей смесью. Зубков при встрече со мной показывает свое «богатство».

— Если войска не подойдут, сами будем драться за свой рубеж, — решительно заявляет он. — Меня ребята совсем запилили. Грозятся в партизаны уйти. Около сотни заявлений лежит. А я и сам к чертям собачьим уйду от этой окопной работы... Вчера, когда возили хоронить своих в Ленинград, настроение было такое, что хоть реви. Каких инженеров ни за грош потеряли!

Злости и у меня в эти дни было вдоволь. Эта старая песня совсем оказалась не ко времени.

— Ты мне надоел, Иван Георгиевич. Иди к Жданову, скажи ему, если не побоишься. Чем зря разглагольствовать, лучше гляди, как бы свой отряд здесь не потерять или поневоле в партизана не превратиться. Технику свою успеешь убрать, если сегодня сюда пожалуют немецкие танки?

— Зубков покосился на меня:

— Ты что, серьезно?

— Сейчас не до шуток. Послушай, что там делается,— кивнул я в сторону железной дороги, за которой все ближе слышался грохот огневого боя. Часть снарядов уже ложилась за полотном.

— Глаза у Зубкова потемнели, он крепко выругался.

— В щели посажу истребителей с бутылками, — твердо сказал он.—Пусть хоть несколько танков сожгут, душу отведут. Вчера к ополченцам ходили, учились, как это делать.
Меня окончательно взорвало:

— Значит, с танками воевать будешь винтовками, а экскаваторы и краны бросишь?
— Скорей заканчивай ров и убирай механизмы! Если бой перевалит за железную дорогу, двигайся с экскаваторами в район Гомонтова.

— Только и знаем — отходить, — махнул рукой Зуб­ков.— Может быть, саперов с минами дашь, начальник?

— Я такой богатый, что единственный запасной батальон и тот послал сюда. Учишь своих бутылки бросать, учи и минировать. Щели рой для людей... Смотри, старый знакомый появился!

— В безоблачном небе действительно уже болтался разведчик, прозванный бойцами за его характерную форму «костылем».

— Сотрясалась земля в районе прорыва. 1-я гвардейская дивизия народного ополчения полковника Фролова вступила в бой с ходу, так же как месяц назад дивизия Угрюмова. Но тут же была атакована крупными силами танков и вынуждена была отойти.
Вернувшись из-под Кингисеппа в Ленинград для подготовки новых отрядов заграждения, я решил зайти к Никишеву ознакомиться с обстановкой.

— Между пятью и шестью часами утра пульс штабной машины всегда чуть затихает. Получены все донесения, отданы распоряжения войскам, доложено в Генштаб.

Но сам начальник штаба вынужден жертвовать даже этим тихим часом. Сидит, подремывая, за своими бумагами. Споткнется перо — и Дмитрий Никитич спит. А тронешь за плечо, он потрясет головой и, как бы стыдясь своей слабости, проворчит: «Черт его знает, что-то клонит ко сну!» Вообще у начальника штаба за­метна в последнее время какая-то вялость. Вероятно, от перенапряжения.

Когда я спросил его об обстановке, Дмитрий Никитич устало махнул рукой на стоявший у стены пюпитр с картами:

— Смотри, братец, сам. Трещит у нас все.

Карты говорили об ухудшении обстановки. На Ка­рельском перешейке две наши дивизии прижаты к Кексгольму [Ныне — город Приозерск.] и отрезаны от Выборгской группы войск. А 168-я дивизия отбивается у самой Сортавалы. В Эстонии одна часть 8-й армии под Таллином, а другая оттеснена к Нарве.

— Плохи дела, — невольно вырвалось у меня. Никишев отрывается от бумаг:

— Не нравится? Мне тоже.

— Есть какие-нибудь новые решения, Дмитрий Никитич?

— Будем занимать красногвардейский рубеж.

— Какими войсками?

— Ополченцами. Кем же больше? Пишу вот Борису Михайловичу Шапошникову[Б.М. Шапошников занимал в то время должность начальника Генерального штаба.] про наш тришкин кафтан. Фон Лееб продолжает вводить в бой танковые и моторизованные дивизии, а нам драться нечем. По меньшей мере двенадцать дивизий надо, четыреста самолетов, двести пятьдесят танков. — Никишев посмотрел на меня: — Как думаешь, дадут?

Опухшие веки прикрывают глаза генерала, обычно хитроватые, а сейчас рассеянные. Что-то вроде грустной иронии звучит в его вопросе: «Как думаешь, дадут?».

На стене позади стола висит карта общей обстановки на советско-германском фронте. Синяя извили­стая линия все дальше врезается в глубь нашей территории.

— Пожалуй, не дадут, — не ожидая моего ответа, бормочет Никишев. — А просить все равно надо.

— Не понимаю, Дмитрий Никитич, почему вы уверены в отказе? Положение Ленинграда серьезное. Ему нужна помощь. А раз надо — дадут.

— Молод ты еще, братец, — усмехается генерал. — Борьба за Ленинград идет не только вблизи него. Ворошилов вон опять контрудар под Старой Руссой готовит.

— Так что из того?

— Как же ты не понимаешь? Главную помощь все­гда активному направлению оказывают.
Так это же тоже нам помощь! Сами говорите, что борьба за Ленинград идет не только вблизи.

Дмитрий Никитич вздыхает и еще раз оглядывается на свою большую карту:

— Разумеется. Соседа усилят, а у нас все равно швы будут трещать...

Этот разговор оставил у меня тогда горький осадок.

В Инженерном управлении мы проводим иногда свои летучие «малые военные советы». Сегодня зашел разговор о нехватке инженерных частей.

— Загнал ты, Борис Владимирович, инженерные части на передний край! Теперь их оттуда клещами не вытащишь, — сетует Пилипец.

Упрек, может быть, и правильный. Но я напоминаю своему заместителю, что когда он был под Сабском, то сам просил прислать людей, да еще подогреваю напоминание:

— А кто сто девятый моторизованный батальон потерял?

От такого намека Николай Михайлович подпрыгивает на стуле:

— Ха! Я же и виноват, здорово живешь! Сам послал батальон на юг, — повернулся он к комиссару,— а там его начинж Северо-Западного фронта встретил и увел в Новгород, словно цыган лошадь. Между прочим, начинж этот — друг Бориса Владимировича, — кивнул Пилипец в мою сторону. — Я давно говорил, что у нас «толковый» сосед. По его милости мы теперь голы, как соколы, — никаких резервов!

Н.А. Муха еще подливает масла в огонь:

— Почему же никаких резервов? Есть еще второй запасной понтонный батальон. Машин у него много. Может, двинем его на подвижное минирование?

Пилипец — в прошлом сам понтонер, сторонник использования понтонных подразделений только по прямому назначению — снова вспыхивает и начинает шагать, попыхивая своей неизменной трубкой:

— Я так и знал, что вспомните про батальон Волги­на. Сорок второй понтонный батальон загнали под Лугу рвы копать да мины ставить. Сорок первый скоро, кажется, вовсе потеряем. Да вы думаете ли о будущем? Ведь не все же нам отступать!

— А что с сорок первым батальоном? — встрево­жился я.

Оказывается, понтонеров 41-го «приголубила» 168-я стрелковая дивизия и ввела в бой как пехоту. Бои там ожесточенные. В батальоне погибли уже три командира роты и около ста ценнейших специалистов.

— Эвакуировать собираются через Ладогу всю эту дивизию, — рассказывает Пилипец. — Но что станет с парком, с машинами? Понтонеры — это гвардия инженерных войск! В наступление пойдем — вспомним о них, да поздно будет!

Комиссар, услышав от меня, что генерал Никишев обращается в Генштаб с просьбой о помощи, предлагает замолвить слово и о саперах.

Пилипец ворчит:

— Действительно. Не из женщин же минеров готовить! Сейчас нужны моторизованные инженерные части. Но не дадут. Немцы к Одессе подходят, а мы с просьбами. Опять скажут: используйте местные ресурсы.

Тогда нам еще не приходило в голову, что девушки тоже могут быть минерами. Мы пока решили формировать новый запасной инженерный полк и специальные отряды минеров из строительных отрядов, прошедших уже суровую школу на строительстве оборонительных рубежей. Но это были мужчины.

Через несколько дней Москва преподнесла нам небольшой сюрприз: прислала отдельную роту минеров. И, что особенно удивило, все бойцы были с автоматами! У нас на фронте автоматов почти не было и в пехоте.

Командир роты лейтенант Рыбин доложил, что вначале их готовили для действий с партизанами, но внезапно изменили решение и послали к нам. По его словам, штаб инженерных войск Красной Армии формирует не только такие небольшие подразделения, но и целые инженерные бригады, предназначенные для создания больших зон минных заграждений в ходе операций.

В Смольном и в здании на Дворцовой площади с особой остротой переживались перипетии не только на нашем фронте, но и на Северо-Западном. Все яснее раскрывался общий замысел врага.

Контрудар в районе Старой Руссы развития не получил. Фон Лееб, командующий группой армий «Север», перебросил туда прибывший со смоленского направления 39-й моторизованный и 8-й авиационный корпуса, моторизованную дивизию «Мертвая голова», 3-ю моторизованную дивизию и управление 50-го армейского корпуса. Перевес в силах оставался на стороне неприятеля. Войска Северо-Западного фронта начали отход сначала южнее, а затем и западнее озера Ильмень на стыке с лужским сектором нашего фронта. Это создавало угрозу обхода всей лужской полосы.

Мне вспоминается обстановка в штабе нашего фронта в те дни. Никишев получил срочную телеграмму из Генерального штаба. «В связи с создавшейся обстановкой,— говорилось в ней, — группу войск Северо-Западного фронта в составе 1-й дивизии народного ополчения, 237-й и 70-й стрелковых дивизий временно включить в состав Северного фронта и без разрешения Ставки с этого направления не снимать».

В кабинете начальника штаба были при этом П.Г. Тихомиров, П.П. Евстигнеев, комиссар штаба Д. И. Холостов и я. Прочитав телеграмму, Дмитрий Никитич сказал:

— Вот и ответил Генштаб на мою просьбу, что писал третьего дня. Дал те же дивизии, которые Климент Ефремович взял у нас для соседа. Только теперь они, отступая, целый корпус немцев тащат за собой...

А через несколько дней нашему фронту была переподчинена вся 48-я армия Северо-Западного фронта. К этому времени четыре гитлеровские дивизии, прорвав фронт нашего соседа, подошли уже к Октябрьской железной дороге, заняли Чудово и двинулись на Любань по Московскому шоссе. Никаких оборонительных рубежей там наш фронт не готовил.

Ни на час не прекращались бои и с главными силами 4-й танковой группы противника в кингисеппском секторе.

Три наши дивизии отбивали натиск пяти фашистских. За шесть суток противник потерял там больше ста пятидесяти танков и около семи тысяч солдат. Но на седьмые сутки ему удалось перевалить через железную дорогу восточнее Кингисеппа.

3

Фронт неумолимо приближался к городу Ленина.

14 августа Военный совет принял решение о приведении в боевую готовность всего Красногвардейского укрепленного района, включая населенные пункты Красное Село и Колпино. Горком партии направил туда тысячу коммунистов — бойцов и политработников. Горисполком в течение суток мобилизовал еще сто двадцать тысяч ленинградцев на строительство укреплений. Одновременно шло формирование семи отдельных артил-лерийско-пулеметных батальонов для занятия дотов. Спешно укомплектовывались 2-я и 3-я гвардейские дивизии народного ополчения.

Заводы города получили задание за трое суток из­готовить для Красногвардейского укрепрайона двести огнеметов и сто двадцать минометов. Этому же укреп-району передавались сто станковых пулеметов с Ка­рельского перешейка.

Неделя прошла в лихорадочной работе по созданию вторых и третьих рубежей.

Почти весь состав Инженерного управления в те дни был на колесах, помогая строителям и саперным частям создавать всевозможные заграждения на оборонитель­ных рубежах, дорогах, в лесных дефиле.

Одна из рот запасного саперного батальона работала у села Ильеши, перекрывая узел дорог в полосе 1-й гвардейской дивизии народного ополчения. По предварительным нашим расчетам, она должна была уже закончить это задание и прибыть на полевой аэродром, чтобы подготовить его к разрушению. Но саперов все не было. Я решил проверить, в чем дело. Вместе с офицером управления майором А.В. Писаржевским выехал на место работ. Подъехали и видим — дорога не рвом, а бетонными надолбами перекрыта. Между надолбами противотанковая пушка стоит. А перед ней на дороге, метрах в ста, три мотоцикла валяются и с десяток убитых гитлеровцев. Совсем близко трещат автоматы и рвутся ручные гранаты.

В придорожном кювете я нашел младшего лейтенанта. По всем признакам — некадровый: немолодой, в очках и осанка типично штатская.

Начальник штаба запасного инженерного батальона Соломахин, — представился он.

— Что здесь происходит? Где саперы? Почему не выполнены работы?

Черные, как уголь, близко посаженные глаза смотрят через очки чуть иронически. Соломахин пожимает плечами:

— Виноват, товарищ начальник. Пришли сюда, только собрались работать, а немцы тут как тут. Стали отбиваться. Вон, видите, лежат, — показывает младший лейтенант на трупы и мотоциклы.

— Надолбы откуда, пушка?

— Надолбы какой-то водитель подвез, сам не знаю откуда. Я их свалил, вместо рва завал сделал. А пушка из артиллерийской бригады. С командиром расчета сержантом Козловым договорились и взаимодействуем.

— А где же части Первой гвардейской дивизии?— удивляюсь я.

— Они слева, у железной дороги. Отбиваются от танков. Оттуда приезжал капитан, поблагодарил нас за инициативу и приказал любой ценой удерживать дорогу.

— Я сказал, что поблизости отсюда должна быть и 281-я стрелковая дивизия.
— Правильно, — подтвердил Соломахин. — Оттуда тоже наведывался майор и тоже строго-настрого приказал нам держаться.

К нашему разговору с младшим лейтенантом внимательно прислушивались стоявшие за деревьями парни в гражданской одежде с трофейными автоматами. Время от времени они пускали очереди в невидимого нам врага.

— Это что за партизаны? — спросил я.
Строители, — улыбается Соломахин. — Здесь совсем рядом с нами отряд НКВД на земляных работах был. Так вот эти хлопцы оттуда. Они засаду в лесу устроили и лопатами пристукнули несколько фашистов. Автоматами немецкими вооружились и «пригребли» к нам. Пополнение стоящее — хоть и из бывших заключенных.

— Рота саперов нужна мне была позарез. Но разве снимешь ее при таком стечении обстоятельств?! Пришлось подтвердить приказание неизвестных мне капитана и майора об удержании дороги до тех пор, пока я сумею разыскать штаб какой-либо из двух дивизий и договориться там о смене саперов стрелковым подразделением.

В этом же районе оказалась и рота минеров Михаила Королева из 106-го инженерного батальона. И она ставила мины, отстреливаясь одновременно от вражеской пехоты, проникающей между разобщенными дивизиями.

Ввязался в бой и ершистый начальник отряда метростроевцев И.Г. Зубков. Получилось так, что один из стрелковых полков 2-й дивизии народного ополчения не смог удержаться на подготовленном для него у станции Веймарн рубеже. Иван Георгиевич стал уговаривать командира полка не оставлять позицию, но тот получил разрешение на отход и предложил непрошеному советчику «катиться ко всем чертям вместе со всеми своими строителями». Обозлившийся Зубков занял позицию своим отрядом. В результате его излишней горячности отряд потерял несколько человек убитыми и лишился одного экскаватора. Однако ругать неугомонного метростроевца было некогда, да, пожалуй, и не за что. Отряд его, хотя и не смог долго удерживать свой участок, все же уничтожил два немецких танка и перестрелял до взвода фашистской пехоты.

Развитие событий на кингисеппском направлении с каждым днем приобретало все более грозный характер. Два полка 4-й дивизии народного ополчения и курсанты пехотного училища имени С.М. Кирова, понесшие большие потери и сбитые со своих позиций танками противника, отходили с боями южнее железной дороги Волосово — Елизаветинка — Красногвардейск. 2-я дивизия народного ополчения и другие части кингисеппского сектора вели бои севернее дороги, прикрывая город Котлы. Там же действовала 1-я гвардейская дивизия народного ополчения. А на самой дороге не осталось никого.

Противник, конечно, воспользовался этим. Его моторизованные части двинулись вдоль железнодорожного полотна и 17 августа передовыми отрядами ворвались на станцию Волосово.

Фланги лужской оборонительной позиции оказались смятыми. Но ожесточенная борьба все еще продолжалась и в районе Кингисепп — Нарва, и в центре — под Лугой.

Особенно упорное сопротивление врагу оказывал гарнизон Кингисеппского укрепленного района. Уже погибли командиры и комиссары обоих—152-го и 263-го — пулеметно-артиллерийских батальонов, выведены из строя коменданты сооружений, пали смертью храбрых много бойцов, а этот укрепрайон все еще существовал и приковывал к себе значительные силы немецко-фашистских войск. В героической истории обороны Ленинграда эти бои составляют одну из ярких страниц, и потому об этом стоит рассказать подробнее.

Кингисеппский укрепленный район, обращенный фронтом к реке Нарва, был построен в 1928—1932 годах. В полосе, протянувшейся вдоль старой государственной границы на пятьдесят километров, располагалось восемьдесят изолированных друг от друга пулеметных дотов. В 1940 году, после вступления Эстонии в братскую семью народов СССР, сооружения эти были законсервированы и лишь с началом войны стали приводиться в боеготовность. Разместились в них 152-й и 263-й батальоны.

16 августа противник обошел Кингисепп с востока и овладел городом. М.М. Попов приказал командующему отходившей из Эстонии 8-й армией генерал-лейтенанту П.С. Пшенникову выбить немцев из Кингисеппа.

20 августа 11-я стрелковая дивизия штурмовала Кингисепп с запада и освободила его. Но ровно через сутки под давлением превосходящих сил противника город был сдан вновь. Тогда командующий 8-й армией привлек к боям за Кингисепп и 191-ю стрелковую дивизию из состава кингисеппского сектора, хотя ее подразделения предназначались вначале для заполнения промежутков между дотами укрепрайона. Дивизия втянулась в бой за город, что и позволило фашистам блокировать изолированные друг от друга дзоты и доты.

Сначала атакам подверглись дерево-земляные сооружения, расположенные около колхоза имени 1 Мая. Занимали их две роты 152-го батальона. Первый натиск немцев гарнизоны отбили. Тогда гитлеровцы применили против них огнеметные танки. Командир батальона А.М. Королев и комиссар И.В. Шарапов с боем вывели личный состав из горящих дзотов и закрепились в бетонном доте.

Снова окружение. Снова ожесточенный натиск. Но теперь фашистам пришлось пустить в дело тяжелую артиллерию. Она, конечно, разрушила дот, но остатки его гарнизона сумели пробиться в другой, кошкинский опорный пункт, состоявший из нескольких бетонных пулеметных точек.

Вечером 22 августа Королев и Шарапов донесли в штаб укрепленного района, что гарнизоны трех сооружений ведут бой в полном окружении. Они сообщали также, что видят, как вражеские саперы укладывают взрывчатку под доты № 7 и 9. Это было их последнее донесение. В ночь на 23 августа оставшиеся в живых — политрук Соловьев, начхимслужбы Андреев и секретарь комсомольской организации сержант Иванов — решили прорываться из окружения. Это удалось лишь одному Иванову. Тяжело раненного и обожженного, его на другой день подобрали санитары.

Так же героически дрался и 263-й батальон под командованием капитана А.Т. Голышева. На подступах к занятому им опорному пункту Калмотка гитлеровцы понесли огромные потери. Но и гарнизонам маленьких дотов пришлось испить горькую чашу. Огнеметные танки иногда пробивали горячей струей амбразурные заслонки, и тогда в дотах буквально нечем было дышать. Под ударами снарядов и авиационных бомб от стен внутри сооружений откалывались куски бетона и поражали защитников. У броневых дверей люди глохли от разрывов гранат.

Дот № 17, где размещался командный пункт батальона, отбил пятнадцать атак и выдержал сотни прямых попаданий тяжелой артиллерии противника. Он продолжал сопротивляться долго после того, как все наши полевые войска переправились через реку Лугу и взорвали за собой мост. И все же нескольким бойцам из этого дота удалось прорваться к своим. Их отход и переправу прикрывали огнем командир батальона А.Т. Голышев и комиссар А.С. Гупалов. Потом и они покинули полуразрушенный дот, оба пробились к реке, но, видимо, погибли на берегу или утонули...

Положение войск в центральном секторе лужского рубежа, где оборонялись части 41-го стрелкового кор­пуса, оставалось довольно устойчивым. И я в те дни ездил туда значительно реже.

Но вот как-то мы с комиссаром улучили момент и побывали в Луге у наших строителей, заехали в 177-ю и 235-ю стрелковые дивизии. Идем с корпусным инженером Н.С. Ивановым вдоль фронта — душа радуется: до чего хорошо все подготовлено! Траншеи глубокие, с козырьками от минометных осколков, с бойницами и нишами в стенках. Бойцы держатся уверенно, за сорок суток боев привыкли к обстрелу и теперь не кланяются даже при близком разрыве снаряда.

Командир корпуса генерал-майор А.Н. Астанин, по словам Иванова, твердо верит в прочность оборонительных позиций и очень надеется на огневую мощь артиллеристов.

— Видел и я наших артиллеристов в деле, — продолжает Иванов с довольной улыбкой. — Под селом Новая Середка дивизия эсэсовцев вздумала свою прыть показать. Это был, я вам скажу, прямо кадр из фильма «Чапаев». Двинулись густыми цепями. Одиннадцать волн — одна за другой. Автоматы на животах и строчат. Треск идет такой, что даже в зубах ноет. Рукава засучены, как у мясников, фашистское знамя с паучьим крестом на ветру полощется... Мне даже не по себе стало. А Георгий Федотович Одинцов только посапывает, но огонь открывать не торопится. Командир дивизии каждую минуту ему звонит, нервничает. Но артиллерийский начальник выдержал характер...

Николай Сергеевич остановился, снял фуражку, про­тер платком вспотевшие очки.

— Что же дальше было? — не вытерпел комиссар.

— А дальше известно что — была подана команда: «Огонь!» Пять тяжелых дивизионов начали молотить этих нахалов. Фашисты бросились в противотанковый ров, а он заминирован, — стали подрываться... Словом, за полчаса два полка эсэсовцев как корова языком слизала.

Да, на Г.Ф. Одинцова и его артиллеристов положиться можно было вполне. После нескольких кровавых уроков, преподанных ими оккупантам под Лугой, те прекратили попытки прорваться через центральный сектор.

Еще 15 августа Военный совет фронта решил сосредоточить в Инженерном управлении руководство всем оборонительным строительством. К этому времени практически исчезла грань между тыловыми и передовыми рубежами. Начальнику Инженерного управления предоставлялись права заместителя командующего фронтом по оборонительному строительству. В связи с этим Главком К.Е. Ворошилов отозвал генерал-майора П.А. Зайцева в свое распоряжение.

К этому времени еще не велись работы на Пулковских высотах, и мы в крайней спешке начали их укреплять. С Пулкова открывался отличный обзор местности. И то, что эти сильные позиции оставались до сих пор неукрепленными, нельзя расценивать иначе, как один из крупных наших просчетов.

Инженерное управление установило здесь определенную очередность работ: сначала создать оборону полевого типа (то есть хорошо развитую систему траншей, окопов, ходов сообщения), а затем уже, если останется время, приступить к строительству тяжелых сооружений. Военный совет согласился с нами.

В эти же дни началось и создание так называемого «броневого пояса» вокруг Ленинграда.

Комиссия по обороне под председательством А. А. Кузнецова еще в конце июля одобрила предложение ленинградских кораблестроителей об использовании на оборонительных рубежах заводских запасов броневой стали.

Инженер-контр-адмирал А.А. Жуков, руководивший научно-техническим комитетом Военно-Морского Флота, его помощник инженер-капитан П.Г. Котов и работники инженерного отдела Балтийского флота разработали технологию массового изготовления различных типов сборных дотов. Молодой, но уже достаточно опытный кораблестроитель Павел Григорьевич Котов возглавил оперативную группу по монтажу этих броневых сооружений на местности.

— Как миноносец, напористый и быстрый, хоть и маленький, — говорили у нас о Котове.

Было удивительно, как это он всюду и всегда успевал: отработать проект, объездить заводы, отобрать броню, скомплектовать монтажные бригады, договориться с трестом «Стальконструкция» о такелажниках, с конторой «Автотранс» о трактористах и шоферах. Вместе с ним много и полезно трудился начальник архитектурно-планировочного управления Ленсовета Михаил Викторович Морозов.

Каждое новое броневое сооружение тщательно испытывалось. Помню, как-то Котов и Морозов привезли на Ижорский завод фронтовика-пулеметчика, чтобы проверить только что изготовленную приземистую конструкцию из броневых листов. Собрались рабочие, и Котов представил им бойца:

— Наш заказчик! Пусть посмотрит, может, что посоветует.

Пулеметчик залез под колпак, осмотрел его внутри и вылез.

— Знаешь что, друг, — обратился он к сварщику,— давай в днище вырежем отверстие пошире. Мы к этой штуке сделаем раму из бревен и прямо на траншею будем ставить.
А может, еще к стенке крюк буксирный приварить? — предложил сварщик. — Пойдете в наступление и захватите с собой. Трактор или танк смело потащит.

— И то верно, — обрадовался пулеметчик. — Он будет у нас вроде как ползунок — и для обороны, и для наступления.

Так и окрестили мы в тот день эту конструкцию — «бронеползунок оборонительно-наступательный». Под этим именем он приобрел широкую известность на всем Ленинградском фронте.

Кроме ижорцев к серийному изготовлению различных броневых дотов или деталей приступили коллективы заводов Балтийского, «Большевик», имени Жданова. За одну только неделю кировцы и ижорцы изготовили для красногвардейского и пулковского рубежей сто сорок башенных установок.

Тысячи броневых точек появились и на различных направлениях вокруг Ленинграда. Созданные П.Г. Котовым небольшие бригады из саперов, такелажников и сварщиков монтировали их частенько под артиллерийско-минометным, а то и под пулеметным огнем противника.

Немцы изо всех сил рвались к Красногвардейцу. Нависла непосредственная угроза прорыва к Ленинграду. Однако защитники его не теряли присутствия духа. Город был хоть и суров, но спокоен и деловит.

В памяти моей очень хорошо сохранилось собрание партийного актива, проходившее в Смольном 20 августа. А. А. Жданов предупредил секретарей райкомов партии, председателей райисполкомов, директоров заводов, что надо быть готовыми к еще большему обострению обстановки.

— В ближайшие дни вероятны крупные налеты вражеской авиации на городские кварталы, — говорил он. — Надо немедленно проверить и подготовить к действиям все отряды МПВО и аварийные команды.

Председатель горисполкома П.С. Попков доложил, что из города эвакуировано четыреста тысяч человек, а осталось около трех миллионов. Пять тысяч имеющихся убежищ могут укрыть всего одну треть населения. Значит, надо немедленно готовить новые убежища.
Уходили мы с этого собрания полные дум о спешных делах, к которым надо приступать сейчас, сегодня ночью, завтра.

Улицы города казались более настороженными, чем всегда. Особенно резко прозвучал свисток невидимого в темноте милиционера. Где-то хлопнул одиночный выстрел.

Город-фронт жил своей жизнью...

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

НАЧАЛО БЛОКАДЫ

1

Случилось так, что одновременно, и совершенно неожиданно, освободили от работы начальника штаба Д.Н. Никишева и его заместителя П.Г. Тихомирова. Все недоумевали: в чем дело? Говорили, что они вызвали гнев Ворошилова своей нерасторопностью.

На должность начальника штаба фронта прибыл из 23-й армии полковник Н.В. Городецкий. Человек подвижный, деятельный, но, конечно, ему трудно было сразу охватить весь огромный объем работы. А ведь как раз в эти дни решалась судьба Лужской группы войск. После прорыва противника в районе Кингисеппа командующий фронтом приказал генералу А.Н. Астанину начать отход. От успеха этой операции зависело многое. Если бы удалось сохранить для Красногвардейского укрепленного района такую силу, как Лужская группа войск!..

Первые несколько дней оперативные сводки казались обнадеживающими. Арьергард под командованием полковника Одинцова сдерживал противника массированными огневыми ударами в районе Луга — Толмаче-во, но главные силы противника двигались на Красно-гвардейск. При внимательном анализе обстановки нетрудно было заметить, что немецкие танковые части торопятся отрезать пути отхода войскам Астанина. К сожалению, командование недооценило этой опасности.

27 августа я читал посланную Городецким телеграмму в адрес генерал-майора Астанина. В ней говорилось: «Противник, заняв небольшими частями Кузнецове, Беково, поселок Дивенский, создает видимость окружения вашей группы войск. Уверены, что нахальство и наглость зарвавшегося врага не произведут впечатления на бойцов и командиров боевой Лужской группы и ее славных руководителей, с честью выполнивших под Лугой свой долг перед Родиной». Далее в телеграмме ставилась задача: смять противника и наступать в направлении Сиверской.

К сожалению, прогнозы нового начальника штаба не сбылись. Окружение оказалось далеко не «видимостью». Уже на другой день по приказанию генерал-лейтенанта М.М. Попова полковник Городецкий радировал Астанину: «Действовать как можно стремительнее, обходить противника с флангов, бить по тылам. Отводить поскорее 235-ю стрелковую дивизию и полк 3-й дивизии народного ополчения...»

Но у Астанина к этому времени почти не было боеприпасов, иссякло продовольствие. А на путях отхода у него появились одна танковая и две пехотные дивизии немцев. Войска Лужской группы оказались отрезанными.

Генерал Астанин запросил по радио разрешения пробиваться из окружения отдельными отрядами. Военный совет фронта разрешил ему разделиться на три группы. Так завершились сорокавосьмидневные бои под Лугой.

По-разному сложились судьбы людей, принимавших в них непосредственное участие.

Больше двух тысяч человек вышли из окружения с отрядом полковника А.Ф. Машошина и бригадного комиссара Л.В. Гаева. Отряд этот пробился между Красногвардейском и Колпином. Гаев погиб в последней атаке, не дойдя до цели нескольких сотен метров.

С боями вырвался из окружения и другой отряд во главе с командиром 24-й танковой дивизии полковником А.Г. Родиным. Генерал А. Н. Астанин шел с третьим отрядом, прикрываясь арьергардом из артиллерийских частей и различных специальных подразделений под общим командованием полковника Г.Ф. Одинцова. Вначале было взято направление строго на север, вслед за отрядом Машошина и Гаева. Но противник успел заделать брешь, и Астанин вынужден был повернуть на восток. Пробирались по лесам и болотам, стараясь обойти части 39-го моторизованного корпуса гитлеровцев, двигающегося в сторону станций Кириши, Погостье и Мга. Постепенно отряд стал дробиться. Больных и раненых оставляли в глухих деревушках. Только в последних числах сентября, после тяжелых месячных скитаний по тылам гитлеровцев, Астанин с небольшой группой при помощи партизан пробился в районе станции Погостье.

Организованно вышел из окружения арьергард Лужской группы. Действуя где силой, где хитростью, полковник Одинцов сумел вывести несколько тысяч бойцов, в том числе более двухсот раненых.

Позже Г.Ф. Одинцов [В январе 1942 года Г.Ф. Одинцов был назначен в Ленинград сначала начальником штаба артиллерии фронта, а затем командующим артиллерией.] поведал мне о своих злоключениях.

После нескольких суток боя у артиллеристов, прикрывавших отход главных сил Лужской группы, кончились снаряды. И горючего в тягачах не стало. Пришлось закапывать орудия в землю.

Вначале хотели пробиваться на Слуцк. Но разведка установила, что в том направлении немцы выставили сильные танковые заслоны. Изменили маршрут, погрузили на лошадей раненых и потянулись через леса и болота на восток. Дошли до реки Оредеж, а там у всех бродов тоже дежурят фашистские танки и бронемашины с крестами на бортах. Что делать? Собрал полковник командиров на совет. Договорились подождать,— может, уйдут немцы. Ждут час, ждут другой — безрезультатно. Стоят немецкие машины, будто цепями к бродам прикованы. И всё осветительные ракеты пускают.

Кое-кто заговорил уже о форсировании реки с боем. Рискнуть бы можно, но Одинцов был убежден, что тогда наверняка погибнут раненые. На такую жертву Георгий Федотович идти не хотел. Решил еще часик подождать. И правильно сделал. Около часа ночи разведка донесла, что заслоны противника потянулись куда-то к югу.

Отряд перешел реку без единого выстрела и никого из раненых не потерял.

На шоссе между Вырицей и Тосно немцы опять устроили «иллюминацию». Всю ночь дорога освещалась прожекторами.

— Ну, тут уж я не стал долго ждать, — улыбнулся полковник Одинцов. — Послал разведчиков искать электрокабель к прожекторам, а отряд тем временем подготовился к броску через шоссе четырьмя колоннами. Как только хлопцы перерезали прожекторные провода, все метнулись в лес — и поминай как звали. Шли самыми глухими местами — ведь драться было нечем. Питались грибами, ягодами. Для раненых и больных понемногу забивали лошадей...

Особенно гордился Одинцов дисциплиной и порядком в своем отряде.
— Ты знаешь, — взволнованно говорил полковник,— хотя иногда мы неделями не вылезали из болот, все же люди регулярно мылись и меняли подворотнички на гимнастерках. Какие бы трудности ни встречались, никто не терял человеческого облика. Вот, брат, что такое наши бойцы!

Группа Георгия Федотовича Одинцова тоже вышла к Погостью.

Позже мы узнали о судьбе начальника строительства лужской позиции Михаила Матвеевича Зязина и корпусного инженера Николая Сергеевича Иванова. Зязина сразил в бою минометный осколок. Погиб и Иванов.

Командир электророты Грицай рассказал, что Николаю Сергеевичу досталась нелегкая смерть. В бою под селом Рождествено он был ранен в щеку и в руку. Саперы несколько дней несли умирающего командира. Но в районе Дивенская — Тосно снова произошла стычка с немцами. В этом втором бою майор и погиб.

Пехотному училищу имени С. М. Кирова удалось пробиться из окружения довольно быстро, но со значительными потерями. Талантливый командир, полковник Г.В. Мухин действовал очень решительно.

Военный совет фронта приказал эвакуировать училище из Ленинграда. Это удалось сделать буквально за несколько дней до того, как прервалась железнодорожная связь Ленинграда со всей страной,

Мы встретились с Г. В. Мухиным на вокзале. Он совсем почернел, высох. Пожимая мне на прощание руку, сердито сказал:

— Ты остаешься здесь, так передай начальству, что свой долг курсанты выполнили с честью. Жаль только, что погибло так много завтрашних командиров...

Увидеть Герасима Васильевича мне больше не довелось. Эвакуировав училище, он попросился опять на фронт. Командовал дивизией, затем корпусом и погиб под Лисичанском летом 1943 года.

Небольшие отряды из состава группы войск генерала Астанина пробивались в Красногвардейский укрепленный район еще более недели. Один из таких отрядов вывел слушатель Академии связи Николай Борисов. Он оставался вместе с электроротой, державшей под током до последнего дня проволочные заграждения на лужской позиции. Выйдя из окружения, Борисов рассказал, что фашисты не раз платились жизнью, пытаясь пройти через малозаметные сетки, стелящиеся по земле.

2

Порой оперативные сводки в крупных штабах напоминают часы с хроническим отставанием: они отражают то, что уже прошло, чего уже нет в действительности.

День 28 августа мне запомнился на всю жизнь. Утром начальник штаба фронта предупредил, что части 48-й армии ведут бой на Октябрьской железной дороге между станциями Тосно и Ушаки. От имени командующего он отдал приказание отправить к Тосно минеров. Я послал на машинах небольшой отряд из 2-го запасного понтонного батальона и вместе с ним старшего лейтенанта Гуляницкого из Инженерного управления.

А потом мы с комиссаром Николаем Александровичем Мухой решили и сами про­ехать к Тосно. По оперативной сводке выходило, что поселок Красный Бор на Московском шоссе удален от фронта на десятки километров. Но не успели мы отъехать от него и сотню метров, как услы­шали в лесу перестрелку.

Оставив машину на опушке, пешком двинулись ча звуки выстрелов.

— Может, вражеские парашютисты высадились? — высказал предположение комиссар.

Я промолчал, однако А. И. Черепанов встревожился очень.

Ведь позади нас, всего в нескольких километрах за небольшой речонкой Ижорой, остался Колпинский укрепленный район. Он имеет броневые и бетонные доты. Но их только что занял Ижорский рабочий артилле-рийско-пулеметный батальон, еще не освоивший технику стрельбы из стационарных орудий и пулеметов. А за тоненькой ниткой укрепленного рубежа — совсем пустынное Московское шоссе, широкие юго-восточные ворота Ленинграда. Что будет, если враг прорвется сюда?..

Выходим к лесному завалу, перегородившему шоссе. Рядом броневичок, а около него генералы А. Н. Черепанов и П. А. Зайцев.

Что случилось, товарищ генерал? — спрашиваю я Александра Ивановича Черепанова. Он работает в штабе Главкома Северо-Западного направления и ездит обычно по его заданиям. Это всегда ровный, спокойный человек с добрыми близорукими глазами.

Вот видишь, голубчик, мы с Пантелеймоном Александровичем понтонерами твоими командуем, — отвечает он. — Они ехали в Тосно, а встреча с немцем состоялась здесь. Еще маршевая рота с нами. К сожалению, в ней всего по пятнадцати патронов на винтовку и только три ручных пулемета.

— Так в чем же дело? Через Тосно, что ли, немцы прорвались?

Зайцев, тоже выполнявший в последнее время специальные поручения маршала К.Е. Ворошилова, ворчит что-то в свои черные усы. Обычной для его лица веселой улыбки нет и в помине. Отзывается опять Александр Иванович: Видимо, так. Должно быть, отдали им станцию. На Московском шоссе наших больше нет, вот фашисты и бросили сюда разведку на машинах.

А в укрепленном районе об этом знают? — спрашиваю я. — Когда мы проезжали, там все спокойно было. Мост ижорский еще не минирован.

Черепанов глядит на часы:

— Теперь-то уже должны знать. Я послал в Смольный записку — танки прошу. В укрепрайон сейчас Пантелеймон Александрович поедет: готовить надо его к бою.

— А здесь что делать будем?

— Наступать, кажется, силенок нет, — усмехается генерал. — Придется оборону держать. Твои понтонеры завал уже сделали, теперь мины ставят... Давайте, голубчики, организовывать свое войско...

Генерал П.А. Зайцев едет на ям-ижорский рубеж, а мы остаемся здесь. Полковой комиссар Н.А. Муха идет на левый фланг в лес, где залегла маршевая рота. Я разыскиваю старшего лейтенанта Е. П. Гуляницкого и командира запасного понтонного батальона капитана Волгина. А. И. Черепанов остается в центре у шоссе.

Бой разгорается. Злобно щелкают о стволы разрывные пули, совсем близко рвутся гранаты.

Через час прибегает связной от полкового комиссара: в маршевой роте кончаются патроны. Павел Яковлев на нашей «эмке» мчится в Ям-Ижору за патронами и гранатами.
А в лесу уже хлопают минометы. Около нашего броневичка воздух прошивают легкие артиллерийские снаряды.

Александр Иванович смотрит на часы: «Долго мешкают наши с помощью». Но внешне он невозмутим. Его спокойствие поражает. Генерал ни разу не присел, даже когда мины рвались совсем близко. Понятно, что рядом с ним нужно вести себя соответственно. Но вот наконец и Черепанов не выдерживает, когда один снаряд срезает деревцо прямо около нас.

— Заметили, мерзавцы... Давайте-ка, голубчик, немного отодвинемся.

Мы отходим метров на двести. Здесь понтонеры снова заваливают шоссе большими деревьями, укладывают противотанковые мины. Но пулеметы маршевой роты слева от нас замолкают.

Трудно сказать, чем бы кончился бой, если бы в это время к нам не подошли пять тяжелых танков. Они с ходу расползлись веером по обе стороны шоссе и открыли огонь из пушек и пулеметов.

У гитлеровцев тоже появились новые силы. Два легких танка сунулись было напролом по шоссе. Один нарвался на мину, и его тут же подожгли. Второй стал разворачиваться перед завалом, но попал под снаряд своей же артиллерии. Она непрерывно била по шоссе. И минометный огонь становился все плотнее. Потом над нами пронеслись на бреющем полете два «мессершмитта», прошивая лес пулеметными очередями.

Противник имел явное превосходство, и нам приходилось пятиться назад. В лесу, справа и слева, все ближе раздавалась стрельба. Уже и с окраины Красного Бора заговорили вражеские автоматы.

— Отходить придется, подполковник, к укрепленному району. Ничего тут сейчас не поделаешь, — вздохнул Александр Иванович.

Мы оставили лес и оказались на открытом поле перед Ям-Ижорой. Генерал Черепанов послал предупредить о своем решении командира танкового подразделения. Я тем временем вызвал Гуляницкого и приказал готовить к взрыву ям-ижорский мост.

Когда фашисты почти уже ступили на этот мост, раздался оглушительный взрыв. Высоко вверх взметнулся сноп пламени, балки и настил рухнули в воду.

Александр Иванович болезненно поморщился:

— Разрушать всегда неприятно. Однако сейчас это для нас единственный выход. Думаю, теперь задержим здесь немца...

Примерно через час, уже в темноте, в огневой бой с наседавшими гитлеровцами вступили Ижорский артил-лерийско-пулеметный батальон и рабочий отряд И.Ф. Черненко. Пожелав им успеха, Черепанов отправился в Смольный докладывать Ворошилову и Жданову о случившемся. Потом и нам с полковым комиссаром Н.А. Мухой пришлось выехать в Ленинград.

Едва мы успели войти к себе в штаб, как Николай Михайлович Пилипец сообщил еще одну неприятную новость:

— Двадцать третья армия оставляет Выборг. Под­писана директива об отводе оттуда всех трех дивизий. Приказано взорвать доты и другие важнейшие объекты в Выборге.

23-я армия с начала войны удерживала пограничные узлы обороны на левом фланге. И до последних дней ее положение под Выборгом оставалось прочным. Но, боясь обхода Выборгской группы войск с флангов, командующий армией генерал-майор М.Н. Герасимов несколько дней назад попросил разрешения отойти. Тогда М.М. Попов запретил это делать и даже упрекнул командующего за пассивность. А теперь вдруг мы сами собираемся разрушить все эти укрепления...

— Да, обрадовал ты нас, — покачал головой комиссар.

— Это еще не все, — кивнул на карту Пилипец. — По директиве отход армии разрешен не дальше бывшей линии Маннергейма и на вуоксинский водный рубеж. А сейчас оттуда доносят, что финны форсировали Вуоксу и уже перехватили дороги южнее Выборга. Так что и отходить-то из Выборга некуда...

Обидно было от сознания, что войскам приходилось отходить с такого замечательного рубежа. За Выборгом у нас имелись мощные, вполне современные железобе­тонные артиллерийские полукапониры. В них еще до войны закончили монтаж вооружения. Перед дотами установили минные заграждения. Недаром противник так долго не решался наступать на этом участке.

— Ну и что же сейчас там происходит? — спросил я.

Пилипец развел руками:

— Неизвестно. Штаб армии уже дважды сегодня пе­ремещался, и сейчас связь с Герасимовым нарушилась. Одно ясно: три выборгские дивизии сидят в мешке. Не хотел огорчать, но пусть уж все разом. К вашему све­дению, части восьмой армии, оборонявшие Таллин, и корабли Балтийского флота начали эвакуацию через Финский залив.

В Смольном шло заседание Военного совета Ленинградского фронта [В целях сосредоточения усилий для обороны Ленинграда 23 августа 1941 года Северный фронт был разделен на Карельский и Ленинградский фронты.]. В оперативном отделе и отделе военных сообщений не успевали получать и выполнять распоряжения: осуществлялась новая перегруппировка сил.

В район станции Мга срочно перебрасывались пограничные войска НКВД. Под Колпино выдвигалась 168-я стрелковая дивизия, эвакуированная через Ладожское озеро из города Сортавалы. Балтийский флот получил задание вывезти на кораблях три дивизии из-под Выборга. Нелегко было в ту ночь уточнить задачи для инженерных войск. Командующего фронтом я смог увидеть только утром. На столе у генерала стоял стакан с крепким черным кофе. В кабинете чуть-чуть пахло валерьянкой.

Увидев меня, Маркиан Михайлович недовольно поморщился:

— Что вы хотите, Бычевский? Я собирался побриться. — Он с силой потер щеку рукой и опять поморщился, словно от зубной боли. — Обстановку знаете, решения все есть, работать надо!

На Неву хочу ехать, товарищ командующий, — доложил я. — В районе Островки — Кузьминки есть исправный железнодорожный мост. Не захватили бы его немцы. Там ведь наших частей нет?

— Начальник погранвойск генерал Степанов получил задание машинами перебросить на правый берег Невы батальон народного ополчения. На левом берегу будут действовать сто шестьдесят восьмая дивизия полковника Бондарева и дивизия НКВД полковника Донскова.

— А с мостом как быть?

— Конечно, готовьте к взрыву. Пожалуй, действительно поезжайте туда сами, только быстрее возвращайтесь. Имейте в виду, необходимо проверить Карельский укрепленный район. Там нужно будет поставить электропрепятствия, подготовить плотины к затоплению.

Маркиан Михайлович помолчал, потом вдруг спросил:

— О перемещениях у нас знаете? Решением Государственного Комитета Обороны маршал Ворошилов назначен командующим фронтом, а я — начальником штаба... Это — к сведению... [Через несколько дней М.М. Попов получил новое назначение и уехал из Ленинграда]

Выехав к мосту в район Кузьминок, я поручил Пилипцу отправить туда на машинах и роту минеров-автоматчиков под командованием лейтенанта Рыбина. Правый берег Невы от поселка Пороги и выше практически никто не оборонял. Здесь находилась лишь одна зенитная батарея да артиллеристы-балтийцы готовили огневые позиции для тяжелых орудий. Словом, пока только закладывались основы будущей невской позиции.
Левый берег, насколько охватывал глаз, тоже был пустынным, хотя где-то в отдалении слышались звуки боя.

Вот и железнодорожный мост, совсем не охраняемый. Прорвись сюда противник крупными силами, и перед ним откроется возможность беспрепятственного выхода в тыл всего южного фаса обороны города.

Как только прибыли минеры, я сразу же приказал им обрушить металлические фермы моста, заминировать подходы к нему и все места, наиболее удобные для переправы через реку. Эти меры оказались весьма своевременными: на другой день гитлеровцы вышли к Неве как раз в районе взорванного моста.

3

Первые дни сентября. Ленинград — в огненном коль­це. Опьяненный близостью цели, враг изо всех сил стремится разорвать наш защитный пояс.

Город готовится к уличным боям. Создан штаб внутренней обороны.

Командный пункт фронта окончательно разместился в Смольном. Это еще больше утверждает и подчерки­вает единство и неделимость партийного и военного руководства обороной.

Подлинно народными штабами становятся райкомы партии, райсоветы, заводские парткомы. Как и в армейских штабах, там ведутся расчеты, где и какие сподручнее строить баррикады, создаются специальные отряды для уличных боев.

В борьбе народа за свободу призыв «На баррикады!» всегда исполнен глубокого смысла. Баррикады — это форма борьбы, порожденная самим народом. Для нас, военных инженеров, приказ о строительстве баррикад— серьезнейшее техническое задание. Городской комитет партии прислал нам на помощь крупнейших ученых. Академик Б.Г. Галеркин почти ежедневно собирает своих коллег для обсуждения конкретных технических вопросов по превращению города в современную крепость. А.А. Жданов, А.А. Кузнецов и П.С. Попков рассматривают общие схемы и частные детали внутренней обороны, предлагаемые профессорами Н.Н. Лукницким, Б.Д. Васильевым, военными инженерами, фортификаторами и рабочими различных заводов.

Все варианты предусматривают создание баррикад нового типа, способных выдержать удары артиллерии и танков. Защитную мощь их должны составлять железобетон, тюбинги, броня, каменная и кирпичная кладка.

Работники треста канализации разработали проект использования подземной коллекторной сети для связи между баррикадами. Рабочие Кировского завода и «Электросилы» предложили в смотровых колодцах той же сети создать огневые точки-засады для истребителей танков.

В первые этажи жилых зданий вделываются железобетонные «рубашки» или такие деревянные срубы, которые выстояли бы в случае обвала верхних этажей.

Военный совет утвердил секторный принцип внутренней обороны Ленинграда. Секторы нарезались с учетом водных преград и мостов. Все мосты взяты под контроль. Мы готовим специальные команды для быстрого — по особому приказу — минирования их.

Незадолго до того, 31 августа, Военный совет фронта принял весьма важное решение, улучшающее управление войсками на южном фасе. Теперь соединения и части, действующие на красносельско-красногвардей-ском направлении, объединялись в 42-ю армию, а на колпинском — в 55-ю. Так был положен конец импровизированным формам, сложившимся в начальный период войны.

В эти напряженные дни была прервана железнодо­рожная связь Ленинграда с центральными районами страны: противник вышел к Октябрьской железной дороге, подошел к станции Мга и 1 сентября взял ее.

Через шесть дней после падения Мги в штаб фронта вернулся подполковник С.И. Лисовский. Обгоревшие волосы, опаленные брови и ввалившиеся щеки свидетельствовали о том, что Станиславу Игнатьевичу пришлось пережить тяжелые минуты. С ротой саперов он попал в самое пекло массированного удара вражеских пикирующих бомбардировщиков. Пожары мгновенно охватили станционный поселок. А тут еще вступили в бой новые силы противника — моторизованные части. Фашисты вели пулеметный и минометный огонь прямо с машин.

Кроме саперов на станции Мга находился в тот момент немногочисленный сводный отряд майора Лещева, объединявший несколько разрозненных подразделений 48-й армии.
— Он, конечно, не смог удержать Мгу, — рассказы­вал Лисовский. — Ведь от самого Новгорода отходил с боями и на Мгу прибыл без артиллерии и даже почти без патронов.

— Ну а что же саперы? — поинтересовался я. Лисовский пожал плечами. Мой вопрос, видимо, показался ему странным.

— Попробовали было минировать дороги перед немцами, да не вышло. Уж очень быстро они двигались, пока не встретились с дивизией полковника Донскова.

Дивизия НКВД под командованием полковника С.И. Донскова получила приказ отбить станцию Мга. Первая ее атака была удачной: противник отошел. Но уже на следующий день, 2 сентября, в районе Мги появились новые силы 39-го моторизованного корпуса и части 1-го и 28-го армейских корпусов 16-й немецкой армии. На наши позиции обрушились массированные удары авиации. Несколько дней дивизия сдерживала натиск врага в районе 8-й ГЭС, Рабочих поселков, сел Мустолово и Келколово. Но силы были слишком неравны, и Донсков вынужден был отходить на Шлиссельбург. Часть его подразделений переправилась даже на правый берег Невы.

Я спросил у Лисовского, как велика угроза форсирования немцами Невы.

Ответ был несколько неожиданным:


— Они могли бы сделать это сразу, как только расчленили дивизию НКВД и вышли к реке. Но пока все еще двигаются вдоль левого берега. Видимо, главная их цель сейчас — захват Шлиссельбурга

Эти предположения подтвердились. 8 сентября Шлиссельбург пал. Два полка дивизии НКВД не смогли удержать его и на подручных средствах переправились через Неву.

Теперь Ленинград прикрывался с юго-востока рубежом по реке Неве от Колпина до Ладожского озера. Начало боев на нем означало начало блокады.

Командующий фронтом приказал срочно отправить на Неву понтонные части. Он надеялся отбить Шлиссельбург [Ныне — город Петрокрепость]. С большим трудом мы собрали наших понтонеров, действовавших на передовых позициях вместе с пехотой. На Неву направился 41-й понтонный батальон, возглавляемый капитаном И.В. Манкевичем.

В тот же день и я побывал в устье Черной речки, почти против Шлиссельбурга, а также в районе Невской Дубровки. Левый берег Невы, занятый врагом, был охвачен пожарами. Горела и 8-я ГЭС, до последних дней дававшая ток Ленинграду. Пламя пожирало старые дома Шлиссельбурга. В клубах дыма просматривалось большое движение машин. А здесь, на нашем берегу, царила какая-то гнетущая тишина. Пустовали огневые позиции артиллерии — она еще не подтянулась. Минометы тоже были где-то в пути.

Отделенный от Шлиссельбурга узкой полосой воды, виднелся у истока Невы островок со старинной русской крепостью. Шесть столетий назад она называлась Орешком и стерегла торговые пути древних новгородцев. Спустя четыреста лет ее превратили в «Государеву тюрьму», сохранявшую тайны царей-убийц. Потом остров народ назвал Безысходным. В прошлом и начале нынешнего века здесь томились в заточении и гибли лучшие люди России. В 1887 году в крепости-тюрьме был казнен А. И. Ульянов — брат В. И. Ленина, народовольцы П.Я. Шевырев, В.О. Генералов, П.И. Андреюшкин и С.С. Осипанов...

В сентябре 1941 года в старинных казематах размещались склады Ладожской военной флотилии. Здесь хранилось несколько малокалиберных орудий для катеров да немного боеприпасов к ним.

Над островком кружили вражеские самолеты-разведчики, а Орешек загадочно молчал.

Неясно было, захвачен он немцами или там все еще наши? Чьим плацдармом и опорным пунктом он будет, когда нам придется отбивать Шлиссельбург?

Лишь через несколько дней мы получили достоверный ответ на этот вопрос.
Команда матросов, обслуживавшая склады, не поки­нула Орешек. Комендор-артиллерист Николай Конюшкин предложил собрать 45-миллиметровую пушку. И вот горстка матросов открыла огонь из маленького орудия по Шлиссельбургу.

Полковник Донсков послал туда подкрепление с двумя орудиями и станковыми пулеметами. И маленький гарнизон совсем крохотного островка стал серьезным препятствием на пути оккупантов.

8 ноября, когда бои на Неве крайне ожесточились, гарнизон Орешка получил еще подкрепление. На этот раз он пополнился моряками-балтийцами, и там была сформирована штатная батарея № 409, защищавшая Орешек до самого прорыва блокады. О том, как воевала эта батарея, имея семь пушек, шесть станковых пулеметов и несколько противотанковых ружей, как она не раз выходила победительницей из дуэлей с тяжелой осадной артиллерией противника, очень хорошо рассказал ее командир П.Н. Кочаненков в сборнике «Подвиг Ленинграда» [Сборник «Подвиг Ленинграда» вышел в Военном издательстве в 1960 году.].

Но обо всем этом нам стало известно позже. А тогда из крепости не долетало до нас ни одного звука, и все, что происходило в Орешке в первых числах сентября 1941 года, было окутано тайной.

Мы с командиром понтонного батальона изучали берег реки и наносили на карту наши замечания. Комбат все время ворчал:

— На первый эшелон понтонов хватит. А что потом делать? На чем танки будем перевозить, артиллерию?

Я молчу. Да и что тут можно сказать? Техники у Манкевича действительно мало.

Почему бы не отбить у немцев Шлиссельбург и Мгу с той стороны силами соседнего фронта? — продолжает комбат.

Чтобы ответить на этот вопрос, — говорю ему, — надо знать замыслы командования. А я их пока не знаю. Для меня ясно одно: нам поставлена задача готовиться к форсированию Невы. И мы соберем для этого все понтонные части.

41-й понтонный батальон я знал давно и считал его лучшим кадровым инженерным подразделением Ленинградского военного округа. Его командир, капитан Манкевич, сухощавый человек с узким бледным лицом, был удивительно выдержанным и храбрым. Под стать ему были и его ротные, из которых троих уже не стало.

Я невольно вспомнил и оценил упреки моего заместителя Н. М. Пилипца за то, что плохо мы бережем хороших, опытных понтонеров, да и материальную часть растеряли.

— Как поступают новые понтоны? — спрашиваю капитана.

— Плохо. Вчера говорил с директором Ижорского завода, но он ничего не обещает. Ссылается на недостаток электроэнергии. Надо нажать на него... Но мы принимаем и другие меры. В Ленинграде берутся сейчас на учет все лодки и шлюпки, а катера дадут моряки...

Рекогносцировку закончили к вечеру, и Манкевич отправился к себе в батальон, а я поехал в город. Когда миновали Колтуши, шофер Яковлев вдруг остановил машину:

— Товарищ начальник, смотрите-ка, что в городе делается!

Задумавшись о предстоящей невской операции, я и не заметил, что весь купол неба над Ленинградом окрашен в густой багровый цвет. Возвращенный к действи­тельности, толкнул Павла:

— Давай быстрее!..

Мы въехали на городскую окраину под гулкие взрывы бомб и трескотню зенитных орудий. Перед самой машиной упали две зажигалки. Мы мчались словно в фантастическом мире. В небе метались лучи прожекторов, вспыхивали разрывы зенитных снарядов. На озаренных пламенем пожаров улицах и площадях суетились люди. Они забрасывали огонь песком, затапты­вали его ногами. Где-то близко обрушилось здание, и нашу маленькую «эмку» здорово тряхнуло взрывной волной.

Гудели сирены пожарных машин. Бегали санитары с носилками. Слова команды мешались с терзающими сердце воплями о помощи.

Был двенадцатый час ночи, когда я добрался до Смольного. В этот вечер немецкая авиация нанесла первый массированный удар по городу. У подъезда и в сводчатых коридорах стояли часовые с напряженными лицами. Некоторые штабные работники ушли в подвальные убежища.

Пилипец и Муха рассказали, что бомбежка длится с семи вечера. Особенно много пожаров в Московском районе. Все брошено на борьбу с огнем.

— И на фронте положение ухудшается, — показал на карте Пилипец. — Немцы наступают от Кипени на Ропшу и на Русско-Высоцкое. Да, видимо, и на Петергоф, к заливу. Сегодня в Петергофе Кузнецов осматривал дворцы. Оттуда вывозят ценности. Но здания минировать запретил,

— А что известно об инженерных частях?

— Под Ропшей Соломахин с отрядом аэродром роп-шинский разрушил и заминировал. Под Красное Село командующий тоже приказал послать минеров. Туда пойдет 106-й батальон...

Лиха беда — начало. За первым массированным ударом с воздуха последовал второй, третий, четвертый...

Теперь над Ленинградом каждую ночь встает зарево. Днем немецкая авиация бомбит боевые порядки войск, а вечером и ночью — город. Кроме того, противник начал вести артиллерийский обстрел из осадных орудий, на улицах стали рваться первые тяжелые снаряды.

Возник гигантский пожар на продовольственных складах. Я был у М.В. Басова с заявками на взрывчатку, когда к нему вошел заместитель председателя Ленгорисполкома Н.Н. Шеховцев, только что вернувшийся с пожара. Широкое лицо прорезали угрюмые складки. Одежда покрыта копотью. Шеховцев опустился на стул. Крупные сильные руки тяжело уперлись в колени. Был шестой час утра, а борьба с огнем, начавшаяся с вечера, все еще продолжалась.

— Горят? — спросил Басов, имея в виду запасы муки, сахара и других продуктов, хранившихся на Бадаевских складах.

— Горят, — устало ответил Шеховцев. — Держали мы все это богатство в деревянных помещениях, притулившихся вплотную друг к другу, вот и расплачиваемся теперь за беспечность... Огонь поднялся метров на двадцать. Море пламени. Сахар течет расплавленной лавой. Две с половиной тысячи тонн!

Может, что-нибудь удастся спасти? — Басов постукивал карандашом, его холодноватые серые глаза потемнели.

— Вряд ли. Сгорит, наверное, все.

Николай Николаевич Шеховцев потянулся к графину с водой. Басов бросил карандаш на стол:

— Нет, не деревяшки виноваты, а руководители, в том числе и мы!.. У народа есть все основания помянуть нас недобрым словом. Кстати, что народ говорит?

— Ничего не говорит, — угрюмо ответил Шеховцев. — Люди бросаются в огонь, спасают, что можно. И сами горят... Пожарных машин мало. Я могу тоже тебя спросить, Михаил Васильевич: почему в Ленинграде не хватает пожарного оборудования? Почему несколько лет его не производят заводы? Может быть, Басов, заведующий промышленным отделом горкома, скажет?

Шеховцев медленно поднялся и вышел. Утром я собрался в Красное Село. У подъезда штаба меня остановил командующий фронтом:

— Слушайте-ка, Бычевский, почему в бригаде морской пехоты нет малых пехотных лопат? Чем моряки будут окапываться?

Я знал, что резервная бригада морской пехоты была срочно передвинута к месту прорыва под Красное Село. Но почему моряки не взяли с собой малых лопат? Может, у них их вовсе нет, а может, получили с завода без чехлов? Пришлось признаться, что это мне неизвестно.
— Не заботитесь о солдате, — напустился на меня Ворошилов. — Даю вам полтора часа. Где хотите, а лопаты достаньте и лично доставьте их в бригаду...

Приказ я выполнил. Но когда приехал на место, балтийцы уже развертывались для атаки. Кустарник чуть скрывал шеренги черных бушлатов.

Впереди — грохот боя и завеса пыли от разрывов снарядов. Над головой — воздушная карусель и ноющий вой истребителей.

Командующий фронтом стоит перед головным батальоном. Порывистый ветер разносит вдоль шеренг его слова о Родине, о партии, о присяге. Многие моряки, отбросив стальные каски, стоят в бескозырках. Весь их вид — спокойный, грозно сосредоточенный — своеобразный дерзкий вызов врагу.

Командующий на мгновение умолк, потом взмахнул фуражкой:

— А ну, пошли! — И первым молодо зашагал в сто­рону грохотавшего боя.

Громовое «ура!» было ответом ему, и лавина чер­ных бушлатов сразу обогнала шестидесятилетнего маршала.

Атака удалась. Бригада вышла на шоссе и в ярости переколола в деревне Коцелево большой фашистский отряд. Но в тот же день к Красному Селу подтянулись главные силы вражеской группировки.

Ночью на командном пункте 42-й армии начальник разведотдела докладывал командующему фронтом, что в районе Кипень — Ропша — Русско-Высоцкое сосредоточились для наступления четыре пехотные дивизии и до двухсот танков, а на красногвардейском участке против нашей 2-й гвардейской дивизии народного ополчения стоят наготове еще одна танковая и 58-я пехотная дивизии противника. Полковник Евстигнеев сделал вывод, что завтра следует ожидать удара на обоих направлениях.
Перед рассветом я вернулся в Смольный и встретился с секретарем горкома партии Кузнецовым. Он сообщил, что в районе деревни Скворицы у одного убитого немецкого офицера в кармане кителя обнаружен подробный план Ленинграда с пояснительной запиской о расположении почти всех партийных и советских учреждений и важнейших предприятий. Алексей Александрович сердито заметил, что все эти сведения почерпнуты из справочника Ленсовета.

На следующий день противник захватил Воронью гору в районе Дудергофа.

— Там же батарея морских стотридцаток! — удивился генерал Свиридов, когда заместитель начальника штаба пригласил нас к себе и сообщил эту неприятность.

— Нет теперь там никакой батареи, — нервно ответил Городецкий. — Моряки-артиллеристы оказались без прикрытия. Отбивались сколько могли и, кажется, все погибли.

С потерей Вороньей горы — огромной высоты, господствовавшей над всей местностью, — возникла непосредственная угроза и Красному Селу, и Пулковским высотам.

Городецкий рассказал, что 500-й стрелковый резервный полк не успел занять оборону на Вороньей горе и под ударами авиации в беспорядке отходит к Пулковским высотам. Шоссе от Дудергофа на Красногвардейск перехвачено танками противника.

После небольшой паузы полковник повернулся ко мне:

— Товарищ Бычевский, у вас под руками минеры есть?

— К сожалению, нет.

— Надо снимать откуда-то. Командующий приказал немедленно заминировать открытый стык между сорок второй и восьмой армиями.

— Красное Село действительно под угрозой? — решил уточнить генерал Свиридов.

— Безусловно. Там сейчас только перемешавшиеся части морской пехоты и третьей гвардейской дивизии народного ополчения, — ответил Городецкий. — Вам приказано совместно с артиллеристами Балтийского флота быть готовыми поставить перед Красным Селом заградительный огонь.

В кабинет Городецкого вошел работник оперативного отдела. Он доложил, что крупные силы противника атаковали под Красногвардейском левофланговый полк 2-й гвардейской дивизии народного ополчения, и подразделения этого полка откатываются к Пушкинскому шоссе.

Нам не надо было смотреть на карту, чтобы понять, чем это чревато. Красногвардейский узел, может быть, теперь уже отрезан и от Красного Села, и от города Пушкина.

— Сейчас доложу командующему, — всполошился Городецкий и моментально исчез, на ходу приказав начальнику связи генерал-майору И.Н. Ковалеву обеспечить для Ворошилова прямую телефонную связь с каждой дивизией.

А через полчаса я уже трясся в машине, держа путь на Красное Село. Вместе со мной туда ехали Н.М. Пилипец и С.И. Лисовский. Минеров пришлось снять с работ на Пулковских высотах. Командир 106-го моторизованного инженерного батальона капитан Евстифеев настолько привык к внезапным перемещениям, что всегда имел на машинах запас мин. Он быстро собрал три взвода и отправил их в указанный район.

В пути повстречали начальника отряда метростроевцев И. Г. Зубкова. Его люди готовили к обороне линию Окружной железной дороги около мясокомбината, проделывая сквозные проходы в насыпи для установки противотанковых орудий.

— Может, возьмете меня с собой? — неуверенно попросил он. — Мои ребята уже научились жечь танки.

— Жив будешь — останется и на твою долю, — махнул рукой Пилипец. — А сейчас рой скорее свои проходы. Для тебя это привычнее.

Местность у Красного Села чуть холмистая, изрезана неглубокими оврагами. В радиусе нескольких километров раскинулись старинные, с екатерининских времен, летние военные лагеря. Тут и там виднелись барачные постройки. В самом городке — крупная бумажная фабрика.

Когда мы подъехали, городок был охвачен пожаром. Немецкая авиация забрасывала его сотнями зажигательных и фугасных бомб. Население кинулось по дороге к Урицку (Лигово) и Стрельне.

Оставив машину на окраине, мы стали пробираться через горящие кварталы. Около одного из разрушенных домов встретили раненого красноармейца. Он нес на руках окровавленную девочку лет пяти. Русая ее головка поникла, и безжизненно повисли тоненькие ручки. Боец замотал головой, когда мы вызвались помочь ему, и, шатаясь, побрел дальше.

Мы пересекли горящее Красное Село и выбрались в поле, рассчитывая найти там командный пункт какой-либо части. Казалось, что красносельский рубеж прорван во многих местах. Все видимое пространство клокотало разрывами. То здесь, то там дымились горящие танки.

Саперы Евстифеева уже прошли вперед. Лисовский, глядя в бинокль, считал вражеские танки, ползущие по обе стороны шоссе. До них было километра полтора. Они то спускались в низины, то снова вылезали на высотки. Тридцать... сорок... шестьдесят... семьдесят...

— Огнеметные есть, — заметил Пилипец. Действительно, из некоторых танков временами вырывалась струя пламени. Они штурмовали доты.

Нам удалось найти командный пункт одной из рот артиллерийско-пулеметного батальона. Но он уже перестал быть пунктом управления, телефонной связи не имел. Два красноармейца укладывали на носилки тяжелораненого политрука. Командир роты погиб полчаса назад. Рота вела бой, окруженная штурмовыми группами немцев.

Мы спросили, где может быть 3-я гвардейская дивизия народного ополчения.

— Должно, там, — прохрипел политрук и с трудом поднял руку, показывая район севернее Красного Села.

Раненому было тяжело, но он отдавал последние приказания:

— Григорьев... остаешься старшим... До ночи держись... Слышишь, что ли, Григорьев?..

Пулеметчик, к которому обращался политрук, смотрел в амбразуру, не поворачивая головы. Потом закричал красноармейцам:

— Да несите вы его скорей, чего тянете! Не видите, что ли, кончиться может... — И уже спокойнее, даже мягко: — Слышу, товарищ политрук, слышу. Сделаем все.

Капитан Евстифеев сам нашел нас.

— Как дела? — спрашиваю его.

Командир батальона не может сказать ничего утешительного. Все его саперы сразу же включились в бой. Группа Королева подорвала три танка, но потеряла семь человек. Расчет Ульянова поджег бутылками две машины и потерял пять человек. В бой вступили тяжелые танки немцев. Малокалиберные пушки из дотов не пробивают их лобовую броню.

Евстифеев попросил разрешения остаться здесь, у ропшинской развилки, и вызвать сюда из Пулкова еще одну роту своих минеров. Я согласился.

— Где же все-таки штаб третьей гвардейской дивизии народного ополчения? — добивался от него Пилипец.

— Говорят, его разбомбили, — ответил Евстифеев.— Остатки переместились к северу. Похоже, к шоссе на Стрельну. Связи с ним нет.

Слева, со стороны лагеря, и за озерами, в районе Николаевки, гремела артиллерия. Тучи дыма поднимались над барачным городком.

Мы тронулись в обратный путь к нашей машине. В узеньком переулке Красного Села попали под шквальный минометный налет и прижались к стене полуразбитого сарая. Осколки секли бревна над нами и в конце концов зацепили ногу Пилипца, которому никак не лежалось спокойно. Помогая ему, кое как добрались до машины.

Павел Яковлев ждал на том же месте, где мы его оставили. Он вырыл для себя щель и выскакивал из нее лишь после близких разрывов, чтобы осмотреть дыры в кузове «эмки».

Выехать на Пушкинское шоссе и попасть в Пулково не удалось. Танки противника прошли из Дудергофа на Горскую и Николаевку, отрезав Красное Село. Не теряя ни минуты, помчались к Урицку. Через каждые двести метров на шоссе стояли пушки 14-й противотанковой бригады. Два тяжелых танка дежурили в засаде у железнодорожного переезда. На перекрестке около поселка Володарского расположился вооруженный отряд пожилых рабочих Кировского завода. С ними было два танка «КВ».

Всю ночь и половину следующего дня шел бой у Красного Села. Части 3-й гвардейской дивизии народного ополчения и 14-й противотанковой бригады, танкисты и моряки сдерживали ожесточенный натиск неприятеля. Артиллерия кораблей Балтийского флота вела огонь всеми калибрами. И все же к вечеру 12 сентября немцы заняли Красное Село, обойдя его с востока. Из Красного Села часть сил противника двинулась на город Пушкин и к Пулковским высотам, а другая часть — на Урицк и Стрельну. Завязались бои и в Красногвардейске.

Глухие отзвуки артиллерийской канонады уже доносились до ленинградских окраин. Каждый житель все больше ощущал тяготы фронтового города. С 12 сентября населению вторично сократили норму выдачи хлеба.

Но страшные слова «голод» и «блокада» вслух еще не произносились.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ШТУРМ ОТБИТ

1

Каждый час сражения проходил теперь с величайшим накалом. И особенно напряженной была ночь на 13 сентября. В штабе фронта реально ощущали, что командование противника организует решительный штурм самых близких к Ленинграду рубежей.

Наступление отбивалось по всему кольцу одновременно. Отряд кораблей на Неве громил вражеские части, подходившие к Колпину; наша авиация бомбила крупную группировку, сосредоточившуюся в Вырице — Михайловке; корабельная артиллерия из восточной части Финского залива вела огонь по соединениям 50-го армейского корпуса гитлеровцев, находившегося в районе Красного Села и под Пулковом.

В эту же ночь 1-я дивизия погранвойск НКВД полковника С.Н. Донскова получила приказ К.Е. Ворошилова готовить контрудар на Шлиссельбург с десантами через Неву и с Ладожского озера. Я отправил в его распоряжение 41-й понтонный батальон Манкевича. Выходил на Неву и 21-й батальон капитана Л.С. Труппа.

Ночью мне позвонил начинж 23-й армии, что финские войска пытались прорвать передний край Карельского укрепленного района на участке Белоостров— Медный завод. Жестокий бой завязался у Старого Бе-лоострова. Там на помощь войскам пришел отряд рабочих Сестрорецкого завода. Туда же послали еще отряд с Кировского завода.

П.П. Евстигнеев, стремясь узнать более детально намерения противника, отправил в ближний тыл к немцам с небольшими группами автоматчиков самых смелых и опытных командиров-разведчиков Плющева, Федорова, Скачкова, Рева, Андрюкова.

— Очень сложная сегодня обстановка, — ответил он на вопрос «что нового?»—У немцев затевается какая-то крупная перегруппировка. Но пока рано делать выводы.

Город непрерывно подвергался ударам вражеской авиации и артиллерии. В Смольный звонили о пожарах то в цехах «Электросилы», то на Кировском заводе, то на 5-й электростанции. Около трех тысяч противопожарных команд и две тысячи санитарных постов работали без отдыха, без сна и все же не успевали ликвидировать тяжелые последствия бомбежек. На крышах дежурили и подростки, сталкивая щипцами на мостовые зажигательные бомбы. Народные патрули ловили ракетчиков-диверсантов.

Везде было крайне обостренное положение. Но, конечно, самая грозная ситуация складывалась на урицко-пулковском участке. Здесь после захвата немцами Красного Села скапливались главные силы 50-го армейского корпуса 18-й армии с танками 41-го механизированного корпуса.

И Военный совет фронта сосредоточил на этом уча­стке максимум внимания и усилий.

Я был у полковника Городецкого, когда он передавал приказ командующему 42-й армией генерал-майору Ф.С. Иванову. Полоса ее обороны резко сокращалась: с одного фланга ее ограничивал Урицк, а с другого — Пулково. В подчинение Иванову поступали 5-я дивизия народного ополчения, 21-я дивизия войск НКВД и 10-я стрелковая дивизия. Переброска этих войск осуществлялась с помощью автотранспорта.

Этим, конечно, значительно ослаблялась 55-я армия. Оставшимися в ее составе войсками трудно было обеспечить надежную защиту городов Слуцка и Пушкина. Чтобы хоть немного уплотнить боевые порядки наших войск на этом направлении, 13 сентября с разрешения Военного совета фронта остатки 2-й гвардейской дивизии народного ополчения и 267-й пулеметный батальон из Красногвардейска, зажатого противником с обоих флангов, отошли к городу Пушкину.

И как раз в этот напряженный момент опять произошла смена командования фронта. К.Е. Ворошилов был отозван в Москву. Вместо него прибыл генерал армии Г.К. Жуков. Начальником штаба стал генерал-лейтенант М. С. Хозин.

Формальности приема и передачи фронта не заняли много времени. П.П. Евстигнеев и И.Н. Ковалев рассказывали, что после подписания разведывательной и оперативной карт Ворошилов и Жуков пошли на телеграф. Разговор со Ставкой был краток. К аппарату в Москве подошел генерал А.М. Василевский. Жуков передал: «В командование вступил. Доложите Верховному Главнокомандующему, что полагаю действовать активно».

Ворошилов разговаривать с Москвой не стал.

Вскоре он пригласил попрощаться начальников родов войск. Пришли генералы А.А. Новиков, В.П. Свиридов, Н.А. Болотников, П.П. Евстигнеев, И.Н. Ковалев и я. Ворошилов пожал нам руки:

— До свидания, товарищи! Отзывает меня Верховный...— Помолчал и добавил: — Так мне, старому, и надо! Нынче не гражданская война — по-другому следует воевать... А в том, что разгромим мы здесь фашистскую сволочь, и минуты не сомневайтесь!

В ту же ночь Ворошилов и большинство работников штаба Главкома Северо-Западного направления вылетели в Москву.

А на другой день меня вызвал Г.К. Жуков. Выслушав мое обычное в таких случаях представление, вдруг резко спросил:

— Кто ты такой?

Вопроса я не понял и еще раз доложил:
— Начальник Инженерного управления фронта подполковник Бычевский.
— Я спрашиваю, кто ты такой? Откуда взялся? В голосе его чувствовалось раздражение. «Биографию, что ли, спрашивает? Кому это нужно сейчас?» — подумал я, не сообразив, что командующий ожидал увидеть в этой должности кого-то другого. Не уверенно стал докладывать, что начальником Инженернего управления округа, а затем фронта работаю почти полтора года, во время советско-финляндской войны был начинжем 13-й армии на Карельском перешейке.

— Хренова, что ли, сменил здесь? Так бы и говорил! А где генерал Назаров? Я его вызывал.

Генерал Назаров работал в штабе Главкома Северо-Западного направления и координировал инженерные мероприятия двух фронтов, — уточнил я. — Он улетел сегодня ночью вместе с маршалом.

— Ну и ладно. Что там у тебя, докладывай.

Я положил карты и стал показывать, что было сделано до начала прорыва под Красным Селом, Красногвардейском и Колпином, что имеется сейчас на пулковской позиции, что делается в городе, на Неве, на Карельском перешейке, где работают минеры и понтонеры.

Жуков слушал, не задавая вопросов. Потом повернулся спиной и, ни слова не говоря, стал рассматривать большую схему обороны города, прикрепленную к стене.

— Что за танки оказались в районе Петро-Славянки? — неожиданно спросил он, опять обернувшись ко мне и глядя, как я складываю в папку карты. — Чего прячешь, дай-ка сюда! Чушь там какая-то...

— Это макеты танков, товарищ командующий,— показал я на карте условный знак ложной танковой группировки, которая бросилась ему в глаза. — Пятьдесят штук деревянных макетов сделано в мастерской Мариинского театра. Немцы дважды их бомбили...

Дважды! — насмешливо перебил Жуков. — И долго там держишь эти игрушки?

— Два дня.

— Дураков среди немцев ищешь. В третий раз они тебе туда тоже деревяшки вместо бомб сбросят...

Конечно, Жуков был прав. Он приказал сегодня же ночью переставить макеты на новое место и изготовить еще сто штук. Я доложил было, что мастерские театра не успеют сделать столько за одну ночь.

Тогда командующий так посмотрел на меня, что я сразу понял — сомнений, неуверенности Г. К. Жуков не признает. Последовало совсем короткое, но очень выразительное предупреждение, что если его приказ не будет вовремя выполнен, то не только я пойду под суд.

В ту ночь саперы и работники декоративных мастерских Мариинского театра оперы и балета не сомкнули глаз. Задание командующего было выполнено.

Резкую критику нового командующего вызвало и то, что мы так поздно начали превращать Пулковскую гряду в мощный узел обороны. И на это не было оправданий.

Короче говоря, в первые дни немало пришлось выслушать от командующего нелестных замечаний, высказанных подчас в довольно резкой форме. И я не был исключением. Начальник оперативного отдела штаба полковник П.Д. Коркодинов после первого же непродолжительного разговора с командующим отбыл в Москву. На второй день было заменено командование 42-й армией — эту армию принял генерал-майор И.И. Федюнинский, прибывший на самолете вместе с Г.К. Жуковым. За недостаточно энергичное руководство контратаками под Петергофом через неделю были отстранены от командования 8-й армией генерал-майор В.И. Щербаков и член Военного совета дивизионный комиссар И.Ф. Чухнов.

От командармов и командиров дивизий Г.К. Жуков требовал в первую очередь, чтобы в самых решительных контратаках были отбиты у немцев отданные им вчера или сегодня поселок, станция, высота. В эти кризисные дни, даже часы сражения под самыми стенами Ленинграда каждый — от командующего до рядового бойца — стремился всеми средствами вырвать у врага инициативу.

2

Обстановка под Пулковом все более накалялась.

В свое время рассчитывали, что пока продолжаются контратаки наших войск под Красным Селом, 5-я дивизия народного ополчения успеет организованно занять подготовленные траншеи на Пулковских высотах. К сожалению, этого не получилось. Опорный пункт позиции в районе станции Горелово 13 сентября попал в руки врага. Двум полкам 5-й дивизии пришлось с ходу вступить в бой за Горелово.

Ополченцам удалось ворваться на станцию. Были основания полагать, что они там закрепятся. Но в три часа дня со стороны Красного Села их атаковала пехотная и танковая дивизии гитлеровцев. К четырем часам дня на рабочей карте оперативного отдела появилась отметка о вторичном захвате противником станции Горелово.

Мало того, немцы с ходу атаковали и еще один подготовленный, но не занятый нашими войсками опорный пункт на фланге пулковской позиции — Финское Кой-рово.
Через час, приведя в порядок 2-й и 3-й полки 5-й дивизии, командующий 42-й армией генерал-майор Ф.С. Иванов снова бросил их в бой за Горелово. Снова они очистили от немцев район станции. Однако, опасаясь за судьбу Пулкова, командарм ночью отвел один из полков со станции Горелово в район обсерватории. В Горелове остался всего один полк, ослабленный в контратаках. Был ранен командир дивизии полковник Ф.Т. Уткин. Проследить за ходом сражения было почти невозможно. В ходе контратак перемешивались полки и батальоны дивизии народных ополченцев, подразделения танковых частей. Огонь наших кораблей с залива и Морского канала по наступавшему противнику был настолько близок к линиям наших войск, что и из-за этого затруднялись контратаки.

Утром 14 сентября бой за Горелово возобновился с новой силой, но к вечеру немецкие танки в третий раз прорвались на станцию. Жуков приказал командующему 42-й армией восстановить положение.

Выполняя этот приказ, части 5-й дивизии до самой ночи контратаковали противника. Народных ополченцев повели в бой комиссары полков. Сменивший раненого командира 2-го полка С.И. Красновидова [С.И. Красновидов 26 сентября 1941 года снова вернулся в строй, вступив в командование 3-м полком 5-й дивизии народного ополчения.] комиссар С.И. Ганичев — секретарь Василеостровского райкома партии — был тяжело контужен. Его удалось вынести с поля боя. Перед этим погиб комиссар 3-го полка М.Я. Камышников. Его сменил секретарь Выборгского райкома партии И.А. Смирнов. В атаки в передовой цепи бок о бок с бойцами шли командиры батальонов Рябинин, Березков, Перлей. Отстаивалась уже Глиняная горка — высота 66,6, которую мы называли и Пулеметной горкой.

Ночь на 15 сентября и весь день я провел вместе с начальником инженерных войск 42-й армии майором А.П. Шубиным на наблюдательном пункте около обсерватории. Мы пытались наладить связь с командирами саперных частей, действовавших с пехотой. Но сделать это оказалось не так то просто. Евстифеев, Королев, Соломахин, Заводчиков все время были среди своих саперов, сами руководили установкой мин против наседавших танков.

В середине дня самые яростные схватки шли на правом фланге армии. Жуков и Жданов снова дали приказ командующим 8-й и 42-й армиями наступать в направлении Красного Села и Дудергофа. Но, проводя эти непрерывные контратаки, Военный совет фронта не мог не видеть реальной угрозы еще более глубокого прорыва фашистских танков и пехоты. Поэтому командованию 42-й армии было одновременно отдано распоряжение занять линии укрепленного рубежа уже на окраине Ленинграда. На участок от побережья Финского залива у поселка Лигово и до мясокомбината выдвигалась 21-я стрелковая дивизия погранвойск НКВД. Слева границей занятого ею участка был Витебский вокзал. Участок от мясокомбината до реки Невы у села Рыбацкое предназначался для 6-й дивизии народного ополчения.

Всю пулковскую позицию непрерывно бомбила фашистская авиация. Многие здания обсерватории превратились в развалины. К вечеру огромные пожары охватили город Урицк. Зрелище было страшное и грозное.

А потом положение еще больше ухудшилось. Гитлеровцы бросили в атаку шестьдесят танков, нанося теперь удар в стык между 42-й и 8-й армиями в направлении побережья залива. Вечером стало известно, что они прорвались на дорогу Стрельна — Ленинград. Две правофланговые дивизии 42-й армии — 10-я и 11-я — оказались отсеченными от пулковской позиции, от Урицка и вели бои за Стрельну уже на фланге 8-й армии, которой командовал генерал-майор В.И. Щербаков. С этого момента вся 8-я армия была изолирована противником на побережье Финского залива от Копорья до Петергофа.

58-я вражеская пехотная дивизия с танками ворвалась в охваченный пожаром Урицк и овладела им.

Перед фашистами у поселка Лигово стояли пограничники 21-й стрелковой дивизии под командованием полковника М.Д. Папченко.

Все, что было под руками, бросалось для преграждения пути вражеским танкам. 106-й инженерный батальон дрался в промежутке между Стрельной и Урицком. Отряды Зубкова и рабочих Кировского завода спешно готовили позиции для орудий по линии Окружной железной дороги.

Офицеры Инженерного управления и гражданские инженеры с отрядами рабочих спешно заканчивали баррикады в районе Кировского завода и у Нарвских ворот.

Ночью меня вызвал в Смольный начальник штаба фронта генерал-лейтенант М.С. Хозин.

— Мосты в Ленинграде минированы? Где подробный план и схемы? — И тут же приказал: — Утром мне все это доложите.

Михаила Семеновича Хозина я знал с 1938 года, когда он командовал войсками Ленинградского округа и довольно часто бывал на Карельском перешейке. Как и три года назад, вся его крупная, пожалуй, даже монументальная фигура, некоторая медлительность движений и неторопливая манера разговора свидетельствовали о большой уверенности в себе. Но на этот раз в его голосе я уловил нотки тревоги.

И зачем понадобилось срочно вызывать меня из войск, если доклад мой нужен только утром? Это тоже выходило за рамки обычных правил Михаила Семеновича.

Утром 16 сентября я опять явился к Хозину и насколько мог обстоятельно доложил ему обо всем, что было проделано нами по минированию ленинградских мостов. Рассказал о подготовке электросетей и пультов управления, о командах подрывников.

— А взрывчатка где? — поднял голову начальник штаба.

Военный совет считает нецелесообразным держать ее у мостов, — ответил я. — Закладка взрывчатки в минные камеры не признается острой необходимостью.

— Все, что было до сих пор, забудьте, — резко подчеркнул начальник штаба. — Даю вам еще сутки на доработку плана. Предусмотрите в нем все, включая укладку зарядов в минные камеры. Составьте точный расчет времени и сил: кто, где, когда и что конкретно будет делать.

Я понимал, что Хозин говорит так неспроста. Он, видимо, тоже имеет на этот счет указания. Мне стало не по себе. К тому же оказалось, что дело не ограничивается только мостами.

— А какими запасами взрывчатых веществ вы вообще располагаете? — спросил Михаил Семенович как будто вскользь.

— Запасы взрывчатки в городе ограничены десятками тонн. Но горком партии принимает меры для увеличения ее производства. Сейчас мы испытываем большие затруднения с толом, необходимым для противотанкового минирования в зоне боевых действий войск.

— Я говорю не о зоне действия войск, — заметил Хозин, — а об оперативной глубине.

«Какая оперативная глубина может быть дальше Окружной дороги?» — подумал я и решил сразу же уточнить:

— Вы говорите о городе, товарищ генерал?

— Ладно, об этом в другой раз,— прервал меня начальник штаба.

Но в другой раз к этому вопросу возвращаться не пришлось. Все выяснилось уже на следующий день.

17 сентября Военный совет фронта принял постановление о передаче сорока тонн взрывчатых веществ из резерва Инженерного управления так называемым «районным тройкам». Возглавившие эти тройки первые секретари Кировского, Московского, Володарского и Ленинского райкомов партии получили специальные задания по минированию промышленных предприятий.

Мы с комиссаром днем и ночью пропадали на Окружной железной дороге, проверяя готовность нового противотанкового рубежа. Сделано было многое. Поставлены заграждения. Через каждые пятьдесят — сто метров вмонтированы в высокую насыпь орудия, частью снятые из дотов при оставлении Красногвардейского и Выборгского укрепленных районов, частью собранные в последние дни на ленинградских заводах. Артиллери­сты готовят схемы огня. А снаряды еще полностью не доставлены. Не везде есть связь.

Команды минеров дежурят у крупных фугасов, зарытых в узловых пунктах шоссе, в Авиагородке, у трамвайного парка Котлякова, на станциях Предпортовая и Шоссейная. Специальные команды устанавливают тяжелые огнеметы для борьбы с танками.
В четвертом часу ночи меня разыскал адъютант Г.К. Жукова.

— Приказано немедленно прибыть в Смольный...

В приемной встретился с новым командующим 42-й армией генерал-майором И.И. Федюнинским и членом Военного совета той же армии корпусным комиссаром Н.Н. Клементьевым. Судя по их лицам, здесь состоялся нелегкий разговор с командующим фронтом.

Когда мокрый, облепленный грязью я вошел в кабинет, Г.К. Жуков и А.А. Жданов стояли, склонясь над картой. Командующий покосился в мою сторону:

— Явился наконец. Где болтаешься, что тебя всю ночь надо разыскивать?

Начало не предвещало ничего хорошего.

— Выполнял ваш приказ, проверял рубеж по Окружной дороге, — ответил я.

— Ну и что? Готов?

— Готовы семьдесят огневых позиций противотанковой артиллерии. Отрыты рвы. Закончена установка надолб и минных полей.

— Командующий сорок второй армией знает этот рубеж?

— Днем я передал схему рубежа начальнику штаба армии генералу Березинскому. Сам генерал Федюнинский выезжал в войска.

— Я спрашиваю не о том, каким писарям отдана схема! Интересует другое — знает или не знает командарм этот рубеж?

И надо же было, чтобы в эту минуту черт меня дернул наивно объявить:

— Генерал Федюнинский здесь в приемной, товарищ командующий...

Взрыв ярости последовал немедленно:

— Ты думаешь, что говоришь?.. Без тебя знаю, что он здесь... Ты понимаешь, если дивизия Антонова не займет за ночь оборону по Окружной дороге, то немцы в город ворвутся?

А. А. Жданов поморщился. Он явно не одобрял такой тон командующего. Сам Андрей Александрович ругаться не умел, у него не получалось, и сейчас, желая как-то смягчить грубость Жукова, Жданов заговорил со мной:

— Товарищ Бычевский, как же вы не догадались найти самого Федюнинского! Ведь он только что принял армию. И дивизия Антонова, которая должна занять новый рубеж, буквально на днях сформирована. Разбомбят дивизию, если она пойдет туда в светлое время. Поняли, наконец, в чем дело?

Видимо, я действительно был в состоянии отупения и только теперь сообразил, зачем меня вызвали. Надо было немедленно, до наступления утра, обеспечить выход 6-й дивизии народного ополчения на новый, подготовленный нами рубеж. Я уже не осмелился доложить, что мне не был известен приказ командующего фронтом о том, что эта 6-я дивизия должна войти в состав 42-й армии и под прикрытием ночи спешно занять рубеж в тылу пулковской позиции. Вместо этого сказал:

— Разрешите, товарищ командующий, выехать сейчас вместе с командармом, и мы выведем дивизию на подготовленный рубеж.

— Додумался наконец! Немедленно отправляйся и помни: если к девяти часам дивизия не будет на месте, расстреляю...

Когда я вышел в приемную, Иван Иванович Федю-нинский, смуглый темноволосый генерал со звездой Героя Советского Союза на груди, хитровато улыбнулся:

— Попало, инженер?

Я тогда еще не знал близко этого добродушного человека. Вопрос его показался мне неуместным, преисполненным ехидства, и я ответил, едва удерживаясь от резкости:

— Самую малость, товарищ генерал. Командующий обещал расстрелять, если к утру шестая дивизия не будет на Окружной дороге. Поедемте. В вашем штабе, видимо, некому было заняться таким мелким делом, как вывод дивизии на рубеж. А ведь схема находится в армии!

— Не серчай, инженер! — широко улыбнулся командарм, знавший, кажется, характер Жукова. — Тебе еще повезло. Нас с членом Военного совета армии за то же самое Георгий Константинович повесить обещался. Мы уже собирались ехать, да ты пришел. Решили обождать, знали, что у командующего не задержишься.

От улыбки Федюнинского мне не стало веселее. Мы вместе вышли из Смольного и сразу окунулись в темень осенней ночи.

К утру 6-я дивизия народного ополчения благополучно заняла последний перед городом рубеж.

21-я дивизия погранвойск, получив 15 сентября боевое распоряжение, заняла назначенный ей рубеж.

Правый фланг рубежа оказался непосредственно перед городом Урицком, восточнее его. Почему же дивизия не заняла для удобства обороны сам город? Он же был правофланговым узлом в системе пулковской позиции. Город был изрыт окопами, для уличных боев подготавливались и многие здания. Причиной была вся сложная путаница боя на этом участке.

До сентябрьских боев 21-я дивизия полковника М. Д. Папченко главным образом занималась охраной тыла войск фронта от диверсантов, парашютных десантов, шпионов. Но в первых числах сентября начальник погранвойск фронта генерал-лейтенант Г.А. Степанов получил от Ворошилова и Жданова задание подготовить дивизию уже для непосредственной обороны южной части города. В те дни в районе западнее Урицка еще шли ожесточенные бои правофланговых частей 42-й армии. Для частей этой армии Инженерным управлением готовился и узел обороны — Урицк.

По этой, видимо, причине 4 сентября командир 21-й дивизии полковник Папченко, проводя рекогносцировку рубежа для своей дивизии, посадил правофланговый 14-й полк восточнее Урицка, а не в самый город. В ту пору рекогносцировка велась им вместе с заместителем начальника управления НКВД Ленинградской области Огольцовым и практически вне связи с командованием 42-й армии. Теперь оказалось, что правофланговые части 42-й армии отступили в ходе боев в район поселков Володарский и Стрельна, а город Урицк уже в руках у врага.

Военный совет фронта приказал новому командующему 42-й армией Федюнинскому любыми средствами выбить оттуда гитлеровцев и не допустить прорыва вдоль Литовского канала между Урицком и Пулковскими высотами.

Дивизия Папченко тоже вступила в бой. Весь день 16 сентября шли контратаки наших войск на этом участке. Но у Федюнинского не было четко организованных резервов. В боях участвовали правофланговые пол­ки 21-й дивизии, 14-й и 35-й батальоны 6-й бригады морской пехоты, батальоны железнодорожных войск НКВД, группа танкистов Родина, саперы Евстифеева, Заводчикова, Хоха, Журавского. Руководить этими подразделениями в бою пришлось штабу 21-й дивизии,

К вечеру Федюнинский донес, что противник выбит из Старо-Панова, то есть из южной части Урицка, до линии железной дороги и станции Лигово.

Так за последние тридцать шесть часов город, объятый пламенем, стал ареной беспрерывных схваток.

Именно в этот день казался весьма реальным и выход танковых частей противника на окраины самого, Ленинграда.

К исходу дня 17 сентября районные тройки получили взрывчатку для уничтожения важнейших объектов, если крупные силы противника ворвутся в город. Всему командно-политическому составу войск 42-й и 55-й армий объявили приказ, что отход с рубежа Урицк — Пулково — Шушары — Колпино будет рассматриваться как тягчайшее преступление перед Родиной.

Командующий фронтом потребовал продолжать контратаки. На 18 сентября он обязал командование 8-й армии вернуть поселок Володарского и нанести удар в направлении Красного Села. 55-й армии приказал выбить немцев из Слуцка и из Пушкинского парка. 42-я армия должна была развивать свой успех в районе Урицка и в то же время удерживать центр пулковской позиции у самой обсерватории.

Вечером выяснилось, что слово «успех» менее всего подходило для оценки истинного положения. Из штаба 42-й армии неуверенно доложили: по всей вероятности, город Урицк опять весь занят противником.

А.А. Кузнецов предложил мне съездить вместе с ним в 21-ю дивизию НКВД. Выехали из Смольного в путь уже поздно ночью. В молчании пересекли темную громаду города, раскинувшегося на двести квадратных километров. Под неверным светом синих фар проспекты кажутся тупиками, а углы зданий и перекрестки улиц совсем стушевываются, теряют привычные очертания. Это впечатление усиливается еще сырой, промозглой погодой.

В каждом доме тишина, каждое окно затемнено, но мы знаем, что спят сейчас, может быть, только дети. Взрослые — это и гарнизон осажденной крепости, и одновременно охрана своей семьи, своего дома. На крышах и чердаках, в подъездах, во дворах дежурят тысячи людей.

Совсем недавно закончилась очередная бомбежка. Еще видны справа и слева багровые отсветы.

Все чаще путь нам преграждают рабочие патрули у переездов через баррикады. Не остановишься — хлопнет предупредительный выстрел. На проспекте Стачек и за Нарвскими воротами — последняя проверка, а за трамвайным парком Котлякова мы идем пешком. Где-то совсем близко слышны минометные разрывы. Догорают сброшенные с дороги две грузовые машины. Тут же скелеты сгоревших трамваев, паутина порванных проводов. Отсюда идут солдатские тропы к Шереметьевскому парку. Там — ружейно-пулеметная перестрелка, а с Морского канала доносится гул корабельных орудий.
Командира дивизии полковника М.Д. Папченко мы разыскали в землянке на наблюдательном пункте 14-го полка.

Уточнение обстановки не представляло трудностей: мы находились перед самым Урицком. Город занят немцами, там хорошо просматривается несколько очагов пожара.

Командир дивизии — в красноармейской стеганке и стальной каске, с автоматом на шее. Видимо, тоже недавно пришел в эту землянку. Слишком рослый для нее, он стоит, почти упираясь головой в потолок, у стола с коптящей керосиновой лампой. Перед ним котелок с недоеденной кашей и лист карты, испещренный красным и синим карандашами. В углу кто-то лежит, накрывшись шинелью. У дверей два автоматчика.

— Немцами занят весь Урицк? — сразу спрашивает Кузнецов.

— Деремся, товарищ член Военного совета, — пытается сгладить положение командир дивизии. — В городе несколько крупных групп Родионова ведут бой.

— А это что такое? — кивает головой Кузнецов на выход из землянки. С той стороны совсем близко слыш­на автоматная перестрелка. — Я понимаю эту стрельбу так, что ваши «крупные группы» просто отрезаны.

— Пробьются, Алексей Александрович. Это же пограничники!

— Куда пробьются? — вскипает Кузнецов. — Назад? В Ленинград, что ли?

Папченко снимает каску, подшлемник и вытирает взмокшее лицо. Ему под сорок. Он из старых кадровых пограничников, как почти и весь состав дивизии. Видно, трудно полковнику отвечать на эти резкие, полные горечи вопросы, и он молчит.

— Вокзал Лигово тоже занят немцами? — спрашивает Кузнецов.

— Занят, Алексей Александрович. Сам сейчас только оттуда пришел. Пытались отбить, да не удалось. Там у немцев три танка и автоматчиков полно. Наши окопались у переезда возле оврага. Будем с утра атаковать.

Кузнецов устало садится на табуретку, глядит на карту, на котелок с кашей.

— Скажите, все-таки, полковник, как это получилось? — спрашивает он, помолчав. — Вчера дивизия выбила фашистов из Старо-Панова. Сегодня вы получили приказ наступать дальше, но вместо этого к вечеру отошли. Что творится в вашей дивизии? Почему она может в один день на три километра отбросить противника и затем опять откатиться на столько же?

— К сожалению, это так, товарищ член Военного совета.

— А почему так?

Папченко выдерживает паузу и начинает выкладывать все начистоту:

— Сегодня утром, когда начали наступление из Старо-Панова, нам во фланг ударили вражеские танки — не меньше пятидесяти — и отсекли от Урицка. Немецкие танки с десантами автоматчиков уже ворвались в Урицк.

— За каким же дьяволом надо было лезть вперед, предварительно не закрепившись? — возмущается Кузнецов. — Попробуйте теперь отбить Урицк. Там же траншей нарыто чуть ли не на целую дивизию.

— Так ведь я приказ такой получил от командующего сорок второй армией: наступать.

— Генерал Федюнинский пригрозил: «Не выполнишь — голову долой!»

— А приказ о том, что за отход с этого рубежа тоже можно головы лишиться, вы получили? — сурово спрашивает Кузнецов и встает. — О нем все командиры знают?

— Знают, — хмуро отвечает Папченко.— Только разве в этом главное? Сегодня мы и без того большие потери понесли в командном составе. — И начинает перечислять фамилии погиб­ших командиров батальонов, рот, взводов.

Кузнецов вспыльчив, но быстро отходит. И уже другим тоном он говорит:

— Рабочие Кировского завода выходят на баррикады. Это, товарищ Папченко, понимать надо...

Лежавший в углу под шинелью человек пошевелился, затем встал, протирая кулаками глаза. Я с удивлением узнал в нем майора В.И. Севостьянова из нашего Инженерного управления. У нас считали, что майор погиб два дня назад во время боя под Красным Селом, где руководил отрядами минных заграждений. Но, оказывается, он все это время здесь нес свою трудную службу. Его, смертельно усталого, сморил сон. Проспал он всего несколько часов.

Инженера дивизии майора Яковенко накануне ранило, и я тут же назначил Севостьянова на эту должность. Здесь оказались подразделения разных саперных частей. Надо было привести их в порядок и умело использовать для немедленного закрепления дивизии на естественных рубежах.

Возвращаясь из дивизии, мы всю дорогу молчали. Не знаю, о чем думал член Военного совета фронта. А меня все время одолевали тревожные мысли о 21-й дивизии. Неприятно, что в итоге сегодняшнего «наступления» она осталась без укреплений и лежит в осенней грязи перед крупным населенным пунктом. За спиной у нее — Кировский завод.

Кто в этом виноват? Папченко? Федюнинский?

В какой-то степени, по-видимому, и тот и другой. Но ведь под лежачий камень вода не течет. Непрерывность контратак — это для нас сейчас главное: надо изматывать врага такими вот боями, хотя они и влекут за собой большие потери. Видимо, все-таки это неизбежно.

19 и 20 сентября обстановка под Урицком, Пулковом и Петергофом продолжала оставаться крайне напряженной. Бои не стихали ни на один час. 21-я дивизия пыталась вернуть Урицк, но тщетно. 5-я дивизия народного ополчения дралась за деревню Кискино на фланге Пулковских высот — и тоже безрезультатно. Получилось так, что немцы продвигаться дальше не смогли, но и наши оказались не в состоянии освободить Урицк и Финское Койрово.

Мы постарались использовать это временное равновесие сил для создания новых инженерных препятствий на пути врага. Понимая, насколько важен в таких условиях высокий темп работ, решили готовить противотанковые рвы взрывным способом при помощи крупных морских мин, взятых с Кронштадтской базы. Перед передним краем обороны такой способ оставался теперь единственно возможным.

Не успел еще как следует организовать это дело, как опять среди ночи получаю вызов в Смольный. Секретарь Военного совета предложил мне ознакомиться с весьма срочной директивой командования фронта.

Когда я начал ее читать, то у меня, признаться, буквы запрыгали перед глазами: на начальника отдела военных сообщений штаба фронта комбрига Е.В. Тулупова, уполномоченного НКПС Б.П. Бещева и меня возлагалась немедленная подготовка к разрушению Ленинградского железнодорожного узла и подходов к нему.

Неужели настолько реальна угроза появления немецко-фашистских дивизий на улицах Ленинграда?

Попытка уточнить этот вопрос у генерал-лейтенанта Хозина ни к чему не привела. Ответ его предельно краток:

— Я занят! Выполняйте директиву!

Комиссар управления Муха предполагает, что все это «профилактика» и до разрушений дело не дойдет.

Посидел с час над картой, нанес зоны работы частей и объекты. Потом решил пойти к начальнику разведотдела П. П. Евстигнееву. Кто-кто, а он-то должен знать, чего можно ждать в ближайшие дни от противника.

Петр Петрович сверял донесения из войск с протоколами опроса пленных и данными агентурной разведки. Его лицо и спокойный голос, как обычно, не выра­жали тревоги. Рассказал ему о директиве, но он остался внешне спокоен.

— Что все-таки дальше, Петр Петрович? Выдохнутся ли наконец немцы?

Евстигнеев молчит, глядя на ворох карт на столе. Потом поднимает глаза:

— Третьего дня получил донесение от одной разведгруппы из-под Пскова. Много мотопехоты идет от Ленинграда на Псков. А там она сворачивает на Порхов— Дно.

— Перегруппировка, что ли?

— Возможно, — задумчиво говорит Евстигнеев.— Вчера подтверждение этому донесению получили.

Он роется в бумагах, вытаскивает одну, читает. Меня разбирает нетерпение. За своим столом Петр Петрович похож на ученого, неторопливо изучающего древние рукописи, хотя совсем близко ползают скорпионы и фаланги. Я знаю, торопить его в такой момент бесполезно, и терпеливо жду, что он скажет дальше.

— Командующему доложил, что все это очень похоже на переброску войск от Ленинграда, — роняет наконец Евстигнеев. — Из Красногвардейца партизаны тоже доносят, будто немцы грузят танки на платформы.

— Так это же хорошо! — не утерпел я.

— Как сказать. Составил я для Москвы донесение, а командующий — ни в какую. «Провокационные сведения, — говорит, — твоя агентура дает, Проверь-ка, кто там этим делом занимается».

Евстигнеев вытаскивает из вороха своих бумаг еще один лист:

— А вот из восьмой армии сообщают, что сегодня на петергофском участке оказались убитые и пленные двести девяносто первой и пятьдесят восьмой дивизий. Жданов очень заинтересовался, приказал срочно перепроверить.

— Они же находились на красногвардейском и пул­ковском направлениях!

— Находились два дня назад. А сейчас повернули на Петергоф. Похоже, что немцы хотят пробить пошире проход к Финскому заливу, чтобы вести огонь по Кронштадту и кораблям. Вы скажите-ка мне, как начались бои на Невской Дубровке?

Мне известно, что на левом берегу Невы у нас всего несколько взводов. Под Шлиссельбургом это люди полковника Донскова из 1-й дивизии НКВД, в Дубровке — подразделения 115-й стрелковой дивизии генерала В.Ф. Конькова. Силы эти слишком малы, чтобы ждать от них серьезных результатов. Но начальник разведотдела думает иначе:

— О тех местах мы еще не раз услышим. По данным воздушной разведки, вдоль Невы в сторону Мги и Шлиссельбурга у противника значительно усилилось движение. Раньше там у него была седьмая авиадесантная дивизия и части двенадцатой механизированной. А сейчас новые войска появились. За Ладожским озером тоже происходит сосредоточение сил. Чтобы противостоять им, Генштаб пятьдесят четвертую армию сформировал.

— Вы думаете, что атаки немцев на Урицк — Пулково могут ослабнуть? Четыре дня назад двенадцать дивизий противника наступали на южном крыле фронта, а сегодня, по моим данным, там осталось девять. Если и под Петергофом, и на Неве мы свяжем немцев боями, то, конечно, под Пулковом атаки могут стать слабее. Как же понимать приказ о подготовке к взрыву Ленинградского железнодорожного узла? А представи­тели из Москвы? Что-то вы, Петр Петрович, уж больно спокойны!

Евстигнеев приглаживает волосы, Знакомая привычка.

— Разве можно сейчас быть спокойным? Просто профессиональная выдержка. — И стал укладывать свои бумаги в папку. — И прошу извинить, к командующему нужно на доклад. Он нас архивариусами зовет. А напрасно. Ему-то должно быть известно, сколько разведчиков погибло, и даже порой без имени, без фамилии...

Беседа с Евстигнеевым несколько ободрила меня.

Между тем к утру 21 сентября немцы заняли Стрельну. Бои завязались на восточных окраинах Петергофа. Противник выходил к побережью Финского залива, угрожая Балтийскому флоту. Уже пятые сутки вражеская артиллерия усиленно обстреливала Морской канал и рейд. Чаще стали массированные бомбовые удары по городу с воздуха. В Ленинграде ежедневно регистрировалось до двухсот пожаров. Больницы приняли четыре тысячи раненых из городского населения.

На заводах люди не смыкали глаз: работали у станков, дежурили на баррикадах, тушили пожары, устраняли повреждения водопровода и электросети.

22 сентября командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц доложил Военному совету фронта об итогах ожесточенной дуэли, происходившей между кораблями и пикирующими немецкими бомбардиров­щиками. За два дня — 21 и 22 сентября — тридцать самолетов противника сбито летчиками и зенитчиками Балтийского флота только в районе Кронштадта и Морского канала. На район стоянок военных кораблей немцы за один день сбросили более трехсот бомб.

Два попадания в носовую часть вывели из строя линкор «Марат». Серьезно пострадали крейсер «Киров» и миноносец «Грозящий». Велики потери среди матросов. Однако корабли Балтики продолжают громить войска неприятеля под Петергофом, Урицком, Пулковом. Гитлеровцы то и дело попадают под губительный огонь корабельной артиллерии.

По ночам на переднем крае, как правило, немного стихает. А для саперов темная пора — самое время работы.

К ночи я чаще всего выезжаю на пулковское направление. Бои там носят очень упорный характер. Пулковский поселок и главное здание обсерватории постепенно превращаются в груды развалин.

Начинж 42-й армии майор Шубин привык к моим ночным визитам и, если не может дождаться меня в штабе, обязательно оставит записку, где его следует искать. Но вот я приехал, а на месте нет ни Шубина, ни его координат.

На одном из полковых наблюдательных пунктов встречаю начальника артиллерии 42-й армии полковника М.С. Михалкина. Расспрашиваю его, не встречался ли ему майор Шубин. Полковник разводит руками:

— И не встречал, и не представляю, где он сейчас может быть. Ему надавали столько заданий, что не удивлюсь, если Шубин заснет на каком-нибудь фугасе. У нас здесь нынче такой денек выдался, какого, кажется, еще не бывало. Четырнадцать атак отбили. В районе Финское Койрово такую мясорубку фашистам устроили, что смотреть страшно. Там все сейчас трупами завалено. И все-таки лезут и лезут...

Михаил Семенович — словно дирижер артиллерийского оркестра на Пулковских высотах. У него всегда под руками карта огней, глаз — у стереотрубы, ухо — у телефонной трубки. Хозяйство у Михалкина большое и сложное. С момента подхода немецких войск кЛигову и Пулкову плотность орудий в полосе 42-й армии возросла в три раза. Теперь в случае атаки противника артиллеристы одним залпом могут смести до полка пехоты.

Невольно залюбовавшись Михалкиным и думая о возрастающей прочности нашей обороны, я в то же время вспомнил о моих подрывных командах, которые бессменно дежурят у минированных объектов в тылу пулковской позиции. Однако теперь почти ясно, что ничего взрывать не придется. Никто не требует от меня доклада о готовности к разрушению. У всех одна мысль: выстоять.

Шубина я нашел в одной из землянок. Он вместе с несколькими саперными командирами сидел за чайником и наслаждался кипятком.

Перед этим на глаза мне попались беспорядочно разбросанные броневые пулеметные колпаки, и я намеревался пожурить начинжа. Но вошел в землянку — и вспышка раздражения погасла. За чаем Александр Петрович инструктировал командиров, где и как устанавливать эти бронеточки.

— За ночь шесть штук втащим на Пулеметную горку?— спрашивает он командира армейского саперного батальона капитана Хоха.

Тот только что допил очередную кружку кипятку и, с удовольствием отдуваясь, согласно кивает головой:

— Раз надо, значит втащим. Сегодня там траншеи развалило так, будто черт в свайку играл. И пулеметов много разбито.

— Ну а ты, Петр Кузьмич, — обращается Шубин к капитану Евстифееву, — четыре штуки подтащи к Верхнему Кузьмину. Там у оврага два домика есть. Рядом с ними и ставь.

— А в самом овраге что будем делать?

— Согласуй с командиром полка. По-моему, овраг лучше заминировать. Кстати, как у тебя с управляемыми минами для противотанкового рва?

Евстифеев докладывает, что двенадцать морских мин его люди устанавливают на левом фланге армии у дорожной выемки. Когда взорвут, то ров перехватит шоссе метров на сорок. Взрывать решили не сразу, а когда там появятся немецкие танки.

Я стараюсь держаться в стороне. Таких, как Александр Петрович Шубин, опекать не следует. Это у нас один из наиболее опытных начинжев. Старый вояка. Еще со времени гражданской войны сохранил он свой невероятной густоты чуб, задорно торчащий из-под сбитой набекрень фуражки, легкую кавалерийскую походку и старый боевой подарок — шашку. Шашка путешествует с ним повсюду и неизменно водворяется над его койкой.

Чаепитие прервал вошедший связной:

— Машины отправлять пора, товарищ майор. Через полчаса немцы будут долбить это место.

— И то правда, Вася, — спохватывается Шубин, посмотрев на часы. — Немцы педантичны, начнут точно... Ну что ж, отправляйтесь, друзья. К семи надо закончить минирование и установку бронеколпаков. Днем капитану Хоха быть у Пулеметной горки в районе Толмачи с резервом минеров, а Евстифееву с истребителями танков — в Верхнем Кузьмине у фугасов. Донесения прислать в обсерваторию. Я буду там. По коням, братцы!..

Потом мы с Шубиным долго ходим по траншеям между полуразрушенными зданиями. Изрытая солдатской лопатой и перепаханная артиллерией, местность стала почти неузнаваемой.

Стрелки выдолбили норы в стенах траншей или под фундаментами полуразрушенных зданий и теперь дремлют в промозглой сырости. Такой сон стал привычным. Минометный свист и даже недалекий разрыв не будят усталого, сжившегося с войной человека.

— Работы много, Александр Петрович! Опять мы на голом месте, — замечаю я Шубину.

— К сожалению, так, — вздыхает он и мечтательно добавляет: — Эх, дали бы нам сутки-двое на передых от контратак, какие б мы тут позиции отгрохали! А то ведь наспех все делается, на живую нитку, чтобы хоть голову спрятать.

— Не будет передыха, Александр Петрович. Заканчивать все придется в процессе боя. Продумать надо, как это сделать.

Некоторое время идем молча. Потом Шубин возвращается к прежнему разговору:

— Верно, думать надо. Тем более что зима приближается. А вы знаете, любопытное открытие сделали разведчики Евстифеева. Вчера ночью они ходили к Ново-Паново. И в овраге, где Дудергофский ручей, заметили, что немцы землянки роют.

— Что? — я даже споткнулся. — Какие землянки? Может, орудийные капониры или щели от артогня?

— Я тоже сомневался. Но разведчики говорят, котлованы большие, в скатах оврага. В Ново-Панове избы разбирают, бревна туда носят. Похоже, что зимовать там собираются,

Сразу вспомнилась недавняя моя беседа с начальником разведотдела фронта. Евстигнеев говорил о том же самом... Неужели на фронте наступает перелом?

— Ну, брат, это такая новость, что даже поверить в нее невозможно... Своему командующему докладывал?

— Нет, еще не докладывал. Не успел. Сегодня столько дел было... Да, честно говоря, мне и самому пока не очень-то верится в эти землянки.

Начавшийся артналет не позволил нам закончить обход всех участков. Мы застряли у капитана Хоха.

Темного времени оставалось меньше часу, когда гитлеровцы повели огонь всеми калибрами. Это уж, наверное, подготовка атаки.

Около противотанковой пушки, на которую мы наткнулись по пути на командный пункт армии, в узкой щели свернулся калачиком боец.

— Боишься? — спрашивает его Шубин и шарит по карманам. Не найдя, видно, того, что искал, просит: — Ну-ка, друг, дай огонька.

Боец протягивает ему зажигалку, усмехается:

— Мы-то вроде отбоялись. А вот вы, товарищи командиры, куда-то назад очень уж шибко торопитесь.

Шубин смеется весело, от души:

— Точно, брат, торопимся. Нам тоже не дали доспать эти гады. Ну, будь здоров!

— Буду... Вон той тропкой идите, там всегда пореже снаряды падают, — показывает солдат в сторону мелкого кустарника.

Генерала Федюнинского мы застали на НП бодрствующим. Сквозь предутреннюю мглу со стороны противника проглядывался пока лишь красноватый отблеск взрывов. Шла яростная артиллерийская дуэль. Встречные потоки снарядов и мин полосовали воздух. Пулеметы пока молчали. И стрелки в траншеях терпеливо ждали своего часа...

— «Где противник нанесет главный удар?» — этот вопрос больше всего занимал командарма. Федюнинский часто звонил командирам дивизий, пытаясь найти ответ в их докладах о характере и интенсивности вражеского огня.

5-й дивизией народного ополчения третий день командует генерал-майор П.А. Зайцев. Он докладывает, что противник сосредоточивает огонь по его правому флангу. По-видимому, собирается обойти Пулковские высоты со стороны Финского Койрова.

Папченко высказывает такое же предположение.

Бомбовых ударов авиации пока нет. Низкие тучи заволокли небо, и люди благодарны за это природе.

В восемь часов темп вражеского артогня по переднему краю нашей обороны заметно спадает. Не унимаются лишь минометы. Но вот разорвалось несколько шестидюймовых снарядов в районе обсерватории.

Капельки пота выступают на лбу командарма. Раньше он выходил из блиндажа к стереотрубе. Теперь, не поднимаясь, сидит около телефона. Предупреждает командиров дивизий:

— Враг переносит огонь в глубину. Теперь смотрите внимательно!

Через пять минут звонит генерал-майор Зайцев. У него со стороны деревень Кискино и Гонгози появились признаки дымовой завесы. Это ново. До сих пор противник шел в атаку без маскировки. Федюнинский спрашивает:

— Танки слышны? Нет? В чем же дело?

Теперь и нам с наблюдательного пункта видно, как в районе Финское Койрово поднимается грязно-желтое облако. Постепенно дым сплошной пеленой заволакивает Пулковские высоты.

— Все ясно, — говорит Федюнинский начальнику артиллерии.— Под прикрытием дыма хотят обойти главную высоту. Готовься, полковник, поставить заградительный огонь перед Кискином и Финским Койровом. Да чтобы на всю катушку! Пусть и балтийцы ждут сигнала.

Команда «На полную катушку!» передается всем семи артиллерийским полкам и минометным батальонам. Через несколько минут фашисты поднялись в атаку. Из дивизий докладывают:

— Танки идут не впереди, а вместе с пехотой...

Могучий залп потряс все вокруг, за ним второй, третий, четвертый. Тысячи снарядов взрыли землю перед атакующими. И вот уже немецкая пехота залегла. Но танки рвутся через проволочные заграждения...

Из Смольного позвонил командующий военно-воздушными силами фронта генерал-лейтенант А. А. Новиков:

— На перекрестке дорог в Финское Койрово летчики наблюдают хаос: горящие машины, разбитые орудия, разбегающихся в панике фашистов.

— Спасибо за приятное сообщение,— кричит в трубку Федюнинский и смотрит на карту. — Это точная работа 47-го и 101-го артполков.

Потом начинаются звонки от командиров дивизий. Все они докладывают, что атака неприятеля сорвана.

Днем немцы еще раз пробовали атаковать, но опять понесли потери и откатились. Тем не менее командующий фронтом приказал продолжать огневые налеты по районам сосредоточения гитлеровцев.

Бои, проходившие 23 сентября, наглядно показали, что ударная мощь противника заметно ослабла. В атаках на пулковском направлении участвовало всего лишь двадцать танков.
Вечером Жуков вызвал к себе начальника разведотдела П. П. Евстигнеева:

— Вы передали в Москву свои разведданные?

Петр Петрович знал уже причину беспокойства Жукова. Ставка сама запросила о 4-й танковой группе. Ее части были замечены на Центральном направлении.

Комбриг доложил, что разведданные он отправил. Раньше командующий называл их провокационными, а теперь был доволен.

3

С чувством огромного облегчения объезжаем мы с комиссаром команды подрывников на Средней Рогатке, на станции Славянка, в зоне Кировского завода. Улыбки расцветают на лицах дежурных подрывников, когда комиссар Муха сообщает, что им, видимо, уже не потребуется крутить рукоятку «адской» машинки и поднимать в воздух переезды, виадуки, привокзальные здания. Бойцы обступают нас, хотят знать подробности, как «лопнула кишка» у фашистов под Пулковом.

На всем южном участке фронта немцы усиленно строят блиндажи, роют траншеи и даже устанавливают колючую проволоку и минные поля. Бомбовые удары противника по городу и кораблям еще продолжаются, но это уже далеко не то, что было пять — семь суток назад.

Спешу в Смольный к генерал-лейтенанту М.С. Хо-зину. В его кабинете сидит начальник оперативного отдела генерал-майор Д.Н. Гусев.

— Где начальник штаба, Дмитрий Николаевич?

— Уехал командовать пятьдесят четвертой армией. Теперь она в составе нашего фронта.

— Кто же на его месте?

— Тот, кого видишь сейчас перед собой. Считай меня начальником штаба и собирайся, брат, на Неву. Наступать будем. Готовь понтоны. Почитай-ка вот эту директиву Военного совета фронта.

Директива была приятной. В ней шла речь о предстоящем наступлении. С утра 27 сентября 54-я армия должна энергично атаковать противника в двух направлениях — на Синявино и на станцию Мга, а к исходу дня соединиться со 115-й стрелковой дивизией, действующей с маленького плацдарма на левом берегу Невы против поселка Невская Дубровка. В это же время 1-я дивизия НКВД должна овладеть Шлиссельбургом.

Формулировка насчет Шлиссельбурга меня смущает.

— Как же это дивизия Донскова будет овладевать им? — спрашиваю у Гусева. — Ведь плацдарм есть только у сто пятнадцатой дивизии. А оттуда до Шлиссельбурга двенадцать километров.

Дмитрий Николаевич уверенно машет рукой:

— Десант с Ладожского озера высадим. Да один полк Донскова через Неву пустим. А главный-то удар наносит Хозин, у него целых пять дивизий и две танковые бригады. В общем, должно получиться. Ставка категорически требует ликвидировать ленинградскую блокаду.

Гусев, прихлебывая из стакана крепкий чай, меряет циркулем расстояние от Невы до войск 54-й армии.

— Около девяти километров. Совсем близко!

Бодрый вид нового начальника штаба фронта невольно вселяет уверенность в успехе. Плотный, с кирпично-красным цветом лица, с бритой, словно отполированной головой, он всегда в отличном настроении. Прибыв к нам совсем недавно с Северо-Западного фронта, он быстро вошел в коллектив и стал общим любимцем, хотя всех все время теребит и подгоняет.

— Кто-нибудь будет объединять действия войск на Неве? — интересуюсь я. — Ведь между первой дивизией НКВД и сто пятнадцатой большой разрыв.

— Это тоже, брат, предусмотрено, — улыбается Гусев.— Создается Невская оперативная группа во главе с бывшим командующим восьмой армией Петром Степановичем Пшенниковым. Даем ему еще стрелковую бригаду. Вот так-то... А ты давай быстрее на Неву. Командующий приказал тебе быть там в течение всей операции. Поможешь Пшенникову организовать форсирование реки...

Так начался новый этап битвы за Ленинград. В течение нескольких дней активные действия переместились с правого фланга на крайний левый.

К сожалению, события здесь развивались далеко не столь блестяще, как ожидал Гусев. Трехдневные непрерывные атаки 54-й армии успеха не имели. У 1-й дивизии НКВД неудачно вышло с десантом, и Шлиссельбургом она не овладела.

Позже я побывал у Донскова. Командир дивизии выглядел мрачно. Сказал, что на левый берег высадил пять взводов.

— Связь с ними есть? — спрашиваю у него. Семен Иванович устало качает головой:

— Никакой. И стрельбы не слышно.

— Считаете, что погибли?

— Всё может быть. Там противника не меньше двух полков.

— Какой тогда смысл было бросать туда даже меньше двух рот?

— А ты сколько дал понтонов? — вопросом на вопрос отвечает Донсков. — На чем было переправляться? Думали за первыми подразделениями сразу второй батальон послать, да не получилось. А если говорить начистоту, мы в основном на десант с Ладоги рассчитывали. Здесь у нас второстепенное направление. — Полковник тяжело вздохнул: — А сейчас вот только от вас из штаба опять звонили, требуют еще раз предпринять форсирование. Боюсь, дело трибуналом кончится...

Командование фронтом не теряло надежды на успех. Хозин получил приказ: не распылять силы, отказаться от синявинского направления и наносить удар только в сторону станции Мга. А Невской группе войск предлагалось захватить поселок Отрадное, перерезать железную дорогу на Мгу и наступать вдоль этой дороги.

Мне вменялось в обязанность обеспечить форсирование Невы 10-й стрелковой бригадой в районе Островки — Отрадное, то есть вблизи 168-й стрелковой дивизии, сражавшейся около Колпина.

Направив в Островки 21-й и 42-й понтонные батальоны, а также большую часть 41-го, мы с подполковником С.И. Лисовским выехали туда же. Ночью 30 сентября к месту переправы прибыли два батальона 10-й стрелковой бригады. Понтонеры уже ждали их.
Остров, который делил Неву на два рукава, позволил нам скрытно от противника спустить на воду понтоны и посадить на них людей. Реку переплыли спокойно. Небольшой гарнизон неприятеля как бы растворился в широко раскинувшемся поселке Отрадное и не оказал переправившимся подразделениям серьезного сопротивления. Наша пехота стала быстро продвигаться вперед. Ружейно-пулеметная стрельба на том берегу постепенно удалялась. За пехотой переправили шесть танков БТ-7. И вот уже Манкевич докладывает, что перевозить больше некого.

Ночь кончалась. А где же командир 10-й бригады и его штаб? Где 3-й батальон?

Заявились они только на рассвете. И сразу же зловещий вой сирен нарушил тишину ясного солнечного утра. Посыпались бомбы.

Пикирующих вражеских бомбардировщиков было около тридцати. Они построились в круг и стали по очереди заходить на нас. Можно было видеть, как от каждого самолета отделяются темные точки бомб. Земля, будто в конвульсиях, содрогалась от гигантских толчков.

Самолеты отбомбились и ушли: Мы уже было успокоились, но через полчаса все началось снова. Ударам с воздуха подверглись и наши понтоны, и поселок Отрадное, куда ночью переправилась пехота, и изготовившийся к форсированию реки 3-й батальон 10-й бригады.

Внезапно картина на том берегу начала меняться. Мы увидели там гитлеровцев. Перебежками они обходили Отрадное, отсекая от реки десант.

Генералу Пшенникову, бессильному что-либо предпринять, оставалось только посылать проклятия. У него не было на Неве артиллерии, не было резервов, он даже не имел своего штаба.

Двое суток в Отрадном шел бой. Манкевич пытался переправить на ту сторону реки последний батальон бригады, но противник уже закрыл берег. На третью ночь к нам переправились вплавь остатки ее первого эшелона.

На левом берегу Невы по-прежнему сохранялся один лишь маленький плацдарм 115-й стрелковой дивизии в районе Невской Дубровки.

Командир этой дивизии генерал-майор Василий Фомич Коньков — человек немолодой — действовал с расчетом. Его дивизия была переброшена на Неву для обороны, когда после падения станции Мга и Шлиссельбурга возникла угроза форсирования реки немцами.

Но в ночь на 18 сентября, когда под Пулковом и Урицком другие наши дивизии отбивали штурм гитлеровцев, он почти без потерь переправил за реку один свой батальон и захватил плацдарм.

Расширить этот плацдарм без надежных средств обеспечения было трудно. Местность походила на ловушку. Бойцы забрались в песчаные карьеры на открытом участке берега, а противник укрылся почти рядом в лесочке.

Доложив в штаб фронта о захвате плацдарма как о серьезном успехе дивизии, Коньков не торопился вводить туда основные силы. Дополнительно переправил на левый берег лишь батальон морской пехоты, прибывший на усиление дивизии, и еще батальон дивизии.

Но 6 октября Г.К. Жуков настойчиво потребовал от В.Ф. Конькова более активных действий. После этого за две ночи на плацдарм почти без потерь переправились два полка. Тем не менее перелома в боях не наступило.

Причины были все те же. Боевые действия 54-й армии не имели успеха. А два полка на левом берегу Невы вовсе много не сделают.

11 октября я вернулся в Смольный для доклада командующему фронтом о положении на переправе. За столом в кабинете Жукова сидел, изучая карту, генерал-майор И.И. Федюнинский. Он встретил меня улыбкой:

— Что, рассчитывал опять от Георгия Константиновича нахлобучку получить? Он уже в Москве. Я вместо него. Рассказывай, что нового на Неве.

Докладывать о каких-либо изменениях на плацдарме было, по существу, нечего. Сильнейший огонь противника. Лобовые атаки то ротой, то батальоном. Огромные потери переправочных средств.

— Плохо, конечно, — покачал головой Федюнинский. — Но Военный совет принял решение расширять плацдарм во что бы то ни стало. На Неву перебрасываются еще две дивизии, артиллерия, танки. Отправляйся, инженер, снова туда. В районе Колтуши мы организуем фронтовой пункт управления боевыми действиями на Неве. Начальник штаба генерал Гусев будет там, поближе к войскам. Надо посерьезнее браться за эту операцию.
Несколько дней ушло на подготовку. Произошла смена командования Невской группы войск. Вместо П.С. Пшенникова был назначен генерал-майор В.Ф. Коньков. Укомплектовался наконец штаб группы. Его возглавил заместитель начальника штаба фронта полковник Н.В. Городецкий.

И как раз в эти дни пришли тревожные сведения из-за Ладоги. Противник форсировал Волхов в полосе 52-й армии. В районе Кириши — Любань и южнее сосредоточились крупные силы немцев — 12-я и 8-я танковые, 20-я и 18-я моторизованные дивизии 39-го моторизованного корпуса и не меньше четырех дивизий 1-го армейского корпуса. Готовился сильный удар на Тихвин.

Мы сидели в штабе Невской оперативной группы, обсуждая обстановку, когда из Смольного вернулся Дмитрий Николаевич Гусев. Сильно взволнованный, он положил на стол папку, оглядел нас и вытер вспотевшую бритую голову:

— Плохо, товарищи! Под Москвой идут тяжелые бои. Под Вязьмой окружена большая наша группировка. Немцы уже у Малоярославца. Сильно бомбят Москву. Кажется, там вводится осадное положение. Гитлер бросил в наступление две танковые армии. Дивизий восемьдесят, а может, и больше, стремятся пробить Западный фронт.

Гусев умолк. Молчали и все мы, обуреваемые тяжелыми мыслями.

— И все же Москвы им не видать как своих ушей! — крикнул генерал Свиридов.

Зашумели сразу все остальные. Гусев поднялруку:

— Тихо, товарищи. Словами тут не поможешь. Делом надо. Короче говоря, мы должны усилить активность, чтобы отвлечь на себя побольше вражеских сил. Пожалуйста, к столу, — генерал развернул карту.— Военный совет потребовал от Хозина перегруппировать войска влево и локализовать прорыв на Волхов. А нам предстоит вести борьбу за расширение плацдарма. Сто пятнадцатую дивизию сменит там восемьдесят шестая. На подходе двадцатая и двести шестьдесят пятая...

Вскоре стало известно, что и неприятель перегруппировал силы. Он тоже обновил свои потрепанные дивизии. Вместо 7-й авиадесантной появляются 96-я и 207-я пехотные.


И вот уже на Неве снова нет затишья ни днем ни ночью. Наш плацдарм занимает всего два километра, а в глубину имеет не больше шестисот метров. На одном его фланге, около 8-й ГЭС, части 86-й стрелковой дивизии десятые сутки ведут бои за развалины кирпичных зданий. На другом фланге части 265-й стрелковой дивизии дерутся за северную окраину деревни Арбузово. Понятие «окраина» довольно условное. В бывшей деревне Арбузово давно нет не только окраины, но даже не сохранилось ни одной печной трубы.

Роща «Огурец» тоже существует только на карте в виде условного топографического значка. В действительности же все деревья там давно уничтожены снарядами и бомбами.

Есть еще на левом берегу между двумя песчаными карьерами перекресток дорог. Солдаты зовут его «Паук». Это страшное место, в атаках и контратаках обе стороны стараются обойти его. Оно никем не занято, но и наши, и немецкие тяжелые батареи пристреляли его и накрывают с абсолютной точностью. Очень уж четкий ориентир!

Днем широкая лента Невы пустынна. От нее веет холодом и мрачной отчужденностью. В светлое время ни одна лодка не отважится пересечь пятисотметровое расстояние от берега до бе­рега. Она непременно будет расстреляна раньше, чем дойдет до середины реки. И на плацдарме, и на нашем правом берегу все просматривается противником с железобетонной громады 8-й ГЭС, каждый метр простреливается пулеметным огнем и артиллерией.

Но вот наступает ночь. Над Невой поднимаются немецкие ракеты. Они освещают неверным светом силуэты развалин бумажного комбината и разбросанные по всему нашему берегу скелеты понтонов, шлюпок, катеров. По размытой октябрьскими дождями глине, в промозглой темноте проходят по едва приметным тропам, а чаще траншеям пехотинцы, тащат орудия артиллеристы.

Осиплые, простуженные голоса окликают:

— Эй, кто на вторую переправу Манкевича, давай сюда!

— Кто на пятую, к Фоменко, держи правей!

Иногда с берега можно заметить, как на гребне невской волны будто замрет, а затем вздрогнет под резкими ударами весел понтон или шлюпка, торопясь уйти от предательского света ракет.

Наш полевой инженерный штаб находится в землянке в двухстах метрах от берега. Он превратился в общую комендатуру переправ. Острый на язык Н.М. Пилипец назвал его «конторой по комплексному затоплению». Николай Михайлович недоволен, что мы ежедневно шлем к нему в Смольный одни и те же требования: «Давай понтоны и лодки!»
«Комплексное» — довольно меткое определение. У нас в землянке прижился и танкист полковник М.Ф. Салминов, маленький, желчный, с крючковатым носом и дергающейся от недавней контузии щекой. Побывав на плацдарме, где каждый день боя кончается несколькими дымными кострами из легких танков БТ-7, он с яростью набрасывается на понтонеров: «Когда же будут паромы под „КВ"?» Но паромы тонут так же часто, как горят легкие танки.

Пожилой добродушный контр-адмирал Фотий Иванович Крылов, начальник Эпрона, тоже неотлучно с нами. Его водолазы и другие специалисты очень усердно помогают нам.

Поблизости от реки в овраге оборудован сварочный цех. Ночью затонувшие понтоны вытаскивают, а днем ремонтируют.

Рука об руку с нами работает мастер маскировки майор А.В. Писаржевский. Он знает несколько способов имитации переправ на пассивных участках реки, и довольно часто ему удается обмануть противника.

Недавно к нам прибыл И.Г. Зубков с отрядом метростроевцев. Побывал Иван Георгиевич на переправах, почесал затылок: «Ну и работенка!»— и тут же попросился в понтонеры. Надоели инженеру-казаку окопные работы.

Словом, в землянке полевого инженерного штаба собрались люди разных профессий и совсем непохожих характеров. Но всех нас объединяла одна забота — помочь тем, кто дерется на плацдарме, лучше организовать переправу туда войск, техники, оружия, боеприпасов.

Долго мы ломали голову над тем, как бы перебросить на тот берег тяжелые танки. Наконец кто-то внес предложение: смонтировать паромы из крупных металлических контейнеров типа плашкоутов. Они имелись на Балтийском заводе. Их готовили для перевозки горючего и продовольствия по Ладожскому озеру, а после прорыва блокады мы мечтали сделать из них наплавной мост через Неву.

Когда доложили новое предложение А.А. Жданову, он сказал:

— Пожалуй, другого выхода сейчас нет. Плацдарм мы не можем отдать, а без тяжелых танков пехота там погибнет. Так что пробуйте...

Понтонеры 42-го батальона и метростроевцы с энтузиазмом взялись за дело. Первым делом они прорыли длинный глубокий ров для скрытного подхода к берегу автокранов и машин с плашкоутами.

И вот плашкоуты подведены. Скрепив три штуки вместе, мы получили довольно устойчивый паром. А перетянуть его через Неву тросом — дело, кажется, несложное.
Настал час погрузки первого танка. Все мы пришли на пристань. Фотий Иванович Крылов на всякий случай привел водолазов. Михаил Федорович Салминов инструктирует водителя танка сержанта Василия Чернова, спокойного широкоплечего сибиряка, добровольно вызвавшегося в первый рейс.

Майор Писаржевский вывел на берег в стороне от пристани несколько тракторов. Рокот их моторов должен отвлечь огонь противника от переправы. И все же часть вражеской артиллерии бьет по участку подготов­ленной переправы.

Только танк вошел на паром, как вблизи разорвался снаряд и большой осколок пробил один плашкоут. Паром сразу осел набок. Шестидесятитонная громадина танка тоже накренилась и, казалось, вот-вот рухнет в воду.

Следующий снаряд упал возле понтонеров, державших причальные канаты. Взрывной волной людей сбросило с пристани. В темноте, прорезаемой блеском рв­щихся снарядов, не слышно ни криков, ни команд.

Перекошенный паром стал медленно отчаливать, и тогда, чтобы спасти танк, сержант Чернов вывел машину обратно на берег.

Не разобравшись в причине срыва переправы, командующий Невской оперативной группой приказал арестовать командира понтонного батальона С.И. Фоменко, а заодно и И.Г. Зубкова. Пришлось срочно звонить в Смольный члену Военного совета фронта А.А. Кузнецову, чтобы успеть до утра охладить пыл генерала Конькова и спасти невинных людей.

А некоторое время спустя нам все же удалось наладить паромную переправу танков. С вечера до двух часов ночи рота лейтенанта Бориса Волкова успела перевезти на тот берег три машины.

Но тут прямым попаданием снаряда разбило угол сборной бревенчатой пристани. Паром только что отвалил от нее с четвертым танком, а до утра надо было переправить десять.

Советуюсь с Манкевичем, что делать: ремонтировать пристань или перенести переправу на другое место. Следующий удар снаряда метрах в пятнадцати от нас помогает принять окончательное решение — надо быстрее уходить отсюда.

Через час новая пристань заработала. Очередной танк подходит к переправе. Комиссар танкового батальона Ф.И. Приезжий, уже не раз побывавший на плацдарме, снова идет туда. Мы желаем ему счастливого пути.

Паром подтягивают к пристани. Командир понтонного взвода младший лейтенант Николай Евтушенко докладывает о готовности к рейсу.

Паромная команда Евтушенко состоит из замечательных людей. Сержанту Григорию Кожаеву тридцать шесть лет, он член партии, призван из запаса. Кожаев аккуратен до педантичности. Перед выходом парома обязательно проверит, есть ли в карманах у понтонеров деревянные затычки для закупорки пробоин. Усердный помощник Кожаева в этом деле — секретарь комсомольской организации батальона черкес Касим Дауров.

Когда механик-водитель танка старший сержант П.Н. Москалев критически покачивает головой, осматривая шаткую площадку, на которую ему предстоит поставить свою громоздкую машину, Касим успокаивает:

— Не бойся, друг! Других перевезли и тебя благополучно доставим.

Командир батальона Манкевич подает команду: «Приступить к погрузке!»

Как всегда, в такой острый момент нервничают и понтонеры, и экипаж танка. Танкист завтра пойдет в атаку и, может быть, сгорит в машине — на то и бой. А здесь, прикованный к парому, он бессилен в своей броне, как птица, заключенная в клетку. Зато для понтонеров сейчас бой: от их смелости и сноровки зависит судьба экипажа и машины.

Тихо заурчав мотором, танк грузно наползает на паром. Николай Евтушенко показывает Москалеву направление. Кожаев и Дауров держат причальный канат.

И тут над вражеским берегом в темном небе вдруг вспыхивают серии красных ракет. Это хорошо известный на Невской Дубровке сигнал противника на открытие массированного огня по всем нашим переправам. Такой сигнал понтонеры ненавидят больше всего. Он подается не чаще двух-трех раз в неделю перед крупными контратаками против наших частей на плацдарме.

Сразу же после ракет рядом с пристанью и паромом загремели разрывы. Тяжелые снаряды и мины подняли в воздух столбы земли и воды. Танк не успел войти на паром. Механик-водитель заглушил мотор и захлопнул люк, видимо, решив, что понтонеры уйдут в укрытия.

Заговорила и наша артиллерия. Начался неистовый огневой бой.

В эти тяжелые дни боев на Неве нам большую помощь оказывал начальник артиллерии Невской оперативной группы генерал-майор артиллерии С.А. Краснопевцев. Несмотря на недостаток снарядов, он всегда откликался на нашу просьбу подавить ту или иную вражескую батарею, которая мешала переправлять танки.

Когда свирепствует «бог войны», пехота может отсидеться в блиндажах, окопах. А куда деться понтонерам? Нет у них в таких случаях другого правила, как оставаться на своих местах.

Так было и теперь: вся паромная команда Евтушенко стояла, вцепившись в причальные канаты и трос. Волков бросился к капитану Манкевичу, спрашивая знаками, не вывести ли пустой паром на середину реки, где разрывов меньше. Но командир батальона ожесточенно замотал головой. Он стучал рукояткой пистолета по башне.

Какими долгими показались нам минуты, пока старший сержант Москалев понял причину стука, открыл люк и завел мотор!..

— Грузи! — показал рукой Манкевич.

Танк двинулся на паром. А снаряды продолжали перепахивать берег. Один разорвался совсем рядом. Манкевич дернулся молча и упал: осколок ударил ему в шею.

Потом канонада стала стихать. Иосифа Владимировича Манкевича принесли в землянку. Кто-то положил на стол его партийный билет и оружие. Комиссар батальона старший политрук Куткин бросился было к телефону:

— Врача!

— Не надо, — остановили его.

Через минуту раздался звонок с того берега. В те­лефонной трубке звучал голос Николая Евтушенко:

— Где капитан Манкевич? Передайте ему: дошли нормально. На пароме трое ранено, убит Кожаев. Выхожу за очередным танком. Встречайте.

Комиссар положил трубку, поглядел на спокойное худое лицо мертвого комбата, на стоявшего около него Волкова с опущенной головой.

— Пошли, Борис! — тронул он лейтенанта за плечо.— Шестую машину надо грузить. Данилов! — обернулся комиссар к телефонисту. — Передайте в штаб батальона, чтобы приготовились к похоронам капитана Манкевича.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

ЗИМОЙ

1

Восьмого ноября части 39-го моторизованного корпуса противника прорвались к Тихвину и заняли его. С падением Тихвина прекратилось поступление продовольствия для Ленинграда по Ладожскому озеру. С 13 ноября снова снижены нормы выдачи хлеба: рабочим — до трехсот граммов, остальным — до ста пятидесяти.

Говорят, что предстоит еще сокращение нормы. Это кажется невозможным. В городе начала бродить зловещая гостья — смерть от истощения.

В одну из таких тяжелейших ночей А.А. Жданов вызвал меня на совещание. Кроме меня в кабинет Андрея Александровича пришли Д.Н. Гусев, Н.А. Болотников, П.П. Евстигнеев. Был там и А.А. Кузнецов. Командующий фронтом генерал-лейтенант М.С. Хозин, сменивший 26 октября И.И. Федюнинского, отсутствовал. В последние дни он почти все время находился за Ладогой, где 52-я и 4-я армии, подчиненные непосредственно Ставке, а также наша 54-я армия готовили контрудар по тихвинской группировке противника.

Едва началось совещание, как к городу прорвалась группа немецких самолетов. Бомбы падают где-то недалеко. От взрывов звенят стекла в кабинете, то громче, то тише, словно отмечая расстояние.

Жданову докладывают по телефону о местах падения бомб. Набрякшие веки у него тяжелеют еще больше, астматическое дыхание становится резче, он нервно берется за папиросу. Однако темные глаза, как всегда, блестят.

— Положение Ленинграда тяжелое, — говорит он,— а если не примем меры, может стать критическим. Давайте подумаем, какую мы в силах оказать помощь войскам на волховском направлении. Следует всемерно активизировать наши действия на плацдарме.

Первым берет слово командующий бронетанковыми войсками фронта генерал Н.А. Болотников, невысокий, почти квадратный человек с крупными чертами хмурого лица. Только вчера мы были с ним на невском плацдарме. Перебросили туда последние легкие танки, имевшиеся в резерве. Восемь из них уже сгорели в бою за северную окраину Арбузова, а шесть оставшихся пришлось зарыть в землю как неподвижные огневые точки. Доложив об этом, Болотников напоминает, что в частях Невской группы крайне мало боеприпасов.

— Наступление с плацдарма в таких условиях превращается в бессмыслицу, — резко заключает генерал. — Если продолжать оказывать помощь пятьдесят четвертой армии, то нужны тяжелые танки. Без них пехота ничего не сделает. А о возможности переправить танки «КВ» пусть полковник Бычевский скажет. Понтонов у него нет. К тому же лед затянул почти всю Неву.

— Не предлагаете ли вы, товарищ Болотников, отдать плацдарм немцам? — с повышенной нервозностью спрашивает Кузнецов. Лицо у него худое, нос с горбин­кой еще более обострился, глаза лихорадочно блестят.

Николай Антонович пожимает плечами.

— Об этом и речи не может быть, — Жданов тяжело встает, подходит к столу, где Евстигнеев разложил раз-ведкарту, а я — схему ледовой обстановки и переправ на Неве. — Мы перемололи здесь три вражеские дивизии. Есть сведения, что противник вынужден бросить сюда еще одну, свежую. И если мы прекратим атаки именно сейчас, то не только ничего не оттянем у него из-под Волхова, но даже позволим привести в порядок потрепанные войска, стоящие против нас. Об этом также не следует забывать.

Жданов внимательно всматривается в каждого из нас, словно проверяет, понимаем ли мы всю важность того, что происходит на фронте в целом. Потом взгляд его останавливается на мне:

— Доложите, товарищ Бычевский, чем могут помочь инженеры. Вы обязаны перебросить на плацдарм танки. Понимаете, обязаны во что бы то ни стало!

Я доложил, что на Неве осталась чистой ото льда лишь небольшая полынья. Путь на плацдарм лежит только через эту полынью. Но противник пристрелял ее и сразу топит все, что появляется на воде.

— Конечно, ничего не выйдет! — перебивает меня Болотников.

— Шансов действительно мало, — подтверждаю я.— Но сегодня я толковал с понтонерами, и они предложили один вариант, который, думается, может пройти.

— Какой? — живо интересуется Жданов.

— Надо обмануть противника. Попытаемся все же скрытно вести паромную переправу, а для видимости в другом месте будем готовить тяжелые танковые переправы через лед.

— Что это за «тяжелая переправа»? — спрашивает Кузнецов.

— Усиленная тросами, вмороженными в лед. Вначале это будет ложная переправа, а потом ее можно использовать и реально для перевозки тяжелых грузов.

— Сколько же троса понадобится? — уточняет Жданов.

— Километров десять.

— Пустая затея, — ворчит генерал Болотников.— Перебьют у тебя оставшихся саперов, и все. У Невской Дубровки на каждый квадратный метр по десятку снарядов и мин ежедневно приходится.

— Дмитрий Николаевич Гусев тоже настроен скептически, но в разговор не вмешивается.

— Я и сам понимаю, что выполнение нашего проекта — дело довольно ненадежное.

— Между тем Жданов подводит итог:

— Ну что ж, задача, конечно, архитрудная. А все же решать ее нужно. — И обращается ко мне: — Где вы наберете десять километров троса?

— Мы уже начали сбор по городу. Кое-что дадут моряки,

— А понтоны для паромов?

— Понтоны делают на заводах, но надо обязать Ленэнерго дать хотя бы тысяч пять киловатт энергии для сварочных работ.

— Жданов листает записную книжку:

— Пять тысяч киловатт не дадим. Может быть, тысячи три выкроим. И то надо посоветоваться... А водолазы Эпрона работают? Потопленные понтоны вытаскиваете, ремонтируете?

— Я горестно вздыхаю, и Жданов сочувственно кивает головой. Потом вспоминает:

— Да, а как же поступили с отрядом метростроевцев? Вы их совсем превратили в понтонеров.

— Так у нас же понтонеров не хватает, Андрей Александрович. Потери очень большие. А отряд Зубкова стал хорошей инженерной частью. Иван Георгиевич отличный специалист и решительный командир. Между прочим, он просит назначить его в понтонный батальон вместо погибшего капитана Манкевича. Может, отдадите его насовсем? На строительство метро Зубков уже махнул рукой. «Теперь, — говорит, — в Ленинграде много чего строить придется, до метро руки не дойдут».

— Кто это ему сказал? — перебивает меня Жданов. Улыбка освежает его уставшее лицо. — Обязательно будем строить. Пришлите-ка Зубкова завтра ко мне. Отряд метростроевцев мы у вас оставим на время этой переправы. Но в последний раз. Метростроевцев надо беречь. За Зубковым и за вами еще постройка моста через Неву после того, как отбросим фашистов. Сохраняйте, полковник, инженеров и специалистов отряда. Кстати, какой паек получают понтонеры на Невской Дубровке?

— Тыловой, Андрей Александрович! Начальник тыла Лагунов собирается сократить понтонерам хлебную норму до трехсот граммов.

— Что за ерунда! Они же у нас в самом пекле работают.

— Генерал Лагунов так не считает, хотя я приглашал его к нам на Невскую Дубровку.

— Да-а... — вздыхает Жданов, помечая что-то в записной книжке, и обращается к начальнику штаба: — Товарищ Гусев, передайте генералу Лагунову, что я прошу его завтра же съездить на Невскую Дубровку. Может быть, после этого он подобреет... Нам, безусловно, надо быть очень строгими при нормировании хлебных пайков, но все хорошо в меру. А вы, товарищ Бычевский, сейчас же готовьте проект постановления Военного совета. Обо всем, что необходимо для танковых переправ...

— Постановление о срочном изготовлении понтонов, об электроэнергии для заводов и о сохранении понтонерам продовольственного пайка, установленного для войск передней линии, было подписано через два часа. Перед рассветом мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским собрались на Неву.

— На прощание Николай Михайлович Пилипец вытащил бутылку какой-то мутной вонючей жидкости и предложил выпить по стопке. Он, как всегда, пытался шутить, но на этот раз шутки были невеселыми.

...Полынья становится все меньше, а понтоны на Неву только начинают прибывать. На некрашеном черном металле выведены крупные надписи мелом: «Бей фашистскую сволочь!» Это призыв ленинградцев.

Иногда вместе с понтонами приезжают делегации от заводов. В овраге Дубровского ручья проходят их беседы с нашими бойцами. Вопрос у рабочих прямой: «Пробьете дорогу хлебу или нам и детям нашим помирать?».

А дорогу эту уже пробивали дивизии 52-й армии под Малой Вишерой, продвигаясь по два километра в сутки. 4-я армия на тихвинском направлении стремилась зажать врага в бездорожных районах, окружить и уничтожить. Под Волховом 54-я армия отбивала атаки и тоже готовилась к наступлению.

Подготовка к решительному удару чувствуется и у Невской Дубровки. На Неву из-под Ораниенбаума переместился штаб 8-й армии. Для наступления с плацдарма командующий фронтом выделил три дивизии. Тем большее значение приобрела теперь переброска на левый берег тяжелых танков.

На Ладожском озере в эти дни только что заработала ледовая дорога, и в город пошел хлеб. Весть эта мгновенно дошла до Невской Дубровки. Но радость снова сменилась тревогой: через два-три дня норму хлеба в городе опять снизили: рабочим — до 250 граммов, остальным — до 125. Дошел до Невской Дубровки слух и о том, что на восточном берегу Ладоги лежит муки не больше, чем на две недели. Если Тихвин не отобьют сейчас у немцев, будет то, с чем невозможно примириться: страшнее и хуже, чем смерть под снарядом или в атаке.

В один из этих дней пришел на Невскую Дубровку генерал-майор Пантелеймон Александрович Зайцев.

После того как был отбит штурм на Пулковских высотах, он вступил в командование 168-й стрелковой дивизией, прибывшей на Неву. Военный совет фронта решил сформировать сводный полк добровольцев из коммунистов и комсомольцев как головной отряд в атаке на плацдарме. Генерал Зайцев дал Жданову обещание вести этот полк лично в атаку и пришел ко мне проверить, есть ли надежда на переправу танков или он поведет в лобовую атаку тысячу человек без танковой поддержки.

Пошли мы с ним к реке. Посмотрел он на полынью в несколько сот метров среди пустынного и безрадостного ледяного поля Невы и помрачнел.

Штаб переправы на Неве пополнился двумя инженерами Краснознаменного Балтийского флота — А.Н. Кузьминым и В.В. Гречанным. Они руководят работами по вмораживанию тросов у бумажного комбината. Все мы по-прежнему живем и работаем в маленькой землянке. В шутку говорим, что представляем теперь новый род войск — «понтонно-метро-танко-эпроно-морской».

Работы идут полным ходом. Чтобы найти наименее поражаемое место для будущей трассы парома, С.И. Лисовский и И.Г. Зубков целые сутки просидели в воронках на берегу. Нанося на схему каждый разрыв снаряда, они наметили для переправы дорожку шириной в сто метров.

Понтонными батальонами, на которые ложится самая ответственная и опасная часть задачи, командуют старший лейтенант Е. Клим и капитан Н. Волгин. Клим — худощавый, невысокого роста молодой человек с золотистым чубом на красивой голове. Волгин полностью оправдывает свою фамилию. Он широкий в лице, в плечах, в походке.

Наш расчет на изменение огневой обстановки пока оправдывается. Гитлеровцы усиленно обстреливают кромку льда в том месте, где готовится тяжелая переправа на тросах.

Люди трудятся днем и ночью. У Евгения Клима совсем запали щеки, но глаза упрямы и злы. Он не хочет и не может спать. Четвертые сутки ходит под огнем, совершенно не оберегаясь. Такое состояние у многих.

Ранены Зубков и комиссар Куткин. Не тронуло еще Станислава Лисовского, хотя он с сентября безвыездно на переправах, все ночи проводит на постройке пристаней и сборке паромов.

На ледовой дороге из запланированных десяти километров троса уже растянуты два. Но осколки снарядов часто перебивают трос, и понтонеры ночами ползают по льду, сращивая его и укрывая снегом, даже простынями.

Иван Георгиевич Зубков, которому осколочная рана не позволяет ходить, никак не соглашается лечь в госпиталь, а отсиживается в нашей землянке.

— Это и есть ваша саперная жизнь на войне? — спрашивает он, злясь, когда Волгин докладывает ему, что за ночь было тридцать пять порывов тросов.

— Не нравится? — спрашивает Лисовский. — Что же ты просился в понтонеры?

— Я, Станислав Игнатьевич, не рассчитал. Никак не думал, что у вас надо уметь воду в решете носить, — парирует Зубков,

— Да ты не нервничай, — примирительно говорит Лисовский. — Ведь еще только пять месяцев войны прошло. На твой век боевых дел хватит.

— А ты десять лет, что ли, собираешься воевать?

— Не знаю, Иван Георгиевич. Но пока мы с тобой танки через Неву переправляем, а не через Одер или Эльбу...

Хладнокровие Лисовского и его упорство в работе всем нам хорошо известны. Мы с ним одногодки, но седины на коротко стриженной голове Станислава Игнатьевича значительно больше. Он — сын старого солдата, полного георгиевского кавалера, а какой-то клеветник в 1937 году сделал из него дворянского сына. И только на том основании, что Лисовский в детстве был принят в кадетский корпус за боевые заслуги отца. За шесть месяцев, пока разбирались с этой кляузой, Станиславу пришлось многое испытать.

«Военная косточка» у Лисовского дает себя знать постоянно. Он корректен, аккуратен. Кажется, все мы одинаково ложимся на землю под снарядами, но почему-то к нему меньше пристают грязь и липкая глина.

Зубков, хотя он и горяч, нетерпелив, а иногда просто грубоват, очень сдружился с Лисовским и называет его в шутку Станиславом Невско-Дубровским.

На погрузку первого танка Т-34 Иван Георгиевич все-таки приковылял, опираясь на палку. В эту ночь нам совсем не хотелось, чтобы на Неве было очень тихо. Работа артиллерии заглушит шум переправы. Пусть противник ведет огонь, лишь бы не было прямого попадания в пристань, притаившуюся между двумя штабелями старых дров.

Лисовский тщательно и долго, не доверяя никому, ощупывает в ледяной воде зацепы-крепления понтонов, которые иногда разрываются при столкновении с ледяными заторами.

Пора. Льдины снова уже затирают паром. Сегодня у понтонеров с собой не только багры, но и небольшие заряды взрывчатки, — если затрет в пути. В паромной команде самые опытные и смелые люди: Евтушенко, Рощин, Князькин, Шмыров, Касим Дауров, Горбачев.

В невидимой высоте затарахтели наши самолеты-ночники У-2, которых мы специаль­но вызвали, чтобы накрыть самые зловредные батареи, ведущие по нам огонь.

Отличный превосходный танк Т-34! Для танкистов он хорош в бою, а понтонеры влюбились в эту машину за мягкий ход и негромкое урчание. Фыркнула, сбросила газ и вошла на паром легко, будто в ней и нет трех десятков тонн. Евгений Клим подает команду:

— Отваливай! Багры на лед!

Отданы причальные канаты, щель между пристанью и паромом раздвинулась, и он пошел к левому берегу под наши облегченные вздохи. На разрывы мин в нескольких десятках метров никто сейчас и не оглядывается — к ним привыкли.

Нам отчаянно, зверски везло в эту и несколько последующих ночей. Нет, это, конечно, не то слово. Не везло, а выигрывался свой, особый штурм Невы понтонерами. Выигрывался так же, как успешная атака,— трудом и бесстрашием. Понтонеры берегли как зеницу ока пристань и паромы, маскируя их к рассвету всеми способами: подкрашивая под снег, частично разбирая, уничтожая все следы ночной работы.

Переправленные танки пока не шли в бой. И немцы, привлеченные строительством ледовой переправы с тросами, не знали, что под самым их носом через крохотную полынью переправляются 30- и 60-тонные машины.

Мы докладывали в Смольный, пользуясь установленным с Пилипцом кодом, что «пьем чай с вареньем» по 7 — 8 стаканов за ночь. «КВ», конечно не чай, и мы давно уже пили пустой кипяток.

Военный совет фронта прислал понтонерам поздравительную телефонограмму. А.А. Кузнецов сообщил, что за Ладогой началось общее крупное наступление наших частей. Это вызвало огромный подъем у командиров и бойцов.

25 и 26 ноября Клим переправил девять танков Т-34, а потом пошли «КВ». Двадцать 60-тонных машин были переправлены за четыре ночи. Снаряды рвались в пятнадцати — двадцати метрах, но паромы жили.

29 ноября батальон переправил восемь танков «КВ». Паром двигался среди льдин. Понтонеры взрывали их, когда они им мешали. В одном из рейсов паром попал под огонь. Погиб комиссар танкового батальона Приезжий. Пробоины в пароме заделали в пути. Танк был доставлен до берега и выгружен. Во время этого рейса понтонеры потеряли шесть человек убитыми и двенадцать ранеными.

Командир отделения Иван Шмыров с четырьмя гребцами повез на отдельном понтоне 20 ящиков снарядов к танкам. Его затерло в пути льдом, а затем настиг минометный огонь. Весь расчет гребцов, кроме него, был ранен, а пробитый понтон стал тонуть. Шмыров вынес на тонкий лед всех раненых, а потом все ящики со снарядами и затем перенес все на берег.

Перед самым рассветом 30 ноября, когда Клим и Зубков заканчивали переправу последней группы из семи танков «КВ», немецкая артиллерия нащупала наконец нашу пристань. Борьба за спасение паромов и танков стоила Климу шестнадцати раненых и четырех убитых. Осколками перебило паромный трос на левый берег. Последний танк переправлялся утром под дымовую завесу. Паром был разбит огнем у самого плацдарма. Танк затонул, танкисты успели спастись. В эту ночь мороз достиг 15 градусов, и полынью окончательно затянуло льдом.

Когда бой выигран, каждому бойцу и командиру легко не только потому, что он остался жив, но еще больше оттого, что все глубоко вдохнули радость успеха. Но бывает и так: не успеешь порадоваться с друзьями, как снова напомнит о себе близко идущая беда. От командира 42-го батальона капитана Н.В. Волгина в тот вечер долго не было сведений о том, как у него идет укладка тросов на льду. Все привыкли встречаться с ним на работах по нескольку раз в день или ждать, что он пришлет посыльного или сам зайдет в землянку— спокойный, всегда с точным докладом. А сегодня пришел военинженер 1-го ранга А.Н. Кузьмин с ледовой трассы и сказал, что Волгин уже давно ушел со связным к нам, а его, оказывается, нет. Огонь противника все время шквальный. Отправили людей на поиски. Волгина нашли немного спустя на тропе к нашей землянке. Ординарец его убит, а наш Никита Волгин без сознания и так искалечен от близкого разрыва, что едва ли выживет. Мне доложили об этом, когда в землянке собрались Зубков, Лисовский, Кузьмин и контрадмирал Крылов.

Вошел командир 41-го батальона Клим. Он снял ушанку и прислонился к двери, вытирая взмокший лоб и убирая с него прилипшие кудри. О несчастье с Волгиным он не знал.

— Конец, что ли, работе? — спросил он. — Грузить нечего и не на чем. Послал сейчас водолазов разбирать затонувший паром и осмотреть танк. Лежат на глубине четырех метров. Можно вытащить. Поможете, товарищ контр-адмирал? — обратился он к начальнику Эпрона.

Фотий Иванович Крылов встал и начал одеваться. Мне очень хотелось отпустить Клима отдохнуть. Но вместо этого я сказал:

— Товарищ Клим, только что тяжело ранен Волгин. В сорок втором батальоне очень большие потери, батальон не справится с укладкой тросов во льду. Ни танков, ни паромов больше здесь нет. Вам придется принимать на себя пятую переправу. Надо срастить все перебитые тросы и начать намораживать лед, пока низкая температура. Насосы подвезены.

Евгений Клим глянул чуть исподлобья и откинул чуб:

— Когда?

— Сегодня.

— Можно идти? — Он надел шапку. Зубков подошел к нему:

— Подожди, Евгений, минуту. Пойди сюда.

— Иван Георгиевич подошел к столу, дал ему каран­даш:

— Пиши донесение. Пиши, чего смотришь, я продиктую: «Военный совет. Жданову, Хозину, Кузнецову. Ваше задание выполнено сегодня, в 5.00. Переправлено Т-34 — десять, «КВ» — двадцать. Тяжелых и легких танков на правом берегу нет. Клим, Зубков».

— Ну вот, написал? А теперь сядь. Давай, покурим и вместе пойдем. Я тебе помогу.

2

В кабинете А.А. Кузнецова я встретил генерала П.А. Зайцева. Совсем недавно мы виделись с ним у Невской Дубровки. А как изменился генерал! Стерся здоровый румянец с лица, еще гуще засветилась сединой голова. Но внутренне Зайцев остался все таким же неугомонным, энергичным человеком. Он приехал с невского плацдарма с докладом об итогах трехдневных боев ударного полка, сформированного из коммунистов и комсомольцев.

— Это же черт знает что! — волновался он. — За три дня мы потеряли восемьсот человек. Атаки бесцельны. Если нет перевеса над противником в артиллерии, танках, авиации, зачем же с таким упрямством лезть на рожон?

У Кузнецова на обтянутых щеках заходили желваки. Он кивнул на меня:

— Спросите его, зачем мы берем с фронта в город саперов. Они братские могилы на Пискаревке взрывчаткой отрывают! Съездите туда, сравните потери в бою с теми, которые несет ежедневно население. А ведь оно не ходит в атаки...

С напряжением ждали в Смольном развязки событий под Тихвином. Как только оттуда поступали разведывательные сводки или начальник штаба фронта получал информацию от А.А. Жданова, знавшего все детали подготовки контрнаступления, начальники родов войск немедленно собирались у него. Дмитрий Николаевич Гусев умел, не отрываясь от текущей работы над телеграммами и сводками из армий, одновременно слушать пришедших к нему. Мы иногда немного злоупотребляли его общительностью, приходили в кабинет «оптом», обменивались мнениями, и он принимал эти нашествия с грубоватым добродушием, называя нас «семейкой». Весь облик и характер этого человека, не признающего кислого настроения, был весьма кстати в тяжелой обстановке декабря 1941 года.

Всех нас теперь интересовали никому раньше не из­вестные деревушки в глухомани лесов и болот, вроде Усть-Шомушки, Верховины, Ситомли. Там перерезались дороги, обходились вражеские опорные пункты, и хотя медленно, но все же затягивался «мешок» для тихвинской группировки гитлеровских дивизий.

Перелом в этих боях совпал с огромной радостной новостью — началом большого контрнаступления под Москвой. Первая краткая радиосводка о том, что на Западном фронте после ожесточенных контратак наши войска начали продвижение вперед, собрала всех нас в кабинете начальника штаба. Пришел и взволнованный Петр Петрович Евстигнеев. Он сообщил, что 8-я и 12-я танковые дивизии немцев, боясь окружения, выбираются из-под Тихвина. Командующий 4-й армией генерал армии К. А. Мерецков совсем близко подошел к дороге от Тихвина в тыл немцам.

Затем были получены сводки, что 52-я армия генерала Н.К. Клыкова из района Малой Вишеры и наша 54-я армия с волховского направления все сильнее обжимают вытянутый язык 18-й немецко-фашистской армии.

9 декабря утром Дмитрий Николаевич Гусев сам собрал всех нас и сообщил о вчерашнем ночном штурме Тихвина армией К.А. Мерецкова. Немцы начали спешный отход, чтобы вывести из бездорожных районов главные силы 39-го моторизованного корпуса Шмидта. Части 54-й армии И.И. Федюнинского прорываются с войбокальского направления в сторону Кириш. 52-я армия Н.К. Клыкова развивает удар на путях отхода противника на линии Малая Вишера — Чудово.

В тот же день Евстигнееву стало известно, что командование группы армий «Север» с красногвардейского участка перебрасывает 291-ю и 268-ю пехотные дивизии на войбокальский участок. Военный совет фронта в свою очередь ответил на этот маневр переброской из Ленинграда 115-й и 191-й стрелковых дивизий для усиления армии Федюнинского. Началось уничтожение противника вокруг Тихвина.

А ночью 11 декабря мы слушали по радио великую весть: из-под Москвы отходят под ударами наших войск немецко-фашистские дивизии, неся огромные потери, бросая технику и вооружение. Больше двадцати разбитых дивизий противника бежит на разных участках Калининского, Западного и Юго-Западного фронтов. Четыреста освобожденных населенных пунктов! Наступают войска Лелюшенко, Кузнецова, Сандалова, Рокоссовского, Говорова, Болдина, Белова и Голикова. Сколько имен! Это же все командующие армиями, это несколько фронтов!

— Полетела все-таки клочьями фашистская шерсть! — то и дело слышалось в разговорах командиров.

А ленинградцы в эти дни еще безмерно страдали. Хотя дорога хлебу и открылась, но только 24 декабря Военный совет фронта смог вынести постановление об увеличении нормы хлеба: рабочим и инженерно-техническому персоналу с 250 до 350 граммов; служащим, иждивенцам и детям — со 125 до 250 граммов.

По распоряжению правительства грузы для Ленинграда подаются самыми форсированными темпами. О ленинградцах в стране знают все, и каждый старается помочь, чем только может.

Опять возобновилась массовая эвакуация населения через Ладожское озеро. До навигации намечено вывезти полмиллиона человек. Делается все, что можно, и даже, может быть, больше, чем можно, ради спасения жизни людей, ради победы под Ленинградом...

Евстифеев и Соломахин подобрали на обезлюдевших улицах города брошенные кем-то автомашины и теперь приводят их в порядок. Командир 41-го понтонного батальона Евгений Клим продолжает посылать водолазов под лед у Невской Дубровки, и они по частям вытаскивают со дна реки потопленные паромы.

Батальону пришлось еще раз участвовать в переправе через большую водную преграду тяжелых танков, но теперь уже по льду Ладожского озера. Об этом стоит рассказать подробнее.

Обстановка сложилась так. 54-я армия вела наступление в сторону Любани навстречу Второй ударной армии Волховского фронта. Командующий фронтом решил перебросить из Ленинграда в помощь Федюнин-скому 124-ю танковую бригаду. Лед на Ладоге был наполовину тоньше, чем требовалось для безопасного движения по нему тяжелых боевых машин. Но генерал Болотников заявил на заседании Военного совета фронта:

Раз саперы сумели на Невской Дубровке переправить танки под огнем вражеской артиллерии, то здесь-то уж выдумают что-нибудь!

Получить такую аттестацию от товарища Болотникова более чем лестно, — пошутил А.А. Жданов, но с шутки сразу же перешел на деловой тон и обязал нас не дольше как к исходу следующего дня представить Военному совету конкретные предложения.

В Смольный для консультации приехал инженер С.С. Галушкевич, известный своими расчетами по нагрузкам. Осенью Сергей Сергеевич работал на строительстве баррикад в группе академика Б.Г. Галеркина. Мы знали его изобретательность, но сейчас ничего обнадеживающего он сказать не мог. На первый случай порекомендовал сконструировать своеобразный «санный паром» для танка. Тащить его придется тягачом.
Пилипец насмешливо хмыкнул:

— Зубков в свое время подземку предлагал провести под Невой. Мы с контр-адмиралом Крыловым пробовали под водой лебедками танки тащить. Только «санного парома» нам еще не хватало!

— А что делать! — басил начальник технического отдела А. К. Акатов. — Давайте попробуем.

Акатов и Галушкевич разработали нам схему этого уникума. Я отнесся к ней тоже скептически:

— Сколько же потребуется таких саней, чтобы танковую бригаду перетащить? Да кроме того на один рейс уйдет полдня. А потом, как это чудище перелезет через торосы, через трещины?

Ослабевший от голода, с явными признаками дистрофии, Галушкевич беспомощно улыбнулся и развел бескровными руками:

— Другого технического решения не вижу.

Я посоветовался с Болотниковым, но и он только плечами пожал.

— Надо что-то делать. Федюнинский мне на горло наступает, требует танки...

Заказ на первый «санный паром» дали Балтийскому заводу. Понтонеры приступили к подготовке трассы. На ледяных просторах Ладоги их встретили двадцатиградусные морозы и жгучий ветер.

И вот все сделано. Пора приступать к испытаниям. Вначале сани с танком потащил один трактор. Ему нагрузка оказалась явно не по силам, — двигатель работал с надрывом. Решили подключить второй тягач. Но стоило только остановить тракторы, как злую шутку сыграл мороз. Разогревшиеся полозья намертво припаялись ко льду. Теперь уже и два трактора не могли сдвинуть сани с места.

— Ну его к дьяволу, такое путешествие, товарищ начальник. Разрешите, я спущу машину с этого проклятого помоста прямо на лед? — просит водитель танка.

Это, конечно, рискованно. Я смотрю на Болотникова. А он смотрит на меня и спрашивает, ядовито усмехаясь:

— Ну, что будем делать, изобретатель?

— Давайте попробуем. Лед нарастает каждый день. Болотников машет рукой водителю:

— А ну, сползай с лобного места! Тонуть будешь — вытащим.

Понтонеры приставляют к высоким саням сходни. Водитель осторожно спускает танк и ведет его по чуть потрескивающему льду сначала к нашему берегу. Все в порядке.

— А не снять ли нам с танка для облегчения башню и лобовую броню? — предлагает водитель.

Болотников разрешает и, когда эта довольно кропотливая работа проделана, подает команду:

— Вперед!

Мы на лыжах сопровождаем танк несколько кило­метров, следя за льдом. Он гудит, но держит тяжелую машину.

Через три часа с восточного берега по телефону сообщили о прибытии первого танка.

После этого все пошло как по конвейеру. На западном берегу бригада монтажников и такелажников снимала с тяжелого танка башню и укладывала ее на деревянные подсанки, соединенные с ним буксирным тросом. А на восточном берегу «путешественника» встречала другая монтажная бригада и снова накрывала танк броневой шапкой. Лобовую броню мы больше не трогали: действительность показала, что и с нею танки могут проходить по льду Ладоги.

В течение пяти суток нам удалось переправить без потерь всю танковую бригаду полковника А.Г. Родина. Она сыграла важную роль в боях на подступах к Погостью. Но, к сожалению, эти бои не дали того результата, на который рассчитывало наше командование.

Две армии Волховского фронта и наша 54-я сумели взять в клещи несколько вражеских дивизий между Чудовом и Любанью. Однако затем войска Второй ударной армии сами попали под фланговые атаки противника. 54-я армия получила задачу идти на выручку соседу. Пойти-то она пошла, да недалеко ушла. Бездорожье и глубокие снега быстро вымотали людей. Бои за Ладогой стали постепенно затухать.

Ярко выраженный позиционный характер приобретала борьба и на внутренних участках Ленинградского фронта. Ослабленные в летних и осенних боях части 42-й, 55-й, 23-й армий и Приморской оперативной группы вели «истребительную» войну. Широкий размах приняло снайперское движение. В дивизиях был заведен точный учет уничтоженных оккупантов. У бойцов появились «лицевые счета» и «зачетные книжки». Специальные контролеры-наблюдатели следили за точностью каждого выстрела — ведь боеприпасов-то было в обрез.

Ночами снайперов сменяли саперы, своими средствами наносившие врагу урон. В моей видавшей виды фронтовой записной книжке я обнаружил недавно наспех записанный рассказ сержанта Степана Михайлова об одной ночной «прогулке» саперов в расположение неприятеля. Позволю себе воспроизвести здесь эту запись в ее первородном виде.

— Мы, — говорит Михайлов, — выступили с вечера вчетвером. Затемно пробрались в поселок Красный Бор. Жителей там почти нет, видели только двух старух. Немцы тоже в домах не живут, все в землянках. Выбрали мы подходящий чердак на окраине и засели там. За день засекли все огневые точки. Ну, конечно, и себе подыскали подходящую работу на следующую ночь. Вот тут, — Михайлов показывает на четко вычерченную схему, — два танка у них было укрыто, а между ними — глубокая траншея. От нее — ход сообщения к большому блиндажу. А у нас с собой имелось двадцать противопехотных мин-малюток, один заряд десятикилограммовый да еще на каждого по паре противотанковых гранат. Днем мы все как следует распланировали, а ночью провели этот план в жизнь. Сначала, конечно, тропу из тыла к блиндажу заминировали.

— Ты лучше расскажи, как часового у блиндажа взяли, — перебивает рассказчика капитан П. Ерастов.

— Можно и про это, — соглашается Михайлов. — Перед тем как уйти в разведку, нам был дан приказ: при случае захватить «языка». И случай такой подвернулся. Видим, стоит часовой. Только уж больно близко он к блиндажу держался. Пришлось долго ждать, пока понадобилось ему по малой нужде отойти. Тут уж мы и навалились. Рот ему законопатили, самого спеленали веревками, оттащили в сторонку — лежи пока, дожидайся. А сами план заканчивать пошли. Блиндаж ликвидировали большим зарядом — у двери его заложили. Под этот салют и оба танка гранатами взорвали. Такой огонь полыхнул!.. Когда совсем уходили, слышали, как две маленькие мины сработали. Значит, еще двое фашистов окачурились либо в калек превратились. Всего, считай, значит, не меньше пятнадцати оккупантов на нас четверых пришлось да один пленный. Вы, товарищ начальник, в зачетную книжку нам это занесите...

— Не помню уж теперь, выполнил ли я эту просьбу Михайлова, но, перечитывая запись его рассказа, словно опять повстречался с ним. Будто живой встал он перед моим мысленным взором — степенный, неторопливый, рассудительный, каким и подобает быть истинному саперу.

Сохранились в памяти и многие другие мои сослуживцы, проявлявшие в те дни удивительную смекалку и изобретательность.

В инженерном батальоне майора П.А. Заводчикова надумали истреблять неприятеля с помощью служебных собак с вьючной миной. Командир батальона и профессор П.П. Кобеко сконструировали остроумный штыревой взрыватель на вьюке-заряде. Вожатые натренировали собак бежать из нейтральной полосы к немецким траншеям, искать там землянки и лезть под нары. В этот момент взрыватель и срабатывал. В феврале Заводчиков провел несколько таких ночных вылазок. Они вызвали панику в немецких траншеях. После каждого такого случая беспорядочная стрельба и вспышки ракет не утихали обычно всю ночь.

А вот еще один пример.

В нейтральной полосе около станции Лигово остались два полузатопленных танка «КВ». Начальник инженерных войск 42-й армии полковник Н.Ф. Кирчевский решил вытащить их с помощью монтажников броневых точек из отряда П.Г. Котова. Но дело это не простое. Местность вокруг ровная, как стол. Фашистам все видно даже ночью. Темноту они ракетами разгоняют. И пулеметы у них близко — за полотном железной дороги.

— Тут, братцы, честь наша задета, — сказал Котов, когда кто-то из танкистов выразил сомнение в возможности вытащить эти машины. — Ну что ж, попробуем.

В первую очередь Котов обследовал место затопления танков. Глубина была невелика, но машины затянуло льдом. Одна из них лежала вверх гусеницами.

Внимательно оглядевшись, Котов понял, что незаметно подвести к берегу тягач нельзя. Вытаскивать танки придется лебедками.

Начали комплектовать рабочую команду. Для подготовительных работ набрали группу из добровольцев. Возглавили ее военпред Ижорского завода старший техник-лейтенант Михаил Андреевич Розанов и такелажник Адмиралтейского завода Михаил Алексеевич Пантелеев. В помощь им выделили взвод саперов под командованием младшего лейтенанта Льва Ароновича Кейцаля. Все необходимые приспособления — две лебедки, блоки, механические тали и тросы — достали на Адмиралтейском заводе.

В одну из ночей саперы создали вокруг места затопления снежный вал: и маскировка хорошая, и какая ни на есть защита от осколков. Через него потом пропустили тросы, предварительно выкрасив их в белый цвет.

Все это делалось, разумеется, под пулеметным, минометным и артиллерийским огнем. Трос неоднократно перерубало осколками, и его приходилось сращивать.

Наконец подготовительные работы закончили. Стали тащить перевернутый танк. Он — ни с места. И тут-то родилась дерзкая идея: вытолкнуть его взрывом.

Рассчитали заряд. Один из саперов спустился под воду, заложил взрывчатку. Перед тем как произвести взрыв, тросы натянули до отказа, чтобы танк вытолкнуло в нужную сторону.

К общей радости, после взрыва он отлетел точно на предназначенное ему место и, главное, встал на гусеницы. Только башню отбросило метров на пять в сторону.

Вторую машину вытащили быстрее, с помощью лебедки. Потом танкисты отбуксировали оба танка. А на Кировском заводе рабочие быстро привели их в порядок, и уже через несколько дней эти «КВ» вернулись в строй.

Не обходилось и без курьезов.

Командующий армией А.И. Черепанов попросил однажды выделить ему для участия в ночном поиске саперов-разведчиков Алексея Лебедева из 106-го инженерного батальона, прославившегося по всему фронту своими дерзкими вылазками в тыл неприятеля. Пошел в разведку и заместитель командира батальона старший лейтенант И.И. Соломахин. Разведчик он был многоопытный, но на сей раз страшно оконфузился: вернулся не только с пустыми руками, но и с голыми ногами. Случилось это так. Между нашими и финскими боевыми порядками разведчики столкнулись с равновеликой разведгруппой противника. Завязался рукопашный бой. Соломахину удалось оглушить ударом автомата вражеского солдата. Но тут он сам попал в ловушку — наступил на малозаметную проволочную сеть и упал. Пока поднимался, оглушенный им финский солдат очнулся и сам поволок Соломахина к неприятельским окопам. Старший лейтенант не растерялся и всадил вражескому разведчику нож в бок. И тут только ощутил, как замерзли ноги. Глянул, а на них нет валенок,— видно, застряли в сети-ловушке. Так и пришлось Соломахину налегке прыгать через сугробы...

Незаметно пришла весна и принесла новые хлопоты. Зимой все дворы и улицы покрыло толстым слоем снега и льда. Под ним притаились отбросы огромного города, лишенного канализации, водопровода, электроэнергии. Каждый снегопад все плотнее укрывал то, что с наступлением тепла могло стать новым источником бедствий. В парках, скверах и дворах бывшие траншеи и щели, служившие осенью укрытием от бомбежек, превратились зимой во временные могилы для тех, кого не удалось похоронить как положено. Нередко обнаруживали незахороненных в домах. Иногда умирали все в квартире. Убирать тела погибших было некому. Все это могло стать источником опасных эпидемий.

По призыву партийных и советских организаций первыми начали борьбу с надвигающимся бедствием отряды из коммунистов и комсомольцев на заводах. В этих отрядах было вначале всего несколько тысяч человек. Требовалась же помощь всего населения.

И вот постепенно начали выходить из промерзших, казавшихся совсем мертвыми домов люди с желтыми, отекшими лицами, с распухшими руками и ногами. Выйдя, они долго смотрели на работающих, еще не совсем понимая, что происходит вокруг. Их слабые руки не могли удержать ни лопаты, ни тем более лома. Сделав, покачиваясь, несколько шагов, люди садились отдыхать.

Но мерзлый мрачный дом, груда одеял и одежды, в которые там зарывались, уже остались позади. Дышат легкие. Пусть глухо, но стучит сердце, работает мысль и сделаны первые движения. Соседи поддерживают, еще не узнавая друг друга, хотя живут рядом много лет. А потом в руках оказывалась веревка от детских санок или лист фанеры, а на нем кучка льда. Еще немного спустя руки тянулись к лопате, к скребку. Две минуты работы — полчаса-час отдыха. Медленно входила в сердце радость труда.

К концу марта в очистке города участвовало 300 тысяч ленинградцев. Объем работ огромен. Толщина смерзшегося снега на улицах доходила до метра...

Население продолжало нести большие потери от осадного огня немецкой артиллерии. В январе немцы выпустили по жилым кварталам около трех тысяч тяжелых снарядов, в феврале — около пяти, в марте — семь с половиной тысяч. Выполняя директиву Гитлера — стереть Ленинград с лица земли, фашистские артиллеристы перешли к сосредоточенным ударам целыми батареями и дивизионами. Их собрали в специальные группы для разрушения города. Крупнейшие заводы регулярно подвергались массированным ударам: несколько сот снарядов за один артиллерийский налет.

Наше противодействие этому обстрелу носило пока пассивный характер. Для активных форм борьбы с осадной артиллерией противника нам необходимо было иметь ежемесячно по крайней мере 10 — 12 тысяч снарядов крупных калибров. Ленинград же получал их в пределах двух с половиной тысяч в месяц.

Положение стало несколько улучшаться, когда в Ленинград прибыл в качестве начальника штаба артиллерии фронта полковник Г. Ф. Одинцов, бывший командир Особой артиллерийской группы на лужской оборонительной полосе. После выхода из окружения его назначили в 54-ю армию, а затем он вернулся в Ленинград.
Энергичный и деятельный, Георгий Федотович Одинцов прежде всего взялся за централизацию управления огнем всех тяжелых калибров ленинградской артилле­рии. Добился получения необходимых средств артиллерийской разведки и корректировки. Началась разработка новых тактических приемов активной борьбы с фашистскими осадными батареями.

Этот период и явился началом так называемой контрбатарейной борьбы против разрушения города.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НОВЫЙ КОМАНДУЮЩИЙ

1
В штабе фронта к весне 1942 года сложился дружный, спаянный коллектив. И душой его был, конечно, генерал-майор Д.Н. Гусев. В отношениях с начальниками родов войск и служб Дмитрий Николаевич соблюдал, как у нас говорили, принцип «открытых дверей». У Гусева практически не хватало времени на персональные разговоры с нами, а у нас не было надежды дождаться, что он освободится когда-нибудь от телефонных и телеграфных переговоров, от шифровок и карт. Поэтому мы чаще всего собирались у него «скопом». Особенно людно в кабинете начальника штаба бывало часов в шесть утра. Это время по фронтовым понятиям считалось примерно концом «рабочего дня».

Дмитрий Николаевич тщательно скрывал от всех, что у него болят ноги. Был всегда оживлен, деятелен, а главное, приветлив. Казалось, он радовался приходу любого из нас. И только когда в кабинет набиралось слишком уж много посетителей, Гусев вынужден был порой «спасаться бегством».

— Подходящая собралась семейка, — говорил в таких случаях Дмитрий Николаевич, поднимаясь из-за стола. — Ну вот что, други мои, разберитесь здесь пока между собой сами, а я тем временем к товарищу Жданову схожу.

И мы начинали «разбираться». Новый командующий артиллерией полковник Г.Ф. Одинцов, новый командующий ВВС генерал С.Д. Рыбальченко, начальник оперативного отдела генерал А.В. Гвоздков уточняли обстановку, договаривались о порядке взаимодействия войск. Все мы сработались настолько, что с полуслова стали понимать друг друга. К моменту возвращения Гусева у нас обычно было уже готово согласованное решение по всем вопросам. Начальнику штаба оставалось только либо подтвердить его целиком, либо внести отдельные поправки в наши планы и проекты срочных приказов.

Командующий фронтом генерал-лейтенант М.С. Хозин редко бывал в Ленинграде. Большую часть времени он отдавал руководству войсками за Ладогой. Поэтому в повседневных наших делах слово начальника штаба фронта было, как правило, последним словом. А с вопросами, имеющими принципиальное значение, мы шли к А.А. Жданову или А. А. Кузнецову.

Жданов в деталях знал положение почти в каждой дивизии, часто встречался с командующими и членами военных советов армий. В любое время суток в его кабинете можно было встретить представителей из войск, директоров заводов, научных работников, писателей, пропагандистов. Зимой 1941/42 года он больше всего уделял внимания ладожской «Дороге жизни».

Алексей Александрович Кузнецов занимался главным образом оборонительным строительством и вооружением. По роду моей службы мне больше всего приходилось иметь дело именно с ним, и я сохранил самые теплые воспоминания об этом неутомимом труженике, очень волевом, порой даже излишне резком и в то же время для каждого доступном партийном руководителе, вникавшем во все детали нелегкой солдатской службы.

Добрую память по себе оставил у меня секретарь областного комитета партии Терентий Фомич Штыков. Он тоже был членом Военного совета фронта и зимой 1942 года вел под руководством А.Н. Косыгина огромную работу по доставке в Ленинград продовольствия. От Кузнецова он отличался неторопливостью, внешним спокойствием, но, когда в интересах дела требовалось проявить характер, оказывался таким же настойчивым и неуступчивым.

Сплочению всего руководящего состава фронта немало способствовали установившиеся в Смольном очень демократические бытовые порядки. Общий для всех обед в столовой с обязательным приемом соснового отвара от цинги. Привычный дележ хлебного пайка на три ломтика: на утро, на день и на вечер. Если кому-нибудь удавалось побывать за Ладогой, тот обязательно при­возил чесноку и делил на всех поровну.

В середине апреля 1942 года стало известно, что в Ленинград приезжает заместителем командующего фронтом генерал-лейтенант артиллерии Леонид Александрович Говоров. Имя это нам мало что говорило. Чего греха таить, даже к концу первого года Великой Отечественной войны многие из нас, в том числе и автор этих строк, сорокалетний тогда полковник, были наслышаны лишь о весьма узком круге наших высших командных кадров. Знали К. Е. Ворошилова, С. М. Буденного, С. К. Тимошенко. Имели какое-то представление еще о некоторых военачальниках.

А Говоров?.. Кто он? Лишь незадолго до того эта фамилия несколько раз мелькнула в сводках Совинформбюро. Из сводок явствовало, что в битве под Москвой Л.А. Говоров командовал армией, отличившейся в разгроме неприятеля на можайском направлении.

Все набросились с расспросами на Георгия Федотовича Одинцова:

— Вы, артиллеристы, лучше знаете друг друга...

Ко всеобщему удовлетворению, оказалось, что Георгий Федотович с 1938 года служил вместе с теперешним нашим заместителем командующего в Военно-артиллерийской академии имени Ф.Э. Дзержинского. По рассказам Одинцова, это был тогда один из лучших преподавателей. Но характер его находился в вопиющем противоречии с фамилией.

— Двух слов не выжмешь, — вспоминал полковник.— А улыбки на его лице, кажется, никто никогда не видел.

И уж, конечно, больше всего нас удивило то, что новый заместитель командующего фронтом — беспартийный [1 июля 1942 года Л.А. Говоров подал заявление о приеме в партию, и парторганизация штаба фронта удовлетворила его. Центральный Комитет ВКП(б) вынес решение принять Л. А. Говорова в члены партии без прохождения кандидатского стажа.].

Откровенно говоря, первое знакомство с Л.А. Говоровым не вызвало у меня большого удовольствия.

Получилось так, что докладывать я должен был тогда только неприятное. Состояние инженерной обороны по всему кольцу блокады было далеко не блестящим. Многие позиции оказались в низинах, залитых вешней водой. Затонули и некоторые минные поля. Сеть траншей не развита. Ослабшие в результате недоедания солдаты не занимались оборонительными работами, а население пришлось освободить от них еще в декабре. Инженерные и понтонные части в жестоких боях у Невской Дубровки потеряли много людей и почти все переправочные средства.

У Говорова заходили желваки на скулах. Он сидел, положив руки на стол, и разминал пальцы, словно они озябли. Изредка посматривал исподлобья на меня. Серые глаза неприветливы, порой кажутся даже злыми. Лицо бледное, несколько одутловатое. Темные с проседью волосы тщательно расчесаны на пробор. Коротко подстриженные усы.

За все время доклада он ни разу не перебил меня вопросом или репликой. И только когда я закончил, тихо, словно про себя, буркнул:

— Бездельники...

Инженерным начальникам всегда чаще перепадают шишки, чем пироги и пышки. Я давно уже свыкся с этим. Но в тот раз незаслуженный упрек взорвал меня:

— А знаете ли вы, товарищ заместитель командующего, что у нас на фронте люди не в силах бревно поднять?! Известно ли вам, что такое дистрофия?!

Мне казалось, что Говоров совсем не представляет себе особенностей Ленинградского фронта. Я говорил ему еще что-то очень зло и беспокойно. А он глядел на меня в упор и молчал.

Только когда у меня иссяк весь запал, он встал, прошелся по кабинету, совсем не размахивая руками, как это невольно получается у каждого, и удивительно ровным голосом сказал:

— Нервы у вас, полковник, не в порядке. Пойдите-ка успокойтесь и приходите опять через полчаса.

Разговор предстоит большой, а работы у нас с вами впереди еще больше...

Тогда я не знал еще, что словцо «бездельник» в лексиконе Говорова занимает совершенно исключительное положение. Оно стало привычным с юношеских лет, когда будущий полководец репетировал ленивых учеников из богатых семей, и выскакивало у него непроизвольно в минуты раздражения. Признался он нам в этом только в конце войны, в непринужденной обстановке, когда мы, уже генералы, прослужившие с ним три года, полушутя напомнили ему, что «буркал» он иногда зря.

Ровно через тридцать минут после моей бурной разрядки Говоров снова вызвал меня и три часа скрупулезно, километр за километром, изучал по карте всю сложную кольцевую оборону от переднего края до центра города. Расспрашивал о ходе и характере летних и осенних боев, о масштабах и специфике оборонительных работ в прошлом году. Изредка делал для себя какие-то заметки в общей тетради.

Выслушав историю крошечного плацдарма у Невской Дубровки, снова посуровел и проворчал:

— Ничего там ожидать нельзя, кроме кровавой бани для нас...

Этот хмурый, неприветливый на вид человек быстро брал под свой контроль широчайший круг вопросов, связанных с боевой деятельностью всех родов войск, с воспитанием личного состава, с работой тыла и снабжения. В его подходе к людям всегда чувствовался строгий педагог. Он умел, не перебивая, слушать любого, но не терпел многословия. Указания давал очень емкие, требующие от исполнителей самостоятельно «раскинуть мозгами».

Высокую личную организованность Говорова быстро почувствовал весь штаб. Попросишь, бывало, принять с докладом, и он сразу назначит время, вызовет точно, минута в минуту.

Неразговорчивость и сухость Леонида Александровича вначале воспринимались как подчеркнутые, а не природные особенности характера, но затем к его угрюмому виду привыкли. Жданов, Кузнецов, Штыков и другие партийные руководители с искренним уважением относились к этому строгому, но не обособленному от коллектива человеку.

Судьба невского плацдарма решилась в конце апреля. Эвакуация частей 86-й стрелковой дивизии с левого берега Невы осуществлялась в сложных условиях и завершилась в ледоход. В тот день, 27 апреля, мне пришлось быть на берегу. Я слышал, как прогремела на плацдарме последняя очередь наших пулеметчиков.

Невский «пятачок», где с сентября 1941 года наши войска перемололи около шести немецко-фашистских дивизий, прекратил свою боевую жизнь. Пятисотметровая полоса невской воды снова стала отделять защитников Ленинграда от гитлеровцев.

Кончила свое существование и ладожская «Дорога жизни». Эвакуация населения, больных и тяжелораненых продолжалась по ней тоже до конца апреля.

С одним из последних рейсов я проводил на Большую землю своего старого друга майора Алексея Писаржевского. Он лежал в машине полуживой, ничуть не беспокоясь, что повезут его по хрупкому весеннему льду. Алексей — редкого мужества человек. Ему не раз приходилось вызывать на себя огонь артиллерии. Но невозмутимое спокойствие перед опасным путешествием через Ладогу объяснялось, по-видимому, не только мужеством. Пожимая мне на прощание руку, он сказал с безысходной тоской:

— Моя песенка спета, Борис. Без меня довоюете.

К счастью, он оказался не прав и через год вернулся в строй.

В этот период обстановка в целом на нашем и на Волховском фронтах усложнилась в организационном отношении. В самую распутицу, когда лед на Ладожском озере уже таял, Военный совет фронта получил директиву об упразднении Волховского фронта, которым командовал генерал армии К.А. Мерецков. По этой директиве войска Волховского фронта, проводившие операции на огромном пространстве от озера Ильмень до Ладоги, подчинялись теперь Ленинградскому фронту. При этом пять армий и три отдельных корпуса (8-я, 54-я, Вторая ударная, 59-я и 52-я армии, 4-й и 6-й гвардейские и 13-й кавалерийский корпуса) образовали, по директиве, Группу войск волховского направления объединенного фронта, а три армии и две небольшие группы (23-я, 42-я и 55-я армии, Невская и Приморская оперативные группы) — Группу войск ленинградского направления. Создавалось и два отдельных командования этими группами: генерал-лейтенант М.С. Хозин, назначенный командующим объединенным Ленинградским фронтом, возглавлял в то же время Волховскую группу и располагался со штабом в Малой Вишере на старом командном пункте К.А. Мерецкова [Генерал армии К.А. Мерецков был отозван в распоряжение Ставки.]. Ленинградскую группу войск со штабом в Смольном возглавил генерал-лейтенант артиллерии Л.А. Говоров, назначенный заместителем М.С. Хозина. В Ленинграде, в Смольном, оставались и члены Военного совета фронта А.А. Жданов, А.А. Кузнецов и начальник штаба Д.Н. Гусев. Некоторых генералов и офицеров штаба М.С. Хозин отозвал из Ленинграда в Малую Вишеру.

Решение Ставки об объединении войск, находившихся в блокированных условиях, с войсками за Ладогой в единый фронт должно было способствовать большой их целеустремленности и взаимодействию для деблокады Ленинграда, но распутица и прекращение как раз в этот период деятельности Ладожской ледовой дороги, связывающей два фронта, внесли очень большую сложность в практику работы командований и штабов, так далеко отстоявших друг от друга. А указания Ставки Военному совету фронта шли и в Малую Вишеру, и в Ленинград — в Смольный; штаб фронта под руководством Д. Н. Гусева и начальники родов войск могли лишь по телеграфу уточнять положение и задачи войск, отделенных растаявшим льдом Ладоги.

Вот в таких условиях почти вслед за организационной директивой об упразднении Волховского фронта пришла вторая директива: принять немедленные меры к выводу Второй ударной армии бывшего Волховского фронта на восточный берег реки Волхова.

Армия эта в ходе неудавшейся зимней наступательной операции на Любань находилась в трудном положении на западном берегу, почти окруженная противником. Весенняя распутица еще больше обострила там обстановку.

Работники штаба фронта в Ленинграде мало знали о деталях операции по выводу войск Второй ударной армии из окружения: все решения по руководству там боевыми действиями принимались в Малой Вишере. Но, вспоминая об этом в общей связи с описанием событий весной 1942 года, следует отметить, что практически так и не получилось объединения тогда ленинградцев и вол-ховчан в единый фронт. В середине июня Ставка приняла решение восстановить Волховский фронт под командованием генерала армии К.А. Мерецкова, а генерал-лейтенант М.С. Хозин был отозван в Москву.
Впоследствии, уже после войны, вспоминая подробности этого периода, оба бывших командующих фронтами писали, что жизнь подтвердила нецелесообразность ликвидации Волховского фронта в апреле 1942 года [К.А. Мерецков. На Волховских рубежах. Военно-исторический журнал, № 1, 1965, стр. 70; М.С. Xозин. Об одной малоисследованной операции. Военно-исторический журнал, № 2, 1966, стр. 40.]. В составе блокированного противником Ленинградского фронта под командованием Л.А. Говорова Ставка оставила старые 23-ю, 42-ю и 55-ю армии, Невскую и Приморскую (Ораниенбаумскую) оперативные группы. Защита города Ленина от разрушения осадной артиллерией немцев и предотвращение повторных попыток вражеского штурма были ближайшими задачами, стоявшими перед войсками.

В это время в южных районах страны развернулись крупнейшие операции 1942 года: Керченская, оборона Севастополя, а затем и великая битва за Сталинград.

А жизнь между тем шла своим чередом. Страшная блокадная зима осталась позади, и многострадальному Ленинграду дышать стало несколько легче. Населению прибавили паек. На Карповке открылась баня с парикмахерской. Где-то прошел одинокий вагончик трамвая. На Марсовом поле и в Летнем саду начали отводить участки под огороды, и во всех райкомах партии появились новые отделы — сельскохозяйственные.

Перед началом навигации на Ладоге я забежал как-то к Михаилу Васильевичу Басову и застал его за составлением плана новой эвакуации заводов. В первую минуту мне стало не по себе.

— Как же так? — спросил я. — С чем же Ленинград остается?

— А что делать? — вопросом на вопрос ответил Михаил Васильевич. — Больше тридцати тысяч станков у нас не работает!.. Да разве только станки! Бездействуют прокатные станы, оборудование мартенов...

Я рассказал о том, что видел недавно на «Большевике». Когда на заводском дворе чуть-чуть расчистили пути и один паровозик дал первый гудок, старики-мартеновцы прослезились, заговорили о скором возрождении всех заводских цехов.

— Может быть, и ты тут у меня прослезишься? — сердито отозвался Басов. — Будто я не знаю, сколько поумирало тех же мартеновцев с «Большевика». А Кировский завод возьми: там ни одного вагранщика не осталось... Вот и приходится составлять сразу два плана: один — эвакуации, а другой — организации самого необходимого нам производства. В каждом районе создаем десятки курсов и школ для обучения подростков... И вообще знай: сколько заводов ни вывози, Ленинград все равно останется промышленным центром, а рабочий класс — рабочим классом...

Свои признаки весны и у нас — в Инженерном упра­влении. Давно ли мы распрощались с боевыми друзья­ми по Невской Дубровке метростроевцами, а теперь вот и эпроновцы уходят. На сей раз это приятные проводы. Ф. И. Крылов ведет людей на прокладку нефтепровода по дну Ладожского озера для снабжения Ленинграда горючим. И там же на Ладоге трудятся сейчас отряды Зубкова: строят пирсы и подъездные пути.

Войска и штабы быстро почувствовали влияние нового командующего на боевую деятельность.

Своих дальних оперативных планов Говоров не раскрывал, как это и положено командующему, но его задания и указания по отдельным вопросам всегда были очень емки, значимы, как бы приоткрывали перспективу, заставляя каждого работать, задумываясь над поставленной задачей.

Однажды я докладывал ему принципиальную схему развития траншейной системы в дивизионных полосах обороны. Внимательно рассмотрев ее, командующий недовольно поерзал локтями, помял свои будто озябшие пальцы:

— Не все у вас продумано. Больше заботитесь о жесткой обороне... Траншейную сеть надо постепенно развивать не только в глубину, но и вперед, в сторону противника.

Когда я прямо спросил командующего о перспективах перехода в наступление, он глянул искоса и проворчал:

— Рано вам об этом знать. У вас пока и для обороны дел хватает... Но то, что я сказал, учтите...

Изучая позиции отдельных пулеметно-артиллерий-ских батальонов, переданных в свое время из укрепленных районов стрелковым дивизиям, Говоров заметил:

— Запущены батальоны. Будем снова превращать их в самостоятельные части и восстанавливать укрепрайоны. Это позволит высвободить и отвести с передовых позиций несколько стрелковых дивизий.

Вывод из первого эшелона в резерв целых соединений был в ту пору для нашего фронта делом новым и смелым. Вопрос этот вынесли на обсуждение Военного совета. И там нового командующего особенно решительно поддержал Т.Ф. Штыков.

— Силы надо накапливать. Они потребуются для прорыва блокады, — убежденно говорил он.

Вскоре у нас появились специальные соединения типа бригад, состоявшие из отдельных пулеметно-артиллерийских батальонов. Они получили наименование и нумерацию полевых укрепленных районов и заняли наиболее прочные бетонные, броневые и дерево-каменные сооружения.

Л.А. Говоров широко развернул борьбу с немецкой осадной артиллерией. По его настоятельным просьбам улучшилось снабжение Ленинграда артиллерийскими снарядами крупных калибров, и прежний огонь «на подавление» сменился массированными ударами «на уничтожение» тех тяжелых батарей противника, которые причиняли наибольший ущерб городу. В борьбу с осадной артиллерией включились и авиаторы.

Смысл контрбатарейной борьбы состоял в том, чтобы навязать вражеской артиллерии дуэль и таким образом отвлечь ее огонь от города. Но при этом следовало позаботиться о безопасности орудийных расчетов. Л. А. Говоров приказал изготовить специальные укрытия.

Эту далеко не простую инженерную задачу отлично решили фортификаторы Управления оборонительного строительства. Его возглавлял генерал-майор А. А. Ходырев, бывший командир саперной бригады, работавшей за Ладогой и переформированной во фронтовое управление строительства. Там мы сосредоточили лучших инженеров-строителей укрепленных районов. Теперь родились проекты совершенно новых типов укрытий для тяжелых дальнобойных орудий и личного состава во время борьбы с осадной артиллерией противника.

И опять нам помог город-фронт неисчерпаемыми ресурсами: балками, рельсами, броневой сталью. И опять работали тысячи ленинградских девушек и женщин.

Враг изворачивался, пытался менять огневые позиции. Но это мало ему помогало. Наши воздушная и звукометрическая разведки вовремя сообщали на пункты управления новые координаты целей. В результате уже к июлю интенсивность обстрела противником жилых кварталов города снизилась втрое по сравнению с весной.

Лишь только ленинградцы стали оправляться от последствий зимнего голода, как Военный совет фронта вновь провел мобилизацию населения на земляные работы в помощь войскам. Весь городской оборонительный обвод мы рассматривали как гигантский укрепленный район, схожий по своей структуре со старыми русскими крепостями. Каким бы анахронизмом это ни звучало в эпоху массированного применения авиации и танков, но Ленинград, по существу, стал крепостью. На юге й юго-западе роль прочных фортов выполняли ораниенбаумский обвод, Кронштадт и Пулковские высоты, на севере — железобетонный пояс Карельского укрепленного района, на востоке — невская укрепленная позиция. Сам же Ленинград был сердцем этой крепости, главным бастионом — политическим и стратегическим, городом-арсеналом во всех отношениях.

Несмотря на то что непосредственная угроза захвата Ленинграда противником отпала, мы продолжали совершенствовать внутреннюю оборону города. Говоров одобрил секторный принцип ее организации. Каждый сектор имел постоянный военный гарнизон из армейских, флотских, пограничных частей и рабочих боевых групп. Последние формировались по территориальному принципу на предприятиях и объединялись в батальоны. В подразделениях местной противовоздушной обороны тоже была введена армейская батальонная структура.

В войсках первой линии совершенствование обороны велось с учетом уже накопленного опыта борьбы с вражескими танками, авиацией и полевой артиллерией. Создавались специальные противотанковые районы и опорные пункты, где огневые средства сочетались с сильными инженерными заграждениями. Для повышения прочности броневых сооружений мы стали «одевать» их срубами, а промежутки между бревнами и броней заполнять камнем.

День за днем, неделя за неделей наращивалась устойчивость и живучесть обороны.

Вначале не все с должным рвением относились к этому. Вместо того чтобы тщательно укреплять свои позиции, улучшать каждый метр вырытых траншей, кое­кто хотел бы сразу идти в наступление. Но настойчивость Л.А. Говорова и здесь принесла нужные плоды. Командиры вошли в азарт, между ними развернулось истинное соревнование за лучшее оборудование своей полосы, своего участка. Весь передний край исполосовали глубокие траншеи и ходы сообщений. Им присваивали названия, как улицам и переулкам. Чтобы не путаться в возникшем лабиринте, расставляли указатели. Теперь уже не только от командного пункта полка, но даже и от КП дивизии можно было дойти не нагибаясь до любой точки переднего края. И это, конечно, заметно снизило потери от огня противника.

Как-то в 21-й стрелковой дивизии [21-я дивизия НКВД была переименована в 109-ю стрелковую в августе 1942 года.] мне довелось быть свидетелем любопытного разговора. Только что закончился очередной артиллерийский налет противника, и полковник Папченко «висел на телефоне», выясняя последствия. Из одного полка доложили, что у них особенно досталось роте старшего лейтенанта Орехова. В ее расположении разорвалось свыше двухсот снарядов.

— А потери есть? — допытывался полковник. — Что? Один убит и двое ранены? Так, может, там укрытия слабы или опять люди зря наверху болтались? Имейте в виду, я из вашего Орехова семечек наделаю! На что это похоже: за пятнадцать минут ерундового обстрела трех человек теряем! — Папченко распалялся все больше, лицо его стало пунцовым. — Скажи-ка мне, пожалуйста,— допрашивал он командира полка, — сколько метров траншей сегодня вырыли?.. Отчетами меня не корми. К чертовой матери твои бумажки, я не счетовод. Сейчас сам приду к Орехову. И ты туда иди, там отчитаешься...

Л.А. Говоров решил побывать в Приморской группе войск — на ораниенбаумском плацдарме. Лететь туда пришлось ночью на У-2. В одном самолете находились командующий и заместитель начальника штаба фронта генерал-майор А.В. Гвоздков, в другом — мы с Г.Ф. Одинцовым, недавно произведенным в генералы. Близкие разрывы вражеских зенитных снарядов пощекотали нам нервы, но все обошлось благополучно.

Знакомство с состоянием дел в группе было не из приятных. Почти полгода никто из руководящих работников фронтового управления не мог выбраться на этот участок, отрезанный от главных сил фронта. После осенних боев и перегруппировок на ораниенбаумском плацдарме остались четыре сильно поредевшие дивизии, совсем немного артиллерии и танков. Хорошо еще, что помогали береговые форты Балтийского флота, объединенные в так называемый Ижорский укрепленный район КБФ.

Командующий группой генерал-майор А. Н. Астанин и его штаб плохо знали противника, совсем не занимались разведкой. На многих участках боевого соприкосновения с неприятелем не было в течение всей зимы, ширина «нейтральной полосы» достигала местами нескольких километров. Артиллерия располагалась без системы, танки не имели оборудованных позиций для засад.

— Лапу, что ли, здесь сосали зимой? — резко бросил Говоров.

Гвоздков, Одинцов и я глубоко сознавали свою вину за все эти неурядицы. Но вопреки нашим ожиданиям командующий не учинил нам заслуженного разноса. Его острые, прямые вопросы, в которых раскрывались упущения, действовали куда эффективнее. Лишь перед отъездом он позволил себе опять буркнуть что-то о «бездельниках».

2

В середине июля у нас началась энергичная подготовка к наступательным действиям.

Л.А. Говоров стал частым гостем на Пулковских высотах, подолгу находился там на наблюдательном пункте командира 21-й стрелковой дивизии полковника М.Д. Папченко. Однажды, возвращаясь оттуда, заехал в штаб 42-й армии и в разговоре с ее командующим генерал-майором И.Ф. Николаевым прямо спросил:

— Вас устраивает положение войск под Урицком? Иван Федорович давно хотел потеснить там против­ника и потому оживился:

— Для нас этот Урицк как бельмо на глазу. У Папченко руки чешутся, да сил маловато. А по-моему, уж если начинать, то и Старо-Паново надо освобождать. В будущем оно тоже станет хорошим исходным пунктом для наступления.

— Тогда готовьте частную операцию, — распорядился Говоров. — Используйте для атаки часть сил двадцать первой и восемьдесят пятой стрелковых дивизий. Весьма важно выровнять изломанную линию переднего края на правом фланге.

Бои за овладение Старо-Пановом и Урицком начались 20 июля. В первый день наступление развивалось успешно и нашим войскам удалось освободить поселок Старо-Паново. Но и немцы стали перебрасывать к Урицку подкрепления. Генерал Николаев тоже ввел в бой свои резервы.

Через несколько дней активизировался колпинский участок в полосе 55-й армии. Части 56-й и 268-й стрелковых дивизий штурмовали здесь опорный пункт Ям-Ижора.
Таким образом, в первых числах августа уже четыре стрелковые дивизии вели наступательные бои.

Правда, территориальный успех этих частных операций был незначительным. Войска 42-й армии закрепились в восточной части поселка Старо-Паново на берегу речки Дудергофки да захватили первые траншеи противника у станции Лигово и на восточной окраине Урицка. Войска 55-й армии овладели поселками Путролово и Ям-Ижора.

Как раз в эти дни Ставка предупредила Говорова о начавшейся переброске под Ленинград из Крыма крупных сил армии генерал-фельдмаршала Манштейна. Действительно, скоро наши разведчики и партизаны заметили перегруппировку войск противника и обнару
жили совершенно новые части. В районе Тосны и Вырицы появились 5-я горнострелковая, 61-я пехотная и 250-я испанская «голубая» дивизии. Из Красногвардей-ска донесли о сосредоточении там до сих пор неизвестных 12-й танковой дивизии и 185-го штурмового дивизиона. Под Ленинградом появились осадные орудия большой мощности, в том числе и 420-миллиметровая типа «Берта». Стало ясно, что враг создавал новую ударную группировку, нацеленную на город.

Этому благоприятствовала тяжелая обстановка, сложившаяся на юге страны. От сводок Совинформбюро ныло сердце. Пали Крым и Донбасс. Гитлеровцы форсировали Дон, прорвались к Северному Кавказу и Волге.

Но, несмотря на все это, в войсках не было и следа уныния. Бойцы и командиры готовы были помочь товарищам по оружию, активными действиями отвлечь часть вражеских сил на себя. И мы в штабе не оставляли сокровенную мечту о большом ударе с целью прорыва блокады.

И вот 7 августа генерал Гусев сказал:

— Ну, други мои, кажется, и у нас начинаются горячие денечки. Волховский фронт готовит наступление на Синявино. Нам предстоит наносить вспомогательный удар навстречу ему.

Больше он ничего не сказал. Только хитро улыбался:

— Не торопитесь, всему свое время.

— Раз навстречу волховчанам, значит, опять по старому пути, с форсированием Невы? — высказал предположение генерал Баранов, новый командующий бронетанковыми войсками.

— Может, ты знаешь другую дорогу? — улыбнулся Гусев. — Я, брат, премию бы выдал тому, кто укажет ее. За Старо-Паново больше недели дрались, а дальше Дудергофки не ушли. Делай сам вывод...

Два дня спустя нас вызвал Л.А. Говоров. И тут всем стало ясно, что командующий как раз и не хочет наступать по старому пути, через Неву.

— Удар осуществим вдоль левого берега Невы от Колпина в направлении Усть-Тосно и далее на Мгу,— заявил он.

Замысел Леонида Александровича прост.

— Имейте в виду, — предупреждал он, — многое будет зависеть от того, сумеем ли мы сразу захватить шоссейный мост через реку Тосну. С этой целью высадим десант на катерах. Внезапность должна стать нашим союзником.

Сообщив затем сроки готовности операции, назвав силы, которые должны в ней участвовать, командующий предложил немедленно приступить к разработке плана и отпустил нас.

Мы, не сговариваясь, сразу все направились к Гусеву. Выяснилось, что по пехоте на участке предполагаемого прорыва может быть создан лишь полуторный перевес.

— И танков у генерала Баранова маловато. Выходит, на вас вся надежда, — обратился начальник штаба к командующим Военно-воздушных сил и артиллерией.

Генерал С.Д. Рыбальченко заявил, что он может выделить для поддержки пехоты не больше ста самолетов.

Не жирно! — резюмировал Гусев. — Ну а у тебя как, Георгий Федотович?

Создадим тройное превосходство в орудиях и тяжелых минометах, — уверенно ответил Одинцов.

Когда расходились, Гусев предупредил меня:

Ты, брат, все-таки готовь переправочные средства у Невской Дубровки. Хотя бы на одну дивизию.

Я вас не понимаю, Дмитрий Николаевич. Какой в этом оперативный смысл?

Командующий приказал держать там наготове семидесятую дивизию. Мы ее перебросим через Неву для удара во фланг противнику, когда основные силы пятьдесят пятой армии начнут развивать успех.

Наступило 19 августа. За десять без малого суток мы успели во всех деталях продумать и неплохо организовать инженерное обеспечение предстоящей операции. 367-й и 53-й армейские инженерные батальоны назначены на усиление стрелковых дивизий, форсирующих реку Тосну. Один саперный взвод пойдет в составе десанта на катерах, чтобы разминировать мосты. Старейшие и наиболее испытанные в прошлых боях 41-й понтонный и 106-й инженерный батальоны вступят в дело в составе главных сил 55-й армии при развитии успеха.

106-м батальоном теперь командует майор И.И. Соломахин. Из сугубо гражданского инженера-строителя, любителя поспорить даже там, где не положено, выработался смелый, энергичный, дисциплинированный командир. Только неделю назад батальон освободился от строительства фронтового командного пункта, и уже после этого Соломахин успел перебросить через Ладожское озеро новый легкий понтонный парк, подготовить автотранспорт.

Так же слаженно действуют и другие наши части. За год войны инженерные войска обогатились огромным опытом. Лучше стало у нас и с материальной частью.

В приподнятом настроении явился я на фронтовой артиллерийский наблюдательный пункт. Он находится прямо в траншее на правом берегу Невы, как раз против участка, который будет атаковать десант. На НП хозяйничает Г.Ф. Одинцов. Здесь же находятся С.И. Лисовский и несколько человек из штаба 55-й армии.

Над Невой — гул артиллерийской канонады. Это орудия прямой наводкой наносят удары по огневым точкам на левом берегу реки. Катера с десантом идут вверх по Неве из Кормчино и скоро должны поровняться с нами.

Химики ставят дымовую завесу. Она заволакивает весь фарватер Невы и оба берега. Огонь орудий прямой наводки стихает. На воде уже слышен шум катерных моторов.


На бреющем полете прошла группа краснозвездных штурмовиков. Высоко в небе кружит четверка истребителей.

Прислушиваясь ко всем этим звукам, я думаю о своем. Найдут ли катера в дыму намеченные места высадки? Подавлена ли противодесантная оборона немцев? Сольются ли удары передовых частей 43-й и 268-й стрелковых дивизий на левом берегу Тосны с атакой десанта?

Во время ночной разведки саперы капитана Ерастова наткнулись на маленькую землянку в овраге. От нее к мосту на шоссе тянулись две нитки электрического провода. Мы решили, что это подрывная станция. Сейчас по ней бьет наша батарея.

На том берегу послышался треск автоматов, несколько взрывов гранат. Дым становится реже. Нам уже виден начавшийся там бой. Кажется, оккупанты ждали атаки с суши, а не с Невы. Позиции 43-й стрелковой дивизии — в огне и дыму. Девятки «юнкерсов» успели трижды бомбить занятый ею клочок земли. Зато высадившийся с катеров десант почти не встретил сопротивления. Катера разворачиваются и уходят в следующий рейс.

Взволнованные удачей, мы с Лисовским собираемся дать Соломахину команду вести буксиром вдоль Невы легкие понтоны. Может быть, уже сегодня ночью главным силам 55-й армии удастся прорваться через реку Тосну? А там, глядишь, недалеко и Мга!

Но тут Одинцова вызывает к телефону командующий фронтом. Георгий Федотович начал было докладывать об успехе десанта, но вдруг осекся. Голос его изменился.

— Слушаюсь, товарищ командующий! Сейчас же еду туда, — говорит генерал и кладет трубку.

Оказывается, пехота, попав под удар авиации и ар­тиллерии противника, залегла. Вместе с Одинцовым в штаб 55-й армии отправляюсь и я.

К моменту нашего приезда туда обстановка несколько изменилась. 43-я и 268-я стрелковые дивизии, хотя и с большими потерями, все же разгромили фланговый узел обороны противника в поселке Усть-Тосно. 942-й полк 268-й стрелковой дивизии форсировал реку Тосну и закрепился на крохотном плацдарме.

Шоссейный мост тоже удалось захватить. Но он оказался пристрелянным. Два первых танка, выскочившие на него, сразу были подбиты и загородили путь другим. Вытащить их не удавалось, настолько сильным был артиллерийский и пулеметный огонь.

Как и месяц назад в старо-пановской операции, бои под Усть-Тосно приняли затяжной характер. Сказывалось прибытие к противнику свежих наземных частей, а главное, его преимущество в авиации.

Тогда я еще не совсем ясно понимал, что на невском участке завязываются события, выходящие за рамки частной операции. 11-я немецкая армия Манштейна в те августовские дни заканчивала сосредоточение для наступления под Ленинградом. И наши активные действия имели своей главной целью сорвать этот замысел, заставить войска противника, готовившиеся к наступлению, втянуться в оборонительные бои.

5 сентября произошло неожиданное осложнение. Меня срочно вызвал командующий фронтом и приказал ознакомиться у начальника штаба с новым планом операции.

— Будем форсировать Неву тремя стрелковыми дивизиями и одной бригадой, — объявил он. — Срок подготовки — трое суток.

— Судя по тону, каким было сказано о трех сутках, я понял, что «сюрприз» этот преподнесен сверху.

Причины возврата к лобовому удару через Неву в районе Невской Дубровки выяснились уже в ходе спешной перегруппировки войск. Дело в том, что 8-я армия Волховского фронта, начав наступление на Синявино, довольно далеко продвинулась вперед и стала угрожать тылам вражеской ударной группировки. Манштейн оказался вынужденным бросить против 8-й армии часть дивизий, прибывших из Крыма для штурма Ленинграда. Удар по синявинской группировке врага из-за Невы должен был обеспечить развитие успеха Волховского фронта.

Спешка, с которой все это'проводилось, объяснялась, видимо, и тем, что к тому времени вступила в критическую фазу грандиозная битва на Волге. Активизируя боевые действия на Северо-Западном направлении, наше Верховное командование стремилось тем самым воспрепятствовать подтягиванию к Волге подкреплений с других фронтов.

Но как бы то ни было, трех суток, данных нам на подготовку к удару в районе Невской Дубровки, было явно недостаточно. На долю командиров дивизий, которым предстояло осуществить его, приходились считанные часы. Остальное время поглощалось органами управления фронта и армии.

Несколько раз менялись варианты оперативного построения войск. Лишь 7 сентября Л.А. Говоров принял окончательное решение: в первом эшелоне Неву форсируют 46-я и 86-я стрелковые дивизии, во втором эшелоне следует 11-я стрелковая бригада, в третьем — 70-я стрелковая дивизия.

Станислав Игнатьевич Лисовский, расчерчивая про­ект плановой таблицы форсирования, задал каверзный вопрос:

— Какой процент потерь переправочных средств брать в расчет на первый рейс?

— Бери сто, не ошибешься, — мрачно посоветовал Пилипец.

Если гребцами будут саперы, то можно, пожалуй, рассчитывать на возврат половины лодок, — раздумывал вслух Лисовский. — Но хватит ли у нас гребцов-саперов, вот е чем вопрос?

Подсчитали все свои возможности и едва-едва наскребли переправочных средств для войск первого эшелона.

— А если потери превысят наши расчеты, что тогда? — волновался Пилипец.

— Оттянуть надо операцию, — выразил общее настроение Лисовский.— Тогда можно было бы заготовить побольше переправочных средств, подучить людей. Не следует забывать, что в частях у нас много казахов, которые плавать совсем не умеют и, поди, боятся воды.

Вняв этим разумным доводам, я решил идти к командующему и попросить у него отсрочки на три-четыре дня.

— Это исключено, — отрезал Говоров. — Операция Волховского фронта развивается полным ходом. — Потом недовольно заметил: — Что же, по-вашему, артиллеристы бездельничать будут? Так сразу и дадут противнику уничтожить все лодки и понтоны? Стало ясно, что дальнейшие разговоры на эту тему бесполезны. Надо было сделать максимум того, на что мы способны.

В штабы Невской группы и дивизий, готовившихся к наступлению, выехали для оказания помощи десятки работников фронтового аппарата. Поспешил туда и я.

Передо мной опять знакомые места, где год назад защитники Ленинграда столкнули на воду первые лодки и понтоны. Сто восемьдесят суток — осень, зиму и часть весны вплоть до ледохода — не прерывалось здесь движение через Неву, не затихали кровопролитные бои на плацдарме. А теперь с реки доносилась лишь вялая перестрелка. И противник, и наши зарылись глубоко в землю. Только в стереотрубу или в бинокль можно изредка заметить на той стороне мелькнувшую фигуру солдата, вспышку выстрела, темную пасть амбразуры. Лисовский подошел к большой воронке:

— Помните, что здесь было?

— Кажется, наш штаб, — неуверенно отвечаю я. Лисовский советует командиру батальона майору И.А. Гультяеву снова зарыть на этом месте бревенчатый сруб для командного пункта.

Г.Ф. Одинцов еще не знаком с Невской Дубровкой, но его наметанный глаз быстро все замечает. Прильнув к стереотрубе, пристально разглядывает Георгий Федотович железобетонную громаду главного корпуса 8-й ГЭС. Высокие насыпи эстакад делают это сооружение похожим на старинную крепость, укрывшуюся за земляными валами. На чердаках там, несомненно, разместились наблюдательные пункты противника, а в первом этаже оборудованы, наверное, огневые позиции для орудий и минометов. Стены электростанции избиты снарядами настолько, что куски бетона свисают на прутьях арматуры, словно клочья изорванной одежды.

— Осиное гнездо... Измаил какой-то. Расхлопать бы все это тяжелыми авиабомбами, — говорит Одинцов.

Нам уже известно, что Л.А. Говоров принял решение форсировать Неву в светлое время, перед вечером. Начинать операцию с рассветом было опасно из-за господства противника в воздухе. А вечером у вражеской авиации не будет времени развернуться.

Минуло 8 сентября. Настала последняя ночь перед наступлением. На берегу еще продолжается большое движение. Противник нервничает: беспорядочно ведет артиллерийский и минометный огонь по площадям, чаще обычного освещает реку ракетами. Чувствуется, что скрыть подготовку к форсированию Невы нам не удалось.

Уже два часа, а мы все еще ведем пересчеты количества лодок и понтонов. На командный пункт продолжают поступать противоречивые сведения о готовности войск. Возникают недоразумения. Инженерный отдел Невской группы считает, что в 86-ю стрелковую дивизию доставлено все, что положено для трех передовых батальонов. Но когда Говоров требует от командира дивизии полковника Федорова личного подтверждения, тот начинает путаться и затем докладывает, что часть лодок у него уже выведена из строя. Федоров распорядился переключить под пехотный десант понтоны, предназначенные для артиллерии и танков. Приходится спешно изменять план паромных переправ.

Командир 46-й стрелковой дивизии генерал Е.В. Козик уверенно сообщил о полной готовности переправочных средств. А через десять минут оттуда приходит член Военного совета фронта Т.Ф. Штыков, и мы узнаем иное:

— Лодки и понтоны Козика еще около развалин школы. Если не принять мер, их до рассвета не успеют к берегу поднести. Надо, товарищ Бычевский, помочь Козику.

Терентий Фомич Штыков умеет вникнуть в дело. Его на кривой не объедешь. Экспансивный бригадный комиссар Шиншашвили, член Военного совета Невской оперативной группы, с увлечением докладывает, что во всех частях идет массовый поток заявлений с просьбой принять в партию, везде проведены митинги, все бойцы настроены по-боевому. Штыков, не перебивая, дожидается конца этого доклада, а затем говорит:

Это верно, товарищ Шиншашвили. И я присутствовал на митинге в одиннадцатой бригаде. Там Артыбаев, казах, хорошо сказал о борьбе всех национальностей за город Ленина. А потом стал я беседовать с ним один на один, он и признался мне откровенно: «Огня не боимся. Пулемета, орудия не боимся. Драться будем. А вот воды боимся. Грести веслами не умеем. Как быть, если лодка тонуть станет?»

Я комиссару бригады Антонову дал указание выдать казахам побольше спасательных кругов, Терентий Фомич, — оправдывался Шиншашвили.

И это верно. Бойцы-казахи просят посадить с ними в лодки русских солдат... А потом вы знаете, что когда лодки несли к берегу, то уключины растеряли? А ведь казах даже понятия не имеет, что такое уключина. Пожалуйста, с работниками политотдела займитесь этим, пока не поздно...

Подкрадывается рассвет. Скоро на берегу все должно замереть. А там еще пересчитывают весла, уключины, спасательные круги.

У телефонистов свои заботы: «Болото» не отвечает

«Топору», «Топор» — «Сапогу». А все оттого, что провода не успели запрятать поглубже в стенки траншей. Протащили там лодки и порвали все. В последние минуты устраняются эти огрехи.

Выхожу и я на берег. Считанные часы перед боем. Шагаю по траншеям. Присматриваюсь, где, что и как делается по моей инженер­ной части. Прислушиваюсь к голосам.

Вот комиссар полка передает бойцам небольшой красный флажок — символ нашего революционного знамени. Бойцы хотят взять его с собой в лодку, а затем водрузить на главном корпусе 8-й ГЭС.

В другом месте слышу разговор о письмах родным:

— Политрук сказал, что нельзя указывать место, где воюешь. А может, это последнее мое письмо!

Бойцу советуют:

Напиши, что город — известный всему миру, и про реку.

А если подумают о Волге? Там тоже сейчас бои — будь здоров!

Ну, брат, Ленинград с другим городом не перепутают.

— Скажи, что воюешь там, где Ленин был...

В понтонном батальоне Гультяева встречаю санитарного инструктора Люсю. Маленькую, с рябинками на лице, с темно-карими глазами. Она обходит командиров, раздает индивидуальные пакеты. Люся хорошо помнит Невскую Дубровку 1941 года. Когда перепадет свободный час и можно будет присесть отдохнуть где-нибудь в уголке тесной землянки, она, вероятно, с болью в сердце вспомнит солдат, которых сейчас уже нет в живых. А о себе, о том, что ей самой завтра придется ползать среди разрывов, перевязывать раненых, таскать на себе тяжелые изувеченные тела, Люся если и задумывается, то только на минутку...

В первые часы форсирования мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским были на разных наблюдательных пунктах: Лисовский — в полосе 86-й стрелковой дивизии на Бумажном комбинате, я — около устья ручья Дубровки, где сосредоточились передовые батальоны 46-й стрелковой дивизии. Установили телефонную связь с комендантами переправ и между собой.

В 16.00 началась артиллерийская подготовка. Один­цов предполагал, что триста орудий и минометов за два часа смогут подавить огневую систему противника хотя бы на время первого рейса. Но он просчитался.

Как только саперы стали подносить понтоны к реке, гитлеровцы произвели массированный огневой налет по самой кромке нашего берега. Заговорила артиллерийская группа противника из района Мустолово, давно пристрелявшая эти места. А мы не можем даже поставить дымовую завесу — на наше несчастье, ветер от противника.

Звонит Лисовский:

— Гультяев вынес понтоны на воду, а пехота на посадку еще не вышла. Ее задерживает огонь противника.

То же самое я вижу и в 46-й стрелковой дивизии. Саперы капитана С.С. Мороза волоком тянут к воде больше пятидесяти деревянных лодок. Тут и там среди них взметается земля от минометных разрывов. Уже заговорили немецкие пулеметы.

Звоню на командный пункт дивизии:

— Давайте людей на посадку! Ответ не очень вразумительный:

— В частях большие потери командного состава. Принимаются меры, чтобы ускорить посадку.

Через десять минут комендант переправы капитан Мороз с тревогой докладывает:

— Вышло из строя много гребцов. Пробито осколками двенадцать лодок. Переправу начал под сильным обстрелом.

У телефона снова Лисовский:

— Дело плохо, Борис Владимирович! У Гультяева уже половина понтонов с пробоинами. На тот берег ушло всего две роты из намеченных семи.

Какие известия из сто шестого батальона?

— У Соломахина, к сожалению, еще хуже, — слышу глухой голос Лисовского. — Понтоны на воде, но пехота подойти к ним не может...

Начинает темнеть. Но и сумерки не приносят облегчения. В воздух взлетают осветительные ракеты, а вслед за тем опять слышатся злые голоса пулеметов. Они бьют длинными очередями по плывущим лодкам.

Теперь с наблюдательного пункта почти ничего не видно, и я тороплюсь на КП Невской оперативной группы. Он в полутора километрах от берега.

Артиллерийско-минометный огонь противника накрывает 86-ю и 46-ю стрелковую дивизии на всю глубину. В пути то и дело попадаются дымящиеся воронки, подбитая и накренившаяся машина с лодками, раненые солдаты, бредущие в медсанбат.

На КП меня ждут совсем неутешительные сведения. В двух дивизиях с первым рейсом на левый берег ушел, по существу, один батальон вместо пяти по плану. Но хуже всего, что лодки и понтоны, участвовавшие в первом рейсе, обратно не вернулись.

Приехал Говоров. Угрюмо слушает доклад подавленного неудачей командующего Невской группой войск комбрига И.Ф. Никитина: «С переправившимися подразделениями связи нет. Новые батальоны отправлять не на чем».

У Одинцова тоже похвалиться особенно нечем. Докладывает, что огневая система неприятеля до конца раскрыта не была и потому не подавлена.

— Слышу без вас, — прерывает Говоров. Затем поворачивается ко мне: — Какие меры приняты для восстановления потерь переправочных средств?

Докладываю, что из города за ночь будет доставлено триста десятиместных лодок — почти столько же, сколько было к началу операции.

Выслушав всех, командующий фронтом приказывает комбригу Никитину привести в порядок войска, подготовить к утру новый огневой удар и продолжать форсирование.
На другой день в командование Невской группой войск вступает генерал-лейтенант Д.Н. Гусев. Членом Военного совета группы назначается полковой комиссар А.Е. Хмель, бывший комиссар 189-й стрелковой дивизии. Комбриг И.Ф. Никитин идет командовать 11-й стрелковой бригадой.

Однако повторного форсирования Невы не состоялось: командующий отменил свой приказ.

13 сентября он направил в Ставку новый план операции и просьбу предоставить время для более тщательной подготовки. Нам разрешили затратить на это всего пять суток.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ПРОРЫВ

1

Урок был достаточно жестоким. Собрав нас, Говоров сказал:

— Прошлое не должно повториться.

В этих словах прозвучало и признание своей ответственности за неудачу, и категорическое требование лучше организовать подготовку.

В плане повторного форсирования Невы, посланном в Москву 13 сентября, указывалось, что результатом операции должно быть соединение с Волховским фронтом. Однако все мы понимали, что четырех дивизий для этого недостаточно. Враг мог выставить против них не меньше пяти.

Подготовка операции велась более тщательно и заняла почти две недели. В полосу намеченного прорыва было стянуто уже не триста, как в прошлый раз, а более шестисот артиллерийских систем и тяжелых минометов. Из этого числа сто шестьдесят орудий предназначались для стрельбы прямой наводкой. Говоров приказал Одинцову вести огонь на разрушение и уничтожение вражеских огневых точек на противоположном берегу в течение всего подготовительного периода. Не только артиллерийской, но и общевойсковой и авиационной разведке вменялось в обязанность вскрыть всю огневую систему противника.

По-иному строился расчет переправочных средств. Если раньше мы надеялись на возврат с плацдарма хотя бы части лодок и понтонов, то теперь решили сразу заготовить переправочных средств столько, сколько потребовалось бы четырем дивизиям в случае одновременной их переброски.

Изготовлением лодок, черпаков, пробок для забивки пробоин, комплектов спасательных средств занялись все предприятия города, имевшие хоть какое-нибудь отношение к деревообработке. В конструкцию лодок вносились улучшения, облегчающие их переноску и стрельбу из пулеметов при переправе. На фабрики и заводы, готовившие для нас переправочные средства, мы направили в помощь рабочим больше тысячи красноармейцев.

Командующий Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц порекомендовал назначить старшими на лодках и комендантами переправ моряков. Кроме того, он готов был выделить в помощь командирам каждой из дивизий, форсирующих Неву, по одному морскому начальнику с большим опытом десантирования войск. Военный совет фронта согласился с этим. У меня сохранились данные только по 86-й стрелковой дивизии. Помогать ей в форсировании реки флот прислал двадцать своих командиров и почти целиком всю школу боцманов. Капитан 1-го ранга И.Г. Святов стал заместителем командира дивизии.

В Озерках, под Колпином, на озере Коркинское шла упорная тренировка войск. Отрабатывались по элементам подноска лодок, посадка в них, гребля, высадка. На тренировках можно было наблюдать, как бойцы-казахи, совсем еще недавно боявшиеся воды больше, чем разрыва снаряда, стали смело бросаться из лодок с поднятыми над головой винтовками.

Однако не все шло гладко. Случались иногда совсем непредвиденные осложнения. Дмитрий Николаевич Гусев решил с первым рейсом пехоты пустить плавающие танки Т-38. Несколько дней танкисты тренировались на озере и на Неве у колонии Овцино. Но вдруг к Гусеву является командующий бронетанковыми войсками генерал В. И. Баранов и объявляет:

— Как хотите, Дмитрий Николаевич, а я больше десяти танков в первый рейс не дам.

— Почему?

— Не для Невы эти машины, плывут плохо. Да и на земле слабы. Их даже бронебойная пуля прошьет. Когда пехота захватит плацдарм, тогда пошлем.

— А у пехоты, Виктор Ильич, броня, по-твоему, крепче? — злится Гусев.

Танки-амфибии Баранов все же выделил.

— Л.А. Говоров и член Военного совета Т.Ф. Штыков ежедневно проверяли на месте, как идут тренировка и оснащение войск. Накануне наступления командующий фронтом тщательнейшим образом просмотрел карту, на которую были нанесены все разведанные огневые средства неприятеля. Генерал Г.Ф. Одинцов заверил его, что на этот раз каждая цель зафиксирована с разных наблюдательных пунктов, а также с воздуха и «закреплена» за батареями или орудиями прямой наводки.

Наступило 26 сентября. По плану начало артиллерийской подготовки назначено на два часа ночи. Она должна быть короче, чем в первый раз, но более интенсивной.

— За ночь необходимо перебросить на левый берег первый эшелон и захватить плацдарм, а с утра начнем расширять его, — предупредил Л.А. Говоров.

В нетерпении все посматривают на часы. И вот наконец артиллерия сотрясает разом и воздух и землю. Над головами у нас с клекотом проносятся тяжелые снаряды. Вступают в бой орудия прямой наводки. Нацеленные еще днем, они уверенно бьют по амбразурам пулеметных сооружений противника.

Ровно шестьдесят минут над Невой стоит нескончаемый грохот. Работает только наша артиллерия. Фашисты молчат. В воздух не поднимается ни одной ракеты.

В три часа ночи над НП фронта прошла группа ночных бомбардировщиков. Их цель — тяжелые батареи противника в районе Мустолово — Анненское. Могучий залп дают семь дивизионов тяжелых реактивных минометов. Впервые защитники Ленинграда увидели их огневую феерию.

Под прикрытием артиллерии подразделения первого рейса уже давно спустили на воду переправочные средства, без помех погрузились на них и теперь, наверное, уже подходят к вражескому берегу. Вот-вот там завяжется ближний бой.

Ночная атака невидима с фронтового НП. Лишь по донесениям можно угадать ее пульс, приливы и отливы. Тем острее командиры реагируют на каждое сообщение с переднего края. А они, эти сообщения, нередко заставляют наспех перекраивать с такой тщательностью разработанные планы и графики. У меня, например, началось именно с этого.

Из 86-й стрелковой дивизии позвонил комендант переправы майор И.А. Гультяев:

— Товарищ генерал, у нас произошла путаница. Вместо батальона двести восемьдесят четвертого полка на посадку пришел батальон сто шестьдесят девятого. Переправа началась с этими изменениями. Идет она дружно, почти без потерь, только...

— Что «только»?

— Начали с опозданием. Пока шла артподготовка, многие пехотинцы заснули в кустах и траншеях.

— Как заснули? — возмущаюсь я.

— А вот так — присели да и задремали. Люди-то ведь намотались за день.

Спрашиваю, далеко ли от Гультяева командир полка, и снова неожиданность. Вместо того чтобы переправляться со вторым рейсом, он отправился с первым. Да и штаб весь с собой прихватил, оставив на этом берегу два батальона, по существу, без управления.

— Сами теперь ими управляем,— докладывает Гультяев.

А в 70-й стрелковой дивизии, где комендантом переправы И.И. Соломахин, другие неприятности. К телефону подходит комиссар дивизии Г.В. Журба. Мы знаем друг друга с первых дней войны. Опытный политработник, участник гражданской войны, в прошлом лихой разведчик, Георгий Владимирович всегда на самом ответственном месте. И сейчас он на берегу, в траншее, где, к счастью, есть телефон.

— Шестьдесят восьмой полк хорошо пошел, — сообщает он. — Высаживался под самый залп реактивных минометов. А вот со связью незадача. Три лодки, на которых радисты и телефонист были, попали под пулеметный огонь и затонули.

Полковой комиссар А. Е. Хмель только что побывал в штабе 86-й стрелковой дивизии. Он сообщает, что и там радиосвязь с переправившимися подразделениями потеряна.

Но труднее всех приходится 11-й стрелковой бригаде. Самый мощный вражеский узел сопротивления — 8-ю ГЭС — во время артподготовки подавить не удалось. Один батальон бригады высадился на том берегу, но во время переправы понес большие потери. Второй еще в пути.

А.Е. Хмель, узнав об этом, просит меня: — Передайте генералу Гусеву, что я сейчас еду к нему...

К рассвету выясняются еще некоторые подробности.

Переправа плавающих танков Т-38 прошла неудачно. Четыре машины затонули, не дойдя до берега. Три танка доплыли, но не смогли установить связь с пехотой, застряли в первой траншее и были подбиты гранатами.

Не удалась переправа Отдельного батальона, сформированного из слушателей курсов младших лейтенантов. Батальону этому отводилась роль специального заслона на правом фланге прорыва. Но еще в исходном положении он попал под огонь тяжелой артиллерии противника и потерял почти все свои лодки.

А в общем обстановка такова: две дивизии и бригада захватили по плацдарму, но действуют пока изолированно. У каждой на левом берегу по три батальона.

Ранним утром появилось несколько групп «юнкер-сов». Под прикрытием истребителей они бомбили районы посадки и высадки войск, а особенно ожесточенно огневые позиции артиллерии. Над переправами завязались воздушные бои. Усердно работают зенитчики.

Из-за сильного огневого противодействия немцев дневную переброску войск на левый берег пришлось свернуть до минимума. А там уже развернулась ожесточенная борьба. Высадившиеся войска все свои усилия направляют на соединение трех плацдармов в один.

Тяжело без танков, без подкреплений. Враг остервенело сопротивляется, его орудия и пулеметы простреливают на плацдармах каждый метр пространства. Но люди наши держатся мужественно, со спокойной уверенностью в успехе. Мы убеждаемся в этом ежеминутно.

На командном пункте генерал-лейтенанта Д. Н. Гусева, куда я приехал днем, обсуждается обстановка на плацдарме. Командующий фронтом сообщает, что там уже отмечено появление новых частей противника. В поселке Анненское начались сильные контратаки немецкой пехоты, поддержанной танками.

Смотрю на Говорова, слушаю его и чувствую, что появлением свежих немецких войск он совсем не обеспокоен. Больше того, впечатление такое, будто командующий даже доволен этим.

Генерал Евстигнеев сообщает, что следует ожидать выдвижения еще одной пехотной дивизии противника из района Мги.

— Видимо, так, — спокойно соглашается командующий. — Поэтому ночью дополнительно надо переправить на плацдарм не менее четырех полков. Подразделения одиннадцатой бригады будем перебрасывать в полосе семидесятой дивизии, где наметился наибольший успех. Там же организовать переправу танков на паромах...

Вместе с Лисовским и командиром 21-го понтонного батальона капитаном Назаровым я немедленно занялся поисками мест, наиболее подходящих для танковых пе­реправ. Назаров хорошо знал берег Невы, и это облегчило нашу задачу.

Понтоны решили подносить к реке на руках, а машины разгружать за полкилометра от берега. Так вернее: противник не обнаружит переправы.

Лисовский с Назаровым направляются к понтонерам, а я — на наблюдательный пункт командира 70-й стрелковой дивизии. Там застаю члена Военного совета фронта Т.Ф. Штыкова. Командир дивизии А.А. Краснов и комиссар Г.В. Журба ведут спор, кому первому отправляться на плацдарм.

Штыков некоторое время слушает их молча. Глаза чуть сузились в мягкой улыбке. Потом сразу кладет конец препирательствам:

— И чего горячитесь? К рассвету оба будете на плацдарме. Сейчас, мне кажется, пускай Журба переправляется, а ты, — обращается Терентий Фомич к Краснову, — с последним полком пойдешь.

Веселый, немного шумливый, полковник Краснов сравнительно молод. В советско-финляндскую войну он был командиром батальона. Отличился в тяжелых боях. Заслужил звание Героя Советского Союза. Теперь командует дивизией, и неплохо.

Краснов достает флягу и вопросительно смотрит на Штыкова:

— Разрешите по рюмке коньяку, товарищ генерал? Как посошок Журбе на дорогу?

— По рюмке можно, — соглашается Терентий Фомич.

Пьем из двух кружек по очереди и по русскому обычаю перед расставанием с комиссаром присаживаемся на минуту. Затем выходим на берег к шлюпке. В ней виднеются фигуры ожидающих гребцов и двух автоматчиков.

Уже совсем темно. Бой на плацдарме удалился от берега, и немецкие ракеты уже не освещают реку. Только с левого фланга над водой временами проскакивают красноватые точки трассирующих пуль.

Журба садится в лодку.

— Ремень надо бы под ватник надеть, товарищ комиссар,— подсказывает сержант-сапер, командир шлюпки.— Мало ли что... А еще лучше вовсе скинуть, пока плыть будем. Наденьте матросский жилет, спасательный.

— Верно, друг, спасибо, что напомнил, — соглашается Журба, расстегивая ремень и снимая стеганку.

Командир и комиссар дивизии обнимаются. Краснов советует:

— Не лезь, Георгий, куда не надо...

Больше мне не пришлось увидеть Георгия Владимировича Журбу, боевого комиссара 70-й ордена Ленина стрелковой дивизии. С плацдарма его доставили смертельно раненным.

К исходу третьих суток наши дивизии переправили на плацдарм свои последние полки. Но и враг наращивал силы. Особенно активизировалась его авиация. Интервалы между налетами шестерок и девяток бомбардировщиков сократились до тридцати минут. А немецкая пехота и танки в течение дня восемь раз ходили в контратаки, не считаясь с огромными потерями.

Вечером командир 86-й стрелковой дивизии сообщил, что в районах Анненское и Арбузово неприятель контратакует девятый раз. Действуют не менее двух полков пехоты с танками.

А ночью обстановка осложнилась и на правом фланге. Бой шел напротив Бумажного комбината. Немецкие ракеты теперь поднимались у самой воды.

Прибывающие с плацдарма лодки переполнены ранеными. Они рассказывают, что немцы вклинились между 169-м и 284-м полками и вышли к реке.

Звоню в штаб Невской группы. Оказывается, генерал Гусев знает уже обо всем. Он считает, что противник вышел к реке на всем участке от Анненского до Арбузова. Но на северной окраине Арбузова стойко обороняется наш 169-й стрелковый полк. Ему удалось соединиться с правым флангом 70-й стрелковой дивизии.

Ночью всех нас собирает Л.А. Говоров. Дмитрий Николаевич Гусев докладывает, что плацдарм 86-й стрелковой дивизии фактически потерян, но в полосе 70-й дивизии все контратаки успешно отражены. У противника появились новые танковые и пехотные соединения.

Гусев имеет в резерве на правом берегу два батальона 11-й стрелковой бригады. Он собирается переправить их на плацдарм для усиления 86-й стрелковой дивизии. Говоров соглашается с этим, подчеркивая, что сейчас главная задача — изматывать врага, наносить ему потери и удерживать плацдарм.

Затем Леонид Александрович интересуется подробностями действий истребительной авиации. Доклад командующего Военно-воздушными силами генерал-майора С.Д. Рыбальченко — это сухой перечень цифр, но за ними — огромное напряжение, героизм, отвага и мастерство летчиков. За день наши истребители провели двадцать два боя, сбили одиннадцать вражеских самолетов, потеряли десять своих.

Гусев ворчит:

— Двадцать два воздушных боя твоих истребителей, Степан Дмитриевич, не помешали сегодня немцам двадцать шесть раз бомбить нас.

Рыбальченко пожимает плечами:

— Так пойми, Дмитрий Николаевич, соотношение-то у нас один к трем в пользу противника. Немцы перешли на двойное прикрытие бомбардировщиков. Кстати, у них впервые на нашем фронте появился истребитель «Фокке-Вульф-190». Пробовали мы за ними гоняться, да не выходит — скорость мала.

Говоров молча выслушивает эту перепалку и обращается к Одинцову:

— В стрельбе по самолетам зенитной артиллерии очень слабым местом является быстрота расчетов на упреждение. Разрывы снарядов слишком часто отстают от цели. Надо учить зенитчиков.

Генерал Одинцов в свою очередь обращает внимание командующего на некоторое новшество в тактике взаимодействия немецкой авиации с артиллерией. Минут за десять до выхода «юнкерсов» на бомбежку противник открывает сосредоточенный артиллерийский огонь по нашим зенитным батареям.

— Переходите и вы на упреждающие удары по немецким батареям, — советует командующий фронтом.

2

В начале октября наступил кризис. Двое суток перед этим шли дожди. Над плацдармом не висели бомбардировщики, не было воздушных боев. Заметно ослабла активность и наземных войск. Лишь артиллерия обеих сторон продолжала вести методический огонь.

Мы использовали затишье для переправы на левый берег около тридцати легких танков и последних подразделений 11-й стрелковой бригады. Но с утра 4 октября погода прояснилась, и противник опять возобновил яростный натиск. Не проходило и двух часов после отражения одной атаки, как начиналась другая. В контратаках участвовала новая 28-я легкопехотная дивизия, прибывшая из-под Синявина, где войска Волховского фронта уже перешли к обороне.

С наступлением темноты немцы ударили по центру плацдарма. Это была самая мощная их контратака. Врагу удалось вклиниться в нашу оборону. Целый час шел рукопашный бой в траншеях у командного пункта 11-й стрелковой бригады. Закончился он в нашу пользу.

Немцы понесли огромные потери. Но и у нас они немалые.

И вдруг неожиданно Говоров приказал вывезти ночью с плацдарма два полка 86-й стрелковой дивизии.

— Как понимать такое?

Обращаюсь с этим вопросом к Дмитрию Николаевичу Гусеву. Он явно уклоняется от ответа:

— Потерпи малость. Командующий приедет, сам разъяснит.

Вскоре, действительно, на КП Невской группы прибыли Л.А. Говоров, А.А. Кузнецов и Т.Ф. Штыков.

— Войска с плацдарма будем отводить, — сразу объявил Леонид Александрович. — Все!.. Завтра будут сообщены сроки эвакуации. А вы, товарищ Бычевский, нынче же ночью приступайте к подготовке переправочных средств.

— На плацдарме много раненых, — напомнил я.— Желательно вывезти их до общей эвакуации.

— У вас будут еще десятки подобных вопросов, — перебил меня Говоров. — Разрабатывайте план во всех деталях. Но, повторяю, уже в эту ночь мы должны иметь на левом берегу резерв переправочных средств... На чрезвычайный случай. Возможен внезапный удар противника.

Командующий фронтом вскоре уехал, а Кузнецов и Штыков остались решать какие-то вопросы с А. Е. Хмелем. Меня удивляет их настроение. У всех подавленное, а у них — приподнятое. Словно не мы, а немцы должны покидать плацдарм.

Будто прочитав мои мысли, Алексей Александрович улыбнулся:

— Что. это вы, товарищи, головы повесили? Эвакуация плацдарма — не поражение. Задачу свою войска выполнили, растрепав по частям манштейновскую группировку. Наступление на Ленинград у противника не состоялось, а это — главное! Хочу сообщить вам новость: есть решение формировать вместо Невской оперативной группы шестьдесят седьмую армию. Выводы делайте сами...

В нашей землянке собрались командиры инженерных и понтонных частей. Я информирую всех о предстоящей эвакуации плацдарма. Полковник С.И. Лисовский докладывает план ее инженерного обеспечения:

— Сегодня за ночь предстоит забросить на тот берег четыреста лодок, а затем еще триста. Будут работать паромные переправы. Эвакуация должна вестись на широком фронте и пройти в максимально короткий срок.

План предусматривает переброску танков, в том числе и неисправных. А те, которые нельзя подтянуть к паромам, придется взрывать.

Отрабатываем с командирами одну за другой детали эвакуации. Главное — не допустить сумятицы в пунктах посадки войск, избежать паники, если гитлеровцы в последний момент начнут атаки. Самые хладнокровные и смелые командиры — И.И. Соломахин, С.С. Мороз, И.А. Гультяев, Е.П. Гуляницкий — назначаются комендантами переправ.

Особую задачу получает майор П.К. Евстифеев. В его 7-м гвардейском батальоне — лучшие минеры. Почти все вооружены автоматами, многие участвовали в разведывательных поисках по тылам противника. Теперь они должны будут заминировать весь плацдарм.

— При отходе следует ставить взрывные препятствия не только на переднем крае, но и в глубине — в траншеях, землянках, — поясняет Лисовский. — Будем применять все виды минирования, использовать «сюрпризы», мины замедленного действия...

После инструктажа люди не торопятся расходиться. Почти все собравшиеся здесь уже трижды участвовали в боях у Невской Дубровки. И каждого мучает вопрос: «А не придется ли возвращаться сюда в четвертый раз?»

К исходу дня саперные и понтонные части уже сосредоточили на левом берегу около семисот лодок и почти все понтоны. Эвакуация началась точно по графику и проходила всю ночь организованно, без малейшего намека на суматоху.

Артиллерия Невской группы вела огонь в обычном темпе. Дежурные пулеметы не позволяли гитлеровцам вести разведывательные поиски.

До наступления рассвета удалось очистить плацдарм почти без потерь. Вывезли оттуда всю артиллерию, минометы и даже боеприпасы.

Наибольшие трудности возникли с вывозкой неисправных танков. Двадцать одну машину пришлось взорвать.

Не раз в эти дни мне пришлось выслушивать откровенно горькие и недоуменные вопросы о причине внезапной эвакуации плацдарма.

Михаил Королев, старейший ротный командир у Соломахина, контуженный и больной, спросил прямо:

— А вам, товарищ генерал, разве это не больно?

Всем нам больно. У Королева погиб политрук Громов, подорвался на мине ветеран роты взводный Алексей Лебедев, и потери солдат в роте больше, чем у других.

А я знаю еще о многих потерях.

Погиб командир 21-го понтонного батальона капитан Назаров, участник боев у Невской Дубровки в прошлом году. С ним всегда ходила санинструктор, девушка Тося. Она вытребовала себе это право. Тося делала перевязки легкораненым, вытаскивала из зоны огня тяжелораненых, но старалась не выпускать из виду комбата. Под близкий разрыв мины на переправе попали они вдвоем и были смертельно ранены. Тося еще пыталась приподнять голову Назарову, .дать ему воды, но, сняв с себя флягу, не донесла, пролила воду. Так их и нашли на берегу. И похоронили вместе.

Комиссар 41-го батальона Ф. Г. Бурак рассказывал о случае с сержантом Смирновым. Его паром с танком отнесло к флангу плацдарма прямо на вражескую огневую точку. Танкист открыл огонь с парома еще до подхода к берегу. Танк выгрузили, и он сразу ушел в бой. Смирнову с понтонерами тоже пришлось броситься в атаку, иначе не пройдешь от берега обратно.

Гитлеровцев в блиндаже они уничтожили. Но у сержанта осталось только два понтонера, способных грести, и четверо раненых. Уже рассветало. Паром не дошел и до половины обратного пути, когда одна мина разорвалась прямо на дощатом настиле.

Придя в сознание, Смирнов увидел, что все его бойцы лежат без движения, а паром несет течением по середине Невы. У него самого перебита рука. Паром разбит осколками, но не тонет — пробоины выше ватерлинии. А немцы продолжают его расстреливать, как плавучую мишень.

Четыре километра несло паром. Сержант управлял им одной рукой. У Кузьминского моста прибило все же к своему берегу. Смирнов и двое из паромной команды остались живы, но остальных спасти так и не удалось.

Днем 8 октября на левом берегу оставались лишь минеры майора Евстифеева и рота автоматчиков из 70-й стрелковой дивизии. А в сумерки и они переправились на эту сторону Невы.

Шел мелкий дождь. Над рекой стояла промозглая мгла. Немцы активности не проявляли.
Утром 9 октября на наблюдательный пункт 70-й стрелковой дивизии приехал Д.Н. Гусев. С полчаса смотрел на опустевший плацдарм, а потом вдруг сказал Краснову:

— Давайте-ка, полковник, отправьте туда одну роту, усиленную пулеметами. Чем черт не шутит! Может, немцы и не полезут, зная, что у нас много артиллерии... С ротой пошлите рацию и артиллерийских разведчиков. Мы отсюда огнем ей поможем.

Возникло интереснейшее положение. Плацдарм, который с трудом удерживали две дивизии и бригада, теперь заняла всего одна рота. И противник после огромных потерь, понесенных в контратаках 4 октября, не решался больше возобновлять их. Только 11 октября, почувствовав что-то неладное, немцы подняли привязные аэростаты наблюдения, пытаясь выяснить, что же все-таки происходит на плацдарме. Болтались эти аэростаты и весь следующий день. А атак не было.

Командующий фронтом, узнав о сложившейся обстановке, разрешил оставить роту на левом берегу.

Этим сражение на Неве и закончилось. Точнее, оно прервалось. Началось формирование 67-й армии, что означало в перспективе подготовку к более крупной операции.

3

Первые известия о начавшемся наступлении советских войск в волжских степях ленинградцы восприняли как призыв к новым боям. Слово «началось» слышалось в любом разговоре в траншеях и штабах, на улицах и в цехах заводов. Многие уверенно предсказывали:

— Теперь скоро и у нас жди... Предсказания эти оправдались.

Еще за несколько дней до начала наступления на Волге в штабе фронта появился условный шифр «военная игра № 5», понятный пока очень узкому кругу лиц. Началась скрытая разработка плана прорыва блокады.

Главной отличительной чертой этой операции в сравнении с прошлыми было то, что Ленинградский фронт выделял не меньше сил, чем Волховский: семь стрелковых дивизий и три танковые бригады. А когда я спросил Георгия Федотовича Одинцова о количестве артиллерии, он с достоинством ответил:

— Тысяч до двух стволов выставим. В три раза больше, чем в сентябре.

29 ноября Л. А. Говоров собрал руководящий состав штаба фронта, чтобы дать новые указания по плану операции. В кабинете царила атмосфера подчеркнутой значимости предстоящих событий. Командующий внимательно оглядел всех и объявил:

— На подготовку нам дан месячный срок.

На столе лежали только раскрытая общая тетрадь и часы. Говоров говорил с обычной своей суховатостью. Фразы сжатые, видимо, давно отшлифованные наедине с самим собой.

— Фронт форсирования Невы — тринадцать километров, от Невской Дубровки до истоков. Встреча с наступающими частями Волховского фронта — в районе Синявина. В первом эшелоне у нас будет четыре стрелковые дивизии с бригадой легких танков, во втором — три дивизии и две бригады тяжелых и средних танков. Ввод в бой второго эшелона — не позднее вторых суток операции. Переправа тяжелых танков по льду не должна быть задержана ни на один час...

Последняя из этих задач стала предметом специального совещания у нас в Инженерном управлении. В обсуждении ее, как всегда, участвовали Н.М. Пилипец, комиссар М.А. Король, начальники отделов Л.В. Смаглий и Л.С. Баршай. Приехал и полковник С.И. Лисовский, назначенный начальником инженерных войск в только что сформированную 67-ю армию.

Всем ясно, что и через месяц толщина льда будет недостаточной, чтобы выдержать вес среднего, а тем более тяжелого танка.

— Может, лед тросами армируем, как прошлой зимой? — неуверенно предложил начальник технического отдела майор Баршай.

— Спасибо за совет, — отозвался Пилипец.

Все рассмеялись. В памяти еще свеж был неожиданный финал прошлогоднего опыта. Тогда один из первых танков, прошедших через Неву по усиленной тросами дороге, попал на пробитую снарядом и запорошенную снегом полынью, загородив путь остальным. Так он потом и провисел, как в гамаке, до весны, пока не утонул вместе со всеми тросами.

— А не взорвать ли лед в виде канала для наведения понтоннного моста или паромной переправы? — осторожно сказал Николай Михайлович Пилипец и тут же сам забраковал свое предложение, признался, что, пожалуй, его проект не лучше предложенного Баршаем. Подледная шуга будет быстро затягивать чистую воду. К тому же велика опасность поражения такой переправы с воздуха и даже полевой артиллерией.

Судили-рядили долго, но так ни к чему и не пришли. Ясно было одно: надо искать какой-то новый способ усиления льда скоростным методом. Заданный темп переправы двух тяжелых танковых бригад ни в какое сравнение не шел с прошлогодними заданиями.

Впрочем, это была не единственная проблема. Кто-то высказал предположение:

— А что если немцы сами вдруг взорвут лед, узнав о подготовленном нами наступлении?

Тогда не только перед танками, но и перед пехотой возникнет труднейшее препятствие.

Такую возможность тоже следовало предусмотреть. Через несколько дней меня опять вызвал командующий фронтом:

— Как я вижу из вашего распределения саперов, в боевые порядки пехоты первого эшелона вы только вкрапливаете их понемногу. А начальник инженерных войск Волховского фронта генерал Хренов, насколько мне известно, пускает большую часть инженерных подразделений впереди пехоты для разминирования и участия в штурме сооружений противника. Почему такое серьезное расхождение?

Этого вопроса я ждал. Мы задумали изменить порядок обеспечения проходов в минных полях и других видах заграждений на вражеском берегу.

— Хотим избежать вынужденных пауз в ходе атаки, чтобы пехота не лежала под огнем в ожидании, пока саперы расчистят ей путь.

— Ну и что вы предлагаете? Знаете же, как нервничают командиры дивизий из-за большой плотности минных полей у противника!

— Мы считаем, товарищ командующий, что бойцы стрелковых подразделений сами должны овладеть при­емами преодоления минных полей. Надо научить их этому.

— Осаперить пехоту хотите? — подозрительно поко­сился на меня Говоров. — А вот штаб инженерных войск Красной Армии делает нечто противоположное: формирует специальные штурмовые инженерно-саперные бригады.

— А может быть, эти две точки зрения не так уж и противоположны, товарищ командующий? У нас саперы тоже не в тылах тянутся. Но беда в том, что мало их осталось. К тому же, чтобы Неву перебежать, требуется целых семь минут. Не лежать же пехоте на противоположном берегу, а еще хуже — на льду, пока саперы будут снимать заграждения на переднем крае вражеской обороны!

Говоров некоторое время молчал, потом стал расспрашивать, над чем мы еще в последнее время работаем.

Я рассказал о созданном в 106-м инженерном батальоне имитационном минном поле, точной копии разведанного нами у противника. Только вместо мин у нас поставлены слабые пороховые заряды. Наступит неосторожный на «сюрприз», порох и вспыхивает.

Похвалился опытом одной из рот соломахинского батальона. Она тренировалась тогда в преодолении минных полей с ходу, бросая на них связки гранат, растаскивая натяжные мины «кошками» и крючьями на веревках. Постепенно все бойцы этой роты научились действовать стремительно, и редко кто из них наскакивал на имитационный заряд.

— Мы готовы провести на эту тему показное учение для командиров дивизий, — предложил я командующе­му.— А затем можно будет организовать подобные тренировки для пехотных подразделений, начать подготовку инструкторов.

Говоров попросил показать схему неприятельской полосы заграждений и стал внимательно рассматривать ее. Схема производила внушительное впечатление. Вначале тянулись заграждения из колючей проволоки, спирали, а в них — натяжные «сюрпризы». Потом шла шестиметровая полоса нажимных противопехотных мин. Затем следовали рогатки из жердей с намотанной на них колючей проволокой и противотанковые минные поля.

— Ладно, готовьте показное учение, — сказал Гово­ров. — Приеду, посмотрю сам — тогда решим, как действовать дальше. Дело серьезное.

Через несколько дней весь высший и старший командный состав 67-й армии и Военный совет фронта присутствовали на показном учении в батальоне Соломахина. По сигналу рота кинулась в атаку широкой цепью. Бойцы бросали боевые гранаты на имитационное минное поле, набрасывали на проволочные заграждения крючья и тянули их веревками, взрывая «сюрпризы». Из всей роты, по заключению контролеров, «подорвались» только четыре бойца,

Командующий 67-й армией, пожилой, сухощавый, очень подвижный генерал-майор Михаил Павлович Духанов обошел потом весь участок учебных заграждений.

Ну, братцы, здорово у вас получается, — похвалил он саперов.— Правда, это не совсем то, что встречается в настоящей атаке, но действуете вы толково.

А там и мы будем не совсем те, что здесь. Там у нас злости прибавится, товарищ генерал, — бойко ответил совсем еще юный лейтенант Николай Богаев.

И мне невольно вспомнилось, каким он пришел в эту роту полгода назад. Худой, маленький, хрупкий какой-то. Примечательными были лишь крупные светлые глаза, смотревшие всегда в упор. Соломахин тогда скептически оглядел Богаева и откровенно заявил:

— Тебя, большеглазый, на задание опасно посылать, ветер сдует...

Сейчас лейтенанта не узнать. Я сам видел, как ловко и сильно метнул он гранату. Слышал, как смело и четко командует взводом.

— Добро, добро, — отозвался командарм, глядя на Богаева и, как мне показалось, критически оценивая его. — И сапоги, видно, тебе здорово велики, и ушанка на глаза лезет. Ну да дело не в этом. Мал, говорят, золотник, да дорог...

Командир 136-й стрелковой дивизии генерал-майор Н.П. Симоняк первым выразил желание начать тренировки стрелковых подразделений. Его дивизия, пополненная защитниками полуострова Ханко, была назначена в первый эшелон атакующих на главном направлении. Ханковцы — народ боевой!

А от них не пожелали отстать и другие. Словом сразу же после показного учения командующий фронтом утвердил наши предложения. В каждую стрелковую роту мы выделили по семи своих бойцов, и пехота начала «осапериваться».

Однажды мне позвонил Лисовский:

— Приезжайте посмотреть одну затею Евстифеева.

Оказывается, в батальоне испытывали еще один новый способ разминирования. На минном поле установили треноги с привязанными к ним зарядами взрывчатки разного веса. Самый крупный — до трех килограммов. От взрыва заряда несколько уложенных на снег мин детонируют, образуя проход.

— Установим такие треноги в последний час артиллерийской подготовки, соединим заряды детонирующим шнуром и рванем, — размечтался Евстифеев.

В наших условиях это разумная идея. Обезвреживать вмерзшие в снег мины и опасно, и долго...

Подготовка к прорыву шла полным ходом. В стрелковых дивизиях тактические занятия и тренировки мелких подразделений сменялись батальонными и полковыми учениями совместно с танкистами и артиллеристами. Почти на всех занятиях проводился бег по льду с лестницами и баграми, заканчивавшийся штурмом обледеневшего берега.

Широким фронтом действовали разведчики. На Неве даже тесно стало наблюдателям — фронтовым, армейским, артиллерийским, инженерным. Дивизии, назначенные в первый эшелон ударной группировки, тоже создали свои наблюдательные пункты. Сотни глаз внимательно следили за противоположным берегом. Велись журналы наблюдения, составлялись схемы, фотографировалась местность, вычерчивались панорамы.

В штабе фронта эти данные обрабатывались, сличались с аэрофотоснимками. Петр Петрович Евстигнеев, как всегда, сам очень кропотливо изучал каждый документ. И все, даже разведка в тылу противника, подтверждало, что особых изменений в составе и расположении шлиссельбургско-синявинской группировки не происходит.

Командующий 18-й немецкой армией Линдеман довольно хитро распределил войска. Он держал сравнительно мало их непосредственно в обороне (всего около двух дивизий против нашей 67-й и четыре — против Второй ударной армии Волховского фронта). Зато создал крупный оперативный резерв в составе четырех дивизий. В зависимости от обстановки он мог бросить его и против волховчан, и против нас.

Эти дни, наполненные обилием важных и разнообразных дел, летели незаметно. Л.А. Говоров решил завершить подготовку к операции военной игрой с участием командования 67-й армии и командиров дивизий. В основу занятия он положил реальный план операции, разработанный генерал-майором М.П. Духановым и утвержденный Военным советом фронта.

В первом эшелоне на штурм левого берега предстоит идти 45-й гвардейской (бывшая 70-я), 136-й, 268-й и 86-й стрелковым дивизиям, испытанным в частных операциях летом и осенью.

Закалились, возмужали в боях и их командиры. Здесь скажу лишь о некоторых из них. Командир 45-й гвардейской А.А. Краснов недавно получил звание генерал-майора.

Командующий ценит его бесстрашие в бою, его энергию, близость к солдатам. Краснов не прочь и покрасоваться — отрастил себе пышные рыжие усы. В дивизии появилось много усачей. На фронте ее стали величать «дивизией усатых энтузиастов».

Славился на нашем фронте и командир 136-й стрелковой дивизии Николай Павлович Симоняк. Бойцы уважительно звали его «батька» не только за то, что он носил шапку-кубанку и черный дубленый полушубок. Они уважали своего генерала за большую человечность, за заботу о подчиненных. Николай Павлович знал многих солдат по имени. Он, бывало, не забудет ни одного бойца или командира, попавшего в госпиталь, и обязательно вернет по излечении обратно «в свое хозяйство». Да они и сами иной раз убегали из госпиталя на передовую, не долечившись. Когда Симоняку и его комиссару И.Е. Говгаленко говорили, что дивизия у них наполовину из раненых состоит, те только хитровато посмеивались да отшучивались:

— Разве не знаете, что за битого двух небитых дают?

Командиры дивизий — каждый с особенностями, и боевые задачи перед каждым стоят своеобразные.

Гвардейцы Краснова пойдут на правом фланге, где им придется освобождать Рабочие городки, примыкающие к 8-й ГЭС. Самый прочный узел вражеской обороны!

В центре будут действовать 136-я и 268-я стрелковые дивизии. Им предстоит штурмовать обрывистый и обледеневший берег высотой в двенадцать метров.

Левый фланг прикрывает 86-я. Для этой главное — не допустить, чтобы противник подрезал наш клин у самого корня.

На учениях Л.А. Говоров придирчиво ко всему присматривался и прислушивался. От него не ускользала ни одна оплошность тех, кому вести людей в бой. Краснов, например, доложил, что у него пехота преодолевает Неву за пять-шесть минут.

— Со станковыми пулеметами на руках и с восьмидесятидвухмиллиметровыми минометами? — иронически переспрашивает Говоров.

— Так точно, товарищ командующий! — браво отвечает Краснов.

— Какой вы шустрый! Ну ладно, а в глубине обороны противника, где большой снег, как будете действовать? Лыжные установки у вас заготовлены?

Оказывается, не везде еще точно и до конца учтены и отработаны такие вот «мелочи».

Возникают и другие вопросы. Какой разрыв при броске в атаку через Неву должен быть между штурмовыми группами и остальными подразделениями пехоты? И нужен ли вообще такой разрыв?

— Не нужен! — твердо заявляет Симоняк. — У меня все три полка идут в одном эшелоне, и все они штурмовые. Вся сила в одновременном броске на широком фронте.

Говоров внимательно рассматривает построение боевых порядков в начале атаки и их изменение в ходе боя, особенно с наступлением темноты. Приказывает все еще раз повторить.

Командующий проверяет, как командиры знают противника. Симоняк, кажется, хорошо изучил все немецкие траншеи и ходы сообщений, все его огневые точки. В дивизии сделана отличная панорама левого берега с показом рельефа, местных предметов и препятствий. Говоров с удовлетворением рассматривает ее. И все-таки, выслушав оценку вражеской обороны, данную командиром дивизии, он ворчливо замечает:

— Вы должны знать всю систему обороны в целом, а не только ее передний край, товарищ Симоняк.

Симоняк пробует отшутиться, ссылаясь на то, что это пока только военная игра:

— Надо же что-нибудь и начальству для разбора оставить, товарищ командующий. А в бою мы три линии траншей как тараном пройдем.

— Шутки здесь неуместны, — Говоров недовольно двигает локтями. — У вас справа лес с Белявским болотом, слева Пильня-Мельница. Доложите, что вас там ожидает, когда вы пройдете три линии траншей и попадете между ними.

— Придется еще кое-что продумать, — с огорчением признается комдив.

— Так-то оно лучше будет, — соглашается командующий.

4

Погода стояла мягкая, и лед на Неве нарастал медленно. Мы в управлении приуныли. Перспектива взрывать лед и зимой наводить понтонный мост через Неву для тяжелых танков совсем не улыбалась.

Из Москвы меня уже не раз спрашивал начальник инженерных войск Красной Армии генерал-лейтенант М.П. Воробьев о наших планах. По его мнению, необходимо строить наплавной мост; усилить тонкий лед под тяжелые танки вряд ли удастся.

В эти дни я встретил старого друга — метростроевца Ивана Георгиевича Зубкова. Он тоже решал сложнейшую инженерную задачу — строил железнодорожный мост на сваях через все Ладожское озеро.

— Работенка нам по плечу! — хвалился Зубков.— Тридцать километров свайного моста! Слыхал ты что-нибудь подобное?!

— Черт тебя знает, Иван, что ты еще выдумаешь за время войны! — посмеялся я. — Столько свай забивать— это же на всю зиму хватит! А если будет большая подвижка льда? Срежет твои опоры.

— Сбережем! Вот увидишь!.. С первым поездом сам поеду.

Потом Иван Георгиевич переходит на полушепот:

— Ты мне вот что скажи, начальник. Слыхал я, что вы усиленно к прорыву блокады готовитесь. Успею я к тому времени на Ладоге мост достроить или придется всю технику и людей на Неву перебрасывать?

Посвящать его в сроки и план операции я не мог. Но рассказал о своих затруднениях. Зубков присвистнул:

— Ну, братцы, не завидую я вам. По-моему, дохлое это дело.

И все же наши инженеры нашли выход из положения.

Через несколько дней после встречи с Зубковым ко мне зашел начальник технического отдела майор Л.С. Баршай.

— Товарищ генерал, дерево-ледяную балку придумали. Вот посмотрите.

Проект действительно отличался оригинальностью и новизной. Товарищи из технического отдела предлагали колейный настил и поперечины его — шпалы — крепить ко льду сквозными болтами. Болты смерзнутся со льдом, и настил как бы приварится ко льду. Даже Пилипец, скептически воспринимавший каждое новшество, на этот раз одобрительно запыхтел трубкой:

— Молодцы. Лучше не придумаешь.

Николай Михайлович Пилипец так загорелся идеей Баршая, что сам взялся за подготовку к испытаниям.

41-й батальон, которым командовал теперь капитан Е.П. Гуляницкий, построил на Неве пробный участок настила. На него поставили тягач с грузом в тридцать тонн. Прогиб льда оказался небольшим, конструкция выдержала груз. Теперь надо было опробовать ее при движении танка Т-34. Для этого требовалось разрешение.

Говоров принял меня вечером. Он внимательно, неторопливо рассматривал проект настила, когда в кабинет вошел К. Е. Ворошилов, приехавший в Ленинград в качестве представителя Ставки.

Увидев на столе чертеж, маршал со свойственной ему живостью заинтересовался им.

— Ишь, хитрецы, что надумали! — удивился он.— Когда испытываешь, Бы-евский?

Узнав, что намечаем заняться этим на следующий день, предложил:

— Давайте, Леонид Александрович, поедем. Очень интересная конструкция.

Говоров продолжал молча рассматривать чертеж, расчеты и план организации скоростных работ. Затем покачал головой:

— Я думаю, подождем ехать, Климент Ефремович. Лучше, если понтонеры с Барановым вначале сами проверят.

— Ничего, ничего! Готовь, Бычевский, на завтра испытания. Приедем.

Мои попытки уговорить Ворошилова пока повременить ни к чему не привели. Говоров недовольно пробурчал что-то, но Ворошилов еще раз подтвердил, что обязательно приедет.

И вот на другой день на Неву в район Ново-Саратовской колонии нагрянула большая группа командиров. Помимо К.Е. Ворошилова, Л.А. Говорова и A.А. Кузнецова приехали Г.Ф. Одинцов с несколькими артиллеристами и много танкистов.

Командующий бронетанковыми войсками генерал B. И. Баранов докладывает Л.А. Говорову о готовности к испытаниям. На лед сначала выходят танки Т-60 из 61-й бригады, которая при прорыве будет действовать в первом эшелоне. Легкие машины быстро пересекают полукилометровую реку прямо по неусиленному льду. Саперы взрывают грунт на том берегу, облегчая преодоление крутых подъемов.

После этого я веду всех прибывших на «пришитую» ко льду дорогу для танков Т-34.

— Здорово придумали, ничего не скажешь, — продолжает восторгаться Ворошилов.

Виктор Ильич Баранов стоит рядом с ним и отмалчивается. Накануне он мне заявил:

— Имей в виду: утопишь танк — больше не дам.

Мне сейчас тоже лучше помолчать. На душе, конечно, кошки скребут, но я делаю вид, что абсолютно спокоен. У Пилипца замечаю, несмотря на мороз, капельки пота на носу.
Машину поведет сержант Михаил Иванов. Это молодой, веселый парень. В боях он бывал, в машине уверен и сейчас смотрит вокруг спокойно, с прищуром, будто прицеливается.

— Ну давай, друг, иди ровно, без рывков и только по колее, — инструктирует его Гуляницкий.

— Порядок, товарищ капитан, — бодро отвечает танкист. — На всякий случай люк будет открыт — выскочу...

Вслед за двинувшимся танком пошли К.Е. Ворошилов и Л.А. Говоров. А затем вереницей и остальные.

Характер маршала известен: раз пошел — не остановишь. Позади осталось уже метров сто пятьдесят, и вдруг лед угрожающе затрещал. В следующую секунду под танком появляются и расползаются во все стороны трещины. Бруски колеи вздыбливаются. Проходит еще мгновение, и лед проваливается. Танк будто нехотя опускается в воду.
Среди ледяного крошева показывается голова танкиста. Его мгновенно подхватывают понтонеры. Кто-то сует флягу с водкой. Иванов пьет, оторопело поглядывая на маршала и генералов.

— Бегом! — подает команду командир 220-й танковой бригады полковник Шпиллер, и сержант бежит переодеваться.

— Наградить орденом Красной Звезды орла, — говорит К. Е. Ворошилов. А мне грозит пальцем: — С тобой, Бычевский, у нас еще разговор впереди...

Командующий фронтом более спокоен. Он приказывает разобраться в причинах неудачи, напомнив, что до начала операции остается совсем немного времени.

Все уезжают. Мы с Пилипцом и Лисовским возвращаемся к полынье. Мороз лютый, но нам жарко.

Причины разрушения льда установили быстро.

Оказывается, болты еще не успели смерзнуться с ним. Очень уж мы поспешили с испытанием.

Вечером доложил об этом Л.А. Говорову.

— Что дальше? — спрашивает он.

— Надо получше подготовиться и снова испытывать, товарищ командующий. Прошу дать еще танк.

— Другого не дам. Вытаскивайте утонувший... И испытывайте вдвоем с генералом Барановым. Больше чтобы никого не было...

Затонувшую машину наши понтонеры вытащили на следующий день. А еще через несколько дней мы провели второе испытание. Оно прошло вполне удачно. Танк четыре раза прошел по колейному настилу.

Саперы вздохнули с облегчением.

5

Утро 12 января 1943 года. Розовеет небо. Пустынна широкая заснеженная лента Невы.

Ночью в частях было зачитано обращение Военного совета фронта:

«Войскам 67-й армии перейти в решительное наступление, разгромить противостоящую группировку противника и выйти на соединение с войсками Волховского фронта, идущими к нам навстречу, и тем самым разбить осаду города Ленинграда.

...Дерзайте в бою, равняйтесь только по передним, проявляйте инициативу, хитрость, сноровку!

Слава храбрым и отважным воинам, не знающим страха в борьбе! Смело идите в бой, товарищи! Помните: вам вверены жизнь и свобода Ленинграда!

Пусть победа над врагом овеет неувядаемой славой ваши боевые знамена!

В бой, в беспощадный бой с врагом, мужественные воины!»

В первой траншее на берегу Невы становится все теснее. Ее заполняют новые и новые подразделения. Видны и оживленно-веселые, и сурово-сосредоточенные лица бойцов. Молодежь и пожилые солдаты. Отцы и дети. Все они хорошо понимают свой долг и с одинако­вым чувством ждут команды «Вперед, за Родину!»

Временами слышится соленая шутка или строгий окрик:

Не сломай лестницу, медведь!

Гранаты закрепи!

Около двух тысяч пушек, гаубиц и минометов нацелено на врага. Они стянуты сюда из-под Пулкова, Колпина, с Карельского перешейка. Родина прислала на Ленинградский фронт дивизионы «катюш», новые самолеты, танки. Краснознаменный Балтийский флот создал в помощь наземным войскам свои артиллерийские группы.

На вражеском берегу возникает завеса вздыбленной земли. Ее пробивают всполохи разрывов. Снежный покров чернеет, и глазам уже трудно что-нибудь разглядеть.

Бойцы 52-й инженерно-саперной бригады под командованием полковника А.П. Шубина вывозят на берег и укладывают тяжелые бревенчатые щиты для четырех танковых переправ. Минеры П.К. Евстифеева пробрались вперед и устанавливают треноги над своими минными полями. Е.П. Гуляницкий уже выслал разведчиков в маскировочных халатах — в последний раз промерить толщину льда и выбрать трассы для настилов. В подразделениях, выделенных сопровождать танки, идет последняя проверка зарядов для взрыва грунта на крутых спусках и подъемах.

Время от времени звонят командиры частей и дивизионные инженеры. Докладывают о ходе работ. Непрерывный густой шелест пролетающих над нами тяжелых снарядов приглушает их далекие взволнованные голоса.

Второй раз прошли на бреющем полете штурмовики 277-й авиационной дивизии. Генерал С.Д. Рыбальченко точно выдерживает свой график.

Наносят третий по счету десятиминутный удар тяжелые батареи по разведанным и засеченным вражеским огневым позициям, штабам и узлам связи. Орудия прямой наводкой раздолбили всю крутизну левого берега.

А вот и первый залп гвардейских реактивных минометов. В осеннем бою на Неве было семь таких дивизионов. Сейчас их шестнадцать.

Противник молчит. Он, видимо, оглушен и в буквальном смысле подавлен таким ураганным огнем.

До атаки осталось еще десять минут. Почти вся артиллерия переходит к постановке заградительного огня.

Таким образом, изолируются ближайшие резервы противника от его первой траншеи. Огневой вал будет нарастать, двигаясь и расчищая дорогу нашей наступающей пехоте, ведя ее за собой.

Вот уже заговорили и наши пулеметы.

Слева от нас, где-то против Шлиссельбурга, поднимается дымовая завеса. Теперь с фланга, вдоль Невы, противник не сможет наблюдать за действиями наших войск.

Шуршит последний залп реактивных минометов. Он сливается со страшным грохотом. Это сработали полторы тысячи зарядов взрывчатки над минными полями — проходы для пехоты и танков расчищены. В воздух взвиваются сигнальные ракеты.

Что это? Левее нас, в траншеях дивизии Симоняка, мощные звуки оркестра!

«Интернационал»! Мелодия гимна разносится в морозном воздухе, перемешиваясь с возгласами, криками и командами: «Пошли!», «Вперед!», «Даешь прорыв блокады!», «В атаку, за Родину, за Ленинград!»

Вот это атака!

Глухой топот ног по льду. Пустынное поле Невы мгновенно заполняется людьми. Бегут с лестницами, досками, баграми. Криков «ура» не слышно. Солдаты знают, что на морозе перехватит дыхание за семь минут бега.

А «Интернационал» продолжает греметь над Невой.

На шестой минуте мы видим, как достигают берега противника первые группы пехоты с саперами, ставят лестницы, взбираются по обрывам.

Бегут по льду маленькие, но злые со своими скорострельными двадцатимиллиметровыми авиационными пушками танки из 61-й бригады В.В. Хрустицкого. Видны уже взрывы на противоположном берегу. Значит, саперы Соломахина уже там и расчищают танкам проходы.

Форсирование Невы на участке 136-й и 268-й дивизий завершено успешно. Я вижу, как Симоняк выходит на бруствер. На нем черная кубанка и черный полушубок. Кажется, он уже торопит связистов с катушками и рациями. Скоро и сам Николай Павлович пойдет, как обычно, спокойной, чуть развалистой походкой на левый берег. Все три полка его дивизии форсировали Неву в одном эшелоне. Это широкий, смелый бросок. В резерве у него лишь два батальона.

На льду все-таки лежат неподвижные фигуры, но их сравнительно мало. Там уже работают санитары. Бой быстро уходит на том берегу за первую траншею немцев.

На наш наблюдательный пункт приходят Гультяев и Гуляницкий — руководители постройки колейного настила для танков. Наступил момент принимать решение, когда выводить на лед почти две тысячи понтонеров. Виктор Ильич Баранов уже спрашивал по телефону, скоро ли мы начнем. Командир 220-й танковой бригады полковник И.Б. Шпиллер прислал к понтонерам своих представителей и разведчиков.

Гуляницкий, бывший в первые дни войны голосистым лейтенантом, любителем украинских песен и звонких команд, докладывает сейчас торжественно и взволнованно:

— Товарищ генерал, сорок первый Краснознаменный понтонный батальон готов приступить к постройке танковой переправы.

— Левый берег очищен от противника? — спрашиваю его.

Две пулеметные точки живы еще у пристани Беляево. Послал взвод Евтушенко ликвидировать их.

— Как, Станислав Игнатьевич, рискнем начать до темноты или подождем? — спрашиваю я у Лисовского.

— Привыкли мы, Борис Владимирович, начинать всегда переправы ночью... Но, думаю, следует рискнуть. Воздух чист, кажется.

Гуляницкий, чувствуется, так и рвется подать команду.

Иван Андреевич Гультяев, руководитель строительства не одной, а всех четырех намеченных переправ, менее экспансивен. Он суховато докладывает, что надо подождать. Пехота основательно прочешет берег и одновременно прояснится дело с активностью авиации противника.

Решаю подождать с массовым выводом понтонеров и машин с материалами на опустевшую Неву.

— Часа два ждите. Заданный срок это позволяет. Начинайте с середины Невы сразу к обоим берегам.

Но не всюду сопутствует удача... Первую неприятность узнаем по дороге на командный пункт армии от одного из командиров Инженерного управления фронта капитана В.П. Андреева. Он идет на перевязочный пункт, обвязав чем-то окровавленную голову. Минометный осколок прошелся по виску. «Длинный Володя», как зовут его дружки, чуть пошатывается. Но он не может быть недовольным — дешево отделался.

О форсировании Невы на участке дивизии Каснова, где Андреев кнтролировал переправу легких танков по льду, капитан сообщает плохие вести. Многие пулеметные точки и минометы противника около 8-й ГЭС и среди каменных зданий Рабочих городков уцелели во время артиллерийской подготовки. Левофланговый полк дивизии Краснова потерял много людей еще на середине Невы. Плохо обстоит дело и с танками 118-го танкового батальона. Пять танков саперы 53-го инженерного батальона капитана Мороза провели, сопровождая в атаке, до левого берега. Они сильно обогнали пехоту и выскочили на берег противника одни. Начальник штаба танкового батальона убит, два танка подбито. Когда двинулись новые танки, Андреев и Мороз тюшли с ними. Мороз тяжело ранен, его унесли. Бой идет пока в самой первой траншее немцев.

Всю остроту начавшегося сражения узнаю уже на командном пункте армии. Форсирование Невы прошла очень успешно в центре — на участках дивизий С.Н. Бор-щева и Н.П. Симоняка. На флангах — хуже. Дивизия Краснова овладела лишь первой траншеей. Ведет бой почти на старой осенней линии плацдарма-«пятачка».

Те же песчаные карьеры, развалины Московской Дубровки, чертов «Паук» и несуществующая «северная окраина» деревни Арбузово. От 268-й дивизии Борщева дивизия Краснова отделена нетронутым узлом обороны немцев в 8-й ГЭС.

Еще сложнее обстановка на левом фланге — под Шлиссельбургом, где ширина Невы около 700 метров. Два полка дивизии В.А. Трубачева, добежав до середины реки, попали под массированный минометный огонь противника. Наши орудия прямой наводки не смогли из-за большой дистанции уничтожить немецкие пулеметы, укрытые в прочных сооружениях на высоком берегу, поросшем лесом. Командарм Духанов приказал Трубачеву отвести полки обратно и готовить ввод их в бой с плацдарма, захваченного дивизией Симоняка. Ханковцы протаранили оборону немцев до третьей траншеи.

На командный пункт приехал Гусев, сообщает решения о дальнейшем развитии операции:

Второй эшелон армии будет вводиться в бой завтра. Командующий приказал ускорить подготовку переправы тяжелых танков. На участке Симоняка и Борщева вводятся сто двадцать третья дивизия и сто двадцать третья стрелковая бригада.

— Что будет дальше на правом фланге, Дмитрий Николаевич? — спрашиваю у него.

— Кажется, много неприятностей. Окружать немцев надо в районе восьмой ГЭС, а Краснов топчется на месте.

Гусев предупредил меня, что завтра ожидаются сильные контратаки немцев. Уже отмечен подход резервов противника. Надо проверить, готовы ли в дивизиях группы закрепления.

— Опасен и левый фланг — со стороны Шлиссельбурга,— добавляет он. — Симоняк хорошо вперед продвигается. Но из-за неудачи в восемьдесят шестой дивизии может и он задержаться. Фланг у него открыт.

Ночью я выехал на постройку переправ. Пилипец с группой командиров уже там. Темп начатых работ обеспечит начало переправы танков завтра ночью.

Подвозку с берега на лед тяжелейших бревенчатых щитов понтонеры ведут на санях вручную в целях маскировки. За укладчиками шаг в шаг идут сверловщики с электросверлами. Подвижные электростанции хорошо замаскированы. Уложенные и закрепленные щиты тут же присыпаются снегом.

Ночная Нева не пустынна. На левый берег торопятся машины, тракторы с орудиями, группы людей. Уже нет ни тревожного света ракет, ни близкого дробного стука пулемета. Лишь изредка на нашем берегу или на льду Невы разрывается несколько снарядов. Нервы отвыкли от такой тишины. Плацдарм двух дивизий, прорвавших оборону немцев, не очень велик — километра три, но гул от ночного боя впереди кажется уже далеким.

Гуляницкий показывает образец льда на участке переправы. Толщина 44 сантиметра, а мороз все крепчает. Отлично!

— Вот когда благодать понтонерам, — говорит комбат. — Только четыре человека ранены осколками.

К концу ночи на переправу заезжал Лисовский. Рассказывает, что делается в некоторых инженерных частях:

Батальон Соломахина в штурмовых группах с дивизией Борщева. Там идут упорные бои. Помните маленького лейтенанта, что тренировался в атаке через минное поле, Богаева?

Колю Богаева? Помню. Шапка на глаза лезет. Паренек серьезный.

В бою роту принял. Командира убило. Здание школы штурмом взял, много немцев там уничтожили. Десятка полтора пленных прислал и две бутылки шнапса с припиской: «На анализ».

На мой вопрос, как обстоит дело с доставкой противотанковых мин в передовые части, Лисовский рассказал о казусе с отрядом минеров майора П.А. Заводчикова, оснащенным нартовыми собачьими упряжками для этих целей.

Медики атаковали Заводчикова, как только он доставил мины. Потребовали, чтобы нартовые упряжки работали на них. Вожатыми упряжек много девушек. Они обратными рейсами раненых взяли. И камчатские нарты хороши, а еще больше — девчата у Заводчикова. И пехотные командиры заявили: «Взрывчатку сами доставим. У девушек не для этого руки предназначены, пусть раненых возят».

Утром я обошел участок левого берега, где еще сутки назад были гитлеровцы. Картина разгрома мрачная. Что посеешь, то и пожнешь! Двухчасовой ураганный огонь нашей артиллерии и атака пехоты с танками оставили после себя следы грозного возмездия. Убитые немцы еще не убраны. Их застывшие лица с примерзшими к земле желтыми волосами смотрят в небо мертвыми глазами. Скрюченные, впившиеся в снег руки...
А вот и здание бывшей школы, то самое, которое штурмовали саперы роты Богаева. В тыльной стене большой проем от взрыва заряда взрывчатки. Около здания — следы гусениц танка. Похоже, танкист подтащил саперам на буксире стокилограммовый заряд, а сам отошел помогать огнем. Следы боя говорят, что саперы проникли через проем в первый этаж. Семь немецких трупов в первом этаже, три — на лестнице, двенадцать — на втором.

Когда-то в этих комнатах за партами сидели пионеры... Мне вспомнился рассказ Лисовского осенью 1941 года о том, как он, отходя из Мги через Неву, переправлял обожженных и раненых детей-школьников. Это было где-то здесь. Не из этой ли школы?..

...Ночь на 13 января. Батальон Гуляницкого закончил работы на первой переправе. Прошли два часа, положенные для смерзания болтов со льдом. Приехали танкисты Баранов и Пинчук из 67-й армии и командиры танковых бригад Шпиллер и Иванович.

Говоров уже дважды спрашивал по телефону, когда будет переправлена 152-я танковая бригада. Сражение обостряется. Первый эшелон дивизии Борщева атакован пехотой и танками противника. Немцы ввели в бой части двух свежих дивизий. Часть 268-й дивизии отошла, обнажив фланг дивизии Симоняка. Командующий армией вводит в бой 123-ю стрелковую бригаду. В помощь дивизии Борщева пойдет 152-я танковая бригада. Из 86-й дивизии В.А. Трубачева получено донесение, что она завязала бой под Преображенской горой — ключевой позицией на подступах к Шлиссельбургу.

— Начнем? — нетерпеливо спрашивает у меня Виктор Ильич Баранов, глядя на часы. — Скоро час ночи.

Последний раз мы обходим с электрическим фонарем уложенный колейный настил, проверяя, нет ли рядом трещин.

У понтонеров измерительные приборы для определения прогиба льда после прохода первого танка. Он отправляется ночью — в 1 час 10 минут. Идем рядом, прислушиваясь к глухому потрескиванию льда. Девять минут ровного движения, и машина, словно обрадовавшись, фыркая и газуя, берет выровненный понтонерами подъем левого берега.


— Пять-шесть сантиметров прогиба! — докладывает Гуляницкий. — Никаких трещин, порядок!..

Начинается нормальная переправа: один танк выходит на левый берег, а другой в этот момент вступает на колею. 16 машин 106-го танкового батальона проходят Неву в 4 часа 30 минут утра.

Подходит 46-й батальон, и его пропускаем за два часа.

Но на льду уже появились небольшие трещинки. Прогиб льда во время движения достиг десяти сантиметров. Конструкция дерево-ледяного моста длиной пятьсот метров работает пока отлично. Лед еще держит. 220-ю танковую бригаду решаем пустить по этой же трассе, только уложив в колею дополнительный, пятый брус.

Утром Пилипец показывает анализ трещин и участков максимального прогиба льда. Есть сквозные трещины. В некоторых местах при проходе танков на четыре сантиметра выступила вода.

— Устал лед, Борис Владимирович, — говорит он.— Надо дать ему отдохнуть.

— Лед устал... А люди? — спрашиваю я его. Николай Михайлович пыхтит трубкой, сдвинув на затылок шапку-кубанку, которую сделал себе по примеру Симоняка:

— Разве люди могут теперь устать! Сейчас зачитали понтонерам обращение рабочих Ленинграда.

Через несколько часов пропустили еще 38 танков 220-й бригады. Ширина трещин доходила уже до полусантиметра. На льду вода. И все-таки конструкция держала.

— После войны можно диссертацию защищать,— говорили инженеры нашего технического отдела, удивляясь живучести конструкции.

Но в этот день разрывы тяжелых вражеских мин со стороны 8-й ГЭС стали все чаще приближаться к трассе. Тихая «благодать» на переправе кончилась. Батальон Гуляницкого потерял четырех понтонеров убитыми и двадцать два ранеными, из них трех командиров. Переправу танков «КВ» пришлось перевести на запасную трассу.

Из штаба армии комиссар батальона Ф.Г. Бурак привез сводку и тут же на льду объявил понтонерам: между ленинградцами и волховчанами осталось 4 километра!

Ввод в бой тяжелых танков круто изменил положение. Пехота увереннее двинулась вперед. Бой идет уже на Преображенской горе под Шлиссельбургом, а дивизия Симоняка — недалеко от Синявина. Навстречу нам спешат войска Волховского фронта. Мы слышим отдаленные залпы их пушек.

Сердце радуется успеху. Еще немного — и блокада будет прорвана! Свершилось то, о чем полтысячи дней мечтали ленинградцы.

Вечером 17 января я узнал от генерала Гусева последнее решение командующего. Ночью 67-я армия осуществит перегруппировку для усиления натиска в центре. Завтра будет нанесен решающий удар. Мне в течение ночи надо проверить ход дорожных работ и подготовку к инженерному закреплению рубежей.

— А еще, дорогой мой, — добавил начальник штаба,— командующий приказал готовиться к дальнейшему наступлению. После соединения с волховчанами шестьдесят седьмая армия повернет на юг, в сторону Мги...

Ночь прошла за разработкой нового плана. А с утра мы стали получать радостные вести о стремительном развитии событий. 123-я стрелковая бригада, введенная в бой на стыке соединений Симоняка и Трубачева, ворвалась в Рабочий поселок № 1 и встретилась там с передовыми частями 372-й стрелковой дивизии Волховского фронта. Через час Симоняк сообщил, что его 269-й и 270-й полки вместе с волховчанами заняли Рабочий поселок № 5. Вслед за этим 86-я стрелковая дивизия полковника В. А. Трубачева ворвалась в Шлиссельбург и стала пробиваться к Ладожскому каналу. И вот уже летчики радируют: «Видим соединившиеся войска!»

Долгожданная победа!

Потерпели окончательный крах все попытки фашистов стереть Ленинград с лица земли, костлявой рукой голода задушить миллионы женщин, стариков и детей. Город-фронт выстоял! Выстояли его защитники!

Блокада прорвана!

Еще до вечернего сообщения Совинформбюро в Смольный начали звонить со всех концов города. Народ вышел на улицы. Никто не хотел быть наедине с собой в эти минуты безмерной радости.

Ко мне пулей влетел Иван Георгиевич Зубков:

— Слушай, начальник, давай скорее саперов... Берег разминировать. Мне приказано за десять суток построить железнодорожный мост через Неву. Ты понимаешь, что сие означает? Теперь пойдем вперед... на Берлин!

— Может быть, обнимемся, Иван, по этому случаю?— спрашиваю взбудораженного друга, чувствуя, как у самого что-то подступает к горлу.

— Тьфу, черт, ошалел я совсем от радости, — махнул рукой Зубков.

Мы обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Приезжай, начальник, посмотришь теперь, что мы придумали с мостом, — пригласил меня Иван на прощание. — Это, брат, не Невская Дубровка! А минеров, пожалуйста, не задерживай...

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ПОСЛЕ ПРОРЫВА

1

Через несколько дней я побывал на строительстве моста, о котором говорил Зубков. Казалось, только вчера на ледяном поле Невы развертывалась стремительная атака дивизии Трубачева. А сейчас с высокого берега открылась широкая панорама стройки. Через реку уже протянулась километровая линия мостовых копров. Сновали машины с лесом, камнем, рельсами, ползали тракторы. Четко были видны темные фигуры строителей. Здесь же на льду в палатках и фургончиках расположились их штабы.

Строили уникальный низководный мост, точнее — свайно-ледовую железнодорожную переправу, которая соединит берега Невы не кратчайшей прямой, а дугой длиной в тысячу триста метров. «Кусты» свай забивали почти до уровня ледовой поверхности. Обусловлено это было направлением железнодорожного пути на правом берегу к станции Шлиссельбург, а также неслыханно коротким сроком строительства — десять суток!

На обоих берегах железнодорожные бригады В.Е. Матишева и Г.П. Дебольского уже укладывали шпалы и рельсы.

Люди работали спокойно, без суеты, и, слушая неумолкаемый перестук от бойки свай, казалось, что и нет войны. Но она быстро напомнила о себе.

Едва мы с Иваном Георгиевичем Зубковым, возглавлявшим строительство, спустились на лед, как метрах в ста грохнул тяжелый снаряд. Гул покатился по льду. Несколько рабочих легли на снег около одного мостового копра, потом поднялись. Кроме двоих.

— Подлец, все точнее пристреливается... — Иван Георгиевич добавил еще несколько выразительных эпитетов в адрес немецких артиллеристов. Потом оглядел меня — я был в генеральской форме, а он в видавшей виды стеганке и ушанке — и спросил:

— Пороху, что ли, не хватило у наших генералов, чтобы вышвырнуть сразу фашистскую сволочь с Синявинских высот? Оттуда ведь всю новую ветку их наблюдатели будут видеть!

С манерой старого друга разговаривать «с язвинкой» я свыкся давно и мирно ответил:

— Не пороху, Иван Георгиевич, а сил у нас маловато. И тебе ли не знать, какие болота под Синявином. Там даже зимой утонуть можно.

— Выходит, и в этом году — мы в болотах, а немцы на высотах? Ты можешь представить, каково здесь на мосту будет, когда эшелоны с грузами пойдут!

Я сказал, что Военный совет фронта принимает особые меры для защиты строящегося моста и железнодорожной ветки: выделена специальная артиллерийская группа для контрбатарейной борьбы.

Зубкова не очень удовлетворило это сообщение. Он скептически посмотрел вверх, где барражировали наши дежурные истребители, потом мрачно оглянулся на санитаров, увозивших на санках раненых рабочих.

Мы поднялись по лестнице и вошли в фургончик, в котором собрались инженеры. Многих из них я знал еще по первым месяцам войны. Н.К. Краевский, Н.П. Архипов, П.И. Богомолов, Н.В. Куракин, Н.А. Наринян, А.М. Дмитриев — все они составляли теперь инженерный штаб строителей коммуникаций блокированного Ленинграда.

Я рассказал коротко об обстановке.

Командующий 18-й немецко-фашистской армией Линдеман успел перебросить в полосу прорыва полки новых дивизий, а артиллерийские и танковые части из районов Мги, Кириш. Они прочно оседлали самые выгодные географические узлы в районе Синявино и ведут частые контратаки. Вся ключевая дорожная сеть среди торфяных болот в руках противника. Нам же после соединения с волховчанами досталась приладожская низина —шестьдесят квадратных километров торфяных полей. Это коридор на южном берегу Ладожского озера шириной всего от восьми до двенадцати километров.

— Поэтому, кстати, мост, который вы строите, так прицельно обстреливает вражеская дальнобойная артиллерия, — закончил я.

Инженеры заговорили о сложности строительства невского моста, стали вспоминать интересные случаи из своей практики.

Кто-то рассказывал, что после освобождения Тихвина в декабре 1941 года, когда надо было в очень короткий срок восстановить разрушенный участок железной дороги, связывающий Тихвин с ледовой трассой, самым узким местом оказался мост через реку Сязь у станции Цвылево. Работы там вел Петр Иосифович Богомолов. В разгар их приехал председатель Ленгорисполкома П.С. Попков с начальником дороги Колпаковым. Они сказали строителям, что населению Ленинграда уже объявлено о повышении норм выдачи хлеба. Но если к 1 января коллектив Богомолова не восстановит этот мост, то обещание, данное ленинградцам, не будет выполнено. В городе тогда умирало от голода ежедневно несколько тысяч человек.

Богомолов понимал, что не удастся закончить все работы к установленному сроку. И тогда он решил пропустить первый эшелон по мосту, в котором рамные опоры еще не были связаны диагональными и поперечными схватками. Это огромный инженерный риск. Немедленно вместо деревянных жестких креплений начали устанавливать временные тросовые оттяжки. Стояли почти сорокаградусные морозы. На ободранных тросами ладонях сразу смерзалась кровь, у многих рабочих были обморожены руки и ноги.

Тросы натянули. Первый эшелон с хлебом прошел к 1 января через шатающийся мост.

Зубков задумчиво слушал друзей, потом спросил меня:

— А ты, Борис Владимирович, знаешь историю строительства бензопровода по дну Ладоги в прошлом году?

Об этих уникальных и важнейших для спасения города работах я знал в общих чертах и попросил рассказать. Иван Георгиевич начал рассказ несколько неожиданно:

— Познакомился я осенью сорок первого года на Невской Дубровке с одной женщиной. И умница большая, и бесстрашный солдат-инженер...

Нина Васильевна? — догадался кто-то.

Да, Соколова Нина, — подтвердил Зубков. — Мы с понтонерами тогда мудрили над переправами танков по дну Невы. Она работала у Фотия Ивановича Крылова в Эпроне инженером. Но наше знакомство было очень кратким, — ничего не вышло у эпроновцев с танками. А в феврале 1942 года встретил я Нину неожиданно в самолете. Летел по делам в Москву, она тоже туда же в командировку. По пути увозила из Ленинграда девочку двух лет, внучку контр-адмирала А.А. Кузнецова — заместителя начальника Эпрона. Разговорились. И вдруг Нина спрашивает: «Почему до сих пор не ведутся работы по прокладке бензопровода в Ленинград по дну Ладожского озера? Сколько уже сгорело на Ладоге бензоцистерн, подожженных гитлеровской авиацией! Как же можно прорвать блокаду, если нет горючего?»

И Соколова начала мне с увлечением рассказывать, как надо провести разведку дна Ладоги, объясняла вполне доступную для военных условий технологию работ по прокладке бензопровода. Представляете себе, такой разговор в самую жуткую пору блокады!

Девчушка, которую Нина везла с собой, сидит у меня на коленях, жует что-то. Я глажу ее по головке и думаю: «Как же так! Никто из нас — опытных инженеров— до этого не додумался! Сколько раз я сам зубами скрипел, когда видел плавучие цистерны и буксиры на Ладоге, подожженные фашистскими самолетами. А вот женщина, молодой инженер — ей, пожалуй, всего-то лет двадцать пять — нашла прекрасное решение».

Что уж тут говорить... В Москве я, конечно, сразу забил тревогу. Снабжением Ленинграда в ту пору занимался в Государственном Комитете Обороны А.Н. Косыгин, а в Военном совете фронта — Т.Ф. Штыков. Мне приказали немедленно разыскать Соколову. А она уже улетела в Ленинград. Ее нашли там, вызвали к Жданову, потом переговорил с ней Косыгин по телефону из Москвы и вызвал ее снова туда. В Комитете Обороны создали оперативную группу Эпрона вместе с нефтяниками. Вскоре эта группа приступила к работе. Соколовой поручили провести разведку дна Ладоги в составе специальной группы водолазов.

Зубков помолчал, взял кружку кипятку, погрел руки.

— Нина Васильевна и сейчас нам здесь помогает. Мы попросили ее обследовать дно Ладоги, когда задумали железнодорожный мост на сваях через озеро строить этой зимой. Трудно сказать, сколько раз спускалась на дно эта замечательная женщина. Первая женщина инженер-водолаз!

Разговор от уже решенных инженерных проблем перешел к тому, что предстояло сделать в связи с прорывом блокады.

Метростроевцы получили очень важное задание — развернуть добычу угля для Ленинграда в новом Комаровском месторождении.

— Это большое дело, — сказал Иван Георгиевич.— Думаем, кроме того, заняться исподволь жилыми домами для строителей на Ржевке. Помните, сколько фундаментов у нас там заложено? Я, когда еду мимо, думаю всегда: придем, обождите! И метро снова строить будем...

Слушая Зубкова, я вспомнил невольно разговор у А.А. Жданова в ноябре 1941 года о необходимости сберечь кадры ленинградских метростроевцев от больших потерь в кровавой мешанине боев на Невской Дубровке. Не очень-то задумывались многие из нас тогда над тем, сколько разнообразнейших работ предстоит инженерам-строителям.

2

Операция по прорыву блокады после соединения с волховчанами застопорилась. Хотя в городе население продолжало ликовать, штаб фронта лихорадило. Для этого были основания. На обоих флангах 67-й армии, развернувшейся на юг, остались два неразгромленных узла обороны противника. Справа — у самого берега Невы в зданиях Рабочих городков и в главном корпусе 8-й ГЭС. На картах этот участок назывался Городокским узлом. А слева — гряда Синявинских высот среди торфяных болот. Гиблые места. Они наводили тоску уже одним пейзажем. В этих болотах около высот застряли наши соседи — волховчане.

Я побывал в 102-й отдельной стрелковой бригаде 67-й армии. Она прибыла на наш фронт из-под Москвы перед самым прорывом блокады. Вначале эта бригада готовилась развивать прорыв на участке 45-й гвардейской дивизии А.А. Краснова. Но 14 января, когда 268-я стрелковая дивизия С.Н. Борщева начала было откатываться к Неве под контрударом противника, командир 102-й бригады полковник А.В. Батлук получил от командарма 67-й неожиданную задачу: помочь Борщеву восстановить положение.

Контрудар гитлеровцев был отбит, но и бригаде Батлука крепко досталось. Теперь, обойдя район 8-й ГЭС с севера, ее батальоны вместе с саперными и танковыми подразделениями штурмовали левый фланг Городокского узла.

Когда мы с начальником инженерных войск 67-й армии С.И. Лисовским зашли на командный пункт, то увидели, что командир бригады Алексей Васильевич Батлук, круглолицый крепыш-украинец, лежит в блиндаже под полушубком в сильной гриппозной лихорадке. Начальник медпункта показывает ему градусник, а тот, тяжело дыша и отмахиваясь, отвечает в телефонную трубку штабу армии:

— Нет, «Пальму» не взяли... Не выходит... Сил мало...

Кончив неприятный разговор с начальством, Батлук посмотрел на чертежи зданий 8-й ГЭС, которые мы привезли, и сказал, что дело не в приемах боя внутри зда­ний и не в чертежах, а в соотношении сил:

— Вчера я два батальона пустил на Второй рабочий городок, так немцы нас целым полком контратаковали; сегодня второй батальон захватил два здания, продержал их три часа, потом его выбили два батальона из сто семидесятой пехотной дивизии. Среди убитых немцев мы нашли офицера и из девяносто шестой пехотной дивизии. Враг контратакует все напористее. А перед этой проклятой рощей «Пальмой», которую мне уже десятый раз приказано взять, болото мокрое. Попробуй подойти с танками...

Попрощавшись с комбригом, мы отправились к танкистам 220-й танковой бригады, действовавшей вместе с батальонами Батлука. В составе штурмовых групп с танкистами дрались саперы. Они взрывали большими зарядами стены зданий и насыпи, прокладывая дорогу пехоте и себе. Судя по ходу боя, толку от этого получалось пока мало.

В одной из землянок оказались свидетелями довольно шумного разговора командира 106-го инженерного батальона И.И. Соломахина с командиром-танкистом.

— Ваши «КВ» как слоны по лесу ходят, тросы нам рвут, — сердито выговаривал танкистам Соломахин, имея в виду буксирные тросы к саням, на которых танки подтаскивали к зданиям тяжелые, в четверть тонны, заряды взрывчатки. — Из двенадцати зарядов только три удалось взорвать. Разве это дело!

— Пойми ты, майор, неумная это затея, делать из боевых машин извозчиков, — отбивался танкист. — Еще в финскую было ясно, что такие приемы за волосы притянуты, а мы их повторяем!

— А сколько саперов гибнет, подползая с зарядами к зданиям? Вас, вижу, это мало трогает! — наступал Соломахин.

— Сами отвечайте за эти потери, не сваливайте на нас, — отрезал танкист. — С немецкими самоходками шутки плохи — сразу болванку вляпают, как только бок подставишь. Думаешь, подходяще нам крутиться меж деревьями с вашими чертовыми зарядами на санях? Танкисты рвут и будут рвать тросы. Авось ваше начальство поумнеет.

Разговор мы услышали неприятный для себя. «Затея» исходила как раз от меня и Лисовского. Пришлось деликатно прекратить спор и отменить «затею».

Обходя недавний район боя бригады Батлука, убедились воочию, какой великой ценой «прогрызают» Городокский узел наши подразделения. В глубоком снегу мы шли по следам, где ползли солдаты штурмовых групп. Извилистые борозды тянулись от воронки к воронке, к любому, хоть малому укрытию, через минное поле, заросли колючей проволоки. Видели красный снег, окровавленные бинты, смерзшиеся со снегом, разбитые ящики со взрывчаткой, недонесенные до цели. Вот лежит пустая санитарная сумка с красным крестом. Здесь ползла девушка. Где она?

Соломахин называл фамилии убитых и раненых саперов. Когда я спросил об общих потерях в батальоне с начала операции, он сухо доложил:

— В роте Николая Богаева осталась половина, в остальных немногим больше...

Батальону, или, вернее, тому, что от него осталось, предстояло и завтра и послезавтра вести такие же тяжелые бои. Если не принять срочных мер, то он через несколько дней уже не будет боеспособной единицей. Часть эта была фронтового подчинения, ее лишь временно придали 67-й армии.

— Что же делает ваш армейский батальон, Станислав Игнатьевич? — раздраженно спросил я Лисовского. — Почему вы подставляете сто шестой под такие потери?

Лисовский вначале замялся, а потом ответил так, что виноват-то оказался я — начальник инженерных войск фронта.

— Вы, Борис Владимирович, считали батальон Соломахина самым подходящим для штурмовых действий. Армейский наш батальон, конечно, слабее в этом отношении, поэтому я и поставил его на прокладку колонных путей и постройку командного пункта.

Это была довольно обычная в армейских кругах хитрость — свои части поберечь, а в бой пускать временно приданные. Пришлось приказать срочно вывести 106-й батальон в резерв фронта для пополнения.

Через несколько дней Говоров принял решение прекратить лобовые атаки Городокского узла.

3

2 февраля строители закончили свайно-ледовую железнодорожную переправу. В.Е. Матишев прислал первое донесение с Западного направления: «В 18.00 2.02.43 г. пропущен поезд с укладочными материалами 15 единиц со станции Шлиссельбург».

Это была проба. Вечером 6 февраля Зубков сообщил Военному совету фронта и наркому путей сообщения А.В. Хрулеву, что в 4 часа 15 минут 6 февраля первый сквозной поезд из Жихарева прибыл на станцию Шлиссельбург с лесом, а второй в 16 часов из Волховстроя в Ленинград с продовольствием.

Зубков докладывал в письме о беззаветнейшей работе в эти дни железнодорожников, метростроевцев, а также основных руководителей уникальной сверхскоростной стройки: главного инженера Д.М. Реховского, заместителя по политчасти П.С. Алексеева, начальника штаба М.И. Голубева, командиров бригад В.Е. Матишева и Г.П. Дебольского.

Утром 7 февраля на митинг у первого поезда, прибывшего с Большой земли, собрались ленинградцы. Продовольствие шло из Челябинска. На паровозе, как знамя, полыхал плакат: «Привет героическим защитникам Ленинграда!»

Самым ощутимым и зримым результатом установившейся железнодорожной связи Ленинграда с Большой землей был хлеб. Рабочие важнейших заводов стали получать теперь 700 граммов, служащие и дети — 500 граммов. Даже усилившийся огонь по городу из осадных орудий не мог погасить радость в глазах женщин, несущих домой новый паек.
1 268 человек рабочих, техников и инженеров были награждены в те дни орденами и медалями.

Одновременно с хлебом в Ленинград пришел поток писем. В них были и нежность, и слезы, и почти в каждом вопрос: «Когда можно вернуться в родной город?»

Получил письмо и фотографию от жены из Кировской области и я. На групповом снимке у какого-то деревенского сарайчика на бревнах сидят ребята из детского садика, которым заведовала жена. Вспомнился их путь. Городские власти в суматохе первой недели войны думали, что для ленинградских детишек надежным тылом будет Малая Вишера! Едва успели выгрузить детей из эшелона, как начался воздушный налет. Вскоре организаторы эвакуации детей поняли нелепость первого решения. Снова под вой самолетов и грохот разрывов женщины вели и несли на руках в вагоны ребят, опять ехали, все еще не сознавая масштабы бедствия. Жена пишет, что дети хранят в памяти те дни. А в конце: «Так когда же можно вернуться?»

Что ей ответить?

Только на днях я видел на улице Колпина у выщербленной осколками стены дома мальчишек. Они посматривали на высокую заводскую трубу, в которой зияла сквозная пробоина от снаряда, и разговаривали. Шел артиллерийский обстрел. А ребята не прятались. Они сидели на улице и со знанием дела спорили о калибре снаряда, который попал в трубу, рассуждали о том, почему она не падает.

Их отцы воевали, матери работали, и ребята чувствовали себя лучше на улице, чем дома, где им было страшновато без взрослых.

Может быть, об этом и написать жене? Или о том, что ехать-то ей пока некуда. И во вторую квартиру на Измайловском, куда я перевез остатки домашнего скарба из разрушенного дома на Московском шоссе, влетело два снаряда. Комендант города уже трижды звонил, чтобы я увез куда-нибудь то, что уцелело.

4

Начальник инженерных войск Красной Армии генерал-лейтенант М.П. Воробьев приехал в Ленинград вместе с работниками Генерального штаба и центрального аппарата, чтобы ознакомиться с обстановкой. Он довольно грузный, неторопливый, внешне немного флегматичный, но по характеру очень деятельный и требовательный. Это один из старейших в армии инженеров. В Ленинграде Воробьев незадолго до войны был начальником Военно-инженерного училища, затем гене­рал-инспектором Главной инспекции в наркомате. Он знает почти всех командиров инженерных частей фронта.

Свои взгляды на роль саперов в конце второго года войны Михаил Петрович высказал достаточно ясно в беседе с офицерами из нашего штаба инженерных войск.

— Теперь вы воочию убедились, что нам предстоит,— сказал он, посмотрев сводку боевых действий инженерных частей, участвовавших в штурме Шлиссельбурга и 8-й ГЭС.

— Саперы перестали быть только строителями и минерами. Нам стали необходимы специальные штурмовые инженерные части, даже соединения.

Это ваше мнение, Михаил Петрович? — спросил я.

Не только мое. Многие командующие фронтами и армиями придерживаются этой точки зрения, — ответил Воробьев. — И инженерные начальники...

Волховчане, например? — спросил Н.М. Пилипец.

Этот вопрос задан был не случайно. Начальник инженерных войск Волховского фронта генерал-лейтенант А. Ф. Хренов — убежденный приверженец широкого привлечения саперных частей в боевых порядках наступающей пехоты при штурме укрепленных позиций.

— И генерал Хренов, — подтвердил М.П. Воробьев.— А вы разве против? Кстати, немцы при прорыве наших укрепленных районов использовали свои саперные части точно таким же образом — со взрывчаткой и огнеметами. Это давно не новость...

Это действительно не новость. Такой взгляд сложился еще при прорыве линии Маннергейма в советско-финляндскую войну, когда в ходе атаки приходилось разрушать железобетонные доты с помощью больших зарядов взрывчатки.

Мне вспомнился разговор с командующим фронтом Л.А. Говоровым незадолго до прорыва блокады о формировании штурмовых инженерных бригад. И хотя мы понимали, что дело это, видимо, решенное, нам все же казалось целесообразным высказать М.П. Воробьеву и наши взгляды на сей счет. Об этом мы уже не раз беседовали с армейскими инженерами и с командирами частей. Использование значительных сил саперов в самой атаке нам казалось неправильным.

— Не убеждены мы в необходимости таких бригад, Михаил Петрович, — осторожно начал я.

— Почему? — удивился Воробьев. — Разве вы не видите, как развиваются события? Сколько еще впереди укрепленных районов противника и городов! Их придется штурмовать! Да вы сами, так же как и генерал Хренов, участвовали в штурмах железобетонных финских дотов в 1940 году силами саперов. Забыли?

— Вероятно, поэтому и не убежден, что надо идти тем же путем, — вздохнул я, вспоминая, какой ценой была прорвана линия Маннергейма. Да и теперешние боевые действия в районе 8-й ГЭС были похожи на те.

— А что вы предлагаете? — начал сердиться Во­робьев.— У нас в армии есть сейчас и штурмовая авиация, и штурмовая артиллерия. Штурмовые группы давно стали неотъемлемым элементом боевого порядка войск в наступлении.

— Ну и что же? — возразил я. — А зачем подменять пехоту саперами? Почему вся пехота не может владеть саперными приемами штурмовых действий? Ее надо учить и соответственно оснащать.

Сергей Денисович Юдин, начальник оперативного отдела нашего управления, человек очень ровный, не способный горячиться, на этот раз не выдержал и до вольно резко сказал, уточняя суть спора:

— Командиры дивизий, товарищ генерал, конечно, спасибо скажут, получив в свое полное распоряжение штурмовые саперные части. Но мы то, инженерные начальники, не успеваем к сроку ни дороги строить, ни мосты, ни переправы. А что будет в крупных наступательных операциях? У танков есть гусеницы, артиллерия также ими обзаводится, пехота садится на машины, а саперные, дорожно-мостовые и понтонные части все еще остаются на технических задворках! У нас, по сути дела, нет ни колес, ни современной техники. Пехоту мы усилим штурмовыми бригадами, а себя для выполнения своих инженерных задач чем и когда будем, наконец, усиливать?

— Вы думаете Говоров откажется от штурмовых инженерных бригад, которые мы сейчас формируем? — слегка насмешливо спросил Воробьев у разгорячившегося Юдина.

— Конечно, нет, Михаил Петрович! — ответил я.— Какой командующий откажется, если ему предложить новые свежие войска, да еще штурмовые! Но, по-честному, мы сейчас предпочли бы получить моторизованные понтонные части. У нас впереди много рек, разрушенных мостов, дорог. А штурмовые бригады как ввяжутся в бой с пехотой, так и прощай для специально инженерных задач.

Воробьев промолчал, но, видимо, задумался. Проблема технического оснащения саперов очень старая.

У командующего фронтом разговор о штурмовых инженерных бригадах был гораздо короче. Воробьев сообщил ему, что вопрос о таких формированиях уже решен в Москве. Говоров, как и следовало ожидать, немедленно спросил Воробьева, бросив на меня косой взгляд:

— Когда нам дадите такие бригады?

Михаил Петрович не стал рассказывать о «дискуссии». Он пообещал прислать вскоре на Ленинградский фронт не только штурмовые бригады, но и дополнительные понтонные части: одну бригаду с деревянным мостовым парком и моторизованный понтонный полк с новым типом понтонов для переправ танков.

Николай Михайлович Пилипец и тут не мог отказать себе в удовольствии позлословить насчет «современности» конструкции деревянных парков ДМП, с которыми должна будет прийти понтонная бригада. Маневрировать ими можно только по железным дорогам. Один парк грузится в несколько эшелонов.

Утешало то, что у нас на Неве не было и таких громоздких средств. Поэтому, когда вскоре из Москвы приехал полковник Н.В. Соколов, назначенный на должность командира формируемой 3-й понтонно-мостовой бригады, мы, конечно, очень обрадовались. Соколов был одним из старейших понтонеров Красной Армии, еще времен гражданской войны. Формирование бригады он провел так быстро и организованно, что 3-я понтонная скоро вступила в семью ленинградских инженерных частей.

5-й моторизованный тяжелый понтонно-мостовой полк с отличной современной техникой мы начали формировать еще раньше, 8 февраля. Командиром этого полка назначили подполковника И.А. Гультяева, опытного ленинградского понтонера. В эти дни все рода войск получали пополнения и боевую технику.

Ленинградский фронт, полтора года зажатый в тисках блокады, выходил на старт, готовился к новым наступательным операциям.

5

В связи с паузой в наступлении начальники родов войск вернулись в Смольный с временного командного пункта фронта на участке 67-й армии, но не успели разобраться в текущих делах, как начальник штаба пригласил нас к себе и сообщил, что паузы не будет. Буквально на днях 55-я армия генерал-лейтенанта В.П. Свиридова на колпинском участке начнет новую операцию.

Вначале все мы были удивлены этим сообщением. Армия Свиридова под Колпином не являлась ударной группировкой фронта. Там две дивизии — 72-я и 43-я — давно сидели в позиционной обороне, к наступательным боям не готовились; не было в армии ни танковых, ни инженерных частей усиления для наступления. Но когда начальник штаба генерал Гусев рассказал о развернувшихся в последние дни боях в Донбассе, на Брянском и Калининском фронтах, обстановка прояснилась. По-видимому, наш фронт и волховчане, начав наступление, должны были лишить врага возможности перебросить войсковые соединения на другие участки.

Теперь стали понятными и частые посещения нашего фронта ответственными работниками из Генштаба. Представители Ставки К.Е. Ворошилов и Г.К. Жуков побывали в штабах Ленинградского и Волховского фронтов, в войсках.

Дмитрий Николаевич Гусев, вытирая платком бритую голову, вспотевшую от шестого или седьмого стакана крепчайшего чая, познакомил нас в общих чертах с новыми задачами войск фронта.

— В Москве считают, что настало для нас и волховчан подходящее время захлестнуть мгинско-синя-винскую группировку Линдемана встречными ударами по линии Октябрьской железной дороги. Линдеман стянул к Синявину много резервов, а у Красного Бора против частей пятьдесят пятой армии сидит только одна испанская дивизия. Свиридов собьет ее и пойдет на Тосно. Волховчане тем временем будут наступать на
Любань.

— Наконец и пятьдесят пятая сможет отличиться,— подал реплику Г.Ф. Одинцов. — А то Владимир Петрович Свиридов все обижается, что не дают ему как следует стукнуть тореадоров. Мерзнут «голубые герои» Франко под Ленинградом.

Виктор Ильич Баранов, командующий бронетанковыми войсками, воспринял эту новость без особого энтузиазма.

А где я танки возьму для Свиридова, Дмитрий Николаевич? — спросил он начальника штаба.

Из шестьдесят седьмой армии, дорогой. Откуда же иначе? Оттуда и гвардейцы Краснова и Симоняка пойдут к Свиридову. Двести шестьдесят восьмую дивизию Борщева тоже заберем. Часть артиллерии, инженерных частей. Всего понемногу.

Вот именно, понемногу, — недовольно проворчал Баранов. — По-моему, фашисты на этом участке не так уж слабы, как кажутся. У них здесь артиллерии до черта. Не очень-то преуспел Свиридов в прошлом году, когда пытался взять Красный Бор.

А восьмая ГЭС и Городокский узел в ходе этой операции так и будут висеть над флангом шестьдесят седьмой армии? — спросил я.

Не будут, — успокоил Гусев. — Командующий фронтом приказал Черепанову [Генерал-майор А.И. Черепанов, командовавший до операции по прорыву блокады 23-й армией на Карельском перешейке, заменил командарма 67-й генерал-лейтенанта М.П. Духанова сразу же после соединения наших частей с волховчанами. М.П. Духанов был направлен командовать 23-й армией. Но это была лишь кратковременная перемена в командовании 67-й армией. Во второй половине февраля оба командарма вернулись на свои места.] в ближайшую же неделю разделаться с Городокским узлом. И волховчане должны в эти дни овладеть Синявинскими высотами. Так что покоя не будет Линдеману и в тех местах. На этом и строится расчет.

Дмитрий Николаевич подошел к карте:

— Как видите, одна из армий Волховского фронта— пятьдесят четвертая — уже около года назад глубоко вклинилась в оборону немцев перед линией Октябрьской железной дороги. До станции Любань ей осталось всего километров пятнадцать. Она должна быстро овладеть этим узловым пунктом. Наша пятьдесят пятая в это время пойдет вдоль Октябрьской дороги. Получится большой «котел» для дивизий Линдемана, находящихся к северо-востоку от железной дороги.

План операции казался четким и ясным. Но вот поднялся заместитель Гусева Александр Владимирович Гвоздков, разрабатывавший конкретные директивы в войска по замыслам командования. Он неторопливо протер пенсне, надел его, взял циркуль и стал мерить на карте протяженность линии вражеских войск по дуге к северо-востоку от Октябрьской дороги. Хордой этой огромной дуги являлся отрезок дороги между Колпином и Любанью. Обычно Александр Владимирович редко излагал на совещаниях свою точку зрения. А на этот раз первым выразил сомнения в успехе «котла».

— Двести километров, — сделал он вывод, положив циркуль на карту.

— Ну и что же? — спросил Гусев.

— Не великоват ли будет «котел», Дмитрий Николаевич?

— И, повернувшись к начальнику разведотдела генералу Евстигнееву, спросил: Сколько, Петр Петрович, вы насчитываете дивизий восемнадцатой армии Линдемана в этом районе?

— Примерно двадцать, — ответил Евстигнеев.— Станции Ульяновка и Тосно являются центральными узлами для маневра Линдемана как против нас, так и против войск Волховского фронта.

— Вот по этим узлам и будет бить... — Гусев положил свой красный карандаш на циркуль, как бы давая понять, что разговор окончен.

— Однако Гвоздков попросил разрешения развить свою мысль:

— Насколько я понял, Дмитрий Николаевич, мы будем наступать на двух участках: в пятьдесят пятой и в шестьдесят седьмой армиях; волховчане же на трех: во Второй ударной армии на Синявинском участке, в восьмой — на Мгинском и в пятьдесят четвертой — на Любанском? Позволю себе заметить, все эти пять участков очень далеки друг от друга. В операции у них нет ни одного смежного фланга. А войск и у нас, и у вол-ховчан, действительно, как выразился Виктор Ильич, везде скудно. Не много ли получается участков наступления, расположенных далеко друг от друга?

Георгий Федотович Одинцов, подсчитывавший в это время что-то в своей тетради, тоже подошел к карте и обратил внимание на то, что главная группировка артиллерии 18-й армии в треугольнике Тосно — Шапки — Мга, так же как и пехотные дивизии, обладает большими возможностями маневра.

Дмитрий Николаевич выслушал все эти соображения и встал.

— Что это мы, друзья, вроде дискуссию затеяли? Я ведь вас не для этого пригласил. Командующий приказал ознакомить вас с планом и передать, чтобы вы немедленно начали проверку готовности в войсках пятьдесят пятой армии. Приступайте-ка к этому каждый по своей линии. Кончилась у нас, братцы-ленинградцы, оборонительная эпопея. Будем бить врага на всех направлениях, не давая ему возможности маневрировать.

6

Проверяя инженерные части, я заехал к командарму 55-й Владимиру Петровичу Свиридову. Он был в отличном настроении. Армейские разведчики только что взяли «языков» из 250-й пехотной испанской дивизии. Пленные подтвердили, что в Красном Бору кроме испанцев нет других пехотных или танковых частей.

— Сброд, хлюпики сопливые, — сказал командарм о пленных. — Завшивели, обмораживаются, клянут тот день, когда оказались в России.

— Может быть, поэтому рядом с испанцами и сидит немецкая полицейская дивизия? — спросил я. — Помните, что произошло в прошлом году под Усть-Тосно?

Владимир Петрович не любил, когда ему напоминали о прошлых неудачах, и поморщился:

— Теперь я покажу им. Как только возьмем Красный Бор, пущу стрелковую бригаду через Неву во фланг этим охранникам. Это будет уже не прошлогодний маленький десант на катерах.

— Какую бригаду? — удивился я. — В штабе фронта не было разговора о форсировании Невы по льду.

— Говоров дает мне кроме трех дивизий пятьдесят шестую отдельную стрелковую бригаду для обеспечения левого фланга. Она была в шестьдесят седьмой армии, а сейчас пришла на правый берег и стоит против села Ивановского. Вот ее и пущу через Неву.

— Там же ширина огромная, Владимир Пет­рович! Почти километр. А оборона немцев совсем не тронута на этом участке.

Командарм улыбнулся:

— Э, голубчик, вы, саперы, побаиваетесь Невы еще с сорок первого года. Забываете, что сейчас немцы не те, да и мы другие.

Я промолчал. Строгую Неву саперы, действительно, предпочитали иметь союзницей, своим рубежом обороны, а не вражеским. Но и Свиридову Нева должна была быть памятна совсем не сладкой водичкой. Легкость его тона удивляла.

Командарм продолжал с увлечением рассказывать, как будет решать поставленную задачу. Вначале нанесет удар по испанцам двумя своими старыми дивизиями — 72-й и 43-й; потом введет 45-ю и 63-ю гвардейские, направленные к нему из соседней армии; следом в прорыв войдет подвижная группа, которую он готовит из танкистов и лыжников. Группа ворвется в Ульяновку и пойдет на станцию Тосно. Вот в ходе такого прорыва и будет очень эффективным форсирование Невы 56-й стрелковой бригадой. Она захватит опасный для армии узел на фланге — мачтопропиточный завод и село Ивановское. Этим ударом бригада прикроет левый фланг главной группировки от неожиданностей со стороны полицейской дивизии, зарывшейся на левом берегу Невы.

Картина, нарисованная В.П. Свиридовым, производила достаточно яркое впечатление. Владимир Петрович умел и говорить, и убеждать. От него я узнал, что 56-й бригадой, о которой шла речь, командует наш общий знакомый по 1941 году полковник М.Д. Папченко, бывший командир 21-й дивизии НКВД. Та дивизия, переименованная в 1942 году в 109-ю стрелковую, и сейчас стоит под Урицком. А полковник Папченко вступил в командование 56-й отдельной бригадой, сформированной недавно из моряков-кронштадтцев. Вот она-то и оказалась сейчас здесь.

— Эти морячки рванут через Неву не хуже гвардейцев Симоняка при прорыве блокады, — уверенно гово­рил командарм.

7

В истории борьбы за Ленинград операция 55-й армии в феврале и марте 1943 года получила наименование красноборской. Ленинградцам и волховчанам не удалось и в этот раз создать «котел» для немецко-фашистской группировки в районе Синявино — Мга. Наступление здесь приняло крайне затяжной характер. Материалы о том, как проходила красноборская операция, почему она не получила развития, можно найти в исторической литературе. Но в ней совсем не освещается бой 56-й бригады, той самой, которую командарм пустил через Неву. А это был очень трудный, тяжелый бой, один из тех, о котором воины-ветераны помнят и по сей день.

...Михаила Даниловича Папченко я встретил уже после боя на правом берегу Невы в районе деревни Пороги, там же, откуда он пытался перейти Неву по замыслу командарма.

Полковник показался мне постаревшим лет на десять. Он рассказывал о неудачном бое, прикрывая временами воспаленные глаза и проводя рукой по коротко остриженным, поседевшим как-то вдруг волосам.

— Кажется, и осенью сорок первого года под Урицком, когда за самой спиной стоял Ленинград, я такой тяжести, как сейчас, не испытывал... Бригаду нашу из-под Ораниенбаума вначале под Шлиссельбург перебросили, в шестьдесят седьмую армию. Очень мы торопились, радость у всех огромная — прорыв блокады! Почти все в бригаде моряки-балтийцы, народ ядреный, злой до боя. Маршал Ворошилов заехал к нам под Шлиссельбургом, осмотрел солдат в строю и говорит мне: «Вот, полковник, каких людей вам Родина дает...». Но не послали нас тогда в бой, а перебросили сюда, в пятьдесят пятую.

Задача наша, как я понял командующего, заключалась в коротком и вспомогательном ударе через Неву на мыс, где мачтопропиточный завод, и на село Ивановское. Главная группировка будет двигаться вдоль левого берега Невы на Красный Бор и дальше на Тосно. Все, вроде, ясно. Только неожиданно для нас перед самой операцией взяли у меня один стрелковый батальон на усиление сорок третьей стрелковой дивизии, наступавшей на главном направлении через Усть-Тосно. Сразу мы стали слабее на одну треть, а ведь за бригадой никто не шел через Неву... Пытался я отстоять перед командармом свое мнение, доказывал, что нельзя ослаблять бригаду, а он и слушать не стал. Да и артиллерии было у меня маловато: свой дивизион и приданный на этот бой минометный полк. На прямую наводку много орудий не выставишь. Собрал я все станковые пулеметы и устроили мы перед атакой свинцовый ливень через Неву, не давая фашистам головы поднять, пока наши два батальона по льду бежали.

Перед самым наступлением ко мне на командный пункт приехал начальник оперативного отдела штаба пятьдесят пятой армии полковник Щеглов Афанасий Федорович. Знаете его по сорок первому году. Хороший, боевой командир, сам бывал в сложных боях, когда командовал разными частями. Так вот, вышли мы с ним на берег, как только пошли батальоны в атаку. Они действительно рванули через Неву, особенно батальон подполковника Борзинца Григория Фомича отличился — сразу ворвался в береговые траншеи немцев, и началась там рукопашная. И другой батальон, майора Агаджаняна, хорошо, почти без потерь, прошел через Неву. По радио скоро донесли, что вышли на мачтопропиточный завод и к церкви в селе Ивановском.

Я уж ликовать собрался, приказал связистам готовиться, чтобы самому со штабом перебираться на тот берег, а тут и началось неладное. Весь расчет-то строился на том, что атаковать мы будем одновременно с сорок третьей дивизией, и удары наши сольются. А полк сорок третьей так и не поднялся в атаку. Вы знаете об этом?

Как мне было не знать? Я был в то утро на наблюдательном пункте в развалинах здания «Ленспиртстрой» и все видел. Пикирующие бомбардировщики немцев прижали полк 43-й дивизии к земле как раз перед атакой. А потом начали молотить минометы. Генерал Одинцов охрип у телефонной трубки, пытаясь вмешаться в управление огнем артиллерии армии, но было уже поздно. Атака сорвалась.

— Отбомбили немцы сорок третью дивизию и за нас принялись. Стали бомбить мачтопропиточный завод, который захватил батальон Борзинца. Комбаты просят огневой поддержки. Донесения о потерях все чаще. У Борзинца убит начальник штаба капитан Калашников, тяжело ранен замполит Рудый. Потери растут. Щеглов видит, что дело совсем плохо, связался со штабом армии, требует артиллерийской поддержки бригады. Оттуда отвечают, что послали представителей от артполка со средствами связи. Ждем, а их нет. Что делать?

Решил я тогда свой последний резерв бросить — автоматный батальон. Капитан Васильев, комбат, рядом стоит. Видим: на том берегу Есе дыбом от бомбежки, от разрывов тяжелых снарядов. Сама Нева вроде спокойная. Щеглов советует, посылай, мол, пока одну роту, пусть Васильев с ней пойдет. Потом, если надо, остальных вызовет. Согласился я. Вот тут мы и увидели, что такое километр такой реки, как Нева... Едва до середины успела добежать эта рота. Сплошной пулеметный огонь встретил ее с левого берега! Как косой начал косить. Нас со Щегловым пот холодный прошиб. Значит, Борзинец-то, когда вперед ушел, прочистил только передовые траншеи. А у немцев блиндажей, дотов разных полно, затаились там гитлеровцы...

Страшное дело получилось. Лучше самому бежать с солдатами, чем видеть такое с берега. Звереешь от бессильной ярости. Пулеметы секут длинными очередями, веером. Ни кустика, ни воронки на льду. Видишь, как падают, поднимаются, ползут то вперед, то назад, снова падают. Я словно ослеп, уже и в бинокль не могу смотреть.

Короче говоря, мало добежало и доползло до левого берега из этой роты. Да и обратно тоже. Тут я и решил — хватит. Никого больше не пошлю. Надо, наоборот, выводить людей с того берега, иначе там всех перебьют.

— С артиллерийской поддержкой из армии так и не вышло ничего?

— Вышло, — угрюмо усмехнулся Папченко. — Пошли мы со Щегловым в землянку докладывать в штаб армии о решении. Идем по траншее, встречаем какого-то младшего лейтенанта-артиллериста. С ним солдаты с катушками провода. Щеглов спрашивает — кто такие? Тот и доложил, что из артполка прибыл для связи. «Где были два часа?» «Заблудились, не нашли командного пункта»... У меня уж и сил, чтобы выругать, не осталось.

— Доложили мы командарму, что отсек противник два батальона, надо их выводить. Говорит: на «Военном совете объяснитесь лично...» Тогда я не поехал туда, по совету Щеглова, отговорился больным. «Сам я все там расскажу, как представитель штаба армии... А то как бы беды не было, Михаил Данилович...»

Так и оказалось бы, если бы не Щеглов. Ворошилов был тогда в 55-й армии. Он сказал: «Расстрелять мало Папченко за такой бой, людей беречь не умеет». Хорошо, что Щеглов подробно доложил, как все было. Выговором ограничились.

Мы вышли на берег. После снегопада не видны следы ни атакующих, ни отходящих батальонов Борзинца, Агаджаняна, Васильева. Но снежное поле Невы неровное. Ближе к вражескому берегу много бугорков. Это не торосистый лед. Это те, кого не удалось и до сих пор не удается вынести на свой берег, чтобы похоронить. Днем подползти совершенно невозможно, а по ночам гитлеровцы непрерывно пускают ракеты. Некоторые кронштадтцы все-таки ползут, чтобы вынести товарищей. Иногда это удается, но порой и они не возвращаются.

Командиры и солдаты рассказывали нам, что врач бригады Ольга Васильевна Бохорина сама ходила через Неву вместе с девушками-санитарами. Они приносили уже обмороженных, но многих удалось спасти. Старшина санитарного взвода Вера Карелец даже днем вынесла несколько человек, но потом и ей перебило ноги пулеметной очередью. В полк ее принесли начальник связи артдивизиона Сииркин и связист Яндуков. Командиру 1-го батальона майору Агаджаняну Мушечу Виробовичу оторвало осколком руку. Подполковник Борзинец пришел с левого берега одним из последних. Ватник на нем был иссечен осколками мин и гранат. Со своим адъютантом старшиной Жирновским он прикрывал огнем отход остатков батальона.

Бригада Папченко истребила на левом берегу несколько сот гитлеровцев из дивизии СС, но и сама понесла тяжелейшие потери.

В результате февральской операции 55-й армии наши войска заняли большой поселок Красный Бор, образовав четырехкилометровую вмятину в обороне немцев.

— Я понимаю, что и сам ошибок наделал в этом бою, — признавался командир бригады.

— Нельзя было допускать, чтобы Борзинец и Агаджанян углубились в оборону немцев, не очистив полностью траншеи и доты на самом берегу, не прикрыв флангов прорыва. Опыта таких боев в бригаде не было. Но скажите мне, а почему на главном направлении армии операция не развернулась? Там ведь были и гвардейцы, только что прорывавшие блокаду. Почему?

На этот вопрос нельзя было ответить сразу. Вообще даже зимой наступательные бои через широкую водную преграду — самая сложная форма боевых действий. При прорыве блокады у нас был широкий фронт для атаки нескольких дивизий, абсолютное превосходство нашей артиллерии и большие резервы для наращивания усилий. А 56-й бригаде пришлось форсировать Неву, не имея резервов и тщательной подготовки.

Незначительное продвижение в результате этих боев было и у взаимодействующих с нами соседей — волховчан. Оперативные сводки, поступавшие оттуда в наш штаб, отмечали старые наименования населенных пунктов, вокруг которых шли бои еще первой военной зимой: Смердыня, Погостье... До станции Любань, куда пробивались навстречу ленинградцам волховчане, оставалось также близко-далеко, как и год назад, — пятнадцать километров.

Однако было бы неверным сказать, что в результате февральских боев был достигнут только незначительный территориальный успех. В один из вечеров, когда заместитель начальника штаба фронта А.В. Гвоздков и начальник разведотдела П.П. Евстигнеев работали над картой обороны противника, Петр Петрович образно подвел итог десятидневных боев:

— Сильно разворошили мы с волховчанами весь змеиный клубок... Смотрите, как изворачиваться приходится Линдеману, вырывая из разных мест дивизии, отдельные полки, чтобы прикрыть то бока, то спину.

Действительно, мы знали из донесений разведки, что почти ежедневно происходят переброски немецко-фашистских дивизий к участкам 55-й армии нашего фронта и 54-й — Волховского. Вдоль реки Тосно, прикрывая Ульяновку, Линдеман сосредоточил пять дивизий; подступы к станции Любань обороняли уже четыре дивизии; около пяти дивизий защищали Синявинские высоты. Видимо, по этой причине Вторая ударная армия Волховского фронта так и не смогла взять этот важнейший вражеский бастион. И еще шесть немецких дивизий насчитывалось к северо-востоку от железной дороги.

— Даже из-под Урицка снял Линдеман полк двести пятнадцатой дивизии, — показывал Евстигнеев на карте. — И из района Чудова взята дивизия, из-под Кириш одна... А сейчас и сто семидесятая пехотная потянулась от Восьмой ГЭС. Помните, бывшая крымская, из армии Манштейна? Уже клочья от нее остались, третий раз укомплектовывается...

— И лоскутное одеяло бывает крепким, — заметил Гвоздков. — Да, сил у нас для такого «котла» маловато. Двадцать немецких дивизий, хотя и растрепанных, все же двадцать. Но всех их мы должны очень крепко держать на привязи, чтобы не выпустить на другой фронт. Пока это для нас главное. Командующий хорошо это понимает.

Четырехкилометровая вмятина в районе Красного Бора, доступная огню противника с трех сторон, стала местом, доставлявшим неприятности всем: пехоте, артиллеристам, танкистам, тыловой и санитарной службам и, само собой разумеется, саперам.
Ночью командующий фронтом раздраженно спросил меня по телефону:

— Когда будет наведен порядок в дорожных рабо­тах пятьдесят пятой армии? Бездельничает, что ли, там начальник инженерных войск армии? Вчера опять танки двести двадцать второй бригады оказались без колонных путей. Вылезли по целине на железнодорожное полотно, нарвались на мины и прямой орудийный огонь... А сегодня командир двести шестьдесят восьмой дивизии Борщев жалуется, что на своих подъездных дорогах несет не меньше потерь, чем в бою. Дорог мало, да и те проваливаются. Разберитесь немедленно...

Аналогичный разговор Говоров имел перед этим и с командармом В.П. Свиридовым. Поэтому, хотя я и очень быстро выехал в 55-й армию, все же не застал на командном пункте начальника инженерных войск полковника В.А. Витвинина. Командарм провел с ним беседу в более энергичном тоне, чем Говоров со мной. Встретились мы с Витвининым недалеко от деревни Мишкино, севернее станции Поповка. Впереди на рубеже реки Тосны вели затяжные бои дивизии Симоняка и Борщева.

Болото. Под снегом — вода. 42-й понтонный батальон майора С.И. Фоменко и 367-й инженерный майора П.А. Ерастова делают из тонких жердей фашины и укладывают их. Такие колонные пути проложены почти до передовых частей. Но слева откуда-то из развалин сожженной деревушки Песчанки по колонному пути свирепо долбят две минометные батареи. Маскировочная рота капитана И.С. Познякова поставила легкий вертикальный забор вдоль дороги, но немецкие минометчики открыли огонь по маскам и разнесли их в клочья.

Полковник В. А. Витвинин нервничает и злится.

— Жалуются на нас, — говорит он о командирах дивизий,— а не могут накрыть две несчастные минометные батареи! Вы же сами видели, товарищ генерал, что мы колонные пути до самой Поповки довели через эти болота. Черта им еще надо?

Послышался воющий свист мин, и тут же раздалось несколько взры­вов. На дороге образовалась пробка. Загорелась машина со снарядами, шарахнулись в стороны водители, где-то рядом кричат раненые. К горя­щей машине бросаются несколько человек, забрасывают ее снегом, кто-то снимает шинель и, чертыхаясь, прыгает с ней на пламя, давит его, лезет в кузов, выбрасывает ящики со снарядами. Но пробка все растет.
Весь богатейший шоферский словарь обрушивается на понтонеров. Ругают и артиллеристов за то, что те не могут придавить привязавшуюся минометную батарею.

Близится рассвет. Капитан Позняков предлагает Фоменко новый маскировочный маневр.

— Знаешь, Сергей Иванович, давай отнесем поближе к немцам вертикальныг маски, прикрывающие колонный путь. Ей богу, обманем фрицев.

— Черта мне толку от твоих масок. Одни обрывки остались. Тоже мне, Остап Бендер!..

У маскировщика хитроватое, веселое лицо. И весь он юркий, как ртуть. С первых дней войны занимается камуфляжем, строит макеты танков, орудий, имитирует звуки. Кажется, внешность Познякова очень соответствует его военной профессии. Сейчас, как будто и совсем некстати, он смеется на реплику Фоменко.

— «Купим» соседей, вот увидите...

— Чем ты их «купишь»?

— До рассвета подсуну им второй ряд вертикальных сеток метров на сто ближе. Они наверняка начнут по ним бить из Поповки. Ну и пусть долбят. Осколки-то не будут оттуда долетать до колонного пути. У фрицев мозги, как замазка, — засохнет однажды — керосином не размочишь...

В тот день я задержался на участке 268-й дивизии и наблюдал, с каким старанием немецкие минометчики били по маскировочным сеткам, пододвинутым Ильей Позняковым совсем близко к ним. Действительно, теперь минометные осколки не доставали до колонного пути метров на пятьдесят. Обманул все-таки их хитроумный Илья!

9

Части 67-й армии раздавили, наконец, «осиное гнездо» противника в районе 8-й ГЭС и Московской Дубровки. Еще 18 февраля штаб армии донес, что 13-я стрелковая дивизия, обойдя весь этот узел с востока, вышла на берег Невы к месту, которое называлось когда-то селом Арбузовом. Еще две стрелковые бригады соединились у развалин Московской Дубровки.

Д. Н. Гусев, поздравив по этому поводу командарма 67-й А.И. Черепанова, не преминул заметить:

— А главные-то силы группировки вы просто вытолкнули из Городокского узла, Александр Иванович. Окружены только остатки двадцать восьмой дивизии. Части сто семидесятой уже дерутся против Свиридова. И двадцать первая пехотная обнаружена на участке пятьдесят пятой армии.

Несколько дней спустя член Военного совета 67-й армии генерал-майор А.Е. Хмель доложил А.А. Жданову и А.А. Кузнецову, что к весне район 8-й ГЭС может представить угрозу в эпидемическом отношении. Обнаружено место незахороненных останков и наших и вражеских солдат еще от прошлогодних боев. Плохо с водой — медики считают, что местными колодцами нельзя пользоваться. Кроме того, и сейчас еще нередко наши солдаты подрываются на вражеских минах в траншеях, землянках, на дорогах. Санитарная очистка местности началась, но армии необходима помощь в водоснабжении и разминировании.

В район 8-й ГЭС нами были спешно посланы отряды полевого водоснабжения для создания буровых сква­жин и для очистки воды в шахтных колодцах, а также отряды разминеров.

Вскоре я побывал на этом участке левого берега с группой командиров. Нас вел протоптанными тропинками командир роты 7-го гвардейского батальона минеров Михаил Королев. Таких «старожилов», как этот двадцатидвухлетний капитан, немного осталось в строю с первых дней войны. Я знал его еще по боям с немецкими танками под Лугой и Кингисеппом в 1941 году. Это смелый, инициативный командир, никогда не бояв­шийся риска. Теперь серые глаза Королева стали намного строже. Видно, как напряженно-внимательно следит он за своими минерами, идущими впереди нас. Солдаты медленно-медленно прокалывают перед собой каждые десять сантиметров снежного покрова палкой с тонким металлическим наконечником, сделанным из шомпола от винтовки. Это щуп.

— Вы отказались от миноискателей? — спрашиваю Королева.

— Металла в земле столько, что в радионаушниках стоит сплошной однотонный писк. Только на одном квадратном метре нашли около трехсот штук осколков. Хотим передать их для музея в Ленинград. Солдаты ящичек сделали и написали «Земля и сталь».

Да... Трижды с начала войны проходили здесь через смерч огня шесть наших и шесть фашистских дивизий. Не удивительно, что миноискатель непрерывно показывает металл. Он и в осколках снарядов, и в пробитых касках...

Земля выворочена наизнанку. Остовы сгоревших танков застыли друг перед другом, словно надгробия на гигантском кладбище. Какой-то минер не выдержал и со злостью полоснул автоматной очередью по воронью, усевшемуся на изрубленных снарядами скелетах бывших деревьев. Жалость и гнев вызывает изорванная в клочья громада бетона и металлоконструкций 8-й ГЭС. Кто-то воскликнул подавленно: «Разве можно здесь возродить жизнь?!» Никто ему не ответил.

Королев рассказал о некоторых приемах вражеского минирования при отходе. Саперы 170-й немецкой дивизии часто ставят двухъярусные мины на дорогах и объездах. Тщательно маскируют нижнюю, а над ней укладывают еще одну. Используют они в большом количестве и шрапнельные мины «S», встречавшиеся до этого редко.

— Поганая штука, — говорит Королев. — Хотите посмотреть?

Он приказал одному из минеров принести «прыгающую мину», как прозвали ее саперы. Это стальной цилиндр размером в добрую солдатскую кружку. В выпуклую крышку ввинчен взрыватель в виде тройника, из которого торчат «усики», словно у огромного насекомого. Они предательски опасны. Их трудно отличить от веточек и травинок. Заденешь за усик или за проволочку-оттяжку от усика, и тогда из корпуса-цилиндра вылетает метра на полтора вверх другой металлический стакан и разрывается, как снаряд. А в нем 336 картечин с радиусом поражения 80 метров.

— Вредная гадина, — показывая мину, сказал минер. — Я чуть-чуть не пропал, когда впервые ее встретил. Шел по кустарнику, вдруг щелчок рядом и зашипело что-то, как змея. Я плюхнулся в снег, гранату приготовил. Тут рвануло над головой, и шрапнель завизжала. Теперь-то знаем — услышишь щелчок, успей лечь и крикнуть тем, кто недалеко, может, пронесет.

На участке было много мин-приманок. Минировались предметы, продукты. А фугасы встречались то под порогами, то в дымоходах, печках, в стенках траншей.

Королев отметил, что часто противник устанавливает мины с дополнительными взрывателями.

— Обезвреживать их становится все сложнее. Теперь мы просто уничтожаем обнаруженные мины на месте. Сразу уменьшились потери на работах.

Это был правильный и своевременный метод. Минеры при нас взорвали несколько найденных мин «кошками» и накладными зарядами. Дело шло сноровисто. Позднее штаб инженерных войск разработал новую инструкцию по борьбе с минными заграждениями в наступательном бою, взяв за основу метод гвардейцев-минеров Королева.

Докладывая об этом командующему фронтом, я обратил также внимание на то, что противник явно перешел к массовому минированию местности.

— А почему же тогда ваша инструкция написана только для инженерных частей? — сразу спросил Говоров. — Вы все время ратуете за осаперивание пехоты. Мысль правильная и далеко не новая — этим еще Суворов занимался, — усмехнулся он. — Издайте инструкцию для всех родов войск. И проводите шире обучение пехоты приемам уничтожения минных заграждений в наступательном бою. Бои при прорыве блокады подтвердили целесообразность этого.

Так был совершен еще шаг к тому, чтобы инженерными средствами и приемами владели в бою все рода войск.

Разговор с командующим в тот день на этом не кончился. Он сказал, что в ближайшие дни будет изменена разгранлиния между нашим и Волховским фронтами. Район Синявинских высот, занятых сейчас противником, отводится, по решению Ставки, в границы действий Ленинградского фронта.

— Значит, нам придется брать Синявино! — невольно вырвалось у меня, и мысль сразу обратилась к близкой весенней распутице, торфяным топям перед этими высотами.

— Какая разница, кому брать Синявино, — буркнул недовольно Говоров в ответ на мою нетактичную реплику и заворочал локтями по столу. — Займитесь изучением инженерной обороны противника в том районе. Там, видимо, будет не менее сложно, чем на Неве.

Директива Ставки пришла через день, 28 февраля, одновременно с указаниями о прекращении затянувшегося и неудачного наступления на красноборском участке. Мы должны были представить через двое суток план новой наступательной операции с расчетом, чтобы силы и средства не распылялись на разрозненных направлениях, как получилось и у нас, и у волховчан.

Упрек Москвы за неудачу под Красным Бором и Любанью был мягким. С Ленинградского и Волховского фронтов в эти месяцы не было перебросок дивизий противника на другие фронты.

10

Свайно-ледовый железнодорожный мост у Шлиссельбурга, который метростроевцы назвали «низководкой», работал безотказно, несмотря на ежедневные вражеские обстрелы. Наши контрбатарейная артиллерия и истребители не допускали массированных налетов. Но случалось и так, что за спиной частей, застрявших в Синявинских болотах, всю ночь стояло зарево. Это горели вагоны с продовольствием и боеприпасами, подожженные вражескими снарядами. Под свист осколков метростроевцы и железнодорожники исправляли повреждения, не допуская перерывов в движении поездов.

Приближалась весна. Скоро должен был начаться ледоход, а это значит дополнительное напряжение в борьбе за жизнь мостов.

Недавно сформированная 3-я понтонная бригада полковника Н.В. Соколова готовилась к наводке вспомогательного наплавного моста и паромов, а метростроевцы уже строили постоянный высоководный мост в пятистах метрах ниже «низководки». Наступал момент решать и ее судьбу.

В один из этих дней, приехав в Шлиссельбург проверять готовность понтонной бригады, я зашел к Зубкову и застал у него члена Военного совета Н.В. Соловьева, ведавшего вопросами тыла и снабжения. Разговор шел о судьбе временного низководного моста. Соловьев считал, что свайно-ледовая переправа не выдержит натиска льда и, снесенная по течению, может повредить строящийся высокий мост. Поэтому он предлагал заблаговременно разобрать «низководку». Зубков возражал:

— Мы хотим спасти «низководку», Николай Васильевич.

— Как спасти? Разве вы не знаете ладожского льда? Ее раздавит, как спичечную коробку.

Зубков наклонил голову, будто собираясь бодаться.

— Но оставлять один мост, учитывая, что немцы постоянно ведут обстрелы, еще большая опасность для железнодорожного сообщения Ленинграда со страной. Мы все же постараемся спасти оба моста.

Соловьев начинал нервничать, хотя давно знал Зубкова и высоко ценил его опыт, бешеную энергию и упорство.

— Не много ли берете на себя, товарищ Зубков? — сердито сказал он. — Партизанщиной пахнет. Я доложу Жданову и Говорову. Военный совет фронта требует от нас абсолютно гарантированного решения задачи. Вы как начальник строительства головой отвечаете за свои действия.

— Не дорого стоит моя голова, если она пуста, Николай Васильевич, — по своему обыкновению грубовато отрезал Зубков. — А я к тому же коммунист. Что касается до головы, то она не забыла уроков ледохода у Невской Дубровки прошлой весной. Думаю, не такой уж тупоумный старый пруссак Линдеман, чтобы упустить момент и не попытаться разбомбить или расстрелять наш единственный мост именно в ледоход. А вот с двумя мостами сделать это ему будет в два раза сложнее. Посмотрите, как живуча наша «низководка» под снарядами! Десятки попаданий, а она работает! А в высоководном стоит одну ферму обрушить — и уже катастрофа.

Через несколько дней спор разрешился в пользу Зубкова. Говоров хорошо знал возможности и инженерный талант всего коллектива восстановителей, а в Зубкове ценил, пожалуй, больше всего те же черты характера, какими сам обладал в полной мере: упорство и полную ответственность за свои действия.

— Зубков не маленький, чтобы навязывать ему инженерные решения. В принципе он прав. Два объекта — двойные усилия противника при обстреле.

Три недели марта не смолкал на Неве перестук от бойки свай на строительстве высоководного моста. Его длина была 845 метров, это значило: четыре с половиной тысячи свай, сто четырнадцать пролетных строений, пятнадцать металлических ферм, восемнадцать ряжевых ледоломов! Труд, труд, напряженнейший труд под огнем!

Над мостом все чаще стали рыскать вражеские корректировщики. Наши станции радиоперехвата ловили обрывки переговоров фашистских летчиков со своими артиллеристами: «...Короче на сто метров и на пятьдесят вправо... Промах... Промах... Ухожу, за мной гонится русский... Мост закрыт дымовой завесой, не вижу ваших разрывов...»

Дальнейшие события подтвердили правоту и дальновидность тех, кто защищал «низководку». В 18 часов 50 минут 18 марта командир железнодорожной бригады В. Е. Матишев пропустил через постоянный мост первый обкаточный поезд. Нормальное движение открыли на рассвете 19 марта. И в этот же день на мост обрушились массированные удары вражеской артиллерии. В Смольном, куда докладывалась вся обстановка на мосту, с напряжением ждали исхода завязавшейся дуэли. Нашим артиллеристам не удалось сразу подавить батареи немцев и сбить воздушных корректировщиков. То в одном, то в другом пролете моста появлялись серьезные повреждения.

Приведу лишь одну выдержку из боевых донесений с моста в самый кризисный день:

«Боевое донесение № 138. С 10.00 25.03.43 г. велся особенно интенсивный обстрел. Установлено 69 попаданий. Разрушена опора № 14; две металлические фермы пролетами в 23 метра упали одним концом в воду. Потери строителей убитыми и ранеными 16 человек. Сгорели три вагона. Начальник штаба строительства Еськов».

Казалось, мост надолго прервал свою работу. Но коллектив Зубкова, не теряя ни часу, под разрывами снарядов восстанавливал поврежденные участки. А тем временем свайно-ледовая «низководка» продолжала пропускать поезда.

Одинцов приказал усилить артиллерийскую и авиационную защиту мостов. Вражеский огонь стал слабеть. 31 марта «зубковцы» подняли одну обрушенную ферму, 3 апреля вторую, и 9 апреля постоянный мост был полностью восстановлен.

Кульминационным моментом в весенней борьбе за жизнь мостов стал ледоход. На лед вышли подрывники, а на «низководку» на расстоянии метра друг от друга встали с баграми около тысячи человек — метростроевцы, железнодорожники, понтонеры, саперы. Взорванный подрывниками лед наседал свирепо, образуя завалы в коротких и низких пролетах. Перемешались все звуки: грохот от вражеских снарядов с грохотом от собствен­ных взрывов льда, треск и угрожающее гудение моста, злое, соленое чертыхание людей, резкие команды то на мосту, то подрывникам, прыгающим с льдины на льдину с зарядами взрывчатки в руках.

Трое суток мост-дуга дрожал и стонал. Казалось иной раз, вот-вот лопнет гигантская струна, и тогда по­несется вся махина на высоководный мост. Сотни людей с баграми и взрывчаткой стояли там, готовые отразить натиск.

К концу третьих суток, когда уже все шатались от напряжения и усталости, кризис миновал. «Низководка» была спасена, и еще долго по ней пропускали поезда.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

СИНЯВИНСКАЯ СТРАДА

1

В марте на красноборском участке фронта еще продолжались бои. Цель их по директиве Ставки оставалась старой — отрезать и уничтожить во взаимодействии с частями Волховского фронта Мгинско-Синявинскую группировку Линдемана. По существу же шло изматывание врага небольшими по масштабу, но непрерывными боями. В сводках они именовались «боями местного значения». В то время мы, естественно, не могли полностью оценить для будущего оперативное значение «прогрызания» обороны немцев.

На участке 55-й армии установилось огневое равновесие с противником. Пехота, вязнувшая в раскисшем снегу, почти не продвигалась вперед. На полях господствовал огонь орудий и минометов. И чем глубже становилась «вмятина» вдоль Московского шоссе и Октябрьской дороги, тем больше она подвергалась фланговым обстрелам противника со стороны Пушкина, Слуцка и с так называемых Федоровских высот.

Особенно трудно, как это обычно и бывает в распутицу, приходилось пехоте и саперам. Линия переднего края в связи с частыми контратаками под Красным Бором менялась так быстро, что минеры еле успевали то ставить минные поля, то вновь снимать их. И все это на небольших площадях местности. Работы вели батальоны 2-й инженерной бригады полковника А. К. Акатова.

— Слоеный пирог получается во всей этой операции,— говорил он.— Сегодня наступают — убирай мины, завтра закрепляются — ставь мины. Что мы будем делать, когда совсем отбросим немцев! Кошмар какой-то...

Действительно, инженерные штабы, привыкшие за время позиционной обороны к скрупулезному учету поставленных мин, теперь нервничали. Схемы потеряли свою былую ажурность и абсолютную достоверность.

Как-то мы приехали с Акатовым в один из батальонов его бригады, занятый расчисткой участка. Трое суток саперы батальона майора Аникеева ползали в снегу, разгребали его руками, тыкали «щупами». Но из двадцати тысяч мин на трехкилометровом участке, оказавшемся в тылу продвинувшихся частей, обнаружили лишь девять тысяч! Где же остальные одиннадцать тысяч скрытых смертей?

Штаб бригады Акатова наседал на комбата, требуя «чистой» работы по схеме, грозил ему неприятностями. Высохший, почерневший от постоянного напряжения, Аникеев вначале молча слушал нотации штабного начальства, а потом попросил приехать туда, где работали минеры.

Так мы с Акатовым оказались на этом участке. Воронка на воронке, словно черт в свайки играл. Да тут еще снова начался артиллерийский обстрел. Снаряды, разрываясь, выворачивали землю вместе с минами.

— Может быть, вы покажете мне, как работать здесь по вашей красивой схеме? — иронически спросил Аникеев у штабного командира как раз тогда, когда снаряд, поднявший столб земли, заставил присутствующих нырнуть в воронку.

— «Прекратить надо пока такие дела, а не носить воду в решете», — думалось мне в этот момент.

Но вскоре оказывалось, что где-то против Федоровских высот опять надо в одном месте убрать, а в другом поставить мины. Командарм Свиридов просит помочь минерами.

Среди эпизодов из боевых действий пехоты в ту пору запомнился случай с уже называвшейся ранее 56-й стрелковой бригадой М.Д. Папченко.

После попытки форсировать Неву в районе Усть-Тосно В.П. Свиридов перебросил бригаду на самый правый фланг армии. И когда 291-я дивизия полковника В.К. Зайончковского продвинулась глубоко за Красный Бор, Папченко тоже вырвался вперед, стремясь развить наметившийся успех. Но немцы бросили во фланг бригаде полк с двенадцатью танками. К вечеру в штабе армии потеряли радиосвязь со штабом Папченко. Как выяснилось потом, батальон капитана Г.Ф. Борзинца особенно углубился в лесной массив и противнику удалось его отрезать. Папченко стал пробиваться к нему с другим батальоном, но в ходе боя лишился своих радистов. Соединиться с батальоном Борзинца ему не удалось и пришлось отходить на старый исходный рубеж. Батальон выходил из боя разрозненными группами.

Капитан Григорий Фомич Борзинец погиб в этом бою. Его адъютанта, старшину И.О. Жирновского, подобрали без сознания в лесу, когда через день снова наступали. Он рассказал, что вначале нес на руках раненого в шею и руку комбата; отход их группы прикрывал политрук Коновалов с ручным пулеметом. Потом снаряд разорвался рядом, Борзинца сразило насмерть, а его, Жирновского, покалечило.

Лишь в последние дни марта, в условиях полной распутицы, когда стало яснее ясного, что и мы, и волховчане только топчемся в слякоти, пришла директива Ставки — прекратить наступление на всех участках.

Начались новые перегруппировки войск, вывод в резерв, работы по капитальному закреплению рубежей, выдвинувшихся вперед.

2

Инженеры — беспокойный народ и не могут жить без поисков нового. Как-то в середине апреля мы с начальником инженерных войск 42-й армии полковником Н.Ф. Кирчевским осматривали позиции под Пулковом. Полковник долго водил меня по лабиринту глубоких траншей. Теперь здесь можно было ходить, не нагибаясь. В стенках отрыты входы в прочные убежища, местами попадаешь под броневой колпак, засыпанный камнем и землей. Местность видна лишь в наблюдательные щели или через стереотрубу. Даже для громоздких дальнобойных орудий вырыты большие котлованы, перекрытые балками из рельсов и несколькими рядами бревен.

— С полевыми пози­циями теперь все ясно,— сказал Кирчевский, — пехотных командиров подгонять не надо, сами во вкус вошли. Но есть другая думка у нас...

— А именно?

— Был я недавно на некоторых заводах в городе и обнаружил интересные вещи. До сих пор лежат там на складах орудийные и пулеметные установки для бетонных дотов. Прямо в комплекте, с броневыми заслонками. Оказывается, в сорок первом году мы не всё еще успели использовать из довоенных запасов.

У Кирчевского вполне «саперный» характер. За энергию и выносливость товарищи называют его «человеком-оленем». Смуглолицый, стройный, он способен сутками, не отдыхая, ходить по траншеям и огневым позициям.

— Так вы по железобетону соскучились? — спросил я.

А почему бы нет? — подхватил он. — Будь у нас цемент, конечно, создали бы пояс из железобетонных сооружений на второй полосе обороны и перевели бы туда артиллерийско-пулеметные батальоны. Глядишь, высвободилась бы еще одна дивизия для будущего наступления.

Предложение Кирчевского было безусловно интересным. Наступила пауза в крупных операциях. Наше фронтовое управление оборонительного строительства к лету 1943 года разрослось в мощную организацию. Хотя в строительных отрядах, или колоннах, как их называли, большей частью были девушки, однако эти смелые труженицы отлично справлялись и с бетонной, и с каменной кладкой. Конечно, они смогут стать еще и арматурщиками. А инженеров-фортификаторов у нас больше чем достаточно.

Интерес к идее Кирчевского вспыхнул у всех, как аппетит у выздоравливающего, — так надоело строить «деревяшки». Энтузиастами ее стали мастера своего дела — фортификаторы довоенного пограничного строительства инженеры Ф.М. Грачев, А.С. Савельев, В.А. Бутковский и многие другие. Никого из них не смущало то обстоятельство, что придется строить в зоне артиллерийско-минометного огня. После всего того, что было в прошлом, и это казалось уже естественным. Живет же и работает под огнем весь город!

Но нашлись и скептики. Они называли Кирчевского фантазером: «Разве в блокированном Ленинграде открылось производство цемента? Или вы надеетесь, что Москва вместо хлеба и снарядов будет посылать эшелоны с цементом?..»

К счастью, сомневающихся оказалось немного.

Начальник управления оборонительного строительства генерал-майор А.А. Ходырев и его инженерный коллектив сразу начали разработку проекта организации работ. Главный инженер управления А.К. Петров — человек дела и неиссякаемой энергии — уже на второй день после разговора принес проект централизованного бетонного завода, с которого, по его мнению, следует развозить бетон по объектам. Он же с группой инженеров нашел металл для арматуры. На Кировском заводе обнаружили танковые башни от «КВ», оставшиеся после эвакуации основных цехов завода.

— «Интересно, — думал я, идя к Говорову со всеми нашими расчетами, — что скажет он об этом предложении? По мнению некоторых, долговременные укрепленные районы на границах не оправдали надежд при вторжении немцев. Но значит ли это, что долговременная фортификация, как таковая, скомпрометировала себя и более «живучими» могут быть полевые позиции? С этим мы, инженеры, не могли согласиться. Прочность сооружений — не помеха в обороне. Пример тому упорные бои в Кингисеппском укрепрайоне, на Моонзундских островах, на Карельском перешейке. Эти укрепленные районы и их гарнизоны сыграли очень большую роль на Ленинградском направлении».

Мой доклад не вызвал у Л.А. Говорова особого удивления. Он уже знал кое-что о споре в среде инженеров.

— Согласен, — как всегда коротко сказал Леонид Александрович, посмотрев на схему намеченного укрепленного района между Средней Рогаткой и Пулковом. — Ну, а сколько же вы хотите просить у Москвы цемента?

— «Просить с запасом или поскромничать? — подумал я. Не хотелось ни прогадать, ни выглядеть легкомысленным. Шутка ли, просить у Ставки десятки эшелонов, которые пойдут по такой ниточке, как наша дорога у Шлиссельбурга...» Решил все же просить не скромничая.

— Десять тысяч тонн нам надо, товарищ командующий. И поставку в два месяца. Тогда к осени мы построим не меньше сотни хороших артиллерийскопу-леметных дотов в полосе 42-й армии.

Говоров помолчал, подумал, пометил что-то в своей тетрадке. Потом поднял телефонную трубку, позвонил Жданову.

— Андрей Александрович, Инженерное управление хочет просить через Ставку десять тысяч тонн цемента для оборонительных работ. Полагаю, это следует сделать. Каково ваше мнение? Хорошо.

Положил трубку и спросил:

— Телеграмму заготовили? Давайте на подпись. В плане работ добавьте и постройку подземного командного пункта для штаба фронта в черте города.

С нетерпением ждали мы ответа из Ставки. Он пришел чуть ли не на третий день — 20 апреля. Наркомат строительных материалов и НКПС обязывались обеспечить поставку всех десяти тысяч тонн в мае и июне Здорово!

А через несколько дней у меня был телефонный разговор на эту тему с начальником инженерных войск Красной Армии. Михаил Петрович Воробьев не очень-то горячо воспринял наш энтузиазм.

— Трудоемкое дело вы затеяли... Где наберете комплекты фильтро-вентиляционного, электротехнического оборудования, оптики? В мирное-то время уходили целые годы на монтажные работы в укрепленных районах...

— Делали тогда не торопясь, Михаил Петрович, вот и уходили годы, — ответил я. — Дайте команду своему аппарату поискать на складах, заводах. Можно на Урал послать кого-либо. Даже у нас нашлось многое.

— А вы приезжайте-ка сами в Москву на несколько дней, — неожиданно предложил Воробьев. — Здесь и разберемся.

И вот через пару дней я уже шел по улицам столицы, чувствуя себя так, будто попал на далекий от войны континент.

И хотя москвичи продолжали жить думами и делами военного времени, но в тот солнечный предмайский день людской поток в столице показался мне веселым и несколько беззаботным. По-особому мелодичен был бой кремлевских курантов. Он словно успокаивал взбудораженные нервы. В глаза бросались пестрые афиши о концертах, спектаклях. Все это так напоминало шумную жизнерадостную столицу до войны. Но я знал, что полтора года назад и Москва была такой же сурово-напряженной, как Ленинград. Да и так ли далеко от Москвы сейчас кипящий боями фронт?

Проходя мимо здания ЦК партии, вспомнил, как рассказывал в Смольном о поездке вместе с А.А. Ждановым в Москву зимой 1941 года А.Н. Кузнецов. В здание ЦК партии попала авиабомба. В комнате Жданова, еще не приведенной в порядок после бомбежки, выбиты стекла и зимний ветер покачивает люстру...

В штабе инженерных войск Красной Армии обстановка, как и во всяком центральном учреждении. Сотни оперативных почтовых и телеграфных сводок и донесений поступают с фронтов на штабной конвейер и, последовательно пройдя через многие руки, превращаются в продукцию, подготовленную для решений на последнем звене конвейера.

Наши ленинградские проблемы оказались проще, чем думалось. Мой друг Н.А. Муха, бывший комиссар Инженерного управления в Ленинграде в 1941 году, работавший теперь в управлении заказов и поставок Главного инженерного управления, развил немедленно бурную деятельность. Приобретенный в первые дни войны опыт взаимодействия с промышленным отделом горкома партии очень помог ему. Включился в поиски необходимого и генерал-майор А.Я. Калягин, возглавлявший Главное инженерное управление.

Уже на следующий день я доложил М.П. Воробьеву, что в мае мы получим все недостающее. Не удержался и рассказал ему, как в 1939 году, уже закончив бетонные работы в Островском пограничном укрепленном районе, мы, строители, полтора года ждали и так и не дождались вооружения и монтажного оборудования. В первые дни войны построенные там доты встретили вторгнувшегося врага пустыми амбразурами. Не удивительно, что такой укрепленный район был «прорван»!..

Результатами поездки я был доволен. Мы получили все, что просили. Однако, как говорится, и Москва не всем богата оказалась. При разговоре с генералом Калягиным я случайно вынул из кармана электродинамический фонарик ленинградского производства, взятый с собой по фронтовой привычке.

— Э, брат, ты не так беден и в блокаде, как представляешься здесь, — протянул руку Александр Яковлевич Калягин. — У нас таких не делают. Давай-ка нам этих фонарей тысячи две на первую поставку... Недаром же ты сюда прилетел.

А затем речь пошла и о ежемесячных поставках из Ленинграда на центральные склады Инженерного управления детонирующего шнура, понтонных катеров, полуглиссеров и даже саперных деревянных лодок, которые делались у нас руками девушек.

Считанные дни, проведенные в Москве, были своеобразной зарядкой, расширили горизонт предстоящих боевых дел. В штабе инженерных войск чувствовалась атмосфера подготовки к очень крупным наступательным операциям. Шли большие формирования, поступала новая инженерная техника. Уже формировались и штурмовые инженерно-саперные бригады, о которых М. П. Воробьев говорил нам в Ленинграде.

В последний день пребывания в Москве я неожиданно встретился со старым товарищем, однокашником И.А. Большаковым, теперь генералом, солидным работником в аппарате Генштаба. Спросил его:

— Скажи, Иван, скоро будет еще такой «котел» немцам, как под Сталинградом?

— Возвращайся в Ленинград, там и узнаешь в свое время, — улыбаясь, ответил он.

Ничего не сказал мне приятель, хотя и так по всему чувствовалось, что скоро на фронтах произойдут новые крупные события.

3

Говоров несколько раз на совещаниях высказывал предположение, что Линдеман может еще попытаться взять реванш за прорыв блокады. Иначе, зачем он держит в мгинско-синявинском выступе около двенадцати дивизий?

В первых числах мая Петр Петрович Евстигнеев, докладывая разведсводку, обратил внимание командующего на то, что разведпоиски противника все чаще проходят в юго-восточной части Синявинских торфоразработок, как раз на стыке с Волховским фронтом.

— Дело, видимо, не только в стыке, — заметил Говоров, рассматривая карту. — Эти болота так велики по площади, что ими можно прикрыться, если наносить нам удар в сторону Ладожского озера. Линдеман не может не видеть этого, выбирая место удара...

В штабе фронта стали пристальнее следить за левым флангом. К этому времени Ставка передала в состав нашего фронта Вторую ударную армию от волховчан, и Говоров возложил на нее оборону коммуникаций Ленинграда: железной дороги, переправ через Неву и стыка с Волховским фронтом. Это позволило вывести с левого берега Невы в резерв фронта управление 67-й армии и несколько соединений. Из гвардейских дивизий, получивших это почетное звание после прорыва блокады, формировался 30-й гвардейский корпус под командованием Героя Советского Союза генерал-майора Н.П. Симоняка. Намечалось формирование еще одного корпуса на стыке с волховчанами. Таким образом, усиливая оборону на левом фланге, Говоров одновременно с этим восстанавливал резервы фронта для будущих наступательных операций. Но разговоров о них пока не было.

В первую же поездку на новый левый фланг я познакомился с командующим Второй ударной армии генерал-лейтенантом Владимиром Захаровичем Романовским. Участок у армии был тяжелейший. Даже нам, саперам, казалось иной раз, что невозможно добраться до переднего края, расположенного у какой-нибудь рощи «Огурец». Туда впору лишь лосю пройти. А командарма мы встретили уже возвращающимся с этого «Огурца».

Романовский мало сидел на своем командном пункте. В разгар весенних оборонительных работ частенько появлялся в каком-нибудь «болотном» опорном пункте среди солдат, изъеденных мошкарой, измокших, обозленных на поваров, застрявших где-то с термосами. Высокий, худой, неизменно слегка насмешливый, Владимир Захарович любил острую шутку, умел подзадоривать собеседника. Обращение на «ты» почти ко всем окружающим у него выглядело не обидным, не фамильярным, а товарищеским.

Трудно было переоценивать усилия командиров и солдат Второй ударной армии в создании хороших позиций среди болот. Здесь были и насыпные валы из земли и торфа, укрепленные плетнями, и растянутые на километры лабиринты из бревенчатых заборов с бойницами, словно в древних крепостях.

Спустя несколько дней после первого знакомства мы как-то встретились с Романовским на понтонном мосту у Шлиссельбурга. Шел довольно сильный артиллерийский обстрел. Снаряды поднимали фонтаны воды недалеко от моста. Командир 3-й понтонной бригады полковник Н.В. Соколов, сопровождавший командарма, естественно, чувствовал себя неспокойно. И солдаты, стоявшие в понтонах наготове, тоже нервничали. С тонкой нитки-моста, в случае чего, только в Неву прыгать, а тут генерал идет не торопясь и покуривает.

Романовский разрядил эту напряженность по-своему. Глаза у него были острые, как у разведчиков, казалось, все видели. Заметил он, с каким охотничьим азартом смотрит один из понтонеров на уплывающую по течению большую рыбину, оглушенную разрывом снаряда, и спросил:


— Признайся уж, казак, рыбачишь за счет фашистских мазил? Что это у тебя из-за пазухи торчит? Щука, наверное. Угостил бы, что ли...

Под дружный смех стоявших рядом товарищей понтонер расстегнул ватник и действительно достал оттуда только что вытащенную из воды щуку. И, главное, как выяснилось из беседы, оказалось верно, что он из донских казаков...

Простившись с понтонерами, Романовский зашагал по берегу. Его заинтересовала броневая огневая точка — знаменитый «ползунок» производства Ижорского завода. Владимир Захарович влез в него и быстро прикинул, что такие «ползунки» вполне можно протащить по болотам в 314-ю дивизию Алиева и в 128-ю — Потапова.

— Слушай, инженер, завтра же давай мне сотню ваших «ползунков», — заявил он мне. — Во-первых, это усилит прочность обороны, во-вторых, пускай и наши солдаты узнают про великий труд ижорских рабочих.

Помрачнел обычно не унывающий командарм, когда смотрели мы с ним на гряду Синявинских высот с наблюдательного пункта в районе Рабочего поселка № 5. «Нейтралкой» здесь стали сплошные торфяные выемки, затопленные водой; между ними — лишь узкие тропы. Хребет холмов, занятых гитлеровцами, кажется отсюда особенно высоким. Как создать на болотах исходный плацдарм для атаки хребта? А брать эти ключевые высоты надо...

— Понимаешь теперь, почему мы тут засели? — спросил командарм. Он зло погрозил в сторону «Чертовой высоты», как прозвали ее солдаты. — Ладно, собачьи дети, недолго ждать, рассчитаемся с вами.

— Как вы думаете, Владимир Захарович, рискнет Линдеман прорываться к Ладоге?

— Жду, инженер, жду... Уж очень этой старой лисе близко до нашей железной дороги. А время-то на нас работает. Линдеман упустит месяц-два, и мы наверняка начнем. И он это знает.

По просьбе Романовского мы усилили армию фронтовыми минерами, направили отряды строителей с броневыми «ползунками». Болотные опорные пункты расположили на направлениях вероятных активных действий противника.

Командарм не ошибся, ожидая скорого удара немцев. 10 мая, зайдя рано утром к начальнику штаба фронта, я застал его разговаривающим по телефону с Романовским. Тот докладывал, что на рассвете немцы после сильной артподготовки на участке полковника П.А. Алиева ввели в бой до семи батальонов пехоты. Если считать их первым эшелоном ударной группировки, то речь идет в целом о двух дивизиях, не больше.

— Каких именно, Владимир Захарович? — спросил Гусев.

— Пленных еще нет, но полагаю, что это первая и шестьдесят первая пехотные, переброшенные недавно из района Мги, — ответил Романовский.

— Вы поставили в известность командующего Волховским фронтом? Уже знает? Отлично. Сейчас же доложу Говорову. Он хотел быть у вас на днях, но, возможно, поедет и сегодня. Желаю успеха.

Закончив разговор, Дмитрий Николаевич посоветовал мне выехать во Вторую ударную армию.

— Командующий фронтом наверняка будет там сегодня, возможно, даст указания, касающиеся вас.

На командный пункт Романовского, расположенный в лесу восточнее Апраксина городка, я приехал ночью. Начинж армии полковник М.И. Марьин рассказал, что попытка немцев наступать закончилась их разгромом.

На рассвете мы поехали в один из опорных пунктов 314-й дивизии, где на днях осматривали с Марьиным новый тип земляных валов с убежищами. Здесь и атаковал противник. Сейчас мало что напоминало о вчерашнем бое. Солдаты рыли отводную канаву для воды.

Перестрелки почти не было. Командира стрелковой роты лейтенанта Ермилова мы застали в землянке. Он с аппетитом выскребал из банки американскую тушёнку, именуемую острословами «вторым фронтом».

— А нам и работы почти не было, — доложил Ермилов, как будто даже огорченный этим.

— Война такая пошла, все артиллерия делает. Хотите взглянуть? Помните, лесок у меня на правом фланге был? Вот оттуда фрицы и собирались выйти в атаку.

Вместо леска, именуемого по схеме Ермилова «Южный огурец», торчали жалкие остатки обезглавленных сосен метрах в трехстах от земляного вала.

— Чистая работа, — говорил лейтенант. — Раньше мы этот «Огурец» не трогали, только пристреливались, знали, что там скапливаются фрицы...

— А ты, друг, и успокоился, — недовольно заметил полковник Марьин. — Смотри, не рано ли?

— Где им теперь, — пренебрежительно усмехнулся Ермилов. — Ночью посылал я туда разведчиков. Притащили они трех раненых немцев, с десяток солдатских книжек, семь автоматов, четыре ручных пулемета. В роще не меньше сотни убитых. Немцы даже ракеты боятся пускать, в темноте трупы убирают. А наши потери — три человека ранеными.

Днем на командный пункт Романовского приехали Л.А. Говоров и командующий Волховским фронтом генерал армии К.А. Мерецков. Прибыл и маршал С.К. Тимошенко. Он находился в эти дни на Волховском фронте по заданию Ставки.

Разбор эпизода на стыке фронтов показал, что противник более рассчитывал на внезапность, чем на силу удара. То обстоятельство, что удалось так быстро пресечь атаку, было характерным для нового этапа войны, для иного соотношения сил.

Командарм рассказал о ходе операции.

Два дня назад, когда немцы начали явную пристрелку ориентиров главным образом на участке 314-й дивизии Алиева, заместитель командарма генерал А.И. Андреев, оказавшийся как раз в дивизии, решил скрытно переместить большую часть артиллерии на запасные позиции. Были предупреждены и командиры стрелковых полков. Передвинули полковые резервы. Поэтому вся артподготовка немцев, хотя и полуторачасовая, прошла для Алиева с очень незначительными потерями.

Этим и наша артиллерия страдает, частенько впустую бьет, — заметил Говоров. — Учтите, товарищ Романовский, когда будете наступать. Немцы тоже отводят пехоту во вторые и третьи траншеи от первого удара нашей артиллерии.

Но на этот раз у нас неплохо получилось,— сказал Романовский.— Мы отмолчались всю артподготовку, засекли их огневые позиции, а затем уже ударили. Армейская артиллерия била по батареям, а дивизионная и минометы — по пехоте, вышедшей с исходного положения.

Однако они все же четыре раза за день выходили в атаки, — хмуро заметил Говоров. — Значит, не так уж сильно вы их сразу ударили.

— А Линдеман известен нам и этим, товарищ командующий, — парировал упрек Романовский. — Пушечного мяса ему никогда не было жалко. За четыре попытки они и заплатили вчетверо дороже. Мы считаем, что тысячи две Линдеман вчера потерял из двух дивизий.

Говоров, чуть усмехнувшись уголком рта, искоса посмотрел на командарма, побарабанил пальцами и пробурчал:

— А пленных у вас только полсотни... Что-то очень уж быстро мы подсчитываем потери противника.

— Вы, Леонид Александрович, будто недовольны чем-то, — улыбаясь, сказал С.К. Тимошенко. — По-моему, неплохие крестины получились у полученного вами нового корпуса. Как вы считаете, генерал Андреев?

Как раз в эти дни был решен вопрос о формировании 43-го стрелкового корпуса из левофланговых дивизий Второй ударной армии. Командиром его Говоров наметил заместителя Романовского генерал-майора А.И. Андреева. Тот только что вернулся из района боя 314-й дивизии довольный, возбужденный.

— Андреев оказался хитрым крестником, — засмеялся К.А. Мерецков. — Звонит мне вначале, по старой подчиненности: «Не подбросите ли своей авиации?» Я ему шесть девяток штурмовиков сразу послал. А он, оказывается, и к новому начальству — Говорову и Жданову — в Смольный с такой же просьбой обратился. Любил, видно, в детстве именины справлять...

Приземистый, рыжеватый генерал, с бурым от ветра и солнца лицом, казавшийся низкорослым рядом с Тимошенко и Говоровым, не особенно смутился:

— Так я же на стыке, товарищ командующий. Не плохо бы и дальше иметь двух таких крестных. А наши артиллеристы действительно здорово поработали. Тридцать батарей гвоздили весь день по графику.

— Резервы у Линдемана кончаются, — закончил Говоров разбор операции. — Пора готовить и войска, и местность для наших операций.

Командующий фронтом приказал Романовскому создать в болотистом районе Второй ударной армии так называемый артиллерийский плацдарм — систему за­благовременно подготовленных основных и запасных огневых позиций.

4

В начале лета 1943 года под Ленинградом не было крупных боевых операций. Дивизии, выведенные в резерв, укомплектовывали и направляли на учения в тыловые районы; войска первой линии продолжали совершенствовать свои позиции и проводили лишь мелкие тактические бои. По-прежнему велась непрерывная ар­тиллерийская дуэль с осадными орудиями немцев.

Ленинградцы напряженно трудились, вжившись в повседневный быт гарнизона гигантской крепости. Несмотря на непрекращающиеся вражеские обстрелы, в городе все больше уделялось внимания восстановитель­ным работам. Секретарь горкома партии А.А. Кузнецов почти каждую неделю давал мне задания направить один-два военно-строительных отряда на различные заводы, чтобы ускорить их ввод в строй.

Из Смольного командный пункт фронта переместился на северную окраину города. Там еще в первые недели войны инженерные части построили подземный (на глубине двадцати метров) узел связи и помещения для штаба — более двух километров горизонтальных штолен, обеспеченных вентиляцией, отоплением, освещением. Над ними стояли обычные здания, кругом раскинулся большой лесопарк.

В штабе еще в марте стало известно, что Монетный двор готовит двести тысяч медалей «За оборону Ленинграда». В июне началось вручение ленинградцам этой эмблемы свершавшегося народом подвига. Я не видел проще, строже и величественнее церемонии, чем эта. У суровых сталеваров, прикалывающих себе на грудь скромную медаль с зеленой ленточкой, дрожали руки.

Многим частям, преобразованным в гвардейские за прорыв блокады, вручались знамена гвардии. Наш. 41-й понтонный батальон, история которого уходила в петровские времена, к первому указу 1712 года о создании понтонной роты на реке Неве, стал именоваться 1-м гвардейским краснознаменным. Первый в Советской Армии! Чье солдатское сердце не замирало от гордости!

Алексей Александрович Кузнецов вручил знамя батальону. Николай Евтушенко — один из героев Невской Дубровки — пронес его перед застывшим строем. В батальоне не много осталось таких коммунистов и комсомольцев, прошедших с первого дня войны пекло всех сражений. Именно они цементировали теперь родившуюся гвардию.

19 мая был объявлен Указ Президиума Верховного Совета о награждении личного состава штаба Ленинградского фронта. Дмитрий Николаевич Гусев получил орден Кутузова I степени, большинство начальников родов войск — ордена Суворова и Кутузова II степени. Георгий Федорович Одинцов, бывший рабочий и солдат, коммунист с времен гражданской войны, награжденный орденом Суворова, поздравляя меня с тем же, стиснул в своих медвежьих объятиях и пробасил:

— Черт побери, можно ли после такой награды не требовать от своей головы лучшей работы! Полководческий орден!..

Л.А. Говоров, получивший орден Суворова I степени, вручая нам награды, сказал лишь несколько слов глуховатым, чуть окающим голосом. Но были они, пожалуй, более значимыми, чем парадный ритуал:

— Помните, войска фронта сделали лишь первые шаги к полному разгрому немцев под Ленинградом.

Приблизительно в это же время были введены погоны. На первых порах не доставляло особого удовольствия чувствовать их на плечах. Но потом они быстро «притерлись», стали привычными.

Как-то в погожий вечер я встретился с Иваном Георгиевичем Зубковым на понтонном мосту у Шлиссельбурга. Это была одна из редких встреч, когда не рвались рядом снаряды, не велась напряженная работа. Тогда некогда делиться задушевными мыслями. А сейчас мы стояли на пустынном мосту в час короткого за­тишья. Спокойными были водные просторы и силуэт «Орешка». Он, словно дредноут, встал когда-то здесь на якорь да так и застыл на века в сторожевом внимании.

— Что дальше будешь строить, восстановитель? — спросил я Зубкова.

— Все... — Он помолчал, потом заговорил со страстью.— Задыхаться начинаешь от нестерпимого желания строить, создавать. Быстро, бешено, чтобы скорей избавить глаза — и свои, и всех, всего народа — от этого вида зловещих опустошений.

Он посмотрел в сторону 8-й ГЭС, где стояла теперь тишина, и спросил:

У тебя, вот, разве нет желания попросить начальство, чтобы оно поручило нашим ребятам — саперам, понтонерам, метростроевцам — восстановить там жизнь?

— Фашистов заставят строить, Иван...

— Нет! — со злостью крикнул он. — Нет! Я заставил бы их строить по всей земле разве что общественные нужники! Но ни одного красивого, светлого здания! Тьфу, распалился, извини.

Я поделился с ним впечатлениями от увиденного недавно на памятной Невской Дубровке:

— Знаешь, что меня больше всего там сейчас поразило? Трава. Да, да, трава, Она буквально на глазах лезет всюду: через гусеницы сгоревших танков, пробитые солдатские каски, сквозь наши понтоны и лодочки с надписями «Чайка», «Ласточка». Природа торопится скрыть поскорей наиболее страшное из содеянного войной.

— И десятки тысяч немецких мин и фугасов в том числе, — съязвил Зубков. — Вот на уборку этой пакости можешь ставить пленных фашистов. Только вчера я видел, как осталась без ноги девчурка лет восемнадцати из моего отряда... Ну ладно, поедем-ка, друг, пока совсем не увлеклись проектами будущего.

Мы попрощались с Иваном Георгиевичем, пошутив напоследок, что, если бы на земном шаре круглый год были такие белые ночи, может, невозможными стали бы войны и вообще появление всякой нечисти, любящей мрак.

Через несколько суток в Смольный позвонили из штаба Волховского фронта и сообщили, что больше ста фашистских бомбардировщиков налетели на мосты через реку Волхов. Обе эти переправы, обеспечивающие перевозки на Ленинградский фронт, сильно повреждены.

И.Г. Зубков и один из его ближайших помощников П.И. Богомолов спешно выехали туда, чтобы помочь волховчанам. Повреждения оказались очень значительными. У одного моста были обрушены фермы и повреждены опоры на протяжении около ста метров, у другого — около ста двадцати. Замена конструкций новыми потребовала бы очень много времени. Пришлось бы разрезать, разобрать, вытащить искареженные фермы, пролетное строение, заказать и доставить новые... А на это время Ленинград снова остался бы без подвоза?

И Петр Иосифович Богомолов с проектировщиками пошли, что называется, «на таран». Они решили восстановить мосты, используя обрушенные элементы. Крановщики, механики, водолазы блестяще решили эту задачу.

Через сорок часов после налета авиации по одному из мостов уже везли пленных немецких летчиков, сбитых над рекой. Они были ошеломлены, таращили глаза, бормоча, что своими глазами видели непоправимые разрушения. Второй мост отряд Богомолова восстановил таким же методом суток через десять.

Во время затишья потери в людях, хотя и незначительные, но все же, к сожалению, есть. Я был очень огорчен, когда узнал о том, что тяжело ранен командир 5-го тяжелого понтонного полка подполковник И.А. Гультяев. Нас с ним связывала длительная боевая дружба. В медсанбат я заехал на второй день после его ранения. Ему ампутировали охваченную гангреной ступню. Во время операции перелили четыре литра чужой крови. Лежал он смертельно бледный.

Я понимал, что трудно в этот час подбадривать человека, потерявшего ногу. Уже виден победный конец войны, а тут такое дело... Надо расставаться с армией, с боевыми друзьями...

Гультяева я хорошо знал еще с финской войны 1939 года. Он командовал тогда 6-м понтонным батальоном. Суховатый, малоразговорчивый командир отличался завидной выдержкой и хладнокровием. Физическая выносливость его вызывала и уважение и удивление. Он избегал, например, носить полушубок и валенки даже в сильнейшие морозы, а ему ведь сутками случалось не уходить с переправы через свирепую неза-мерзавшую реку Тайпален-йоки. Не изменил он своих привычек и в эту войну.

После гибели двух командиров 41-го понтонного батальона Гультяев сразу согласился принять командование, хотя был в то время на более высокой должности — дивизионного инженера. И он оправдал наши надежды. В кратчайший срок восстановил боеспособность батальона после тяжелейших потерь на Невской Дубровке.

И вот сейчас он инвалид. История его ранения проста, обыденна на войне. Гультяев вместе с замполитом Бураком и начальником штаба Баевым проверяли работу батальонов, прокладывавших колонные пути от наведенного через Неву моста. Начался обстрел из минометов. Всех разбросало взрывной волной, Бурака и Баева контузило. Через несколько минут они поднялись, а Гультяев не мог встать, страшно жгло ногу, сапог наполнился кровью. До медпункта своего полка далеко. Раненого отнесли в ближайшую землянку под берегом Невы. Там оказался фельдшер из стрелковой части. Перевязку раздробленной ноги он сделал наспех, и когда через три часа командира полка привезли на машине в медсанбат у Шлиссельбурга и положили на стол, уже началась гангрена.

— Не горюй, Иван Андреевич, мы еще с тобой повоюем!— сказал я, подбадривая друга.
Гультяев укоризненно взглянул на меня, прикрыл глаза и отвернулся: «Время ли сейчас начальству так шутить».

Но мысль, вначале случайная, застряла в голове. Мы помолчали, думая каждый о своем.

— Ведь полк-то моторизованный, Иван Андреевич... Черт с ней, со ступней, протез будет. Поправляйся скорей и снова в полк. Ждать там будут тебя. Характер у тебя сильный, ты коммунист.

Гультяев резко повернулся. Глаза его заблестели.

— Вы это серьезно?..

— Серьезно, подполковник. Сегодня же доложу командующему фронтом. Думаю, он согласится.

Действительно, Л. А. Говоров, выслушав мой рассказ о боевом прошлом Гультяева, разрешил оставить его в должности командира 5-го тяжелого понтонного полка.

5

Идея Кирчевского о создании пояса железобетонных артиллерийских сооружений в Пулковском и Пушкинском секторах воплощалась в жизнь гораздо быстрее, чем предполагали самые ярые энтузиасты долговременной фортификации. Эшелоны цемента, стальное литье для амбразур, вооружение, оптика, сантехника — все это шло из разных районов страны.

— Вот он, прорыв блокады! — восхищался наш ветеран снабжения А.Ф. Прошин, контролировавший поставки.

— Рай для снабженцев. Любые материалы— по щучьему велению, — говорили строители.

Как и всегда, верными помощниками строителей были ленинградские рабочие. Вот с завода «Баррикада» подходят машины с бетоном и останавливаются недалеко от Пулковских высот. Сейчас начнется «свадьба» — бетонирование дота. Это уже восьмой по счету. И еще около двадцати сооружений в работе.

В огромном котловане по металлическим сеткам арматуры сноровисто лазают ленинградские девчата — они отлично освоили новую профессию. Заканчивается армирование крупного дота. Вдруг выясняется, что не хватает десятка двутавровых балок.

Звонок на Кировский завод. Там есть старый друг строителей инженер СКВ Н.А. Карпинский. Он вроде полпреда от парткома и дирекции еще с первых дней войны. Через пару часов балки уже на объекте.

— Теперь и вы, Федор Михайлович, наконец, убедились, что мы построим под носом у немцев настоящий укрепленный район, — подтрунивают товарищи над полковником Ф.М. Грачевым, возглавившим эти работы.

Грачев удовлетворенно сопит, дымя неизменной самокруткой.

— Нашли, чем хвалиться, — ворчливо отвечает он.— У себя под носом строим, а не у них. Лет пять назад надо было так строить, как сейчас.

Мы про это и говорим, Федор Михайлович, — продолжают поддразнивать своего руководителя молодые инженеры. — Ведь в ту пору вы и генерал Бычевский строили на границах... Что бы вам тогда побыстрее все делать...

— А я про себя и говорю, — уже сердито отзывается Грачев, — я не забыл, как под ручку с бетономешалками от границы путешествовал в первые дни войны от рубежа к рубежу.

Подобные перепалки не нарушают слаженности в работе отличного коллектива Грачева, но имеют под собой некоторую почву. Мы, более старшее поколение военных инженеров, даже после уроков двух лет войны бываем иногда в плену сложившихся перед войной взглядов, теорий. Такие же, как Г.Н. Захарьин и С.А. Гуров, почти свободны от этого. Молодежь часто вносит свежее, оригинальное, смелое и в проекты, и в технологию производства работ. Когда при строительстве глубокого подземного командного пункта был обнаружен очень высокий уровень стояния грунтовых вод, это не испугало молодых инженеров. Проект дренажа и изоляции был блестяще решен А.К. Петровым. Конструкция сооружений удивила даже такого опытного подземщика, как И. Г. Зубков.

— Эх, жаль, что я залил свои шахты, сделанные для метро, а то бы передал вам свое хозяйство, — говорил он.

Говоров и Кузнецов частенько бывали на строительстве. Как-то и я приехал вместе с ними. Мы остановились у одного из котлованов. Из него вылезла молодая женщина.

— Бригадир Головлева, — доложила она. — На объекте работа ведется по графику. Двадцать шесть плотников. Боевых потерь нет. Огневая обстановка нормальная...

— Все женщины — плотники? — удивился Говоров.

— Плотники, товарищ командующий...

— А котлован кто отрывал?

— Мы.

— А кто бетонировать будет?

— Мы, товарищ командующий, — улыбнулась Головлева.

В это время из котлована вылезла группа девушек, обступила начальство.

— Выходит, вы совсем обходитесь без мужчин? — пошутил Кузнецов.

Девушки зашумели:

— Ничего не поделаешь. Война. Приходится. Когда мы попрощались с девушками, Кузнецов сказал, обращаясь к нам:

— Вот, товарищи, доля ленинградок. И какая жизненная сила в них! Помните, как поэт писал: «Гвозди бы делать из этих людей, крепче бы не было в мире гвоздей».

— Поэзии в их работе маловато... — хмуро отозвался Говоров, — надо поберечь девушек от артиллерийского огня. Вы подумайте об этом, товарищ Бычевский. Одинцов скоро поставит контрбатарейщиков ближе к Пулкову, и как раз здесь завяжутся дуэли. Сейчас стрельба редкая, а будет намного острей...

Через несколько дней Г.Ф. Одинцов действительно выдвинул вперед дальнобойную артиллерию. По приказу Ф.М. Грачева вблизи строительства были отрыты траншеи. И если огневой налет вражеской артиллерии становился особенно плотным, девушки укрывались там. Несмотря на ожесточенные огневые схватки с осадной артиллерией гитлеровцев, темпы строительства долговременного укрепленного района не снижались.

А артиллерийско-пулеметные батальоны 79-го укреп-района 42-й армии уже переходили в железобетонные сооружения и постепенно осваивали новое хозяйство.

Такое инженерное и огневое усиление оборонительной полосы 42-й армии позволило высвободить еще одну стрелковую дивизию в резерв фронта.

6

6 июля радио передало сообщение, что немцы начали крупное наступление на Центральном и Южном фронтах. А затем трое суток подряд сводки о развернувшихся там событиях поражали нас масштабами начавшейся битвы. По сообщениям, потери немцев за эти дни были огромны — около полутора тысяч танков и шестьсот самолетов! Гитлер ввел в бой тридцать танковых, моторизованных и пехотных дивизий. Появилась и новая боевая техника гитлеровской армии: «фердинан-ды», «тигры», «пантеры». А продвижения противник добился ничтожного! По всему чувствовалось, что накал сражения продолжает нарастать.

Оперативные работники штаба фронта достаточно реально представляли, что значит такое количество боевой техники и живой силы. Надо ждать больших последствий этой великой битвы для других фронтов.

Так и случилось. 11 июля Л. А. Говоров собрал руководящий состав штаба фронта. По указанию Ставки нашим войскам надлежало в ближайшие же дни начать активные боевые действия. И снова на левом фланге — от 8-й ГЭС до Синявина включительно. Короткая пауза кончилась.

Судя по небольшой глубине планируемой операции— 12—15 километров, она не имела решающего значения для фронта. Задача ставилась по существу тактическая: прорваться из болот через систему укрепленных позиций противника, занятых им на командных высотах у селений Мустолово, Келколово, Синявино, и выйти за линию Мгинского железнодорожного узла.

Говоров возложил руководство этой операцией на командующего 67-й армией М.П. Духанова. В свое подчинение тот принял от Второй ударной армии 43-й стрелковый корпус генерал-майора А.И. Андреева, занявший позиции на левом фланге участка наступления, а на правом — от берега Невы — вводился из резерва фронта 30-й гвардейский корпус генерал-майора Н.П. Симоняка.

У немцев в первой линии обороны находились три пехотные дивизии. И ближайший на этом направлении резерв противника мог насчитывать не менее пяти соединений. Поэтому Говоров готовил к вводу весь свой накопленный на весну резерв. Это были дивизии, сформированные в мае из стрелковых бригад, участвовавших в прорыве блокады и в красноборских боях: 120-я дивизия полковника А. В. Батлука, созданная из 11-й и 142-й бригад, 124-я полковника М. Д. Папченко, в которую вошли части 56-й и 123-й бригад, и 196-я дивизия полковника Ратова.

Командующий фронтом вызвал командиров дивизий на свой полевой командный пункт в районе Колтуши и больше трех часов разбирал с ними тактику предстоящих боев. Планировалось последовательное, методическое преодоление и захват ряда рубежей с суточным темпом продвижения 3 — 3,5 километра. Это значило — «прогрызать». Последующие события показали, что даже такие прогнозы оказались оптимистическими.

Наступать предстояло среди болот, и поэтому главные тяготы боя ложились на пехоту. Менялся боевой порядок пехоты и при атаке.

На основе изучения обороны немцев по аэрофотоснимкам, захваченным инструкциям и показаниям пленных был сделан вывод: атака пехоты цепью изжила себя. Система вражеских траншей с множеством прочных сооружений, с круговым обстрелом потребует не линейного боевого порядка при атаке, а отлично взаимодействующих штурмовых групп: в каждом взводе, роте, батальоне. Именно теперь решался тот самый вопрос, который несколько месяцев назад был предметом нашего разговора с начальником инженерных войск Красной Армии: будут ли созданные штурмовые инженерно-саперные бригады чем-то отличаться от пехоты в тактике своих боевых действий?

Как раз перед самыми боями к нам прибыла, наконец, обещанная М. П. Воробьевым 13-я штурмовая инженерно-саперная бригада полковника С.Л. Штейна, состоящая из пяти батальонов.

Говоров вызвал меня. До начала операции оставалось пять-шесть суток.

— Проверяли бригаду? Что она собой представляет? Какова ее подготовка, слаженность?

— Это полусаперы-полупехота, товарищ командующий, если говорить о солдатах и офицерах. Состав крайне разношерстный.

— А как соединение в целом? Можно ли такой бригаде доверить отдельный участок прорыва?

— Думаю, что нет. Штаб бригады — это практически инженерный штаб. Он не способен управлять пехотным боем и организовать взаимодействие других родов войск в бою.

— Что же, батальоны штурмовой бригады пригодны только как части усиления стрелковых дивизий?

— Да. Их задачи будут конкретны: проходы в минных полях, атака и уничтожение сооружений с амбразурами. Но я просил бы не вводить сейчас эту бригаду в бой.

Это почему же? — Говоров испытующе посмотрел на меня.

— Вы, товарищ командующий, всегда подчеркиваете, что к любому бою надо тщательно готовиться. А штур­мовая бригада только что сформирована и лишь вчера выгрузилась из эшелонов.

— Они же не бездельничали там, в тылу, а, надо полагать, обучались бою! — раздраженно перебил Говоров. — Выделите три батальона в дивизии первого эшелона. Увидим, на что они способны. Каково их оснащение, вооружение?

— Весь состав вооружен автоматами, солдаты владеют взрывчаткой, термитными зарядами, дымовыми гранатами. Имеют даже нагрудные стальные панцири. Их и прозвали за это панцирной пехотой. Такие бригады, видимо, хороши при штурме городов, а у нас болота, лес...

— Проследите сами, как их используют в стрелковых дивизиях. Командиры дивизий жалуются, что мало саперов. А до штурма больших городов еще далеко.

Бои начались 22 июля. В историю борьбы за Ленинград они вошли под названием Синявинской операции. Ее итоги историки впоследствии облекли в сжатые тезисы:

«...Ожесточенные бои... продолжались более месяца и привлекли в этот район все резервы 18-й немецкой армии. Фашистское командование не только не смогло выделить силы для переброски на другие направления, но и было вынуждено снимать с пассивных участков части и посылать их на мгинское направление» [«Битва за Ленинград». Москва, Воениздат, 1964, стр. 280.]

Это правильно. Не упоминается лишь то, что синявинские бои все полтора месяца продолжались на одном и том же месте. К сожалению, было именно так. На двенадцатикилометровом участке наступления среди торфяных топей, вокруг высот, занятых немцами, батальоны и полки одних дивизий заменялись другими по нескольку раз; ходили в атаки, отражали контратаки и... практически все на одном месте. Ни Синявинская гряда в целом, ни Мустоловские и Келколовские высоты, ни Мгинский железнодорожный узел так и не были тогда нами взяты. Силы сторон постоянно уравновешивались, а местность и укрепленные позиции давали преимущества врагу.

Цель боевых действий такого типа — перемалывание живой силы противника. Да, в синявинских боях было выведено из строя более пяти вражеских дивизий. Тяжелые потери несли и наши войска. Говоров, стремясь сохранить боеспособность своих резервов для будущих крупных операций, вынужден был в этих болотных боях часто менять дивизии. Командиры дивизий между собой называли это «поурочной системой Говорова».

Нет нужды излагать всю хронику синявинских боев. Это дело историков и потребует, пожалуй, специальных исследований. Но следует ответить на вопрос: была ли связь между изнурительными синявинскими боями и событиями на других фронтах, например на Курском направлении, где именно в этот период ломался спинной хребет гитлеровской военной машины? Думается, была. Иначе, в каких других целях было требовать от войск атак изо дня в день, несмотря на явное отсутствие перевеса в силах?

Кто из воинов, сражавшихся летом 1943 года под Ленинградом, не помнит Синявинских болот!.. Даже ночью тебя мутит от зловонных испарений, от смрада непрерывно тлеющего торфа. За неделю преют и расползаются на солдатах гимнастерки. Узкие тропы между квадратами торфяных выемок пристреляны минометами противника. Здесь нередко гибнут и санитары, выносящие раненых: они не могут быстро бежать. Здесь артиллеристы тащат орудия на руках. Я видел, как одно из них ушло в болото на четыре метра. Что же здесь делать танкам, хотя они и даны для боя...

Нелегко было и мне, и начинжу 67-й армии С.И. Лисовскому проследить, с толком ли будут использованы батальоны 13-й штурмовой инженерной бригады, будут ли саперы-штурмовики решать инженерные задачи или сразу растворятся в пехоте? Как и ожидалось, командиры дивизий, получив в свое распоряжение по батальону саперов-штурмовиков, сплошь вооруженных автоматами, с панцирными нагрудниками, и раздумывать не стали, сразу выдвинув их на авансцену.

Через несколько дней после начала боев я услышал рассказ одного из командиров взводов 62-го батальона штурмовой бригады лейтенанта Манеева.

Мы сидели в одной из бывших немецких землянок на левом берегу Невы. Там собралось несколько офицеров из штаба 13-й бригады. Разбирали действия подразделений, уже потрепанных, требующих пополнения или вывода в резерв. У взвода Манеева была характерная для той обстановки история.

— Придали наш взвод стрелковому батальону сорок пятой гвардейской дивизии полковника С.М. Путилова,— рассказывал он. — Задачу мне командир батальона поставил вначале обычную: сделать проходы в проволочных заграждениях перед дзотами; у немцев очень много накручено спиралей из колючки — валы высотой в рост. Мы проползли с длинными зарядами, привязанными к доскам, и взорвали проволоку. Нормально, в трех местах. Пулеметный огонь из амбразур сильный, но убитых у нас пока не было, только четверых ранило. Перед окончанием артподготовки мы совершили бросок поближе к дзоту. И хорошо, что так сделали, потому что перед дзотом оказалось минное поле, его надо было расчистить. Пехота поднялась в атаку, но снова залегла перед минным полем. Мины оказались шрапнельными, прыгающими, марки «S». И пулемет фашистский сечет из амбразуры. Вот тут пришлось торопиться. Комбат приказал минное поле ликвидировать, а дзот взорвать. Пехота лежит, потери несет. На минное поле послал я сержантов Чепилова и Дорохова со своими отделениями, а на дзот сержант Калюжный добровольно вызвался идти. Он подполз и забросил туда сперва дымовую гранату, а потом связку из двух противотанковых. Я за ним. Вскочили в траншею, в дзот, перебили семь немцев, одного офицера. Дзот захватили. Калюжного тут ранило, двоих убило. Тем временем Чепилов и Дорохов сняли двадцать пять шрапнельных и двенадцать противотанковых мин. Дорогу пехоте открыли, батальон пошел вперед. Так заняли опорный пункт. Он на карте «Лютиком» обозначен. Там траншея кольцом, из нее ходы в землянки, дзоты. А впереди был еще опорный пункт — «Колокольчик».

Манеев усмехнулся, покачал головой. Казалось, простецкий парень, но за усмешкой в глазах блеснул огонек, и губы плотно сжались.

Кто уж там в штабе назвал эти паучьи гнезда «Колокольчиками» и «Незабудками», не знаю.

В сорок третьей дивизии еще «Мимозу» придумали,— угрюмо добавил кто-то из офицеров.

— Так вот, перед этим «Колокольчиком» опять на минное поле напоролись, — продолжал Манеев. — Только немцы не ждали, что мы быстро там окажемся, надписи около мин не успели снять. Здесь потерь не было. Мины натяжные, мы их сразу убрали, ворвались в траншею, потом на окраину поселка у железнодорожной ветки. Там склад боеприпасов и конный обоз с продовольствием попался. Все бы хорошо, но опять перед нами бревенчатые блиндажи с амбразурами, огонь из них страшный. Получили приказ комбата — уничтожить. Чепилова и Дорохова я послал справа и слева с дымовыми и противотанковыми гранатами, а самый близкий большой блиндаж взял на себя. На захваченном складе взрывчатка оказалась. Я заряд сделал килограммов на пятнадцать и гранату к нему привязал. Тащил сначала на веревке. Чепилов с Дороховым подползли метров на пятнадцать — их пулеметчики прикрывали— и бросили гранаты перед амбразурами, а я к двери... Как подбежал, сунул заряд, кольцо с гранаты сорвал и прыгнул рядом в воронку. Только все равно сознание потерял от взрыва — очень близко и быстро он произошел. Очнулся, наши уже в блиндаже. Его, конечно, разворотило, там двенадцать немцев мертвых с двумя пулеметами. В этой атаке Дорохов Александр погиб и Проценко. Еще человек пять раненых прибавилось. Потом контратаки немцев начались. Другие батальоны этого полка где-то в стороне дрались, фланги у нас открыты, кругом лес...
Там лейтенант Гусев со взводом был. Погиб он,— добавил начальник штаба батальона, немолодой капитан с забинтованной головой.

Семь контратак мы отбили вместе с батальоном, — рассказывал Манеев. — Патроны кончились, диски у автоматов пустые, одни гранаты остались, немецкие. Комбат запросил по рации, что делать, сами теперь в мешке оказались. Из полка приказ — пробиться к своим. А свои — позади. Собрал комбат всех в кулак. Вышли мы на старое место к вечеру. Двадцать человек убитыми и ранеными потерял я из взвода...

Боевые действия других батальонов 13-й штурмовой бригады, приданных 43-й и 11-й стрелковым дивизиям, мало отличались от того, что было в 45-й гвардейской. Через десять суток бригаду полковника Штейна пришлось вывести в резерв для пополнения, а затем Москва отозвала ее с нашего фронта.

— Незачем было тогда посылать ее сюда, — проворчал Говоров, прочитав директиву Генштаба о передислокации бригады.

А синявинские бои все продолжались с короткими паузами. Говоров переместил оперативную группу штаба фронта из Колтушей в район передового командного пункта 67-й армии на берегу Староладожского канала против Рабочего поселка № 1. В пяти километрах южнее его почти ежедневно шли атаки главного узла всей оборонительной полосы — Синявинской гряды.

Командарм 67-й генерал-майор М.П. Духанов, хотя был очень гостеприимным человеком, однако не выказал особого восторга от соседства с землянками штаба фронта. Говоров, естественно, стал чаще лично вмешиваться в руководство войсками. Мы, работники штаба, сутками пропадали в дивизиях, лазали по болотам в поисках лучших позиций для атак, подъездных путей для танков через проклятое болото, расстилающееся перед Синявином на полсотни квадратных километров.

Трудно было найти более неблагоприятное в тактическом отношении место. Весь синявинско-мгинский выступ противника в сторону Ладожского озера был похож на усеченный конус. Нам же приходится атаковать его не с флангов, а в самый лоб, в вершину. Две большие высоты венчают Синявинскую гряду: одна — с отметкой 43,3 — севернее развалин села Синявино с остатками церкви и вторая — с отметкой 50,1—южнее церкви.

За два года позиционной войны немцы обжили эти высоты и плато между ними, превратив их в крепостной форт. С этого «бараньего лба» на двенадцать — пятнадцать километров просматривалась и простреливалась вся торфяная низина в секторе 180 градусов до Ладожского озера. Около двух пехотных дивизий, усиленных мощной артиллерийской группировкой, составляли постоянный гарнизон всей Синявинской гряды. А к югу, до Мги включительно, были размещены резервы Линдемана.

8

Командиру 106-го инженерного батальона майору Соломахину порядком надоело выделять в дивизии мелкие штурмовые группы. Однажды он завел со мной и начальником инженерных войск 67-й армии С.И. Лисовским, в распоряжении которого снова оказался под Синявином, разговор:

— Ничего днем не получается, товарищи начальники. Ударить бы ночью да оседлать самый пупок...

— Может быть, возьметесь, товарищ Соломахин? — слегка иронически спросил Лисовский.

Комбат пожал плечами:

— Начальство прикажет, пойдем, товарищ полковник.

Перед нами лежал последний аэрофотоснимок высоты 43,3. Мы сами дешифрировали его и очень ясно представляли принцип, заложенный немцами при создании этого опорного пункта. Два пояса траншей окольцовывали боевой и топографический гребни высоты и соединялись многими ходами сообщений. Вперед выползали «усы» с пулеметными гнездами. На очень четком снимке были видны даже входы в убежища.

Недавно один из стрелковых полков 128-й дивизии Еорвался днем на высоту с восточной стороны, но был выбит. Солдаты рассказывали, что в стенках траншей вырыты так называемые лисьи норы. Они уходят глубоко под землю, укреплены гофрированным железом. Гитлеровцы успевают нырнуть в лисьи норы с началом нашей артподготовки, успевают и выскочить из них, пока наша пехота карабкается из болот к гребню.

Мысль о ночной атаке не покидала нас. Но эта идея не находила поддержки у командиров стрелковых полков. На самом гребне у немцев — около батальона. Следовательно, атаковать нужно не менее чем полком. Но управлять ночным боем полка в траншейных схватках дело сложное. Пехота привыкла ходить в атаку днем, широкой цепью, за огневым валом артиллерийских снарядов, за танками.

— Вот что, товарищ Соломахин, — решил я, — по­стройтека в Колтушах по этому аэрофотоснимку копию опорного пункта на гребне высоты. Подходящих сопок там много. Начните тренировку, учите солдат ночному бою в траншеях. Выведем пока ваш батальон в резерв, а дальше видно будет.

Соломахин посмотрел на меня сквозь очки своими угольными, близко посаженными глазами. Его взгляд всегда казался пристальным и чуть насмешливым.

— Значит, пойдем, товарищ генерал? — спросил он. — Мне ведь надо знать точно. Понарошку такие дела нельзя делать.

— А вы тренируйте всерьез. Сами подумайте и с командирами своими посоветуйтесь. Приказ можно дать только тогда, когда твердо сами решитесь. Командующему фронтом мы доложим. Подобных ночных атак еще не было.

В Инженерном управлении неодобрительно отнеслись к тому, что я благословил Соломахина на атаку всем батальоном. Сергей Денисович Юдин, ставший моим первым заместителем и советчиком вместо Н.М. Пилипца, назначенного начальником инженерных войск на юг, укоризненно сказал:

— Идете против своих же взглядов. Штурмовая инженерная бригада сгорела в атаках за две недели, а теперь хотите бросить в пекло одну из немногих частей фронтового подчинения. Нет, не одобряю эту идею.

И заместитель по политчасти М.А. Король заметил, по своему обыкновению очень мягко, но с упреком:

— Не похоже, Борис Владимирович, это на осаперивание пехоты. Наоборот получается.

— «Сколько же терпеть можно! — думал я. — Почти каждую ночь мы ползали под этой «Чертовой высотой» то с генералом танковых войск В.И. Барановым, то с командиром 43-го стрелкового корпуса А. И. Андреевым. Может быть, и не пущу Соломахина для отдельной ночной атаки. Покажем командирам дивизий учение, вроде того, как это было перед штурмом Невы зимой».

А у Соломахина уже весь батальон «заболел» ночным штурмом. Быстро нашли подходящую сопку в Колтушах, изрезали ее траншеями, получилась точная копия «Чертовой высоты». Каждую ночь Соломахин, его начальник штаба Н.С. Хоренкин и заместитель по политчасти Г.А. Тарасов отрабатывали траншейный бой каждого взвода на своем участке.

С первого дня войны 106-й батальон был в непосредственном подчинении Инженерного управления. И поэтому я хорошо знал многих из этой части. Теперь, приезжая проверять тренировки, лишний раз убеждался в боевой дружбе солдат и командиров, в их возросшем мастерстве.

Коля Ермаков, семнадцатилетний воспитанник батальона, сирота, подобранный саперами в бою под Лугой в 1941 году, не отходил от своего друга — разведчика Александра Дивака, богатыря с русыми волосами и голубыми глазами. Он помогал ему чем мог.

В мастерской, где хозяйничал слесарь-механик Яков Шкловский, затачивали для рукопашного боя малые пехотные лопаты, ковали легкие крючья-кошки для растаскивания заминированных проволочных заграждений. Командир роты Николай Богаев выглядел намного старше и строже своих девятнадцати лет. Он записывал в блокнот памятки о связи, сигналах, кажется, наизусть знал повороты во вражеских траншеях.

Санинструктор Валя Григорьева с подругами Ниной Лосевой и Верой Долбилкиной укладывали в сумки бинты, йод, лубки, что-то мудрили с плащ-накидками, превращая их в носилки.

Для опознания своих в ночном бою саперы заготовили марлевые повязки-галстуки на шею. Каски маскировали травой и листьями.

Пришла пора докладывать Говорову. Это было в первых числах августа. Произошла как раз смена одной из дивизий на скатах Синявинской гряды, и командующий армией генерал-лейтенант М.П. Духанов готовил очередную попытку захвата всей высоты. Говоров, выслушав меня, побарабанил пальцами по столу. В косом взгляде сквозило недоверие:

— С командармом говорили?

— Еще нет, товарищ командующий. Дело щекотливое, не хотелось вызывать заранее толки, слухи.

— Вызовите командира батальона.

Когда Соломахин явился, представился, Говоров оценивающим взглядом с минуту рассматривал его. Плотная фигура, немолод, спокоен.

— Это серьезно продуманная атака или просто горячая затея? — прямо спросил командующий.

Иван Иванович Соломахин по неизжитой своей привычке чуть пожал плечом, но затем подтянулся и доложил:

Наш батальон почти всю войну действует больше по ночам, товарищ командующий. То взводами, то ротами. Мы атакуем высоту тремя ротами и потом передадим ее пехоте.

Задача короткая, если вы разрешите.

Короткая, но не совсем еще ясная. Как вы конкретно готовите людей к ночной атаке?
Соломахин развернул схему траншей немцев на высоте и рассказал о том, что уже сделано на тренировках, и о плане боя.

— Через болото на дистанцию броска в атаку мы поползем. Артподготовки ночью нам не надо.

— Сколько времени ползти?

Говоров проверял дотошно, спрашивал, как много лисьих нор на участке атаки, какой взвод где атакует. Соломахин все докладывал без запинки.

— Вам известны силы немцев на этой высоте? И что там корректировочный пункт артиллерии противника, обстреливающей мосты через Неву и железнодорожные эшелоны?

— Там, где мы атакуем, сидят две роты из шестьдесят первой дивизии немцев. Мы уничтожим их... — Эти слова комбат сказал жестко, уверенно, глядя прямо в серые неулыбчатые глаза Говорова.

— Вы лично пойдете с батальоном? Как организовано управление движением и боем?

— Мы идем все, товарищ командующий. Я, заместитель по политчасти, весь штаб, двести сорок солдат батальона и еще рота минеров из инженерной бригады полковника Акатова для закрепления.

Говоров помолчал, еще раз поглядел на схему, потом встал:

— Хорошо. Я передам указания командующему армией, доложите план боя ему.

Подготовку батальона проверю сам.

Командующий приехал вечером, осмотрел учебное поле в Колтушах, долго стоял, слушал уже в темноте, как ползут три роты солдат. Бросок в траншеи был стремителен, вместо «ура» доносился нечленораздельный гул, отдельные крики. Поручив мне сделать разбор, Говоров уехал, сказав, что примет решение через два-три дня. Через день он дал разрешение.

Многие солдаты батальона, узнав о том, что штурм разрешен, подали заявления парторгу роты старшему сержанту Соловьеву с просьбой о приеме в партию.

И вот наступила ночь 11 августа. Темная, августовская, ненадолго притихшая после шквалов артиллерийского огня, бомбежек, пулеметной трескотни.

Пехота дремлет в траншеях. Вот сидит солдат, прижав колени к подбородку, обняв родную винтовку. Командир идет по участку, чуть подсвечивая фонариком, стараясь не толкнуть спящих, забывшихся на час-другой людей. Кто знает, что видит во сне вот этот солдат, с поднятым воротником шинели? Командир и сам мечтает, положив голову на руки на стол около полевого телефона, отдохнуть хоть часок. Пока нельзя. Надо еще проверить, все ли сделали санитары на участке его роты, где днем шел бой. Ох, как нужна тихая ночь раненым, которых, может быть, не успели вынести из нейтральной полосы. Возможно, они лежат совсем недалеко от своей траншеи, может быть, в воронке, не в силах выползти, думая о самом простом и самом сложном — о жизни и смерти.

И штабам нужна ночь. Заново наносятся на карты синие и красные стрелы, значки батальонов и полков; настойчиво вызывают по телефону какой-то КП в роще «Пальма», чтобы уточнить положение частей. А в этой синявинской «Пальме» не осталось и чахлых болотных березок. В землянке чавкает под ногами торфяная жижа, коптит фитиль в снарядной гильзе и нудно гудят кровопийцы-комары.

Мы со Станиславом Игнатьевичем Лисовским стоим в траншее в полукилометре от «Чертовой высоты». Сейчас 2 часа 30 минут. Через полчаса должны появиться три зеленые ракеты Соломахина — он поднимет свои роты в атаку.

Стрелка часов приближается к трем. Немецкие ракеты временами снимают темную завесу над болотом, но все равно нам ничего не видно. Короткие пулеметные очереди рассекают иногда предрассветное затишье. Кроме них мы ничего не слышим, как ни напрягаем слух. Уже два с половиной часа ползут двести сорок саперов.

И вот, наконец! У подножия высоты взметнулись одна за другой три зеленые звезды и рассыпались.

— Без десяти минут, — говорит Лисовский, посмотрев на часы. — Расчет почти точен. А может быть, рановато? Хотели ведь подняться точно в три...

Ночная тишина вдруг взрывается, слышны взрывы, грохот гранат и общий крик на одной ноте: ...а ...а ...а...

Теперь уже серия за серией взлетают белые и красные немецкие ракеты, вспыхивают частые очереди автоматного огня, слышатся крики уже с гребня высоты. Ворвались!

Наступает какая-то минутная пауза — тишина, а потом снова взрывы гранат, автоматные очереди. Опять стихло. Смотрю на часы. Прошло двадцать минут. Что же там, на высоте? Рассвет чуть трогает темноту. В болотном тумане еще плохо видно всю гряду. В чем дело? Неужели так скоротечен был бой?

Но вот и связной от радистов. Соломахин точен, донесение ясное: «Одна гряда на Синявинских высотах захвачена — пятьсот метров по фронту и триста в глубину. Гарнизон уничтожен. Взято больше ста пленных, не знаю, куда их девать. Пехоты от дивизии еще нет. Ожидаю контратак, противник начал массированный артиллерийский огонь».

На гребне высоты, уже ясно видимой, то и дело взлетают султаны земли. Ночная внезапность кончилась. Теперь Соломахину достанется, если не подойдет вовремя стрелковый полк 128-й дивизии.

Минут через сорок я доложил Говорову о радиограмме и о виденном лично с наблюдательного пункта. Он уже знал обстановку.

— Наделали ваши саперы шуму у немцев, — сказал он, и улыбка чуть тронула суровое лицо. — Командир шестьдесят первой дивизии уже оправдывается по радио перед Линдеманом, что два полка какой-то специальной болотной дивизии русских атаковали высоту.

Командующий помолчал, потом приказал:

— Передайте по радио майору Соломахину, что Военный совет фронта награждает его орденом Суворова III степени. Всех командиров рот — орденами Красного Знамени. Остальных пусть немедленно представит к наградам сам. Вручать надо сразу, сегодня-завтра. Позаботьтесь об этом.

Орден Суворова за № 49 я вручил И. И. Соломахину на следующий день.

Рассказывая об эпизодах ночной атаки, он то загорался неутихшей после боя страстью, то мрачнел, когда перечислял имена погибших. Сам он отделался легким ранением и контузией.

— Вы спрашиваете, почему раньше трех часов ракеты бросил? — говорил он. — Геннадий Тарасов, замполит, погорячился. И он, и я вместе с Николаем Хо-ренкиным и замом, Ильей Хановым, неожиданно оказались впереди первой роты, когда подползли к подножию сопки. Время к трем часам, а первая рота Николая Федотова отстала, ей еще ползти метров сто. Черт дернул Геннадия пойти обратно, поторопить эту роту. Все тихо было, ползли наши саперы, как индейцы у Фенимора Купера. Но Геннадия немцы увидели с какого-то поста, дали по нему очередь, потом гранату, потом ракету... Что делать? Долго думать времени не было, я и пустил свои ракеты на десять минут раньше. Вот тут и началось...

Соломахин крутнул головой:

— Как черти из преисподней поднялись наши после ракет. Я сам обалдел, хотя тренировал. Бегут на гору молча, слышен только топот. Закричали уже потом, когда первые гранаты бросили. Что кричали — разве поймешь в эту минуту? Кто «ура», кто «бей гадов», кто «за Родину», а кто и по матушке... Пошла буквально сеча, резня ножами, рубка лопатами. Фашисты то выскочат из своих лисьих нор, то обратно нырнут. В нижнем белье многие. А у нас по плану было — завалить в некоторых местах длинные траншеи, перемычки сделать, чтобы никто не ушел из таких мышеловок. Так и сделали.

— Где сам был? — спросил я.

— Как ворвались в первую траншею, бросился искать место для пункта управления. Боялся, как бы не увлеклись командиры рот, не ушли далеко вперед. Со мной рация, у командиров рот тоже. Рванул дверь какой-то землянки, а меня сзади в спину так долбанули, что я, здоровый мужик, сразу на дне траншеи оказался. А из этой землянки очередь автоматная над головой прошла. Оказывается Петя Форошенко, связной, меня толкнул, разглядев, что в землянке полно немцев. Петя туда гранату, вторую, потом веером из автомата прошелся. Пришлось искать пустую землянку. Там и пристроились с Хоренкиным и Тарасовым, радиосвязь с ротами наладили.

О эпизодах ночного штурма рассказывали и командиры, и солдаты. Горевали о бесстрашном командире первой роты Николае Владимировиче Федотове. Уже днем, во время отражения контр-атаки немцев, ему оторвало осколком кисть левой руки. Комбат увидел, кричит: «Николай, у тебя рука... ранена, беги немедленно на перевязку!» Федотов глянул на болтающийся кровавый рукав, а в этот момент три немца прыгнули в траншею. Двоих он сам застрелил из пистолета, побежал за третьим, но того Форошенко перехватил, заколол. А тут граната разорвалась рядом, свалила командира роты.

Федотова вынесли из боя, но через два дня он умер в госпитале. Соломахин ему орден Красного Знамени понес в госпиталь, да, оказалось, поздно.

Валю Григорьеву наградили орденом Красного Знамени. Когда к перевязочному пункту стали приближаться гитлеровцы, она сама подняла солдат и раненых в атаку.

Очень туго пришлось днем, при отражении контратак, потому что полк 128-й дивизии, назначенной для закрепления высоты, опоздал и запутался в незнакомых траншеях.

Николай Богаев, которому я только что вручил орден Красного Знамени, очень тихим голосом рассказывал, как они вместе с дружком — Анатолием Максимовым— отбивались от наседавших фашистов, причем трудно было понять тому, кто не знал этого «малыша-тихоню» с синими глазами, шутит он или серьезно:

— Мы с Максимычем сто девять пунктов в памятку записали, что и как делать. А одну вещь забыли.

— Какую? — спросил я.

Разговор шел в землянке. Богаев, похожий на мальчика, смущенно приглаживал вихры на светловолосой голове и иногда потирал больную правую руку.

— Немного вывихнул, — улыбнулся он, будто оправдываясь.— У немцев очень много ящиков с ручными гранатами в траншеях, они нам здорово пригодились. Только на одну правую руку много их оказалось. А мы забыли с Максимовым в памятку записать, что надо и левой рукой тренироваться бросать гранаты. Как раз сто десятый пункт был бы.

После ночного штурма и захвата высоты 43,3 гитлеровцы обрушили такой массированный артиллерийский огонь на нее, так яростно контратаковали, что бои на всей Синявинской гряде, затихшие было перед этим, разгорелись с новой силой и продолжались еще почти месяц.

Уже не в ночной схватке, а под жестоким артиллерийским огнем погибли в те дни комсомольцы: богатырь Саша Дивак и его маленький друг Коля Ермаков, санинструктор Нина Лосева и парторг 2-й роты Воробьев. Их похоронили около станции Всеволожской. Слесарь-механик Яков Шкловский сделал на могилах скромные надгробия со звездой из стали.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГОРЯЧАЯ ОСЕНЬ

1

Наш левый фланг — южное побережье Ладожского озера и Мгинско-Синявинский узел — два года был постоянной ареной активных боевых операций.

Там уже в середине сентября 1941 года начались контратаки через Неву. Они оттянули силы и отвлекли внимание гитлеровцев от самого близкого к городу рубежа — Пулковских высот.

В зоне Невской Дубровки, Волхова, Тихвина велись самые кровопролитные бои и всю зиму 1941 года. Там Гитлер пытался затянуть петлю блокады и задушить голодом жителей города Ленина. Там возникла легендарная «Дорога жизни».

Летом и осенью 1942 года на этом же фланге перемалывались новые вражеские дивизии из армии Ман-штейна, прибывшие из Крыма.

Там, наконец, была прорвана блокада. И все там же летом и осенью 1943 года наши войска обескровили в тяжелых боях более двадцати отборных дивизий противника.

Вполне естественно, что в штабе и войсках стало привычным считать это оперативное направление главным.

Но вот 31 августа Дмитрий Николаевич Гусев, проводя с нами очередное совещание по перспективному плану деятельности штаба, сказал:

— Товарищи, будем готовиться к операции на красносельском направлении.

Начальник штаба от имени Говорова дал пока лишь общие указания, касающиеся более тщательного изучения противника, характера боевой подготовки 42-й армии, реорганизации 79-го укрепрайона под Пулковом, получившего вновь построенные железобетонные сооружения.

Вскоре стало совершенно ясно, что перенос центра тяжести с крайнего левого на крайний правый фланг фронта — дело решенное. 9 сентября Л.А. Говоров сам провел совещание с руководящим составом. Перед командующим 67-й армией генерал-лейтенантом М.П. Духановым была поставлена задача — в ближайшие же дни овладеть главными высотами в районе Синявина, используя для этого 30-й гвардейский стрелковый корпус Н.П. Симоняка, а затем перейти на этом участке к жесткой обороне. После боя корпус Симоняка предписывалось сразу вывести в резерв фронта.

Начальники родов войск получили задание начать постепенную, незаметную для противника, переброску частей усиления из 67-й армии в полосу 42-й. Крупные соединения, например 23-я артиллерийская дивизия прорыва, должны были проделать этот маневр исподволь: вначале на колпинский участок 55-й армии, а затем уже под Пулково.

Леонид Александрович проводил совещание с редкой для его сдержанного характера увлеченностью. Обычно бледное сухое лицо разрумянилось. Он, словно чеканя основные тезисы, знакомил нас с большим замыслом, продуманным им до мельчайших деталей.

— Не раз в этом году восемнадцатая армия Линдемана стояла на грани катастрофы, — говорил он. — Ее спасала пока возможность широкого маневра резервами своей и шестнадцатой армий, потому что мы и волховчане наносили удары на узких участках, не угрожая окружением больших группировок. Настала пора нацелить и нанести сильные удары на самые глубокие коммуникации восемнадцатой армии, поставить под угрозу краха все северное крыло восточного фронта немцев.

По замыслу командующего войска Ленинградского фронта должны были нанести удары со стороны Пулкова на Гатчину и с Ораниенбаумского плацдарма — на Красное Село и на Кингисепп, а войска Волховского фронта — на Новгород — Лугу.

Большая роль отводилась Ораниенбаумскому плацдарму, сохраненному в яростной оборонительной битве летом 1941 года как будто специально для предстоящего сражения. Сейчас он навис над тылами гитлеровцев. Правда, в Приморской оперативной группе войск всего лишь три стрелковые дивизии и три бригады. Для большого удара этого, конечно, мало.

Говоря о первом этапе планируемой операции — об ударах 42-й армии с Пулкова и Приморской группы — со стороны Ораниенбаума по направлению на Ропшу, командующий охарактеризовал их «косыми ударами». Действительно, две ударные группировки должны были двигаться не строго перпендикулярно к линии обороны немцев, а срезая вражеский выступ у южного побережья Финского залива, и после соединения образовать единую линию большой протяженности — до Копорского залива. Получался простор для глубокого флангового удара на юго-запад — к Нарве, Чудскому и Псковскому озерам, по основным тылам и коммуникациям главных сил группы армий «Север».

Вот теперь мы почувствовали, что приходит конец коротким лобовым ударам из кольца осажденного города. Войскам города-фронта предстояло полностью разгромить гитлеровцев у Ленинграда.

Что ответит на такое предложение Ставка? Может быть, после разгрома гитлеровцев на Курской дуге планируются важнейшие операции на других стратегических направлениях, а нам снова будут поставлены задачи ограниченного характера?

Чуть ли не в тот же день, когда мы записали в прошнурованные и опечатанные штабные тетради первые указания Говорова, я поехал осматривать участки переднего края в 42-й армии под Пулковом. Надо было продумать подготовку исходного плацдарма для атаки пехоты и танков, посоветоваться с начинжем армии.

Когда и какими путями солдаты, сидя в передовой траншее в обороне, узнают, что начинает «пахнуть жареным», это их тайна. Но что происходит это с быстро­той звука, убеждаешься десятки раз.

Мы с Кирчевским дошли до участка, где провожающий нас сержант попросил разговаривать потише. Глянули через щель, прикрытую броневой плитой, и оказалось, что едва ли более ста метров осталось до немецкой траншеи. Там мелькнула солдатская каска, потом лопата — кто-то рыл землю. На участке тихо, лишь изредка посвистывают над головой пули. Спрашиваю, зачем так близко к немцам подвели траншею?

У стоящего рядом сержанта резкое, угловатое лицо. На гимнастерке сверкают две медали и орден Красного Знамени. Он командует взводом.

— Минометы их надоели нам, товарищ генерал,— просто отвечает он. — А когда подошли к ним вплотную, стало тихо. Сами видите, вроде курорта тут. Ни снаряды, ни мины фрицы не бросают сюда, чтобы по своим не угодить.

— Не боитесь внезапной атаки при таком расстоянии?

— Эти шакалы сами нас до смерти боятся, — улыбнулся сержант. — Наложили на самый свой бруствер противопехотных мин.

— А у них что-то и рогаток с колючей проволокой не видно? — спросил я.

— Так мы же утащили у них. И рогатки, и спирали из колючки.

— Как это утащили?
— «Кошками» на тросах. У нас лебедку ребята с Кировского завода достали. Подползли, зацепили и утащили. Вон, справа стоят. Теперь нас эти рогатки прикрывают...

Кирчевский молча улыбался. Он большой охотник до подобных фокусов в позиционной войне. А я подумал о том, что пока в большом штабе думают об исходных траншеях для атаки, солдаты на месте по-своему уже решают эту проблему. Близковато, правда. Ведь и своя артиллерия может накрыть невзначай.

— Немцы могут отойти из первой траншеи, если начнется артиллерийский обстрел наших позиций, — заметил я сержанту.

— Пусть попробуют!

Глаза сержанта угрожающе блеснули. Солдаты рядом тихо засмеялись.

— Мы тогда мигом окажемся в их траншее, не прозеваем,— разъяснил сержант. — Все равно наступать скоро.

— Почему так думаете?

— Немец нервничает. Землю роет, пулеметы переставляет на новые места, патрули усилил. Да вот и высокое начальство заходит посмотреть, как и что, — сержант лукаво улыбнулся.

Сближение с противником траншеями на дистанцию броска в атаку — до двухсот—двухсотпятидесяти метров на всем участке 42-й армии — требовало больших работ. Были участки и в четыреста—пятьсот метров. Кирчевский считал, что это не такая уж сложная задача — пехота привыкла к лопате, к ночным работам. Сложнее другое.

— Что будем делать с полосой заграждений противника?— сказал он. — Смотрите, что они нагородили за два года...

Разведчики армии до деталей изучили оборону гитлеровцев от Урицка до Пушкина. На схемах в инженерном отделе была нанесена вся зловещая паутина заграждений. Минное поле, за ним спирали из колючей проволоки, потом рогатки с минами натяжного действия; опять мины — подпрыгивающие, с картечью; еще линия рогаток и спиралей. За первой и второй траншеями — противотанковые рвы. Перед ними снова минные поля... Бог мой, сколько смертей заготовлено на каждого солдата! Не разминуться с ними.

— Толково придумали солдаты, утащив рогатки немцев «кошками», — вспомнил Кирчевский, пока мы разглядывали в штабе разведывательные схемы. — Заблаговременно надо бы расчистить дорогу для пехоты и танков, пока время есть.

— А ведь это дельная мысль! Почему бы не ввести в общий план подготовки 42-й армии предварительную «саперную операцию» по уничтожению полосы заграждений противника на участке будущего прорыва?

— Только на участке намечаемого прорыва? — резонно спросил мой заместитель С.Д. Юдин при обсуждении такого проекта в Инженерном управлении. — Зачем же давать понять противнику, где мы намерены прорывать?

Так родился план массового уничтожения вражеских инженерных заграждений еще в подготовительный период. Мы решили в ближайшее же время начать ночные вылазки специальных саперных групп во всех армиях — от Ораниенбаумского плацдарма до Синявина. Подсчитали, что более двадцати саперных батальонов могут выделять небольшие отряды и каждую ночь ликвидировать какой-либо участок заграждений перед передним краем обороны немцев.

Говоров сразу утвердил это предложение штаба инженерных войск, а когда я рассказал, как оно возникло, заметил:

— Солдат всегда двигал вперед науку воевать. Наградили сержанта и солдат за боевую смекалку?

— К своему стыду, я не мог ответить на этот вопрос утвердительно.

2

Первоначальный план операции корректировался и уточнялся.

В разведотдел поступили сведения, свидетельствующие о том, что раньше, еще до нашего наступления, командующий 18-й армией Линдеман может начать отход из-под Мги, Синявина, а может быть, даже и от Пулкова — Пушкина на главный свой тыловой рубеж под Псковом. П. П. Евстигнеев рассказал, что одна из его разведывательных групп, действовавших в тылу противника, захватила в плен саперного офицера. Тот показал, что спешно создается не только оборонительная полоса под Псковом, именуемая «Пантерой», но и строятся промежуточные рубежи по берегам рек Оредежа, Мшаги, Луги, Плюссы. В этих местах немецкие саперы уже готовят к разрушению мосты и дороги, приступают к минированию местности, населенных пунктов.

— Двадцать дивизий перед нашим и Волховским фронтами стоят сейчас, по существу, в одном оперативном эшелоне, — анализировал положение противника генерал Евстигнеев.

— Партизаны доносят, что в районе Пскова, Гдова, Острова всего три, от силы — четыре дивизии. Резервы у Линдемана израсходованы. Так что не исключен его отход на более короткую линию обороны.

В конце сентября и Ставка указала на возможность такого варианта. В связи с этим началась разработка плана на этот случай под условным обозначением «Нева-1». Во всех армиях готовились отряды преследования и выхода на тыловые дороги противника. Партизанские отряды получили специальные задания. Однако при всем этом Говоров нисколько не снижал темпа подготовки к прорыву при условии упорного сопротивления врага. Этот вариант плана именовался «Нева-П». Явных признаков того, что гитлеровцы собираются снять блокаду города и «потихоньку смыться», пока не обнаруживалось.

В середине октября из Ставки пришла директива: перебросить на Ораниенбаумский плацдарм Вторую ударную армию из района Синявина. Этим решением и определялось окончательное содержание и цель будущей операции Ленинградского фронта: вначале сильными встречными ударами с Пулкова и Приморского плацдарма окружить и уничтожить вражескую группировку в районе Петергоф — Стрельна — Урицк, а далее уже вести широкое наступление на юго-запад в сторону Кингисеппа и Гдова.

Как и перед прорывом блокады, Говоров проводил подготовительный этап предстоящей операции с большой скрупулезностью и в напряженном темпе. На этот раз объем и сложность задач значительно превышали те, что были зимой 1942 года на Неве.
42-й армии приходилось наносить главный удар в самом центре своей полосы, имея на флангах очень мощные узлы противника: укрепленные города Урицк и Пушкин. Дивизии 50-го армейского корпуса гитлеровцев сидели глубоко зарывшись в паутине траншей, в сотнях бетонированных и дерево-каменных бункеров-убежищ. Не только для пулеметов, но и для орудий у немцев были сделаны сооружения, выдерживающие прямое попадание тяжелого снаряда. Особые надежды Линдеман возлагал на свою мощную огневую систему. По подсчету генерала Г.Ф. Одинцова, из ста шестидесяти вражеских батарей, стоявших под Ленинградом, более ста действовало непосредственно в полосе 42-й армии.

Несколько слабее противник был на участке Приморской оперативной группы войск. Там давно оборонялись 9-я и 10-я авиаполевые дивизии немцев. Но и для создания на Приморском плацдарме абсолютно превосходящих сил и развития операции в глубину надо было перебросить через Финский залив почти на глазах у немцев огромное количество людей и техники.

В ходе операции предстояли штурмы Гатчины, Пушкина, Красного Села, Дудергофских высот с Вороньей горой.

И везде, отступая, противник будет разрушать дороги, взрывать мосты. При разработке операции необходимо было учесть все эти многочисленные и различные детали. Начались учения штабов и войск, развернулись большие работы на исходном плацдарме.

Рассчитывая объемы работ, С.Д. Юдин как-то сказал:

— Одних новых дорог к линии переднего края надо построить больше ста километров да восстановить старых около трехсот.

Двадцать пять инженерных и понтонных батальонов, имевшихся в распоряжении Инженерного управления фронта для усиления ударных группировок, мы распределили так, чтобы без задержки проводить разграждение, строить дороги и мосты по мере продвижения наших войск, закреплять достигнутые рубежи.

Немцы, безусловно, будут создавать зону глубокого минирования. Надо выделять в особый эшелон отряды сплошного разминирования местности вслед за нашими войсками, — пришли к выводу и С.Д. Юдин, и начальник отдела заграждений подполковник А.И. Николаев.

А кроме того, и свои собственные мины убирать, — добавил замполит М. А. Король. — Кстати, знаете, сколько мы выдали в войска мин только за последний год? Около двух миллионов штук!

Если судить по тому, что творилось в пятьдесят пятой армии во время красноборских боев, то слоеного минного пирога нам хватит жевать не один год, — хмуро пошутил командир 2-й инженерной бригады А.К. Акатов, которому предстояло в будущем возглавлять специальный эшелон разминирования.

В эту группу инженерных частей входил и батальон П.А. Заводчикова с собаками миннорозыскной службы.

История его создания достойна рассказа. Ранней весной Петр Алексеевич Заводчиков пришел в Инженерное управление с новостью. Получил письмо, что в подмосковной Центральной школе служебного собаководства ведутся опыты по подготовке собак к минно-розыскной службе.

— Начал и я дрессировку собак в своем отряде, товарищ генерал. — Надо формировать у нас роту, а потом и батальон, иначе медики наш отряд совсем превратят в санитарный.

— Как бы посмотреть ваши опыты? — спросил я.

На обожженном морозами и весенними ветрами лице Заводчикова появилась улыбка.

— Проще простого.

Пусть минеры в какой-нибудь из армии заминируют участок учебными минами без взрывателей. Они постоят там недельку, а потом мы поищем их при вас со своими собачками.

Так и сделали. Минеры 42-й армии не поскупились на разные хитрости, создавая учебное минное поле в районе Дома Советов на Московском шоссе. Там мы и наблюдали отличную работу собак. «Нерпы», «Дики», «Мамай» бежали на поводках перед проводниками, не отрывая носа от земли. Почуяв запах мины, они садились и умильно поглядывали то на проводника-разминера, то на землю около себя. Ни одна из них не тронула лапой этого места. Разминеры тут же начинали свою ювелирную работу — прощупывали металлическим щупом, аккуратно разгребали руками или ножом землю.

Мина найдена, и собака получает лакомство. Теперь можно обезвредить мину или просто взорвать ее.

Шотландская овчарка «Дик» сержанта Барабанщи-кова упорно не хотела уходить из комнаты шоферов инженерного батальона, того самого, который минировал учебный участок. Она тянула носом вверх и даже чуть поскуливала. Заводчиков потребовал сделать помост, чтобы «Дик» осмотрел верхнюю часть стены у дымохода. Минеры 42-й армии оказались посрамлены.

В патрубке печи была найдена поставленная ими учебная мина замедленного действия.
Заводчикова мы командировали тогда же в Москву для участия в разработке первой инструкции о новом боевом применении его бывшего отряда истребителей танков. Там произошел небольшой казус. В штабе инженерных войск Красной Армии решили назвать новую специальную часть «батальоном собак-миноискателей». Заводчиков обиделся:

Как это — батальон собак? Люди работают с собаками, солдаты, командиры...

Зря обижаетесь, майор, — удивился один генерал, подписавший бумагу в Генштаб. — Есть же в армии конные полки.

— Конные, но не лошадиные, товарищ генерал,— уточнил сердито Заводчиков. — Кстати, их и кавалерийскими именуют. Я знаю, конечно, что люди ездят и на ослах...

— Генерал тоже немного рассердился на такую реплику. Поправку Заводчикова приняли уже потом в Генштабе. Его батальон, пока единственный в армии, назвали «34-м инженерным миннорозыскной службы».

В этом батальоне было много девушек — проводников собак. М.А. Король высказал мнение, что может быть следует освободить их от опасной работы разминеров.

— Разве боевые выходы женщин-снайперов безопаснее?— возразил комбат.— У меня и снайперы есть, взять хотя бы Риту Меньшагину. Не опасно разве везти нартовую упряжку, полную взрывчатки, к самому переднему краю? А какие в батальоне девушки! Тосе Васильевой руку раз дробило в бою, но она не бросила раненых, когда вывозила их на тех же нартах. Надя Петрова, Оля Кочетова... Все они — прекрасные бойцы, разминеры высокого класса. Да и есть ли не опасная работа на войне, товарищ комиссар? С Заводчиковым нельзя было не согласиться.

Мы понимали, что для будущего сплошного разминирования всей территории Ленинградской и Псковской областей после изгнания оккупантов потребуется такое количество минеров, какое мы не сможем выделить из инженерных частей без ущерба для наступления. Пока идут сражения, саперы нужны главным образом впереди, с войсками. Для разминирования тыловых районов надо срочно готовить в большом количестве специалистов. Я предложил Военному совету фронта начать обучение профессии разминеров ленинградских девушек из строительных отрядов.

Алексей Александрович Кузнецов долго молча ходил по комнате.

— Доложу Жданову... Думаю, что наши женщины так много пережили, видели и принесли столько жертв, что найдутся добровольцы для решения и этой задачи. Речь идет о спасении тысяч жизней.

Вскоре Военный совет разрешил начать обучение. И вот сотни девушек, только недавно освоивших профессии плотников, каменщиков, бетонщиков на строительстве железобетонных дотов, добровольно пошли в отряды разминеров, стали учиться находить, обезвреживать или уничтожать мины. Такую же подготовку мы вели и в отрядах МПВО города.

Начальник штаба разминирования Николай Павлович Базанов, бывший дивизионный инженер у легендарного Федько в гражданскую войну, человек пожилой, много повидавший на своем веку, покачал головой:

— Бывало и тогда много смелых женщин, но таких не встречал...

3

Пришла холодная, мокрая осень с короткими днями. Свинцовое небо застыло над полями, изрезанными глубокими траншеями. Но эту особенно нудную в окопном быту пору сейчас как-то не замечали.

Сотни тысяч людей — с оружием и без оружия, солдаты и генералы, разведчики и партизаны, рабочие на заводах, летчики и балтийские моряки — заняты подготовкой к сражению. Идут учения многих дивизий, выведенных в резерв, непрерывно проверяются различные работы в исходном районе войск.

Штаб фронта возвратился в Смольный. Снова начальники родов войск собираются в кабинете начальника штаба фронта Д.Н. Гусева лишь к рассвету после поездок в войска, и тогда более четко вырисовывается картина происходящего на самых различных участках.
Тесно становится на Пулковских высотах, — говорит Одинцов, вернувшийся из 42-й армии. — Посчитали сегодня с Михалкиным — одни саперы для себя сорок новых наблюдательных пунктов настроили, лучшие места заняли.

Обидели «бога войны», значит, — иронически сочувствует Гусев. — Вы, Георгий Федотович, чуть не две сотни орудий думаете поставить на каждый километр и хотите, чтобы просторно было! А как с дорогами у инженеров? Выполнили сегодня суточную норму?

Выполнили. Темп — два километра, Дмитрий Николаевич,— докладываю ему. — На сегодня шестьдесят километров новых дорог проложено. И еще двадцать на Ораниенбаумском плацдарме.

Запишем где-нибудь это. Кстати, командующий сегодня в Лисьем Носу был, передал, чтобы вы туда с начальником тыла съездили, маскировкой пирсов за­нялись. Немцы пока изредка по нему бьют, но скоро оттуда большие перевозки начнутся, могут быть неприятности. А что Петр Петрович сегодня нового скажет?

Похоже, беспокоиться стали в штабе у Линдемана, —сообщает Евстигнеев.— Перегруппировки у немцев отмечаются.

А именно?

Через Нарву на Котлы два эшелона прошли с войсками. Что за части, партизаны еще не уточнили. И разведку немцы на правом фланге плацдарма усилили.

Вот это интересно... Значит, уже есть реакция на наш план заставить их думать, что мы прямо на Кингисепп ударим. Дайте-ка, Георгий Федотович, указание своим артиллеристам, пускай почаще тревожат противника огнем на правом фланге Приморского плацдарма. Надо, чтобы немцы утвердились в своем предположении. Интересно, какие же части они потащили через Нарву на Котлы?

Затем заговорили о формировании новых стрелковых корпусов. В середине лета у нас было только два корпусных управления — 30-й гвардейский Н.П. Симоняка и 43-й стрелковый А.И. Андреева. Теперь создавалось еще восемь. Командирами этих корпусов назначались ветераны сражений под Ленинградом П.А. Зайцев, В.А. Трубачев, А.Н. Астанин и прибывающие с других фронтов генералы И.П. Алферов, И.В. Хазов, Г.И. Анисимов, М.И. Тихонов, В.К. Парамзин.

Расстановка корпусов только что определялась.

— Николай Павлович Симоняк тремя дивизиями в центре первого эшелона сорок второй армии пойдет,— информирует нас Гусев о предварительной наметке боевого порядка при прорыве.

— Коренник толковый, — одобряет такое решение Одинцов. — Справа и слева от него будут старые дивизии сорок второй армии. Кстати, на это обстоятельство Говоров и Жданов особое внимание обращают. Опыта стремительных атак у них нет, учтите это. На Ораниенбаумском плацдарме какие дивизии будут?

— Туда много придется везти и людей, и техники. Кроме сорок третьего корпуса Андреева, пойдет новый сто двадцать второй корпус Пантелеймона Александровича Зайцева. И еще один корпус туда повезем для второго эшелона. Балтийскому флоту большая работа будет. Да и вам тоже, други мои.

Саперные батальоны приступили уже к уничтожению вражеских заграждений. В один из дней поехал я в инженерный отдел 42-й армии узнать, как проходит там эта довольно сложная работа. Н. Ф. Кирчевский вызвал разведчика капитана Блинова и попросил рассказать о событиях за последние дни.

— Третьего дня группа из батальона Журавкова работала под Финским Койровом, вот здесь, — показал на схеме капитан. — Взрывать мины они не стали, а тихо сняли сто двадцать штук противотанковых. Но этой ночью Журавков послал туда снова разведку, и там опять оказались мины. Только на этот раз немцы поставили их чуть ближе к своей траншее.

— И что решил Журавков?

— Снова снимать. Шутит, говорит: «заготовки» начал. Грибное место нашел.

— Ну нет, так не пойдет, — заявил Кирчевский.— Прикажите-ка ему сегодня не только эти мины снять, но сделать засаду и поставить свои натяжные мины.

— На какое же расстояние оттянул противник новое минное поле? — поинтересовался я.

— Метров на сто. Вот оно где теперь, — показал на схеме Блинов. — Нейтралка здесь в четыреста метров, отступать немцам с минами еще есть куда.

— А если они еще раза два попятятся, Николай Федорович?— вспомнил я случай с сержантом из 109-й дивизии, заставившим вражеских саперов уложить мины у самого бруствера.

— Огнем потом накроем! — догадался сразу Кирчевский.

Я рассказал, что в штабе артиллерии фронта уже был разговор с Одинцовым о том, чтобы во время артиллерийской подготовки наш огонь накрывал разведанные минные поля. Если мы вынудим немцев и дальше отодвигать минные поля к своей первой траншее, тогда артиллеристам легче будет выполнить такую задачу. Получится отличное взаимодействие артиллеристов и саперов.

Мы зашли тут же к командующему артиллерией армии генералу М.С. Михалкину. Старый ветеран Пулковских высот сидел, склонившись над огромным расчерченным листом бумаги — своим планом.

— Ну что ж, перепашем заодно и эту гадость, — великодушно, как богатый хозяин, ответил он. — Теперь снарядов и орудий хватит.

Мы вспомнили сентябрь 1941 года, когда Михалкин отбивал остервенелый штурм гитлеровцев с той же Пулковской высоты.

— Орудий восемь — десять тогда было на километр фронта у меня, — поерошил Михаил Семенович большую седую прядь волос, резко выделявшуюся в черной шевелюре. — А теперь вот четыреста шестьдесят артиллерийских и триста минометных батарей расписывать приходится. Хорош симфонический оркестр!

Операции по уничтожению вражеских заграждений мы стали проводить по всему фронту. В азарт вошли и саперные батальоны стрелковых дивизий, давно сидевшие в обороне.
К югу от Пулковских высот был очень открытый участок. Разминировать втихую его не удавалось. Там и ночью не прекращался плотный огонь. Тогда старшина одной из саперных рот Федоров предложил сделать не ночной, а дневной налет. Под прикрытием своеобразной огневой и дымовой завесы снять проволочные заграждения и добраться до ближних к немцам минных полей.

Откуда-то с помощью инженеров Кировского завода Федоров достал десятикилограммовые банки с фосфором. Перед рассветом трое саперов подползли и расставили их вдоль линии вражеской колючей проволоки, положили на них дымовые шашки, соединили все это проводами с детонаторами. А другие подрывники, заготовив трехметровые рейки с уложенными в ряд толовыми шашками, ждали в своей траншее.
И вот в середине дня взметнулись огромные столбы пламени и черного дыма. Пулеметный огонь немцев сразу прекратился. И тогда в считанные минуты взвод подрывников добежал до проволочного забора в три ряда кольев, подложил длинные заряды и скрылся за огневой и дымовой завесой. Раздались взрывы, в воздух взлетели обломки кольев, обрывки проволоки. Проволочные заграждения на протяжении трехсот метров были уничтожены.

Опомнившись, фашисты решили, что сейчас же начнется наша атака. Взревели их орудия и минометы. Наблюдатели в наших траншеях воспользовались этим и быстро засекли огневую систему.


Для организации таких же работ саперных отрядов на Ораниенбаумском плацдарме, куда уже перебрался из-под Синявина штаб 43-го стрелкового корпуса А.И. Андреева, вылетел Сергей Денисович Юдин. Места эти ему отлично знакомы — он два года был начальником инженерных войск Приморской оперативной группы. Трудную задачу предстояло здесь решить саперам. На некоторых участках будущего прорыва расстояние между нашими и вражескими позициями доходило до километра. Так сложилось еще с 1941 года, когда ни та, ни другая сторона не хотела сидеть в низине и отодвинулась к высотам. Саперы 9-й и 10-й авиаполе-вых дивизий немцев сделали в широкой нейтральной полосе много минированных лесных завалов и даже подняли запрудой воду в небольшой Черной речке перед своими опорными пунктами в селах Пирожки, Перелесье и Гостилицы.

Юдин, генерал Андреев и его корпусной инженер майор Земсков хорошо организовали действия отрядов разграждения. Артиллерия и пехотные подразделения прикрывали саперов огнем.

В целях маскировки направления будущих ударов саперы уничтожали вражеские заграждения и на участке от Синявина до Пушкина.

Через две недели в сводках штаба инженерных войск фронта уже фигурировали такие цифры: уничтожено двадцать километров проволочных заграждений и завалов, четыре с половиной тысячи вражеских мин и фугасов! Это равнялось примерно половине того, что мы наметили планом. Времени впереди было еще достаточно. Минеры-разведчики стали доносить, что противник уже просто набрасывает мины в десяти—двадцати метрах от своих траншей, боясь вылезать из них далеко. Нас вполне устраивала такая реакция.

Беспокоило другое. Не везде еще наша пехота сблизилась с противником на дистанцию броска в атаку. Начались крепкие заморозки. Земля окаменела. А на некоторых участках намеченной полосы прорыва, особенно около Лиговского канала, расстояние между передовой траншеей наших войск и немецких было около 400 метров.

— Не рыть, а взорвать можно километра полтора-два траншеи, — предложил командир седьмого гвардейского батальона минеров майор П.К. Евстифеев.

Его батальон поступил недавно в распоряжение начинжа 42-й армии и уже не раз посылал свои отряды в ночные вылазки.

— Вот и получайте задание, — поймал комбата на слове Кирчевский.

— Есть, будет сделано! — браво щелкнул каблуками Евстифеев, но на круглом лице с задорным носом мелькнуло беспокойство.

Через несколько дней, объезжая инженерные части 42-й армии, я побывал в этом батальоне, расположившемся в Автове. Там шла напряженная подготовка к выполнению задания. Возглавил ее капитан М.И. Королев, ставший к этому времени начальником штаба батальона. Он очень удачно дополнял Евстифеева, умел, не торопясь, рассчитать все до мелочей, тщательно продумать и взвесить.

— Договорился сегодня о взрыве с командиром сто двадцать пятой дивизии генералом Фадеевым, — доложил мне капитан Королев. — Комдив очень заинтересован в исходных траншеях. Он прикажет прикрыть нас огнем. Заряды на выброс земли мы уже испытали, зем­ляные буры достали, разбивку трассы закончили. Самое сложное — шурфы для зарядов пробурить, не обнаруживая себя.

«...Самое сложное, — думалось мне, когда я слушал доклад капитана, — а что же таким людям не сложно? Может быть, прокладка огромной, длиной в два километра, сети детонирующего шнура с детонаторами в каждом из нескольких сот зарядов? Попадет шальная пуля в этот шнур или рядом разорвется мина, и все кончено...»

В землянку, где мы сидели с Королевым, вошел лейтенант.

— Миша... — Лейтенант осекся, увидев меня. — Виноват, товарищ генерал, разрешите обратиться к капитану Королеву?..

— Лейтенант Лебедев! — удивился я. — Откуда вы-то здесь взялись?

Светловолосый, чем-то очень похожий на Королева, Лебедев широко улыбнулся. Он сильно хромал.

— Так давно уже здесь, товарищ генерал. Я ведь как колобок. От бабушки ушел...

— Эта бабушка с косой за ногу его сильно дернула,— добавил Королев.

По рассказам Соломахина и Евстифеева я знал о давней, почти братской дружбе Михаила Королева и Алексея Лебедева — отважных разведчиков 106-го батальона. Осенью 1942 года при форсировании Невы Михаила сильно контузило, а Алексей тогда же наступил ногой на противопехотную мину и был эвакуирован в тыл страны. Теперь историю его возвращения рассказал Королев. Сам Лебедев лишь смущенно улыбался, отмахиваясь:

­ «Подумаешь... обычное дело...»

В медсанбате Алексей не дал отрезать искалеченную ногу. Тогда его отправили в Вологду. Там тоже к ампутации приговорили, гангрена началась. Опять бунт. Упросил Лебедев все-таки одного старичка-врача попробовать оперировать, но не отрезать ногу. Когда хотели Алексею наркоз дать на время операции, он не согласился. «Делайте, мол, без наркоза, а то вдруг йогу, пока я сплю, оттяпаете...» Часа три зубами скрипел, пока доктор ему все косточки ступни заново перебрал.

— А как сюда вернулись? — спросил я, глядя на улыбающегося лейтенанта.

О его боевых делах в прошлом я знал. Это он в сентябре 1941 года спас все документы, списки, печать 106-го инженерного батальона, пойдя в тыл к немцам, где осталась штабная машина Евстифеева.

— «Заблудился» опытный разведчик, когда его на Западный фронт назначили после лечения,— рассмеялся Королев, любовно глядя на друга. — Повернул «нечаянно» к Ладожскому озеру и нашел меня уже не в 106-м батальоне, а здесь. Теперь моей бывшей ротой командует. Собираемся вот вместе с ним траншею для пехоты взрывать.

И взорвали!

Двести метров до противника — расстояние на войне порядочное. Но сколько же раз за ночь нужно замереть, лежа под светом ракеты! На соседних участках пехота, по договоренности, намеренно затевала оживленную перестрелку, пока саперы ползали в нейтралке. А когда наступал рассвет, уже ничто не выдавало их ночной работы. Ночь за ночью удлинялась линия зарытых снарядов. Ее проверяли Королев и Лебедев. Королев предложил произвести общий взрыв с помощью детонирующего шнура во время специального огневого налета на противника. В штабе армии дали задание артиллеристам.

Наступила эта ночь.

Капитан Королев рассказывал потом, какое ощущение он испытывал, когда группа подрывников вместе с Лебедевым уползла вперед и началась артиллерийская канонада прикрытия и маскировки.

— Одно время я думал, что неудача, отказ... Легкая лихорадка треплет. Артиллеристы постарались, вероятно, десяток батарей било. Но с нашим-то взрывом их шум не спутаешь. У нас сразу на двух километрах земля дыбом встанет. Ждем. Артиллерия бьет, а взрыва все нет. Потом — ахнуло, земля задрожала даже в нашей траншее. Тут мы сразу закурили самокрутки. И снова ждем — все ли заряды взорвались, все ли подрывники живы? Им ведь и обратно ползти. Наконец, один за другим вваливаются в траншею. Все, до одного. Пар идет от ребят. Довольные. Лебедев говорит: «Дело сделано, квартиры для пехоты готовы, пусть занимает».

4

Во второй половине декабря обе ударные группировки фронта завершали подготовку к сражению. Она велась теперь под руководством новых командующих армиями.

В командование 42-й армией вступил генерал-полковник И.И. Масленников, командовавший ранее Северо-Кавказским фронтом. Его предшественнику — старому ветерану 42-й армии Ивану Федоровичу Николаеву—после ранения трудно было справиться с большим объемом работ. И опыта наступательных операций у него не было. Он остался заместителем нового командарма. Эти два генерала, надо сказать, значительно отличались друг от друга. Николаев в большинстве случаев деликатен, с юмором; Масленников резок. Николаев высок, худ, нетороплив, иногда неоправданно медлителен; Масленников низкорослый, крепко скроенный, нетерпелив. Обладает огромной работоспособностью. Сутками вместе с членом Военного совета армии В.П. Мжаванадзе наблюдает за полевыми учениями войск, лично проверяет плацдарм. У командарма много работы, и в недавно сформированных штабах корпусов — они еще не слажены, командиры с других фронтов постепенно осваивают ленинградские условия — изучают оборону противника.

Во Второй ударной армии заболевшего командарма В.3. Романовского сменил генерал-лейтенант И.И. Федюнинский, известный многим ленинградцам по боям осенью 1941 года под Пулковом, Тихвином, Волховом. В этой армии уже сейчас очень напряженная обстановка. Больше месяца балтийские моряки героически пересекали на малых судах и баржах Финский залив под носом у немцев. Но вот Невскую губу и залив забило льдом. Упал уровень воды. Прекратилась отправка тяжелой боевой техники с городского причала у Канатной фабрики. А к Федюнинскому еще не прибыли танки, самоходная артиллерия, спецчасти, боеприпасы. Ожидают очереди и части второго эшелона армии — 108-й стрелковый корпус генерала М.И. Тихонова.

На рассвете 22 декабря меня вызвал командующий фронтом. У него в кабинете — адмирал В. Ф. Трибуц и начальник тыла фронта генерал-майор Г.М. Савоненков. Л.А. Говоров, сидя за столом, более нервно, чем обычно, разминает свои пальцы.

— Срок готовности Федюнинскому установлен семь суток, — объявляет он мне сразу, — а сто пятьдесят вторая танковая бригада еще не отправлена. Немедленно выделите необходимые инженерные части на Лисий Нос. Начальник тыла докладывает, что там придется усилить старый пирс для погрузки танков. Сколько потребуется для этого времени?

Это задание для меня неожиданное. Как правило, саперные части не привлекались к обеспечению морских перевозок. Для этого есть ведь тыловые дорожно-мостовые части.

— Надо обследовать пирс, товарищ командующий,— начал я.

— Ерундовые там работы, товарищ командующий,— перебивает Григорий Михайлович Савоненков. — Сегодня к вечеру могут саперы сделать, чтобы ночью начать погрузку.

Говоров бросает на него сердитый взгляд, а Владимир Филиппович Трибуц деликатно улыбается. Он-то отлично знает, что «ерундовые работы» — это дипломатия начальника тыла фронта.

— Вечером доложите, — коротко приказывает Говоров.

— Мне остается сказать «слушаюсь» и на прощание подарить Г.М. Савоненкову «благодарный» взгляд. Я только сегодня хотел дать отдых двум батальонам своего резерва после утомительных учений на полигонах с артиллеристами и танкистами.

Лисий Нос встретил нас свистом поземки. Залив лежал скованный льдом. Мы подошли к старому, запущенному пирсу. Длиной в пятьсот метров, построенный наспех в 1941 году, он был рассчитан в ту пору лишь на пятитонные грузы и к тому же основательно подгнил. В плане перевозок до сегодняшнего дня его учитывали только для погрузки пехоты.

Контр-адмирал Г.И. Левченко, морской хозяин Лисьего Носа, сразу заявил, что, во-ервых, пирс надо не только усилить под сорокатонные грузы, но и удлинить почти в два раза, так как вода упала; затем надо сделать во льду канал для подхода судов к пирсу; в-третьих, создать гавань среди льда...

Пока мы разговаривали, пролетело со свистом несколько снарядов и разорвалось неподалеку. Придется ставить высокий маскировочный забор вдоль линии погрузки. Это уже в-четвертых.

Через несколько часов собирается оперативная груп­па, очень напоминающая комплексный штаб танковых переправ на памятной Невской Дубровке в 1941 году. На мой сигнал «SOS» откликается Иван Георгиевич Зубков, у которого, я знаю, есть великие мастера по пирсам. Приезжают в Лисий Нос со своими батальонами И.И. Соломахин и Е.П. Гуляницкий, а также В.В. Воронов с гвардейцами-понтонерами и водолазами. Прибыли и моряки: представитель штаба Кронштадтского морского района капитан II ранга Шевцов и капитан Ялфимов, в должности, мало знакомой саперам,— начальник транзита. Здесь, конечно, и главный заказчик — командующий бронетанковыми войсками В.И. Баранов с командиром танковой бригады.

— Вот здорово! — смеется Зубков, увидев собравшихся. — Старая семейка! Станислава Лисовского только не хватает. Не ожидал, что шагну с Ладожского озера сюда в такую замечательную компанию.

— Шаг у тебя широкий, Иван Георгиевич, — шутит Соломахин, разглядывая на шинели Зубкова новые, еще невиданные погоны генерала-железнодорожника. — В следующую встречу, глядишь, маршалом приедешь...

Полтора месяца назад И. Г. Зубкову — воентехнику запаса — присвоено звание генерал-директора пути и строительства II ранга и звание Героя Социалистического Труда за постройку мостов через Неву.

— А мне Бычевский напророчил в сорок первом году под Кингисеппом, что буду генералом. Так что шагаю, как начальство велит, — отшучивается Зубков. — Вы тоже не отстаете. Слышно нам, тыловикам, как у вас ордена Суворова позванивают.

После осмотра пирса и совещания стало совершенно очевидным, что бодрые слова Савоненкова «к вечеру сделают» нуждаются в большой поправке. Понтонеры и водолазы Гуляницкого, плотники Зубкова и саперы Соломахина — вчерашние герои штурма «Чертовой высоты» — работали в ледяной воде, усиливая пирс, прорубая канал во льду. Оказалось, что под погрузку танков Т-34 надо еще переоборудовать восемь угольных барж, сделав на них тяжелые палубы. Утром стало ясно, что маскировочный забор, поставленный вдоль всего пирса, просто фиговый листок. Немецкие батареи давным-давно пристреляли Лисий Нос, и переброска войск в Ораниенбаум явно уже не секрет для противника.

Но так или иначе, а сетевые заградители «Вятка», «Онега», номерные тральщики, угольные баржи на следующий день вечером уже подходят к пирсу. В непроглядной темноте на обледенелые палубы грузятся танки, самоходные орудия. То и дело слышится «полундра!» Потом корабли растворяются в штормовой тьме залива, идут в Ораниенбаум разгружаться. Саперы с восхищением говорят:

— Вот это орлы!..

11 января Л. А. Говоров и А. А. Жданов на заседании Военного совета, на котором присутствовали командующие армиями и флота, подвели последние итоги подготовки и объявили день начала операции: с Ораниенбаумского плацдарма 14 января, а со стороны Пулкова — 15 января.

Говоров, как обычно, предельно лаконичен. Известная всем тетрадка лежит перед ним закрытой, но наверняка в ней бисерным почерком отмечено все по пунктам, словно план лекции в академии: исходное положение и управление; взаимодействие родов войск; ближний бой; боевое питание; хозяйственные тылы; санитарная эвакуация...

Перед нами проходит вся панорама трехмесячного труда многих десятков тысяч людей. И вот сейчас командующий фронтом как бы отделяет все это чертой, заставляя всех нас последний раз оглянуться назад. Пройдет еще трое суток, и наступит совершенно иная жизнь.

Намерения противника пока неясны и составляют поэтому предмет особого внимания Л.А. Говорова. Он подчеркивает: на правом фланге армии Федюнинского появились новые части — моторизованная бригада СС «Нидерланды». Ока переброшена из Европы. У Гатчины сосредоточивается 61-я пехотная дивизия. Эта из-под Мги.

— Динамика обороны противника, его решения и действия в ходе операции — вот что должно постоянно быть объектом пристального внимания командующих армиями и их штабов, когда начнется наступление, говорит Говоров.

А.А.Жданов за последнее время, видимо, лучше себя чувствует. Сгладились отечные мешки под глазами. Он говорит, что есть большая разница между прошлыми боями и будущими. В связи с глубокой операцией предстоит длительное и сосредоточенное напряжение всех духовных и физических сил солдат, командиров, политработников. Тезис Жданова о влиянии на ход наступления резкого перехода от позиционной обороны к прорыву и его развитию своеобразен, диалектичен:

— Хорошие, отличные боевые качества войск, приобретенные ранее в оборонительных боях за Ленинград, несут в себе и отрицательные в начале наступательного сражения. Этого нельзя забывать в руководстве операциями.

Говоров называет это обстоятельство «опасной привычкой войск к окопной неподвижности».

В дивизиях пока не знают точного срока начала битвы, но все подсказывает солдатскому сердцу, что остались считанные дни, может быть, и часы. Каждый день гремит, господствуя над врагом, наша тяжелая артиллерия, выполняя план предварительного разрушения наиболее прочных вражеских укреплений. Каждую ночь от пятисот до тысячи саперов подползает к минным и проволочным заграждениям, как бы сменяя артиллеристов, и грохот взрывов сотрясает до рассвета рубежи противника.

В дивизиях почти ежедневно бывают делегации рабочих с заводов. В торжественной обстановке вручаются ордена за недавние бои. Армейские газеты публикуют корреспонденции о подвигах в боях, материалы о злодеяниях фашистских оккупантов на территории области, о борьбе народных мстителей — партизан. В партийные организации воинских частей идет поток заявлений в партию, в комсомол.

Несколько раз я присутствовал на беседах с солдатами секретаря горкома партии Алексея Александровича Кузнецова. Его рассказы о Кировском и Ижорском заводах, о сталеварах с «Большевика» захватывают страстностью, наглядностью единства усилий войск и населения, партии и народа в великой борьбе.

— Большевики всегда в пекле боя, — говорит он молодым солдатам. — Ленинградцы умирали от голода в блокадную зиму, умирали такой же смертью и коммунисты; народные ополченцы-коммунисты не щадили в тяжелых боях своей жизни, не щадили ее и рабочие-коммунисты на заводах при бомбежках и обстрелах. И в предстоящих боях коммунисты будут впереди.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

РАЗГРОМ

1

Наступило 14 января, и сражение началось.

В штабе томительно медленно тянется время, когда ждешь первых известий с поля битвы. Там бушует ураган огня, господствует беспредельная, безжалостная страсть боя. Хочется скорее увидеть все самому, что-то решать там на месте, чем-то помочь.

Командующий фронтом вылетел на Ораниенбаумский плацдарм в армию Федюнинского. Погода отвратительная, сильнейший туман. Разведывательные полеты отменены — они не дают никаких результатов.

Туман не рассеивается и через несколько часов. Это очень беспокоит командующего воздушной армией С.Д. Рыбальченко. Вот-вот должен вернуться Л.А. Говоров. Удастся ли благополучно посадить его самолет?

Не дождавшись возвращения командующего, я выехал на командно-наблюдательный пункт 42-й армии, расположенный под Пулковом. Атака здесь начнется завтра. Сейчас лишь тяжелая артиллерия продолжает долбить важнейшие цели. М.С. Михалкин тоже недобрым словом поминает туман, мешающий корректировать огонь. Не высказывает недовольства погодой только Кирчевский — под прикрытием тумана саперы и утром продолжают начатую ночью работу на минных полях. С переднего края пришли офицеры, рассказывают, что в первой траншее немцев царит большая суматоха, слышатся команды: «Ахтунг!» В овраге южнее Старо-Панова, откуда в прошлых боях чаще всего немцы выходили в контратаки, скапливается много пехоты.

— Зря торопятся, — с мрачной усмешкой говорит Михалкин. — Кладбище в этом овраге мы им на завтра запланировали.

Когда днем я вернулся в Смольный, Л.А. Говоров был уже там. Г.Ф. Одинцов, летавший с ним, поеживаясь, рассказал нам о том, как долго, но безуспешно пытался отговорить Л.А. Говорова лететь командующий ВВС Балтийского флота генерал-лейтенант М.И. Самохин. Он говорил, что плохая видимость, что абсолютно все аэродромы закрыты.

— Я должен быть в Ленинграде, надо суметь сесть, — коротко ответил командующий.

До Ленинграда долетели благополучно, а потом начали крутить. В кабинете Гусева телефон с аэродрома звонил каждые пять минут — самолет все не мог сесть. Наконец приземлились. Говоров подошел к командиру корабля, поблагодарил его. А от того буквально пар идет. Пилот потом начальнику аэродрома сказал:

— Не дай бог с начальством в такую погоду летать!

Этот рискованный полет командующего не был, конечно, каким-то капризом или бравированием. Начиная боевые действия на Приморском плацдарме, Говоров хотел этим отвлечь внимание противника от направления главного удара — со стороны Пулкова. Ему необходимо было посмотреть самому, как развивается наступление.

Атака первого эшелона пехоты в армии Федюнинского после часовой артподготовки прошла успешно, но лишь до второй линии траншей. Немцы быстро перешли к контратакам в стыке 48-й и 90-й дивизий 43-го корпуса со стороны деревни Варвароси. В соседних селах Перелесье и Жеребятки оказалось около тридцати не пораженных нашей артиллерией пулеметных и артиллерийских сооружений. Штурмовые группы несколько часов вели бой, уничтожая в них гитлеровцев гранатами и огнем из орудий прямой наводкой.

Таковы были первые результаты. Во второй половине дня я получил неприятные вести от начинжа Второй ударной армии полковника М.И. Марьина. В бою 131-й дивизии у деревни Порожки саперы перед прорывом плохо разведали вражеские минные поля. Танки, вырвавшись вперед, начали подрызаться. Часть их пошла без разведки через речку Черную, кажущуюся мелкой. Четыре танка затонули. Пехота дралась без помощи танков, несла большие потери. Командарм дал Марьину хорошего «фитиля» и с этого момента не особенно доверял ему.

Поздно вечером мы нанесли на своих картах итоги дня по Второй ударной армии: первая полоса обороны немцев взломана на глубину лишь три километра. Это значит, что дивизии еще не вышли из бездорожных лесистых мест. В последнем донесении говорилось, что началась метель, артиллерия сопровождения отстает от пехоты.

Наступила туманная, с изморозью ночь на пятнадцатое января. Она как будто такая же бессонно-сторожевая, как два года назад. Темнота скрыла все — и искалеченный снарядами Шереметьевский парк, и развалины Пулковской обсерватории, и одинокие печные трубы на Средней Рогатке. Так же, как всегда, в Смольном зашторены окна, снаружи не видна напряженная жизнь командного пункта. И на фронте кажется тихо...

Но нет-нет, сегодня совсем другая ночь! В ту тяжкую пору перед рассветом лишь одиночки-снайперы пробирались с пачкой патронов поближе к фашистам. Тогда весь город молчал глухо, мрачно, метель злобилась, занося снегом одинаково и баррикады, и подъезды обезлюдевших домов. Сегодня же в густом тумане, чуть звякая оружием, идут и идут к Пулкову с приглушенным гулом колонны гвардейских дивизий Симоняка. Они проходят пустынными улицами, через открытые для них баррикады, бетонные надолбы, через густую сеть проволочных заграждений, а потом расходятся по глубоким траншеям всего в двухстах метрах от смертельного врага. Думы о спящем городе долго не покидают солдата, молча идущего шаг в шаг за товарищем.

Ленинградцы еще вчера по несмолкавшему грохоту орудий стали догадываться о начале того, что так бесконечно долго ждали. Если для всего советского народа война за два с половиной года стала повседневным тяжелым бытом, то для ленинградцев прошедшие годы блокады — беспрерывное сражение.

Рассвет чуть-чуть разгоняет темноту, вот уже все яснее, четче становятся силуэты любимого города. Кончается последняя блокадная ночь Ленинграда...

Жители города еще не знают, но чувствуют это. Когда я ранним утром поехал в 42-ю армию, то видел, как у подъездов домов собираются ленинградцы, провожая взглядами машины. Теперь они идут только к фронту.

Вот и наш давнишний наблюдательный пункт около развалин обсерватории. Уже началась артиллерийская подготовка, но пока ничего не видно, кроме взлетающей беспрерывно земли там, где проходит вражеский передний край. Три тысячи орудий и минометов всех калибров на участке в пятнадцать километров готовят атаку пехоты. В исходных траншеях тесно — солдаты стоят плечо к плечу. Молодые, из недавнего пополнения, завороженно глядят на совсем близкий огненный смерч и, кажется, забывают на минуту, зачем пришли сюда. Командиры и солдаты — ветераны боев, то строго, то заботливо оглядывают их. Последние напутствия, наказы...

Командиры все чаще смотрят на свои часы. Огненной стихией кажется артиллерийский обстрел только новичкам, не знающим арифметики боя, языка батарей. На самом деле весь график давно рассчитан до минуты. За первые сто минут артиллеристы ровно семь раз меняют режим огня, бьют по точно определенным целям. Они разрубают траншеи, чтобы фашистская пехота лишилась маневра, уничтожают пулеметные гнезда, подавляют артиллерийские и минометные батареи, громят командные пункты, добираются и до резервов. Это повторяется дважды.

Все больше светлеет небо, поднимается туман, и, перекрывая свист снарядов, возникает иной гул — это вышли наши самолеты для штурмового удара совместно с артиллерией.

Молчит вражеская сторона, ошеломленная пятикратным превосходством наших огневых средств. Однако мы знаем из опыта многих схваток с противником, как живуча его огневая система, укрытая в дерево-каменных и бетонированных бункерах, в каменных зданиях.

Поэтому, когда кончатся сто минут, огневой вал не утихнет, а покатится перед поднявшейся в атаку пехотой в глубину вражеской обороны, ведя за собой пехоту и танки от траншеи к траншее.

11 часов. В какофонию боя врывается новый звук — скрежет и вой тяжелых реактивных мин — хвостатых комет. Впереди сквозь завесу пелены и дыма виднеется пламя. Раздаются взрывы и пе­ред самыми нашими траншеями: это команды саперов взорвали участки своих минных полей, открыли путь пехоте.

Взлетают ракеты, слышатся команды, их покрывает общий гул:

— Вперед!

— За Родину!

— За Ленинград!

Все сливается и раскатывается в грозное русское «Ура-а-а!..»

Атака, потрясающая душу, сердце! В первой цепи бежит более десяти тысяч человек. Уже вторая волна поднимается вслед за первой...

Я вспомнил, как мне пришлось однажды взрывать плотину. Через образовавшуюся брешь ринулась лавина воды. Вырвавшись на свободу, единый поток сразу дробился на множество новых — больших и малых. Теперь и они пробивали себе дорогу, яростно сметая препятствия, или разбивались в мельчайшую пыль, не в силах прорваться вперед...

При наступлении требуется четкое, быстрое управление войсками. На командных пунктах сосредоточиваются многочисленные донесения, сводки, протоколы опросов пленных... На основе полученных сведений решается, куда направлять дальнейшие усилия полков, дивизий и армии в целом.

Через полчаса после начала наступления на командном пункте 42-й армии сделан вывод: корпус Симоняка стал вершиной клина, пробившего первую полосу обороны немцев.
Этого ждали. Именно для такого тарана готовил Л.А. Говоров 30-й гвардейский корпус с самого начала его формирования. Не случайно оказывал он особое внимание лично Симоняку, его штабу, командирам дивизий. Поощрял все, что способствовало созданию в частях традиции наступательной дерзости.

Николай Павлович хорошо понимал это и в свою очередь поступал так же. В центре своей полосы поставил 63-ю гвардейскую дивизию. Он выпестовал ее сам, начиная с боев на полуострове Ханко.

Сейчас дивизией командовал полковник Афанасий Федорович Щеглов. Ему едва перевалило за тридцать, но он прошел школу горечи 1941 года, уже командуя полком. Научился многому и потом, когда был офицером крупных штабов — армии, фронта. «Афоня Щеглов» — так запросто звали близкие друзья этого чуть-чуть рыжеватого комдива, острого и упрямого в разговоре как с солдатами, так и с любым начальством. Он быстро стал в гвардейской семье Н.П. Симоняка своим человеком.

Мы с начинжем армии отправились посмотреть, как саперы делают проходы через противотанковый ров. Там встретили и Щеглова. В легком солдатском ватнике без погонов, в ушанке, с палкой-посошком — частым спутником командиров при ходьбе через минные поля, командир дивизии в таком виде мог, пожалуй, показаться и немного странным. Но только тому, кто не ходил по полю боя в первые полчаса после атаки.

— Танки, танки поскорей пропускайте, — возбужденно весело командует он саперам.

Те закладывают заряды взрывчатки, чтобы сравнять ров, выслушивают миноискателями, прокалывают снег щупами.

— Только не так, как в шестьдесят четвертой, — замечает Н.Ф. Кирчевский.

Мы здороваемся и поздравляем Щеглова с успешным броском дивизии.

А что происходит у Романцова? — спрашивает Щеглов, вслушиваясь в гул боя, который доносится справа со стороны поселка Финское Койрово — все еще с линии переднего края обороны немцев.

Не стал слушать совета и выпустил с первой цепью пехоты весь тяжелый полк «КВ», — отвечаю я.— Перед первой траншеей саперы путь танкам расчистили, а он не захотел ждать, пока и за ней сделают проходы. Стоят сейчас танки с порванными гусеницами.

— Беда нашему брату. Советов столько, что в карманах не унесешь, — с легкой иронией сетует Щеглов, вытирая пот со лба. — Инженер советует, артиллерист и танкист тем более — главная ударная сила, бог войны... Вот до летчиков далековато, а то сказали бы: поберегись от наших бомб. Правда, это мы и сами давненько усвоили. Что же, учтем и случай у Романцова.

Комдив учел не только это. Хороший лозунг у гвардейцев: «Вперед, не оглядываясь на соседей!» Но бывший офицер штаба Щеглов не раз видел в других частях, как мало одного такого лозунга. Не забыл он и трагедию в бригаде Папченко на Неве. Поэтому уничтожение гитлеровцев, уцелевших в траншеях и бункерах после атаки, ведут назначенные им заблаговременно группы автоматчиков, страхуя от неприятных неожиданностей стремительное движение вершины клина к главной цели. А цель — сплетение пяти укрепленных поселков, которые прикрывают рокадное шоссе от Красного Села на Пушкин. Все они на холмах, как огневая паутина: Виттолово, Кюльма, Мендухари, Хамалайне, Хумалисты.

Поле боя за первыми цепями начинает жить уже новыми хлопотами. Артиллеристы под крики «Давай, давай, пошел!» тянут по изрытой снарядами земле свои пушки. Торопливо снуют с катушками проводов связи­сты. Сутулясь, нагруженные термосами и вещмешками, уже двинулись, боясь отстать от ушедшей вперед пехо­ты, «делегаты» кухни.

Раненые идут в тыл в одиночку и группами, у некоторых лицо расплывается в улыбке, когда спрашиваешь:

— Ну как там?

— Порядок! Даем прикурить!

Останавливаемся послушать солдата с перевязанной рукой. У него нос кверху, и все веснушки на лице в капельках пота. Скороговоркой рассказывает:

— Он за углом в окопе и в меня трр... а я в него. Мимо! Он бежать, я за ним. Опять он трр... я трр... Руку обожгло. Ах, гад! Опять за угол, трр... я трр... трр... Готов, гад ползучий! Двух так уложил. Потом рука занемела. А чего, я перевязку сделаю и сегодня догоню своих!

Саперы разглядывают толстую деревянную колоду, лежащую на бруствере немецкой траншеи. Что это еще за приспособление? В колоде гнезда-отверстия, а в них головками в нашу сторону сидят знакомые шрапнельные мины «S». Королев объясняет:

— Довели мы все-таки до такой кустарщины... Видите, проволока через отверстия в окоп? Дернешь, и сработает вышибной заряд. Мина подскочит и взорвется со шрапнелью перед бегущими в атаку.

И это «изобретение» не помогло. В разваленной траншее, уставив остекленевшие глаза в низкое ленинградское небо, лежат гитлеровцы, не успевшие дернуть за проволочку.

— Расчет оказался правильный у нас,— говорит Кирчевский. — Последние дни немцы стали укладывать мины у самой траншеи. Артиллерия хорошо сделала свое дело.

Да, хорошо, во многих местах отлично, но не везде. У командарма 42-й оживление от успеха дивизии Щеглова вскоре сменилось тревогой за фланговые дивизии в полосе прорыва. На правом фланге в 109-м стрелковом корпусе генерал-майора И.П. Алферова почти нет продвижения. 109-я дивизия генерала Н.А. Трушина еще ведет тяжелый бой за город Урицк; левее ее 125-я генерала И.И. Фадеева захватила только первую траншею. Это связывает соседнюю с ней 64-ю гвардейскую дивизию И.Д. Романцова.

Нервы генерал-полковника И.И. Масленникова натянуты, он разговаривает по телефону с Алферовым в резких выражениях, не скупясь на эпитеты. Пожалуй, зря. Иван Прокофьевич Алферов боевой, заслуженный генерал. Главное же достаточно очевидно: огневая система немцев на участке 109-го корпуса не подавлена во время артподготовки, а это уже не вина Алферова.

Однако Говоров и Жданов оказались правы, ожидая, что в дивизиях, долго сидевших в позиционной обороне, может отрицательно сказаться резкий переход к бою при прорыве. На левом фланге армии Масленникова — в 110-м стрелковом корпусе генерал-майора Хазова — части 86-й дивизии тоже залегли перед большим поселком — Александровкой. Опасная заминка! Там каждый дом вроде дота, а к тому же Александровка примыкает к огромному лесопарку на северо-западной окраине Пушкина. Что там, в закрытом от наблюдения массиве и в самом Пушкине? Не туда ли пойдут части 61-й пехотной дивизии немцев, переброшенной недавно из района Мги в Гатчину?

В итоге из общей протяженности полосы наступления армии в пятнадцать километров вражеская оборона прорвана на участке в восемь километров. Клин вбит на глубину три километра.

2

16 января гвардейские дивизии А.Ф. Щеглова, И.Д. Романцова и С.М. Путилова углубили клин до восьми километров, расколов вторую полосу немцев как раз посередине между Красным Селом и Пушкином.

Сражение разрастается. В штабе фронта царит большое оживление. Рабочие карты генерала А.В. Гвоздкова пестрят красными и синими пометками. Дмитрий Николаевич Гусев часто покидает свой кабинет, идет с картой то к Говорову, то к Жданову. Вчера он вылетал на Ораниенбаумский плацдарм. Сегодня оттуда получены добрые вести: разгромлен ключевой узел немцев в Дятлицах. До Ропши войскам Федюнинского осталось десять километров.

Гусеву позвонил начальник штаба 42-й армии генерал Г.К. Буховец. Слышится его хриплый, будто на всю жизнь простуженный голос:

— Сто двадцать пятая дивизия покончила с Финским Койровом.

— Наконец-то, — ворчит Гусев. — А что делается на левом фланге?

Вводим восемьдесят пятую дивизию Введенского,— сипит Буховец, — сегодня разделаемся с Александровкой и будем штурмовать Пушкин.

Как с вводом танковых бригад? Не прозевайте, могут ведь и уйти немцы из Стрельны и Урицка на Красное Село. Тогда там тяжелее будет...

На рассвете 17 января Кирчевский доложил мне по телефону:

— Командарм сегодня днем вводит в прорыв на участке Симоняка подвижную группу для удара по Красному Селу: две танковые бригады с двумя самоходными артполками, зенитчиками и саперами.

— С какого рубежа? Есть для них колонные пути? — спрашиваю сразу.

— В том-то и загвоздка... — Кирчевский что-то мнется.— Рубеж развертывания и ввода определен в районе Виттолово. До него очень много мокрых мест, снег глубокий.

— Мокро там или не мокро, а скажите — сделаны все-таки колонные пути, Николай Федорович? — я начинаю нервничать, зная по опыту, что с танкистами у нас чаще всего неприятности на этом этапе боя.

Всю ночь батальоны из бригады Шубина работали, сейчас еду сам проверять.

Разрабатывая план обеспечения операции, штаб инженерных войск фронта распределил ресурсы на четыре своеобразных эшелона саперов. Первый — в действии с момента атаки в составе штурмовых групп с пехотой. Там и отряды минеров-разведчиков. Начал действовать и второй эшелон — отряды для быстрой прокладки путей вне дорог и постройки мостов. В третьем эшелоне специальные отряды разминеров. Им — населенные пункты и вся территория, освобождаемая от врага. Четвертый — отряды, готовые немедленно создать заграждения при крупных контратаках противника, немедленно закрепить любой рубеж по заданию командования.

Вот днем и произошел инцидент со вторым эшелоном саперов. Говоров выехал к командарму 42-й, а некоторое время спустя Дмитрий Николаевич Гусев вызвал меня к себе. Сердитый, красный, возбужденный.

— Поезжай-ка, друг любезный, туда сам. Сорвали твои саперы ввод танков.

— Как сорвали?

— А так. Сам увидишь. Масленников и наш Баранов рвут и мечут. Первая и двести двадцатая танковые бригады еще не дошли до рубежа развертывания, как их уже накрыла артиллерия немцев.

— Причем тут саперы, Дмитрий Николаевич?

— Колонных путей не проложили. Танки по шоссе пошли. Говоров приказал вернуть их снова к Пулкову, отложить ввод. Потери бессмысленные.

Поправки к первым сведениям о причинах неудачи ввода подвижной группы были сделаны немного спустя. Конечно, сапер на то и сапер, чтобы быстро открывать дорогу всем — будь то пехотинец на своих-двоих с винтовкой или стальная махина на гусеницах с пушкой. За промедление и на сапере лежит вина. Но оказалось, что и командарм Масленников излишне поторопился. Он недооценил огневую систему немцев и, не дожидаясь, когда будут готовы колонные пути, пустил днем танки по шоссе. Говоров всем нам дал свирепую нахлобучку. Но, возможно, военные историки будут критиковать и его за то, что он очень уж торопил командарма, боясь упустить момент ввода танков с самоходками.

Линдеман, видимо, понял теперь, какие крупные силы готовятся для наращивания нашего первого удара. Вечером поступили сведения, что из Стрельны и из поселка Володарского началось передвижение гитлеровцев в сторону Красного Села. Если не принять мер, то замысел командующего — быстро изолировать и уничтожить стрельнинскую группировку — окажется невыполнимым.

На командных пунктах Федюнинского, Масленникова и в Смольном вновь царит высокое напряжение. Решено вводить в бой части из вторых эшелонов армий: во Второй ударной — 108-й стрелковый корпус и 152-ю танковую бригаду; в 42-й — 291-ю дивизию и снова подвижную танковую группу.

Говоров приказал мне усилить дивизии штурмовыми саперными батальонами из инженерного резерва фронта. 17-я штурмовая инженерно-саперная бригада полковника Н. А. Руя, прибывшая по решению Ставки на наш фронт десять суток назад, пошла в бой на красносельском и дудергофском участках.

Ночью я поехал с Кирчевским к Симоняку. Его корпусу придавалось три таких батальона.

Горько знакома дорога через Рехколово, Виттолово, Кульму на Николаевку! Здесь летом сорок первого года на наших глазах фашистские летчики-убийцы с бреющего полета расстреляли около двухсот женщин, рывших противотанковый ров. На этом же рубеже оборонялись народные ополченцы и минеры Петра Евстигнеева и Петра Заводчикова со связками гранат и бутылками горючей смеси, встречая танки с крестом на бортах.

Тогда зарево пожаров поднималось за спиной отходивших с боями войск и покидавших поселки жителей. Сейчас оно перед нами.

Ночь, подсвеченная заревами, наполнена грохотом, гулом канонады. По небу все время шарят прожекторы. На дороге, по которой двигаются машины, орудия, колонны пехоты, никто не обращает на это внимания. В перебранке водителей, попавших в пробку, слышится прежде всего нетерпеливое: «Вперед! Вперед!»

Сражение идет уже на более широкой полосе. 64-я гвардейская дивизия Романцова выбивает гитлеровцев из Большого лагеря и станционного поселка в Красном Селе. Правее на слободу Павловскую вышла 291-я дивизия Зайончковского; еще правее — на Константиновку и Горелово — пробиваются части 125-й дивизии Фадеева.

К новому командному пункту Симоняка нас провел корпусной инженер подполковник Б.К. Наумов. Мы подошли к бывшему немецкому блиндажу, около которого валялись обычные атрибуты окопного быта гитлеровцев: порнографические открытки, игральные карты, бутылки из-под шнапса.

Николай Павлович тяжеловато поднялся из-за стола, застегнул распахнутый китель. Он сильно поседел осенью прошлого года, когда узнал о гибели жены и сына. Был сбит самолет, в котором они летели, возвращаясь в Ленинград из эвакуации. В углах рта у Симоняка лежали и сейчас глубокие суровые складки. После трех бессонных суток лицо осунулось.

Пришел начальник штаба корпуса, старый ханковский боевой друг Симоняка — Иван Ильич Трусов. Мы заговорили о штурмовых саперных батальонах.

— Посмотрел я на них, — сказал Симоняк. — Ну что, друзья... Сам воевал в семнадцать лет, но то ли я постарел, то ли что-то другое, а не лежит душа бросать с ходу этих штурмовиков на Воронью гору. Половина из них — пареньки девятнадцатилетние, двадцать пятого года рождения.

— За чем же дело стало, Николай Павлович? Обойдитесь пока без них, — предложил Кирчевский. — Пусть немного обстреляются.

— Я, может, и обошелся бы. Да вот командарм сегодня сказал, чтобы завтра же Воронья гора была взята. Предупредил, что к вечеру сам туда переберется со штабом. Правда, все мы так поступаем. Я вот на квартиру Щеглова хочу перейти, чтобы он скорее вперед пошел, а он — к командиру полка Афанасьеву...

— У Щеглова большие потери, — сообщил Трусов, — а Афанасьеву свой полк впору в два батальона сводить.

— Ну вот, а Щеглов вынужден его в голову ставить для штурма Вороньей горы. Нет, придется, видимо, посылать ваших штурмовиков. Да и Афанасьев — сам вчерашний сапер, надеюсь, он правильно определит их место в этом бою. Кстати, помните, как получилось со строителями-саперами на Ханко? — Симоняк улыбнулся знакомым прищуром узких, с азиатским разрезом глаз.

Как не помнить! Пожалуй, Симоняк, Трусов, Кирчевыский и я впервые после Ханко встретились вчетвером. В ту пору, когда мы приехали начинать строительство дотов на Ханко, Анатолий Афанасьев, румянощекий ясноглазый юноша — слушатель Инженерной академии, нежданно-негаданно для себя стал командиром стрелкового батальона бригады Симоняка, а строители дотов — пехотой...

На следующий день мы узнали, что 63-я гвардейская дивизия двумя полками, куда вошел и 84-й штурмовой саперный батальон старшего лейтенанта Блохина, штурмовала Воронью гору и безуспешно. После этого Щеглов стал готовить ночную атаку.

В самом Красном Селе бои шли уже на вокзале, в центре города, в развалинах Бумажной фабрики. Пытаясь отстоять красносельскую ключевую позицию, Линдеман бросил в бой части 61-й пехотной дивизии, выдвинутой в начале из Мги в Гатчину. Немцы взорвали виадук, плотины на реке Дудергофке и между озерами, минировали и разрушили многие здания.

Утром 19 января штаб 42-й армии донес, что два полка 63-й дивизии одновременным ночным ударом с севера и с юга окружили и уничтожили гитлеровский гарнизон на Вороньей горе. А в середине этого дня начался штурм Красного Села.

Встречные действия двух армий в течение этих суток непрерывно наращивались. Генерал И.И. Федюнинский ввел в бой 108-й стрелковый корпус М.И. Тихонова и 152-ю танковую бригаду. В ночь на 19 января в стык 125-й и 64-й гвардейских дивизий под Красным Селом были введены части 123-го стрелкового корпуса генерала Г.И. Анисимова.

С этого момента произошел окончательный перелом. Части 291-й дивизии вместе с гвардейцами Симоняка закончили уничтожение противника на Дудергофских и Кавелахтских высотах, а через Красное Село на Русско-Высоцкое и Кипень двинулись две танковые бригады и два самоходных артиллерийских полка. Вражеские войска начали спешно отходить из создающегося «мешка».

И вот вечером 19 января после взятия частями 43-й дивизии Ропши произошла, наконец, встреча войск Второй ударной армии и 42-й. Этот торжественный момент был зафиксирован специальным актом прямо на поле боя. Исторический документ подписали полковник И.М. Турьян, подполковник И.К. Хармышев, подполовник Черныш, лейтенант М.П. Фисенко и другие. [«История Великой Отечественной войны», т. IV. Воениздат, 1962, стр. 40.]

Так завершился первый — шестидневный — этап операции. Это был очень большой успех. Однако, хотя петергофско-стрельнинская группировка врага перестала существовать и в ходе прорыва две пехотные немецко-фашистские дивизии были разгромлены, а пять дивизий понесли огромные потери, все же полного окружения противника в этом районе, как замышлялось, не произошло. В плен было взято более тысячи человек, а несколько тысяч немецких солдат и офицеров успели избежать окружения. Но вся материальная часть петергофско-стрельнинской группировки, в том числе 85 осадных орудий калибром от 152 до 400 миллиметров, обстреливавших Ленинград во время блокады, были захвачены нашими войсками

3

Как намечалось планом, после соединения 42-й и Второй ударной армий последовал их немедленный маневр в сторону Гатчины — «узла узлов» в южной зоне блокады Ленинграда.

П.П. Евстигнеев насчитывал в этом районе части шести немецких пехотных дивизий.
Можно подумать, что у Линдемана в кармане полно двойняшек, — говорит Гусев, рассматривая разведывательную карту. — Шестьдесят первая и против Федюнинского, и в Гатчине... Полки сто семидесятой тоже в нескольких местах. Двести пятнадцатая помечена и в Гатчине, и на дороге в Пушкин... Следы заметает эта хитрая лиса, Петр Петрович?

А что делать в его положении, Дмитрий Николаевич? Дивизии потрепаны, применяется старый прием — «боевые группы». Помните Венглера, Эккельна, Хойна? Так и теперь. Остатки двух полков шестьдесят первой брошены на один участок, а третий полк усилил одиннадцатую пехотную дивизию в Гатчине. Я вот полагаю, не собирается ли Линдеман из Пушкина выводить двести пятнадцатую дивизию, оставив там «боевую группу»?

При каждом посещении Д.Н. Гусева и А.В. Гвоздкова для ознакомления с решениями командующего мы узнавали все новые добрые вести о развитии операции. Утром 20 января Гвоздков передал: Говоров предупредил командарма 67-й Свиридова, чтобы тот усилил наблюдение на своем участке. Следует ожидать уже вынужденного, не преднамеренного отвода Линдеманом группировки из района Мги. Нельзя допустить осуществления такого маневра, и ударить надо не по пустому месту. При преследовании не отрываться.

Волховчане тоже нажимают? — спросил я.

Очень основательно. Пятьдесят девятая армия Коровникова уже на окраинах Новгорода. Восьмой армии Старикова Мерецков приказал тоже наступать на Мгу. Так что если Владимир Петрович Свиридов не поторопится, то волховчане возьмут Мгу раньше нас.

Это добавление прозвучало у Гвоздкова несколько сокрушенно. Я рассмеялся:

— Ревнуете, Александр Владимирович?

Он, как обычно, снял пенсне и, щуря близорукие глаза, с улыбкой развел руками:

— И ревность, и зависть — змея подколодная. Неза­метно может за пазуху забраться. Так народ говорит.

А вечером мне позвонил из 67-й армии Лисовский. Саперы-разведчики слышали днем несколько сильных взрывов со стороны Мги. Сейчас видны зарева далеких пожаров. Командарм готовится завтра наносить удар.

Все выяснилось еще ночью. Свиридов доложил Л.А. Говорову, что 124-я и 268-я дивизии уже начали бой, но встречают лишь слабое сопротивление. Очевидно, обороняются части прикрытия главных сил, начавших отступление.

— Умудрились-таки проморгать отход! — зло упрекнул его Говоров. — Переходите теперь сразу на преследование, нечего растопыренными пальцами действовать. Быстрее перерезайте дороги лыжными отрядами.

Пришел в движение и весь наш левый фланг.

124-я дивизия полковника М.Д. Папченко ворвалась в поселок и на станцию Мгу на следующий день. В те же часы с востока в каких-нибудь четырех—шести километрах от Мги находилась и наступающая 18-я дивизия 8-й армии Волховского фронта.

Помню обстановку в штабе фронта в тот день. Дмитрий Николаевич Гусев составляет донесение в Ставку. Он оживлен, стакан с чаем стоит на столе нетронутый, остывший, и начальник штаба отмахивается от адъютанта, заглядывающего в дверь, — не сменить ли? Сапог на распухшей больной ноге Гусева спущен, но не снят. Дмитрий Николаевич ждет с минуты на минуту вызова к Жданову.

— Вот, брат, какие дела пошли, — показывает он мне подготовленную телеграмму. — Теперь армию Федюнинского придется повернуть прямо на Кингисепп. Под корень будем бить, раз Линдеман из-под Мги и Новгорода уходит... А Мгу-то все-таки мы взяли, а не волховчане!

Сейчас и я почувствовал, что за пазухой у меня что-то проползло, похожее на змею подколодную. Верно ведь — и за соседа радуешься, но за себя все же больше.

Особенно я порадовался за 124-ю дивизию Михаила Даниловича Папченко. Уж очень много в прошлом этому ветерану Ленинграда выпадало шишек. А тут Мга! В городе нет человека, который в пору блокады не произносил бы этого слова с великой надеждой и ожиданием.

Старые друзья Папченко — пограничники отличились через пару дней и на другом фланге наступления — в Урицке. Там его бывшая 21-я дивизия, ныне 109-я стрелковая, под командованием генерал-майора Н.А. Трушина, обойдя Урицк с юга, отрезала отход гитлеровцам из всего выступа у побережья Финского залива.

Фашисты пробивались из «мешка» уже мелкими группами и перехватывались частями 42-й и Второй ударной армий. Дороги забиты брошенными ими машинами, орудиями. Вереницы пленных, похожих более на шайки пойманных бандитов, волоча ноги и опуская головы, проходят мимо своих гигантских осадных орудий. На самые уши надвинуты пилотки, шинели серого цвета болтаются словно на вешалке. Гитлеровские «вояки» давно уже не хотят быть там, куда их сейчас ведут, — в Ленинграде.

Мы с заместителем по политчасти М.А. Королем побывали у минеров, сразу начавших очистку района Урицка и Стрельны от мин. Так случилось, что в руины этих двух городков судьба войны через два с половиной года вновь привела батальоны П.К. Евстифеева и П.А. Заводчикова.

Среди дымящихся еще развалин обезврежено уже около двух тысяч мин. Идет и поиск минных ловушек. Жданов на днях сказал, что жизнь и труд в освобождаемых районах должны начинаться немедленно.

Минеры рассказывают о приемах вражеского минирования и своей работе.

Ефрейтор Герасименко заметил по ножкам кушетки в одном доме, что она совсем недавно сдвинута с места. И почему мусор под кушеткой такой, точно его специально принесли откуда-то? Минер постоял несколько минут, покуривая, раздумывая. Потом смел веничком мусор, а под ним на половице заплата как раз под одной из ножек кушетки.

— Значит, сесть приглашают на нее? — спрашивает он напарника. — Давай-ка сдвинем сначала ее.

Сдвинули кушетку длинной веревкой. Взрыва не последовало. Половицы вскрывали еще осторожнее — пришлось вначале выпилить кусок. Фугас оказался как раз под ножкой кушетки и рассчитан был на нажим.

Егоров нашел «сюрприз» и в стенных часах. Они были очень красивые, но висели почему-то чуть криво. Пушка, брошенная на улице, непонятно как залезла в сугроб. Там оказалась связка из противотанковых мин с проволочкой-оттяжкой от взрывателя к колесу. Минировали самые различные вещи — «брошенные» чемоданы, швейные машины, даже курительные трубки.

Наиболее крупную «начинку» обнаружили в котельной Константиновского дворца в Стрельне. Лемешев и Лебедев из батальона Заводчикова проникли туда через взломанное окно — не понравился им висячий замок на дверях. Между огромными котлами они увидели сотни тяжелых снарядов, уложенных в штабеля. Среди них — ящики с артиллерийским порохом. И вся эта дьявольская кухня перевита детонирующим шнуром, концы которого во многих местах уходят в глубину штабелей. Была заминирована и дверь с висячим замком. После разминирования взвесили это «топливо», оказалось — двенадцать тонн! Дворец был бы полностью разрушен.

Неподалеку нашли двух убитых солдат-саперов сто семидесятой дивизии, — рассказал Заводчиков.— Вероятно, они и были подрывниками, не успели поджечь бикфордов шнур.

Думается, надо иметь специальные группы минеров для быстрого осмотра подобных зданий и памятников культуры еще в ходе атаки, — заметил Король,— особенно в Пушкине и Гатчине.

До этого мы давали в войска лишь общие указания. Предложение замполита было своевременным и дельным.

В это время к Заводчикову пришли командир 7-го гвардейского батальона майор Евстифеев и его заместитель Королев. Когда при них зашел разговор о сохранении памятников архитектуры и искусства, они сказали, что добровольцев для этого дела в батальоне хоть отбавляй. Многие просят даже послать их в тыл к немцам, чтобы предотвратить варварские разрушения.

За истекшие сутки гвардейцы-минеры Евстифеева успели снять и уничтожить более пятисот мин и несколько десятков «сюрпризов» в поселке Володарский. Там оказалась такая высокая плотность минирования и захламленность, что пришлось оградить некоторые участки до снеготаяния.

Пока командир докладывал о результатах работы батальона за сутки, Михаил Королев сидел задумавшись. Казалось, он чем-то удручен. Потом рассказал:

— Был сегодня в Ново-Панове, где в сорок первом году со своей ротой ставил минные поля. Помню, тогда всю ночь работали, а с рассветом прилегли с политруком Латышевым отдохнуть в крайней избе. Там две сестренки жили. Старшая на завод ушла, а дома оставалась младшая, Верочка, лет четырнадцати. Все спрашивала, не пустим ли мы фашистов в Ново-Паново. Максим Васильевич Латышев уже спит, а я почти сквозь сон что-то отвечаю Верочке. И вдруг шквал разрывов. Стекла в окнах вдребезги. Выскакиваем все на улицу, а там ураганный минометный огонь. Танки фашистские уже видны.

Верочка сначала с нами побежала, мы своих саперов собирали для боя. И вдруг она кричит: «Ой, я дома свои фотокарточки оставила!» — и бросается назад к дому. А я уж вижу, что не успеет, перехватит ее или огнем, или танками. Кричу: «Назад, сумасшедшая девчонка!» Она свое, уже издали: «Не хочу, чтобы проклятые фашисты смотрели на наши карточки!»

Остановились мы с Латышевым, как вкопанные. Девочку жалко, и роту в бой вести надо...

Все молчали, Королев курил папиросу, хмурил густые темные брови.

Погибла? — тихо спросил Заводчиков.

Не знаю. Потому и мучает сейчас что-то. Может быть, надо было догнать ее? Бой тут у нас начался, потом пришлось отходить.

— А та изба цела? Королев махнул рукой:

— И головешек не увидел. А пять мин там сняли. Чуть-чуть сам не подорвался...

В предместье Пушкина Александровке сопротивление гитлеровцев было особенно остервенелым, со многими контратаками. Когда бой за нее кончился, больше семисот трупов фашистов собрали и уложили в ров — тот самый, который женщины Ленинграда отрывали летом сорок первого года.

Еще перед операцией Говоров отмечал, что Линдеман вероятнее всего будет активно использовать для контрудара громадный массив Пушкина — Павловска на фланге корпуса Симоняка. Когда гвардейцы взломали оборону немцев до самого Красного Села, разведотдел подтвердил прогноз командующего. Кроме 215-й пехотной дивизии в этом районе появились и части 24-й дивизии с танками и самоходками. Можно было ожидать и дальше сильных контратак. Поэтому командарм 42-й получил приказ Говорова закрепиться в Александровке, а главными силами 110-го корпуса генерал-майора И.В. Хазова охватывать Пушкин и Павловск с юго-запада и юго-востока. Вот это, а также и начавшееся наступление на Мгинском участке, опрокинуло расчеты Линдемана.

22 января частями 72-й дивизии И.И. Ястребова была перерезана дорога из Пушкина на Гатчину; 85-я дивизия К.В. Введенского выходила на дорогу к Антропшину. А через Александровский парк на штурм го­рода с запада пошли два полка 56-й дивизии генерал-майора С.В. Бунькова. В прошлом — это все дивизии народных ополченцев города-фронта. Между вековыми деревьями мелькали фигуры в маскировочных халатах и касках, лопались о стволы разрывные пули, рвались гранаты, и на снег хлопьями падал черный пепел от горевших зданий.

Мы знали, что гитлеровцы создали в районе города Пушкина мощную зону минирования. Поэтому батальоны бригады Акатова получили специальные задания и, ворвавшись в город вместе с пехотой 56-й дивизии, стали пробиваться к центру. Бой шел всюду. Вражеские автоматчики засели в зданиях. Минерам было не до этих «мелочей». Комсорг 192-го батальона бригады Юдаков с группой комсомольцев пробрался к Екатерининскому дворцу. В комнатах первого этажа и в Камероновой галерее они увидели ряды пятисоткилограммовых авиабомб, соединенных электросетью и дополнительным детонирующим шнуром. Комсомольцы бросились к проводам и перерезали их кусачками. Никто из них в этот момент не думал о том, что фашистский сапер, возможно притаившийся где-то с подрывной машинкой, может успеть повернуть рукоятку.

Впоследствии оказалось, что еще раньше минеров Юдакова эти же провода уже перерезал в другом месте разведчик 267-го пулеметно-артиллерийского батальона Александр Иванов. Главный штурм города шел с западных окраин. И именно поэтому гитлеровцы, боясь полного окружения, в ночь на 24 января покинули свой передний край обороны, обращенный к Ленинграду. Этим воспользовался командир роты 267-го батальона старший лейтенант Н.А. Прохоров и на рассвете вместе с ротой оказался в центре города.

Первые одиннадцать авиабомб минеры выволокли во двор дворца и рассказывали потом об этом просто:

— Жарко было очень. Бомбы тяжелые, тащить их волоком по ступеням неудобно.
Знаменательным было то, что Н.А. Прохоров, В.В. Горстин и другие командиры этого батальона, сформированного из народных ополченцев Куйбышевского района Ленинграда, сражались в этих же местах в августе и сентябре сорок первого года. В ту тяжкую пору Прохоров и Горстин со своими бойцами по приказу последними покинули бетонные доты в Гатчине и на ее окраинах. Теперь они первыми вступили в Пушкин и успели предотвратить уничтожение Екатерининского дворца.

Двадцать лет спустя Николай Архипович Прохоров, Владимир Васильевич Горстин и Александр Иванович Иванов вновь встретятся. Горстин придет посмотреть на дот, из которого его орудийный расчет, находясь в полном окружении, отбивался от фашистов 13—14 сентября 1941 года.

Тяжелые фугасы были найдены и в Александровском дворце. В здании Сельскохозяйственного института обнаружили мощный заряд взрывчатки с 21-суточным замыкателем «Федер-504».

Линдеман торопился вывести дивизии из охваченных с трех сторон Пушкина и Павловска. Вся система долговременных позиций, созданных в этом районе, теперь теряла для него оперативный смысл.

Радость от взятия Пушкина несколько омрачалась тем, что опять не получилось полного окружения. Командарм Масленников с хмурым видом выслушал оценку Говорова:

— Выталкиваем, а не окружаем. Когда добьемся, наконец, стремительности действий войск...

Но то было на командном пункте 42-й армии.

А город, ленинградцы, от которых день за днем отдалялась канонада, не знали ни сложностей всего замысла операции, ни скрытого от них недовольства собой крупных военачальников и праздновали победу. Дома, улицы, заводы уже жили пришедшей в город тишиной. Осадные орудия фашистов замолкли!

Штурм Пушкина с юго-запада и спешное бегство из него 215-й дивизии облегчили нам разминирование. На большинстве вражеских минных полей в городе остались указатели проходов. Надписи были на немецком и испанском языках. Недавно здесь побывали и остатки «Голубой дивизии». Фашисты выкинули кроватки, столики, коляски из детских санаториев и яслей, а потом использовали их для ограждений, спасаясь от своих же мин.

Пожилой солдат стоял перед одной такой загородкой, опершись на винтовку, сутулясь.

— Говорят, что они зверье, — вымолвил он, когда я подошел к нему, — да разве сравнишь...

От Александровки через территорию завода по Октябрьскому полю, Ново-Деревенской улице и дальше вдоль шоссе тянулся пояс в одиннадцать рядов мин «Хольц» и «S». Улицы Коммунистов, Революции, Московская оказались заминированными буквально от стены к стене, включая тротуары. Часто мины устанавливались в два яруса, маскировались под асфальт и булыжник, снабжались донными и боковыми взрывателями.

Как и в Урицке, пришлось отложить часть работ до весны во избежание неоправданных потерь минеров.

В первые дни в Пушкине обезвредили около четырех тысяч мин.

Было заметно, что фашистские минеры торопились. Их приемы при постановке мин-ловушек разгадывались сравнительно легко.

В безлюдном доме № 86 по Московской улице в одной из комнат стол был очень уж аккуратно накрыт скатертью, спущенной до самого пола. На столе — графин, пепельница, книга, зеркало.

Сержант Москалев мог бы, конечно, полюбоваться на себя в это зеркало: после работы в горящих зданиях он походил на трубочиста, побывавшего в дымоходе. Но, подняв за уголок скатерть, он заглянул под стол. Там лежала мина, а от нее оттяжка тянулась к зеркалу.

Подобные «фокусы» встречались чаще всего в домах, где размещались гитлеровские офицеры.

В дом на улице Володарского зашли сержант Ермашев с напарником Кимом Мадыбаевым. Ким лишь на днях прибыл в Ленинград с пополнением из Казахстана.

— Чем это здесь так аппетитно пахнет, Ким? — спросил Ермашев, когда они потянули веревкой дверь, ведущую в кухню.

— Бараниной, товарищ сержант! — уверенно ответил Ким.

— Точно, парень... Давай-ка глянем, каких баранов фрицы оставили...

Из вместительного котла на плите еще шел пар. Предлагали свои услуги черпак и миски. Чистое полотенце висело над плитой.

Ким удивленно смотрел, как сержант, еще час назад не обращавший внимания на близкие разрывы снарядов, сейчас осторожно, будто боясь собственных шагов, подошел к плите и остановился. Наклонив голову на бок, он смотрел то на котел, то на полотенце, то на ложки.

Наконец Ермашев оглянулся:

— Ну вот, Ким, гляди, с какой приправой эта баранина... Иди, иди, потом отойдешь. Дай-ка кусачки. Видишь черпачок? А колечко у него на конце не видишь? Над самой щелкой в плите. На дурачков рассчитывали, гады, ослиные уши...

Проволочку, идущую внутрь плиты, Ермашев аккуратно перекусил, не трогая черпак. Киму приказал при этом отойти к двери. А потом они вытащили из плиты заряд в пять килограммов взрывчатки.

— Хороший домик, — удовлетворенно сказал Ермашев, выводя на двери в кухню надпись мелом: «Проверено, мин нет».

— Пойдем, Ким, дальше. Будет хозяйка снова жить здесь. Может быть, и не баранину варить, а картошку, может, и без соли, зато с добрым сердцем. А те, что были... — он сплюнул.

Несколько дней спустя секретарь горкома партии А.А. Кузнецов приехал осмотреть Пушкин и попросил сопровождать его. Мы ходили почти молча. С особой остротой воспринимались величие памятников человеческой культуры и следы бандитского вандализма на них.

Алексей Александрович угрюмо осматривал разрушения. Я вспоминал, как он запретил нам минировать здания в Петергофе, Пушкине, Гатчине при отходе наших войск в 1941 году: «Нет, не будем. Это вековая культура. Мы вернемся сюда».

Тогда саперы радовались, как дети, его решению.

И вот мы вернулись. Кузнецов беседует с минерами. Он говорит, что уже этим летом ленинградцы начнут восстанавливать разрушенное. Восстановят все.

— А дубы, ели, пихты? — спрашивает с горечью минер-сибиряк, побывавший только что у Рыбного пруда. — Их, говорят, еще при Петре Великом сажали. Это же двести лет!

Ярость и горечь солдат прорывается в их репликах:

— Ручки из дверей дворцов ломами выворачивали, ворюги проклятые...

— Придем в Германию, поищем там.

— Шайка бандюг больно велика. Ручки-то дверные, может, и унтер-лавочник выломал по жадности, а обивку со стен? Или паркет — тысячи метров? Здесь, брат, высокого ранга ворюга работал, эшелонами вывозил.

— Повыше и поднимем его на веревке... Найдем там какую-нибудь осину.

4

Каждый новый день сражения невольно заставлял обращаться к прошлому многих участников начального периода войны под Ленинградом. Готовясь к штурму Гатчины, мы вспоминали, как много сил вложили ленинградцы в создание Красногвардейского укрепленного района. Все, что там строилось, — противотанковые рвы, сотни бетонных и дерево-каменных огневых точек — рассчитано было на круговую оборону города.

Сейчас, перед наступлением, рассматривая наши старые оперативные карты, естественно, ни Говоров, ни командарм 42-й Масленников не склонны были благодарить инженерных начальников за их прошлую деятельность. Да и нам не ко времени было хвалиться прочностью укреплений, построенных в сорок первом году и оказавшихся у врага.

Командующий фронтом молча постукивал карандашом по карте, на которой в накладку к тому, что немцы понаделали в Гатчине за два с половиной года, я нанес и сооружения нашего бывшего укрепленного района.

Алексей Александрович Кузнецов постарался смягчить хмурое настроение командующего:

— Меня тоже поблагодарите за это, Леонид Александрович,— пошутил он.

— Благодарю... — Говоров усмехнулся, показал ка­рандашом на карту. — Особенно за бетонные доты по берегам Ижоры. Немцы обязательно используют их в предмостной позиции. Саперам же теперь и штурмовать придется.

— Что же делать, это своя каша, самим и расхлебывать, — вздохнул я.

— Немцы здесь в лоб-то не лезли, обходили тогда Гатчину.

В серых глазах Говорова блеснул злой огонек. Он встал из-за стола:

— Теперь будет наш, русский вариант.

Решение командующего направить Вторую ударную армию на Кингисепп для наступления в глубину обороны немцев меняло первоначальный план ликвидации Гатчинского узла усилиями обеих армий. Нетерпеливый командарм 42-й генерал-полковник И.И. Масленников поначалу решил до предела использовать 30-й гвардейский корпус. Сразу же после взятия Дудергофских высот он приказал Симоняку продолжать движение на Тайны — Гатчину.

— С ходу ворветесь, гвардейцы! — подбадривал он командиров.

А Симоняка охватили сомнения. Он почувствовал какую-то странную раздвоенность. Здравый смысл опытного командира подсказывал одно, а червячок честолюбия нашептывал другое.

Шесть суток непрерывного боя и особенно атаки Дудергофских высот и Красного Села вымотали входящие в его корпус дивизии Щеглова и Романцова. Серьезные потери понесла и 45-я дивизия Путилова. Очень опасно сорваться, переоценить себя, возможности солдат, офицеров...

Сказать об этом командарму напрямик?

Но так не хотелось бы лишать свой геройский корпус чести и славы взятия Гатчины! Говоров и Жданов прямо сказали, что именно это событие знаменует собой полную ликвидацию блокады Ленинграда, окончательный разгром фашистов под городом Ленина...

А что если предложить командарму вариант, разрешающий мучившие его сомнения?

Пусть ему подчинят свежую дивизию из корпусов второго эшелона, нацеленных на охват Гатчины с востока и запада. Он двинет ее сразу на Тайцы, перешагнет этот опасный порог в Гатчину. Тем временем приведет немного в порядок своих гвардейцев для непосредственного штурма города — «узла узлов».

— Мудрый же вояка Николай Павлович, — оценил этот ход Дмитрий Николаевич Гусев, получив неожиданное решение Масленникова о спешной переброске 120-й дивизии из 117-го стрелкового корпуса генерала В.А. Трубачева в Дудергоф. — И дивизию себе выбрал подходящую — Батлука. Еще с Синявинских высот ее помнит. Не иначе, быть Симоняку командармом, если Леонид Александрович не придержит, — добавил Гусев шутливо.

Узнал я обо всем этом под Красным Селом, встретив на дороге командира 120-й стрелковой дивизии полковника А. В. Батлука. Его части уже сосредоточивались на Дудергофских высотах, когда произошли снова изменения. Батлук сказал, что подчинение его дивизии Симоняку только что отменено.

— А почему? — спросил я. Старый опыт говорил, что не только в штабе, но и в дороге можно узнать важные оперативные новости.

— Говоров, кажется, вмешался в решение Масленникова и Симоняка. Еду вот в штаб армии. Сегодня уже дважды меняли задачу дивизии.

— А какая сейчас?

И старая, и новая. Пойду на Гатчину через Тайцы, только самостоятельно. Похоже, что корпус Симоняка выведут в резерв.

Он рассказал, что Николай Павлович Симоняк неожиданно изменил свое первоначальное решение и приказал вдруг ему немедленно сделать рокировку на восток, обходя Гатчину километрах в восьми.

— Отсюда с Дудергофских высот я своими частями наступать буду, — объяснил Симоняк новое решение.

Но тут уже возмутился Батлук. Его дивизия прошла тяжелейшим маршем из Рыбацкого до Дудергофа по занесенным дорогам, сосредоточилась по приказу того же Симоняка для удара на Тайцы и Гатчину, и вдруг такая рокировка! Да еще под огнем противника. Батлук послал в штаб армии офицера уточнить новую задачу, а там оказался Говоров, и он вызвал его к себе для доклада.

— Кажется, невеселым был разговор, — добродушно усмехнулся Батлук. — Офицер доложил, что командующий фронтом вначале что-то бурчал себе под нос про бездельников, когда слушал его, а потом сказал командарму: «Штаб фронта четыре месяца готовил дивизию Батлука, а вы даже не захотели взять на себя труд по-человечески организовать ее ввод в бой».

Было ясно, что 30-й гвардейский корпус нуждается в основательном пополнении, в отдыхе, а штурм Гатчины — дело серьезное. Говоров смотрел и дальше — такой ударный кулак, как дивизии Симоняка, понадобится ему в ближайшее время под Нарвой.

Вскоре 120-я дивизия Батлука приняла участок наступления от дивизии Щеглова и осталась в составе корпуса генерал-майора В.А. Трубачева.

В то время когда Батлук нацелился на Гатчину с севера, на другом участке, восточнее ее, для перехвата дорог из Пушкина вводилась еще 201-я дивизия 117-го корпуса. Ею командовал полковник В.П. Якутович. А к юго-западу от Гатчины на стыке с частями Второй ударной армии командир 123-го корпуса генерал-майор Г.И. Анисимов ввел в бой 291-ю дивизию генерала В.И. Зайончковского.

По всей линии железной дороги и по шоссе от Пушкина на Гатчину и далее на Волосово — Кингисепп шли ожесточенные бои. Штаб фронта делал вывод, что командующий группой армий «Север» генерал фельдмаршал Кюхлер пытается всеми мерами предотвратить катастрофу своего «Северного вала».

В Гатчине кроме 11-й пехотной дивизии собралось много различных «боевых групп» из охранных полков, артиллерийских и саперных частей. Здесь были и шестиствольные реактивные минометы. За их скрипучий истошный рев наши солдаты прозвали их «ишаками». К 22 января к Гатчине подошла 12-я танковая дивизия и отдельный полк с «тиграми». Во всем секторе 42-й армии до стыка с дивизиями Федюнинского было и еще не менее шести пехотных дивизий немцев.

Бои за Гатчину начались, по существу, в тот же день, когда левое крыло 42-й армии штурмовало Пушкин, а гитлеровцы уже отходили из района Мги. Но в Гатчине Линдеман решил сопротивляться упорно, стремясь выиграть время на отвод главных сил 18-й армии. Видимо, в жертву и была принесена 11-я пехотная дивизия, усиленная различными подразделениями.

Вечером 22 января мы с Кирчевским привезли командиру 117-го стрелкового корпуса В.А. Трубачеву последнюю схему разведанных армейскими саперами минных полей и дотов вокруг Гатчины. Застали у него Г.Ф. Одинцова и М.С. Михалкина. Обстановка складывалась острая. Трубачев рассказал, что прошлой ночью один из полков дивизии Батлука, используя отряды лыжников, ворвался в Тайцы, истребил там вражеский гарнизон и сразу пошел к реке Ижоре, рассчитывая форсировать ее с ходу.

— Но сейчас Батлук докладывает, что двести восемьдесят девятый полк, не дойдя немного до реки, напоролся на очень плотные минные поля и сильный огонь, прикрывающий их. Продвижения больше нет. Ночью будут делать проходы.

Когда мы посмотрели на карте положение передовых частей дивизии Батлука, то стало ясно — они уперлись в предмостную позицию, где были и бетонные доты нашего старого укрепленного района. Говоров был прав — немцы использовали их.

Дальнейшие события под Гатчиной развертывались не так быстро, как нам хотелось бы. Генералу Михалкину пришлось подтягивать тяжелую артиллерию; Кирчевский вызвал батальон штурмовой инженерно-саперной бригады с термитными шарами и дымовыми гранатами, а также минеров из 52-й бригады А.П. Шубина. Приходилось еще до штурма самого города прорывать предгатчинский укрепленный рубеж.

Батлук торопился, нервничал. Он обещал командарму ворваться завтра в Гатчину и застрял. Приданный ему танковый полк шел из Дудергофа и засел в болоте. Не подошла на новые позиции и тяжелая артиллерия. Батлук не стал ждать этих средств усиления и ввел в бой второй полк, рассчитывая все же пробиться через Ижору. Но и 23 января успеха не было. Удалось взорвать три бетонных дота, сделать проходы в минных полях, но прорыва не получилось.

84-й штурмовой саперный батальон старшего лейтенанта Блохина, понесший серьезные потери при штурме Вороньей горы с дивизией Щеглова, поредел еще больше. Кирчевский решил выводить его в резерв и попросил у меня свежую часть. К Ижоре подошел гвардейский понтонный батальон майора Гуляницкого, провел разведку будущих переправ и начал прокладывать колонные пути для войск.

Только 24 января обозначился настоящий прорыв. Командующий воздушной армией генерал-лейтенант С.Д. Рыбальченко нанес сильный бомбовой удар по северо-западной окраине Гатчины, а подошедшая тяжелая артиллерия разрушила бетонные доты. В бой вместе с пехотой и тяжелыми танками вступили 6-й и 7-й батальоны 52-й инженерно-саперной бригады Шубина. Они взорвали минные поля и уничтожили шесть бетонных огневых точек вместе с гитлеровцами.

В это же время 291-я дивизия Зайончковского подходила к Гатчине с северо-запада, а 201-я дивизия Яку-товича — с востока. Бои шли и ночью — лыжные отряды выходили в тыл всего Гатчинского узла, отрезая отход гитлеровцам из города.

Самый напряженный бой 25 января выдержали 289-й и 538-й полки 120-й дивизии Батлука, прорываясь с севера через предмостную позицию и реку Ижору. Штурмовым группам с термитными шарами и зарядами взрывчатки пришлось уничтожить двенадцать долговременных сооружений с гарнизонами, отказавшимися сдаться.

Днем на командный пункт 42-й армии в Дудергофе приехали Говоров с Кузнецовым, как раз тогда, когда Батлук донес, что два полка его дивизии ворвались на северную окраину Гатчины и ведут там уличные бои. Полк второго эшелона, 543-й, под командованием подполковника Ф.И. Галиева пробился к юго-восточной окраине города.

Теперь и дивизия Зайончковского вступила в огневое взаимодействие с полками Батлука. Вечером ее части овладели поселком Рошаля. Штурмовые группы пробивались к Гатчинскому дворцу. 201-я дивизия Якутовича, выйдя на реку Суйду с востока, оседлала дороги из Гатчины на юг — на Сиверскую и Вырицу, уничтожив часть 11-й пехотной дивизии немцев, пытавшуюся выскользнуть из окруженного города.

Ночью на командном пункте 42-й армии уже каждый час отмечался короткими донесениями Трубачева, Батлука, Зайончковского. В них звучала и скоротечность, и ожесточенность боя внутри горящего города:

«...Противник выбит из кладбища... Бой идет в развалинах депо... Вышли на вахт-парадную площадь».

Начальник штаба армии генерал Г.К. Буховец смеялся:

— Стоило выбивать из кладбища! Пусть бы и остались там. А вот «вахт-парад» — это здорово! Помнит Батлук историю...

Понтонеры Гуляницкого вышли на реку Ижору. Поверх льда вода — противник успел взорвать плотины и перемычки. Но Ижора — не Нева. Ветераны Невской Дубровки Журавлев, Кривенцов, Сурогин, Фоменко и Воронов справились с наводкой мостов быстро, да и пехота не ждала — бросилась в ледяную воду, чтобы уже через несколько минут оказаться среди горящих зданий Гатчины.

Рано утром 26 января я был на мосту через Ижору. В Гатчине еще горели дома, там еще взрывались отдельные фугасы, но по шуму боя было ясно, что он уже затихал. Гатчина наша!

По мосту оттуда шли раненые. Понтонеры спрашивали у них, останется ли хоть что-нибудь от музеев,

— Люди останутся, — сурово ответил лейтенант с обеими забинтованными руками.
К 10 часам утра с гитлеровцами было покончено. Трубачев назначил полковника А.В. Батлука комендантом освобожденного города.

Почерневшие стены дворца еще лижет пламя. Из подвалов и землянок на окраинах начали выходить изможденные женщины и старики. Молодых среди них. нет: кто в партизанах, кто угнан в рабство. Сколько страданий выпало на долю тех, кто не успел уйти. За: два с половиной года гитлеровцы превратили город-музей в загаженный прифронтовой кабак. Почти ежедневно они вешали на площади партизан или тех, кого подозревали в помощи им, сжигали в бараках пленных красноармейцев...

Сражение разрасталось. Впереди следующий этап операции: на Кингисепп, Лугу, Нарву!

А в Смольном Говоров и Жданов в этот же вечер рассматривали план сплошного разминирования территории Ленинградской области.

27 января. Сегодня в Ленинграде будет салют. А.А. Жданов сказал Г.Ф. Одинцову, чтобы салютовали столькими орудиями, сколько можно собрать. Уставной статут для такого случая разрешено нарушить. Вчера Москва салютовала Ленинграду двенадцатью залпами из ста двадцати орудий...

Георгий Федотович собрал 324 орудия для салюта двадцатью четырьмя залпами!

Можно ли забыть этот вечер! И город, и фронт — все с захватывающей дух радостью слушали приказ Военного совета фронта об итоге двенадцатидневных боев:

«...Освобождено более 700 населенных пунктов, враг разгромлен и отброшен от Ленинграда по всему фронту на 65—100 километров. Наступление продолжается... Ленинград полностью освобожден от вражеской блокады и от варварских артиллерийских обстрелов противника.

...Граждане Ленинграда! Мужественные и стойкие ленинградцы! Вместе с войсками Ленинградского фронта вы отстояли наш родной город. Своим героическим трудом и стальной выдержкой, преодолевая все трудности и мучения блокады, вы ковали оружие победы над врагом, отдавая для дела победы все свои силы...»

К восьми часам вечера почти все ленинградцы вышли на улицы, площади, набережные. Никто не хотел оставаться дома.

Раздались первые залпы салюта. На улицах стало вдруг светло от белых, зеленых, красных ракет. Многие ленинградцы, мужеством и стойкостью которых восхи­щался весь мир, плакали.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

НАРВА — КАРЕЛЬСКИЙ ПЕРЕШЕЕК

1

Настала пора вернуться к повествованию о событиях на Карельском перешейке.

Финское правительство отдало в услужение Гитлеру не один десяток дивизий своей армии для осуществления изуверской цели «стереть Ленинград с лица земли». За долгие блокадные годы на Карельском перешейке и в Заполярье вырастали все новые могилы финских и русских солдат.

Но не до крупных операций на севере было в то время Советской Армии. Она вела смертельную борьбу с главным и самым сильным врагом. Финская армия Маннергейма, получив свою долю ударов, притихла под стенами города Ленина и в Карелии. Ждала. Чего?

В штабе фронта знали, что финским солдатам совсем не сладко сидеть в своих траншеях перед амбразурами наших железобетонных дотов на голодном пайке. Невесело слушать то о «сталинградском котле», то о прорыве блокады, то о разгроме своих «покровителей» под Курском. А теперь русские погнали германцев в Прибалтику...

Время от времени Петр Петрович Евстигнеев знакомил работников штаба с материалами о настроениях среди финских солдат, которые все чаще говорили:

«Иваны за нас возьмутся еще до того, как совсем снимут штаны с Гитлера»...

И вот 7 февраля, когда разгромленные дивизии 18-й немецко-фашистской армии откатывались за Нарву, ленинградцы прочитали в «Правде» опровержение ТАСС. В нем сообщалось, что распространявшиеся иностранной прессой утверждения, будто бы Советское правительство ведет переговоры о сепаратном мире с Финляндией и предъявило правительству Финляндии ультиматум, не соответствуют действительности.

— Что это за дым без огня, Петр Петрович? — спросили сослуживцы начальника разведотдела.

— Приходит пора выходить Финляндии из войны,— высказал он свое мнение.

— Так за кем дело стоит?

— Не за народом Финляндии, конечно. Надо «под руку» вывести кой-кого, а может, и невежливо — за ногу вытащить. Видимо, где-то идет дипломатический зондаж. Нервничают и союзнички, и немцы. Нюхают, в чем дело. Поживем — увидим.

Это был первый для нас симптом. Однако сражение южнее Ленинграда продолжало поглощать все усилия, и мы снова отвлеклись от северного направления.

Армия И.И. Федюнинского очистила от гитлеровцев побережье Финского залива до устья реки Нарвы. Части 42-й армии встретились с партизанскими отрядами, освободившими Гдов, и пошли вдоль Чудского и Псковского озер к Пскову; 120-я и 123-я дивизии 67-й армии 12 февраля выбили фашистов из города Луги, а волховчане вышли уже далеко за железную дорогу Новгород — Ленинград.

На другой день после взятия Луги Военный совет получил директиву Ставки: Волховский фронт расформировывается, а Ленинградскому фронту передается его полоса наступления и войска — 8-я, 54-я и 59-я армии.

Говорова, Жданова и Гусева в свое время, видимо, предупреждали о таком крупном маневре по ходу операции. Во всяком случае, объявляя об этом начальникам родов войск, Д.Н. Гусев не выказал удивления. Неожиданным было то, что Ставка потребовала освободить город Нарву в ближайшие же трое суток — к 17 февраля.

Вероятно, это казалось в Москве не столь трудной задачей, так как передовые части армии И.И. Федюнинского уже захватили с ходу небольшие плацдармы к северу и югу от города-крепости.

Однако рубеж на широкой и глубокой реке, с магистральными дорогами от города Нарвы вглубь Эстонии был настолько важен для командующего группой армии «Север» фельдмаршала Кюхлера, что он напряг все усилия, чтобы предотвратить катастрофу на этом участке.

На что уж Петр Петрович Евстигнеев знал все ресурсы Кюхлера, и то начал путаться в клубке соединений и частей, собранных для обороны Нарвы. Пленные были из полков пяти старых дивизий, которые растрепала Вторая ударная армия до Кингисеппа, и из четырех новых, прибывших из глубины. Моторизованная дивизия «Нидерланды» и тяжелый танковый полк, а также несколько артиллерийских частей из резерва Главного германского командования. Пленные называли имена гитлеровских генералов, объединявших эти войска в «боевые группы»: командир 38-го танкового корпуса Герцог, 54-го армейского корпуса Шонмайхер, генерал Фриснер.

— Нелегко им воссоздать стройную систему после такого отступления, — говорил Евстигнеев.

Но какой-то порядок немцы все же навели в своих войсках, отошедших за реку Нарву. Части Второй ударной армии почувствовали это уже после захвата плацдармов.

Поначалу И.И. Федюнинский рассчитывал, что после форсирования реки севернее и южнее города его войскам удастся быстро окружить Нарву. Река изогнута здесь наподобие натянутого на восток лука. Очень заманчиво замкнуть эту дугу у Нарвского залива, отрезая тем самым всю здешнюю группировку противника.

Но части 43-го стрелкового корпуса генерала А.И. Андреева, прорвавшись с ходу на левый берег реки севернее города, не смогли не только расширить, но и удержать позиций. Сказывался целый месяц непрерывных боев без паузы, без пополнений.

Говоров решил вновь использовать ударные качества 30-го гвардейского корпуса Н.П. Симоняка, немного отдохнувшего после первого этапа операции. Он передал корпус в распоряжение Федюнинского. Командарм ввел гвардейцев в бой в двадцати километрах от города Нарвы, где части 122-го стрелкового корпуса генерала П.А. Зайцева тоже имели небольшой плацдарм.

Расчет И.И. Федюнинского заключался в том, чтобы ударом на север перерезать магистральные дороги, идущие от города Нарвы на запад по побережью залива.

Но время было уже потеряно. Противник создал оборону такой прочности, что ударная сила гвардейских дивизий не обеспечила ожидаемого успеха. Пройдя с боями пятнадцать километров в бездорожных болотистых лесах и расширив плацдарм до двадцати километров по фронту, дивизии Симоняка вышли к самой железной дороге Нарва — Йыхве и остановились.

До залива оставалось семь-восемь километров. Они-то и не были преодолены. Все здесь очень напоминало злосчастную синявинскую историю. Тыл наших войск на плацдарме абсолютно бездорожен, а у противника густая сеть коммуникаций. На фланге плацдарма Симоняка в руках у немцев крупный укрепленный город. Они маневрируют артиллерией, танками, ведут непрерывные контратаки, а части Второй ударной армии тратят огромные силы, чтобы протащить орудия и снаряды несколько километров.

Когда стало ясно, что армия Федюнинского засела и переданный ей корпус Симоняка несет значительные потери, не расширяя, а лишь сохраняя, по существу, болотный плацдарм, Говоров снова вывел гвардейцев в резерв. На плацдарм, уже для его обороны, пришли части 109-го стрелкового корпуса генерал-майора И.П. Алферова. Затем командующий фронтом передал и весь участок южнее города Нарвы 59-й армии генерал-лейтенанта И.Т. Коровникова, высвободившейся после боев на левом крыле западнее Новгорода. В армию Коровникова вошел и 117-й стрелковый корпус генерал-майора В.А. Трубачева, переброшенный на Нарвский участок после взятия города Луги.

Так в марте месяце возникли на Ленинградском фронте два направления нового этапа операции — Нарвское и Псковское.

Для штаба фронта это был сложный период очень спешной организации управления шестью армиями вместо трех. Шли крупные перегруппировки войск, изменялись границы боевых действий армий, переподчинялись дивизии и штабы корпусов.

Все находилось в движении.

Говоров решил переместить командный пункт фронта под Лугу в район Толмачева, но иметь также пункт управления и на правом крыле для руководства операцией на Нарвском направлении.

В Инженерном управлении в этот период работы по горло. Мы делим ее с начальником штаба С.Д. Юдиным и замполитом М.А. Королем по проверенной за три года войны схеме. Я часто выезжаю на командные пункты армий и корпусов для решения наиболее важных инженерных задач. В инженерных частях регулярно бывают офицеры из оперативного и технического отделов: В.П. Андреев, Г.Н. Захарьин, А.А. Попов, А.Д. Тищенко, Н.Н. Лебедев. Они составляют как бы подвижной инженерный штаб.

С.Д. Юдин и М.А. Король руководят остальным аппаратом и следят за выполнением разработанного плана инженерного обеспечения операции. У них постоянная связь со всеми звеньями штаба фронта. М.А. Король шефствует и над разминированием огромной территории области, освобожденной от оккупантов. Там работают уже больше десяти инженерных батальонов.


Временами мы собираем весь свой коллектив, чтобы подвести итоги. Приезжая из частей, офицеры дают ответ не только на чисто саперные вопросы. Нити взаимодействия с другими родами войск у инженерных командиров особенно прочны и постоянны на всех этапах боя, во всех его формах.

Вот и теперь, в начале марта, в обстановке сложных боевых действий, перегруппировок и новых задач Сергей Денисович собрал почти всех офицеров Инженерного управления.

Заметно бросается в глаза, как обновился и «помолодел» инженерный штаб. Наши ветераны Лисовский, Кирчевский, Акатов, Савостьянов, Смаглий, Гуляницкий направлены на самостоятельную командную работу. Немало в Инженерном управлении и боевых потерь. С грустью вспоминаем погибших — Н.С. Иванова, М.М. Зязина, Сашу Шелкова и Сашу Шеповалова, Виктора Смирнова. Недавно тяжело ранен и, видимо, вышел совсем из строя наш главный минер А.И. Николаев. Его заменил майор И.Е. Хитрик. Большая часть офицеров — капитаны и майоры из войск, прошедших «огни и воды».

Начальник штаба инженерных войск Сергей Денисович Юдин — достойный преемник Н.М. Пилипца, назначенного начальником инженерных войск на соседний фронт. Он отлично знает весь театр боевых действий от Карельского перешейка до Прибалтики. Исключительно уравновешенный по характеру, Юдин спокойно улаживает все вопросы и с разгневанным начальством, и с нетерпеливыми подчиненными. Кроме того, Сергей Денисович вносит в работу большую штабную культуру, чего нам частенько не хватало в первый год войны.

— Выкладывайте, товарищи, ваши наблюдения о штурмовых бригадах, мостах и дорогах, о разминировании, — начал он просто, когда все собрались на новом командном пункте фронта. — Оправдало ли себя наше новшество в планировании — распределение всех инженерных частей на четыре эшелона по видам работ? Как дальше будет?

Естественно, и Юдин, и я многое знаем из оперативных донесений, сводок, своих собственных наблюдений. Но и офицеры, ездившие изо дня в день в войска, подмечают какие-то конкретные детали, делают выводы.

— Теперь уже ясно, что в пехоте надо создавать не группы, а целые штурмовые батальоны, может быть, и полк внутри дивизии, — предлагают решение назревшей проблемы Андреев и Попов. — Там, где сама пехота была хорошо обучена атаке дотов и преодолению полосы заграждении, в саперных штурмовых батальонах не ощущалось нужды.

Но часто фактическая боевая обстановка требует и от специальных частей подготовленности как для работ, так и для боя в ходе этих работ.

Офицеры А.Д. Тищенко и Н.Н. Лебедев рассказывают, с какой смелостью и тактическим мастерством Гуляницкий вывел свой гвардейский понтонный батальон к Кингисеппу вместе с передовыми частями генерала И.П. Алферова.

Шел штурм города. А понтонеры тут же рядом с пехотой взрывали слабый лед на реке Луге и наводили наплавной мост. Они сами уничтожали вражеских пулеметчиков, мешающих им работать. Трижды их бомбили «юнкерсы». Но понтонеры все же навели мост в ходе боя за город. Танки и артиллерия двинулись по мосту сразу же вслед за пехотой, штурмовавшей Кингисепп, и быстро вышли к реке Нарве.

Случались у наших командиров и досадные просчеты.

— Как произошло, что командир двадцать первого понтонного батальона навел технически неграмотно переправу через Нарву у Долгой Нивы? — спрашивает Юдин.

Офицеры из технического отдела оправдываются, говорят, что недоглядели за слишком горячим комбатом майором Л.С. Труппом. Он всем нам хорошо известен еще с Невской Дубровки. Под огнем бесстрашен, а в технических решениях тороплив, иногда небрежен.

На Нарве, куда вышли танки, как и на реке Луге, оказались полыньи и слабый лед. Надо было спешно переправить Т-34, а в батальоне Труппа не хватало своих понтонов. Подвернулся ему брошенный немцами понтонный парк. Комбат и установил трофейные понтоны вперемешку со своими.

— И не проверил их грузоподъемность, — рассказывал подполковник В.П. Андреев, побывавший на месте аварии, где провалилась первая же пущенная по мосту «тридцатьчетверка». — В немецком парке и понтоны, и прогоны оказались слабее наших. При таком положении надо было бы уложить девять прогонов, а майор Трупп уложил пять.

Понтонный мост тогда быстро исправили. Но командира батальона пришлось отстранить. 21-й батальон принял другой ветеран Невской Дубровки — майор С.И. Фоменко. Вскоре, правда, майор Л.С. Трупп восстановил свой авторитет боевого и умелого понтонера и опять стал командовать частью.

О непрерывно растущем объеме работ минеров рассказывают И.Е. Хитрик, А.К. Акатов, Н.П. Базанов. Они составляют уже сформировавшийся для этих целей специальный штаб сплошного разминирования освобожденной территории.

Разминеров просят прислать дорожники на тыловых коммуникациях, И.Г. Зубков, восстанавливающий железные дороги, начальники санитарных учреждений, двинувшихся вперед за войсками, обком партии, организующий жизнь населения, выходящего из лесов... Помимо тысяч и тысяч мин, гитлеровцы оставили на промежуточных рубежах огромное количество фугасов с замыкателями замедленного действия — от нескольких часов до двадцати суток. Особенно большим спросом пользуется батальон Петра Алексеевича Заводчикова с собаками минорозыскной службы. Многие уже на фронте знают о его успехах.

Как-то начальник инженерных войск 42-й армии II.Ф. Кирчевский решил проверить работу своих армейских минеров, осмотревших бывшие немецкие землянки, намеченные под командный пункт армии. Он вызвал минеров Заводчикова. И проводник с собакой обнаружил фугас с часовым механизмом в перекрытии блиндажа, занятого генерал-полковником И.И. Масленниковым. Командарм, раньше скептически относившийся к тому, что рассказывали о батальоне Заводчикова, после этого случая стал частенько прибегать к такому контролю.

Очень засоренным оказался город Луга. Фугасы в сотни килограммов взрывчатки, как правило с часовыми замыкателями «Федер-504», нашли в подвале здания партактива, в сберкассе, в паровом котле камнедробильного завода, в шести крупных неразрушенных домах на улицах Володарского, Урицкого, Крестьянской. Минированными оказались железнодорожные насыпи на огромном пространстве от Мги до Луги и Новгорода и далее к Пскову.

— Больше надо посылать разведчиков в тыл к немцам для перехвата фашистских подрывников, — еще раз напоминает помощник С.Д. Юдина по разведке подполковник П.Г. Александров о принятом у нас в Инженерном управлении, но не всегда выполняемом решении.

Он рассказал, как удалось захватить переправу у села Ивановского южнее Кингисеппа еще задолго до подхода передовых частей пехоты. Группу в сорок человек возглавил капитан М.И. Королев из гвардейского батальона П.К. Евстифеева. Они перебили вражеский гарнизон и подрывников, разминировали мост и обороняли его до подхода наших войск.

— Вы знаете, почему Евстифеев поручил эту операцию именно капитану Королеву? — спросил я Александрова, сравнительно нового человека в нашем штабе.

— Евстифеев доложил, что вы приказали, товарищ генерал. Королев очень смелый минер.

— Не только в этом дело. Смелых людей у нас немало. А тут нужно кроме этого учесть, что Королев еще летом сорок первого года ставил мины под носом у фашистских танков как раз в тех же местах под Сабском. Каждая тропа ему там памятна. К сожалению, немного таких командиров осталось в строю.

Мы говорили и о том, что надо тщательнейшим образом заниматься разминированием дорог, где гитлеровцы особенно часто ставят двухъярусные мины. Совсем недавно чуть не окончилась трагически поездка командарма 67-й генерал-лейтенанта В.П. Свиридова. Его машина наехала на мину. А дорогу уже проверяли минеры. Оказалось, что мина была поставлена на большей, чем обычно, глубине.

Владимира Петровича я навестил в госпитале. Он шутил, говорил, что отделался счастливо, — спасла хорошая амортизация легковой машины и он «потерял лишь немного в весе — двести граммов мяса на плече». Командовать 67-й армией Л.А. Говоров назначил Владимира Захаровича Романовского.

— Скажите-ка, товарищ Александров, — спросил своего помощника Юдин в конце совещания, — что вам известно сейчас о глубине обороны финнов на Карельском перешейке?

Вопрос был неожиданным. Александров, да и все офицеры, с недоумением взглянули на нас — начальство. Они еще не знали, что сегодня утром Говоров и Кузнецов задали нам с Юдиным такой же вопрос, и он тоже застал врасплох не только нас, но и генерал-майора П.П. Евстигнеева. Сегодня мы с Юдиным решили ориентировать своих офицеров, что начало операций на Карельском перешейке не за горами.

— Так как, товарищи разведчики? Не могли же финны бездельничать два с половиной года? — повторил Юдин слова, сказанные нам командующим фронтом. — Первую полосу обороны финнов мы знаем, а что создано ими в оперативной глубине — почти неизвестно. Давайте-ка ликвидировать это белое пятно,

Я рассказал здесь об этом совещании, используя записи, сделанные в ту пору в своей штабной тетради — рабочем дневнике, для того чтобы дать более ясное представление о характерных проблемах обеспечения боя и операций в начале 1944 года.

Утром командующий фронтом сказал нам не только о том, чтобы мы всерьез занялись разведкой глубины инженерной обороны финнов. Он потребовал у меня подробную карту работ, выполненных войсками 23-й армии и населением.

К командарму 23-й армии генерал-лейтенанту А.И. Черепанову начальство заезжало последние два года совсем редко и больше за тем, как бы вытянуть из его армии то артиллерию, то пополнения для наступающих армий. Александр Иванович к этому уже привык. Он оставался таким же спокойно домовитым, как и в начале войны. Исподволь наращивал и так уже разветвленную систему траншей, рвов, надолб, минных полей вокруг бетонных дотов укрепленного района. Все это разрослось к Токсову, потянулось к Колтушам. Пригодится, раз идет война.

— Какова, по-вашему, емкость всего района в тылу двадцать третьей армии для размещения войск? — спро­сил Л. А. Говоров, внимательно изучая карту инженерных работ.

— Можно десять дивизий расположить, товарищ командующий, если считать до Всеволожской, — доложил я.

— Приведите все это хозяйство в порядок. Все, что заросло или запущено в тыловых районах, надо расчистить. Траншеи, землянки. Проверьте заграждения и минные поля по всей глубине обороны этой армии.

Давно известно, что Л.А. Говоров недолюбливает несвоевременных вопросов о его замыслах. Но сейчас в таких вопросах и нужды не было. Речь, видимо, шла о подготовке районов сосредоточения крупной группировки войск в тылу армии Черепанова. Не для обороны, конечно.

Задание заданием, а как его выполнить? Строительных отрядов в Управлении оборонительного строительства А.А. Ходырева теперь не так уж много, как в годы массовых работ. Ленинградцы восстанавливают город.

И.Г. Зубков еще два месяца назад выпросил у Военного совета за наш счет две тысячи человек на восстановление железных дорог. А.А. Кузнецов недавно приказал мне послать пятьсот человек на Волховстрой. Еще пятьсот девушек мы обучили приемам разминирования, и они уже вошли в состав бригады А.К. Акатова. Кроме того, сам Л.А. Говоров распорядился восстанавливать «на всякий случай» ряд участков нашей старой лужской оборонительной позиции. Там в основном и работают остальные отряды строителей.

— Хорошо, разрешаю взять обратно у Зубкова эти две тысячи человек, — согласился командующий фронтом, когда я показал свой баланс. — Пусть просит теперь у НКПС. Разведку обороны финнов проводите совместно с генералом Евстигнеевым.

Я сразу же отправился в разведотдел штаба фронта.

У Евстигнеева как раз шел интересный разговор. Оказывается, агентурная разведка уже информировала его о крупном оборонительном строительстве в центре Карельского перешейка и под Выборгом, но пока не было данных ни о точном начертании строящихся рубежей, ни о характеристике сооружений. Петр Петрович, обращаясь к командующему ВВС фронта С. Д. Рыбальченко, просил о том, чтобы его летчики действовали энергичнее.

— Ну что я могу сказать, когда ничего здесь не видно, — пожимал могучими плечами Рыбальченко, показывая на развернутые листы аэрофотоснимков. — И на старой линии Маннергейма все чисто бело, и перед ней. Может быть, путает ваша агентура? Рубеж из железобетона длиной в двести километров никак не спрячешь.

— Предположим, что спутать цемент с мукой или бронеколпак с пищеварным котлом какой-нибудь горе-разведчик, может быть, и мог, Степан Дмитриевич. Но надолбы гранитные не примешь за сахар-рафинад? Как вы думаете?

Евстигнеев говорил, как обычно, тихо, с легкой улыбкой.

— Так чего вы от летчиков хотите! — горячился Ры­бальченко. — У нас тоже аэрофотосъемка, а не воображение художника. Допустим, дот спрячешь. Ну, а подъездные пути к укрепленному району?

Молодые летчики не знают финского мастерства маскировки, Степан Дмитриевич. Летают они высоко, снимки эти сделаны с горизонтального полета. А тут леса. Кстати, вы знаете, что при строительстве железобетонных дотов финны укладывают переносные узкоколейки и потом снимают их? Или положат времянку из деревянных щитов. А вы хотите увидеть наезженные дороги.

А надолбы? Сами говорите, что не сахар.

А снегу сейчас там сколько? Вот он скоро сядет, они и покажутся. Сплошной линии, может быть, мы и не увидим. Но пускай сделают перспективную съемку с бреющего полета. Тогда и вы разглядите многое.

Чем дальше, тем скрупулезнее шло изучение всех материалов, связанных с финской обороной. Начальник разведотдела вновь ознакомился с показаниями пленных, взятых еще год и два назад. Удалось установить, что работы по строительству долговременного укрепленного района типа линии Маннергейма финны начали еще в 1942 году.

Наш инженерный разведчик подполковник П.Г. Александров дневал и ночевал в штабе ВВС, изучая в стереоскоп каждый новый лист аэрофотосъемки. Велись споры, поиски мельчайших деталей, характерных для укрепленного района.

Случалось и так: дешифровщик из ВВС говорит о копне сена, потому что тень на снегу полукругая. Но возникает вопрос. А почему же эта копна или стог стоит под самыми деревьями и очень близко от линии надолб, уже показавшихся из-под снега? Может быть, эта «копна»— дот с бронеколпаком? Почти наверняка. Не место и не время быть здесь стогам...

Так постепенно накапливались сведения о железобетонном поясе в глубине финской обороны.

2

В ближайший же более или менее свободный день я поехал в 23-ю армию. Очень давно мне не доводилось там бывать.

До чего же удивительно хорошо после скачек по «макаронным» жердевым дорогам под Нарвой оказаться вдруг в полном покое, в тылу Карельского укрепленного района, в уютном домике гостеприимного командарма.

К Александру Ивановичу приехал еще его бывший начальник тыла, ныне фронтовой интендант полковник Б.Н. Соколов. У них тоже начались подготовительные мероприятия. Полной ясности ни у кого нет, в том числе и у командарма, но близкую «перемену ветра» чувствуют все.

А.И. Черепанов, встречая меня, понимающе улыбнулся:

— Я так и думал, что вы заедете на днях. Готовимся, готовимся понемногу... к весне. Тихо, говорите, у нас? А нам и нужно, чтобы было тихо. Поезжайте, посмотрите, как живем.

Соколов в 1941—1942 годах командовал полком в 291-й дивизии, занимавшем участок между Меднозаводским озером и Ново-Белоостровом.

— Мы там все траншеи и ходы сообщения называли именами ленинградских улиц, — вспоминает он. — Звонишь комбату, телефонист отвечает: «Пошел на Литейный проспект».

— Был я на днях на этом «Литейном», — говорит командарм. — Даже баня ваша знаменитая по-прежнему пользуется успехом. Можете по старой памяти попариться. Веники видел в предбаннике.

— Чем она знаменита, эта баня? — поинтересовался я.

Соколов рассмеялся:

— Под самым носом у финнов. И тем, что ее полковой врач с химиками построили.

Командир химвзвода строителем оказался, а у врача, Бориса Ивановича Капутина, энергии хоть отбавляй. Он разыскал в овраге недалеко от передовой траншеи старый колодец. Химики врезали сруб в склон оврага и каменку-парилку сложили. Солдаты большое удовольствие получали — пришли с переднего края, попарились и обратно. Вроде веселее на сердце.

— А как наш дот у Белоострова? — вспомнил я неприятную историю захвата финнами осенью 1941 года одного из крупнейших долговременных сооружений, не вооруженных и не занятых гарнизоном. — Не удалось его отбить?

— К сожалению, нет, — ответил А. И. Черепанов. — Финны очень сильно прикрывают его. Штурмовать без общего наступления — жертвы большие будут. А разбить прямой наводкой — это же надо восьмидюймовую пушку близко подтащить и не одну сотню снарядов выпустить. Пока нет смысла этого делать. У финнов там несколько пулеметов установлено. Но стреляют они оттуда редко.

Почему этот дот наши солдаты «миллионером» прозвали? — спросил Соколов.

— Довоенное прозвище, — ответил я. — Строили мы его в тридцать восьмом году. Кто-то и сказал, что такая махина, вероятно, на миллион рублей «потянет». Так и пошло — миллионный дот. Кстати, Александр Иванович, и я хочу наведаться в памятные места. На участке сто сорок второй дивизии стоит близнец бело-островского дота, и тоже на самом переднем крае. Его-то хорошо оберегают у вас от случайностей?

Вот тут и произошел казус. А.И. Черепанов, как командарм, знал лишь по схеме все номера и вооружение железобетонных сооружений укрепленного района протяженностью от Финского залива до Ладожского озера. А мне, бывшему командиру саперного батальона, а потом дивизионному инженеру в предвоенные годы, эти доты были известны словно дома на родимой улице. Сооружение, о котором шла речь, — большое, на два орудия и два пулемета — было построено тоже в 1938 году и не вооружено из-за переноса государственной границы после советско-финляндской войны. Так оставалось до начала этой войны. Но как сейчас оно вооружено, я не знал, не знали, оказывается, и в штабе армии.

— Этот дот вне укрепленного района, в полосе полевых войск, — доложили Черепанову, когда он потребовал справку.

Тут Александра Ивановича покинуло спокойствие.

— Вызовите к телефону командира дивизии, — приказал он.

Вскоре командир дивизии доложил не очень уверенно, что «кажется» там установлены две полковые пушки.

Когда я, показывая дорогу удивленному командиру полка, через час добрался знакомой тропой до дота, то в нем оказалось всего-навсего стрелковое отделение с одним ручным пулеметом. Две пустые амбразуры размером в доброе окно были заделаны мешками с песком; для пулемета хватило и маленькой бойницы. В нижнем этаже соблюдался добрый солдатский порядок, стояли топчаны, хорошая печка. Прямо-таки шестикомнатная квартира с удобствами!

А по другую сторону вымерзшего ручья, метрах в ста, змейкой вилась финская траншея. Сержант охотно рассказывал, что за всю зиму ни они, ни финны почти не стреляли.

— Да их и не видно, — доложил он, — траншея глубокая. Иногда крикнет кто-нибудь на ломаном русском языке: «Иван! Махорка есть? Давай дружить, к дьяволу Гитлера!»

«Вот бы где «баню» устроить для командира дивизии и полка, — подумал я, покидая дот и вспоминая, как в 1938 году командующий округом М.С. Хозин спрашивал меня — дивизионного инженера — два раза в день, сколько кубометров бетона уложено в этот самый «миллионер». Шесть лет прошло! И один ручной пулеметик...»

Такими мыслями я и поделился с А. И. Черепановым. Он сказал:

— Обязательно все сделаю и насчет «бани» не забуду.

Возвращались мы из штаба фронта с полковником Соколовым. Проезжая через Осиновую Рощу, где оборудован отличный Дом Советской Армии для солдат и офицеров 23-й армии, Соколов рассказал о регулярных концертах, которые проводятся там. Особенно запомнилась ему встреча детей и ветеранов-солдат летом прошлого года.

— Мы неподалеку оборудовали пионерский лагерь для ленинградских детей. Они хорошо отдохнули. В армии у нас очень много старых солдат, участников еще первой мировой и гражданской войн. Собралось таких около двухсот человек. Представляете — на сцене худенькие, но с горящими радостью глазенками детишки, в большинстве не ведающие, где их родные. А в зале — старики-солдаты, тоже не знающие, где их дети и внуки. Кончился детский концерт, хлынули дети в зал, подхватили их на руки старые солдаты. И у тех и у других на глазах слезы...

3

Грандиознейшая весенняя каша-размазня в течение нескольких дней расползлась по всем дорогам, бесцере­монно вмешиваясь в планы полководцев и военачальников всех рангов. Наступление 42-й, 67-й и 54-й армий на Псковском направлении приостановилось в пятнадцати — двадцати километрах севернее и восточнее Пскова, как раз перед укрепленными позициями гитлеровцев, созданными ими заблаговременно. Это и был рубеж, именовавшийся врагом «Пантерой».

Не только грунтовые глинистые дороги Псковщины всосали в себя сотни и сотни машин, груженных снарядами, продовольствием, горючим. Клейким тестом стало и гравийное шоссе Гатчина — Луга — Псков. Безуспешны были отчаянные попытки водителей машин, тракторов и даже танков вырваться из этого плена. Не забыла природа и летчиков — раскисли грунтовые аэродромы.

Только пехота — трудолюбивая царица полей — продолжала стоически месить глину. Не для таких ли случаев сотворены интендантами чудо-ботинки с обмотками? Они остаются на солдатских ногах даже тогда, когда он влипает в эту глину выше колен. Сапог этого не выдерживает.

Командиры полков и батальонов посылают целые отряды «ходоков» в отставшие на десятки километров продовольственные склады. Командиры корпусов и дивизий выезжают со своих командных пунктов в войска только на тракторах или танках.

Начальнику инженерных войск фронта в такое время совершенно немыслимо сидеть на командном пункте. Уж лучше слушать весь русский дорожный фольклор на месте от шоферов, чем от командования фронтом. Природа — природой, а сапер — сапером: дорогу подай.

Мой адъютант Володя Чамин — человек расторопный и наблюдательный. Не без его участия у нас появилась маленькая трофейная легковая машина с двигателем воздушного охлаждения. На ней сохранился еще маскировочный камуфляж под знойные пески пустыни и опознавательный знак частей африканской армии генерала Роммеля.

Машина в изумительных руках Павла Яковлева превратилась в абсолютный вездеход, вроде амфибии, и безотказно выползала из самого невообразимого месива.

Это и позволило мне выехать 5 апреля на Нарвский плацдарм. Обстановка там с дорогами была не менее тяжелой, чем под Псковом. Надо было проверить и строительство высоководных мостов через Нарву. Но мне всю войну везло с разными плацдармами. Так оказалось и теперь.

Дмитрий Николаевич Гусев, узнав о цели поездки, заявил:

— Зайдем-ка к командующему. У него сегодня был разговор с командующим пятьдесят девятой армией, возможно, что тебе еще какие-нибудь задания будут.

Поручение Говорова было кратким:

— Генерал Коровников докладывает, что огневая и авиационная активность противника против войск на плацдарме усилилась. Обратите особое внимание на рубежи закрепления.
Дорога в триста километров была примечательна только тем, что мы доехали. Вернее — доползли через сутки, не утонув и не подорвавшись на шальных минах. Машина и ее пассажиры были теперь абсолютно такого же цвета, как и весенняя грязь.

На месте дело оказалось несколько сложнее, чем выглядело сутки назад в штабе фронта.

Не заезжая на командный пункт армии, я направился сразу на строительство высоководного моста через Нарву в районе Долгой Нивы. Недалеко были и понтонные мосты 21-го и 42-го батальонов. Еще при подъезде к реке мы попали под бомбежку девяти «юнкерсов». Наша зенитная артиллерия разговаривала в полный голос. Командир 125-го саперного батальона майор Козлов, заканчивающий строительство высокого деревянного моста, доложил, что сегодня это уже третья попытка фашистов разбомбить переправу. Зенитчики сбили четыре бомбардировщика. У Козлова потери небольшие — четыре человека. А вот на самом плацдарме, похоже, началось наступление немцев. Там очень сильная стрельба.

Через три километра по дороге к землянкам штаба 117-го стрелкового корпуса В.А. Трубачева пришлось слезть с машины и отправить Павла Яковлева на ней к саперам Козлова. Бревенчатая дорога только что разрушена в двух местах попаданиями тяжелых снарядов. Впереди, кажется, и вовсе горячо.

До землянки командира корпуса добирались с Маминым уже перебежками. В.А. Трубачеву что-то докладывали по телефону.

— Никак окружения боитесь? — отвечал он насмешливо. — Бейте его тоже во фланг. Сообщите поточнее ориентиры для артиллеристов. Сейчас команду дам.

— Что происходит у вас, Василий Алексеевич? Снаряды-то рядом с землянкой рвутся, — спросил я, когда поздоровались.

Трубачев не удивился моему появлению. Оказывается, из штаба фронта уже звонили, искали, где начинж фронта.

— Удар решили немцы нанести, расхрабрились.

— А с кем вы сейчас говорили? Кто боится окружения?

— Это я так, для бодрости, — улыбнулся он. — Наш старый знакомый, Вячеслав Петрович Якутович звонил.

— Боевая двести первая? На нее, что ли, нацелен удар?

— Пока нет. Основной огневой удар пришелся на участок двести пятьдесят шестой дивизии соседнего шестого корпуса Микульского. Там, видимо, и прорываться будут. А девяносто второй полк Якутовича рядом, да еще уступом вперед. Вот он и беспокоится.

— Разве нет оснований? Это ведь стык корпусов?

— А когда бывало иначе у немцев? — спокойно ответил Трубачев. — Что-что, а стыки наши они хорошо изучают. Но вообще-то прозевали мы эту подготовку немцев. Время они выбрали подходящее — в половодье.

Я давно знал Василия Алексеевича Трубачева. Мы встречались с ним в первые дни войны, когда он командовал полком на Карельском перешейке. Затем дивизией под Шлиссельбургом, корпусом — под Гатчиной и Лугой. При самых различных обстоятельствах ему никогда не изменяла выдержка. Только нервный тик на веках глаз выдавал иногда внутреннее напряжение. Так было и сейчас.

— Вот уж нельзя сказать спасибо Второй ударной армии за такое приобретение, — сказал он, показывая на карту. — Лосям здесь бродить, а не войскам наступать.
И верно, только зимой, в расчете на быстрый прорыв к Нарвскому заливу, можно решиться залезть несколькими дивизиями в такую непролазную глухомань, в безлюдные болотистые леса с единственной мало-мальски проезжей дорогой от переправ у Долгой Нивы на север в сторону Аувере. Теперь зимнее наследство Второй ударной армии тяжело легло на сменившую ее 59-ю армию генерал-лейтенанта И.Т. Коровникова.

Мы только что начали говорить с Трубачевым о состоянии дорог на его участке, как позвонил командир соседнего 6-го корпуса генерал-майор С.М. Микульский и сообщил, что немцы начали атаку. Противник наносит удар по левому флангу 256-й дивизии полковника А.Г. Козиева и довольно крупными силами — не менее пехотной дивизии с танковым полком. Микульский предлагает совместными усилиями и как можно быстрее ликвидировать опасность глубокого вклинения немцев в стык их корпусов. Он вводит в бой части 80-й дивизии генерала И.М. Платова и просит Трубачева ударить по немцам тоже своими фланговыми частями.

Начался перезвон по телефонам с артиллеристами, но те стали требовать точных данных для массированного огневого удара в сплошном лесу. Оказалось, что таких данных нет. По докладам тех же артиллеристов, в районе хуторов Хаавакингу в трех километрах южнее Аувере идет ожесточенный бой, а там расположены штабы 256-й и 80-й дивизий 6-го корпуса и артиллерийские позиции 792-го гаубичного артполка. Не имея точных данных, можно попасть и в своих.

И в это время телефонист Трубачева доложил, что командира корпуса требуют в аппаратуру «сверху» — от «Леонова». Это условный позывной командующего фронтом Л.А. Говорова.

Говоров уже знал от командарма И.Т. Коровникова о начале наступления немцев. Он уточнял теперь обстановку у Трубачева и спрашивал, какое решение тот принял.

— Сейчас ввожу в бой два полка двести первой и сто двадцатой дивизий, чтобы отбросить противника к северу и очистить от него дорогу на Аувере, — доложил Трубачев.

— Хорошо, действуйте, как решили, — последовал ответ.— Рыбальченко высылает вам в помощь авиацию. Бычевский у вас? Передайте ему трубку.

— Я взял трубку. Слышимость отличная. Спасибо связистам!

— В каком положении дело с позициями на стыке Трубачева и Микульского?

— Не успел еще лично проверить, товарищ командующий...

— А зачем туда поехали? — телефонная трубка отчетливо передала раздражение в голосе (ох, уж эта отличная слышимость!). — Следите непрерывно за обстановкой у дороги на Аувере. Оставайтесь у Трубачева, Как только противник будет отброшен, взломанный передний край нашей обороны должен быть немедленно восстановлен. В два часа доложите мне обстановку.

В течение ближайшего получаса, пока Трубачев отдавал приказания командирам своих дивизий, соседних с 6-м корпусом, я установил связь с начальником инженерных войск 59-й армии Г.А. Булаховым. Он приехал к Трубачеву вместе с командиром 1-й инженерной бригады полковником В.Д. Афанасьевым.

Уже две недели все дивизионные, корпусные и армейские саперные батальоны были заняты на строительстве бревенчатых колейных дорог одностороннего движения. Это единственно правильное решение в болотистом лесу. Но работа такая трудоемкая, что к десяти саперным батальонам хорошо бы прибавить, пожалуй, еще дивизию пехоты. Только одних заготовок из бревен надо сделать не одну сотню тысяч!

Глеб Александрович Булахов за время большой страды армии Коровникова под Новгородом испытал как начинж много «прелестей» бездорожья, но такого, как в нарвских болотах, видеть и ему еще не доводилось.

— Снимайте бригаду Афанасьева и всех саперов с дорожных работ, — отдал я приказание Булахову.— Подчиняйте командиру бригады и его штабу все силы, которые соберете. Будете строить в стыке корпусов бревенчатые боевые заборы, ставить минные поля сразу, как только чуть утихнет бой. Пехоте в этом путаном лесном бою трудно начать организованные работы самостоятельно.

Булахов выразительно промолчал. Весь его очень толковый план создания устойчивого дорожного плацдарма нарушался на какое-то время. Но я знал Глеба Александровича. Этот коренастый полковник с ясными, упрямыми глазами уже мысленно прикидывал, делал новые расчеты. Разве впервой!

Обстановка быстро накалялась. В стыке двух корпусов шел бой. Привели пленных. Они оказались из моторизованной дивизии «Нидерланды», бывшей еще недавно в Югославии. Совместно с ней прорывают сегодня фронт до шестидесяти танков.

Командир 6-го корпуса Микульский позвонил, что части 256-й дивизии Козиева сбиты с занимаемого ими рубежа.

В огневой бой включилась корпусная и армейская артиллерия.

Линия фронта среди десятикилометрового массива леса стала прерывистой. Командир 120-й дивизии Батлук, который ввел в бой два своих полка, позвонил, что ему попадает и от вражеской, и от своей артиллерии. В штабе Трубачева основными ориентирами положения войск по докладам командиров стала лишь координатная сетка карты. На ней в центре огромного болота площадью тридцать квадратных километров две топографические отметки: 32,2 и 32,1. Ни одного сарая, ни дороги, ни тропы.

Появилась наша штурмовая и бомбардировочная авиация. Несмолкающий гул и грохот от бомб, от падающих деревьев стоит в лесу. Трубачев разослал офицеров в штабы дивизий и теперь с явной тревогой что-то уточняет. Немецкие снаряды продолжают рваться вблизи его землянки, трех офицеров уже ранило.

Около двух часов дня обстановка прояснилась. Части Батлука и 80-й дивизии окружили и уничтожили в лесу до двух батальонов гитлеровцев, прорвавшихся в район штаба 256-й дивизии. Затем они отбросили в болота восточнее дороги и остальную часть наступающей фашистской дивизии.

Обстрел вражеской артиллерии уменьшился. К Трубачеву приехал командарм 59-й И.Т. Коровников. Ровно в два часа Трубачева, Коровникова и меня вызвал к аппарату Говоров. Мы сообщили, что положение на плацдарме почти восстановлено. Немцы потеряли в течение дня не меньше полка пехоты и двенадцать танков.

Из наших частей наибольшие потери у 256-й дивизии Козиева и 120-й Батлука. Едва ли они были меньшими, чем у противника.

— Какой ваш вывод? — спросил Говоров, выслушав доклад Трубачева о резком снижении огневой активности противника. — Почему вы не полагаете, что это следствие перемещения его артиллерии на новые позиции, поскольку он взломал ваш передний край? Один раз прохлопали его подготовку к атаке, так не повторяйте ошибки.

Я доложил, что все саперные части под руководством инженерного отдела армии и штаба 1-й инженерной бригады вышли в боевые порядки войск для создания «болотных» позиций — засыпных бревенчатых заборов.

Таков был этот короткий эпизод, характерный для положения наших войск на Нарвском плацдарме ранней весной.

Немало солдат и командиров, прошедших с боями путь от Пулковских высот до Нарвы, погибло там, на первых километрах братской Эстонской республики. Там командир 120-й дивизии Алексей Васильевич Батлук прощался со своим начальником политотдела В.И. Забродиным и командиром 543-го стрелкового полка Ф.И. Галеевым, отправляя их тела в Ленинград. Их похоронили на Пискаревском кладбище.

— Тяжелая доля терять в бою друзей, но не менее трудно рассказывать детям о гибели их отца, — говорил потом А. В. Батлук. — Я испытал это, когда пришел к дочке и сыну Федора Ивановича Галеева, подросткам двенадцати и четырнадцати лет. Они очень похожи на отца и такие же мужественные, как он. У меня комок стоит в горле, а они, дети, уговаривают: «Давайте успокоимся, Алексей Васильевич. Расскажите еще о нашем папе...»

4

Во второй декаде апреля, в разгар дорожной распутицы, вновь произошли крупные организационные перемены на Северо-Западном направлении. По директиве Ставки на Псковско-Островском участке создавался новый, 3-й Прибалтийский фронт и в его состав от нас переходили 42-я, 67-я и 54-я армии. Командующим фронтом назначался генерал-полковник И.И. Масленников.

Вначале это решение показалось некоторым из нас странным после расформирования Волховского фронта. Мы лишь недавно приняли от него три армии; из них 8-ю и 59-ю перебросили с левого крыла на правое — на Нарвский участок... Не проще ли было тогда же оставить их на Псковском направлении?

Но, как говорится, сверху виднее. Видимо, это было вызвано развитием операции. Сейчас за близким Псковом и Островом находились не за горами Латвийская и Литовская братские республики, а там и граница волчьего логова — Восточная Пруссия. Директива явно намекала, что оперативная пауза будет короткой. У Ленинградского же фронта «есть еще дома дела». Его и разгружали для этих дел.

Нынешняя весна почти ежедневно приносит добрые вести с юга. На днях освобождена Одесса. Бои идут на территории Румынии. Завершается освобождение Крыма.

Все это хорошо. Но когда на другой фронт уходят друзья, с ними все же грустно расставаться. Уходят стрелковые дивизии, артиллерийские, танковые, инженерные части, стоявшие насмерть под стенами города Ленина в самую страшную пору войны. Уносят с собой в новые походы ленинградские знамена, дорогую сердцу медаль на зеленой ленте, почетные наименования Мгинских, Гатчинских, Красносельских, Лужских. И оставляют на ленинградской земле много могил...

Ленинград, на северном пороге которого находится последний семидесятикилометровый участок вражеских позиций, скоро перестанет быть городом-фронтом.

Начинжи 42-й и 67-й армий Н.Ф. Кирчевский и С.И. Лисовский приехали попрощаться.

Увидели, что мы с С.Д. Юдиным сидим над картой Карельского перешейка, вздохнули.

— Вуокса... Знакомая река, — кивнул на карту Станислав Игнатьевич, которого друзья по-прежнему называли иногда «Невско-Дубровский».

— А река Великая тебе разве незнакома? — шучу я.

— Конечно... Вообще-то хотелось бы разделаться с «домашними» делами, а потом уже расставаться.

У Лисовского немного тревожно на душе. Начальник инженерных войск Советской Армии М.П. Воробьев намерен отозвать его в Москву. Речь идет о помощи Советского Союза в создании Польской народно-освободительной армии. Нужен опытный инженерный начальник. Поляк по национальности, Лисовский глубоко переживал трагедию своего народа, хотя с детства жил в Советском Союзе и почти забыл родной язык. Вначале он даже растерялся от предложения принять непосредственное участие в освободительной борьбе на польской земле. Вся жизнь, вся долгая служба его прошла в Красной Армии.

Некоторое время спустя мы узнали, что генерал С.И. Лисовский стал начальником инженерных войск Народной армии Польши и сражается там.

А Николай Федорович Кирчевский вступил в должность начальника инженерных войск нового Прибалтийского фронта. Мы снабдили его всей разведывательной документацией по Псковскому и Островскому укрепленным районам противника, по реке Великой. Просили его передать поклон еще одному ленинградцу, начинжу 2-го Прибалтийского фронта Н.М. Пилипцу.

— Может быть, назначим свидание ленинградских саперов и понтонеров где-нибудь в Германии? — предложил Сергей Денисович, когда налили отвальные стопки.

— Что ж, мир сейчас и велик, и тесен, — философски ответил немногословный Кирчевский, — где-нибудь обязательно встретимся. Ленинградцы — это как пароль.

— Друзья — друзьями, но нам с Юдиным совсем не хотелось передавать 3-му Прибалтийскому фронту такие коренные ленинградские части, как 106-й инженерный, 1-й гвардейский понтонный и 7-й гвардейский батальоны минеров. Все они моторизованные. Но именно поэтому настолько крепко засели в дорожном массиве под Псковом, уже в границах нового фронта, что, казалось, абсолютно невозможно физически вылезти из него. А подсохнет — наступать надо, тогда и вовсе не возьмешь у соседа.

Кирчевский не скрывал, что хотел бы оставить эти части у себя, но и спорить не стал. Дипломатично пожал плечами:

— Возражать не буду, если выберутся. Но их и тракторами не вытащить.

Он ошибся. Видимо, Ленинград имел особую притягательную силу. Как только Москва разрешила оставить эти три батальона в составе нашего фронта и мы отдали приказание Соломахину, Гуляницкому и Евстифееву вырваться из плена глины и грязи, как «невозможное» было выполнено с поразительной быстротой. Не понадобились ни контролеры, ни регулировщики, ни дополнительные тракторы.

Прямо скажем, внешний вид батальонов, переброшенных сразу же на Карельский перешеек «на отдых», был далеко не гвардейский. В непрерывных боях и работах от Пулкова через Гатчину, Лугу, Кингисепп, Нарву, под Псков и обратно к Ленинграду солдат и командиров так обожгло, вымочило, высушило и просолило, что надо было отдать единственно справедливую в этот момент команду:

— Стройте, братцы, немедленно себе бани, мойте людей, ремонтируйте машины и парки.

Эта команда была принята с большим энтузиазмом.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ОПЕРАЦИЯ НА КАРЕЛЬСКОМ ПЕРЕШЕЙКЕ

1

В конце апреля окончательно выяснилось, что Финляндия не собирается выходить из войны. Видимо, ее правительство не может вылезти из телеги Гитлера, несущейся к пропасти.

Мы приводим в порядок дороги 23-й армии, выверяем минные поля, линию своих передовых траншей и расстояние до вражеских. В разгар подготовки операции на Карельском перешейке узнаем неожиданную новость. Н.Д. Гусев, наш бессменный начальник штаба, назначается командующим новой, 21-й армией, прибывающей с двумя стрелковыми корпусами и частями усиления из резерва Ставки. Начальником штаба приходит к нам генерал-полковник М.М. Попов, командовавший до этого 2-м Прибалтийским фронтом.

Назначения эти были встречены нашими ветеранами с удовлетворением. Дмитрий Николаевич с первых дней блокады вызывал постоянную симпатию окружающих своим оптимизмом, уверенностью, большим тактом, кипучей энергией. Все он успевал делать, все помнить. С ним, конечно, жалко было расставаться. Но все мы знали о его желании непосредственно командовать войсками и тепло поздравляли с повышением.

Прощаясь со штабом, он сказал:

— Семейка подходящая. Теперь вы мне помогайте, далеко не ухожу.

А Маркиана Михайловича Попова — первого командующего нашим фронтом — судьба снова привела через два с половиной года в Ленинград. Когда начальники родов войск собрались у него на второй день после вступления в должность, он оглядел всех и с присущим ему юмором отметил:

— Что ж, товарищи, знакомые все вижу лица! Правда, эти лица уже были генералами со многими орденами, но это не имело значения.

За разработку плана операции на Карельском перешейке М.М. Попов взялся с увлечением.

— Красивая будет операция, — заметил он как-то при обсуждении общего замысла.

Спустя много лет после Великой Отечественной войны некоторые крупные военачальники, оценивая операции Советской Армии на различных фронтах, склонны были характеризовать Ленинградский фронт «артиллерийским» фронтом. Основанием для этого явились и наша длительная борьба с осадной артиллерией противника, и частые силовые прорывы укрепленных позиций в лоб без сложного маневра и глубоких ударов крупными механизированными соединениями с целью окружения и уничтожения больших вражеских группировок. Это правда. Но, думается, неверной будет попытка оценивать искусство военачальников и мастерство солдат в таком плане. На наш взгляд — на войне всем и всегда трудно и сложно.

Вот и теперь войскам Ленинградского фронта придется уже третий раз и снова на новом участке — в третьем секторе бывшей блокады — проламывать такие позиции, где огневая и инженерная системы создавались противником не месяцы, а годы. Казалось бы, снова те же стандартные, общеизвестные элементы подготовительного этапа: изучение противника, выбор участка главного удара, создание перевеса в силах, тренировка войск, скрытность их сосредоточения. Все вроде то же, что уже было при прорыве через Неву и у Пулковских высот. И одновременно как много своеобразия...

Первая полоса обороны финнов довольно хорошо изучена. Давно знакома паутина колючей проволоки, разведано большинство минных полей, известны многие амбразуры сооружений. С воздуха видны все линии траншей, ходы сообщений.

П.П. Евстигнеев нанес на карту все номера финских дивизий до Выборга и Кексгольма: шесть пехотных, одна танковая и две бригады.

Но, кроме первой полосы, есть еще и вторая, и третья — до самого Выборга. Вот о них мы еще не все знаем. Особенно интересует нас вторая, расположенная в тридцати километрах от линии фронта. В результате кропотливейшей работы по дешифрированию аэрофотоснимков, сделанных с бреющего полета, подтвердились данные агентурной разведки. Теперь ясно — это мощный укрепленный район из многих сотен железобетонных дотов с броневыми колпаками. Он тянется через весь семидесятикилометровый перешеек, извиваясь в сплошном лесу среди сотен больших и малых озер, болот, забираясь на высоты, прячась между бесчисленными гранитными валунами. Известны и главные его узлы. На приморском фланге это — Мятсякюля сразу же за Териоками, затем Райвола. В центре — по Выборгскому шоссе — Кивеннаппа, Ахиярви, Вуотта. На приладожском фланге — район южной части озера Суванто-ярви и Тай-пален-йоки.

Теперь нам необходимо получить еще и точные сведения о сооружениях, их конструкции, толщине железобетона и брони, вооружении. Пока эти неизвестные в уравнении приходится решать логическим путем. От разведывательной группы полковника В.Е. Алексеева — заместителя генерала Евстигнеева — поступают лишь отрывочные данные. Он сообщил, что, видимо, известная гитлеровская организация Тодта участвует в консультации строительства новой линии Маннергейма. А этот Тодт нам уже встретился под Псковом со своими «панцерверке» — броневыми колпаками с толщиной брони в тридцать сантиметров.

Ночные бдения над аэрофотоснимками приводят и к другим выводам. Железобетонные доты вписаны в местность явно для флангового огня. Наступающему не будут видны с фронта их амбразуры. Огонь орудий прямой наводки по амбразурам в этих случаях почти исключен.

Вот тут и разгадка тактического назначения мощных броневых яйцевидных куполов, вделанных в железобетонные перекрытия. В сооружениях с узким сектором обстрела они используются и для наблюдения — кругового обзора, и для пулеметного обстрела. Их не расколешь даже снарядами в 122, а вероятно, и 152 миллиметра. Срикошетируют. И штурмовой группе во много раз труднее скрытно подобраться. Что ж, ничего не скажешь, чему-то научились финны после своего опыта с линией Маннергейма в 1939 году.

Кстати, теперь железобетонный пояс выдвинут дальше на юго-восток от Выборга, чем старый. Тоже логично. Хотя мы и взорвали в 1940 году все сооружения линии Маннергейма, вывезли все надолбы, но тот рубеж безусловно останется теперь третьей полосой обороны противника. Иначе, почему там расположена одна из резервных дивизий финнов?

Но и ленинградцы хорошо помнят опыт советско-финляндской войны. Не будет повторения ошибок, не будет «прогрызания». Не та теперь наша армия! Говоров и Попов планируют операцию с темпом наступления по двенадцать километров в сутки. Это значит, войскам дается «на все про все» до самого Выборга десять — двенадцать дней!

Железобетонный пояс, расположенный в тридцати километрах за первой полосой, должен быть прорван почти с ходу.

На то же расстояние в сто двадцать километров до Выборга в 1939 — 1940 годах было потрачено сто дней и сто ночей.

Дмитрий Николаевич Гусев, став командармом, энергично «атакует» в штабе начальников родов войск. Не обошлось без «торгов» и по инженерным частям.

— Что ты даешь только две инженерные бригады? — заявил он мне. — Сам же на карте разрисовал всякую всячину. Смотри, что тут нагорожено! И это только в одном узле...

Перед нами лежала схема Кивеннаппского узла обороны, составленная на основании дешифрированных аэрофотоснимков. В нем располагалось сорок восемь железобетонных дотов — до двенадцати на каждый километровый отрезок. Они были вписаны в разветвленную систему рвов, гранитных надолб, колючей проволоки и, конечно, минных полей. И все это еще без учета убежищ, расположение которых трудно разгадать с воздуха.

— Наглядная иллюстрация, Дмитрий Николаевич, к разговору о штурмовых саперах, — ответил я. — По старому уставу пехоте в походном марше без боя полагалось делать двадцать пять километров в сутки. А вы наступать будете с темпом в двенадцать. Времени у саперов не будет ползать со взрывчаткой вокруг да около этих дотов. Вам больше всего дороги и мосты понадобятся. Для этого инженерные бригады и даются. А для штурмовых действий пехоту надо готовить.

— Так и знал, что сведешь разговор на осапери-вание пехоты, — засмеялся командарм. — Мы и то уже решили в каждой дивизии тренировать и оснащать один полк, как штурмовой. Готовь для них дымовые гранаты, термитные шары.

— Вот это правильно, Дмитрий Николаевич. А в каждом из других полков надо иметь такой же батальон...

— А в батальоне — роту? И так далее, и тому подобное? Так ты хочешь сказать?

— Конечно. У нас есть бог войны. Георгий Федотович ко всем своим могучим ресурсам еще две артиллерийские дивизии прорыва получил, артиллерию особой мощности. Все для вас. Там и восьмидюймовые, и даже двенадцатидюймовые пушки, гаубицы. Вот они и будут раскалывать эти броневые орехи.

— Ну в этом, друг мой разлюбезный, мы как-нибудь разберемся и без саперов. Ты мне зубы не заговаривай. Понтонеров побольше давай. Вуокса впереди.

Словом, обычная тема разговоров командарма с аппаратом штаба фронта перед наступлением. Примерно в таком же духе шла беседа по поводу связистов И.Н. Ковалева и танкистов В.И. Баранова. В этот момент командарму Д.Н. Гусеву уже не до нарвского участка, где мы продолжаем готовиться к форсированию реки и штурму города Нарвы.

А вот его преемнику на должности начштаба М.М. Попову нельзя забыть и этот фланг фронта. Он решил использовать нарвский участок одновременно и для оперативной маскировки наступления на Карельском перешейке.

— Не сокращать перевозок туда переправочных средств, — приказал Попов. — Все равно и лодки, и понтоны там скоро понадобятся. Надо думать, Маннергейм пристально следит за тем, что у нас делается. Пусть думает, что мы и сейчас поглощены Нарвой и Эстонией.

Начальник штаба много внимания уделял и плану скрытной переброски армии Гусева на Карельский перешеек. Шутка ли, перевезти «втихую» десять дивизий, около трех тысяч орудий, танковые части, тылы! Задача тем более хитроумная, что почти все переброски надо делать именно с нарвского направления, в том числе и через Финский залив от Ораниенбаума на Лисий Нос. Как раз обратно тому, что делалось полгода назад. А теперь — белые ночи.

Попов немедленно повесил «замок молчания» на все телефонные и радиосредства частей 21-й армии. Запрещены полеты над Карельским перешейком новых авиационных частей, стрельба прибывших артиллерийских полков и дивизионов. А на нарвском участке ведутся непрерывно разведывательные бои. Саперы делают пятьсот деревянных лодок, ведут их к самой реке, прячут там. Ни во Второй ударной, ни в 8-й и 59-й армиях не знают, что пока все это — ложная подготовка.

В 21-ю армию переведен из 42-й армии командующий артиллерией М. С. Михалкин. Членом Военного совета назначен В.П. Мжаванадзе из той же армии, а позднее и начальник штаба Г.К. Буховец.

— Вот опять «подходящую семейку» собрал Дмитрий Николаевич у себя, — говорили в штабе фронта об этих назначениях. Все три генерала имели большой опыт по прорыву.

Разработка плана шла полным ходом. У артиллеристов карта — словно узорное кружево. Много новых «рисунков». Есть и новые идеи. Все знают, например, что вражеская пехота сидит до поры до времени в прочных и невидимых убежищах за первой и второй линиями траншей. Кто-то предложил выманить ее в открытые траншеи внезапным массированным пулеметным огнем перед началом артиллерийского удара. Услышав стрельбу, по законам боевой тревоги финские солдаты должны выскочить из убежищ. В этот момент и надо накрыть пехоту ураганным огнем артиллерии.

Есть и еще одна особенность. За годы позиционной обороны сама природа в сплошном лесу создала идеальную маску вражеских позиций. Придется затратить немало времени и снарядов, чтобы сорвать ее.

Г.Ф. Одинцов и Н.Н. Жданов, — командир артиллерийского корпуса прорыва — предложили Д.Н. Гусеву увеличить период разрушения наиболее прочных сооружений. Начать его за сутки до наступления и не прекращать, а слить с артподготовкой самой атаки.

— Представляете, какое нечеловеческое напряжение создается у противника! — говорил Одинцов. — Двадцать четыре часа получать себе на голову десятки тысяч снарядов и в то же время не знать, когда же, наконец, кончится артподготовка и начнется атака!

Предложение было принято. Говоров решил провести специальные стрельбы на токсовском полигоне и приказал построить для этого узел обороны по финскому образцу.

— Строй на полную прочность, как в натуре, — предупредил меня Георгий Федорович. — Надо, чтобы видели, на что способна артиллерия.

— И фортификаторы тоже? — поддразнил я.

— Давай, давай, не стесняйся. Соревнование у нас древнее.

На учениях были почти все командиры дивизий. Артиллеристы более часа громили все, что построил для этих целей батальон И.И. Соломахина. Разворотили траншеи, легкие дзоты, срезали все колья проволочных заграждений, разбросали сотни боевых мин. И хотя многие тяжелые дзоты и убежища оказались неразрушенными, бог войны был великолепен. Но и Соломахин ходил героем. А Одинцов ворчал на саперов, говорил, что они перестарались и навалили слишком много земли и камней на дзоты.

Приехал Говоров. Он молча прошел по полигону, все осмотрел, потом заключил:

— Артиллеристы задачу выполнили, товарищ Одинцов. Но внесите-ка поправки в расход снарядов на разрушение тяжелых сооружений. Наши саперы правы в оценке фортификационного искусства финнов.

Зашел у нас после этого разговор с Одинцовым и Михалкиным и о доте-«миллионере» у Старого Белоострова.

— Верно ли, что это наш бывший дот? — спросил меня недоверчиво Михалкин.

— А вы подумайте, Михаил Семенович, разве сумели бы финны поставить такую махину чуть не в сотне метров от нашего переднего края? Могу даже сказать, что дот строил мой товарищ в 1938 году, инженер 70-й дивизии Мерман. Он погиб в первые дни советско-финляндской войны.

— И чертеж есть у вас?

— Конечно. Мы сейчас макет-копию делаем из дерева для тренировки штурмовой группы.

— Не верите в бога войны?

— Верим, верим, Михаил Семенович. Только учтите, что финны совсем не глупы в этой части. «Миллионер» сидит между их первой и второй траншеями. Следовательно, ближе, чем на километр, тяжелое орудие к нему вы не подтащите.

Артиллеристы посмотрели на чертеж и задумались. Два метра железобетона в стенах и перекрытии! Амбразуры смотрят вдоль нашей старой государственной границы. Их не видно с фронта. Подземный этаж на глубине трех метров.

— Да... Сколько же тут кубометров железобетона? — спросил Михалкин, сам в далеком прошлом сапер.

— Семьсот, примерно. И бетон марки шестьсот.

А видишь, какая арматура поставлена в перекрытии и стенах? Не выкорчуешь и восьмидюймовыми снарядами.

— Ну, брат, ты не знаешь, что значит сидеть в такой западне под восьмидюймовыми снарядами, — охладил мой инженерный пыл и желание похвастать Одинцов. — Тошно будет после первой полусотни снарядов. Хоть и жалко свой дот, но мы его раздолбим. Можешь быть уверен!

Мы верили, но штурмовую группу все же готовили.

Когда подбирали для нее командира, я подумал о Николае Богаеве, командире 2-й роты батальона Соломахина. Очень памятна была его педантичность при подготовке своей роты к ночному штурму «Чертовой высоты» у Синявина, спокойное бесстрашие этого тихони с синими глазами.

Поделился своими соображениями с комбатом. Соломахин крякнул и потер ладонью шею.

— Чем недовольны? — спросил я. — Непорядок какой с Богаевым?

— Женился ведь наш Николай, товарищ генерал. Забыли?

Тут и мне пришлось досадливо крякнуть. С этой недавней свадьбой в 106-м батальоне было ведь порядочно хлопот. Как же я забыл... Невеста Николая — Валя, черноволосая, очень красивая девушка со строгими глазами— работала в школе. Полюбили они друг друга. Долго и настойчиво сватали дружки Николая. А отец Вали, работавший в детском доме завхозом, почему-то заупрямился. С большим трудом уломали батю. Сейчас Богаевы ждали ребенка. И в словах Соломахина о молодоженах был он весь, Иван Иванович Соломахин, отец-командир.

— Не будем говорить об этой кандидатуре, — решил я. — Подыщите сами и доложите.

Не знаю уж каким путем, но Богаев в тот же день узнал о разговоре. И очень обиделся, как говорится, «полез на стенку». Теперь уж о другой кандидатуре не могло быть и речи.

Ставка назначила начало операции на первую половину июня, и поэтому переброски частей 21-й армии Д.Н. Гусева на Карельский перешеек шли без особой спешки почти три недели.

Первыми тихо пришли и разместились в подготовленных районах тыловые части, штабы корпусов, саперы. Все боевые запасы сосредоточивались на складах 23-й армии по распоряжению начальника тыла фронта генерал-майора Г.М. Савоненкова. Снабженцам армии не приходилось много разъезжать. На дорогах, ведущих к фронту, выросли шлагбаумы — проезд туда находился под строгим контролем. Молчали телефоны, радиостанции.

Внешне прифронтовая полоса выглядела так мирно, что командиры и солдаты, прибывающие на Карельский перешеек с нарвского и псковского участков, вначале удивленно переглядывались. Жители днем спокойно работали на огородах. Вечерами не ухали снаряды, слышны были гармонь и топот плясунов. Девушки из строительных отрядов пели такие задорные частушки, что так и подмывало солдат одернуть гимнастерку, заломить набекрень пилотку и пуститься в пляс.

Через неделю под ночным покровом пошла тяжелая артиллерия корпуса Н.Н. Жданова. Шла разными маршрутами в обход Ленинграда на заранее разведанные позиции и растворялась, пряталась в лесных массивах. Потом двинулась легкая артиллерия, за ней автотранспорт и танки. Наконец настала очередь и пехоты занимать ближние позиции. Вот когда сыграли свою роль огромные оборонительные работы, проделанные 23-й армией за годы ее вынужденного сиденья.

Особенно четко соблюдался график при перевозке шести дивизий 30-го гвардейского и 109-го стрелковых корпусов из Ораниенбаума на Лисий Нос через Финский залив. Эти корпуса должны были наступать на главном направлении, примыкающем к заливу. Белые ночи оставляли лишь два-три часа легких сумерек. Но балтийские моряки очень аккуратно провели свою операцию. Небольшие дымовые завесы создавали впечатление тумана. Натренированные роты и батальоны быстро выгружались из трюмов самоходных барж, тендеров и скрывались среди сосен, жавшихся к пирсам. Когда солнце, чуть окунувшись за горизонт, снова поднима­лось, на берегу уже было пустынно.

Разведотдел очень внимательно следил за поведе­нием финнов, но там ничего не изменилось. А один из взятых пленных показал, что солдаты ждут приказа Маннергейма о разрешении увольнять до десяти человек из роты в отпуск на сельскохозяйственные работы. Составляются уже списки.

М.М. Попов был доволен таким наглядным свидетельством скрытности сосредоточения нашей ударной группировки.

В последние дни перед операцией были проведены весьма значительные организационные мероприятия в инженерных частях. Все наши армейские и фронтовые отдельные батальоны сводились в инженерные бригады. Советская Армия давно нуждалась в этом. С переходом к крупным наступательным операциям стало трудно управлять большим количеством батальонов с их слабыми штабами. Теперь каждая армия, имевшая ранее только один собственно армейский инженерный батальон, получала бригаду четырехбатальонного состава с сильным штабом. Этим упрощалось и дополнительное усиление армий саперами на важнейших направлениях.

Реорганизацию инженерных войск мы провели сравнительно легко благодаря сильно выросшим офицерским кадрам. В 21-ю армию, кроме 17-й штурмовой бригады полковника Н.А. Руя, вошла целиком старейшая наша 52-я инженерная бригада полковника А.П. Шубина. Для 23-й армии мы в течение нескольких дней сформировали новую 20-ю бригаду под командо­ванием подполковника И.И. Соломахина. Три года войны превратили мирного инженера-строителя в отличного командира крупного соединения. И хитроватого. Когда я предложил ему на выбор в состав бригады один из двух наиболее крепких батальонов — свой старый 106-й или 7-й гвардейский батальон минеров П.К. Евстифеева, Соломахин, не моргнув глазом, ответил:

— Оба, товарищ генерал. Они от одного корня.

Мы все же поделили ветеранов. В бригаду Соломахина ввели его же бывший 106-й батальон, получивший новый номер — 172-й. Командиром стал заместитель Соломахина майор И.Е. Ханов. А гвардейцы-минеры Евстифеева. вошли в состав 21-й бригады Второй ударной армии под номером 27-го инженерного батальона. Сам Евстифеев настойчиво просил его оставить на старой должности комбата.

— Кончится война, ей-богу, не прочь быть и директором треста, — заявил он, — только чтобы толковый главный инженер попался, вроде Ивана Ивановича или Петра Ерастова.

— Да, тезка, я бы и сам не возражал против такой должности после войны, — засмеялся командир 367-го батальона П.А. Ерастов.

На Карельском перешейке сосредоточилось около пятидесяти инженерных, понтонных и саперных батальонов, включая корпусные и дивизионные. И не только по количеству нельзя было сравнивать это с тем, что мы имели в середине войны, не говоря уже о 1941 годе.

Начальника инженерных войск 21-й армии полковника Громцева назначили на Ленинградский фронт перед самой операцией. Когда он познакомился со всеми командирами инженерных частей, их штабами, работой, проделанной до него начинжем 23-й армии полковником Ф.М. Кияшко, то откровенно сказал:

— Мне приходится сейчас больше получать донесений, чем отдавать распоряжений.

Действительно, командование и штабы инженерных бригад сразу разгрузили и фронтовых и армейских инженерных начальников, избавили их от мелочного контроля и опеки. Это позволяло сосредоточить больше внимания на будущей операции. В этом отношении мы стали, наконец, догонять штабы артиллерийских соединений, созданных в Советской Армии намного раньше.

Большое оживление среди войск в самые последние дни перед наступлением вызвало сообщение о высадке крупного десанта союзников на севере Франции. Но, радуясь, мы не могли все же забыть и о том, как три тяжких года войны ждали открытия второго фронта. Ждали в развалинах Сталинграда, ждали год назад, ломая хребет фашистам на Курской дуге. После Тегеранской конференции глав трех правительств прошла еще зима и весна. Советская Армия уже погнала фашистского зверя к его берлоге. И вот, наконец, второй фронт открыт.

Я узнал об этом под Белоостровом в 52-й инженерной бригаде А.П. Шубина. Здесь собрались командиры понтонных частей, чтобы проверить скоростную сборку мостов для пропуска танков через реку Сестру. Приехал и командир 5-го тяжелого понтонного полка И.А. Гультяев. Он упорно тренировался ходить на протезе без палки. По капелькам пота на худом волевом лице заметно было, что стоит это ему дорого. И все же он упрямо оставлял палку в машине. На вопросы, зачем он это делает, скупо усмехался:

— Пробки на дорогах ликвидировать — она может пригодиться, а так — зачем? Привыкать надо.

Не успели мы начать разбираться в делах Гультяева и Шубина, как пришел возбужденный комбат 1-го гвардейского понтонного майор Гуляницкий:

— Товарищ генерал, прошу извинить за опоздание, солдаты задержали. Кто-то слушал радио, говорят, что американцы и англичане огромный десант высадили во Франции.

Шубин позвонил в политотдел, там тоже только что узнали об этом.

Мы пошли к солдатам, которые уже комментировали новость. Слышались ядовитые реплики, что сейчас-то американцам и англичанам невыгодно «канитель тянуть», а то Советская Армия и без них обойдется. Говорили о предстоящих боях на Карельском перешейке, удивлялись, почему Америка — союзник наш — до сих пор так и не порвала дипломатических отношений с правительством Маннергейма — союзником Гитлера.

Приехав на командный пункт фронта, я зашел к начальнику штаба. М.М. Попов подсчитывал количество немецко-фашистских дивизий во Франции, которые будут скованы союзниками в начавшемся наступлении. Перед ним лежала стратегическая карта европейского театра войны.

— К Берлину они, естественно, теперь поторопятся,— высказал он твердую уверенность.

— А крупных событий надо ждать скоро и на наших центральных направлениях.

Операция на Карельском перешейке началась точно по намеченному плану.

Утром 9 июня не было привычной за два с половиной года вялой перестрелки. Внезапно на передний край обороны финнов обрушился ливень пулеметного огня. За несколько минут он сбрил перед окопами и амбразурами траву и кустарники.

Расчет оправдался: в траншеи быстро прибежали солдаты и офицеры противника.

И вот тогда поднялся настоящий ураган. Плотность артиллерийского и минометного огня — до ста стволов на каждый километр!

Этот внезапный пятиминутный налет был лишь краткой увертюрой. А затем началось методическое разрушение инженерных сооружений огнем тяжелой артиллерии. Каждая батарея, каждый орудийный расчет знали свои собственные одну-две цели. Если дым и пыль мешали наблюдателям, то солдаты у орудий терпеливо ждали лучшей видимости, и неумолимый расстрел продолжался до тех пор, пока не взлетали обломки бревен.

Рыбальченко выпустил с утра около трехсот бомбардировщиков и штурмовиков. Одинцов считал, что у нас четырехкратное превосходство в артиллерии, а авиация вообще безраздельно господствовала на Карельском перешейке.

Сейчас финские солдаты, вжав головы в плечи, сидели в щелях и ждали конца этого ада. Но он все не наступал. Никто из них не знал, что уничтожение траншей, дотов и дзотов, минных полей и колючей проволоки будет продолжаться весь день, вечер и белую ночь. Прорыв будет завтра.

Одним из пятисот разведанных тяжелых сооружений в первой полосе обороны, приговоренных к разрушению, был и «миллионер».

Николай Богаев пришел на двухорудийную батарею восьмидюймовых гаубиц, чтобы узнать, надо ли завтра его взводам бежать к доту с вещевыми мешками, набитыми толом. Если гарнизон сооружения не выкинет белый флаг ко времени атаки пехоты, то его судьбу решит наружный заряд взрывчатки в полтонны весом.

Орудия батареи капитана И.И. Ведмеденко еще ночью были установлены в километре от дота. Он возвышался зеленым холмом почти на три метра над поверхностью земли. Так мы строили в 1938 году.

Много снарядов собираетесь выпустить, товарищ капитан? — вежливо и вроде робко, как он умел, спросил капитана Богаев. Он был тоже капитан, но по сравнению с широкоплечим Ведмеденко выглядел мальчиком.

Раздеть его сначала надо, а там посмотрим, как пойдет.

Обваловка землей этого артиллерийского двухорудийного полукапонира площадью около двухсот квадратных метров не была закончена при его постройке, а финны не потрудились доделать. Поэтому уже первые несколько снарядов обнажили серую поверхность стены и перекрытия. Орудия Ведмеденко били по тыльной, наиболее слабой стене полукапонира в полтора метра толщиной. Но и в ней было уложено шесть сеток арматуры диаметром от 12 до 16 миллиметров. А перекрытие больше двух метров...

Звуки от разрывов первых снарядов были глухие. Лицо командира батареи стало сердитым. Пот попадал в глаза, мешая смотреть в стереотрубу. Откуда-то из-за дота застучали вражеские пулеметы. Несколько снарядов разорвалось вблизи Ведмеденко. Но вот, наконец, и резкий звук, блеск пламени — это встретились сталь и бетон. Еще удар — слышен визг от рикошета снаряда величиной с крупного поросенка. Потом опять блеск огня...

Капитан снял пилотку с коротко остриженной головы и вытер ею пот:

— Ну вот, теперь будем расковыривать.

Богаев пробыл на наблюдательном пункте до тех пор, пока в стереотрубу не стали видны обрывки прутьев арматуры. Это было, примерно, на тридцатом снаряде.

— Похоже, сэкономим взрывчатку, — доложил он Соломахину при возвращении с наблюдательного пункта.

— Держи ее все-таки в вещевых мешках, Коля. Вечер тоже бывает мудренее утра.

Днем я был на командном пункте командира 109-го корпуса генерала И.П. Алферова в Дибунах. М.С. Михалкин позвонил Алферову, что с «миллионером» артиллеристы покончили после сотни снарядов. И там, и вокруг дота мертвая тишина.

Иван Прокофьевич Алферов — человек беспокойный. Он не очень хорошо слышит после нескольких контузий и поэтому часто переспрашивает. Глаза за очками насторожены.

— Так посылать или не посылать саперов перед атакой? — переспрашивает он в третий раз.

— А если «миллионер» живой? Амбразуры-то не видны? Там не один каземат. Полк дивизии Ястребова пойдет в атаку, а оттуда вдруг полыхнет? Нет, я отбоя давать саперам не буду.

Так и решили.

Вечером на многих участках предстоящего завтра прорыва провели разведку боем. Говоров приказал сделать это силами частей 23-й армии А. И. Черепанова, занимавших оборону, чтобы не раскрывать пока сил ударной группировки Д.Н. Гусева.

Когда я позвонил Громцеву и спросил, есть ли данные разведки о «миллионере», он доложил, что проникнуть через первую траншею к доту не удалось. Оттуда велся очень интенсивный пулеметный огонь. В связи с этим Громцев отдал приказание Соломахину послать штурмовую группу Богаева в 72-ю дивизию Ястребова. Итак, действительно, вечер оказался мудренее утра...

Все произошло совсем не так, как предполагали начальство, уверенные в своей стрельбе артиллеристы и менее уверенные инженеры, и как рассчитывал сам Богаев.

После пояти суточного методического огня на разрушение и еще двух часов двадцати минут артиллерийской и авиационной подготовки атаки казалось, что противник должен чувствовать себя как грешник в кромешном аду. От залива до центра Карельского перешейка по финским позициям били с предельным темпом три тысячи орудий, их бомбили несколько сот самолетов.

В 8 часов 20 минут огонь начал сползать с первой траншеи на вторую. И тогда Богаев подал своим саперам команду: — Вперед!

Задача у саперов была не простая: добежать до «миллионера» раньше пехоты, забросать его амбразуры дымовыми шашками и .гранатами и уничтожить гарнизон. Сигнал для пехоты — красный флаг на перекрытии дота.

В вещевых мешках взвода лейтенанта Аскерова полтонны взрывчатки. Группа Сологубова прикрывает взвод.

Саперы бросаются вперед. Перед дотом — все сметено, перевернуто. Ни проволоки, ни мин. Одни воронки. Серая громадина молчит. Но из-за насыпи железной дороги сразу зло застучал один финский пулемет, а справа другой. Влево по траншее побежали Сологубов, Тимофеев, Прошин, Олонцев, вправо — Носковец, Качамин.

Уже через несколько минут послышались взрывы гранат, автоматные очереди. Стук пулеметов прекратился.

Богаев увидел, что Аскеров добежал до дота. Там тихо. Не вытерпел, бросился тоже туда. И, уже подбегая, разглядел на вершине дота Мордвинова, машущего красной майкой, намотанной на автомат.

Почему майка? Чья майка? Мельком Богаев заметил в траншее санинструктора Валю Григорьеву. Она перевязывала голову Сысоеву. Ну да, кажется, у Сысоева и находился красный флаг. Не добежал, значит. А флаг-то взяли один. Тоже умники.

«Миллионер» молчит. Амбразуры и вход почти завалены землей от разрывов тяжелых снарядов; на стене и в перекрытии десятки глубоких рваных ран-отколов с торчащим металлом арматуры. А сквозных пробоин нет...

Уже летит громовое «ура», и цепи пехоты бегут за линию второй траншеи.

Богаев, Аскеров и саперы спрыгнули с перекрытия, отошли в сторону. Ротный повар, у которого на счастье и оказалась красная майка под гимнастеркой, теперь сунул ее за пазуху. А вдруг опять пригодится?

Богаев решил чуть подождать, а потом осмотреть внимательнее дот. Ясно, что взрывчатка теперь не нужна, «миллионер» мертв, но что там внутри?

А дальше Николай успел лишь услышать огромной силы подземный взрыв. Очнулся он метрах в пятнадцати от дота. Над ним всхлипывала Валя Григорьева. Он слышал, как она кричит кому-то, что Богаев убит.

А Валя потом, смеясь и плача от радости, рассказывала, что капитан, еще не совсем придя в себя и увидев ее, просил не сердиться на него. Ей-богу, он вернет ей гитару, которую брал на свою недавнюю свадьбу и забыл отдать. Спрашивал у Вали про жену и путал две Вали: почему она — не она?

Что же произошло с дотом?

Качамин заметил двух финских солдат, убегавших оттуда, и застрелил их. Наверное, это и были саперы, взорвавшие сооружение.

Богаева понесли в тыл. Бой быстро уходил вперед. Вместе со всеми пошла и его рота.

«Миллионер» уже не торчал серой громадиной. Семьсот кубометров железобетона было разворочено на отдельные глыбы. Перекрытие толщиной в два с половиной метра раскололось и встало «на попа».

Почему мы, начальство, предусмотрели, казалось, все, кроме того, что финские саперы могут сделать то же, что делали мы в 1941 году при отходе из укрепленного района? Видимо, в нижнем этаже ими было уложено не менее трех тонн взрывчатки. А возможно, там находился склад и оставалось только установить замыкатель с часовым механизмом, что они и сделали достаточно смело.

— Зазнались мы тогда немного, — сказал мне Богаев после выздоровления.

2

С начала операции для Военного совета и штаба фронта продолжали оставаться неясными три вопроса:

Удастся ли разгромить противника в первой полосе обороны с такими для него потерями в живой силе и с такой быстротой, что ему нечего будет использовать из этих ресурсов на втором рубеже?

Рискнет ли Маннергейм бросить в борьбу за первую полосу резервы, находящиеся в глубине?

Готов ли у него железобетонный пояс для упорной борьбы?

Эти проблемы и стали одним из мотивов для оперативного построения войск фронта. Оно значительно отличалось от того, каким было в прошлом.

На одном из совещаний, еще при разработке плана, М.М. Попов предложил Л.А. Говорову и А.А. Жданову:

— Не лучше ли иметь сильный резерв фронта вместо двухэшелонного оперативного построения боевого порядка? Ход прорыва первой полосы покажет направление и концентрацию последующих усилий.

Предложение начальника штаба получило дальнейшее развитие. 23-й армии генерал-лейтенанта А.И. Черепанова на первый день не назначили полосы прорыва. Освобождая для 21-й армии двадцатикилометровый участок от Финского залива к центру перешейка, ее дивизии сдвинулись вправо.

Говоров решил в оперативном масштабе использовать прием, о котором любил упоминать на тактических занятиях с войсками, определяя его так: «Сматывать оборону противника в сторону фланга прорыва».

Армия генерала Черепанова будет наступать из-за правого плеча войск Д.Н. Гусева, «сматывая» оборону противника и расширяя полосу прорыва к Ладожскому озеру. Начнет не сразу, а через день-два.

Главный удар, как и в прошлых операциях, в центре полосы. Гвардейский корпус Н.П. Симоняка опять «коренником»; справа — 97-й, слева — 109-й корпуса.

А крупные резервы фронта — три стрелковых корпуса — должны быть готовы наращивать удары там, где это будет эффективнее всего. Может быть, вдоль Приморской железной дороги, прижимаясь к Финскому заливу.

Так и началась операция.

Корпус Симоняка вновь оправдал надежды. Он действовал как таранная сила.
Заминка в самом начале боя произошла у частей 109-го корпуса генерал-майора И.П. Алферова при форсировании реки Сестры.

Шел уже второй час боя, когда один из офицеров Инженерного управления подполковник В.П. Андреев, находившийся с понтонерами Гуляницкого, прислал донесение, что тот до сих пор не приступил к постройке ряжевых мостов для танков. А срок дан два часа после начала атаки. Держит пехота, точнее финны, не пускающие нашу пехоту через реку Сестру.

Мы вместе с замполитом М.А. Королем выехали к Гуляницкому. Картина там оказалась неприглядной.

Правофланговый полк 109-й дивизии залег на берегу десятиметровой реки глубиной всего лишь в метр. Какая-то группка финских смельчаков так удачно засела в складках обрывистого берега и извилинах реки у железнодорожного моста, что ее никак не удавалось достать артиллерийским огнем. А они били из пулеметов и минометов с большой точностью и сдаваться не желали.

Гуляницкий и начальник штаба Кривенцов нервничают. Правее бой идет уже где-то глубоко, а тут — ни с места.

— Ковальчук погиб сейчас, товарищ генерал, — с обидой, чуть не плача, доложил Гуляницкий.

— Бывший разведчик? Командир роты?

— Да, которому вы на днях вручали третий орден. И с ним сержант Иванов Михаил. Пять человек ранено.

— Как же это случилось?

— Он решил сам выбить из щелей финнов. Надо же мост строить... Помните, как под Кингисеппом было? Бросились с гранатами, а их срезало из пулемета.

Дьявольщина! Очень уж часто доводится узнавать о гибели людей, которых только сейчас видел живыми. Коммунист Ковальчук лишь два месяца командовал 3-й ротой, сменив раненного в глаз капитана Журавлева. Хотелось выругать Гуляницкого за то, что он разрешает командирам-понтонерам ходить в атаки, и тут же подумал — этим ли путем следует вести борьбу с потерями офицеров?

Старшие начальники частенько не верят докладам подчиненных о причине невыполнения задания. Но тут нечего и проверять. Подойти или даже подползти к речке в том месте, где намечена постройка двух танковых мостов и уже лежат поднесенные конструкции, нет никакой возможности без прямого риска быть перерезанным пулеметной очередью. Финские пулеметчики и минометчики попались особенно отчаянные. Они сидят где-то совсем рядом под крутым обрывом. Туда бросали гранаты, несколько раз предлагали сдаться, но они отвечали свирепым огнем.

Более получаса понадобилось, чтобы установить связь с артиллеристами 72-й дивизии Ястребова, орудия которых были уже в тылу у засевших под берегом финнов. После десятка выстрелов девять финских солдат вылезли из расщелин берега, подняв руки. Там же нашли еще восемь убитых.

Только около двух часов дня танки Т-34 прошли через реку Сестру на участке 109-й дивизии генерала Н.А. Трушкина. Еще через два часа переправились по второму мосту тяжелые самоходные установки, а затем пошел сплошной поток машин и артиллерии всего корпуса И.П. Алферова.

Вечером 10 июля Л.А. Говоров, А.А. Кузнецов, Г.Ф. Одинцов, П.П. Евстигнеев и я были на командном пункте у Д.Н. Гусева. Поступали донесения от командиров корпусов.

Симоняк докладывал, что 45-я и 63-я гвардейские дивизии Путилова и Щеглова ведут бой уже на рубеже деревень Кекколово и Майнила по Выборгскому шоссе.

Это пятнадцать километров за день! Полпути до второй полосы финнов! И еще не введена в бой 64-я дивизия Романцова. Пока в этом нет необходимости.

Части 109-го корпуса генерал-майора И.П. Алферова прорвали первую полосу вдоль побережья на глубину до десяти километров.

Дмитрий Николаевич сообщил Говорову, что, судя по показаниям пленных из 10-й финской пехотной дивизии, наступление наше совершенно неожиданное для противника. Несколько дней назад в ротах действительно отпустили десять процентов солдат на сельскохозяйственные работы. А вчерашний и сегодняшний огонь артиллерии и удары авиации выбили почти треть личного состава. Пленных «вычесывают» из лесов мелкими группами; у противника, видимо, потеряно управление.

Первая ночь сражения дала Говорову и Гусеву дополнительные сведения о том, что делается в глубине обороны финнов. Вернулась разведгруппа, посланная В.Е. Алексеевым в тыл противника.

Разведчики видели бетонированные окопы со стальными щитами в районе Кутерселька, заметили и броневые купола на некоторых дотах. Много надолб, колючей проволоки. Но войск мало. Некоторые сооружения недоделаны, не закончена маскировка. Вокруг них — кучи строительных материалов.

А станция радиоперехвата поймала приказ финского командования в адрес 3-й пехотной дивизии о переброске ее частей в район прорыва. В связи с этим Петр Петрович допускал, что теперь приладожский фланг противника, где сидит 3-я дивизия, будет ослаблен.

Говоров в эту же ночь приказал командующему 23-й армией генерал-лейтенанту А.И. Черепанову переходить в наступление — «свертывать» оборону противника в сторону Ладожского озера. Для этого ему дается из резерва фронта 98-й корпус и в середине дня переподчиняется правофланговый 97-й корпус из 21-й армии.

А командарм 21-й Гусев, в свою очередь, получает из резерва фронта 108-й корпус генерал-майора М.И. Тихонова.

Принцип использования резерва М.М. Попова оправдался. Теперь начальник штаба рекомендовал Д.Н. Гусеву пустить немедля подвижную группу на Териоки. Командарм согласился с этим предложением. Уже поздно ночью командир 52-й инженерной бригады доложил мне, что с танкистами завтра идет и саперный десант из его бригады.

3

Операция развивалась пока по плану. Дивизии первого эшелона 21-й армии должны вот-вот выйти ко второй полосе обороны финнов — долговременному укрепленному району.

Естественно, всех в штабе фронта интересовало, что же встретят там войска.

Донесения — донесениями, а личные впечатления все же кажутся наиболее ценными. Поэтому, как только прорыв первой полосы завершился, я выехал на левый фланг 21-й армии, где было наиболее близкое расстояние до второй полосы.

Картина уже прорванных позиций мало отличалась от той, какая не раз наблюдалась и у немцев. Справа и слева от дороги развороченные траншеи и блиндажи, иссеченный снарядами лес.

В машине со мной, как обычно, адъютант — лейтенант Чамин. Рост у него совсем небольшой, он приземист, крепок. Голос густой, черные брови и волосы тоже густые. И по телефону он отвечает всем, нахмурив брови: «Я, Чамин». А характер-то такой же мягкий, добрый и любознательный, как его глаза.

Володя любит поговорить в машине на разные темы с водителем Павлом Яковлевичем Яковлевым, с которым у него давно установились хорошие, дружеские отношения. Гвардии старшина намного старше и степеннее лейтенанта. Он не так уж разговорчив и частенько ограничивается короткими репликами. А за каверзные вопросы, до которых Чамин большой любитель, зовет его «неожиданным» человеком. Это довольно метко.

— Интересно сегодня солдаты раненые рассказывали, — начинает Чамин. — Идут лесом в наступление, а финны между деревьями убегают. Наши им вслед свистят, кричат: «Беги домой, пока не поймали!»

— Ну и что? — не понял Павел.

Немцам-фашистам так никогда не свистели... Почему, как ты думаешь?

— Неожиданный, все-таки, ты человек, Чамин. Сравнил хрен с пальцем...

— А чего сравнивать? Бить-то и тех и других надо!

— Не вали всех в одну кучу. И, пожалуйста, не мешай мне своими разговорами, машину вести надо.

Девушки с флажками еще не начали свою службу, и случилось как-то, что ни Яковлев, ни Чамин, ни я не заметили за разговором, что основной поток транспорта через 3—4 километра за Териоками свернул вправо в лес в сторону железной дороги. Впереди нас уверенно шла только одна грузовая машина.

Вдруг длинная пулеметная очередь резанула слух. Я чуть не разбил головой лобовое стекло. В следующую минуту Яковлев рванул эмку вправо в лес, и мы выскочили из машины.

Грузовая машина, ехавшая впереди, завалилась на бок в канаву метрах в пятнадцати от нас. Из нее выпрыгнул водитель. Еще две короткие очереди, звон стекол, потом машина задымилась. Водитель, пригибаясь, побежал к нам, вид у него был ошалелый.
Так, перетак... Куда ты, дьявол, нас затянул? — набросился на него Яковлев.

— Мне ребята сказали, что шоссе свободно, финны драпают... Я термоса с обедом вез... Как же быть?

— Дурак ты стоеросовый. Стукнуть бы тебя надо, да неохота руки марать, — плюнул Яковлев,

Чамин смущенно хмурил свои густые брови, принимая, кажется, эти слова и в свой адрес.

Водитель рассказал, что за поворотом, откуда его машину полоснуло, он успел лишь заметить надолбы, пересекающие шоссе, и все...


Оглядевшись, мы увидели, что справа в лесу полно наших солдат и идет довольно интенсивная перестрелка. А когда стали осторожно выбираться с машиной назад, заметили на земле небольшой лист фанеры с наклеенным на него чертежом. Это был рабочий чертеж для бетонирования большого артиллерийского сооружения, похоже, береговой обороны. Первое, что бросилось в глаза, — три каземата. Толщина стен и перекрытия два метра. Броневые двери, такой же наблюдательный купол, вделанный в перекрытие. Толщина брони тридцать сантиметров. Теперь мы уже кое-что знали о конструкции сооружений, к которым подошли войска.

Это происходило ближе чем в километре от Мятся-кюля, где шоссе пересекает небольшую лесную речку, впадающую в Финский залив. По аэрофотоснимкам передний край железобетонного пояса дешифрировался по западному берегу реки. А в натуре, в густом лесу, он оказался значительно вынесенным вперед в виде предмостной позиции. Видимо, и для противодесантной обороны побережья.

Осматриваясь кругом, мы увидели незаконченный котлован, а рядом — навес, под которым лежали цемент, мотки колючей проволоки, рельсы узкоколейки.

Чамин пришел в себя после приключения с машиной и со своей обычной наблюдательностью задал очередной «неожиданный» вопрос:

— Смотрите, товарищ генерал, сколько сосен обвя­зано досками! Неужели они так берегут лес?

— Не лес, Володя, а секрет этого места. Обвязка деревьев сделана для того, чтобы не спилили и не ободрали тракторами. Бережливость тут ни при чем.

И еще, подумал я, представляя, какие гигантские затраты произведены на строительство укрепленного района, насколько же правительство Финляндии было убеждено, что оно на века подошло к самому порогу Ленинграда.

Неожиданность, постигшая нас, окончательно объяснилась, когда я зашел на командный пункт командира 286-й стрелковой дивизии генерал-майора Гришина. Оказалось, что после взятия Териок его передовые части довольно быстро пошли в сторону Райволы. А у самого залива, где мы ехали, действовала пока разведка.

Командир дивизии сказал, что он уже доложил генералу Алферову о встрече его передовых частей с долговременными сооружениями. Они прикрыты глубокой полосой заграждений: надолбы, проволока, минные поля. Сейчас танкисты из 1-й бригады делают себе проходы. Пяти точных выстрелов в надолбу достаточно, чтобы она раскололась.

— Не так-то уж и дешево, — заметил я. Командир дивизии только пожал плечами.

4

В ночь на 12 июня командующий фронтом принял решение о резком маневре — массовой рокировке тяжелой артиллерии из района центрального Выборгского шоссе на приморский фланг 21-й армии. Перекантовывался весь 3-й артиллерийский корпус прорыва генерала Н.Н. Жданова. Такое решение возникло после получения из Москвы директивы Ставки.

В первоначальном плане предусматривалось трое-четверо суток подготовки для прорыва долговременной полосы обороны. Но теперь Ставка, основываясь на крупном успехе первых двух дней наступления, потребовала, чтобы Выборг был взят не позднее как через шесть-семь суток.

А до него и по прямой линии птичьего полета еще около девяноста километров!

Информируя нас о директиве и о решении командующего на маневр главных сил прорыва из центра к левому флангу, М.М. Попов рассказал некоторые детали. После получения директивы Л.А. Говоров позвонил в Москву и доложил, что собой представляет вторая оборонительная полоса финнов. Тогда ему было предоставлено право самому решить, прорывать ли ее с ходу или проводить основательную подготовку, то есть делать паузу.

Ставка в своих первых указаниях о сроках овладения Выборгом назвала даже конкретные дни — 18— 20 июня. Почему именно эти дни? Говоров и Жданов полагали, что это не плод механического подсчета темпа операции. Видимо, учитываются и военно-политические соображения. Это, может быть, связано с исполняющейся 22 июня третьей годовщиной начала войны, с ходом развернувшихся операций союзников во Франции. Готовятся крупные операции и на других наших фронтах. Командование фронта не могло не считаться со всем этим, хотя ему и было дано право решать самому.

После напряженных раздумий и анализа обстановки на Карельском перешейке Говоров решил не делать оперативной паузы, а осуществить максимально быструю переброску главных сил на приморское направление.

Какие для этого были основания, в чем смысл такого маневра?

Маркиан Михайлович Попов делится с нами некоторыми соображениями, как бы приоткрывая дверь в лабораторию, где анализируется обстановка, рождается новый оперативный план...

Маннергейм уже знает, что в центре у нас наступают самые сильные части — гвардейские дивизии корпуса Симоняка. Слава о них далеко пошла. Видит он и то, что здесь же нами создана наиболее мощная артиллерийская группировка. Следовательно, у него есть все основания считать, что и при прорыве второй оборонительной полосы направление нашего главного удара остается в центре. Уже заметно, как он собирает к центру свои резервы. В районе Кивеннаппа против Симоняка вышла 18-я пехотная дивизия — резерв Маннергейма. Части танковой дивизии «Лагус» тоже здесь появились. Генерал Евстигнеев получил сведения о 4-й пехотной дивизии, переброшенной с медвежьегорского направления тоже в район центрального Выборгского шоссе.

А что если снова использовать фактор внезапности, изменив для этого направление нашего главного удара, — перебросить тяжелую артиллерию на приморский фланг и ввести в бой резервы фронта — 108-й и 110-й стрелковые корпуса? Здесь можно в полной мере использовать и Балтийский флот для ударов по островам Койвисто, парализуя резервы противника на приморском направлении...

М.М. Попов, так же как и Л.А. Говоров, был за такой решительный и быстрый маневр. Адмирал В. Ф. Трибуц и его помощники тоже уже давно вынашивали планы боевых операций на островах.

Так рождалось новое решение.

Как только оно было окончательно принято, немедленно заработали все механизмы управления войсками в штабе фронта, армиях, корпусах, дивизиях.

На перегруппировку артиллерийского корпуса прорыва Н.Н. Жданова командующий фронтом дал одни сутки.

В ночь с 12 на 13 июня в лесах севернее Приморской железной дороги стоял глухой гул от движущегося потока орудий на прицепах с мощными тягачами и за автомашинами. Казалось, по всему лесу на незаметных развилках и перекрестках расставлены комендантские посты, регулировщики, маяки. В полосе маневра работали двадцать четыре инженерных батальона, восстанавливая разрушенные мосты, делая объезды, прокладывая колонные пути через лес. Николай Николаевич Жданов превратил и своих артиллеристов в отличных дорожников и мостовиков.

В эту последнюю ночь в штабе фронта, как и всегда в подобных случаях, было не много офицеров. Командующий с членом Военного совета А.А. Кузнецовым подолгу оставался на командном пункте Д.Н. Гусева. Начальник штаба фронта выехал в 30-й гвардейский корпус Симоняка, которому предстояло связать противника активнейшими боями в районе Кивеннаппа, имея уже небольшое количество артиллерии. Опустели и штаб Г.Ф. Одинцова и Инженерное управление.

Предстоящий прорыв долговременного укрепленного района с ходу и стремительный удар на Выборг создали атмосферу особого накала, быстроту в решении проблем: в штабах — своих и в войсках — своих.

Где-то родился новый термин: вожаки атаки. Он сразу облетел 21-ю и 23-ю армии. Даже в спешных заявках на нехитрое штурмовое оснащение для пехоты появились пометки: «кошек» с веревками и дымовых гранат столько-то для вожаков атак. Я вначале не понял, о ком идет речь. Оказывается, в штурмовых полках и батальонах, созданных теперь уже в каждой дивизии, отбирались коммунисты и комсомольцы — особые мастера ближнего боя в траншеях и для подавления дотов.

В 90-й стрелковой дивизии в эти дни я наблюдал такую картину: сержант рисует на листе бумаги схему атаки своего отделения. На схеме есть даже надолбы. Один из солдат спрашивает:

— Верно говорят, что теперь эти надолбы сделаны в два раза выше, чем в прошлую войну?

— Ну и что? — спокойно отвечает сержант. — Видел я их, ходил в разведку. Верно, большие. А для нас это лучше. Двоим можно за каждой укрываться при перебежке. Маннергейм по старинке в эти чурки как в бога верит. Надо только на всякий случай «кошку» пару раз забросить; бывает, что граната или мина висит на проволоке между надолбами.

Светлая ночь никогда не была в чести у разведчиков. А сейчас Одинцов говорит, что здорово повезло: за две ночи артиллеристам удалось составить панорамы для орудий прямой наводки. И для стрельбы видимость отличная.

Маркиан Михайлович Попов изучал и решал проблемы обеспечения быстроты удара.

— У Маннергейма сейчас шесть дивизий на второй полосе. Что будет через двое суток? — спрашивал он у Евстигнеева.

— Еще одна, а может быть, и две.

— Откуда?

— Думаю, что быстрее перебросить их из северной части Финляндии.

— А еще через двое суток? И перед Выборгом?

— Могут со свирского участка подать, если Карельский фронт не начнет наступления.
Начнет. Но тогда, когда мы к Выборгу подойдем, не раньше. Значит, смогут перебросить и оттуда.

— Ну, а сколько суток надо финнам, чтобы создать зону оперативных заграждений перед Выборгом? — задал он мне вопрос.

— Суток двое. Между первой и второй полосой они ничего не успели сделать, только несколько мостов взорвали.

— Двое суток... Двое суток... — Маркиан Михайлович ходит по комнате, курит, отмечает на карте задачи первого и второго дней операции...

5

В последнее время мне редко приходилось бывать в городе. От его внутренней жизни мы стали немного отдаляться, занятые уже полгода непрерывными операциями. Как раз в день перед прорывом на Карельском перешейке председатель Ленгорисполкома Петр Сергеевич Попков попросил заехать к нему.

Я думал, что в Смольном спокойнее. Но и там такое же напряжение, словно идет сражение. Сражение другого плана, других целей, но всеми владеет та же проблема — борьба за время.

— Конечно, с фронта на фронт попал, — подтвердил мое впечатление Петр Сергеевич. — Дело есть, Борис Владимирович. Тоже боевое, на наш взгляд.

Столы в кабинете завалены планами нескольких районов города. Около них спорят о чем-то старые товарищи по оборонительным работам в сорок первом году: Н.В. Баранов — главный архитектор города и М.В.Морозов — начальник архитектурного управления. Здесь же оказался и И.Г. Зубков, радующий глаз своей ладной фигурой в генеральском мундире со звездой Героя.

— Так вот, о деле... В прошлом году, насколько я помню, у вас и вторую квартиру разворотило снарядом?— спросил Попков.

— Мало одним, двумя, Петр Сергеевич. Винегрет сделали. Повезло, что в этот день дочери дома не было. А какое же это дело?

— Подожди, сейчас узнаешь. Семью привез в Ленинград? Где устроил?

— В Лесном временно. А почему это вас интересует?

— Вот так и все. Временно, временно... А кто нам город помогать строить будет? Деловой разговор у меня такой, генерал: в городе сейчас народ добровольно отрабатывает по два часа дополнительно на восстановлении жилых домов. Как вы смотрите на это?

— Очень положительно, Петр Сергеевич, — понял я, наконец, и не удержался пошутить.

— Только ездить мне с работы далековато, да и рабочий день у нас пока не нормированный.

— Ладно, учтем, — улыбнулся Попков. — Дайте саперов, с их помощью восстановим три-четыре крупных дома, тогда в одном из них дадим вам и им квартиры. Идет? А кроме того, сколько можете дать еще военных строителей городу? И минеры нужны. Снарядов неразорвавшихся обнаруживаем много.

— Петр Сергеевич, помилуйте! Вы уже у генерала Ходырева с оборонительного строительства взяли на днях двести девушек-каменщиц.

— С Ходыревым у меня свой разговор, с Бычевским — свой. Сейчас и связисты генерала Ковалева много помогают. Вспомните-ка, сколько город вам всем дал за эти годы...

Минут через десять к Попкову зашел начальник военно-строительного управления полковник Н.М. Попов, и председатель горисполкома повел такой же разговор с ним, считая вопрос со мной уже исчерпанным. Да и разве можно было бы что-нибудь возразить! Хотелось сделать намного больше.

Действительно, здесь, в Смольном, шла своя операция, со своими незапланированными осложнениями. Вместо намеченного планом увеличения населения города в 1944 и 1945 годах по двести тысяч уже сейчас, в июне, поток приезжающих превысил этот расчет в два раза. Но возвращались в город больше такие, от которых пока не получишь отдачи ни в строительстве, ни в промышленности: члены семей, учащиеся, служащие научных учреждений. Где взять строителей? Да и им ведь тоже надо жилье. Откуда заполучить строительный материал? Все съела война.

А инженеры Ленинграда хотели бы не просто латать дырки. Зубков по-прежнему мечтал о строительстве метро. Баранов и Морозов, скрепя сердце, откладывали разработанный перед войной план реконструкции Ленинграда. Сейчас же приходилось составлять горестный список домов, поврежденных так, что их надо пускать на слом. Подсчитали, что же можно использовать из обломков. На эти работы направлялись отряды МПВО. На заводах в неурочное время делали кухонные плиты, дверные и оконные приборы. Школьники собирали гвозди.

— Здесь, брат, не многим прохладнее, чем на Карельском перешейке, — сказал Зубков.

— А ты зачем приехал сюда?

— Думаешь, на тебя одного Петр Сергеевич налог накладывает? Двести человек строителей шестого-седь-мого разрядов требует.

— Как дела на мостах, железных дорогах?

— Везде цейтнот. Мины еще донимают. Нет-нет, да подрывается народ. Кстати, скоро нас в Выборг и на Вуоксу позовешь? Мосты там красивые!

В это время к Попкову зашел еще один старый знакомый — директор Ижорского завода А.А. Кузнецов. Увидел меня и тоже повел деловой разговор:

— Слушай, Борис Владимирович, помоги нам броню собрать со старых рубежей. Не нужна она там больше. У вас есть схемы установленных бронеточек?
А чего так торопитесь?

— Время — деньги, дорогой.

— Так деньги за всю броню вам полностью заплачены, Александр Алексеевич. Разве забыли?

— Ну-ну, это было за счет Гитлера, — рассмеялся хитроватый директор. — Ты тоже забыл, что сталь в земле не гниет?

— Да, но ведь не один Ижорский завод давал фронту броню, а многие заводы.

— Вот поэтому мы, ижорцы, и торопимся, — опять засмеялся он. — Кстати, где же наш друг броневой капитан Павел Григорьевич Котов? Что-то его давно не видно.

— Он уже снова проектирует. Уехал в Москву.

— Ну, значит, и к нам вернется... Кораблям Ленинград никак не обойти. А броню мы все-таки соберем.

Я посмотрел в окно и увидел у Смольного голубей. Настоящих сизых голубей!.. Помню, тогда это меня поразило. Может быть, они давно уже появились и я просто не замечал, как меняется облик города.

6

Никогда еще с такой быстротой не развивались на нашем фронте боевые события, как в течение недели с 14 по 21 июня. Вероятно, поэтому труднее их описывать в деталях.

Пока на карту переносились донесения из войск, фактическое их положение резко изменялось. Прежде чем принять решение в ходе быстротечной операции, Говоров и Попов уточняли обстановку по телефону с командармами и командирами корпусов. Те, в свою очередь, поддерживали непрерывную радиосвязь с командирами частей. Командные пункты встали на колеса.

— Теперь главное — в хватке командиров дивизий и полков, — говорил М.М. Попов, обрадованный сообщением, что 1-я танковая бригада прорвалась к Райволе еще до начала общего наступления на вторую полосу обороны финнов.

С.Д. Юдин снабдил инженерные бригады и понтон-но-мостовые части новыми радиостанциями и потребовал от командиров:

— Вы хотя и подчиняетесь армиям и корпусам, а все срочные донесения передавайте одновременно и в штаб инженерных войск фронта.

В ночь с 11 на 12 июня командир 1-го гвардейского понтонного батальона донес по радио, что выслал группу лейтенанта Евтушенко в разведку на реку Райволан-йоки в квадрат 8540.

— Это же за передним краем второй полосы, — удивился Юдин, найдя на карте указанный квадрат.— В тыл к финнам, что ли, послал Гуляницкий разведку?

Попробовали уточнить через штаб армии, но начинж 21-й армии не смог внести ясности. Он был поглощен дорогами, по которым сплошным потоком двигалась артиллерия. Прорыв был назначен на 14 июня, и пока трудно было сказать, что делается сейчас на двадцатикилометровом фронте.

А в ночь с 12 на 13 июня Юдин получил второе донесение Гуляницкого: две роты приступили к постройке шестидесятитонного ряжевого моста в квадрате 8543, то есть почти там, куда ходила разведка.

— Очень просто объясняется, — сказал А.В. Гвоздков, когда я зашел к нему с этими данными. — Танкисты помогли генералу Алферову пробить в этом месте какую-то дырку в железобетоне еще до начала прорыва и встретились там с финскими самокатчиками из так называемой «кавбригады», которую спешно перебросили из-под Выборга. Ну можете себе представить, чем кончилось «свидание» велосипеда с танком!

Так получилось, что 14 июня, когда 21-я армия начала прорыв железобетонного пояса на участке от Кутерселькя до Финского залива, командир правофлангового 109-го стрелкового корпуса И.П. Алферов мог сказать великое спасибо танкистам. Они уже выводили 72-ю дивизию И.И. Ястребова во фланг Кутерселькя — главной цели корпуса и сильнейшего узла в системе укрепленного района. 46-я, 90-я и 314-я дивизии 108-го корпуса генерала Тихонова наступали левее, вдоль самого залива. А гвардейцы Н.П. Симоняка связывали боем наиболее сильную 18-ю финскую дивизию.

Вторая половина дня 14 июня. Критические часы первого дня прорыва. Как всегда, не терпится узнать то, что происходит на поле боя. Поэтому на командном пункте 21-й армии порядочно «гостей» из штаба фронта. П.П. Евстигнеев сидит у армейских разведчиков и разбирается в показаниях пленных и донесениях из дивизий. И.Н. Ковалев — у связистов. Меня тревожит, что давно нет радиодонесений от командира 52-й бригады Шубина и Гуляницкого. Молчит Евстифеев, а он отправил с 1-й танковой бригадой отряд минеров под командой Королева.

Нет здесь только артиллеристов — М.С. Михалкин и Г.Ф. Одинцов выехали под Кутерселькя. Там сейчас самый тяжелый кулак артиллерийского корпуса прорыва генерала Н.Н. Жданова.

Д.Н. Гусев вместе с членом Военного совета В.П. Мжаванадзе, как говорят, «на угольках». Дмитрию Николаевичу не до любимого чая, как бывало в Смольном. У него, вроде, и нога не хромает, весь подтянутый, похудел, на лице — полевой загар. Переживания проявляются у него непосредственно, зримо. Василий Павлович Мжаванадзе внешне сдержаннее, хотя и он, конечно, неспокоен сейчас.

— Черт его знает, Тихонова, чего он топчется у Мятсякюля! — негодует Гусев после сообщения, что части 108-го корпуса все еще на восточном берегу речки Рай-волан-йоки.

— Дивизии у него боевые, Лященко и Ел-шину лес, словно дом родной, Алиеву тоже.

— Там же доты, Дмитрий Николаевич, — успокаивает Мжаванадзе. — Времени на разведку мы им почти не дали.

— Так ведь полтора часа артиллерия долбила! Ры-бальченко всадил уйму бомб. Моряки бьют с залива.

— Что слышно от Алферова, Дмитрий Николаевич?— спрашиваем мы с И.Н. Ковалевым, зайдя к командарму.

Слава богу, этот старый вояка не подвел. У него Ястребов вот-вот покончит с Кутерселькя. Хорошую пробоину сделали вдоль железной дороги на Перкярви. Вот кого похвалить надо.

Мжаванадзе, хорошо знавший генерала Алферова по 42-й армии, улыбнулся:

— Глуховат-глуховат Иван Прокофьевич, но, если похвалишь, всегда услышит. На днях его Говоров упрекал по телефону, так он, по его словам, ничего не разобрал. А сегодня, когда Андрей Александрович Жданов поздравил с успехом, отлично слышал, сразу просиял.

Уже темнело, когда из 108-го корпуса приехали офицеры штаба армии. От них мы узнали причины неутешительных итогов первого дня боев 90-й и 46-й дивизий. Узел предмостной позиции на Приморском шоссе от Ванхасара до залива оказался крайне запутанным, мешкообразным. Это выяснилось в процессе самой атаки. Штурмовые полки дивизий преодолели одну шестирядную полосу двухметровых гранитных надолб, а через триста метров возникла другая, скрытая кустарником. Заборы колючей проволоки в пять рядов кольев тоже поставлены петлями. Их трудно расстрелять огнем прямой наводки. Уничтожено и захвачено около двадцати дотов на восточном берегу, но за рекой, заросшей кустарником, таких дотов, в том числе и артиллерийских, еще не один десяток. Обороняют этот участок и остатки отошедшей 10-й пехотной дивизии финнов, и части 1-й бригады самокатчиков, и 2-й бригады береговой обороны. Крайне крепким оказался этот узел для прорыва без подготовки.

Решение пришло ночью, когда стало окончательно известно, что 72-я, 109-я и 286-я дивизии корпуса Алферова проломили оборону противника правее в пятикилометровом треугольнике: Кутерселькя — Мустамяки — Сахакюля. Теперь танкистов, действующих с Алферовым, можно повернуть на Приморское шоссе. Тогда весь узел Мятсякюля будет отрезан.

К Гусеву приехали Говоров и Попов, и эта ночь оставалась такой же кризисной, как и весь день.

А на рассвете 15 июня стали поступать вести, что противник еще до утра начал отход из Мятсякюля. Прорыв стал фактом.

1-я танковая бригада перерезала Приморское шоссе в десяти километрах в тылу за Мятсякюля. Танки разгромили колонну противника, отходившую в сторону Выборга. Затем сведения о резком переломе обстановки на всем приморском участке прорыва посыпались как из рога изобилия. Дивизии корпуса М.И. Тихонова утром пересекли рубеж на речках Ваммелсун-йоки и Райволан-йоки. Ерундовые речонки, всего 15—20 метров ширины, а сколько крови приняли в свои воды... Днем Гуляницкий сообщил, что построил три тяжелых моста. Артиллерия, самоходки, машины идут потоками.

Петр Петрович Евстигнеев сделал вывод, что Маннергейм решил оттянуть весь 4-й армейский корпус к Выборгу для его обороны.

— На нее теперь он делает ставку, — сказал Маркиан Михайлович, показывая на Вуоксу — голубую ленту широкой реки, разрезавшей шестидесятикилометровый перешеек от Ладожского озера в сторону Выборга.— До Яюряпя Маннергейм может в два-три раза сократить плотность войск. А на остальных тридцати километрах сожмет отходящий сейчас 4-й корпус. У нас все будет зависеть от быстроты преследования. Кстати, — добавил он, — 30-й гвардейский корпус выводится в резерв фронта.

— Для новой задачи? Опять будет где-то таран?

— Разве мало старых? Сейчас трудно сказать, как обернется дальше дело с Финляндией. Речь идет ведь о полном выводе ее из войны. Может быть, придется с нарвского направления еще подбрасывать дивизии.

7

Судьба Выборга решилась на четвертые сутки после прорыва второй оборонительной полосы.

До него оставалось 70 километров, но борьба носила уже характер преследования противника, отходившего с арьергардными боями.

В течение 16 июня дивизии Лященко, Елшина и Алиева прошли пятнадцать километров; на следующий день еще столько же, а 18 июня побили рекорд — двадцать пять километров. Был взят с боем полуостров Койвисто — город-порт.

Старая линия Маннергейма, на которой мы в 1940 году взорвали все доты, откуда вывезли надолбы, не смогла стать серьезным рубежом противника. Части 108-го корпуса прошли через нее в течение одного дня. Темп наступления был такой, что финны не успевали создавать плотных оперативных или тактических заграждений. Саперы встречали большей частью разбросанные наспех мины почти без маскировки. Танкисты все время делали стремительные броски вперед, неся на броне небольшие отряды пехоты и саперов. Почти не отставая, двигалась артиллерия.

Но будет неверным сказать, что войска шли легким победным маршем.

Маркиан Михайлович Попов, читая донесения с просьбами о пополнении дивизий, покачивал головой. Численность полков уменьшалась все десять суток непрерывных боев. А заниматься пополнением во время стремительного наступления дело весьма сложное.

Маннергейм явно стремился сохранить от полного уничтожения свои дивизии, оборонявшие Карельский перешеек. Все говорило за то, что он собирается продолжить борьбу на линии Вуоксинской водной системы.

Такой рубеж стоил, пожалуй, трех укрепленных районов. К тому же были еще многочисленные острова Бьеркского архипелага и Выборгского залива, составлявшие важную часть всей зоны обороны Выборга.

Поэтому Говорову и Попову очень хотелось отсечь от мощных водных рубежей 3-й армейский корпус финнов, оборонявшийся против 23-й армии. Но части этой армии продвигались очень медленно.

Маркиан Михайлович со свойственной ему экспансивностью возмущался этим. При таком положении финны явно успеют более или менее организованно отойти за Вуоксу. В связи с этим штаб фронта наметил план переброски частей 59-й армии с нарвского направления не только для десантных операций на островах Выборгского залива, как планировалось и раньше, но и для усиления 23-й армии.

В последние дни на фронте появились немецкие бомбардировщики «Ю-87» и истребители «Фокке-Вульф-190». Разведка из тыла противника сообщила, что в Хельсинки прибывают немецкие части и артиллерия. Из-за Ладожского озера со свирско-петрозаводского направления под Выборг перебрасывались еще одна дивизия и бригада, а также штаб 5-го армейского корпуса.

Говоров ввел на этом направлении последний подготовленный резерв— 168-ю и 265-ю дивизии 110-го стрелкового корпуса.

Теперь на Выборг в полосе шириной около сорока километров двигались восемь дивизий трех стрелковых корпусов 21-й армии при непрерывной мощной поддержке почти всех сил 13-й воздушной армии С.Д. Рыбальченко. Балтийский флот уже вел борьбу за мелкие острова у Койвисто.

Выборг не впервые был объектом ожесточенного штурма. В условиях Ленинградского фронта не было ничего случайного в том, что и сейчас здесь оказалось много частей-ветеранов прошлых боев на Карельском перешейке. Его штурмовала зимой 1940 года 90-я дивизия. Сейчас она наступала под командованием полковника Н. Л. Лященко. На Карельском перешейке в 1940 году за прорыв линии Маннергейма получила орден Ленина 70-я стрелковая дивизия, ныне 45-я гвардейская. Были сейчас под Выборгом и ветераны-пограничники 109-й дивизии Трушкина и 168-й Бондаревской дивизии, отличившиеся в сложных боях летом 1941 года.

Город был сильно искалечен еще в те времена.

В ночь на 20 июня, когда маршал Говоров [18 июня 1944 года Л.А. Говоров получил звание Маршала Советского Союза. А.А. Жданову и Д.Н. Гусеву этим же Указом Президиума Верховного Совета были присвоены звания генерал-полковника.] отдал приказ командующему 21-й армией днем штурмовать Выборг, над городом опять встало огромное зарево по­жаров. Он горел от бомбовых ударов нашей авиации. Но и финны, покидая город, поджигали многие здания.

Весь день 20 июня над Выборгом и над заливом висела наша авиация. На его окраинах уже дрались полки дивизии Лященко и танкисты 1-й танковой бригады И.Б. Шпиллера.

В Инженерном управлении еще со времени советско-финляндской войны сохранился план минирования Выборга противником. Тогда на каждом шагу легко было нарваться и на сюрприз, и на сплошное минное поле. Мы дали эту схему войсковым инженерам и командиру 52-й инженерной бригады А.П. Шубину. Кто знает, может быть, финские минеры повторят ее теперь.

— Вот ведь какие дела, — улыбнулся Александр Петрович Шубин, получая от меня эту схему. — Буду я опять, выходит, старую свою квартиру занимать...

— Что же, Александр Петрович, вы строили там укрепленный район, взрывали наши доты, когда отходили. Теперь история повторяется. Может быть, и опять строить придется. Мы — саперы.

Шубин сдвинул по-казачьи набекрень фуражку.

— Да и у саперов получается, как бывало в коннице: только вылезешь из седла ноги размять, опять команда: «По коням!»

Вечером 20 июня части 108-го стрелкового корпуса генерала М.И. Тихонова полностью овладели Выборгом. Он оказался мало засоренным минами. Но в день штурма города на одну из них все же налетел на машине командир 314-й дивизии генерал П.А. Алиев и был тяжело ранен.

М.И. Королев, командир отряда минеров, въехав в город на танке, потом рассказывал, каким они увидели Выборг. У подъездов многих домов лежали домашние вещи, подготовленные к погрузке, в некоторых магазинах товары на прилавках. В одной столовой минеры даже пообедали, пища только немного остыла. Кругом никого не было. Население ушло из города в течение последних суток.

Но пожары терзали Выборг еще несколько ночей, возникая внезапно в разных местах. Причину разгадали минеры из роты Алексея Лебедева, когда осматривали здания в поисках мин замедленного действия. Нижние этажи многих домов и магазинов были завалены деревянной рухлядью, тарой, стружками, В этих завалах обнаружили пороховые заряды с терочными воспламенителями. Поджигатели, специально оставленные противником в городе, пробирались ночью к подготовленным объектам, делали свое дело и исчезали. Но мин было мало.

 

ВМЕСТО ЭПИЛОГА

...22 июня 1944 года. В старых тетрадях военных лет я нашел следующую запись за этот день: «Третья годовщина начала войны. Вчера Карельский фронт начал наступление на свирско-петрозаводском направлении. Ленинград перестал быть городом-фронтом».

Этой записью, видимо, и следует автору закончить книгу, тема которой, как говорится, исчерпана.

Но война продолжалась. Исторически датой окончательного завершения ленинградской эпопеи следует считать день, когда произошел полный расчет воинов-ленинградцев с немецко-фашистской группой армий «Север». Были пленены более двадцати дивизий 16-й и 18-й армий со всей их боевой техникой и во главе с сорока двумя генералами.
Это произошло уже далеко от Ленинграда — в Курляндии, но знаменательным было то, что белые флаги капитуляции фашистские генералы, пришедшие под стены города Ленина, чтобы «стереть его с лица земли», выкинули перед теми же советскими командирами и солдатами, которые защищали Ленинград, а затем громили и гнали их до «мешка» на Курляндском полуострове.

События этого последнего периода боевых действий войск Ленинградского фронта составляют отдельную и весьма емкую тему. Это были сражения за освобождение от гитлеровских захватчиков братских Эстонской, Латвийской и Литовской республик во взаимодействии с соседними фронтами, Балтийским флотом, операции на островах Моонзундского архипелага. Это были еще триста дней войны. Книгу об этом можно было бы назвать: «Возмездие». Что же касается этой книги, посвященной городу-фронту, то мне хотелось бы в заключение коротко рассказать о дальнейшей судьбе некоторых своих товарищей по оружию.

Тяжело и сейчас вспоминать о гибели моего хорошего друга Ивана Георгиевича Зубкова, которого я видел в последний раз в Смольном в середине июня 1944 года. Не удалось ему продолжить начатое перед войной строительство Ленинградского метро. О его смерти я узнал 30 июня 1944 года в землянке на берегу Вуоксы, где понтонеры готовились к форсированию этой стремительной реки.

Всякое бывает на войне. Инженер Зубков, как и тысячи других людей, мог погибнуть за три года десятки, а может быть, и сотни раз, ибо в году триста шестьдесят пять дней и столько же ночей. Но, когда я узнал, как это произошло, то мог только сказать: «Какая нелепость!»

Вначале передали из вторых или третьих уст, что командующий Карельским фронтом генерал армии К.А. Мерецков, помня, как отряды Зубкова удачно и быстро восстановили волховские мосты, попросил Ивана Георгиевича лично приехать на Свирь и выслал за ним свой самолет. Самолет, якобы, был сбит. Через несколько дней уже говорили, что произошла катастрофа.

И только спустя еще две недели, когда я вернулся в Ленинград и побывал на могиле Зубкова в Александро-Невской лавре, мне удалось узнать, как в действительности обстояло дело.

Для руководства работами по строительству моста И.Г. Зубков назначил П.И. Богомолова. В состав оперативной группы были включены начальник Воентранспроекта Ленинградского фронта Н.Я. Кулага и инженер И.Н. Диц. 27 июня они выехали из Ленинграда на автодрезине. И.Г. Зубкова задержали какие-то дела, и он обещал прилететь на самолете в тот или на другой день.

28 июня командир 23-й железнодорожной бригады послал своего адъютанта с машиной встретить и привезти на Свирь к мосту Зубкова, но адъютант возвратился и доложил, что Зубкова он не нашел. Есть сведения, что какой-то самолет только что разбился при посадке. Тогда И.Н. Диц и П.И. Богомолов спешно выехали сами. У края аэродрома на бруствере окопа они увидели разбитый самолет. Иван Георгиевич и его адъютант Саша Смирнов лежали рядом, покрытые кожанкой Зубкова. Вот и все...

При осмотре самолета комиссией выяснилось, что все в нем было до предела изношено. Самолет упал с высоты ста метров, полностью потеряв способность планировать. Погибли, конечно, и пилот и бортме­ханик...

Не дожил до полной победы и Пантелеймон Александрович Зайцев, с которым мы вместе начинали строить рубежи под Ленинградом.

Он был убит в бою под Нарвой, командуя 122-м стрелковым корпусом. За несколько дней до его смерти мы встретились где-то в пути. Он вынул из кармана пулю. На излете она попала ему в голову, не сделав даже царапины. Сразил же его осколок снаряда. Именем генерала П.А. Зайцева названа одна из новых улиц Ленинграда.

Война продолжалась, и много еще славных страниц вписали в свои журналы боевых действий ленинградские понтонеры...

Не раз в дальнейшем мне доводилось видеть на переправах Ивана Андреевича Гультяева — командира 5-го тяжелого понтонного полка. Он продолжал ходить без палки. Помню, под Выборгом ураганным артиллерийским огнем разбило мост, наведенный понтонерами через один из рукавов залива. Мост был большой — около двухсот метров. Затонуло очень много понтонов. Гультяев доложил, что к рассвету восстановят переправу. Я засомневался и поехал утром проверить. Застал Ивана Андреевича на готовом мосту, как обычно, в хорошо отутюженном кителе и поблескивающих глянцем сапогах. Только синие круги под глазами говорили, чего ему стоила эта ночь.

В сентябре понтонеры И.А. Гультяева, Е.П. Гуляницкого, В.В. Воронова и С.И. Фоменко участвовали в очень сложной, скрытой для противника переправе стотысячной Второй ударной армии генерал-лейтенанта И.И. Федюнинского со всей боевой техникой через трехкилометровую протоку между Чудским и Псковским озерами.

Ночные переправы огромной массы войск и техники прошли совершенно без потерь и абсолютно скрытно для гитлеровцев. Вторая ударная армия после этой перегруппировки нанесла немцам внезапный удар из района Тарту на Раквере и вышла в тыл главным силам нарвской группировки в Эстонии.

Совместное наступление 8-й и Второй ударной армий Ленинградского фронта привело к сокрушительному и быстрому разгрому гитлеровцев в Эстонии. 22 сентября наши войска заняли Таллин. К этому времени Финляндия уже вышла из войны с Советским Союзом.

Затем ленинградцы вели борьбу за острова Моонзундского архипелага — Вормс, Даго и Эзель. И снова там стали нужны понтонеры. Полк Гультяева был включен в состав отряда морских сил контр-адмирала И.Г. Святова, руководившего высадками десантов. Самоходных десантных барж у балтийцев было мало, а артиллерию надо обязательно переправлять одновременно со штурмовыми батальонами, идущими на бронекатерах и сторожевиках. У Гультяева были понтоны с крытой палубой. Решили использовать их, но вызвало сомнение — выдержат ли они волну?

Контр-адмирал Святов, знавший понтонеров еще по Невской Дубровке и уважавший их, спросил с недоумением:

Что вы, друзья, будете делать на ваших паромчиках, если потянем их через залив за торпедными катерами?.. Ну, конечно, на одном моторе, на самых малых оборотах?

Стропами привяжемся, товарищ адмирал, — не моргнув глазом, ответили понтонеры. — И орудия привяжем.

И «моряки поперечного плавания», как с добродуш­ой иронией звали понтонеров балтийцы, блестяще выдержали экзамен.

А 1 января 1945 года Гультяев выстроил полк для прощания с Ленинградским фронтом. Полк уходил на запад. На гимнастерках понтонеров сверкало более тысячи орденов и медалей, а на знамени полка — орден Кутузова.

27 апреля 1945 года мы в Ленинграде слушали по радио сводку о форсировании Одера войсками 2-го Белорусского фронта и овладении морским портом Штеттин. 5-й полк И.А. Гультяева и 42-й батальон В.В. Воронова были отмечены в ней как отличившиеся среди других частей и соединений.

Огромнейшую, сложнейшую работу по разминированию Ленинградской, Псковской, Новгородской областей и Карельского перешейка проделали инженерные бригады и саперные части под командованием таких ветеранов битвы за Ленинград, как С.Д. Юдин, А.И. Акатов, И.И. Соломахин, Л.В. Смаглий, Н.П. Базанов, П.А. Заводчиков.

Воевал на других фронтах 21-й понтонный батальон. Сергей Иванович Фоменко после ранений и контузий едва не ослеп. Живет сейчас в родных краях в городе Колпине. Он член совета ветеранов боев на Невском плацдарме, созданном при Доме культуры поселка Невская Дубровка.

Командир 1-го гвардейского понтонного батальона, впоследствии полка, Евгений Петрович Гуляницкий умер после войны.

Генерал-лейтенант С.И. Лисовский, вернувшись из Польши, продолжал службу в Советской Армии. Был начальником инженерных войск в разных военных округах. Умер несколько лет назад.

В последних сражениях по разгрому гитлеровской Германии — при взятии Берлина — отличились дивизии 21-й армии, с которой ушел из-под Ленинграда Д.Н. Гусев. Ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Н.М. Пилипец и Н.Ф. Кирчевский побывали на многих театрах Великой Отечественной войны в должности начальников инженерных войск фронтов, а после войны обучали и воспитывали саперов в различных округах, затем в Военно-инженерной академии. Сейчас они живут в Москве. У обоих есть внуки. Здоровье у дедов неважное. Когда звонишь по телефону Николаю Михайловичу, он слушает-слушает, потом выругается по старинке на свою глухоту:

— Давай лучше встретимся, ни черта я что-то не разберу.

На отдыхе и замечательные разведчики Ленинградского фронта П.П. Евстигнеев и В.Е. Алексеев.

Прошли годы. Беспощадное время делает свое дело. Ушли из жизни некоторые из тех, о ком шла речь в этой книге. Но многие их соратники и сейчас продолжают свой труд в самых различных областях коммунистического строительства.


ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая. От Баренцева до Балтийского 5

Глава вторая. Лужский рубеж 46

Глава третья. Начало блокады 74

Глава четвертая. Штурм отбит 98

Глава пятая. Зимой 138

Глава шестая. Новый командующий 162

Глава седьмая. Прорыв 189

Глава восьмая. После прорыва 225

Глава девятая. Синявинская страда 262

Глава десятая. Горячая осень 303

Глава одиннадцатая. Разгром 328

Глава двенадцатая. Нарва — Карельский перешеек 360

Глава тринадцатая. Операция на Карельском перешейке . 386

Вместо эпилога 425

Борис Владимирович
БЫЧЕВСКИИЙ
Город-фронт
Реданкор М.А. Шаталина
Худотжник Ю.П. Детинкин
Художник-редактор О.И. Маслаков
Технический редактор А.И. Сергеева
Корректор Е.П. Рабкина
Сдано в набор 5/V 1967 г. Подписано к печати 9/Х 1967 г.
Формат бумаги 84х108 1/32. Бум. тип. № 2. Усл. печ. л. 22,68
Уч.-изд. л. 23,08. Тираж 70 000 экз. И-16447. Заказ № 802/л
Работа объявлена в Т. п. 1967 г., № 54
Лениздат, Ленинград, Фонтанка, 59
Типография имени Володарского Лениздата, Фонтанка, 57
Цена 85 коп.

 


Обсудить в форуме