На правом фланге фронта

В библиотеке сайта rufort.info уже имеются три книги, описывающие боевые действия в районе полуостровов Средний и Рыбачий в годы Великой Отечественной войны – это воспоминания Федора Мефодиевича Поночевного «На краю земли советской» и Сергея Ивановича Кабанова «Поле боя – берег», а т акже монография Ю.Г. Перечнева «Советская береговая артиллерия», однако воспоминания Валериана Федоровича Соколова существенно дополняют картину сражений, описываемых этими авторами, поскольку подробно рассказывают о действиях батарей 104-го пушечного артиллерийского полка в обороне полуостровов.

104-й Краснознаменный Печенгский пушечный артиллерийский полк входил в состав 23-го укрепленного района 14-й армии Карельского фронта, а после формирования на базе этого УРа Северного оборонительного района Северного флота он стал флотским. Артиллеристы полка накопили очень большой опыт действий, включая контрбатарейную борьбу в горной местности, а также стрельбы по морским целям. Поэтому в 1945 г. полк был переброшен на Тихоокеанский флот и вошел в состав Артемовского сектора Береговой обороны Владивостокского морского оборонительного района, охраняя сухрпутные подступы к Владивостоку (см. Крепость Россия. Сборник 1). После окончания военных действий с Японией полк стал основной артиллерийской частью Южного морского оборонительного района Тихоокеанского флота, сформированного для обороны побережья северной Кореи, поскольку стационарные береговые батареи там не строились. По-видимому, после расформирования Южмора полк также был расформирован, а его материальная часть передана северокорейцам.

В связи с нехваткой стационарной береговой артиллерии на полуостровах в начальный период войны батареи, которой командовал Валериан Федорович, использовалась для решения задач блокады залива Петсамо, порты которого играли исключительно важную роль в снабжении немецких войск и откуда вывозилось большое количество ценного стратегического груза – никелевой руды. Автор описывает как батарея, не имея ни дальномера, ни каких-либо еще приборов, необходимых для успешной стрельбы по движущейся морской цели, тем не менее, успешно решала поставленные задачи.

Артиллеристы заблаговременно выбрали на неприятельском побережье, вдоль которого шли транспорты корабли, характерные заметные ориентиры, т.н. упредительные точки и нанесли их на планшет. Затем для каждой такой точки заранее рассчитывались данные для стрельбы, что существенно экономило время на пристрелку и давало возможность быстро переходить на поражение цели. Помимо этого батареи могла вести огонь в режиме неподвижного заградительного огня по входу в залив, данные для постановки которого также рассчитывались заблаговременно.

Автор также дает очень интересные практические примеры организации артиллерйиской разведки при ведении контрбатарейной борьбы, как на полуостровах, так и на других участках Карельского фронта, куда его забрасывала боевая стрельба.

Настоящая книга отлично дополняет нашу подборку литературы, посвященной действиям береговой и армейской артиллерии на Севере против морского противника и остается только вырпазить признательность коллеге sezin, обратившему наше внимание на этот ценный литературный источник.

Владимир Калинин, январь, 2008 г.

Соколов Валериан Федорович
На правом фланге фронта

текст скопирован с сайта «Военная литература»:militera.lib.ru
Издание:Соколов В. Ф. На правом фланге фронта. — М.: Воениздат, 1985.
Книга на сайте:militera.lib.ru/memo/russian/sokolov_vf/index.html
Иллюстрации:militera.lib.ru/memo/russian/sokolov_vf/ill.html
OCR, правка: Андрей Мятишкин (amyatishkin@mail.ru)
Дополнительная обработка: Hoaxer (hoaxer@mail.ru)

[1] Так обозначены страницы. Номер страницы предшествует странице.

Соколов В. Ф. На правом фланге фронта. — М.: Воениздат, 1985. — 93 с. — (Рассказывают фронтовики). / Литзапись М. М. Ерзунова. // Тираж 65000 экз.

Аннотация издательства: Эта книга — о воинах-артиллеристах, вступивших в войну в советском Заполярье, на полуострове Рыбачий. Ее автор, вначале командир батареи, а затем начальник штаба дивизиона, тепло и проникновенно пишет о своих сослуживцах, о подвигах, которые совершали артиллеристы на самом правом фланге советско-германского фронта — в Заполярье.

Содержание

Глава первая. Гранитный линкор [3]
Глава вторая. Сто дней [13]
Глава третья. У подножия Рока-Пахта [40]
Глава четвертая. Батарея покидает Рыбачий [64]
Глава пятая. Дни испытаний и мужества [82]
Список иллюстраций

Глава первая.
Гранитный линкор

Обживать полуостров Рыбачий — край вечных снегов, голых гранитных скал и крутых утесов, открытых всем ветрам, — артиллеристам нашего дивизиона пришлось первыми. Другие дивизионы и штаб 104-го пушечного артиллерийского полка прибыли позже нас. Высадились мы на полуостров в разгар полярной ночи, поэтому к климатическим условиям дикого Севера приспосабливаться было гораздо труднее: сказывались долгое отсутствие солнца, холод. А между тем дел было невпроворот, и каждому из нас предстояло работать по меньшей мере за троих. На том месте, где предполагалось оборудовать огневые позиции батарей, были голые камни, покрытые толстым слоем спрессованного лютыми ветрами снега. И на этих камнях пришлось строить жилье, наблюдательные пункты, артиллерийские дворики, кухни, бани, причем все вручную, ибо никакой землеройной техникой артиллеристы не располагали, да она была бы и бесполезна.

— Будем грызть гранит зубами! — шутили батарейцы.

И грызли. Не зубами, конечно, а ломами, кирками. Сколько там было затрачено усилий, не счесть. С каждым днем зарывались в землю все глубже и глубже. Обживались. Все бы ничего, но донимали злые, коварные бураны. [4] Налетали они внезапно. Еще минуту назад на темном небе морозно стыли звезды, ветер чуть-чуть шуршал поземкой, и вдруг — ураганный шквал, несущий огромные массы снежных зарядов. Кромешный ад, в котором уже нельзя разобрать, где небо, где земля. Человек сразу становился слепым. В одном шаге ничего не было видно, да вдобавок еще снег залеплял глаза. Ветер сбивал с ног, а ртутный столбик термометра опускался порой ниже отметки — 30°.

Я в то время служил начальником связи 3-го дивизиона. Дивизион наш имел на вооружении 152-мм гаубицы-пушки образца 1910/30 года с дальностью стрельбы 17 километров. Подразделения были рассредоточены на большой площади, и можно себе представить, какие задачи свалились на мои плечи. Требовалось организовать устойчивую проводную связь штаба с наблюдательными пунктами и огневыми позициями батарей, обеспечить и внутреннюю связь. Опыта же в этом сложном деле в подобных климатических условиях у нас не было. Особую озабоченность вызывала 8-я батарея, расположенная в 30 км от штаба. Как проложить туда проводную линию, которая бы действовала и зимой и летом? Подвесить провод не на что. Где взять в этом безлесом краю несколько сот столбов? Да если бы они и были, то пробить в граните столько ям, вкопать столбы, укрепить их так, чтобы не свалил ураганный ветер, просто невозможно. Мне предстояло найти верное решение, но оно не приходило, как я ни ломал голову.

За советом обратился к командиру дивизиона капитану Н. И. Кавуну. Николай Иванович, поразмыслив, предложил:

— А что, если провод по земле проложить?

— Но ведь его сразу заметет, — заметил я.

— Вот и хорошо...

— А как же тогда отыскивать обрыв?

— Очень просто, — сказал Кавун. — Поставьте через [5] каждый километр столбы. Вот и будут ориентиры. Несколько десятков столбов уж как-нибудь найдем.

— Действительно, — порадовался я столь простому решению. — Столбы поставим в заметных местах, у каждого можно будет прозванивать линию...

На том и порешили. Забегая вперед, скажу, что такая линия связи действовала у нас довольно устойчиво.

Шаг за шагом осваивали мы полуостров Рыбачий. Постепенно этот дикий край становился для нас ближе, роднее. Мы научились понимать его суровую первозданную красоту. В самом деле, здесь все казалось могучим, словно вылепленным из цельных, монолитных глыб.

Однажды, не помню по какому случаю, на совещании офицеров командир дивизиона упрекнул в каких-то упущениях начальника продовольственной службы дивизиона Александра Любавина. Тот стал оправдываться:

— Да разве это сделать? Тут в этих краях и человек-то никогда не жил...

— Вы так думаете? — перебил его заместитель командира дивизиона по политической части старший политрук Кустов.

— Да что тут думать! — все больше распаляясь, продолжал Любавин. — Нечего человеку здесь было делать. А мы за несколько месяцев настроили столько...

— Человек в здешних местах, товарищ Любавин, в давние времена бывал! — возразил Кустов.

— Слышал об этом, — сказал Любавин. — Только сомневаюсь сильно.

Может, и забылся бы этот разговор на совещании, если бы через несколько дней в выходной к нам в общежитие не зашел замполит дивизиона. В комнате мы жили впятером: начальник разведки дивизиона Александр Екимовский, командир пулеметного взвода Павел Никитин, автотехник Василий Шуклин, начальник продовольственной службы дивизиона Александр Любавин и я. Жили дружно, как говорится, душа в душу. Не помню, чтобы [6] у нас были какие-либо размолвки, хотя жаркие дискуссии по самым различным вопросам вспыхивали довольно часто.

Старший политрук поговорил с нами о делах, а потом предложил:

— Не совершить ли нам прогулку на лыжах? Погода нынче как по заказу.

— Предложение дельное, — подхватил Шуклин. — Давно пора поразмяться.

Его поддержали все остальные.

— Ну что ж, — одобрительно заключил Кустов. — Тогда пойду приглашу на прогулку и других командиров.

Спустя полчаса, растянувшись в цепочку, мы шли к побережью. Погода действительно стояла отличная. Вышло солнце, по которому мы так истосковались, искрились в его лучах пенистые буруны волн. Дышалось легко.

— Свернем вон к той скале! — прокричал Кустов, указывая палкой на заснеженную сопку, — Хочу показать вам любопытную вещь... — Поднявшись повыше, он лыжной пилкой счистил со скалы снег.

— Да тут какая-то надпись вырублена! — воскликнул Никитин.

— Правильно, — подтвердил старший политрук. — Надпись. Заметьте, по-древнеславянски: «Лета 7158 года. Гришка Дудин». Если перевести на наше летосчисление — 1650 год.

— Здорово! — восхищенно проговорил Никитин. — Выходит, и в те далекие времена в этих краях русские люди бывали?

— Бывали, — подтвердил Кустов. — Смелые новгородские парни или отважные мореходы — северные поморы из-под Архангельска — на утлых суденышках приплывали сюда, осваивали здешние края.

Мы обступили старшего политрука, и он продолжая свой рассказ: [7]

— Край здесь богатый. В недрах Кольского полуострова огромные запасы полезных ископаемых. Тут вся таблица Менделеева представлена. Потому партия и послала нас охранять эти края.

— Правильно, — дружно поддержали мы. — Своевременная мера. На эти богатства зарится немало охотников.

— Теперь посмотрите туда, — сказал старший политрук, продолжая возникшую беседу, и обратил наше внимание на юго-запад. — Погода солнечная, и норвежская земля отсюда видна хорошо. Немцы начали оккупацию Норвегии. Вы ведь читали — вся Южная Норвегия ими уже занята.

— На севере пока норвежцы держатся, — вставил Шуклин.

— Верно, держатся, — согласился Кустов. — Но едва ли долго сумеют противостоять агрессорам. В стране действует «пятая колонна», предателей собралось немало. А на западные державы надежды мало. Так что скоро и здесь у нас очень нежелательные соседи окажутся...

— С Германией у нас договор о ненападении... — с сомнением сказал я.

— Договор-то есть, — возразил старший политрук, — да только от фашистов всего ждать можно. В общем, мы с вами должны держать ухо востро. За тем нас сюда и послали. Наш Рыбачий — это «гранитный линкор». Прикрывает весь Кольский полуостров, порт Мурманск и главную базу молодого Северного флота. Задача наша почетная, и выполнять ее мы обязаны с честью.

* * *

Долго служить в 3-м артиллерийском дивизионе мне не пришлось.

Однажды во время дежурства по дивизиону, усталый, промокший и промерзший до костей, я возвратился после очередного обхода объектов в штаб. Открыл дверь и увидел [8] у стола капитана Кавуна, разговаривающего по телефону:

— Да нет у меня подходящего командира на эту должность, — убеждал он кого-то, — Да и вообще лишних нет...

Я остановился у двери, не зная, что мне делать: оставаться — вроде подслушиваю, а возвращаться назад — неудобно.

Николай Иванович тем временем продолжал разговор, не замечая меня:

— Да, конечно, на своем месте он зарекомендовал себя хорошо, но ведь он мне и здесь очень нужен, сами знаете, дивизион разбросан... Что?.. Да, да. Думаю справится...

Капитан положил трубку, повернулся:

— А, это ты.

Я заметил, что Николай Иванович произнес «ты». Обычно в обращении и с офицерами и с солдатами, а тем более на службе он не допускал этого. Был строг, требователен, справедлив. Дело свое знал прекрасно. Многое мы у него переняли, многому научились. В свободное от службы время капитан любил запросто прийти к командирам или красноармейцам, поговорить с ними, пошутить, поиграть в шахматы. Играл азартно, увлеченно. Если проигрывал, морщил нос и предлагал «сгонять» вторую партию.

Сейчас Николай Иванович хитровато улыбался:

— Значит, говоришь, дежурство идет без происшествий? Последнее, заметь, дежурство...

Я недоуменно посмотрел на него.

— Принимай 2-ю батарею. Это о тебе сейчас шла речь. Поздравляю! — и капитан энергично потряс мне руку. — Жаль с тобой расставаться. Ты ведь весь Цып-Наволок проводами опутал. Кто теперь в этой сложной схеме разберется?

«Принимай вторую!» Сердце у меня радостно подпрыгнуло [9] в груди. Чего греха таить, кто из офицеров, особенно в молодости, когда все впереди и все кажется по плечу, не мечтает о продвижении по службе, о новых, более ответственных должностях...

2-я батарея, единственная из всего нашего 104-го пушечного артиллерийского полка, занимала огневые позиции на самой западной точке полуострова Средний. Полуостров Средний на востоке соединялся узким перешейком с Рыбачьим. Средний был словно приклеен к Рыбачьему с западной стороны. В южной своей части, в районе Кутовая, он соединялся с материком перешейком. Таким образом, по суше на Рыбачий можно было попасть только через этот перешеек и полуостров Средний.

* * *

Огневые позиции 2-я батарея занимала у самого берега моря, на утесе гранитной скалы горы Пумманка, западнее высоты с отметкой 200,0. Внизу, под обрывом, бушевал морской прибой.

Старший лейтенант П. Н. Масленкин, у которого я принимал дела и должность, встретил тепло.

— Поздравляю с назначением, — сказал он, пожимая руку.

— Взаимно, Павел Нестерович, — ответил я. — Вы ведь тоже на повышение уходите.

Масленкин был назначен начальником штаба нашего 1-го дивизиона.

Он познакомил меня с заместителем командира батареи по политчасти младшим политруком А. А. Балюком, с командирами взводов, представил личному составу.

И вот за четыре месяца до начала войны я вступил в должность командира батареи, в то время для меня еще малознакомую, высокую и ответственную.

Разумеется, первым возник вопрос — с чего начать работу. Решил посоветоваться с Анастасом Андреевичем Балюком. Говорили мы с ним долго. [10]

— Заели нас хозяйственные работы, — жаловался мой заместитель. — То снег расчищаем, то дрова заготавливаем, то еще что-то находится, причем все неотложное.

— Надо с этим кончать, — резюмировал я. — Главное для нас — боевая подготовка.

— Что верно, то верно, — согласился Балюк. — Давайте соберем командиров, обсудим, как свести к минимуму отрыв людей от занятий.

Так и поступили. Собрали совещание. На него пришли командиры огневых взводов лейтенанты Юрий Зимин, Иван Нос, командир взвода управления младший лейтенант Михаил Никифоров, старшина батареи Никита Башкардин, секретарь бюро ВЛКСМ батареи сержант Сергей Шабалин. Мы обстоятельно обсудили мероприятия по повышению боевой готовности подразделения, четкой организации боевой подготовки личного состава. Дела вскоре пошли на лад.

Надо сказать, что на подчиненных мне повезло. До сих пор с великой благодарностью вспоминаю о замечательном коллективе славной 2-й батареи, который был исключительно дружным, работоспособным.

Младшие командиры подобрались в подразделении грамотные, хорошо знающие свое дело. Особенно запомнился мне командир четвертого орудия Иван Тихонович Жарко — единственный человек в батарее, имевший высшее образование. В 1939 году его призвали в Красную Армию для прохождения срочной службы. Но в связи с финской, а затем и Великой Отечественной войной служба его затянулась. Это был умный, скромный и в то же время веселый, общительный человек. Улыбка никогда не сходила с его лица. Жарко отлично изучил артиллерийское дело, грамотно и быстро вел все расчеты при стрельбе.

Дисциплинированный, всегда подтянутый, с отличной строевой выправкой, сержант Жарко привлекал к себе внимание. Требовательный, настойчивый командир и, как [11] мы все убедились во время боевых действий, человек большого мужества, он был признанным вожаком коллектива. Забегая вперед, скажу: Жарко начинал войну сержантом, командиром орудия, а закончил ее в должности заместителя начальника штаба артиллерийской бригады и в звании «майор», кавалером орденов Ленина, Красного Знамени, Отечественной войны II степени, Красной Звезды и многих медалей.

Отличным командиром орудия был и сержант Григорий Иванович Акимов. Спокойный, уравновешенный, он не терялся в самой сложной обстановке, спокойно и четко подавал команды, руководя стрельбой. Был строг и требователен, не оставлял без внимания ни одной промашки подчиненных. В то же время не забывал отметить и отличившихся.

Рачительным хозяйственником и вместе с тем умелым воспитателем артиллеристов зарекомендовал себя старшина батареи Башкардин Никита Васильевич. Он ревностно следил за строгим выполнением распорядка дня, за содержанием боевой техники и личного оружия, многочисленным батарейным имуществом, умело опирался на сержантов, хорошо знал, на что способен каждый из них.

Рассказывать о людях батареи можно много. Коллектив у нас был замечательный, он как бы представлял собой сколок братской многонациональной семьи нашей Родины. В батарее служили представители одиннадцати национальностей. Были тут русские и казахи, белорусы и чуваши, украинцы и армяне, татары и эстонцы, представители других народов.

Жили мы дружной семьей. Не припомню, чтобы нам в батарее приходилось разбираться с неуставными взаимоотношениями в коллективе. В помине такого не было. Между тем жили мы в тяжелых условиях: в довольно тесных землянках с низкими потолками, электричества не [12] было. Освещали помещение коптилки: в плошки наливали тюлений жир, приспосабливали самодельные фитили. Кино артиллеристам смотреть не приходилось. Радио тоже не было. Газеты и письма зимой на батарею доставляли один раз в две недели, а когда задерживалось рейсовое судно, такое случалось нередко, и того реже. Необщительных, недружелюбных людей могла бы задавить тоска. Но среди нас таких не было, и мы жили полнокровной жизнью.

Бесконечно долгой полярной ночью, под неистовые завывания пурги наши комсомольцы организовывали задушевные беседы, устраивали коллективные читки газет и особенно книг. Любили слушать Пушкина, Гоголя, Толстого, Чехова, завороженно следили за судьбой героев романа Н. Островского «Как закалялась сталь». Садился в землянке кто-нибудь к коптилке, брал книгу в руки, и начиналось чтение. Остальные, примостившись на нарах, слушали затаив дыхание. Летом круглые сутки было светло, и читали книги прямо на улице. Впрочем, времени на чтение, культмассовые и спортивные мероприятия выдавалось у нас не так уж и много. Главное внимание мы уделяли, конечно, совершенствованию огневых позиций и боевой подготовке.

Надо сказать, что после войны с Финляндией особое внимание в организации боевой подготовки обращалось на полевую выучку, отличное знание техники, стрелкового оружия, способов применения их в бою. В соответствии с требованиями Наркома обороны Маршала Советского Союза С. К. Тимошенко занятия полагалось проводить на местности, в обстановке, приближенной к боевой. Отмечу, что это во многом способствовало повышению боевого мастерства воинов. Мы, например, во время полевых выходов стали преодолевать вброд и на подручных средствах водные преграды и другие препятствия, учиться применять боевые гранаты. Бойцы приобретали нужные для боя навыки. [13]

За месяцы, проведенные на полуострове, для повышения боевой готовности батареи сделано нами было, безусловно, много. Это убедительно подтвердили боевые действия, когда началась война.

Глава вторая.
Сто дней

Я приехал в отпуск в г. Пушкин, что под Ленинградом, в середине июня.

Жена была в роддоме, и забот на меня свалилось немало. За ними быстро пролетела неделя. Настал памятный для всех нас день — 22 июня. Война. Через несколько часов после того, как мы услышали это страшное слово, я распрощался с женой, дочерьми, меньшей шел 11-й день, и срочно выехал к месту службы в Заполярье.

* * *

26 июня Финляндия объявила войну СССР, а в 3.00 29 июня 1941 года отборные гитлеровские дивизии перешли нашу границу в Заполярье, преодолев сопротивление трех застав 100-го погранотряда. При этом две заставы отступили к реке Западная Лица и соединились с частями 14-й стрелковой дивизии. А 6-я застава после ожесточенного боя отошла на полуостров Средний. Наступление гитлеровцев на Титовку сдерживали бойцы 95-го стрелкового полка. Их героическое сопротивление позволило нашему командованию выдвинуть резервы и подготовиться к обороне полуострова Средний.

О событиях последних дней я узнал от остававшегося за командира батареи лейтенанта Зимина. Расстроило то, что без меня произошло боевое крещение подразделения, в которое я вложил немало своего труда, и в то же [14] время было радостно за подчиненных: ведь первую боевую задачу, исключительно важную и ответственную, они выполнили с честью.

А случилось вот что. Перед началом войны на острова архипелага Хеиня — Саари, являющегося территорией Финляндии и находящегося в нескольких милях от огневых позиций нашей батареи, финны, а затем и гитлеровцы без конца что-то подвозили. Ближайшие к нам два острова — Большой и Малый Айнов — они использовали для наблюдения за нашим побережьем, пеленгации советских боевых кораблей. Мы замечали, что там проводились какие-то земляные работы, возводились постройки, росла паутина антенн.

Вскоре после объявления Финляндией войны СССР — не прошло еще и суток — на батарею позвонил командир 104-го пушечного артиллерийского полка майор Е. С. Рыклис и приказал ударить по этим островам.

Зимин рассказал мне, что эта команда воодушевила батарейцев — им доверяли наказать врага, посягнувшего на нашу Родину, одним из первых в Заполярье нанести по нему мощный огневой удар.

Артиллеристы быстро заняли места по боевому расчету, вычислители выдали необходимые данные. И вот громовые раскаты нарушили тишину советского Заполярья. В течение полутора часов 122-мм орудия обрабатывали острова, израсходовав при этом свыше 250 снарядов. Во время обстрела там прогремел сильнейший взрыв, взлетели высоко в небо какие-то обломки, взметнулось пламя, вероятно, снаряды попали в склад боеприпасов.

В результате мощного огневого налета все постройки на островах были разрушены, там все замерло, прекратилось движение к ним катеров.

Выслушав подробный доклад Зимина, я сказал:

— Что ж, будем считать, что это наша генеральная репетиция... А теперь соберите в лощине, что между скалами, личный состав батареи. [15]

Поздравив артиллеристов с первым успехом, я напомнил им, что нашей 2-й батарее поручен важный и ответственный участок защиты советского Заполярья.

— Посмотрите туда, — указал я на северо-запад, — там плещут холодные волны Баренцева моря. Справа от нас лишь несколько артиллерийских батарей на полуострове Рыбачий. Мы почти на самом правом фланге советско-германского фронта.

Далее я объявил, что получен приказ командира полка, в котором определены задачи нашего 1-го дивизиона и 2-й батареи. Батарее была поставлена боевая задача совместно с 221-й батареей береговой обороны, взаимодействуя с 15-м отдельным пулеметным батальоном, быть готовой своим огнем не допустить высадки вражеских десантов и препятствовать проходу неприятельских судов в порт Петсамо.

Командиром подгруппы, в которую входили указанные выше подразделения, был назначен начальник штаба дивизиона П. Н. Масленкин, которого я сменил на 2-й батарее.

Предписывалось нам открывать огонь по судам и транспортам противника по указанию штаба полка, а в случае потери связи огонь вести по указанию командира подгруппы или самостоятельно.

Разумеется, мы находились в этом районе не в одиночестве. Оборона полуостровов возлагалась на 23-й укрепрайон, комендантом которого был опытный и храбрый командир Красной Армии полковник Д. Е. Красильников. В состав укрепрайона входили 7-й отдельный пулеметный батальон, 15-й отдельный пулеметный батальон, 100-й погранотряд, наш 104-й пушечный артиллерийский полк, отдельный гаубичный дивизион, 221-я береговая батарея Северного флота, пять отдельных пулеметных рот, отдельный батальон связи, батальон саперов и автобатальон.

Совместно с УРом сражался 135-й стрелковый полк 14-й стрелковой дивизии. [16]

Думаю, что здесь к месту рассказать о нашем 104-м пушечном артиллерийском полку, который был по тому времени мощной боевой частью. В его состав входили четыре линейных артиллерийских дивизиона, артиллерийский разведывательный дивизион, полковая школа, подразделения управления и обслуживания.

Артиллерийские дивизионы по своему составу были однотипными, они имели по три четырехорудийные батареи. На вооружении 1-го дивизиона состояли 122-мм пушки образца 1931/37 года с дальностью стрельбы 21 километр. Остальные дивизионы были вооружены 152-мм гаубицами-пушками образца 1910/30 года с дальностью стрельбы 17 километров.

Полк имел 48 орудий. Разведывательный артиллерийский дивизион состоял из четырех батарей: топографической, звуковой, оптической и фотограмметрической разведки.

Полк входил в 14-ю армию и был развернут на морском побережье полуостровов Кольский, Рыбачий и Средний на фронте около 300 километров.

Восемь батарей дислоцировались на полуостровах Рыбачий и Средний, остальные на Кольском полуострове. Штаб 104-го пушечного артиллерийского полка располагался вместе с подразделениями управления и полковой школой на полуострове Средний, в становище Западное Озерко, тыл полка — в Кольском зверосовхозе под Мурманском.

Полком, как я уже упоминал, командовал майор Б. С. Рыклис, заместителем командира полка по политической части был батальонный комиссар Д. И. Еремин, член партии с 1920 года, опытный политработник, чуткий, заботливый и в то же время исключительно требовательный. Мы любили и уважали замполита, который часто бывал в подразделениях, причем не просто бывал, а работал с людьми, оказывая большую помощь командирам в налаживании боевой и политической подготовки, жизни [17] и быта. Начальником штаба полка был капитан Т. Ф. Тюрин, высокоподготовленный командир, блестяще знающий тактику действий артиллерии и штабную работу.

О людях полка можно рассказывать бесконечно, однако вернемся к описанию событий тех грозных дней сорок первого.

* * *

Только закончилась беседа с личным составом, меня пригласили к телефону. Звонил майор Рыклис.

— По всем правилам, товарищ лейтенант, — сказал он, — вашей батарее следовало бы сменить огневые позиции... Так?

— Так, товарищ майор, — ответил я, подумав при этом, что перетащить наши семитонные пушки, оборудовать новые позиции в инженерном отношении довольно сложно. Тем более, запасных огневых позиций заранее мы не подготовили. Во-первых, потому что поблизости по всему побережью не было удобных площадок, а во-вторых, мы просто не успели ими заняться, в пору было лишь оборудовать как следует основные.

— Значит, — продолжал командир полка, — готовьтесь к отражению возможного удара с основных. Проверьте маскировку.

После этого разговора я собрал командиров взводов, приказал им усилить наблюдение, убрать все ненужное, что может демаскировать батарею, подготовить личный состав к отражению возможного морского десанта.

Мы направили личный состав на огневые позиции. Нужно было провести работы в орудийных двориках, вырыть ниши для боеприпасов.

После полудня, проверив ход работ, мы с младшим политруком Балюком возвращались на наблюдательный пункт. Вдали возник звук, похожий на жужжание. Он нарастал. Побыстрее добежав до НП, объявил воздушную [18] тревогу. Вскоре до нас донеслись звуки разрывов, и я понял, что гитлеровские бомбардировщики наносят удар по 221-й батарее, расположенной неподалеку от нас.

Я выбежал из блиндажа и увидел, как, построившись в круг, вражеские бомбардировщики пикировали на батарею. Даже здесь у нас, за много километров, был слышен их неприятный вой, вздрагивала от взрывов земля.

Когда затих гул удаляющихся в сторону норвежской границы вражеских бомбардировщиков, мы побежали на огневую позицию. Я вглядывался в лица красноармейцев, стараясь понять, как подействовала на наших артиллеристов эта жестокая бомбежка соседей.

Бойцы были встревожены.

— Как там у космачевцев? — спрашивали они.

На 221-й батарее, которую между собой звали так по фамилии ее командира, у многих наших артиллеристов были друзья.

— Не сбегать ли к ним? — предложил младший лейтенант Иван Нос. — Может, помощь какая нужна?

Я послал к космачевцам красноармейца Александра Моругова. Через несколько часов он вернулся и доложил, что батарея пострадала очень сильно.

— Больше всего, товарищ лейтенант, фашисты бомбили огневые позиции, — рассказывал он. — К орудиям не подойти. Воронки там огромные, метров по пять в диаметре. И глубокие. Два 130-мм орудия разбиты.

— А как зенитная батарея? — поинтересовался я.

— Тоже пострадала. Но один «юнкерс» они все же подбили.

— Потери в людях есть? — спросил присутствовавший при этом докладе Балюк.

— Да, есть, — вздохнул Моругов. — Одна бомба попала в землянку, а там оказалось... десять человек...

«Выходит, при бомбежке не стоит укрывать личный состав в землянках, — подумал я, — Лучше рассредоточить, разместить в щелях по одному-два человека». [19]

— Вы поинтересовались, какая нужна помощь?

— Старший лейтенант Космачев поблагодарил и попросил передать, что ничего не нужно, сами управятся, — сообщил Моругов.

Подробная информация о последствиях бомбежки соседей заставила нас о многом задуматься. Как сберечь людей, сохранить боеспособность батареи? Посовещавшись, мы решили создать на огневой позиции, по всему району, занимаемому батареей, широкую сеть укрытий, дополнительно отрыв окопы и щели. К работе приступили немедленно, ибо вражеские самолеты могли появиться в любую минуту.

И они появились...

Я занимался документацией батареи, сидя за небольшим, сбитым из досок столиком, когда в землянку вбежал дневальный по батарее красноармеец Василий Пушкин и взволнованно прокричал:

— Товарищ лейтенант, воздушная тревога!

Я выскочил из землянки и поспешил на огневую позицию. Добежать не успел, с полсотни метров оставалось до нее, когда посыпались бомбы. Окопа или щели поблизости не было, и я распластался на земле, там, где застали первые взрывы бомб.

Рядом со мной оказался санинструктор батареи сержант Никифор Иванович Слизов, который спешил на огневые позиции, чтобы оказать помощь раненым.

Первый раз в жизни мне пришлось наблюдать немецкие самолеты, летящие столь низко. Даже кресты и свастику на фюзеляжах можно было различить. Вот первый «юнкерс» с воем пошел вниз. Казалось, что самолет через секунду-другую врежется в землю, но он вышел из пикирования, и я увидел, как от него оторвались маленькие точки, а вслед за тем рвануло так, что земля закачалась подо мной. Потом еще и еще гулко заухали взрывы... Все смешалось вокруг и слилось в сплошной грохот и вой: гулкие взрывы бомб, от которых содрогались скалы, [20] дикий рев пикирующих бомбардировщиков, треск пулеметных очередей и частая стрельба из авиационных пушек. «Юнкерсы» заходили группами, пикировали и сбрасывали на наши головы свой смертоносный груз. Потом их место занимали истребители, которые обстреливали из пулеметов территорию батареи. Тем временем бомбардировщики делали новый заход. И все повторялось сначала.

Томительно тянулись минуты, А вокруг — кромешный ад: дыбилась земля, летели осколки бомб и камни, горизонт застлали дым и гарь. Трудно было дышать от газов, всем телом я чувствовал, как дрожали скалы. Хотелось сжаться в комок, врасти в землю. После очередной серии взрывов ко мне подполз сержант Слизов.

— Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант! — услышал я его голос как бы издалека, хотя до санинструктора, если протянуть руку, дотронуться можно. — Вы живы? Не ранены?

Ранен или нет? Этого я и сам в тот момент точно не знал. Пошевелил руками, ногами. Кажется, целы. А может быть, в горячке не ощущаю боли от ран?

— Жив... — ответил сержанту. А про себя подумал: «Удивителен все же наш советский воин: ему бы в таком аду о себе думать, а он о других заботится».

В журнале боевых действий 104-го пушечного артиллерийского полка сохранилась запись о том, что 30 июня бомбардировочная авиация противника в сопровождении истребителей нанесла массированный удар по 2-й батарее, в результате которого были разрушены все строения и землянки, разбиты два и повреждены два орудия. Смертью храбрых погиб политрук Анастас Балюк. Налет продолжался около двух часов.

Тишина наступила неожиданно. Мы с сержантом Слизовым поднялись с земли. Трудно было узнать друг друга. Лица запачканы гарью и пылью, обмундирование изорвано. [21] Все тело болело от ударов камней и комков земли. Санинструктор, откашлявшись, глухо проговорил:

— Наверное, товарищ командир, только мы с вами и остались в живых!

Я, протирая слезящиеся от гари глаза, с трудом осмотрелся вокруг. Горела земля, огневые позиции заволокло дымом, лишь местами пробивались сквозь него языки пламени. Неподалеку от нас зияла огромная дымящаяся воронка диаметром метров в шесть. С трудом передвигая ноги, поспешил на огневую позицию. И первое, что увидел, это два перевернутых орудия. Людей не видно.

Но вот один за другим из окопов и щелей стали выбираться бойцы и младшие командиры.

Я побежал к ним, захотелось обнять и расцеловать каждого, закричать: «Родные мои, значит, живы!»

А артиллеристы между тем без всякой команды уже бежали к огневой, к орудиям... Я заметил, что горят ящики с боеприпасами. Там уже орудовали сержант Жарко и красноармеец Илларионов. Бежали к горящему складу красноармейцы Н. Хисамудинов, М. Прокопьев и другие батарейцы. Слесаренко, Акимов, Даутов, Юманов, Солдатов оттаскивали от склада ящики со снарядами и гильзами, другие тушили горящие ящики землей и песком.

Все они рисковали жизнью: в любую минуту мог произойти взрыв. Но сейчас у всех одна мысль — спасти боеприпасы. Без них нельзя воевать... Мы знали, как трудно доставлять на эти голые сопки боезапас. Теперь же придется доставлять его сюда под огнем врага. И артиллеристы мужественно боролись с огнем. Ожоги получил сержант Иван Тихонович Жарко. Были опалены волосы, брови. Но он бросился сюда, к складу, презирая опасность, еще когда шла бомбежка, визжали осколки и пули. И не отходил ни на минуту, пока не потушили пожар.

Мы подсчитали потери... Сначала у меня даже от сердца отлегло. Всего шесть раненых и ни одного убитого. Санинструктор Слизов уже оказывал помощь. Я думал о [22] том, что трудом и потом вырытые в короткие сроки щели и окопы спасли жизнь многим бойцам и командирам. И вдруг...

— Товарищ лейтенант, — обратился ко мне дневальный по батарее, — там... младший политрук...

— Где? — с тревогой переспросил я, предчувствуя недоброе.

— Под скалой...

— Ранен?

Дневальный не ответил и отвел взгляд. Я все понял и поспешил за ним.

Анастас Андреевич Балюк лежал в стороне от огневых позиций, видимо отброшенный взрывной волной. Подбежал вызванный мной санинструктор, склонился над ним и тут же выпрямился, виновато снимая головной убор...

Я вернулся на огневые позиции, там уже все знали о гибели младшего политрука. Эта печальная весть быстро облетела батарею, болью отозвалась в сердцах воинов. Вглядываясь в лица своих подчиненных, я, однако, не замечал на них и тени подавленности или растерянности. Суровость и твердость были написаны на них.

Прощаясь с Анастасом Андреевичем Балюком, они клялись отомстить врагу за его смерть.

...Между тем развернулись работы по приведению батареи в боевую готовность.

Вскоре командир взвода управления доложил мне:

— Товарищ лейтенант! Восстановлена проводная связь со штабом полка. Там Кувшинов уже прозванивает линию.

Я поспешил к аппарату, чтобы доложить начальнику штаба полка капитану Тюрину о последствиях бомбового удара противника.

— Вы точно, Соколов, докладываете: один убит и шестеро ранено? [23]

— Точно, товарищ капитан... Нас спасли окопы и щели...

— А как орудия?

— Два разбиты, но их надо посмотреть оружейным мастерам, возможно, удастся что-то сделать. Два других, думаю, восстановим своими силами, — ответил я.

— Сегодня же направлю вам бригаду специалистов из полковых мастерских во главе с арттехником Никифоровым.

Уже на следующее утро на батарею приехали артиллерийский техник 1-го дивизиона Сергей Никифоров, орудийные мастера Петр Ковригин, Василий Пилипец, телефонный мастер Фома Шапиро. Работая круглосуточно, они в короткий срок из двух орудий сумели собрать одно. Батарея стала боеготовой.

Заметно ухудшились бытовые условия. Землянки были разрушены. Там остались погребенными под обломками и камнями постели, а у многих шинели, плащ-накидки и другие вещи. Мы оказались под открытым небом, разместились в щелях, окопах, под обрывами скал небольшими группами с таким расчетом, чтобы каждому быть поближе к своему посту. Огневики находились недалеко от орудий, и, как только наблюдатели докладывали о появлении целей на море, они сразу же по команде занимали свои места.

На батарею прислали нового заместителя командира по политической части старшего политрука Г. И. Новикова. Гавриила Ильича я хорошо знал и раньше по совместной службе в полку. Это был грамотный, образованный политработник, принципиальный коммунист и вместе с тем чуткий, отзывчивый товарищ. А главное — отлично знал свое дело. Когда в июле ввели институт военных комиссаров, Новиков стал комиссаром батареи. С нами он разделил самое тяжелое время — июль и август 1941 года.

Познакомившись с батареей, ее огневыми позициями [24] и задачами, он предложил собрать личный состав для беседы.

Выступал старший политрук хорошо. Голос его, несколько глуховатый и тихий вначале, с каждой фразой звучал все взволнованнее. Новиков говорил о чудовищных злодеяниях, варварских разрушениях немецко-фашистскими захватчиками наших городов и сел, о безжалостных убийствах ни в чем не повинных стариков, женщин и детей.

Гавриил Ильич зачитал собравшимся строки из статьи, помещенной в газете: — «Фашистский летчик с бреющего полета поливал землю пулеметным огнем, стараясь поджечь строения, убивал работающих в поле людей...»

А дальше, — голос у Новикова дрогнул, — послушайте только. Этот бандит летал низко, ему все было видно сверху. Вот он заметил играющих у ворот детей. Он наверняка хорошо различал, что это дети. Но с тупостью изувера пикировал на них, расстреливал в упор. Ведь так велел фюрер...

Я слушал замполита и смотрел на лица солдат. У многих из батарейцев сжимались кулаки, глаза пылали гневом и ненавистью.

Когда Новиков закончил выступление, слова попросил командир 1-го орудия сержант Григорий Акимов.

— Товарищ старший политрук, — сказал он, обращаясь к Гавриилу Ильичу, — очень прошу вас, возьмите мое заявление о приеме в партию. Буду беспощадно бить фашистов, пока бьется сердце.

— Моя жизнь принадлежит Родине, — заявил выступивший затем ефрейтор Василий Ничепуренко, — во имя ее свободы и независимости клянусь уничтожать врага беспощадно.

Потом говорили другие. «Мы не позволим фашистам разбойничать на нашей земле, будем сражаться до последнего дыхания!» Это была клятва батарейцев, которую [25] они сдержали с честью, хотя на их долю выпали тяжелейшие испытания.

В тот же день еще несколько человек подали заявление о приеме в партию.

* * *

Утро 4 июля выдалось тихим и безветренным. На море — полнейший штиль. Обзор — отличный. Подозрительная тишина повисла над перешейком. Мы с замполитом находились на огневой позиции, проверяли, как отремонтированы орудия. Вдруг донесся встревоженный голос телефониста Егорова:

— Товарищ лейтенант! Товарищ лейтенант! Вас просят...

Подхожу к аппарату, беру трубку и слышу:

— Докладывает разведчик-наблюдатель Старосельский. Вижу два транспорта, идут вдоль берега из Киркенеса. Их сопровождают катера.

Я дал команду:

— Батарея, к бою!

Сам же поспешил на наблюдательный пункт, он всего в полусотне метров от огневой позиции. Красноармеец Старосельский навел стереотрубу, и я увидел оба транспорта. Разведчики-наблюдатели и вычислители определили скорость, направление движения и дальность до целей, Пока они были для нас недосягаемы.

Рассчитав данные для стрельбы, мы быстро определили по упредительной точке дальность и направление. Расчеты замерли у орудий в ожидании команды на открытие огня. Но еще рано. Я припал к стереотрубе, смиряя волнение. Еще немного, еще... Пора!

— По фашистским пиратам, батарея, залпом — огонь!

Телефонист Матузов передал команду на огневую позицию, и залп наших тяжелых орудий расколол тишину. Далеко разнеслось раскатистое эхо.

Прямо по курсу вражеских транспортов вздыбилось море, выросли высокие фонтаны воды. [26]

Я ввел необходимые поправки, передал их на огневые позиции, и орудия ударили снова. Тут же наблюдатели доложили о нескольких прямых попаданиях в головной транспорт. Доклады эти вызвали взрыв ликования. Наконец-то мы открыли свой боевой счет.

Веером разлетелись немецкие катера, распуская шлейфы дымовой завесы. Однако поздно, мы уже пристрелялись. Я снова ввел поправки и приказал поставить на пути неприятельского каравана неподвижный заградительный огонь.

И в этот момент наблюдатель доложил о появлении вражеских самолетов. «Видимо, их вызвали с транспортов», — подумал я. Несмотря на то что бомбардировщики с пикирования осыпали нас бомбами, а истребители с бреющего полета поливали свинцом, батарейцы не дрогнули и продолжали вести огонь.

На головном транспорте произошел сильный взрыв, в стереотрубу я видел, что пожар охватил палубные надстройки.

И тут раздался встревоженный голос Матузова:

— Товарищ лейтенант, в склад боеприпасов попала бомба...

Забыв про бомбежку, я бросился к складу. К счастью, боеприпасы не сдетонировали, хотя несколько снарядов взрывной волной разбросало в разные стороны. Рвались только гильзы с пироксилиновым порохом. Порох горел и, крутясь в воздухе, издавал резкий свист.

Отдав необходимые распоряжения по приведению в порядок склада и ликвидации очагов пожара, я вернулся на наблюдательный пункт, расположенный в хорошо оборудованном окопе.

Не успел спрыгнуть в него, как почувствовал сильный толчок, стенки окопа осыпались. Обернувшись, увидел в нем бомбу...

Со мной на НП находились разведчики Григорий Старосельский и телефонист Александр Матузов. Мы в оцепенении [27] ждали взрыва, глядя на бомбу, но она не взрывалась. Первым пришел в себя Старосельский. Он бросился к бомбе, схватил ее, пытаясь поднять на бруствер. Мы помогли, и втроем быстро вытолкнули ее из окопа. Она покатилась под откос и метрах в 8–10 наткнулась на камень. Старосельский проворно выпрыгнул из окопа и стремительно пополз, огибая камни. Он навалился грудью на бомбу, вывернул взрыватель и уже минуту спустя спрыгнул в окоп.

— Что ж вы лезете под осколки? — в сердцах начал я отчитывать разведчика.

Он разжал руку, показал вывернутый взрыватель:

— Контакта не было, товарищ лейтенант... Но ведь могла и сдетонировать, тогда бы нам всем троим...

Между тем, не выдержав нашего огня, второй транспорт под прикрытием дымовой завесы повернул обратно. А первый, подбитый нами, гитлеровцы утащили на буксире вслед за ним. Победа в этом бою осталась за нами. Хотя вражеские бомбардировщики и пикировали на позиции батареи, особого вреда они на сей раз не причинили. Несколько человек получили легкие ранения, ожоги. Поврежден был трактор ЧТЗ-60. Орудия — а это главное — остались целы.

А как отважно действовали наши бойцы! Взять, к примеру, красноармейцев Скворцова и Ходкевича. Ни на минуту не замолкало их орудие.

— Мы, товарищ лейтенант, посменно работали, — рассказывал мне Скворцов после боя. — Пока я стрелял, Ходкевич наблюдал за самолетами противника и предупреждал меня, когда нужно прятаться в укрытие. Потом он становился к орудию, а я следил за врагом.

Опыт этот нам пригодился. Скворцов и Ходкевич поделились им с товарищами, и вскоре его взяли на вооружение все расчеты.

Отличились в бою и другие красноармейцы. Например, [28] связистам Панину и Горбатову несколько раз под пулями и бомбами пришлось восстанавливать связь.

В целом же этот бой придал нам уверенности в том, что ненавистного врага можно успешно бить.

Но не одни успехи бывают на войне. Неудачным стал для нас день 10 июля. С утра я обошел всю территорию батареи, проверил боевую готовность огневых взводов, побывал на наблюдательном пункте и осмотрел через стереотрубу море. Все было спокойно, и я решил побывать еще на кухне, проверить, как готовится обед. Но не успел добраться до глубокого оврага, в котором она располагалась, как меня догнал разведчик красноармеец Фролов.

— Товарищ лейтенант, в районе Варангер-фьорда наблюдаю движение кораблей противника. Один очень большой, — доложил он.

Я немедленно вернулся на свой командно-наблюдательный пункт. Определив дальность до корабля и судов противника, понял, что пока они находятся за пределами досягаемости наших орудий. А из штаба полка уже поступила команда на открытие огня.

— 2-я, почему не открываете огонь? — вопрошали оттуда.

— Не достанем, — ответил я.

И тут над батареей появились гитлеровские самолеты. Снова содрогнулась земля от взрывов, снова затрещали пушки и пулеметы истребителей.

Батарея произвела два залпа, но дать команду на постановку неподвижного заградительного огня я не успел. Бомбы накрыли наблюдательный пункт, нас завалило землей, и батарея лишилась управления...

Лейтенант Зимин, который был старшим на огневой позиции, потеряв связь со мной, приказал перенести огонь вперед по курсу транспортов и поручил телефонисту Семенову исправить линию связи. Семенов под пулями и осколками бросился выполнять это распоряжение, по, подбежав к командно-наблюдательному пункту, обнаружил [29] полностью разрушенный блиндаж. Вернувшись на огневую позицию, он доложил он этом Зимину.

Лейтенант послал красноармейцев Лапишева, Пушкина, Гелунаса и Скворцова разбросать завал.

— Может, там жив кто-нибудь, — с надеждой произнес он.

А тем временем из штаба полка запрашивали:

— 2-я, почему не ведете огонь?

Но батарея молчала. На огневой позиции разорвалось несколько бомб. У одного орудия заклинило поворотный механизм, другое завалилось набок.

Транспорт противника безнаказанно прошел в Петсамо. Израсходовав боезапас, вражеские самолеты улетели...

Уже полуживых, нас откопали красноармейцы, которые на протяжении всего налета, пренебрегая опасностью, работали под пулями и осколками.

— Товарищ лейтенант, живы? — услышал я чей-то взволнованный и радостный голос.

Открыв глаза, сквозь мутную пелену увидел перепачканные сажей и гарью лица своих бойцов.

Постепенно пришел в себя, огляделся.

— Где Старосельский и Кувшинов?

Они были со мной на НП.

— Здесь они, целы. Только контузило.

— А батарея? Зимин где?

— Здесь я, комбат, — услышал я его глуховатый голос. — Орудия выведены из строя. Конвой прошел...

— Потери?

— Тяжело ранен красноармеец Шакунов, его уже отправили в медсанбат. Остальные раненые остались в строю...

Мне помогли встать, и я медленно, опираясь на плечи красноармейцев, заковылял к огневой позиции.

— Орудия восстановим, — на ходу докладывал лейтенант Зимин. — Ребята уже работают. [30]

Не успели мы оправиться от бомбежки, как на батарею прибыли начальник штаба полка капитан Тюрин и майор Синицын из штаба 23-го укрепленного района.

— Почему батарея не вела огня и пропустила транспорт в Петсамо? — был их первый вопрос.

— Посмотрите сами, — ответил я.

Мы медленно обошли огневую позицию, огибая глубокие воронки и очаги пожаров, которые торопливо тушили батарейцы. Весь район ОП все еще горел, огонь лизал ящики с боеприпасами. Вид на огневой напоминал картину, которая бывает после извержения вулкана. Орудия повреждены, у многих артиллеристов забинтованы головы, руки, ноги. Тюрин сочувственно посмотрел на них.

— Может быть, отправить в медсанбат?

— Отказались, — ответил ему замполит Новиков.

— Что будем делать с орудиями? — спросил майор Синицын.

— Два наладим быстро, — доложил я. — С третьим придется повозиться. Мастера потребуются...

— Пришлем... — обещал Тюрин.

Отдав необходимые указания и поблагодарив личный состав батареи за проявленные мужество, стойкость и высокую дисциплинированность, Тюрин с Синицыным уехали.

К концу дня своими силами нам удалось восстановить лишь одно орудие. А тут наблюдатель доложил о выходе транспорта в сопровождении торпедных катеров из залива Петсамо. Я приказал открыть огонь. Но едва лишь возле транспорта вырос столб воды, торпедные катера поставили дымовую завесу.

Огонь одного орудия по транспорту, находящемуся на задымленном участке, малоэффективен. И на сей раз врагу удалось прорваться невредимым.

События этого дня совсем выбили меня из колеи. Прилег в окопчике отдохнуть. Ночь душная, раздражал запах гари. В голову лезли всякие мысли: «Может, что-то [31] я делал не так? Может, не получится из меня настоящего командира?» Уснуть так и не удалось. Встал и пошел по батарее. Бойцы тоже не спали, говорили между собой. Да и ночь полярная светла. У неисправных орудий трудились их расчеты. На огневой встретил Новикова.

— Не спите, комбат? — улыбнувшись, спросил он.

— А вы?

— Тоже бессонница... — И, немного помолчав, добавил: — Не тужите. Это только начало. Война вся впереди. Нам с вами до Берлина шагать. Путь неблизкий.

О многом поговорили мы тогда с замполитом, обсудили причину неудачи, наметили, что необходимо сделать.

Несколько успокоенный этой деловой и в то же время дружеской, откровенной беседой, я ушел на командно-наблюдательный пункт, чтобы хоть немного отдохнуть.

* * *

12 июля лейтенант Зимин доложил мне, что два орудия восстановлены, а ремонт третьего заканчивается. Приведены в порядок укрытия для личного состава, убрана территория.

— Хоть сейчас, товарищ командир, можем дать огоньку! — заключил он.

— Это хорошо, — сказал я. — Только что из штаба полка предупредили о возможном десанте противника...

— Ну что ж, мы готовы, — уверенно сказал Зимин.

— Товарищ лейтенант, смотрите! — неожиданно закричал наблюдатель.

Я подбежал к стереотрубе, прильнул глазами к ее окулярам и увидел в районе Варангер-фьорда караван судов. Два больших транспорта шли в нашу сторону пеленгом в сопровождении кораблей охранения и сторожевых катеров. Подал команду:

— Батарея, к бою!

О появлении неприятельских судов немедленно доложил командиру полка. Он приказал открыть огонь по транспортам. [32]

Сектор обстрела был заблаговременно детально изучен нами. Мы наметили ориентиры на противоположном берегу, нанесли на планшет и карту упредительные точки, по которым подготовили исходные данные для стрельбы. Теперь, введя в расчеты незначительные поправки, мы могли быстро открыть огонь.

Первые же наши снаряды разорвались вблизи кораблей. Следующими залпами удалось накрыть цель. Но тут появились вражеские самолеты. Разведчики насчитали 28 пикирующих бомбардировщиков. Вокруг все горело в гремело, дрожали от взрывов гранитные скалы, но батарейцы не прекращали огня.

Это была необычная дуэль. Мы стреляли по кораблям а «юнкерсы» с сатанинским воем пикировали на орудия. На землю градом сыпались осколки, поднятые взрывами бомб камни и комья земли. Несколько раз между НП и огневой позицией рвалась проводная связь. Невзирая в смертельную опасность, телефонисты Подкопаев, Панин, Семенов, Кувшинов тут же восстанавливали ее. Взрывом одной из бомб Кувшинова отбросило от места, где он сращивал провода, оглушило, осколком оторвало полу шинели и ранило, но, несмотря на это, воин продолжал восстанавливать поврежденную линию.

В грохоте боя орудийные расчеты не слышали команд подаваемых голосом. Командирам огневых взводов Зимину Носу, помощникам командиров взводов сержантам Жарко и Слесаренко приходилось перебегать от орудия к орудию и передавать команды на ведение огня. Артиллеристы огневых расчетов Э. Гелунас, X. Даутов, А. Скворцов, Ф. Черноусов, А. Юманов и другие не отходили от орудий. У многих бойцов от взрывов бомб и артиллерийских снарядов из ушей и рта шла кровь. Другие были ранены или контужены. Словно не замечая ожесточенной бомбежки, они залп за залпом посылали свои тяжелые снаряды во вражеские корабли. Легко раненные и контуженные оставались в строю. [33]

Израсходовав боезапас, гитлеровские бомбардировщики продолжали пикировать на батарею, пытаясь воздействовать на психику, однако наши бойцы уже не обращали на них никакого внимания.

И враг не выдержал. Транспорты, которым прямыми попаданиями были нанесены повреждения, прикрываясь дымовой завесой, поставленной катерами, повернули обратно. Тремя снарядами был поражен тральщик. Катера взяли его на буксир и потащили в норвежский порт Киркенес.

Позднее нам стало известно, что корабли противника везли пополнение для наращивания наступления на полуострова Средний и Рыбачий. Расчет у врага был такой: высадиться в Петсамо и — с ходу в бой. Однако огонь наших орудий заставил их повернуть назад и выгрузиться в норвежском порту Киркенесе, а уже затем им пришлось по бездорожью добираться своим ходом до линии фронта, на что ушло несколько дней. За это время наши войска прочнее закрепились на перешейке Среднего, соединяющего его с материком, и удерживали его до самого начала общего наступления советских войск на мурманском направлении в октябре 1944 года.

Бой мы выдержали тяжелый. Меньше чем за два часа двумя орудиями мы выпустили 170 снарядов. Это очень высокий темп. Артиллеристы после такого напряжения, усталые, голодные, ликвидировали последствия вражеской бомбардировки. Я вызвал старшину батареи Башкардина.

— Ты, Никита Васильевич, — сказал ему, — вели приготовить обед посытнее. Люди вымотались изрядно.

— Обязательно, — пообещал Башкардин.

Но пообедать вовремя в тот день нам не пришлось. Не успели мы навести порядок на огневой позиции, как в 16 часов 15 минут разведчик Александр Моругов доложил, что вражеские корабли вновь движутся в Петсамо вдоль берега. Дальность — 25 километров.

Мы поставили заградительный огонь, и корабли, не [34] решившись прорываться сквозь него, возвратились восвояси. И опять врагу не помогли самолеты, которые висели над нами, засыпая огневые позиции бомбами.

Вечером на батарею позвонил командир полка майор Рыклис:

— Поздравляю с победой! Действовали отлично! Всему личному составу батареи объявляю благодарность. Сообщите, товарищ Соколов, об отличившихся в бою. Представим их к правительственным наградам.

Я тут же передал личному составу благодарность командира полка. Бойцы приняли ее с воодушевлением, а кто-то даже сказал, что если бы так авиация врага не досаждала, то вообще ни одному кораблю противника не удалось бы прорваться в Петсамо.

* * *

Да, больше всего мы страдали от налетов вражеской авиации. Пожалуй, трудно сыскать на батарее бойца, у которого не было бы ушибов, ссадин, а у многих — ранений, контузий. Корабли охранения, сопровождающие транспорты, огня по батарее не вели. Для этого им нужно было подойти ближе к нашему берегу. Но в этом случае мы быстро бы их расстреляли. Вражеские батареи на противоположном берегу до наших огневых позиций достать не могли. А вот авиация... Против нее батарейцы пока были бессильны.

Как-то я подошел к группе артиллеристов, расположившихся отдохнуть. Они о чем-то оживленно беседовали.

— Эх, нам бы сюда зенитки! — воскликнул красноармеец Суворов. — Не ходили бы тогда фашистские самолеты на бреющем.

— Ишь чего захотел, — отозвался сержант Жарко. — Нам бы хоть счетверенную зенитно-пулеметную установку, и то хорошо.

Заметив меня, бойцы встали. [35]

— Садитесь, курите, — разрешил я.

Вот тут-то сержант Иван Жарко неожиданно и сказал, обращаясь ко мне:

— Товарищ лейтенант, попросите у командира полка одну установку. А то обнаглели фашисты.

— В полку не одна наша батарея, — заметил я.

— Это-то так, — не сдавался Жарко. — Но бомбят-то нас больше всех, мы им сильно досаждаем.

— А вы подумайте, как выйти из положения. И я подумаю.

А часа через два сержант Иван Жарко подошел ко мне и предложил:

— Товарищ лейтенант, а что, если два наших пулемета РПД приспособить для стрельбы по воздушным целям?

— Каким образом?

— Сделаем вращающуюся раму, на нее установим пулеметы так, чтобы можно было вести круговой обстрел, — пояснил Жарко.

— Можно попробовать, действуйте, сержант... Конечно, не ахти какое средство, но, думаю, толк будет. По крайней мере, побоятся нас с бреющего атаковать.

Вскоре пулеметы были поставлены в добротные укрытия в скале, рядом с огневой позицией, с таким расчетом, чтобы можно было вести огонь в момент пикирования бомбардировщиков.

Надо сказать, что гитлеровские летчики стали действовать осторожнее. Однажды пулеметчик ударил длинной очередью по пикирующему бомбардировщику столь метко, что тот с трудом вышел из пике и, оторвавшись от своей группы, в сопровождении истребителя потянул в сторону Петсамо на небольшой высоте. Что случилось, мы так и не узнали — то ли самолет поврежден был, то ли летчик получил ранение.

Бомбить нас продолжали. Финский порт Петсамо гитлеровцы превратили в главную базу снабжения своих [36] войск, действующих против северного фланга Карельского фронта. Но их транспорты всякий раз натыкались на заслоны заградительного огня, меткие залпы 221-й морской батареи Северного флота и 2-й батареи 104-го пушечного артиллерийского полка.

Очевидно, уничтожение нашей батареи стало для них важнейшей задачей. 16, 17 и 20 июля фашистские самолеты совершили шесть массированных налетов на нашу батарею. 16 июля в 23.00 19 бомбардировщиков, сопровождаемых истребителями, бомбили и обстреливали нас. Гитлеровцы сбросили 36 бомб, но особого ущерба они не причинили. 17 июля в 12.50 вновь над позициями батареи кружили вражеские самолеты. На этот раз были ранены три красноармейца и сержант. В 21.00 налет повторился.

18 и 19 июля стоял сплошной туман, видимости никакой. Поэтому авиация противника не действовала. В ночь на 20 июля туман рассеялся, заметно улучшилась видимость на море. И уже в 2.30 разведчик-наблюдатель Герасимов обнаружил движение вдоль берега транспорта, минного заградителя и сторожевых катеров. Они шли в Петсамо.

Через несколько минут мы открыли огонь по транспорту. После первого залпа я внес поправки. Цель была накрыта вторым залпом. Катера взяли транспорт на буксир и под прикрытием дымовой завесы потянули его назад, в Киркенес.

В 4.30 появилась новая цель. На сей раз буксир тащил баржу. И вновь мы открыли огонь. Баржа загорелась. Буксир сделал разворот, но поздно... Очередной залп отправил баржу и буксир на дно Баренцева моря.

Вскоре появились вражеские самолеты. Два налета прошли для нас более или менее благополучно, но во время третьего, который состоялся в 21.30, несколько человек было ранено. Врагу удалось повредить одно орудие, [37] но орудийный мастер сержант Ласточкин с помощью расчета уже к 4 часам утра ввел его в строй.

На другой день ко мне подошли младший лейтенант Никифоров, красноармейцы Моругов и Старосельский.

— Товарищ лейтенант, надо бы нам оборудовать ложные позиции, а то житья от этих фрицев нет, — предложил Никифоров.

— Ложные? — переспросил я заинтересованно. — И как вы себе это представляете?

— Кое-что придумали, — продолжал Никифоров. — Мы уже тут две удобные площадки присмотрели.

— А стройматериал?

— Там недалеко помещение погранзаставы... Его разбомбили фашисты. Бревен и досок хватит. Из бревен сделаем стволы пушек. С воздуха не отличишь.

— А чтоб совсем похоже было, — сказал Моругов, — перед макетами будем подрывать взрыв-пакеты...

— Хорошо придумано, — обрадовался я. — Действуйте.

Исполнение этого замысла начали тут же, не откладывая. Работу батарейцы выполнили в исключительно короткие сроки. Пригласили меня и комиссара батареи Новикова посмотреть. Мы взобрались на высоту с отметкой 200,0. Оттуда макеты выглядели как настоящие орудия. Искусно были сделаны стволы, колонки. Рядом с «орудиями» размечены окопы, ровики, возле каждого — огневые расчеты. Их обозначили искусно сделанные чучела.

И вот на следующий день, когда в заливе появились корабли противника и батарея приготовилась к ведению огня по ним, я направил подрывников к ложным позициям, неподалеку от которых были заранее вырыты глубокие щели с перекрытиями.

Вражеские самолеты не заставили себя долго ждать. Лишь они показались над ложной позицией, захлопали взрыв-пакеты, повис сизый дымок. Враг клюнул на приманку. Посыпались бомбы, все загрохотало, загудело, задрожала [38] земля, а тем временем батарея открыла огонь по транспортам.

Летчики так и не разобрались, в чем дело. Смущало их то, что, несмотря на мощную бомбежку, атакуемая ими «батарея» продолжала «действовать». Взрыв-пакеты рвались по-прежнему с определенными интервалами.

Налеты вражеской авиации продолжались с не меньшим ожесточением. Массированные бомбовые удары были нанесены по батарее 5, 6, 10, 13, 15 и 26 августа. Но личный состав сохранил стойкость и мужество. Всякий раз после ожесточенной бомбежки артиллеристы быстро ликвидировали ее последствия, восстанавливали поврежденные орудия. Батарея жила, активно действовала.

В августе день стал заметно короче. Он таял буквально на глазах. Густел туман, тучи заволакивали горизонт, сыпался мелкий, назойливый дождь. Но для нас такие дни были спасением: вражеская авиация в воздух не поднималась. В один из дней, когда туман густой пеленой окутал сопки, ко мне на батарею приехал командир дивизиона старший лейтенант Я. Д. Скробов, вступивший в должность вместо убывшего из полка капитана Абрамова. С ним прибыл какой-то старший лейтенант в морской форме.

— Представитель штаба флота при отряде торпедных катеров Моль, — представился он.

Меня удивил этот визит: что делать на батарее представителям Северного флота?

— Ваша задача, Соколов, организовать тесное взаимодействие с катерниками, — пояснил Яков Дмитриевич Скробов. — Будете сообщать пеленг и дальность до судов противника.

— А в случае преследования катеров вражескими кораблями прикрывать их огнем вашей батареи, — добавил моряк.

— Хорошо, — понял я. — Охотно поможем.

— И это еще не все, — продолжал старший лейтенант. [39] — Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали, какие огневые средства есть на вражеском берегу.

Я пояснил, что для этого надо подняться на высоту с отметкой 200,0, что мы и сделали незамедлительно.

Старший лейтенант Моль определил место, где будут находиться в засаде торпедные катера, и мы составили таблицу радиосигналов взаимодействия.

— Когда собираетесь провести первую атаку? — поинтересовался я, когда мы, закончив работу, вернулись на батарею.

— Сегодня же ночью. Сейчас свяжусь с отрядом...

Всю ночь Скробов и Моль провели на батарее, однако вражеские корабли так и не появились. Днем командир дивизиона уехал, а под вечер показался вражеский транспорт. Старший лейтенант Моль передал координаты, полученные у наших вычислителей, и торпедные катера ринулись в атаку. Она была успешной. Враг не ожидал атаки торпедных катеров, и транспорт был пущен ими на Дно.

Несколько фашистских судов катерники потопили и в последующие дни. Веселее стало воевать во взаимодействии с моряками, которых мы надежно прикрывали своим огнем.

* * *

Ровно сто дней сражалась на Среднем 2-я батарея. 18 раз подвергалась она за это время массированным ударам с воздуха, во время 14 из них вела огонь по врагу. На нее было сброшено более 400 бомб весом от 50 до 1000 килограммов. Каждое орудие по нескольку раз выходило из строя, но самоотверженными усилиями расчетов вновь восстанавливалось. Разламывались под бомбами огромные валуны, обросшие мхом, раскалывались скалы, а батарея жила и наносила врагу ощутимые удары.

Наша батарея была лишь небольшой частицей Красной Армии, нашего народа, вставшего на защиту завоеваний [40] Октября. Из таких частиц — рот, эскадрилий, батарей — слагалась победоносная сила, которая выдержала бешеный натиск вооруженных до зубов гитлеровских полчищ, разгромила их в суровых боях.

Я счастлив, что мне довелось в тяжелые первые месяцы войны командовать такой батареей, сражаться бок о бок с людьми мужественными и стойкими, до конца преданными партии и народу. С особой гордостью ношу боевые награды, и среди них — первую — орден Красного Знамени, врученный мне, но заслуженный всей батареей.

Глава третья.
У подножия Рока-Пахта

Осень властно вступала в свои права. Все чаще и чаще небо заволакивало тучами, из которых, словно просеянный через сито, сыпал мелкий, надоедливый дождь. А с моря надвигался сырой туман, густой, непроницаемой пеленой покрывая залив. С одной стороны, это приносило нам нежданное облегчение: погода в большинстве случаев была нелетной, вражеские самолеты над батареей не появлялись. Но, с другой стороны, нас начинало тяготить вынужденное сидение на месте. Мы словно выключились из войны. Знали, что где-то там, у противоположного берега, крадучись в густом тумане, пробираются в Печенгу вражеские транспорты. Мы не могли помешать им. Радиолокаторов тогда не было...

Вся тяжесть борьбы с кораблями противника теперь легла на дивизион торпедных катеров Северного флота, который базировался в Пумманках. Мы с завистью прислушивались к гулу их двигателей, когда катера неподалеку от нас шли на выполнение задания...

В один из последних дней сентября меня вызвали в штаб дивизиона. Скробов встретил приветливо. Считаю, [41] мне повезло, что я служил с этим замечательным, одаренным артиллеристом, был в его подчинении и очень многое перенял у него. Скробов начинал войну командиром сводной артиллерийской батареи на полуострове Рыбачий. А закончил ее начальником штаба артиллерии 1-го Украинского фронта, в состав которого входило более десяти армий, располагавших многими тысячами артиллерийских орудий. Продолжал генерал-лейтенант артиллерии Я. Д. Скробов свою службу и в послевоенное время.

Однако вернемся к событиям грозного сорок первого. Вызвал меня тогда командир дивизиона по весьма важному вопросу. Дело в том, что резко осложнилась обстановка на сухопутном фронте. Полуострова Средний и Рыбачий были отрезаны от материка. На перешейке Среднего завязались ожесточенные и кровопролитные бои. Яков Дмитриевич еще раз напомнил мне, сколь велико оперативно-стратегическое значение полуостровов. Овладение ими позволило бы фашистам блокировать Кольский залив артиллерией, авиацией, флотом и наглухо запереть военно-морскую базу Северного флота.

Оставаясь в наших руках, полуострова прикрывали Кольский залив, обеспечивая морскую связь с союзниками и действия Северного флота в Баренцевом море. Кроме того, артиллерийские батареи, располагавшиеся на полуострове Средний, своим огнем не позволяли противнику проводить транспорты с важными грузами в фьорд Петсамо-Вуоно.

— Так вот, комбат, — сказал Скробов, — свою задачу на Среднем 2-я батарея выполнила. Теперь вам предстоит поддерживать своим огнем подразделения 135-го стрелкового полка и другие обороняющиеся части.

— Значит, будем менять позиции? — спросил я.

— Будем, и немедленно. Прошу к столу, — сказал он и склонился к карте.

Я внимательно осмотрел район горы Рока-Пахта. Судя по карте, путь нам предстоял не из легких. [42]

А Скробов продолжал ставить задачу:

— Вот здесь, — указал он карандашом, — разместим наблюдательные пункты. С высоты хорошо просматриваются вражеские позиции... Батареи же поставим в лощине.

Я пометил на своей рабочей карте все, что необходимо, уточнил некоторые вопросы и собирался идти. Скробов сказал в качестве напутствия:

— Имейте в виду, комбат, марш предстоит трудный. Поэтому тщательно подготовьте к нему личный состав, проверьте материальную часть. — Потом уже с улыбкой добавил: — Одно хорошо — погода нелетная. Так что бомбить вас не будут. Или вы к этому уже привыкли?

— Привыкли... — ответил я.

— Теперь готовьтесь к артиллерийским обстрелам... К утру 30-го быть на месте и в готовности открыть огонь.

— Есть!

Вернувшись на батарею, я собрал офицеров, поставил им задачу на передислокацию. Весть эта всех обрадовала. Вынужденное сидение последних недель наконец-то кончилось. Мы направлялись на передний край. Единственное, что было жалко, так это покидать укрытия, выдолбленные в прибрежных скалах с огромным трудом. Эти укрытия в течение ста дней спасали нас от налетов вражеской авиации, и расставаться с теми местами, где мы приняли боевое крещение и научились бить врага, нам было нелегко.

— Учтите, — предупредил я, — времени у нас около полутора суток, а марш предстоит на многие десятки километров...

В путь мы двинулись в ненастную осеннюю погоду. Дул сильный ветер, мокрый снег забивал глаза, уши, лез за шиворот, люди промокли и продрогли до костей. Почва по маршруту движения раскисла, сползала с камней, по которым на скатах сопок то и дело скользили тяжелейшие семитонные пушки. И тогда батарейцы бросались к [43] колесам, подкладывали под них бревна. Нередко в орудие приходилось «впрягать» по два, а то и три ЧТЗ-60, чтобы втащить его на крутой взлобок сопки. И все-таки через сутки мы заняли указанные позиции. Я думаю, что в мирное время едва ли мы бы смогли за столь короткое время совершить марш по сопкам через это дикое нагромождение гранитных валунов. А тут... Откуда только брались силы у артиллеристов? Ровно в 7.00 30 сентября я доложил командиру дивизиона, что батарея заняла огневые позиции у горы Рока-Пахта и готова к выполнению задач.

Когда на следующий день я проверил оборудование огневых позиций, наблюдательных пунктов, блиндажей для отдыха, то убедился, что мои подчиненные многому научились за время боев на Среднем. После такого изнурительного марша они сильно устали, но, несмотря на это, тут же приступили к оборудованию орудийных двориков, щелей, окопов.

Теперь нашим батарейцам доказывать необходимость инженерного оборудования местности нужды не было, сами знали, сколь важны надежные укрытия.

В первых же боях на сухопутном участке фронта, ведя огонь по наземным целям, наша батарея показала, что она умеет бить врага и на суше. Мой наблюдательный пункт находился рядом с КНП командира дивизиона. Скробов часто наблюдал за стрельбой наших артиллеристов и оставался доволен четкостью действий и меткостью огня батареи. Яков Дмитриевич полюбил подручную батарею и, надо сказать, никогда не обходил ее сложными боевыми задачами.

На новом месте мы сразу почувствовали дыхание фронта. Командир 23-го укрепрайона старался всячески активизировать оборону, чтобы вынудить противника постоянно расходовать свои резервы, которые он накапливал для наступательных действий. С этой целью проводились бои по улучшению позиций, по захвату господствующих высот. [44] В тыл врага забрасывались разведывательно-диверсионные отряды, громившие его штабы, нарушавшие коммуникации.

Нашей батарее вместе с 3-й, которая тоже была переброшена в этот район, и 1-й батарее приходилось поддерживать подобные действия, вести борьбу с артиллерией врага, подавлять и уничтожать его огневые точки, живую силу. Кроме того, приходилось вести контрбатарейную борьбу, лишать врага возможности осуществлять артиллерийскую блокаду Мотовского залива.

Батарея почти ежедневно вела огонь.

С передовой доносились залпы орудий, были слышны винтовочные выстрелы, пулеметные очереди. В небе методически одна за другой вспыхивали ракеты. Медленно спускаясь, они освещали заснеженные равнины, выхватывали из мрака острые зубья вершин сопок. В район огневых позиций не раз залетали и вражеские снаряды. Ко всему этому наши батарейцы еще не привыкли.

С каждым днем, совершенствуя оборону, мы все глубже вгрызались в землю. Время от времени наш артиллерийский дивизион наносил огневые удары по объектам гитлеровцев. Разведчики дивизиона во главе с лейтенантом Лоскутовым выдвигались в боевое охранение войск, откуда лучше просматривалась оборона врага, и давали нам точные координаты целей.

Нас предупредили, что гитлеровцы на этом участке фронта могут перейти в наступление, ведь они до сих пор не потеряли надежды захватить полуострова Средний и Рыбачий. А дивизион наш как раз и нацелен был на то, чтобы не допустить прорыва частей через перешеек, соединяющий полуостров Средний с материком. Дивизион подготовил довольно развитую систему огня, которую мы совершенствовали, добиваясь высокой точности стрельбы. Кстати сказать, тут во многом нам помогли метеорологи.

Метеостанция располагалась на полуострове Рыбачий. Мы попросили ее работников регулярно проводить метеоразведку [45] атмосферы и передавать нам результаты наблюдений. Учет этих данных обеспечивал более высокую точность огня. К тому же один из лучших вычислителей нашего артиллерийского дивизиона А. С. Черномыс внес довольно-таки оригинальное предложение: при стрельбе по замаскированным целям определять уточняющую поправку.

Что это означало? Требовалось сразу же по получении метеобюллетеня производить расчет поправок на метеоусловия стрельбы. Из поправок, рассчитанных на час пристрелки, исключались поправки, определенные на час получения метеобюллетеня. Полученную же разность — уточненную поправку — мы вводили в угломер и прицел. Наши артиллеристы сразу же заметили, что результаты стрельбы улучшились. Снаряды рвались точно на запланированных участках. Метод этот артиллеристы дивизиона и полка применяли успешно. Когда о нем узнал начальник артиллерии укрепрайона полковник Алексеев, он попросил нас поделиться опытом с артиллеристами других частей, что мы и сделали.

В первые дни нашего пребывания у горы Рока-Пахта на фронте царило относительное спокойствие. Артиллерийские же перестрелки вспыхивали нередко, и тогда всем нам работы хватало. Противнику дивизион досаждал крепко, поскольку стреляли мы, поражая цели с высокой точностью. И тогда разъяренные гитлеровцы палили по нашим огневым позициям нещадно. Особенно запомнились всем нам бои за высоту 40,1. Высота эта господствовала над местностью и была в наших руках.

Однажды противник внезапно атаковал ее. Вначале на высоту обрушился шквал артиллерийского и минометного огня. Потом полезли егеря. Мы хорошо видели их и точно накрыли наступающие цепи. А с самой высоты их поливали пулеметным огнем наши стрелковые подразделения. Гитлеровцы вынуждены были залечь. И хотя потом не [46] раз возобновляли атаки, успеха гитлеровцы не добились, откатились назад, оставив на поле боя десятки трупов.

Нелегкий бой разгорелся и у высоты 122,0. Высота эта была расположена примерно в центре хребта Муста-Тунтури. Господствуя над местностью, она играла важную роль в системе немецких опорных пунктов. Стоило нашим стрелковым подразделениям захватить ее, и сразу значительно ослабла бы оборона гитлеровцев в районе полуостровов. К тому же как раз в эти дни предпринимали активные боевые действия на рубеже реки Западная Лица части и соединения 14-й армии, оборонявшей Мурманск. Конечно, планируемая операция по захвату высоты 122,0 носила частный характер и проводилась весьма ограниченными силами. Но, нацеленная в уязвимый левый фланг немецко-фашистской группировки, рвущейся к Мурманску, она могла причинить врагу немало беспокойства. Активными действиями мы не давали гитлеровцам возможности перебросить к реке Западная Лица подкрепления с нашего участка фронта, сковывали их силы.

Для атаки вражеских позиций на высоте 122,0 был сформирован сводный батальон под командованием капитана И. П. Амвросова. В него в основном входили подразделения 135-го стрелкового полка. Подготовка к наступлению велась в радостные дни, когда мы получили сообщение о разгроме немецко-фашистских полчищ под Москвой и об успешно продолжающемся продвижении войск Западного и Калининского фронтов. Эта весть поднимала дух защитников Заполярья, вызывала у них наступательный порыв. Бойцы 104-го артиллерийского полка рвались в бой, хотели встретиться лицом к лицу с ненавистным врагом. Командир полка удовлетворил просьбу, но смог разрешить идти добровольцами в сводный батальон только бойцам и командирам тыловых подразделений.

— Каждый орудийный номер на счету, — пояснил он. — Нельзя рисковать. Не так-то просто подготовить вычислителя или другого специалиста. Ну а порыв похвален... [47]

Очень хорошо, что вы рветесь в бой, — говорил командир полка бойцам. — Не волнуйтесь, дел и на вашу долю достанется. Дивизиону поставлена задача поддерживать огнем сводный батальон Амвросова.

Из добровольцев полка был сформирован и включен в состав этого батальона усиленный взвод. Командовать им доверили воентехнику 2 ранга Якушеву.

С рассветом стрелковые подразделения должны были атаковать высоту. Мы заранее уточнили данные стрельбы по плановым участкам, тщательно подготовили дивизион к подавлению артиллерийских и минометных батарей, организовали наблюдение за противником. Для корректировки огня дивизиона непосредственно в боевые порядки наступающих выдвигался начальник разведки дивизиона младший лейтенант Никифоров, служивший ранее в нашей батарее командиром взвода управления.

В день боя поднялись рано, еще и еще раз проверили готовность батареи. Медленно редел ночной мрак, мела поземка — предвестница пурги. Наконец в предрассветных сумерках взвилась сигнальная ракета, и после короткого огневого налета бойцы сводного батальона пошли в атаку.

Вот как описывает этот бой его непосредственный участник командир одного из подразделении 135-го стрелкового полка В. П. Барболин:

«Капитан Амвросов поднялся во весь рост.

— За Родину, вперед!

В порыве бойцы бросились на высоту. Враг какое-то мгновение молчал, затем затрещали его пулеметы и автоматы. Вскоре «закрякали» разрывы мин. Преодолевая занесенные снегом минные поля, 2-я рота прорвалась к проволочным заграждениям. Первым, увлекая за собой остальных, на проволоку бросился политрук Абрамов. Автоматчики ворвались в траншеи и завязали рукопашный бой. Гитлеровцы бежали. Абрамов получил ранение, но оставался с ротой. С фланга ударил пулемет противника, [48] за ним — второй, чаще стали рваться мины. Нарастающий шквал пулеметного и минометного огня прижал наших бойцов к земле. Сержант Карпов подполз к вражеским пулеметам и уничтожил их расчеты гранатами...

Весь день на высоте бушевал вихрь разрывов, взлетали вверх фонтаны снега и каменных обломков. Батальон нес потери, но не отступал».

Да, нашим воинам в этом бою приходилось нелегко. Противник предпринимал одну за другой ожесточеннейшие атаки, а пристреляв цели, обрушил огонь артиллерии и минометов. Вот тут-то и включился в дело наш дивизион. Точными и меткими залпами мы в значительной степени ослабили огонь врага, однако подавить все вражеские батареи нам не удалось. Артиллерия противника не оставалась в долгу. То и дело на огневых позициях рвались вражеские снаряды. Правда, вреда особого они нам не принесли.

Ожесточенный бой за высоту 122,0 длился беспрерывно три дня и три ночи. Только к концу третьих суток комендант 23-го укрепрайона полковник Д. Е. Красильников отдал распоряжение отойти на исходные рубежи. Дивизиону было приказано поставить заградительные огни и обеспечить организованный отход пехоты на свои позиции.

Впрочем, фашисты даже и не пытались преследовать отходящих: бои измотали их до предела, причем на высоте и подступах к ней только убитыми враг потерял до 500 человек.

Властно вступала в свои права суровая полярная зима. Закрутили снежные вихри, поднялись бураны. Батарея занимала огневые позиции в лощине, вдоль которой постоянно гулял сильный ветер. Пурга так заносила наши орудия снегом, что и колонок не было видно. Приходилось то и дело расчищать снег, чтобы обеспечить постоянную боевую готовность батареи. Нам ведь, несмотря на непогоду, часто приходилось поддерживать огнем действия [49] разведывательных групп: то наносить удары по колоннам противника, осуществляющим подвоз боеприпасов, продовольствия, то подавлять слишком беспокоящие пехотинцев минометные батареи.

Приходилось бросать на расчистку огневых позиций всех: радистов и огневиков, трактористов и разведчиков, телефонистов и вычислителей. Люди выбивались из сил, но работу выполняли своевременно и на совесть. На что уж строг в этом отношении был заместитель командира дивизиона по строевой части капитан Зайцев, но и он не находил, к чему придраться. Капитан Зайцев был человеком дела, хорошим хозяйственником. Под его руководством артиллеристы построили добротные жилые землянки, медпункт, землянки под дивизионную кухню и даже настоящую баню с парной. Работы эти с любовью выполняли плотники, сведенные в одну бригаду. К нашему счастью, в губе Озерко с одного из судов прямо в воду сбросили большую партию леса-кругляка. Волной прибило бревна к нашему берегу. Этот стройматериал очень пригодился.

Огневые позиции мы оборудовали с орудийными двориками, погребками для боеприпасов, с надежными укрытиями для расчетов и тягачей. Покрытий для орудий не было, поэтому их заносило снегом. Капитан Зайцев предложил: сделать навесы над орудиями с таким расчетом, чтобы при необходимости можно было вести огонь в круговом секторе и разворачивать орудие на площадке в любом направлении.

Ради эксперимента подобное устройство мы у себя в батарее решили сделать на втором орудии. С азартом принялись за выполнение работы красноармейцы Солдатов, Чербатов, Цветков, Прокопьев и другие. Они довольно быстро соорудили крепкий каркас, приспособили легкое перекрытие, полностью скрывавшее орудие. Виден был только конец ствола. Каркас при необходимости можно было легко разбирать и собирать. [50]

Работу пришел проверить капитан Скробов. Придирчиво осмотрел все.

— Молодцы, — похвалил он строителей. — Это ведь не только от снега укроет, но и станет отличной маскировкой от авиации противника.

Командир дивизиона тут же объявил благодарность всему расчету второго орудия. По их примеру аналогичные устройства были сделаны во всех батареях 1-го дивизиона. Когда потом, уже в январе 1942 года, комиссия, возглавляемая начальником организационно-планового отдела управления тыла 14-й армии подполковником Садогурским, проверяла материальную часть артиллерии, она одобрила наши сооружения. А лучшим признала сделанное расчетом второго орудия 2-й батареи.

Командир дивизиона часто навещал нас, беседовал с артиллеристами, прислушивался к их советам, наблюдал за стрельбой. Думаю, что он больше других любил 2-ю батарею. А я был очень рад, что нахожусь рядом с грамотным и требовательным командиром-артиллеристом. Был он смелым и решительным, часто выбирался на передний край.

— Оттуда лучше всего наблюдать результаты стрельбы, — говорил он. — Да и пехотинцы рядом, всегда подскажут цели покрупнее.

Нередко он брал с собой и меня. Мы разыскивали наиболее важные огневые средства противника, которые не давали житья нашей пехоте, и давали команды батарее, а иногда и всему дивизиону на уничтожение их. Пехотинцы любили Скробова и при случае всегда выражали ему свою признательность. Он терпеливо передавал нам свой опыт, учил артиллерийскому мастерству.

Забегая вперед, хочу заметить, что я закончил войну в должности начальника штаба артиллерийской бригады, и в послевоенное время продолжал службу в различных артиллерийских штабах. Тогда же, в 1941 году, я не помышлял о штабной службе, мне больше нравилось [51] командовать. Эта работа казалась живее, интереснее, ведь все время приходилось иметь дело с людьми, быть с ними рядом. Думается, не без участия Я. Д. Скробова я изменил свое отношение к штабной деятельности. Дело в том, что Яков Дмитриевич перед войной и в начале ее служил помощником начальника штаба нашего полка по оперативной части. Он хорошо знал свое дело, аккуратно вел документацию, хотя в условиях Заполярья делать это было и нелегко.

Став командиром дивизиона, Скробов с прежней любовью и уважением продолжал относиться к штабной работе. От нас, командиров батарей, он требовал четкой отработки документации в любых условиях. Помню, пристроишься где-нибудь за валуном, в расщелине скалы или в траншее, продрогнешь, а надо изучать обстановку, выявлять огневые точки, позиции артиллерии противника. Коченеют на тридцатиградусном морозе руки, стылый ветер рвет из негнущихся пальцев карту или лист бумаги. Но нанести на карту или схему все цели необходимо абсолютно точно. Иначе батарея будет стрелять впустую. Такой точности Яков Дмитриевич требовал от каждого офицера, каждого разведчика. Те данные, которые наносил на карту или схему сам, можно было не проверять. Никаких оправданий неряшливости в отработке документации он не признавал.

Нашей батарее Скробов обычно поручал сложные задания. Однажды он зашел в землянку взвода управления. Побеседовал с людьми, закурил с бойцами махорочки, пошутил. А потом, перейдя на деловой тон, проговорил:

— Работа есть, товарищи...

— Какая? — живо поинтересовался Иван Тихонович Жарко, который теперь уже стал младшим лейтенантом, командиром взвода управления батареи.

— Да вот, — продолжал Яков Дмитриевич, — пехотинцы жалуются на одну артиллерийскую батарею, ту, что в [52] районе реки Титовка. Просто житья им не дает. Стрелковый полк своими пушками ее не достает.

— Уничтожить ее, да и все тут! — воскликнул кто-то.

— Конечно, уничтожить, — согласился Скробов. — Только сами знаете — никаких средств разведки, кроме оптических приборов, у нас нет. А батарея эта хорошо замаскирована. Открывает огонь внезапно и по целям, которые, видимо, хорошо разведала. Совершит короткий огневой налет и притихнет.

Командир дивизиона помолчал, затянулся махоркой и заключил:

— Засечь ее надо, нанести точные координаты. И не только обнаружить надо, но и заставить вести огонь, чтобы расчеты у орудий были. Тут мы ее всем дивизионом и накроем. Продумайте, как это сделать. А завтра доложите свои соображения.

План действий мы разработали тщательно. Решено было, что я, взяв с собой разведчиков и радиста, выдвинусь вперед на безымянную высоту. Там оборудуем вспомогательный наблюдательный пункт и одновременно с него и с основного (с двух точек) станем разведывать вражескую батарею. А чтобы в момент нашего наблюдения она не молчала, нужно фашистам подбросить приманку.

— Разрешите моему взводу, когда потемнее станет, — предложил старший лейтенант Зимин, — выдвинуться на запасную огневую позицию. Оборудуем ее насколько сможем за короткий срок. Вызовем огонь на себя. Вы тем временем засечете координаты батареи.

— Вы же понимаете, — предупредил его я, — взвод подвергнется очень серьезной опасности.

— Понимаю...

— На взвод обрушится огонь батареи. Может, и не одной. Его придется выдерживать до тех пор, пока мы не навалимся на батарею всем дивизионом.

— Выдержим... [53]

— Позаботьтесь об укрытиях для личного состава.

— Так ведь нам огонь вести потребуется. В укрытиях не насидишься, — возразил Зимин.

— И все же, не пренебрегайте ими, — заключил я.

Продумав план операции во всех деталях, я доложил его капитану Скробову. Он одобрил и утвердил. Вскоре оба орудия первого огневого взвода были выдвинуты на запасные огневые позиции километрах в двух от наших основных. Огневики сразу же приступили к их оборудованию.

Я же, взяв с собой разведчиков Александра Моругова, Василия Савидова и радиста Валентина Шатохина, отправился на передний край. Нам предстояло отыскать точку, с которой бы просматривалась долина вдоль реки Титовка, засечь координаты гитлеровской батареи. Такое место нашли между губой Эйна и горой Рока-Пахта. Примерно в двух километрах юго-восточнее этой горы отыскали маленькую площадку на обрывистом берегу залива. По внешнему виду она напоминала нос утки, потому и назвали выступ Утиным Носом. Добраться до Утиного Носа можно было по воде на шлюпке или сухопутным путем, карабкаясь по скалам. Сухопутный путь был более трудным, но мы избрали его.

Последние несколько десятков метров пришлось ползти по глубокому снегу, поднимаясь на сопку медленно, с большим трудом. Но вот наконец и ее вершина. Обзор отсюда отличный. Через залив четко просматривалась вся долина, покрытая снегом. Где-то там, в белых просторах, злополучная батарея. В расщелине скалы оборудовали временный наблюдательный пункт, установили стереотрубу. Шатохин доложил о готовности радиосвязи. Теперь нужно наблюдать.

На переднем крае стояла тишина, не слышно было ни одного выстрела. Лишь изредка взмывали вверх сигнальные ракеты. Полярная ночь выдалась морозной. В небе переливались разноцветные полосы северного сияния. Его [54] радужный свет хорошо освещал местность. Одеты мы были тепло, в добротные полушубки, валенки, шапки-ушанки. Так, что мороз не страшил. Устроились на камнях и стали внимательно следить за покрытой снегом долиной. Где-то там вражеская батарея. Должна же она себя выдать: пехотинцы говорили, что не однажды в день открывает она огонь.

Томительно проходит час, второй, третий... На фронте по-прежнему затишье. Вдруг мелькнул огонь, у краешка горизонта осветило небо. Затем в расположении наших войск мы услышали разрывы снарядов. Моругов громко крикнул:

— Наблюдаю стреляющую батарею противника!

— Навести прибор! Снять отсчет, — распорядился я и по секундомеру стал определять дальность.

Вражеская батарея произвела несколько выстрелов и замолчала. Теперь все наше внимание было приковано к этому району. О результатах наблюдения доложил командиру дивизиона.

— Стрельбу мы слышали, — ответил капитан Скробов. — И разрывы наблюдаем. А вот засечь батарею не можем. Как и прежде, взяли только примерное направление.

Капитан велел нам продолжать наблюдение, при каждом выстреле засекать направление и как можно точнее определять дальность по секундомеру.

Мы понимали ответственность задачи. Поочередно Моругов, Савидов и я наблюдали за противником в стереотрубу. Уставал один, тут же приникал к прибору другой. Один наблюдал в стереотрубу, а остальные ни на секунду не расставались с биноклями. Даже радист Шатохин, не снимая с головы наушников, в бинокль обшаривал район цели.

Несколько часов мы следили за районом вражеской батареи, но огня она больше не вела, а движения солдат в сгустившихся сумерках полярной ночи мы не видели. [55]

Мы забыли про еду и про курево. Напомнил об этом нам Василий Савидов. Человеком он был рослым, отсутствием аппетита не страдал.

— Перекусить бы, товарищ комбат, чего-нибудь, — предложил он. — А то развидняет, совсем некогда будет.

— Покурить бы и то хорошо, — отозвался Александр Моругов.

— Без курева не умрешь, — настаивал Савидов, — а не поешь — ноги протянуть можно.

Я в то время курил и охотно поддержал Александра Моругова. Мы наспех перекусили теми запасами, которые сунул нам в вещмешки заботливый старшина. Потом Моругов подтолкнул некурящего Савидова к стереотрубе, а сам тут же стал вертеть козью ножку. Я последовал его примеру. Соблюдая все меры маскировки, мы перекурили и вновь стали усердно вести наблюдение за районом, где располагалась фашистская батарея. Нужно было установить многое: где находятся орудия и сколько их, расположение землянок и укрытий, средств тяги, склад боеприпасов и другие объекты. Засечь их следовало и с нашего временного наблюдательного пункта, и с основного, где этим занимался младший лейтенант Жарко. А потом путем решения сложных геометрических задач определить точные координаты.

От зорких глаз опытных разведчиков Моругова и Савидова не ускользало ничего. Вот по тропинкам осторожно пробираются солдаты, вот поднимаются то там, то здесь еле заметные дымки из труб землянок. На одной из тропинок показались два гитлеровца, они согнувшись тащили тяжелый ящик, очевидно со снарядами. Так по еле заметным признакам, шаг за шагом мы устанавливали боевой порядок батареи, ее огневые позиции. Определив координаты цели, мы незамедлительно передали данные в закодированном виде по радио командиру дивизиона.

Тем временем капитан Скробов приказал лейтенанту Зимину пристрелять репер, определить уточняющие поправки [56] и сообщить их ему. Пристрелку репера производил лейтенант Жарко. На войне люди взрослеют и приобретают опыт быстро. Вот и Жарко... Лишь полгода назад он командовал орудийным расчетом, а сейчас успешно справляется с батареей. Все батареи дивизиона готовили исходные данные, ввели пристрелянные поправки и доложили о готовности к ведению огня. Теперь предстояло выманить личный состав гитлеровской батареи из укрытий, чтобы расчеты сосредоточились у всех орудий.

Скробов приказал Зимину открыть огонь по высоте.

Едва прогремели первые залпы, как Моругов с Савидовым заметили, что гитлеровские артиллеристы стали подбегать к орудиям. Через несколько минут батарея противника открыла огонь по огневой позиции Зимина.

— Теперь все фашисты в сборе, — доложил мне Моругов.

Я велел радисту Шатохину доложить об этом командиру дивизиона. Вскоре всем дивизионом одновременно был произведен огневой налет по гитлеровской батарее. Мы наблюдали, как метались в панике и падали на снег фашистские солдаты, как горели подбитые тягачи.

Второй огневой налет довершил дело.

— Смотрите, смотрите, товарищ командир! — кричали мне разведчики. — Какой взрыв! Не иначе склад боеприпасов накрыли...

Батарея противника, известная у нас как цель № 28, была уничтожена. С этим фашисты не могли примириться. Заговорили другие их батареи. Завязалась контрбатарейная борьба. Гитлеровцам удалось засечь взвод Зимина. По нему они открыли яростный огонь. Но огневики не покидали орудия, продолжали борьбу.

Снарядом был поврежден запасной трактор ЧТЗ-60 и ранен управлявший им красноармеец Леонтьев. К тому времени механик-водитель младший сержант Зыков со своим помощником красноармейцем Пашкевичем на тягаче уже выбрались из района обстрела, но, заметив [57] неладное, рискуя жизнью, вернулись назад, взяли трактор на буксир и вытащили его из-под огня.

Отлично выполняли свои обязанности наводчики Скворцов, Ходкевич, Нечипуренко, орудийные номера Лапшев, Морозов и все остальные. Даже раненые продолжали вести Огонь. Под беспрерывными разрывами снарядов командир отделения Захаренко, телефонисты Подкопаев, Кувшинов, Куколев исправляли поврежденные проводные линии, обеспечивая надежную связь.

Артиллерийская дуэль продолжалась. В ней с нашей стороны принимали участие кроме 2-й 1-я батарея старшего лейтенанта Аршинского, грамотного, энергичного офицера, 3-я батарея лейтенанта Тарасова. Меткие залпы нашего дивизиона заставили замолчать артиллерию противника. Его батареи были подавлены. А цель № 28, за которой мы охотились, замолчала и на все последующие дни.

Несколько месяцев спустя, весной 1942 года, у реки Западная Лица подразделениями 14-й армии был взят в плен немецкий капитан-артиллерист. На допросе он, между прочим, показал, что командовал одной из батарей на южном берегу Мотовского залива и что однажды русская артиллерия точным огнем накрыла батарею. Все орудия были выведены из строя, разбиты два тягача, взорван склад боеприпасов, а из огневых расчетов уцелели лишь немногие. А в тот день за отличное выполнение задачи командир дивизии объявил благодарность всему личному составу нашей батареи.

Задачу батарея выполнила успешно. Мне с разведчиками нужно было возвращаться обратно. Тем временем все крепчал и крепчал ветер. Разыгрался настоящий буран. Сбивало с ног. Идти не было никакой возможности. Мы забрались под скалу, укрылись за валуном. Клонило ко сну: ведь двое суток не сомкнули глаз. Решили спать по очереди. Под убаюкивающую песню пурги я уснул как убитый. Лишь на следующий день, когда метель несколько [58] утихла, мы, разведчики, и радист, холодные и голодные, добрались до основного наблюдательного пункта. Возвратившись к себе, я узнал, что 1-й огневой взвод благополучно прибыл на основные огневые позиции. Потери наши были незначительными: трое получили легкие ранения, поврежден один тягач.

— Люди, — доложил Зимин, — те, что ранены, чувствуют себя нормально. Все в строю остались. А трактор Зыков с Пашкевичем уже наладили.

Мы долго и возбужденно обсуждали весь ход боя, делились впечатлениями. Под конец Зимин сказал:

— А ту, ложную, позицию запускать не надо. Вот уляжется метель, жди «раму». Насолили мы фашистам крепко. Не простят. Тут ложные и пригодятся.

Этими соображениями я поделился с командиром дивизиона.

— Мысль дельная, — согласился он. — Надо, чтобы и в других батареях такие же позиции подготовили.

Действительно, на следующий день, когда небо несколько очистилось, над боевыми порядками дивизиона появился самолет-разведчик. «Рама» сделала над нами несколько кругов. Видимо, воздушная разведка врагу не удалась, поскольку ни огня артиллерии, ни налета авиации не последовало. Но все же появление разведчика нас встревожило.

Решили на безопасном расстоянии от настоящих оборудовать по всем правилам ложные позиции. Расчистили площадки, установили деревянные макеты орудий, замаскировали так, чтобы можно было заметить их с воздуха. Неподалеку от орудий соорудили из снега землянки, из каждой вывели печную трубу, в печки набросали торф, чтоб дымок вился. От землянок к «орудиям» обозначили дорожки. Причем протаптывать их приходилось постоянно, потому как поземкой быстро все заметало.

На четвертый день небо прояснилось.

— Ну, жди «гостей», — говорили батарейцы. [59]

Часов в 11 дня над расположением дивизиона закружил «Хейнкель-126», он покружил и улетел, а примерно через час в небе появилось десятка два пикирующих бомбардировщиков Ю-87. Самолеты развернулись над ложными позициями и, разбившись на группы, начали бомбежку. С ревом проносились они над землей, сбрасывая свой смертоносный груз. Когда их бомбовые отсеки опустели и самолеты ушли, мы направились к месту бомбежки. Представшая взору картина нас весьма обрадовала. Ложные позиции имели жалкий вид: макеты деревянных орудий, землянки полностью были разрушены, повсюду виднелись воронки. По нашим подсчетам, гитлеровские летчики сбросили сюда несколько тонн бомб, но ни один человек, ни одно орудие не только в батарее, но и во всем 1-м дивизионе не пострадали. Этот прием потом не раз выручал.

Опыт первых недель боев на Среднем работал на нас. Война учит быстро.

Капитан Скробов по-прежнему часто бывал на переднем крае. Однажды мы обнаружили в лощине между скал вражескую кухню. Первым увидел ее разведчик Моругов. Ветерок тянул в нашу сторону, и разведчик, докладывая о замеченной цели, сказал:

— Борщом пахнет!

Яков Дмитриевич посмотрел в стереотрубу и, обернувшись к Моругову, подтвердил:

— Точно, походная кухня. Только фашист борщ не варит.

— Накормить бы их сейчас, — проговорил я.

— Дело... Только который теперь час?

— Одиннадцать, — ответил я.

— Рано... Не забывайте об их пунктуальности. Обедать будут ровно в двенадцать, — заметил командир дивизиона и прибавил: — Подождем, когда они придут за обедом, вот тогда и накроем. [60]

Я подготовил данные для стрельбы, ввел необходимые поправки и передал на огневую позицию батареи.

Устроившись поудобнее, покурили, поговорили о предстоящих делах, продолжая наблюдать за местностью. Наконец заметили, что несколько фашистов зашевелились возле кухни. Из котла повалил пар.

— Давай, Соколов! — рубанул воздух рукой Яков Дмитриевич. — Самое время!

Передал по телефону данные, а затем команду на открытие огня. Грохнул залп, затем еще... Снаряды точна легли в цель. На месте кухни остались свежие воронки, обломки, трупы гитлеровских солдат.

В другой раз, выбравшись на передний край, мы тоже обнаружили там несколько важных объектов. Когда же возвращались назад, нас заметили гитлеровцы и открыли огонь из пулемета.

— Ложись! — скомандовал Скробов.

Разведчик, радист и я упали на землю. Осмотревшись, увидели огромный валун. Ползком стали добираться к нему. А пулемет не смолкал, не давая оторвать голову от земли. Кое-как добрались до камня. Яков Дмитриевич все рвался быстрее спуститься с высоты, выйти из-под обстрела. Но как только мы поднимались, пули свистели над головой, вынуждая нас вновь нырять за камень. Часов пять пришлось сидеть в укрытии. Ушли мы только тогда, когда пошел густой снег и видимость ухудшилась до крайности.

А сколько подобных случаев было там, на Рыбачьем. Не раз попадали мы под пулеметный и минометный обстрел, жестокую бомбежку. В боях мужали люди, сами наносили ненавистным оккупантам серьезный урон. В боевом формуляре полка сохранились записи о действии батареи. Приведу выдержки лишь за одну неделю.

25 января 1942 года. Батарея вела огонь по южным скатам выс. 122,0. Убито и ранено до 40 человек противника. [61]

27 января 1942 года. Батарея вела огонь по различным целям на выс. 122,0 и на мысе Могильный. Рассеяна пехота, уничтожено до трех десятков солдат противника.

28 января 1942 года. Батарея вела огонь. Уничтожен пулемет, разрушено 2 дзота, подавлена минометная батарея.

29 января 1942 года. Огнем батареи уничтожено 2 пулеметных гнезда, разрушены землянка и наблюдательный пункт. Подавлена артбатарея.

30 января 1942 года. Огнем подавлена минометная батарея, рассеяна группа пехоты.

Такими были фронтовые будни батареи. Каждый день — бой. И жили мы одним стремлением: выстоять, не допустить врага на родную землю, беспощадно уничтожать проклятых оккупантов. Все остальное уходило на второй план. Так думали все защитники Рыбачьего. Так они и сражались. Боевая летопись полка сохранила множество эпизодов героизма, беспредельного мужества наших артиллеристов.

Командир орудия сержант Рубцов во время одной из артиллерийских перестрелок получил осколочное ранение в ногу. Превозмогая боль, припав на одно колено, истекая кровью, продолжал руководить расчетом. Санитары хотели доставить его в медпункт, но Рубцов отказался, оставался на огневой позиции до тех пор, пока мог вести бой.

Коммунист воентехник 2 ранга Якушев с разрешения командира полка сформировал взвод добровольцев для атаки важной высоты, занимаемой гитлеровцами. В атаке шел впереди, увлекая за собой бойцов, первым ворвался во вражескую траншею, уничтожил в рукопашном бою нескольких фашистов, но был смертельно ранен и скончался на руках у боевых друзей.

А сколько раз разведчики батареи нашего дивизиона [62] выдвигались на передний край, в боевое охранение, а то и в тыл врага и оттуда корректировали огонь.

Плохо просматривались за высокими выступами скал некоторые цели. Чтобы их обнаружить, нужно было наблюдателям-артиллеристам выдвинуться к шершавому карнизу скалы, на котором находилось наше боевое охранение, занять там удобный наблюдательный пункт и корректировать артогонь.

Однажды выполнить эту задачу вызвался молодой коммунист лейтенант Иван Лоскутов. Вместе с ним пошли в разведку рядовые Георгий Макаров и Григорий Мехоношин. Разведчики достигли расположения пулеметной роты, оборонявшейся на крутом и скалистом берегу Мотовского залива. Тщательно изучив местность, они стали пробираться к боевому охранению. Позиции егерей находились на более высоких горных вершинах, и каждый метр пути простреливался ружейным и пулеметным огнем. Карабкаться на скользкие скалы было очень трудно. К тому же бойцы кроме оружия несли рации и стереотрубу. И все же, где короткими перебежками, а где ползком, прячась за выступы скал и валуны, разведчики добрались до боевого охранения.

Командир, возглавлявший боевое охранение, показал Лоскутову огневые точки противника, который был рядом, всего в 50–70 метрах. Вскоре определили координаты минометной батареи, выявили несколько пулеметных точек, одиночных орудий. Координаты целей и необходимые данные для стрельбы закодировали и передали по радио на командный пункт.

Там расшифровали радиограммы, на огневых позициях подготовились к стрельбе. После мощных огневых налетов минометная батарея и несколько пулеметных точек врага перестали существовать. Удалось уничтожить и большую группу пехоты, передвигающуюся со стороны Титовки.

Видимо, гитлеровцы поняли, что где-то поблизости [63] от них находится корректировщик, а может быть, даже запеленговали рацию. Под прикрытием тумана вражеские солдаты устремились на высотку, обошли ее слева. Лоскутов видел, как с трех сторон к ним ползли фашисты. Они медленно и осторожно приближались, используя складки местности. Кольцо окружения смыкалось. И тогда лейтенант передал на командный пункт свои координаты. Разумеется, на командном пункте сразу поняли, что Лоскутов просит открыть огонь по тому месту, где находятся сами разведчики. Все отчетливо сознавали, сколь это рискованно, медлили. И тут радио вновь донесло голос Лоскутова:

— Вызываю огонь на себя... Фашисты окружили... Дайте же скорее огонь!

Дружно ударили наши батареи. Взрывы снарядов тяжелых орудий сотрясали высотку, гитлеровцы заметались, устилая трупами землю. Оставшиеся в живых пустились наутек. Воспользовавшись паникой, Лоскутов вывел разведчиков к своим.

Я хорошо знал Ивана Лоскутова, не раз вместе с ним ходил на задания, искренне восхищался его мужеством.

Подвиги, подобные тем, которые совершили И. Лоскутов, Г. Макаров и Г. Мехоношин, были нормой поведения защитников Рыбачьего и Среднего. Их можно привести множество.

...Около двух часов длилась контрбатарейная борьба. Наша, как и все другие батареи дивизиона, непрерывно вела огонь по району расположения вражеской артиллерии. На наших огневых позициях тоже рвались снаряды противника. То и дело выходила из строя проводная связь, и тогда из укрытий выскакивали телефонисты Кувшинов, Панин, Подкопаев, ползли вдоль линии связи и устраняли порыв. Только сращивали концы проводов в одном месте, осколки перебивали кабель в другом. За два часа — одиннадцать повреждений. Одиннадцать раз под ожесточенным обстрелом выходили на поединок [64] со смертью телефонисты. Кувшинов получил ранение, но остался в строю. Связь работала бесперебойно.

...Тракторист нашей батареи красноармеец Михайлов двое суток подряд без сна и отдыха подвозил на огневые позиции боеприпасы по единственной и очень опасной дороге. На одном из участков она хорошо просматривалась противником. Каждый раз нужно было проскочить этот отрезок под жестоким огнем врага. Михайлов рисковал жизнью. Снаряды рвались один за другим. Но он упрямо пробивался вперед, доставляя опасный груз. Так несколько раз в течение дня.

В тяжелой боевой обстановке все больше креп и закалялся дружный коллектив батареи, выросла партийная организация. К началу 1942 года она уже насчитывала 8 человек, а это — большая сила. Теперь коммунисты были в каждом взводе и даже в орудийном расчете. Коммунистами стали самые смелые и стойкие товарищи, такие, как командир взвода управления лейтенант Иван Жарко, командир орудия старший сержант Григорий Акимов. Они сплачивали коллектив, вселяли в бойцов твердую уверенность в нашей победе.

Коммунисты показывали личный пример в бою, шли на самые ответственные участки, первыми вызывались в разведку или патрулировать район огневых позиций, куда в стылой круговерти в любой момент могли проникнуть вражеские лазутчики.

Глава четвертая.
Батарея покидает Рыбачий

С приходом весны 1942 года противник стал усиленно готовиться к наступлению на мурманском направлении. Как известно из истории Великой Отечественной [65] войны, гитлеровцы рассчитывали одним рывком пробиться к Мурманску, до которого им оставалось километров шестьдесят. Они усиленно бомбили город и порт, разрушили с воздуха несколько кварталов и пригородные поселки, в которых жили рыбаки. Но уничтожить порт им не удалось. Продолжал бесперебойную работу и железнодорожный узел. Город и порт жили напряженной фронтовой жизнью.

Для укрепления обороны на мурманском направлении требовалась артиллерия. В апреле 1942 года на базе нашего 104-го пушечного артиллерийского полка было решено сформировать еще один артполк. Дело в том, что развернутая в восточных районах страны оборонная промышленность стала набирать темпы и в войска с каждым месяцем поступало все больше орудий. Поэтому возникла возможность увеличить число артиллерийских частей.

Большая часть подразделений 104-го пушечного артиллерийского полка, вошедшего в состав артиллерии Северного флота, осталась на полуостровах Рыбачий и Средний. Основой же для формирования нового, 1236-го армейского пушечного артиллерийского полка стал наш 1-й дивизион без 1-й батареи.

7 апреля мы получили приказ командующего 14-й армией: управление дивизиона, 2-ю и 3-ю батареи сосредоточить в районе губы Эйно, погрузить на баржи, переправить через Мотовский залив и выдвинуть на участок фронта по реке Большая Западная Лица.

В ночь на 14 апреля 2-я и 3-я батареи совершили марш. И опять по бездорожью, в ненастную погоду: бушевала метель. В некоторых местах из-за снежных заносов приходилось перетаскивать орудия двумя, а то и тремя тракторами.

Мы совершили марш ночью, в ненастную погоду, с соблюдением всех мер маскировки. Тракторы и машины фар не включали. Все это обеспечило скрытный уход, и, [66] как нам стало потом известно, гитлеровцы еще в течение нескольких месяцев продолжали вести огонь по прежним нашим огневым позициям, обстреливая пустые места и расходуя большое количество боеприпасов. Правда, чтобы держать противника в заблуждении, с наших прежних огневых позиций 104-й артполк производил стрельбу кочующими орудиями.

К утру 14 апреля сосредоточились в губе Эйна и сразу же начали погрузку на самоходную баржу. И хотя морское путешествие предстояло недолгое — всего лишь несколько часов, опасность была велика: противник легко мог потопить баржу с помощью артиллерийского огня или разбомбить еще во время погрузки. Погрузка же на баржу далась нелегко — причала нет, подъездные пути никудышные. Но опыт был, и погрузились мы довольно быстро.

— Тут, на воде, мы как на ладони, — беспокоились батарейцы. — Потопить, как котят, могут...

Переправу обеспечивали наши боевые друзья из 104-го полка. Их орудия были наготове, если вражеские батареи откроют по барже огонь. Это успокаивало.

9-й батареей, которая располагалась ближе к нам, командовал мой друг Саша Шокуров. Мы с ним в один день много лет назад прибыли в 104-й полк, вместе служили в 12-й батарее, жили в одной комнате.

Перед самой посадкой на баржу я все же сумел выкроить время и съездить на батарею к Шокурову.

— Выручай, — попросил я. — Не дай потонуть в море. Вода в апреле, сам знаешь, не очень-то теплая.

— Уж это точно, — засмеялся Шокуров и, перейдя на серьезный тон, добавил: — Нам поручено обеспечить беспрепятственный проход баржи по заливу. С этой задачей справимся. Огневые позиции батарей противника, тех, что могут вести огонь по барже, нами пристреляны. Позаботились заранее.

Наконец баржа отчалила от берега. Первые километры [67] прошли благополучно. И вдруг у борта взметнулся огромный столб воды, затем второй, третий... Невидимый нам противник начал артиллерийский обстрел. Я не отрывал глаз от сопки, на склоне которой стояла батарея Шокурова.

И вот наконец там мелькнули огненные вспышки, а затем эхо донесло мощные громовые раскаты. Это в дело вступили 152-мм орудия Шокурова. Батарейцы мои сразу приободрились, повеселели.

Огонь гитлеровцев заметно ослабел. Капитан баржи, постоянно курсировавшей по заливу, привык к обстрелам и, ловко маневрируя, не давал врагу вести прицельную стрельбу. Залив пересекли благополучно.

Разгрузились мы в Ура-губе и своим ходом пошли к фронту. Вновь тяжелый шестидесятикилометровый марш по бездорожью. Люди не спали уже третьи сутки и все это время находились в походе, без обогрева, на сухом пайке, без горячей пищи. Не знаю, откуда брались силы? Наверное, только на войне такое возможно. На Чертов перевал — так называли высоту на 56-м километре от Мурманска — мы прибыли ночью. «Чертовым» перевал называли потому, что противник, хорошо наблюдая местность, не давал проходу даже повозке.

Ночью в этой незнакомой гористой местности очень трудно ориентироваться. Различали мы лишь выделяющиеся на фоне серого неба заснеженные вершины, а вокруг — безбрежная пелена. Однако на раздумья времени мы не имели. Какие участки местности просматривал противник, определить было невозможно. Надвигался рассвет.

Батарея, свернув вправо, невдалеке от дороги заняла огневую позицию. Артиллеристы, не мешкая, приступили к ее инженерному оборудованию.

Однако долго оставаться здесь не пришлось. Ко мне прибежал красноармеец из второго взвода и проговорил:

— Товарищ комбат! Вас вызывает подполковник. [68]

— Какой подполковник? — спрашиваю.

— Не знаю, меня послал командир взвода. А подполковник там, — махнул он рукой в сторону дороги.

Я поспешил к дороге, представился подполковнику. Как оказалось, он был из 10-й гвардейской стрелковой дивизии. Проезжая мимо на легковой машине и заметив новое подразделение, решил предостеречь артиллеристов от опасности.

— Капитан, — сказал он мне, — позицию вы выбрали неудачную. Местность эта хорошо просматривается противником. Как только рассветет, вас тотчас же накроет немецкая артиллерия. Укройтесь за эту высоту, за Чертов перевал, да побыстрее.

— Спасибо за совет, товарищ подполковник, — поблагодарил я и побежал на огневую.

Немедля подал команду. Расчеты быстро перевели пушки в походное положение. Но едва прицепили к трактору последнее орудие, как засвистел немецкий снаряд. Потом еще один... Но враг опоздал, орудия уже были в безопасности.

Не отвечала необходимым требованиям и спешно занятая новая огневая позиция. Уже на другой день батарея была обнаружена. Гитлеровцы обрушили на нас артиллерийский огонь. К счастью, снаряды падали с большим перелетом и особого вреда нам не причиняли. Мы засекли координаты одной из батарей, сосредоточили по ней огонь и били по ней до тех пор, пока она не замолчала.

Бой продолжался не менее часа. Батарейцы вели себя мужественно и стойко. Командиры орудий в укрытия не уходили. Их примеру следовали и подчиненные. Наводчики Ходкевич, Скворцов, Ничепуренко действовали быстро и сноровисто. Четко работали огневые расчеты, особенно отличился заряжающий Бабанов. Двенадцать порывов телефонного кабеля срастили под ураганным [69] огнем отважные связисты — командир отделения Я. Захаренко и рядовой В. Панин.

Целые сутки лазали мы с Зиминым по склонам гор в поисках удобной площадки. Наконец наткнулись на подходящее место: кругом разбросаны большие намни, которые могут служить естественным укрытием для личного состава и материальной части.

— Место отличное, товарищ комбат! — воскликнул Зимин. — Если правильно расположить орудия и замаскировать их, можно хорошо поработать...

— А наблюдательный пункт оборудуем на высоте Пила, — решил я. — Давайте поднимемся туда.

И мы стали карабкаться вверх. Если на высоту смотреть снизу, то на фоне неба четко выделяются несколько зазубрин, очень напоминающих зубья пилы. Потому высоту и назвали «Пила». С вершины ее хорошо просматривался передний край обороны противника, проходящий по высотам Мясорубка и Верблюд. Между двух камней на самой вершине высоты выбрали место для наблюдательного пункта.

Вскоре наша батарея заняла новую огневую позицию, которую мы хорошо оборудовали. Участок фронта был нам незнаком, и потому батарейцы сразу же приступили к активному ведению разведки местности, целей. Требовалось детально изучить передний край обороны, расположение наших войск, разведать и определить координаты артиллерийских и минометных батарей гитлеровцев, расположение и вероятные пути выдвижения резервов, а также координаты его штабов и узлов связи. Конечно, многие данные мы получили в штабах артиллерии обороняющихся дивизий. Однако, понимая, что некоторые из них могли устареть, а иные быть неполными, решили дополнительно провести разведку своими силами.

Выделили две группы разведчиков. Снабдили их всем необходимым. Одну группу возглавил Моругов, другую — [70] Фролов. Я тщательно проинструктировал бойцов, поставил каждому конкретную задачу, и группы в течение нескольких дней под непрерывным артиллерийско-минометным, а нередко и ружейно-пулеметным огнем противника прошли вдоль всего нашего переднего края обороны, начиная с правого фланга 14-й стрелковой и заканчивая левым флангом 10-й гвардейской стрелковой дивизии. Нередко им приходилось выдвигаться в нейтральную полосу, потому что оттуда лучше просматривалась оборона фашистов. Вернулись они с богатейшими разведданными, составили наглядные схемы, и впоследствии, используя их, специалисты 2-й батареи оформили панораму местности. На ней был нанесен передний край обороны противника и все наблюдаемые цели: доты, дзоты, проволочные заграждения и огневые позиции. Оформил ее старший сержант Дмитриев, который хорошо умел рисовать. Затем ее сфотографировали и разослали в штабы дивизий и полков. Эта панорама очень помогала ориентироваться на местности, особенно вновь прибывающим подразделениям.

К тому времени наш 1-й артиллерийский дивизион полностью сосредоточился в этих местах и занял боевые порядки по реке Западная Лица. Наша батарея прибыла к реке первой и уже, можно сказать, обжилась на новом месте.

Я. Д. Скробова в дивизионе уже не было, он убыл к новому месту службы. Дивизион принял его заместитель капитан Зайцев, много перенявший у Якова Дмитриевича. Доложив Зайцеву обо всем, я показал ему схемы с данными, добытыми нашими разведчиками. Он внимательно ознакомился с ними и сказал:

— Очень хорошо. Значит, не на пустом месте начинаем. Разведданные пригодятся всему дивизиону. Передайте их, Валериан Федорович, в штаб, а разведчикам объявите от моего имени благодарность. Да подумайте, кого из них представить к награде. И помните, главная [71] задача дивизиона — контрбатарейная борьба и уничтожение дальних целей.

2-я батарея и на новом участке фронта успешно выполняла боевые задачи, положительно зарекомендовала себя и довольно быстро приобрела авторитет у общевойсковых и старших артиллерийских начальников. Однажды за стрельбой батареи наблюдал командующий артиллерией 14-й армии генерал-майор артиллерии Дмитрий Федорович Паниткин. Он находился на моем наблюдательном пункте на высоте Пила. Батарейцы действовали сноровисто. Первым же снарядом они попали в дот гитлеровцев, расположенный на высоте Верблюд.

— Молодцы! — похвалил генерал. — Отлично сработали. Всему личному составу батареи объявляю благодарность.

Генерал Паниткин на батарее бывал не раз, ставил перед ней одну за другой боевые задачи. Надо сказать, артиллеристы выполняли их с честью. И немудрено — коллектив сложился у нас крепкий, дружный. Каждый отлично знал свои обязанности, а вся батарея действовала исключительно слаженно.

В другой раз командующий артиллерией армии находился на нашем наблюдательном пункте как раз в тот момент, когда вражеская батарея открыла огонь по расположению штаба 10-й гвардейской стрелковой дивизии.

— Капитан! — окликнул меня командующий артиллерией, наблюдая в бинокль за местностью. — Заставьте ее замолчать!

Но выполнить приказание было не так-то легко. Мы слышали звуки выстрелов. По ним можно лишь примерно определить район, откуда ведется огонь. Нам же нужны были точные координаты. Я, признаться, несколько растерялся. А тут еще генерал на наблюдательном пункте! Хочешь сделать получше, а оно, как назло, не получается. Тут-то и сказался высокий профессионализм батарейцев. Телефонисты уже передали отсчет направления [72] на стреляющую батарею, которую наблюдают разведчики с передового наблюдательного пункта.

Мы определили координаты, подготовили исходные данные и произвели огневой налет по району позиции стреляющей батареи. Меткие попадания мощных снарядов наших орудий заставили фашистов замолчать. И вновь генерал одобрил наши действия, всему личному составу за быстроту и слаженность стрельбы объявил благодарность.

Мы продолжали совершенствовать оборону: хорошо замаскировали орудия, вырыли укрытия для личного состава, позаботились, чтобы между наблюдательным пунктом и огневой позицией была надежная и устойчивая связь. Тут свою роль сыграла смекалка, творчество артиллеристов. Как-то пришел радист Шатохин к командиру взвода управления Жарко и предложил:

— А что, товарищ лейтенант, если радиостанции расположить в районе огневых позиций в укрытиях, а между рациями проложить под землей несколько линий проводной связи.

Я понял, что это даст определенную выгоду: в случае порыва линии можно переходить на радиосвязь. Рации-то ведь всегда настроены на прием, значит, команды будут поступать без какого бы то ни было перерыва.

Предложение бойца было принято. Телефонисты и радисты быстро все сделали. Связь у нас работала бесперебойно. Это повысило скорость ведения огня и его точность.

Постепенно улучшался и быт людей. Правда, построить все так добротно, как мы это сумели у горы Рока-Пахта, не удалось. Здесь не было в таком достатке леса, но мы многое сделали. Наладилось и питание. Правда, не обходилось и без курьезов. Взвод управления у нас питался отдельно. Старшина выдавал продукты и все необходимое для приготовления пищи. В тот день на ужин полагались макароны. Сварить их должен был [73] Александр Моругов, хотя он и понятия не имел, как это делать. Однако день уже клонился к закату, надо было спешить, и он раздумывать долго не стал — разжег в укрытии за камнями костер, налил ведро воды, повесил его над огнем и засыпал макароны. Сам сел у костра изредка подбрасывая в него поленья. Посмотрел раз, другой, вода еще не закипела. Потом попробовал черпаком — в ведре уже не макароны, а сплошной комок теста и снизу подгорать начинает. Струхнул Саша. Ведь товарищи останутся голодными. Что делать? К счастью, к костру подошел Василий Матвеев:

— Ну как, Саша? Готовы макароны?

Моругов молча показал рукой на ведро. Посмотрел Матвеев в ведро и ахнул:

— Это у тебя что там? Ты макароны в холодную воду бросил?

— Что делать-то? — проговорил Моругов, с надеждой уставившись на Матвеева.

— Не горюй, Саша, — сквозь смех произнес Василий. — Лепешки печь будем. Никто еще из макарон лепешек не пек. Ты — первый. Сковородка есть?

Бойцы напекли лепешек. Во время ужина артиллеристы все съели, даже хвалили: вкусные лепешки. А над Моруговым посмеялись:

— Макароны, Саша, варить — это тебе не фашистов бить. Тут уметь надо!

Врага Моругов действительно бить умел.

* * *

В конце апреля и начале мая 1942 года на мурманском направлении завязались упорные, кровопролитные бои. 14-я стрелковая и 10-я гвардейская стрелковая дивизии начали наступление с рубежа реки Западная Лица. Одновременно 12-я морская стрелковая бригада высадилась в районе мыса Пикшуев. Она имела задачу [74] ударить во фланг и тыл немецкой группировке, перерезать ее коммуникации и выйти на соединение с 10-й гвардейской стрелковой дивизией. Чтобы сковать противника, части 23-го укрепленного района начали активные действия на перешейке полуострова Средний. Гитлеровцы упорно обороняли свои позиции, часто переходили в контратаки. Быстро маневрируя резервами, они потеснили 12-ю морскую стрелковую бригаду, которая вынуждена была отходить к берегу, неся потери.

30 апреля, 1, 2 и 3 мая в Заполярье разыгралась невиданной силы снежная буря. За четыре года, которые я прослужил на Севере, не было такого обильного снегопада, такого жестокого бурана. Сплошной пеленой молниеносно проносились снежные вихри. Пурга заметала лощинки, выемки. После нее трудно было определить, где раньше проходили дороги: вокруг простиралась волнистая белая скатерть.

Очень трудно пришлось нашим наступающим войскам. Дивизия, которая предназначалась для развития успеха, застряла в снегах. К началу операции в намеченный район сумели подойти только один полк и управление соединения. Осуществить задуманную операцию не удалось.

Забило снегом все зубья высоты Пила. Проходить по ней стало опасно: можно поскользнуться, угодить в полынью снега на большую глубину, из которой уже никакими путями не выбраться. 2 мая мы с разведчиком Савидовым пошли погреться в землянку, находившуюся у подножия высоты. На наблюдательном пункте, расположенном на самом юру, мы пробыли довольно долго, сильно продрогли. Под снегом с трудом различали тропинку, но холод гнал вниз. Я неожиданно поскользнулся и сразу же угодил под глубокий сугроб.

— Держитесь, товарищ капитан! — воскликнул Савидов, стараясь перекричать вой ветра. — Сейчас помогу.

С помощью Савидова я с большим трудом выбрался [75] из ямы, отряхнулся, поблагодарил бойца. Тот предложил:

— Разрешите, я пойду впереди?

Мы стали осторожно пробираться вперед, и вдруг Савидов с головой провалился в какую-то засыпанную снегом яму. Хорошо еще, я успел схватить его за руку, но помочь не смог, потому что тут же поволокла куда-то вниз снежная лавина. Вряд ли нам удалось бы выбраться из этой переделки самостоятельно, но, к нашему счастью, поблизости в это время оказались три связиста из роты связи. Они подбежали к нам, стали проворно разгребать снег, добрались до нас, и мы, взявши друг друга за руки, с великим трудом вырвались из снежного плена. Правда, Савидов оказался без валенок. Они остались в снегу на большой глубине, и найти их в этой дикой круговерти было невозможно. До нашей землянки оставалось метров восемьдесят. Я попросил двоих связистов остаться с Савидовым, а одного пойти со мной в землянку. Там мы нашли запасную обувь и отнесли ее Савидову. А валенки отыскали потом, когда стаял снег.

Отогреться в землянке мне так и не пришлось. Едва лишь расположился у печки, протянув к ней руки, как телефонист передал мне трубку.

— Вот что, Валериан Федорович, — услышал я голос капитана Зайцева. — Немедленно берите разведчиков и радистов, выдвигайтесь на левый фланг. Будете корректировать огонь. Противник перебрасывает резервы, пытается обойти левый фланг дивизии.

Я взял с собой разведчиков Моругова и Старосельского, командира отделения радистов Шабалина и радиотелеграфиста Шатохина. Мы быстро и скрытно от противника выбрались на безымянную высоту, указанную командиром дивизиона, приготовились к работе.

Нас окружала плотная белая пелена, лишь на фоне неба различались контуры горных хребтов. С правого фланга донеслись звуки артиллерийских и минометных выстрелов [76] и ружейно-пулеметной стрельбы, были даже видны отдельные вспышки. На левом фланге стояла мертвая тишина. Когда наконец посветлело, Старосельский доложил:

— Товарищ капитан! Ориентир — 5, влево — 35. Колонна пехоты противника!

Я склонился к стереотрубе и сразу увидел гитлеровцев, огибавших высоту. Определил ее местонахождение, координаты и нанес их на карту, а затем сообщил командиру дивизиона. Вскоре мы услышали выстрелы. После пристрелки открыл беглый огонь весь дивизион. На снегу, в том месте, где двигалась колонна, остались воронки от разрывов снарядов и десятки трупов гитлеровских солдат.

Надеясь на передышку, мы решили перекусить. Шабалин достал из сумки сухой паек. Но подкрепиться не удалось. Едва мы разложили съестное, как Старосельский, наблюдавший за полем боя в бинокль, крикнул:

— Гитлеровцы! Много!

Я схватил бинокль. Справа из-за высоты, примерно в полутора-двух километрах от нас, короткими перебежками приближались к переднему краю егеря. И сразу же ожила наша оборона. С обеих высот застрочили пулеметы, завязался бой. Я быстро определил координаты, передал их командиру дивизиона. 2-я батарея открыла огонь по наступающей пехоте противника немедленно, по моей команде. Не выдержав, фашисты стали отходить и укрылись за отвесными скалами гранитной высоты.

На некоторое время наступила передышка, видно, крепко досталось врагу от наших орудий. Мы продолжали внимательно наблюдать за притихшим врагом.

— Не к добру эта тишина, — сказал Шатохин. — Что-то замышляют.

И точно. Примерно через час враг открыл артиллерийский и минометный огонь по высотам. Вскоре мы по [77] выстрелам определили, что стрельбу ведут одна артиллерийская и две минометные батареи, вычислили их координаты... Вражеские батареи вынуждены были замолчать.

Через несколько минут прилетели «юнкерсы», началась обработка нашего переднего края. Высоты заволокло гарью. Но мы уже к этому привыкли, переносили спокойно, не то что в первые недели войны. Когда самолеты, отбомбившись, улетели, Моругов проговорил:

— Ну, теперь опять жди егерей.

Действительно, развернувшись в цепь, до двух батальонов егерей пошли в атаку. Срочно доложил обстановку командиру дивизиона, передал ему координаты для постановки неподвижного заградительного огня перед передним краем нашей обороны. Цепи гитлеровцев двигались одна за другой. Трещали пулеметные и автоматные очереди. Нелегко приходилось пехотинцам. Мы на всякий случай приготовили личное оружие. Приказа отходить мы не получили, а егеря уже совсем недалеко. И тут открыли огонь батареи 1-го дивизиона. С визгом и ревом пролетали над нашими головами снаряды и рвались в цепях наступающих. Гитлеровцы не выдержали и повернули вспять, оставляя на снегу трупы.

Весь день прошел в напряжении: некогда было ни поесть, ни покурить. Хотя вражеские атаки и затихли, командир дивизиона приказал нам оставаться на месте до особого распоряжения. Вечером в наш наскоро оборудованный блиндаж пришли пехотинцы: командир стрелковой роты (его наблюдательный пункт находился метрах в двухстах от нашего) и молодой лейтенант, командир взвода этой роты.

— Спасибо за отличную стрельбу, — крепко пожав нам руки, сказал старший лейтенант. — Выручили. Если б не вы, трудно бы пришлось.

Ночь прошла спокойно. Лишь изредка ветер доносил звуки коротких пулеметных очередей да отдельных ружейных [78] выстрелов. На рассвете вновь обнаружили скопление вражеской пехоты. И опять все повторилось сначала: егеря штурмовали наш передний край, мы вызывали огонь дивизиона, гитлеровцы откатывались назад, потом снова лезли вперед. Так продолжалось трое суток. Нам все время пришлось находиться на этой безымянной высоте, наблюдать за действиями противника и корректировать стрельбу. Дивизион нанес большой урон гитлеровцам. У меня был особый счет к фашистам. Накануне неподалеку отсюда погиб мой старший брат Александр, которого я горячо любил.

* * *

В один из дней в середине мая батарея противника открыла огонь по высоте Пила, где находился наш наблюдательный пункт. Нам удалось засечь эту батарею, определить ее координаты и открыть по ней огонь. Противник ответил тем же. Трижды выходила из строя проводная связь. И трижды на устранение повреждения бросался отважный телефонист Кувшинов. Под градом осколков вражеских снарядов исправлял он порывы. Все обходилось благополучно. Потом, когда под огнем наших батарей противник вынужден был замолчать, Кувшинов пошел с НП вниз с высоты, туда, где была землянка взвода управления. Он был уже в нескольких шагах от нее, когда поблизости разорвался вражеский снаряд. Один-единственный. Шальной. Осколками тяжело ранило телефониста в живот. Его быстро отнесли в 12-й медсанбат, но врачи уже ничего не смогли поделать... Тяжело переживали батарейцы потерю боевого друга, смелого и отважного воина, с которым почти год воевали вместе.

На фронте сближаешься с людьми быстро. Я очень любил своих артиллеристов, сроднился с ними, они стали для меня словно братья. Очень грустно мне было расставаться с одним из ближайших помощников — лейтенантом И. Т. Жарко. Он успешно командовал взводом [79] управления батареи. Я знал, что там, где лейтенант Жарко, всегда будет порядок, задача непременно будет выполнена. Однажды меня вызвал к телефону командир дивизиона.

— Вот какое дело, — сказал капитан Зайцев. — Откомандируй в штаб полка лейтенанта Жарко.

— Зачем? — спрашиваю.

— Он назначен командиром батареи. Возражаешь?

— Нет...

В батарее любили Жарко и с большой неохотой расставались с ним. А Иван Тихонович на прощание сказал мне:

— Отказался бы я от новой должности, Валериан Федорович. Столько вместе пережили, так сработались. Нашел бы причину, отказался. Да только бесполезно.

— Почему? — удивленно спросил его.

— Да потому, что и вы долго здесь не задержитесь. Помяните мое слово.

Слова его оказались пророческими. Через несколько дней я получил назначение на должность начальника штаба 1-го дивизиона. Батарею сдал старшему лейтенанту Михаилу Яковлевичу Сипаеву.

Очень трудно было расставаться о дорогими моему сердцу людьми, боевыми друзьями, настоящими героями войны, с которыми столько раз вместе смотрели смерти в лицо. Обошел боевые порядки батареи, обнял и поцеловал каждого артиллериста, поблагодарил за самоотверженную службу, пожелал им скорейшей победы над немецко-фашистскими захватчиками.

— Не забывайте нас, Валериан Федорович, — наказывали батарейцы.

— Разве ж то, что мы пережили вместе, забудешь? — отвечал я.

— Приходите на батарею почаще. [80]

— Непременно. Ведь я же здесь, с вами рядом.

Первые недели после ухода меня постоянно тянуло на батарею, потому и наведывался туда довольно часто. Каждая такая встреча воодушевляла меня. Я радовался успехам батареи, вместе с бойцами и командирами переживал боль потерь...

Менялись люди: кто-то уходил на повышение, кто-то выбывал по ранению, но сохранялся основной костяк тех, кто прошел суровую школу полуостровов Средний и Рыбачий. Умножались традиции батареи. Ее личный состав участвовал в оборонительных боях и в Петсамо-Киркенесской наступательной операции в октябре 1944 года войск Карельского фронта и Северного флота.

В этот период нашим войскам приходилось наступать в исключительно трудных условиях Крайнего Севера. Гранитные скалы и горы с крутыми скатами и отвесными обрывами, ущельями и пропастями чередовались здесь с заболоченными участками. А сколько горных рек и ручьев, малых и больших озер встречалось на пути! К тому же октябрь выдался дождливым. Вода в реках и озерах поднялась.

Противник за три года создал в этих краях сильную оборону с долговременными сооружениями, состоящую из трех оборонительных полос. Укрепленные высоты, которые пришлось обрабатывать нашей артиллерии и штурмовать нашим войскам, превратились в неприступные крепости. К примеру, высоты Большой и Малый Кариквайвиш имели круговую оборону, бетонированные огневые точки, связанные между собой пробитыми в гранитной скале ходами сообщения. Эти господствующие над местностью высоты были опоясаны семью рядами колючей проволоки, сплошными минными полями. Но врагу не удалось остановить могучий порыв наших войск.

В боевых порядках наступающих шла и 2-я батарея. Она участвовала в штурме Большого и Малого Кариквайвиша, ее снаряды разрушали вражеские укрепления. [81]

После успешного завершения Петсамо-Киркенесской операции и освобождения советского Заполярья от гитлеровских оккупантов 1236-й армейский пушечный артиллерийский полк был сосредоточен на Кольском полуострове под Мурманском. Здесь начинался наш путь в 1939 году. Сюда батарея возвратилась вновь. На базе 1236-го армейского пушечного артиллерийского полка и других частей здесь были сформированы 204-я и 205-я армейские пушечные артиллерийские бригады. 2-я батарея в полном составе вошла в 204-ю армейскую пушечную артиллерийскую бригаду и была передана 19-й армии 2-го Белорусского фронта.

Не стану подробно описывать боевые дела батареи на заключительном этапе войны, коротко остановлюсь лишь на том, что стало известно мне из рассказов бойцов и командиров, служивших в ней до Победы. Батарея принимала участие в ожесточенных боях за освобождение от фашистской нечисти польских городов Торунь, Макув, Цеханув. Потом сражалась в Померании за города Браунсберг (Быдгощ), Штольп, Нойштадт, участвовала в уличных боях в порту Гдыня.

Особенно сильное сопротивление нашим войскам враг оказал на подступах к городу Румельсбург. И тогда снова на помощь пехоте пришла тяжелая артиллерия. Выдвинувшись вперед под покровом темноты, батареи 204-й армейской пушечной артиллерийской бригады заняли огневые позиции для стрельбы прямой наводкой. А на рассвете они открыли мощный огонь, прокладывая путь танкам и пехоте. И уже во второй половине дня город был взят нашими войсками. Особенно отличилась 2-я батарея. Ее бойцы и командиры мужественно держались под огнем врага, вели меткий, сокрушительный огонь, поражая его живую силу и боевую технику, разрушая долговременные огневые точки и другие укрепления. [82]

Глава пятая.
Дни испытаний и мужества

После ухода из батареи моя боевая биография складывалась следующим образом. До февраля 1943 года воевал в должности помощника начальника штаба 1236-го армейского пушечного артиллерийского полка. И снова неожиданный вызов к командиру полка подполковнику Преображенскому.

— Читайте, — сказал он, протягивая мне телеграмму. Я взял из его рук телеграфный бланк, там значилось:

«Майора Соколова срочно откомандировать в мое распоряжение. Генерал Паниткин».

— Понятно? — спросил командир полка и, не дожидаясь моего ответа, прибавил: — Сдавайте дела капитану Афанасьеву и немедленно выезжайте к новому месту службы.

В штабе артиллерии 14-й армии сообщили, что я назначен с повышением на должность старшего помощника начальника оперативного отделения, объяснили, где расположена землянка начальника. Я быстро отыскал землянку, спустился по деревянным ступенькам вниз, открыл дверь и сразу же заметил склоненную над картой знакомую фигуру. Яков Дмитриевич Скробов! Так вот кому я обязан вызовом сюда, в штаб артиллерии!

Скробов закончил какое-то, видимо, важное дело и только тогда поднял голову.

— А-а, Соколов? Заходи, жду. — Он встал из-за стола, шагнул навстречу, крепко пожал руку. — Рад тебя видеть живым и здоровым. Ну что, впечатлениями поделимся потом. Сейчас же — сразу за работу.

Яков Дмитриевич ввел меня в курс дел, обстоятельно рассказал о задачах оперативного отделения.

— Теперь стволов-то артиллерийских в армии во много раз больше, чем было в начале войны. Планировать [83] артиллерийское обеспечение операций стало куда сложнее, но интереснее. Вот этим мы с вами и будем заниматься. Дел хватит.

Их действительно хватало. Часто мы со Скробовым или же с генералом Дмитрием Федоровичем Паниткиным бывали в частях, проверяли их боевую готовность. Нередко ночами засиживались за документами, планируя обеспечение частных операций и действий разведывательных подразделений. Проверяли техническое состояние, уход и сбережение артиллерийского вооружения, средств тяги, приборов и материальной части артиллерии и минометов. Как и Скробов, генерал Паниткин, с которым мне чаще всего приходилось выезжать в части, был чрезвычайно дотошным. Нередко он лично доходил до ротных опорных пунктов, до отдельных ротных минометов, расположенных в первой траншее. Пробирался ползком, преодолевая участки местности, простреливаемые ружейно-пулеметным огнем противника. Стремился лично наблюдать артиллерийскую стрельбу.

Д. Ф. Паниткин был исключительно грамотным и опытным артиллеристом. Он прошел большой и славный боевой путь от красноармейца до командующего артиллерией армии. В 14-ю армию он прибыл в 1940 году и вместе с нею пережил трудный начальный период Великой Отечественной войны, испытал горечь потерь. Он являлся примером для подчиненных ему командиров в стойкости, мужестве, решительности.

Дмитрий Федорович командовал уверенно, со знанием дела. Он внимательно прислушивался к мнению подчиненных, стремился найти рациональное зерно в каждом предложении, любил инициативных, думающих артиллеристов, всячески поддерживал все их добрые и полезные начинания.

По характеру он был уравновешенным, выдержанным человеком. Никогда ничего не решал с наскока, любил все взвесить, продумать и проверить. Принятое же решение [84] проводил в жизнь твердо и без колебаний. Требователен он был до педантизма, не терпел даже малейшего проявления расхлябанности и бескультурья. Несмотря на некоторые свойственные ему сухость и строгость, постоянно проявлял заботу о людях, поощрял достойных.

Служба в штабе под руководством столь опытных начальников дала мне, конечно, немало. А работы в это время было хоть отбавляй. Задачи следовали одна за другой. Как-то нашему командованию стало известно, что враг готовится перебросить 6-ю горнострелковую дивизию на Кавказ, где шли ожесточенные бои. Удержать ее в Заполярье, разумеется, могли лишь активные действия наших войск, и прежде всего 14-й армии.

Помню, сколько дел было с планированием артиллерийской поддержки этих действий.

На левом фланге 10-й гвардейской стрелковой дивизии мы нанесли огневой удар дивизионом 41-го гвардейского полка по скоплению войск противника. Стрельба «катюш» насторожила врага. Ведь применение этого оружия всегда предшествовало наступательным действиям. Активизировались также и действия стрелковых подразделений. Армейские лыжные бригады совершали глубокие рейды в тыл врага, обходя его фланги и нанося ощутимые удары по штабам, резервам, коммуникациям.

Мы тщательно планировали артиллерийскую поддержку таких действий, используя артиллерийские системы, которые могли поражать противника на большую глубину.

Враг так и не решился перебросить на юг свою дивизию, а это была конкретная помощь нашим войскам, сражающимся на юге.

14-я армия занимала оборону на широком фронте. Правый ее фланг упирался в Мотовский залив, оборонительный рубеж проходил восточнее реки Западная Лица до высоты с отметкой 314,9, затем поворачивал на [85] запад, пересекал реку Западная Лица и уходил на запад южнее озера Чапр.

Военный совет армии нацеливал войска на всемерное укрепление обороны, на поддержание ее в состоянии высокой активности, требовал постоянно держать врага в напряжении. Главное внимание командующего артиллерией и всего штаба, в котором мне довелось служить, было обращено на организацию системы артиллерийского огня как основы устойчивости обороны, на управление огнем и поддержание постоянного взаимодействия со стрелковыми частями и соединениями.

Известно, что в обороне, да еще на очень широком фронте, везде быть сильным невозможно. Приходилось восполнять недостаток стрелковых частей и нехватку артиллерии хорошей организацией ее действий, маневром огнем, точным, строгим и рациональным его планированием.

Работал я с каждым днем все увереннее, сказывался приобретенный опыт, однако служба моя в штабе закончилась столь же неожиданно, как и началась. Однажды (это было уже в 1944 году) мы проводили сборы командиров батарей на базе моего бывшего 1236 апап. Я был ответственным за организацию сборов. Дел, как всегда в таких случаях, хватало. В самый разгар занятий генерал Паниткин вызвал меня к телефону.

— Вот что, Соколов, — сказал он. — Передайте дела и немедленно выезжайте в штаб 10-й гвардейской стрелковой дивизии.

Вскоре я был в штабе 10-й гвардейской стрелковой дивизии. Дмитрий Федорович уже находился там.

— Вы, товарищ Соколов, — заявил он мне, — назначаетесь заместителем командира 1942-го корпусного артиллерийского полка. Выезжайте туда прямо сейчас. Командира полка там еще нет. До его. приезда будете командовать полком. Задача: совершить марш в Мурманск, на станцию погрузки. [86]

Я получил приказ, в котором ставились задачи полку, выписку о своем назначении на должность и немедленно выехал к новому месту службы.

После совершения марша и разгрузки на станции Лодейное Поле полк вошел в состав 7-й армии, готовящейся наступать на петрозаводском направлении. Действовать нам пришлось в полосе наступления 4-го стрелкового корпуса. Мы заняли боевые порядки, организовали разведку и связь. Произведя пристрелку, закончили огневое планирование. Командир полка майор Голубев прибыл накануне наступления, так что наше знакомство проходило уже в бою.

21 июня 1944 года рано утром мощной трехчасовой артиллерийской и авиационной подготовкой началась Свирско-Петрозаводская наступательная операция, осуществляемая войсками 7-й армии. Со своих наблюдательных пунктов мы видели, как в расположении противника взлетали вверх бревна от разрушенных дзотов и блиндажей, дыбилась от взрывов снарядов земля. Над нами сверкали молнии реактивных снарядов гвардейских минометов — «катюш». Их огневые позиции располагались где-то позади нашего наблюдательного пункта. Оборона врага покрылась густой завесой дыма.

Как ни обрабатывали передний край противника артиллерия и авиация, все же некоторое количество его огневых точек, по нашим расчетам, должно было уцелеть, а следовательно, ожить, когда начнется форсирование реки Свирь. Было важно быстро выявить эти огневые средства. Но каким образом можно это сделать? Только вызвав их огонь. Это было учтено при подготовке операции.

Вызвать огонь на себя должны были 16 добровольцев из 99-го гвардейского и 296-го гвардейского стрелковых полков. Мне довелось от начала до конца наблюдать за этим коллективным подвигом. Смельчаки под гром артиллерийской канонады выдвинулись к берегу, подошли [87] к замаскированным плотам. Каждый к своему. На плотах были установлены макеты солдат. Едва они отошли от берега, как по ним открыли огонь уцелевшие после артподготовки и ударов авиации орудия и пулеметы.

Огромные фонтаны воды вздыбились вокруг плотов. Противник принял действия смельчаков за начало форсирования. Все уцелевшие его огневые средства вели огонь. Мы быстро засекали цели. То же делали и артиллеристы других частей. Через несколько минут, когда смельчаки еще не достигли противоположного берега, наши орудия обрушили огонь на обнаруженные вражеские огневые точки. Герои-комсомольцы добрались до берега и устремились к траншеям противника.

Тем временем войска по всему фронту начали форсирование большой водной преграды — реки Свирь.

Впоследствии все 16 комсомольцев были удостоены высокого звания Героя Советского Союза.

Операция успешно развивалась: 25 июня войска освободили город Олонец, а уже 28 июня столицу Карело-Финской ССР город Петрозаводск. Во время наступления меня ранило, к счастью легко. Отлежался 2–3 дня в полковом лазарете и вернулся в строй.

1942-й корпусной пушечный артиллерийский полк отличился в боях, за что был награжден орденом Красного Знамени. Член Военного совета фронта генерал-лейтенант Т. Ф. Штыков вручил нам орден прямо на поле боя под городом Сальми.

Когда наступательная операция закончилась, полк остался в обороне. Обороняться пришлось на довольно широком участке фронта. Первоочередная задача заключалась в том, чтобы произвести пристрелку заградительных огней по всему переднему краю. А сделать это в лесисто-болотистой местности весьма сложно. Наблюдать разрывы своих снарядов можно или же с высоких деревьев, расположенных на высотах, или находясь на нейтральной полосе. Эту задачу мне пришлось выполнять [88] вместе с командирами батарей и командирами стрелковых подразделений. Пройти предстояло по всему переднему краю. Тут без хитрости не обойтись. Я вспомнил о макетах солдат, которые применяли на своих плотах герои-комсомольцы при форсировании Свири.

Стоп! Макеты! Это можно использовать и нам. Так и поступили. В полку изготовили макеты, проинструктировали солдат, которым предстояло обращаться с ними.

Однажды нам нужно было произвести пристрелку неподвижного заградительного огня перед самым передним краем. С тремя командирами батарей выдвинулись в первую траншею. Справа и слева от нас, метрах в 20–30, расположились солдаты с макетами. Едва взорвались наши первые снаряды, солдаты приподняли чуть-чуть над брустверами макеты. Тотчас же по ним открыли огонь снайперы, нас же они не заметили, и мы спокойно провели работу.

В другой раз нужно было произвести пристрелку НЗО на закрытом участке местности. Мы выбрали три дерева, на которые намеревались втащить макеты. Деревья эти были расположены несколько в глубине, на опушке сосновой рощи. Два же других не очень высоких, но разлапистых дерева метрах в трехстах от первых мы облюбовали для себя. Заранее незаметно взобрались на них.

Солдаты привязали макеты к шестам, перебросили через сучья поближе к верхушкам деревьев веревки. Как только был произведен первый выстрел, солдаты медленно подтянули макеты вверх и закрепили концы веревок, сами убежали в укрытие. Противник быстро обнаружил макеты и открыл по ним бешеный огонь из минометов.

Мы спокойно произвели пристрелку, засекли минометную батарею противника. Когда потом чучела сняли с деревьев, они были изрешечены осколками мин. Таким образом провели пристрелку всех огней на переднем крае, на участке фронта в 20 километров. [89]

В начале сентября 1944 года Финляндия вышла из войны. Помню, с какой неописуемой радостью встретили мы эту весть. Перед нашими позициями установилась тишина.

Вскоре полк вновь погрузили в эшелон и направили в Заполярье. Из Мурманска своим ходом дошли в район озера Чапр, там заняли огневые позиции. Мне удалось побывать у соседей в 1236-м полку, встретиться с родными мне бойцами 2-й батареи. Наш полк вошел в состав артиллерийской группы, руководил которой бывший начальник штаба 104-го пушечного артиллерийского полка Тюрин Трофим Федорович, теперь уже полковник.

7 октября 1944 года началась завершающаяся на Крайнем Севере Петсамо-Киркенесская операция, знаменовавшая изгнание врага из советского Заполярья и с севера Норвегии. В тяжелых условиях пришлось действовать полку.

Война в Заполярье окончилась нашей полной победой. Полк возвратился под Мурманск. В ноябре на базе нашего полка и других частей были сформированы 204-я и 205-я армейские пушечные артиллерийские бригады.

Я был назначен начальником штаба 205-й бригады и очень жалел, что моя родная 2-я батарея оказалась в 204-й, которая ушла на 2-й Белорусский фронт. Наша же 205-я направлялась на 3-й Украинский.

Назначенные во вновь сформированный штаб бригады офицеры ранее служили на командных должностях и штабную работу знали слабо. Пришлось на ходу сколачивать штаб. Очень пригодился мне опыт, полученный в штабе артиллерии 14-й армии. К счастью, командир бригады полковник Перлов был грамотным офицером, хорошо знавшим штабную работу, много помогал штабу. В результате за короткий срок мы сумели отработать и оформить все необходимые документы артиллерийского обеспечения наступательного и оборонительного боя. [90]

Мне часто приходилось бывать непосредственно в дивизионах и батареях, проверять, как идут занятия по боевой подготовке, как несет службу наряд. Однажды я зашел во взвод разведки управления бригады. Дневальный подал команду «Смирно!», подбежал ко мне и начал доклад.

— Товарищ подполковник... — и осекся, замерев от удивления.

Это был мой младший брат Николай. Я дал команду «Вольно!», крепко обнял его и спросил:

— Как ты сюда попал? — Я знал, что он служил в огневом взводе одной из батарей.

— Попросился, чтобы из огневиков перевели в разведчики, чтоб живых фрицев посмотреть. С огневой-то их не увидишь.

— Хорошо, — засмеялся я. — Вот поедем на запад, там насмотришься.

Увидеть врага ему пришлось, и при серьезных обстоятельствах. В районе города Шапопья в Венгрии Николай вместе с четырьмя другими артиллеристами находился на передовом наблюдательном пункте: командир взвода разведки, два разведчика, радист и телефонист. Высоту, где они располагались, атаковала рота пехоты гитлеровцев, поддерживаемая семью танками. Танки врага обошли высоту. Стрелковый взвод, оборонявший ее, а с ним и пятеро артиллеристов оказались в окружении. И тогда командир взвода разведки, передав свои координаты, вызвал огонь батарей на себя. Мощные разрывы осколочных гранат нашей артиллерии уничтожали наступавших по склону высоты гитлеровских солдат, было подбито три вражеских танка.

К счастью, снаряды не причинили вреда нашим бойцам...

На 3-м Украинском фронте нашу бригаду подчинили 26-й армии. Сразу же пришлось втянуться в тяжелые бои. В середине февраля мы участвовали в Балатонской [91] оборонительной операции. Бригада вела контрбатарейную борьбу. Нередко приходилось отбивать атаки танков противника, прорывавшихся в район огневых позиций, выдвигаться на наиболее угрожаемые направления. Враг хотя и медленно, но продвигался на ряде участков, не считаясь с огромными потерями.

Вспоминаю, как один из наших дивизионов, совершив марш, занимал новые огневые позиции. Не успели еще артиллеристы привести орудия к бою, как были атакованы противником силою до полка пехоты с танками. Командир дивизиона майор Пелюх быстро организовал оборону. Прямой наводкой артиллеристы уничтожали танки гитлеровцев, ружейно-пулеметным огнем и ручными гранатами пехоту. Но крупные силы гитлеровцев теснили наши части к Дунаю.

Мне позвонили из штаба артиллерии армии и передали приказ о перегруппировке. Я доложил о приказе командиру бригады. Полковник Перлов с частью сил и оперативной группой немедленно выехал вперед. Они успели проскочить по рокаде. Нам же, пока мы собрали оставшиеся батареи, упредить врага не удалось. Разведка, выдвинутая вперед, доложила, что населенный пункт, через который проходит дорога, захвачен фашистами. Мы попытались пройти обходным путем. Но протащить по лесным и болотистым тропинкам тяжелые орудия не удалось. Может быть и даже скорее всего, мы бы прошли (и не такому научились в Заполярье), но пришлось бы потратить слишком много времени, а его у нас не было. Командир бригады по радио торопил...

Тогда мы решили пробиться через населенный пункт. Развернули одну батарею, создали усиленную группу бойцов с ручными пулеметами и автоматами и ударили по населенному пункту. Вместе с командиром 1-го дивизиона, с группой воинов на машинах ворвались в село. У одного дома заметили два бронетранспортера. Гитлеровцы были в доме. Часовой, обнаруживший нас, [92] открыл стрельбу из автомата, изрешетил ветровое стекло автомобиля и с криком «Рус, рус!» побежал вдоль домов. Из дома выбежали солдаты противника, но сразу же попали под огонь наших пулеметов. По окраинам села, преграждая путь бегущим, вела огонь наша батарея.

Бой был скоротечным. Гитлеровцы, не ожидавшие такого натиска, бежали из села. Многих из них настигали меткие очереди наших пулеметов и автоматов. Бригада благополучно завершила марш в указанный район, заняла огневые позиции. А утром загремели мощные залпы артиллерии и наши снаряды стали рваться в расположении вражеских батарей.

Не добившись сколь-нибудь значительных успехов, вражеские войска были вынуждены 15 марта прекратить наступление и перейти к обороне. А войска 3-го Украинского фронта и левого крыла 2-го Украинского фронта вскоре начали Венскую наступательную операцию. Активное участие в ней принимала и наша бригада. 13 апреля Москва салютовала доблестным войскам двух Украинских фронтов, штурмом овладевших Веной...

Здесь же, под Веной, я встретил Победу. В тот день мне исполнился 31 год. Я очень счастлив, что праздную свое рождение в такой знаменательный в жизни моего поколения день — День Победы.

Список иллюстраций

Валериан Федорович Соколов

Обсудить в форуме