Итак, 15 декабря 1941 года, после окончания обороны Ханко, меня назначили командующим войсками внутренней обороны и начальником гарнизона Ленинграда — флотского генерала, как подшучивали друзья, «сдали в солдаты». На этом я закончил первую книгу воспоминаний.

Если быть последовательным, надо бы рассказать сейчас про семь месяцев этой службы на ближних, самых близких из возможных, рубежах родного города. Да и есть что рассказать о зиме и весне мучительного и мужественного первого года блокады, голодного не только для населения, но и для многих военнослужащих, особенно находившихся во втором эшелоне. Голод, холод, тифозные эпидемии я познал на себе еще в гражданскую войну, но страданий, подобных ленинградским, не видел никогда, и мне, человеку военному, легче писать о смерти на поле боя, чем о гибели многих и многих тысяч моих земляков в ледяной постели неотапливаемого дома или на улицах — от дистрофии либо от фашистских снарядов и бомб. Поэтому коснусь этого периода службы очень кратко.

Принимая новую должность, я, признаться, не испытывал радости. Сейчас бы в самое пекло боя, а назначили в тыл. Конечно, высшее командование, думал я, оценив опыт руководства осажденным Ханко, надеется на меня в случае уличных боев. Но именно «в случае», а пока — резерв, блокадный тыл, комендантская служба...

Однако все оказалось не так. В осажденном городе не было, по существу, тыла: участок, тихий сегодня, завтра превращался в передний край. Военный совет Ленинградского фронта поставил задачу частям внутренней обороны организовать круговую оборону с передним краем по западному побережью Финского залива, дамба Морского [4] канала, остров Тураханный, станция Броневая, поселок имени С. Шаумяна, Фарфоровая, поселок Веселый, совхоз Кудрово, Заневка, Пороховые, деревня Старая. Боевой участок только от Кировских островов на севере до Угольной гавани Торгового порта на юге и далее по дамбе Морского канала, вытянутой по мелководью в сторону Кронштадта, имел протяженность более 25 километров.

Кроме знаменитой Дороги жизни на Ладоге в обороне Ленинграда сыграла свою роль и другая дорога жизни — Малая, соединявшая с городом крепость Кронштадт и Ораниенбаум, точнее, ораниенбаумский плацдарм, сохраненный оперативной группой войск Ленинградского фронта в тылу фашистов до конца блокады. Без Малой дороги жизни этот плацдарм не смог бы устоять, и она требовала от нас серьезной заботы.

В конце осени Балтийский флот сумел своими силами и средствами снять с плацдарма и передислоцировать в Ленинград, мимо берегов Финского залива и Невской губы, занятых врагом, на более важное в те дни направление целую армию с вооружением и техникой, а на плацдарм доставить другие воинские части, в том числе и батальоны гангутцев. Столь важная для фронта передислокация происходила под артиллерийским огнем противника. Гитлеровцы, прекрасно понимая значение фарватера по Морскому каналу и восточной части Финского залива, расположили в районе Стрельны, Михайловского парка и Петергофа сильную артиллерийскую группу, которая охотилась буквально за каждым катером или буксиром. Но фарватер жил под прикрытием нашей флотской артиллерии. Малая дорога жизни действовала безотказно, пока могли ходить ледоколы; только глубокой зимой трассу временно передвинули на лед между Лисьим Носом и Кронштадтом, а оттуда по льду же в Ораниенбаум.

Ранний ледостав осложнил положение всего западного боевого участка. Возникли две главные угрозы на этом направлении.

Первая — возможность минирования противником фарватера и захвата 10-километровой дамбы Морского канала. В день моего назначения на пути, накануне пробитом другими ледоколами, подорвался флагман ледокольного флота «Ермак». Фарватер, пристрелянный к тому [5] же артиллерией противника, мог надолго закупориться, но, к счастью, «Ермака» удалось оттащить, и движение возобновилось. Мы очень опасались, что за зиму противник накидает под лед много мин и весной, когда возобновится судоходство, флот понесет большие потери. Фашистским солдатам, сытым и здоровым, не составляло ведь особого труда на простых крестьянских санях подтаскивать по льду ночью к фарватеру магнитные мины и сбрасывать их в лунки, пробиваемые пешней. По льду же враг мог подобраться и к дамбе Морского канала, а ее захват закрыл бы выход из Ленинграда в Финский залив.

Вторая угроза, не менее реальная, появилась в конце декабря, когда лед настолько уплотнился, что по нему свободно могли пройти танки. Толстый и прочный лед позволял противнику двинуть крупные силы в обход системы обороны 42-й армии — хотя бы со стороны Стрельны, чтобы прорваться в Торговый порт, а оттуда и в центр города.

Обе эти угрозы, особенно последняя, превращали наш участок в наиболее опасное зимой направление. А сил было мало — 9-я отдельная бригада ВОСО и приданные ей отдельные железнодорожный батальон и минометный дивизион, подразделения НКВД, местные стрелковые части, подразделения милиции и военизированной пожарной охраны, рабочие отряды, военнообязанные, проходящие Всевобуч. Штаб фронта понимал значение нашего боевого участка, но что поделаешь, коли нет резервов.

Правда, вскоре флот создал в Кронштадте отдельный батальон морской пехоты для охраны подходов к острову Котлин по льду. Батальон состоял из матросов-гангутцев. Командовал им наш ханковский герой-десантник и артиллерист капитан Борис Митрофанович Гранин. Матросы построили на льду систему опорных пунктов, секретов, пулеметных точек, связанную телефоном с КП батальона. В голове дамбы Морского канала Ленинградская военно-морская база разместила роту матросов-лыжников для патрулирования на фарватере. Флотское командование во время зимнего ремонта катеров использовало их вооружение на суше, временно разместив вместе с расчетами пушки и крупнокалиберные пулеметы по дамбе канала, на Канонерском, Васильевском и Кировском островах. Так возникли противоштурмовые батареи моряков. [6]

А в Угольной гавани Тортового порта, всего в трех километрах от передовой, заняли позиции бронетранспортеры 406-го отдельного дивизиона железнодорожной артиллерии Балтийского флота под командой капитана Якова Даниловича Тупикова. Мне удалось добиться оперативного подчинения всех этих флотских частей управлению внутренней обороны города.

Начальник боевого участка подполковник В. Е. Матишев правильно распределил силы в создавшихся условиях: бригаду, которой он командовал, и отдельный минометный дивизион он сосредоточил в Торговом порту, оставив в обороне на Васильевском острове только железнодорожный батальон. Кировские острова остались не занятыми войсками — их попросту не было.

Вряд ли знали ленинградцы, какие жестокие и упорные схватки происходили на льду Невской губы и Финского залива. Враг прощупывал нас с разных направлений, искал щель, слабое место. Бойцы дрались на пределе сил. По всему переднему краю Ленинградского фронта бойцы подтягивали ремни, но части внутренней обороны, формально тыловые, снабжались по скудней второй блокадной норме. После боя наши красноармейцы и матросы, измотанные голодом и бессонницей, брели как сонные мухи. А у нас не было ничего в резерве, чтобы выдать дополнительную пайку хлеба даже воину, назначенному в дозор на лед в злейший мороз. Но роптать нашим бойцам и в голову не приходило. У рабочих заводов, жителей Ленинграда и этого пайка не было, а они не только давали нам оружие, но и подготовили резервные боевые части для защиты тех рубежей в городе, которые мы создавали.

К весне войска внутренней обороны численно выросли и окрепли организационно. Штаб фронта заменил некоторые наши части и поручил мне формирование новых. Я знал, какие замечательные люди придут к нам в случае нужды из цехов ленинградских заводов, с того же Кировского, но помнил, что они будут ослаблены голодом.

Когда лед в Невской губе и в заливе стал рыхлым и угроза вторжения в город с запада отпала, Военный совет и штаб фронта приказали нам занять полосу между южной границей города и тыловой границей 42-й и 55-й армий: теперь опасность прорыва возникла там. С помощью [7] горожан мы начали строить в этой полосе оборонительные сооружения, а во дворе пустующего дома № 10 на Садовой улице, занятого нашим штабом и недавно созданным политотделом, долговременный подземный командный пункт войск внутренней обороны Ленинграда.

Никак я в те дни не предполагал, что вскоре придется расстаться и с делом, в которое втянулся, и с родным городом. Но вот в начале июня командующий Краснознаменным Балтийским флотом вице-адмирал В. Ф. Трибуц вызвал меня — а я, хотя и «отданный в солдаты», по-прежнему воспринимал его вызовы как приказания — и сообщил про устный запрос наркома ВМФ адмирала Николая Герасимовича Кузнецова: согласен ли я принять командование Севастопольским оборонительным районом?..

Что значит — согласен ли?! А если откажусь, другого что ли спрашивать?! Военному человеку надо приказывать, а не спрашивать согласия. О положении дел в Севастополе я знал не больше других, читающих газеты и слушающих сообщения по радио, но понимал, что необходимо развязать руки командующему Черноморским флотом, дать ему возможность заняться всем Черноморским театром военных действий. Разумеется, я немедленно согласился с предложением наркома и стал ждать срочного вызова.

Но так и не дождался — 30 июня 1942 года по приказу Ставки защитники Севастополя покинули развалины города.

Утром 13 июля, едва я вошел в штаб на Садовой, меня срочно вызвал командующий, не объясняя ничего по телефону. Через четверть часа я уже был на Песочной в двухэтажном особняке Военного совета Краснознаменного Балтийского флота в глубине сада, отгороженного от улицы чугунной решеткой. Вице-адмирал Трибуц сразу принял меня и сообщил, что ему Ставкой поручено быстро переправить генерала Кабанова в Заполярье, на Северный флот. Санкция командующего Ленинградским фронтом генерал-лейтенанта Л. А. Говорова и члена Военного совета А. А. Жданова на это уже получена, подробности, очевидно, мне вскоре сообщат в штабе фронта.

Все завертелось в темпе, хотя сути происходящего я не знал до самого прибытия на Северный флот. Генерал-лейтенант Д. Н. Гусев, начальник штаба фронта, в [8] полдень 13 июля вручил мне предписание сдать в течение суток командование внутренней обороной полковнику Желнину, моему заместителю, и быть в 14.00 следующего дня с докладом у командующего фронтом. Генерал Говоров, прощаясь, сообщил лишь, что по решению Ставки 14-я армия Карельского фронта передает флоту 23-й укрепленный район (УР) и мне, очевидно, предстоит им командовать.

Рано утром 15 июля на одном из аэродромов, построенном моряками во время блокады, я уже ждал вылета специального транспортного самолета на Север, но нас при отличной погоде почему-то не выпускали. Позвонив командующему ВВС Краснознаменного Балтийского флота генерал-лейтенанту, авиации Самохину, я спросил, почему нас держат. «Не хочу, чтобы тебя сбили, — ответил Михаил Иванович. — Над Ладогой немецкие истребители...»

После полудня, когда пришло «добро» на вылет, против транспортного самолета, прогревающего моторы, выстроилась семерка летчиков-истребителей. Я узнал их — наши, с Ханко. На правом фланге шеренги — дорогой мне человек, с белым, обезображенным ранениями лицом и немигающими, без бровей и ресниц, глазами. Даже во сне он не может их закрыть. Это Леонид Георгиевич Белоусов, бывший командир эскадрильи ханковских истребителей. Он уже провожал меня однажды в полете с Ханко в осажденный Таллин. Теперь он и его товарищи, известные ленинградцам герои 4-го гвардейского истребительного полка, назначены прикрывать наш полет над Ладогой.

Вот и настал час прощания с Ханко и Ленинградом. Из фонаря транспортного самолета я следил за провожающими ханковцами, пока мы не пересекли озеро с запада на восток. Дальше наш путь расходился — истребители, прощально покачав крыльями, легли на обратный курс, а мы повернули на север.

Ну что ж, военный человек всегда готов к разлукам с близкими и к перемене мест — такова наша профессия. Мне, правда, за десятилетия командирской службы довелось передвигаться в пределах Балтики, на Север же я летел впервые. Наслышан был про Север, про Полярное и про молодого командующего флотом вице-адмирала Головко, в распоряжение которого я направлен. Наслышан [9] от Валентина Петровича Дрозда, его предшественника; я читал кое-что о Заполярье, о Мурманске и Кольском заливе. Перед вылетом успел взглянуть на карту интересующих меня полуостровов и установил, что они расположены между 69 и 70 градусами северной широты, в трех с половиной сотнях километров за Полярным кругом. Далеко же бросает меня война! Что-то подумалось про полярную ночь, про зимовки в Арктике, про балтийские корабли, доставленные новому флоту через Беломорканал, что-то вспомнил о молодом флоте, усвоенное из лекций в Военно-морской академии. Но что за УР-23, передаваемый флоту на полуостровах, какова там обстановка, чем вызвана спешка с моей переброской — тут приходилось лишь гадать и предполагать.

Чтобы не мучиться и не гадать, я решил наверстать упущенное за двое беспокойных суток и поспать, благо в самолете был единственным пассажиром. Отлично устроился на брезентовых чехлах, предложенных бортмехаником, и сразу заснул под мерный гул моторов.

Проснулся — и не пойму: вечер или утро. На часах семь, а солнечно, как днем. В Ленинграде белые ночи давно кончились. Сообразил — мы же летим за Полярный круг, в высокие широты, где не белые ночи, а круглосуточно полярный день.

Некоторое время спустя самолет, сделав круг над Кольским заливом, сел на аэродром ВВС Северного флота. И вот радость: флотской авиацией командует генерал-майор Александр Алексеевич Кузнецов, мой давний товарищ по Балтике, сосед по учебному столу на Курсах усовершенствования высшего начсостава. Мы с ним расстались перед войной, и я забыл, что он уехал в Заполярье. Вот кто разрешит сразу все мои загадки! За ночь он введет меня в курс здешней жизни, чтобы мне не хлопать глазами, когда явлюсь к вице-адмиралу Головко!..

Генерал Кузнецов пригласил меня пообедать. Заметив мое замешательство, он рассмеялся: на Севере, мол, обедают и ночью. Но не час обеда меня смутил: за семь месяцев службы в голодающем городе я приучил себя отвергать подобные приглашения, зная, как обременителен для гостеприимных хозяев лишний рот.

В столовой авиаторов я почувствовал приступ такого голода, словно не ел не сутки, а вечность. Но едва мы [10] сели за стол, по военному скромный, но в достатке по сравнению с ленинградским, я понял, что обеда не будет: под рукой генерала Кузнецова зазвонил телефон. Разговор шел обо мне. Командующий флотом требовал, чтобы я немедленно отправился в Полярное — у пирса, оказывается, уже ждал катер МО.

К полуночи катер домчал меня в гавань Полярного, словно врубленную в гранит. Адъютант командующего, встретивший на причале, повел на флагманский командный пункт. У входа на ФКП стоял подтянутый матрос, вооруженный винтовкой с примкнутым штыком. За дверью открылся прямой и длинный коридор, устланный ковровой дорожкой и освещенный с потолка неяркими лампочками. Вдоль стен, покрытых корабельной шаровой краской, вереница дверей, словно в каюты. За одной из них в конце коридора находился кабинет командующего Северным флотом вице-адмирала Арсения Григорьевича Головко.

Скромность его кабинета меня поначалу удивила — сюда же ходит не только наша братия, но и чины британского адмиралтейства, адмиралы союзных флотов, военные дипломаты. И тут же подумалось, что так все и должно быть: сурова война — строга и обстановка флагмана. Главное, под этой скалой штаб хорошо укрыт — так и следует строить командные пункты, надежные, позволяющие спокойно управлять флотом при любом огневом налете.

Командующий сидел в своем тесном кабинете за небольшим столом. Он встал и вышел навстречу, принимая рапорт. Роста среднего, а по моей мерке даже невеликого, Арсений Григорьевич показался мне удивительно молодым, хотя разница между нами была всего четыре года — мне сорок, ему тридцать шесть. Выслушав рапорт, адмирал усадил меня и сразу же заговорил о том главном, что и должно было меня в эту минуту волновать: о причине столь срочной переброски из Ленинграда на Север. Он сказал, что три дня тому назад Ставка Верховного Главнокомандования возложила на Северный флот оборону полуостровов Рыбачий и Средний. Я назначен командующим новым объединением, которое еще не существует, — Северным оборонительным районом (СОР). Мне его и создавать из частей расположенного на полуостровах армейского 23-го укрепрайона, а также из флотских [11] частей — морской пехоты и береговой артиллерии. Главные свои силы флот базирует в Кольском заливе, обеспечивает правый фланг Карельского фронта, а значит, и всего советско-германского фронта. Полуостров Рыбачий обеспечивает с моря безопасность подходов к главной базе флота Полярное и к незамерзающему порту страны — Мурманску. Многочисленные данные разведок флота и фронта позволяют сделать вывод, что фашисты готовят наступление и на Севере. Если они начнут, их главной целью, очевидно, будет захват Мурманска, всего Кольского залива и, конечно, полуостровов. Возможен и другой вариант: попытка ударом с материка захватить полуострова, чтобы заблокировать Кольский залив. А это грозит серьезными последствиями для флота и поставит в тяжелейшее положение наши коммуникации с союзниками...

Мало я знал в то время о наших внешних морских сношениях. На Балтике, лишенной выхода во внешний мир, поговаривали о плохих танках «шерман», поступающих на фронт, сопоставляли качества «аэрокобр» с нашими «мигами», едко острили про второй фронт, открывая финским ножом или штыком банку с заморской тушенкой. Сейчас же из отрывочных слов командующего флотом и его телефонных переговоров во время нашей встречи я физически ощутил меру опасности, связанной с практикой проводки союзнических конвоев в Мурманск и Архангельск, и почувствовал, что все это дело переплетено с малопонятной мне, но сложной игрой западных политиков. Адмирал, заметив не высказанный мною интерес, коротко рассказал про разгром фашистами последнего конвоя, печально знаменитого PQ-17, про потерю большинства транспортов, людей и многих тысяч тонн дозарезу необходимых фронту грузов, а также про странное, просто чудовищное поведение британского адмиралтейства, внезапно отозвавшего корабли охранения и бросившего караван еще за пределами нашей операционной зоны буквально на произвол судьбы. Арсений Григорьевич опасался, что теперь сами же британцы воспользуются бедой как предлогом для задержки очередных конвоев до конца полярного дня.

Я попросил командующего более конкретно информировать меня о силах и средствах, нам предназначенных, и, разумеется, о возможных трудностях — я же знаю по [12] опыту, что такое плацдарм, отрезанный от сухопутного фронта, и как трудно поддерживать с ним сообщение.

Арсений Григорьевич рассмеялся и ответил, что особенности положения полуостровов я вскоре смогу ощутить и изучить сам. Он перечислил размещенные там силы, включая две бригады морской пехоты, и сказал, что войск этих достаточно для отражения атак с моря и с суши. Флот в ближайшее время начнет завоз необходимого продовольствия, боезапаса, инженерного имущества и обеспечит материально-техническое снабжение в соответствии с нормами. Но есть две трудности, которые флот не в состоянии сам одолеть. Обе они касаются транспорта. Первая и самая главная — корма для лошадей: на полуостровах лошадей более полутора тысяч, а сена и овса на месяц — полтора. Из центра фураж не обещают, у флота кормов нет, командование будет добиваться, искать, но когда дадут и дадут ли, неизвестно. Словом, понимаю ли я, спросил комфлот, что значит иметь много лошадей и мало кормов?.. Я, конечно, знал, что такое бескормица еще по гражданской войне и послевоенной разрухе: четыре года, учась в артшколе, имел дело с лошадьми...

— Ну, тогда вам все понятно, — сказал командующий, услышав мой ответ. — Вторая трудность тоже касается транспорта: автопарк и тракторы в ротах подвоза и в артиллерии предельно изношены, запчастей нет ни там, ни у нас. Обещать могу только одно: что сможем — сделаем, но и наше положение вам, вероятно, известно. И все же уверен, что вы справитесь, — добавил он, заметив, как я помрачнел. — Задача ваша не менее сложна и важна, чем та, что вами успешно выполнена на Ханко. Полуострова надо удержать во всех случаях и во что бы то ни стало. Флот при необходимости поможет вам всеми наличными силами. Все, что будет туда послано, все будет подчинено вам. Но с вас за все и будет спрошено...

Люблю такую ясность и прямоту. Все мне пришлось по душе в командующем — и молодость, и южный выговор, и немногословность, а главное, та непринужденность, с какой он умел снять у собеседника, да еще подчиненного, напряжение, естественное для первого знакомства.

Глубокой ночью за ужином в салоне штаба Арсений Григорьевич Головко и член Военного совета дивизионный комиссар Александр Андреевич Николаев стали расспрашивать меня о положении Ленинграда и о пережитой [13] ленинградцами голодной зиме. Вспомнился мне случай, совсем недавний, когда в штаб на Садовой, то ли в мае, то ли в начале июня, явился ко мне посланец Северного флота за пропуском на выезд из Ленинграда Зои Колышкиной, жены Героя Советского Союза капитана 2 ранга Ивана Александровича Колышкина, командира дивизиона подводных лодок в Полярном. Сам посланец тоже был подводник, мичман из этого дивизиона. Он сказал, что жена командира осталась в Ленинграде, от нее нет писем и комдив тревожится. Вот мичмана и посадили на попутный самолет, приказав выписать для Колышкиной пропуск и доставить как можно скорее на Север. Я спросил мичмана, нашел ли он Колышкину. Мичман сказал, что еще не успел: решил сначала заехать за пропуском, а потом уж добираться по врученному ему адресу. Надо же управиться до вылета попутного самолета... Не знал он ленинградской жизни в тот год. Я приказал мичману сначала найти Колышкину, а уж потом явиться ко мне за пропуском, обещав быстро оформить и посадить ее на самолет. Мичман через некоторое время вернулся с горькой вестью: Зои Колышкиной нет в живых, она умерла в начале голодной зимы...

Арсений Григорьевич, выслушав мой рассказ, помрачнел и сказал сдавленным голосом, что на флоте про беду Колышкина знают. Чувствовалось, как трудно ему об этом говорить. Но насколько трудно именно в эту ночь, я понял много позже, когда вызванные мною на Север с Большой земли моя Зоя Ивановна и маленькая Лида воспользовались гостеприимством командующего. Жена потом рассказывала, что адмирал, возвратясь даже поздней ночью из штаба, не ложится спать, если в море ушли подводные лодки и от них нет известий: пока не поступит первый сигнал, он сидит и пьет чай. В ночь моего прилета на Север тоже ушли в море лодки, а с ними и комдив Колышкин, любимец флота и командующего. Арсений Григорьевич и член Военного совета Александр Андреевич Николаев, слушая мой рассказ о Ленинграде, ждали от подводников вестей — успокаивающих или тревожных...

Так проходили мои первые часы в Заполярье...

* * *

И вот я снова на причале, покидаю Полярное на том же катере МО при свете ночного солнца. Через устье [14] Кольского залива мы выходим в Баренцево море и поворачиваем на запад, к полуостровам. Их еще не видно за безбрежным, кажется, морским простором. Вот-вот откроется берег, свой и чужой. Я жду этого, как ждал когда-то силуэта маяка на острове Бенгтшере или водонапорной башни на горе над городом, идя мимо островов противника к Ханко.

Очевидно, и командир МО чувствовал мое ожидание. Он доложил: проходим линию фронта 14-й армии, которая остановила фашистов на восточном берегу реки Западная Лица. Минута, и мы пересекаем эту невидимую линию. Впереди справа появляется полоска земли, нашей земли, зафронтовой.

Это Рыбачий. Помню, на карте он словно насажен еще на один полуостров, Средний, примыкающий к материку. Там наш фронт. Но мы пока не видим Среднего. Катер жмется к угрюмому, обрывистому Рыбачьему, и по одному этому маневру я могу понять, что опасность близка.

На вершине одной из скал торчит черный деревянный крест-веха, похожий на памятник погибшим морякам. Он стоит на мысу Городецком. Минуя мыс, входим в Мотовский залив. Берега сдвигаются, и я сразу ощущаю знакомую мне по Балтике атмосферу: справа — наши, слева — противник, нас он видит — светло как днем. Но тихо.

Командир катера докладывает: на мысу Пикшуев тяжелые минометы и артиллерийская батарея. Обычно они бьют по кораблям, идущим в Мотовский залив. Недавно тяжелые минометы едва не потопили катер МО-135 с бойцами 63-й морской стрелковой бригады, которую перебрасывали из Сайда-губы на Рыбачий. Сегодня противник молчит. Почему?! Командир встревожен: не могут же гитлеровцы, прозевав, пропустить нас без выстрела мимо Пикшуева...

Мы уже на траверзе небольшой бухты справа, а обстрела нет. «Эйна!» — многозначительно сообщает командир и, удивленный моим равнодушием, поясняет, что это единственная на юге Рыбачьего бухта, принимающая основные грузы для гарнизона. Она не велика, но глубока, и от причала дорога ведет во все концы: на северо-восточную оконечность — к Цыпнаволоку, на северо-запад — к Вайтолахти, на запад — к перешейку между полуостровами, [15] а оттуда к передовой, к перешейку между Средним и материком, туда, где хребет Муста-Тунтури.

Раз есть такая дорога, значит, для противника при высадке десанта существует и возможность оперативно развить успех в разных направлениях. Бухту Эйна надо будет изучить.

— Почему не повернули в Эйну? — спросил я, заметив, что катер проскочил мимо бухты.

Оказывается, командиру приказано доставить меня прямо в Западное Озерко. Что за Озерко, да еще Западное? Названия непривычные и пока ничего мне не говорят. Но я их запоминаю, буквально впитываю.

Мотовский залив внезапно сужается и бухтой врезается в берег. Это бухта, по-северному губа, Кутовая у перешейка между Средним и мрачным гористым материком. Прямо идти нельзя: там передний край. Влево тоже нельзя: там в бухте Титовка тоже противник. Мы резко сворачиваем направо, в губу Мотка. И тут же на повороте попадаем под обстрел. Катер делает зигзаг, увеличивает ход, оставляя всплески и разрывы позади и правее. Бьет четырехорудийная батарея среднего калибра, залпы дружные, с малыми промежутками.

Через минуту, а может быть, и меньше всплески и разрывы возникают уже впереди катера: противник снова ставит завесу. Еще один удачный маневр, и катер вовремя отклоняется от завесы. А из-за высокого берега Рыбачьего уже летят наши снаряды, слышу их характерный шелест, но куда они падают — не вижу.

Противник тотчас стрельбу прекратил. Откровенно говоря, я так и не понял почему — то ли наша батарея одним залпом заставила его замолчать, то ли командир умелым маневром вывел катер из сектора обзора немецких наблюдателей, во всяком случае, он благополучно проскочил в бухточку в конце Мотки. Это и есть бухта Озерко.

Ну что ж, командующий точно сказал мне, что сложность обстановки я познаю на месте. Вот и почувствовал эту сложность еще на пути к цели.

Катер быстро подошел к маленькому причалу у левого, западного, берега бухты Озерко. Это и есть Западное Озерко, причал на берегу полуострова Средний. Несколько наискосок напротив него расположен причал на Рыбачьем — Восточное Озерко. Место для пирса выбрано хорошо, оно скрыто от глаз противника крутой высотой [16] 279,9, защищающей собой и причал, и швартующиеся здесь корабли.

Прощаясь с командиром и командой, благодарю их за умелый и смелый маневр, за порядок на катере. На берегу меня встречают пограничники — группа ладных, подтянутых рядовых и два командира: полковник с петлицами погранохраны на армейской шипели, строгий, немного рябоватый человек с живыми, пытливыми глазами, это комендант 23-го УР 14-й армии Карельского фронта Георгий Андреевич Жуков, и старший батальонный комиссар Михаил Григорьевич Васютин. военный комиссар УР.

Позже, уже в автомашине, я спросил Жукова, почему здесь присутствуют пограничники. Он объяснил, что 100-й погранотряд майора Ивана Каленикова, еще до войны несший охрану государственной границы здесь и на материке, принял на себя первый удар врага, а потом остался на полуостровах для охраны тыла. Теперь, после передачи полуостровов флоту, отряд вывезут на Большую землю. Сам Жуков в прошлом командовал 101-м пограничным полком, воевал на другом участке фронта, в глубоком тылу противника; сюда он прислан сравнительно недавно, на смену полковнику Д. Е. Красильникову — коменданту УР с первых дней войны. Теперь Жуков по приказу высшего командования войдет в состав Северного оборонительного района вместе со штабом и политотделом упраздняемого УР и будет моим заместителем...

Я спросил Жукова, что за батарея стреляла по катеру и часто ли такое бывает. Он доложил, что огонь вела четырехорудийная 105-мм немецкая батарея, поставленная на Пикшуеве для блокады Мотки в течение полярного дня, а он длится здесь два месяца плюс еще два месяца белых ночей. Все это время в Мотку не заходит ни один наш корабль, грузы доставляют в Эйну, но сегодня сделали исключение...

— Но разве нельзя эту батарею согнать с позиции или уничтожить? Она же полевая, а не стационарная. Ее место вам, очевидно, хорошо известно, раз так быстро удалось заставить замолчать.

Жуков подтвердил, что батарея действительно полевая, значится она в УР как цель номер один, но на полуостровах ограничен боезапас, и он не может разрешить [17] командиру полка израсходовать сотни выстрелов на уничтожение одной батареи противника.

— Кроме того, на ее место фашисты тут же поставят другую батарею, это не сложно, — добавил Жуков. — Сегодня я разрешил открыть по ней огонь, поскольку был предупрежден штабом флота о вашем приходе. Одним залпом заставили ее замолчать. Но вообще-то мы экономим снаряды...

На старенькой, видавшей виды эмке по очень тряской дороге, усыпанной галькой, мы добрались до перешейка между полуостровами и, переехав на Рыбачий, оказались в расположении полевого походного госпиталя номер 2215, как раз напротив Западное Озерко. Госпиталь был размещен в землянках, вырытых в склоне на берегу. Чуть в стороне шумел безымянный ручей, в его прозрачных струях я тотчас заметил множество некрупной форели.

В одной из землянок на берегу ручья, где жили Жуков и Васютин, временно пристроился и я. В соседних землянках находились штаб и политотдел УР, тоже временно. Их постоянное место в блиндажах на Среднем, ближе к переднему краю, но Жуков разумно распорядился воспользоваться светлым временем и подготовить те блиндажи к суровой зиме.

Наступало утро 16 июля. Скоро сутки с тех пор, как я прибыл на флотский аэродром под Ленинградом и стал ждать вылета на неведомый мне Север. Сутки, даже больше, без сна. Впрочем, часа два я подремал в самолете. Но усталости пока не чувствовал, спать не хотелось. То ли круглосуточное солнце сбивало с толку, то ли меня взбудоражило все увиденное, особенно услышанное ночью от адмирала Головко. Тревожность оперативной обстановки я ощутил, едва ступив на берег. Времени нет, отсчет тут идет не с часа прихода нового командующего, а с начала войны. Полковник Жуков, едва мы присели в штабе, развернул передо мной общую картину — на карте и в документах: от укрепрайона остаются 135-й полк 14-й дивизии, 104-й пушечно-артиллерийский полк трехдивизионного состава, двухбатарейный дивизион 143-го артполка, три отдельных пулеметных батальона, пять отдельных пулеметных рот, отдельные батальоны саперов, связи, химический, полевой госпиталь на 190 коек, прачечный отряд, управление тыла, политотдел, штаб и даже взвод танков. Оперативно подчинены УР флотские соединения [18] и части — упомянутые командующим флотом 12-я и 63-я бригады морской пехоты и 113-й отдельный дивизион береговой артиллерии. Войск для обороны с суши и для отражения десанта с моря как будто достаточно.

Но это на бумаге. Какова боеспособность частей после года напряженных боев, как, какими средствами они воевали, какие занимают позиции, каково подлинное соотношение сил, каковы нужды, с чего начинать в первую очередь, организуя СОР, вырабатывая решение, и что надо делать безотлагательно, до оформления СОР — этого по бумагам не решишь.

Сразу же, еще при знакомстве с документами, возник у меня вопрос, продиктованный опытом войны: а каковы тут средства ПВО, если авиации своей нет, а зениток в распоряжении УР только четыре — одна батарея 37-мм скорострельных автоматических пушек на севере Рыбачьего. Есть еще зенитки в береговых батареях. Вот и все прикрытие! И это в условиях постоянного воздействия авиации противника на полуострова, охоты «мессеров» на дорогах даже за одиночными автомашинами!..

Словом, медлить, откладывать нельзя. Мы решили с полковником Жуковым сразу отправиться в путь, благо полярный день позволял все и всюду рассмотреть в любое время суток. [19]

Начали мы, конечно, с наиболее угрожаемого участка — с перешейка перед черным хребтом Муста-Тунтури. Еще с мостика катера я видел слева на кромке материка над губой Кутовая этот мрачный хребет и порадовался словам командира катера, что наши, мол, «крепко держатся на Тунтурях». Полковник Жуков тоже сказал, что поедем к «Тунтурям», где оборону держит 135-й стрелковый полк, отстоявший позиции на хребте. Значит, Муста-Тунтури, естественная горная крепость, господствующая над округой, в наших руках. Добро бы так, да все на деле выглядело по-иному.

12 километров до высоты 342,0 на Среднем, где был командный пункт 135-го стрелкового полка, мы на автомашине одолевали без малого час — по сквернейшей грунтовой дороге, усыпанной галькой, щебнем и крупными камнями. У подножия высоты нас встретили командир полка подполковник Савелий Александрович Косатый — молодой, но уже успевший располнеть здоровяк, и его начальник штаба майор Андрей Леонидович Кильдяшев, тоже молодой, с хорошей строевой выправкой командир. Оба, как я уже знал от Жукова, здешние старожилы, участники первых боев за Муста-Тунтури. Пешком поднялись на северо-восточный склон высоты, называемой, оказывается, гора Иеровайни, к командному пункту, проще говоря, к сухой и теплой, но плохо укрепленной землянке с двумя телефонами полевой связи. Для обзора местности, особенно на юг и восток, лучшей позиции, пожалуй, не пожелаешь. Несколько, правда, ограничен обзор на запад. Поэтому, используя преимущества раннего солнечного утра, я решил прежде всего осмотреть отсюда общую панораму переднего края.

Командир полка дал мне карту с нанесенной на нее обстановкой. Сличая ее с местностью, я тут же понял, что [20] моя радость по поводу «Тунтурей» была преждевременной.

Полк действительно держался за Муста-Тунтури, но лишь тремя ротами — двумя стрелковыми из батальонов, занимающих районы обороны на переднем крае, и одной пулеметной. На северных склонах хребта, крутых в центральной части и менее крутых в западной и восточной, располагалось в семи опорных пунктах наше боевое охранение. На южных склонах, более отлогих и выгодных, — противник. Между ним и нашими опорными пунктами — ничейная полоса шириной всего 50–60, а кое-где и 25–30 метров — расстояние броска ручной гранаты из положения «лежа»! Гранатные бои шли ежедневно. Слышно все, что делается у нас и у фашистов, отлично.

Передний же край нашей обороны не на хребте, а на Среднем, он отнесен на 3–3,5 километра назад к северу, на очередную гряду сопок. Между ним и опорными пунктами боевого охранения пролегла долина, ровная как стол и крепкая как гранит: в ней ни укрыться, ни закопаться — нет больших валунов, нет растительности для маскировки, все как на ладони, под огнем. Ее и прозвали бойцы «долиной смерти». В светлое время года или при ясной луне долину безнаказанно не пересечешь, а снабжать боевое охранение надо. Подносчики, навьюченные боезапасом, продуктами и всякой иной ношей, с опасностью для жизни пересекали долину в темное время или в туман. Я узнал, что их прозвали здесь морским именем «ботики» — очевидно, по аналогии с мотоботами флота, бесстрашно доставляющими с начала войны на блокированные полуострова по бурному Баренцевому морю различные грузы. «Ботики» не носят только пресную воду — ее достаточно в глубоких озерах на северных склонах Муста-Тунтури, зато они вытаскивают из опорных пунктов убитых, несут и ведут к Среднему раненых. И все это под огнем.

Разглядывая с КП полка сопки переднего края на Среднем, перешеек Кутовая — Казармы Ивари между губой Кутовая и Матти-вуоно (так по-фински называли тогда губу Малая Волоковая), всматриваясь в контуры хребта, оседланного противником на самых выгодных рубежах, я пытался представить себе наше положение в случае удара немцев с суши. Что произойдет, если противник с решительной целью атакует и собьет наше боевое [21] охранение в светлое время, ну хотя бы завтра?.. А произойдет вот что: во-первых, никто живым из опорных пунктов не выйдет, а мы не сможем существенно помочь боевому охранению через долину; во-вторых, если противник, и без того господствующий над местностью, захватит наши опорные пункты, то нанести ответный удар будет необычайно трудно. Не так-то просто пройти долину под артиллерийским и минометным огнем, и не только пройти, но еще атаковать те отвесные скалы, на которых, выбив наше охранение, засядет, допустим, враг. Много мы тогда понесем потерь...

Как же случилось, что мы занимаем столь неудачные и неудобные позиции? Почему хребет Муста-Тунтури не весь наш? Как его оставили?

Рассказ подполковника Косатого и его помощников о событиях лета сорок первого года помог мне найти позже сверенный и с документами ответ на вопросы, столь существенные для понимания обстановки на правом фланге советско-германского фронта к моменту организации СОР.

Вся оборона полуостровов перед войной была нацелена на отражение противника с моря. Несмотря на близость сухопутной границы с Финляндией, только что проигравшей так называемую «зимнюю войну», почему-то считалось, что нападения на полуострова через перешеек ожидать не следует.

В западной части Среднего стоял в обороне только 15-й отдельный пулеметный батальон. Здесь же были 221-я береговая батарея и три батареи 104-го пушечного полка. Остальные батареи этого полка размещались на Рыбачьем, где в противодесантной обороне находился и 135-й стрелковый полк 14-й дивизии. На северо-западе Рыбачьего стоял еще 7-й отдельный пулеметный батальон. То есть все было обращено к морю.

В шесть утра 22 июня 1941 года на полуостровах получили приказ открывать огонь по германским кораблям, входящим или пытающимся войти в наши воды, а также в Петсамо. В тот же день из Мурманска морем был отправлен на полуострова штаб 23-го УР. Через три дня комендант 23-го УР полковник Д. Е. Красильников распорядился переразвернуть силы боевого участка и поставил им боевые задачи: первому батальону 135-го стрелкового полка перейти на Средний и упорно оборонять [22] перешеек между полуостровом и материком; второму батальону этого полка тоже переместиться на Средний и оборонять его западную часть; только третий батальон полка он оставил для обороны Рыбачьего.

Ночью 29 июня дивизии немецкого горнострелкового корпуса «Норвегия» перешли нашу границу на материке, сбили отчаянно сопротивлявшиеся три заставы 100-го погранполка, штаб которого размещался на полуостровах в становище Озерко, затем, продвигаясь по материку, наткнулись на оборону 95-го стрелкового полка 14-й стрелковой дивизии. Полк этот, плохо укомплектованный, упорно дрался и, как свидетельствовали участники событий, задержал на какой-то срок лавину войск противника, что позволило частям УР на полуостровах выиграть время.

К 95-му полку присоединились две из тех трех пограничных застав, что приняли на себя первый удар у границы. Это было малочисленное, но ценное пополнение, однако и с его помощью обескровленный полк не мог выдержать напор многократно превосходящего противника. Фашисты заняли поселок Титовка, мост через реку Титовку и, продолжая наступление, отрезали полуострова от фронта. Одновременно они ударили на Муста-Тунтури, рассчитывая с ходу овладеть хребтом и прорваться на Средний.

На западных склонах хребта сражалась только 7-я рота 95-го стрелкового полка. К ней присоединились пограничники третьей из сбитых с границы застав — это была шестая застава 100-го погранотряда. Силы, конечно, неравные, натиск врага велик, и защитники хребта постепенно отходили на север, в сторону Среднего. Им удалось зацепиться за скалы северо-западного склона, на какое-то время задержать наступающих. Шансов удержать эти скалы почти не было, пока с перешейка не подоспели роты 1-го батальона 135-го стрелкового полка и сборный отряд пограничников, стянутых с различных линейных застав побережья.

Положение на хребте создалось критическое. На пологой части Муста-Тунтури противник накапливал свежие силы для прорыва.

К исходу ночи 30 июня в Мотовский залив пришел эсминец «Куйбышев», один из первых кораблей, приведенных с Балтики на Север через Беломорканал. Став [23] на рейде губы Кутовая, он открыл огонь по скоплениям егерей на Муста-Тунтури. Огонь был точный, уничтожающий. Его корректировали артиллеристы 104-го артполка, сумевшие вместе с моряками эсминца быстро создать на суше корректировочный пост. Обязанности главного корректировщика взял на себя помощник начальника штаба этого полка Яков Дмитриевич Скробов, в то время старший лейтенант. Снаряды эсминца рвались в гуще наступающих егерей. Это решило дело: противнику не удалось смять наши заслоны и прорваться на Средний.

В ночь на 1 июля штаб 104-го артполка, сняв по одному орудию с позиций разных батарей, находящихся в противодесантной обороне, — четыре 152-мм и два 122-мм, спешно перебросил их на высокий юго-западный берег Рыбачьего, к горе Рока-Пахта, сформировал там сводную батарею, назначив ее командиром Я. Д. Скробова. В тот же день она открыла огонь по скоплениям машин на Титовской дороге и по фашистским войскам, продвигающимся к Муста-Тунтури. Трое суток сводная батарея Я. Д. Скробова успешно помогала 1-му батальону 135-го стрелкового полка и остаткам других подразделений отбивать яростные атаки противника на северных склонах до подхода к перешейку остальных батальонов.

— Значит, боевое охранение осталось там, где в сорок первом шли бои? — спросил я С. А. Косатого, выслушав его рассказ.

— Да, у нас не хватило сил сразу сбить егерей с хребта, — ответил он. — Батальоны были еще на подходе. А потом немцы укрепились, и мы уже не могли их оттуда сбросить.

— Каковы же сейчас их силы?

Подполковник Косатый доложил, что против вверенной ему части противник держит на своем левом фланге один батальон 137-го горнострелкового полка, дальше по фронту — два батальона 388-го пехотного полка, а во втором эшелоне за правым флангом у него еще один батальон. Засечено 8–9 четырехорудийных батарей, то есть до 36 орудий. Большего калибра, чем 150-мм, не отмечено.

Что же противостоит фашистам у нас? В первом эшелоне два стрелковых батальона и три отдельные пулеметные роты укрепрайона, во втором эшелоне, на южных скатах высот 342,0 и 240,0, еще один стрелковый батальон; [24] резервов у командира полка почти нет. Артиллерии мало, кроме шести 76-мм пушек. Косатого поддерживают всего 11 орудий от артполков.

Косатый тут же расшифровал, что это за 11 орудий и откуда они взялись. В начале войны немцы отрезали от 241-го гаубичного артполка 14-й армии 1-й дивизион. Две батареи вместе с командованием этого дивизиона прорвались на Средний, заняли огневые позиции, участвовали в борьбе за Муста-Тунтури и остались здесь для поддержки полка Косатого. Это восемь 122-мм гаубиц. КП неполного гаубичного дивизиона — на южном скате высоты 342,0. Третья гаубичная батарея прорваться через хребет не сумела и погибла. А на юго-восточном скате той же высоты был КП 1-го дивизиона здешнего 104-го артполка. В дивизионе две батареи: трехорудийная 152-мм батарея поддерживает полк Косатого, а трехорудийная 122-мм батарея стоит на другом участке, потому она в счет не идет. Вот и получается 11 орудий. 104-й артполк по-прежнему остается, по существу, в противодесантной обороне и к переднему краю Среднего отношения не имеет...

Выслушав все эти подсчеты, я подумал: не густо — 11 орудий против 36. К тому же я не был уверен в правильности данных о противнике. Не устарели ли?.. Надо бы своими глазами увидеть боевое охранение. Но туда пока никто не ходит. Опорные пункты живут запасами, созданными в полярную ночь. Придется ограничиться посещением боевых порядков переднего края.

Осматривая огневые точки, почти все открытые, насыпанные из камня окопы, примитивные КП и НП, я невольно сравнивал их с подобными сооружениями на Ханко. Те же четыре километра сухопутной обороны, но разница огромная. На Ханко было сколько угодно леса, иногда его приходилось вырубать, чтобы расчистить секторы обстрела. И камня на Ханко сколько угодно для крепких блиндажей и огневых точек. Здесь же голая каменистая земля, лишь в долинах да на южных склонах иных сопок встречаешь карликовые березки, и то редко. Камня сколько угодно, а леса нет. Камень, уложенный в стенки и проконопаченный торфом, — основа всего.

Строить оборону надо немедленно, но где достать лес для строительства не только дзотов, но и жилых землянок?.. Скоро зима, на полуостровах две новые бригады, [25] надо ожидать, что придут и другие части. Как размещать их в необжитых местах? Было о чем задуматься.

После осмотра боевых порядков мы вернулись на КП, в землянку командира полка. Я спросил Косатого, когда в последний раз брали пленных или подбирали документы убитых солдат и офицеров противника и откуда он взял данные о силах немцев на этом участке. Смутившись, он сказал, что данные получены 1 июля от штаба 14-й армии, а пленных не брали давно — круглые сутки светло и невозможно взять «языка».

Такое откровение меня ошеломило. Похоже, что данные о противнике устарели. Еще в июне, почти месяц назад, корабли флота перевезли на виду у немцев по Мотовскому заливу в губу Эйна целую бригаду — 12-ю отдельную морскую стрелковую с артиллерией, автомобилями, кухнями, повозками, лошадьми. В начале июля тем же путем при свете дня перевезли 63-ю. Видел противник эти массовые перевозки? Несомненно, обязан был обнаружить. Значит, он может предположить, что мы к чему-то готовимся, например к удару по его переднему краю, чтобы улучшить положение своих войск. Уж гитлеровцы-то знают, каковы наши позиции. Одна «долина смерти» чего стоит! Кроме потерь эта долина обрекает нас на пассивность, и противник, конечно, все учитывает. А раз так, то и нам следует предположить, что фашисты либо сменили свои части, либо усилили их. Кроме того, не надо забывать, что мы находимся в положении стороны, ожидающей удара. Стало быть, нам надо как следует наладить постоянную разведку.

И хотя я еще не принял формально командование СОР, я приказал подполковнику Косатому:

— Немедленно начинайте готовить своих разведчиков и организуйте тщательное наблюдение за противником. Сегодня это ваша боевая задача...

После короткого отдыха решили ехать дальше — на западный берег Среднего, туда, где стояла прославленная 221-я береговая батарея. О ней я слышал с первых дней войны, она стала за минувший год самой активной во всей береговой обороне ВМФ СССР. Со слов полковника Жукова, сказанных еще в пути на передовую, уяснил, что 10 июля гитлеровцы нанесли по ней сильный удар: несколько групп «юнкерсов», а в каждой группе было по двадцать самолетов, волнами бомбили ее позиции. [26]

Я не помнил случая, чтобы столько самолетов в один день бомбило какую-нибудь батарею. Похожая бомбежка, пожалуй, была в сорок первом году на острове Сааремаа, на мысе Сворбе, где фашисты навалились на только что введенную в строй башенную 180-мм батарею капитана Стебеля. Но тот удар не сравнить по мощи и ожесточенности с ударом по 221-й батарее на Среднем. Чем же она привлекла к себе противника?

Как только наша эмка перевалила через сопку, следуя по дороге вдоль ручья Корабельного, открылась удивительная панорама пологого склона западной части Среднего, покрытого густым, но низкорослым кустарником. Спуск вел к Варангер-фиорду. Почти на самой оконечности полуострова, неожиданно голой, расцвеченной лишь мхом и камнями, стояли хорошо видные сверху три орудия. Слева просматривалась губа Малая Волоковая — Матти-вуоно. Северный берег материка на всем видимом пространстве горист и крут, а километрах в девяти-десяти — вход в какой-то залив. Это и был, оказывается, Петсамо-вуоно. Справа от дороги резко вверх поднимались склоны высоты 213,0.

Мы спустились вниз, к Варангер-фиорду, где машину уже встречали командир 113-го отдельного артиллерийского дивизиона майор Павел Федорович Космачев и командир 221-й батареи старший лейтенант Федор Мефодьевич Поночевный. Оба крепыши, но Космачев пожилой, бритый наголо, с лицом энергичным и волевым, а Поночевный молоденький, краснощекий, с озорными прищуренными глазами. Оба служили вместе еще до войны. Космачев командовал этой батареей со дня ее постройки, и в первые месяцы войны в газетах писали: «космачевская батарея». Поночевный пришел к нему помощником после училища, а командиром стал, когда Космачена назначили на дивизион, и теперь 221-ю называют батареей Поночевного. Слава обоих вышла за пределы Северного флота, и она заслуженная.

Но что это оказалась за батарея! Три старые стотридцатки, бывшие на вооружении флота еще в первую мировую войну, значительно уступавшие нашим новым системам Б-13–2-С, стояли на деревянных основаниях в двориках с низкими земляными брустверами. Дворики сзади открытые, нет защиты ни людям, ни самим системам, разносы между орудиями не превышают 50 метров. [27] Сама по себе позиция неудачно выбрана. Приборов управления стрельбой не было, вся техника — один оптический дальномер и один незащищенный прожектор.

Поставленная в конце марта 1940 года против выхода из Петсамо-вуоно в Варангер-фиорд, 221-я батарея открыла огонь по морской цели на второй день войны, потопила вражеский корабль на пятый день, а на седьмой ее уже зверски бомбили 24 фашистских пикировщика. Выйдя с потерями из первой бомбежки, но быстро залечив раны, батарея стала так активно блокировать залив Петсамо-вуоно, топя выходящие оттуда и идущие туда транспорты и корабли, что противник для прикрытия своих конвоев и подавления трех старых стотридцаток установил на мысах Нумеропиеми и Ристаниеми у выхода из Петсамо-вуоно две 105-мм батареи, а в глубине этого залива одну 150-мм и одну 210-мм. Четыре сильные батареи против нашей одной! Эту батарею от бомбежек и авиаштурмовок поначалу прикрывала счетверенная пулеметная установка М-4, единственная и настолько бессильная, что фашистские летчики безнаказанно гонялись за людьми на берегу, за лошадьми, перебили даже всех свиней, выкормленных краснофлотцами для камбуза перед войной. Наконец, поставили для ее прикрытия еще и 222-ю зенитную батарею из четырех сорокапяток, включив ее в состав 113-го дивизиона.

Сам факт примечателен для практики береговой обороны страны. На Балтике я еще не видел, чтобы зенитную батарею специально придавали береговой. Зенитная защита, конечно, облегчила жизнь 221-й батареи, но при сложившейся обстановке этого было мало. За год войны штаб укрепрайона смог убедиться, что враг направляет самые мощные удары с воздуха именно сюда, значит, здесь нужна и защита посолиднее. Месяца за полтора до моего приезда полковник Жуков сам, своей властью и на свою ответственность, распорядился перебросить к Поночевному из зенитных батарей, расположенных в Вайтолахти и Цыпнаволоке, по одному 37-мм скорострельному зенитному автомату, и Поночевный с восторгом докладывал мне про боевую работу этих двух зениток в недавних боях. Гитлеровцы, почувствовав их силу, при последнем налете 10 июля обрушили на зенитчиков значительную часть ударов, предназначенных береговикам. Впервые я видел такие совершенные скорострельные [28] пушки и порадовался успеху нашей промышленности. Но тут же огорчился: зенитки стояли в наспех сооруженных мелких двориках, во время бомбежки их попросту завалило камнями, песком и землей; кое-где в станинах лафетов и приборах наведения остались пробоины и вмятины. Были раненые, так как позиция зенитчиков почти не защищена даже от осколков.

Достаточно было взглянуть на буквально изрытое воронками пространство вокруг береговых и зенитных орудий, чтобы понять, в каких тяжелых условиях сражаются артиллеристы. Только КП 221-й батареи был построен правильно. Видно, Космачев и Поночевный не пожалели труда, чтобы обеспечить нормальное управление боем.

Космачев и Поночевный рассказывали, что в трудную минуту им всегда приходят на помощь 4-я и 5-я батареи 2-го дивизиона 104-го артполка. Огневые позиции этих полевых батарей в двух-трех километрах северо-восточнее, рядом с командным пунктом отдельного пулеметного батальона, стоящего здесь в противодесантной обороне.

Потом я побывал на этих батареях, прекрасно взаимодействующих с береговиками. Их командиры капитан В. В. Кокорев и старший лейтенант Г. В. Замятин, хорошие артиллеристы, научились самостоятельно бить по морской цели. Они выручали Поночевного, когда ему приходилось на какое-то время прекращать огонь. Но и у них — горе, а не техника. Впервые я видел такие пушки в девятнадцатом году, попав после курсантской учебы на подобную батарею. В то время эти пушки считались лучшими в молодой Красной Армии. Но теперь же не девятнадцатый, а сорок второй год, и пушки образца 1910 года, изношенные до предела, явно устарели. Ствол одного из четырех орудий был насквозь пробит крупным ножевидным осколком тяжелого немецкого снаряда, и просто не верилось, что техники дивизиона сумели заделать такую пробоину и ввести орудие в строй. Невероятно, но это факт. Отличные воины, отличные артиллеристы, а пушки у них, как назло, самые, пожалуй, слабые в мощном 104-м артиллерийском полку.

Да, соотношение сил на столь важном участке сложилось не в нашу пользу и никак не отвечало важности решаемой задачи.

Я спросил Поночевного, какие задачи поставлены его [29] батарее. Он назвал две: первая — во взаимодействии с 15-м отдельным пулеметным батальоном и 107-мм батареями Кокорева и Замятина не допустить высадки противника на западный берег полуострова Средний, вторая — блокировать огнем залив Петсамо-вуоно.

Похоже, мы сами еще в полной мере не понимали значения этого залива для гитлеровцев. Их войска, сосредоточенные в Заполярье, нуждались в огромном количестве грузов, доставляемых именно морем. Железных дорог в северной Финляндии не было. Почти не было и шоссейных дорог: единственная стратегическая магистраль связывала Петсамо через Рованиеми с Хельсинки и Турку, а небольшое шоссе вело в Киркенес. Для финнов Турку давал выход через Або-Аландские шхеры в Балтику, Петсамо — через порт Лиинахамари и Варангер-фиорд в Баренцево море. Но для фашистов главным стал именно путь в Баренцево море. Петсамо был их главным, ключевым пунктом. Не только потому, что там располагались штабы и части горнострелкового корпуса «Норвегия», а Лиинахамари стал основным портом для снабжения войск и всех перевозок, но и по другой, более серьезной причине.

Петсамо, Лиинахамари и Киркенес имели для гитлеровской Германии в ходе второй мировой войны исключительно важное стратегическое значение из-за никеля. В 70–80 километрах от Лиинахамари и Петсамо находились самые богатые в Европе медно-никелевые разработки — 90 процентов всех европейских запасов никеля. Весь добываемый здесь металл шел с начала сорок первого года только в Германию. А никель — это легированные стали для брони кораблей, танков, для артиллерийских орудий, снарядов, для моторов и прочих военных изделий.

Забегая вперед, приведу более поздние данные о значении северного никеля для фашистской Германии: к середине сорок третьего года добыча чистого никеля здесь составляла более 6 тысяч тонн, что покрывало на 60 процентов потребность военной промышленности не только Германии, но и захваченных ею стран{1}. Тогда мы всех этих цифр, конечно, не знали, но о разработках медно-никелевой руды возле Петсамо и вывозе ее в Германию [30] было известно. Значит, жесткая блокада Петсамо-вуоно диктовалась стратегической необходимостью. По силам ли такая задача слабосильной и технически устаревшей батарее Поночевного?..

Если из разговора с командующим флотом я усвоил, что обладание Рыбачьим гарантирует безопасность подходов к Кольскому заливу, а следовательно, обеспечивает и боевую деятельность флота, то теперь, в первые часы пребывания на 221-й батарее, я понял и другое: обладание Средним позволяет нам всерьез заблокировать Петсамо.

Майор Космачев, едва мы заговорили об этом, доложил, что командующий флотом принял решение установить на Среднем еще одну трехорудийную береговую батарею стотридцаток, но пока нет сведений, когда ее доставят, даже не выбрана позиция для нее. Значит, надо торопить штаб флота.

Выяснив, что на КП дивизиона есть средства скрытой связи, я предложил Космачеву отправиться к нему в штаб пешком. Полковник Жуков еще не сдал мне командования и потому вынужден был вернуться в Озерко к своим делам. Я же решил не прерывать изучения этой части полуострова Средний.

Думал, дивизионный КП близок. А до него пришлось пройти не менее 12 километров, да еще по сильно пересеченной местности. Но нет, говорят, худа без добра. Хоть и вымотала меня прогулка, но пользу она принесла: получилась хорошая рекогносцировка западного берега Среднего. Берег высокий, обрывистый, к морю круто спадали склоны высоты 213,0, мимо которой мы раньше ехали к Поночевному. Десантоопасным такой берег не назовешь. Пока мы карабкались, пробираясь к КП Космачева, я и понял и прочувствовал: высадка на западное побережье полуострова Средний маловероятна — не только не за что зацепиться десанту, но нет и перспективы развить успех, если б даже ценой невероятных усилий он был достигнут. Нет смысла тут держать противодесантные силы, достаточно и патрулей, наблюдающих за побережьем.

Километров через шесть, карабкаясь по крутизне, мы вышли наконец к распадку между двумя высотами. С трудом одолели этот распадок с безымянным ручьем, вытекающим из топи, пересекли, увязая по колено в грязи, [31] заболоченную низину и поднялись на высоту 200,0, тоже крутую, господствующую над северо-западной оконечностью Среднего. А до космачевского КП еще идти и идти.

На ровной террасе этой высоты стояла 6-я батарея все того же 104-го артполка — два 152-мм орудия, которыми командовал капитан И. А. Лоскутов. Батарея хорошая. Материальная часть почти новая, орудия в правильно построенных двориках, надежно защищены от осколков, землянки сухие. Бойцы по-армейски подтянуты, но кроме командира, участника боев за Муста-Тунтури, никто еще не воевал. Как поставили в сороковом году здесь эти пушки, так они и стоят без дела. А зачем? Не переместить ли их к переднему краю, а сюда поставить береговую батарею? Лучше всего три или четыре сотки. Они тут нужнее.

Прежде чем воспользоваться скрытой связью, я попросил Космачева, когда мы пришли на его КП, показать мне планшет дивизиона. Взглянув на карту полуостровов и акватории с нанесенными на ней секторами обстрела для береговых батарей, я даже присвистнул от удивления: вот это дивизион, таких я раньше не видел! Три батареи расположены на огромном удалении друг от друга. От 221-й у Матти-вуоно до 147-й на Вайтолахти — 25 километров по прямой, а в объезд, по дорогам, вдвое, если не втрое, дальше; от 147-й до 231-й на Цыпнаволоке — около 80 километров. Против Петсамо, оказывается, поставлена самая слабая из батарей космачевского дивизиона, значительно уступающая другим в дальности стрельбы. Как же штабу дивизиона, да еще при такой разбросанности и здешних дорогах, управлять этими батареями?!

Здесь же на КП я составил первый доклад Военному совету флота по вопросам, которые считал неотложными. Прежде всего, просил поскорее доставить к нам батарею стотридцаток, обещанную для Среднего, и прислать для выбора огневой позиции комиссию специалистов из главной базы. Затем обосновал в докладе свою просьбу об установке на западных склонах высоты 200,0 новой трехорудийной батареи 100-мм пушек с задачей создать артиллерийскую оборону губы Большая Волоковая, отделяющей полуостров Средний от полуострова Рыбачий.

Отправив свой первый доклад Военному совету, я поехал к этой губе с КП дивизиона Космачева на автомашине. [32] Трясучая дорога вдоль южного берега оказалась хуже других дорог на полуостровах. Она упиралась в покинутый жителями рыбачий поселок Пумманки, где в нескольких сохранившихся красно-бурых финских домиках круглосуточно действовал знаменитый здесь банно-прачечный отряд, обрабатывая 10 тысяч пар нательного белья за каждые 10–15 дней.

В иное время уж никак не миновал бы я столь жизненно необходимое для фронта, особенно для зафронтового плацдарма, учреждение. Но день был на исходе, я торопился в главное соединение этого района — в только что доставленную сюда 63-ю отдельную морскую стрелковую бригаду. Ее штаб устроился близ перекрестка дорог, ведущих из Пумманок на передовую, к батарее Поночевного, в дивизион Космачева и Западное Озерко. Как и полагалось головному штабу, он оказался почти в центре западной половины Среднего.

Командир бригады полковник Алексей Максимович Крылов доложил, что командование укрепрайона, направив сюда его соединение, поставило перед ним задачу не допустить высадки морских и воздушных десантов в районах Пумманки, высоты 200,0 и Матти-вуоно. Бригаде подчинены все три батареи 104-го артполка и 15-й отдельный пулеметный батальон, растянутый в обороне Среднего на 30 километров побережья от Пумманки до Казарм Ивари — так назывался пункт правого фланга переднего края на перешейке перед Муста-Тунтури, у стыка с батальонами 135-го полка.

— Не ясно только, подчинена ли мне, хотя бы оперативно, батарея Поночевного, — сказал командир бригады. — Четких указаний на этот счет не получено...

Оно и понятно: бригада прибыла на полуострова в промежуток, когда 23-й УР упразднялся, а СОР флота еще не создан. Такие организационные паузы, когда идет война, опасны, и я остро почувствовал, что времени у меня действительно в обрез.

Не стесняясь, я сказал Крылову, что останусь у него ночевать, и мы проговорили с ним, с его военкомом старшим батальонным комиссаром Б. А. Михайловичем и начальником штаба подполковником В. С. Середницким допоздна.

Бригада как соединение в боях еще не участвовала. Но почти весь ее 5-тысячный состав знал, что такое война. [33] Большинство бойцов и командиров прошло через ранения и госпитали. Вооружена бригада хорошо, особенно противотанковым оружием, хотя, к слову сказать, позже я мечтал обменять это оружие на зенитки. И по составу бригада большая и сильная: четыре стрелковых и один минометный батальоны, противотанковый, минометный и артиллерийский дивизионы, отдельные роты разведчиков, автоматчиков и саперов — любо-дорого было слушать рассказ командира.

Рано утром 17 июля мы выехали с Крыловым в подчиненный ему 15-й отдельный пулеметный батальон капитана Никитина. Батальон этот, как и полк Косатого, воевал с первых дней войны и крещение получил в тяжелых боях на Муста-Тунтури.

Никитин, видимо очень толковый боевой офицер, достал свой огневой планшет, а проще говоря, обычную топографическую карту, наклеенную на лист толстой фанеры с аккуратно обрезанными краями, и показал расположение своих четырех рот, всех боевых средств батальона и секторов обстрела пулеметов и артиллерийских орудий. Я не верил глазам своим: в батальоне четыре роты, а в каждой роте 11 взводов.

— Так точно, — подтвердил Никитин, заметив мое недоумение. — В каждой роте пять пулеметных и пять артиллерийско-пулеметных взводов да еще один артвзвод. Всего в моем батальоне тысяча человек.

— Ваша задача?

— Подчинен командиру шестьдесят третьей бригады. Боевая задача: не допустить высадку вражеских десантов на линии от перешейка у Казарм Ивари до Пумманок включительно.

— А как у вас с оборонительными сооружениями?

— Пулеметы — станковые и ручные — большей частью в открытых гнездах и окопах, лишь некоторые в дзотах. Впереди только проволока на рогатках в один ряд и спираль Бруно.

— А доты есть?

— Нет, товарищ генерал. К постройке намечены, но пока их нет.

Внимательнее посмотрел на планшет: у вытянутых в линию рот тактической глубины не было. Хорошо, что кроме батальона есть еще и морская стрелковая бригада.

Познакомиться с ротами не удалось: меня разыскал [34] по телефону полковник Жуков и доложил, что в Озерко прибыли начальник штаба и начальник политотдела будущего СОР, а также какая-то комиссия из штаба флота. Пришлось прервать эту полуторасуточную рекогносцировку Среднего и вернуться на Рыбачий, где меня ждали.

Все они оказались, как это часто тогда случалось на наших флотах, старыми знакомыми. С начальником штаба капитаном 2 ранга Даниилом Андреевичем Тузом мы служили вместе несколько лет на Балтике, по политуправлению Балтийского флота знал я и бригадного комиссара Кирилла Петровича Добролюбова, начальника политотдела. С ними был и старший батальонный комиссар М. Г. Васютин, бывший комиссар 23-го УР. Оказывается, он уже получил назначение военным комиссаром в 135-й стрелковый полк, который вскоре был переформирован в 254-ю отдельную морскую стрелковую бригаду. Комиссию флота, назначенную приказом вице-адмирала Головко для приема частей укрепрайона, а также для составления акта по расположению частей, состоянию обороны и тыла полуостровов, возглавлял знающий артиллерист, очень хорошо известный мне еще с курсантских лет полковник И. И. Швечков.

Больше всего меня, признаться, порадовало появление комиссии. Хоть и всего двое суток прошло с момента моего приезда, но мне было очень трудно, знакомясь с частями, сдерживать себя и не вмешиваться в текущие дела. Между тем Жуков еще не сдал командование, и формально я не имел права активно вмешиваться в его действия. Я сказал полковнику Швечкову, что, чем скорее комиссия составит все акты, тем лучше — в конце концов не столь уж важно все зафиксировать в деталях, когда надо воевать. Швечков все понял и согласился закончить работу за пять суток. А я решил продолжить рекогносцировку.

Но до того как я снова отправился в путь, Д. А. Туз сообщил некоторые важные для меня подробности истории возникновения СОР — Туз в последнее время служил в Москве в Главном морском штабе и был причастен к подготовке решения Ставки.

Командующий Карельским фронтом генерал-лейтенант В. А. Фролов стал после Пикшуевской операции, как я уже говорил, перебрасывать на полуострова 12-ю морскую стрелковую бригаду. Узнав об этом, народный комиссар [35] ВМФ СССР Н. Г. Кузнецов распорядился, чтобы и 63-ю бригаду Крылова, которая в это время формировалась в Архангельске для Северного флота, передали 23-му УР. Возможно, тут сыграла свою роль судьба Севастополя. Командующий флотом А. Г. Головко по этим действиям понял, что опасность грозит не только полуостровам, но и всему Кольскому заливу, то есть и Мурманску, и главной базе флота. Арсений Григорьевич, человек отлично ориентирующийся в военной обстановке, энергичный и настойчивый, счел себя в праве заинтересоваться состоянием и организацией противодесантной обороны полуостровов. Он добился, чтобы немедленно было назначено совместное командно-штабное учение под его руководством и со средствами связи флота и 23-го УР. Учение показало полную целесообразность объединить все силы, способные отразить десант на полуострова, — авиацию флота и армии, подводные лодки, надводные корабли и сухопутные войска в гарнизонах Рыбачьего и Среднего — под общим командованием. Но под чьим?

24 июня на разборе учения был сделан вывод: под единым командованием флота. А раз так, то и 23-й УР следует подчинить командующему Северным флотом.

Нарком Военно-Морского Флота поддержал этот вывод. Работнику оперативного управления Главморштаба капитану 2 ранга Тузу приказали подготовить решение Ставки о передаче обороны полуостровов Северному флоту.

Ставка к тому времени располагала сведениями разведки о сосредоточении гитлеровских войск и плавсредств для комбинированного удара с суши и с моря по Рыбачьему и Среднему с целью захвата полуостровов. Опыт соподчинения армейских и морских сил в обороняемых военно-морских базах и городах у флота был — Одесский оборонительный район и Севастопольский входили в состав Черноморского флота. 12 июля состоялось известное читателю решение Ставки, по которому я и был трое суток спустя переброшен в Заполярье, а Даниила Андреевича Туза направили начальником штаба на полуострова. Так быстро и решительно Ставка приняла меры против возможного удара гитлеровцев на полуострова и Кольский залив: было решено создать на правом фланге советско-германского фронта надежный заслон — наш будущий СОР. [36]

Подробности, рассказанные Д. А. Тузом, укрепляли мое стремление действовать решительно и быстро, не дожидаясь, когда комиссия флота формально введет меня в должность. Пока составят приемно-сдаточные акты и предложения, успею, пожалуй, посмотреть оборону Рыбачьего. Я отлично помнил, с какой тревогой говорил адмирал Головко об оперативно-тактическом значении этого полуострова для судьбы всего Заполярья. [37]

Ранним утром 19 июля, в первый из пяти намеченных полковником Швечковым для работы комиссии дней, я отправился в 12-ю отдельную морскую стрелковую бригаду, сосредоточенную после выгрузки на причале Эйно в центре Рыбачьего. От перешейка между полуостровами дорога круто брала вправо, взвиваясь по склонам высоты 159,0 серпантином, как в Крыму или на Кавказе. За перевалом пошел спуск к подножию горы Переметная. На ее склонах я и нашел КП и штаб 12-й бригады — между ее 2-м и 5-м батальонами.

Очень располагал к себе полковник Василий Васильевич Рассохин, командир бригады, спокойный, уверенный в себе человек с приятным, открытым, чисто русским лицом, по всему видно, с большим командным опытом. Он вызвал начальника штаба полковника В. В. Родионова, и мы занялись делом.

Комбриг доложил свое решение по обороне полуострова, попутно сообщив данные о боеспособности бригады и ее боевом опыте.

В бригаде 6 тысяч человек — шесть батальонов, не имеющих никаких средств усиления. Как только после совместной с армией Пикшуевской операции бригаду доставили на Рыбачий, комендант 23-го УР определил ее как свою маневренную группу, поставив боевую задачу быть готовой в случае высадки противника на Рыбачий нанести по нему удары в любом пункте полуострова.

— Какие из размещенных на Рыбачьем частей кроме ваших батальонов подчинены вам? — спросил я полковника Рассохина.

— Никакие, — ответил он с огорчением. — Хотя в интересах обороны все, что размещены на Рыбачьем, должны быть подчинены мне.

Знание боевой истории каждого из соединений приобретается не сразу. Но упоминание о недавней и мне еще [38] неведомой высадке на Пикшуев требовало немедленных пояснений. Рассохин, отложив на время карту Рыбачьего, распорядился принести карту побережья Мотовского залива и отчет по апрельско-майским боям у мыса Пикшуев.

В начале апреля, оказывается, была спланирована совместная операция частей армии и сил флота на фронте у Западной Лицы и на южном берегу Мотовского залива у мыса Пикшуев. Руководил ею командующий 14-й армией генерал В. И. Щербаков. По его решению главный удар наносили на реке Западная Лица 14-я стрелковая дивизия, стоявшая там в обороне, и 72-я морская стрелковая бригада. В их задачу входило прорвать фронт 6-й горнострелковой дивизии немцев на Западной Лице и охватить ее правый фланг. А бригада Рассохина должна была в это время высадиться с кораблей Северного флота на южный берег Мотовского залива, совершить 30-километровый марш в глубь побережья и, ударив в тыл 143-му горнострелковому полку, соединиться с прорвавшими фронт на Западной Лице частями 14-й армии, завершить таким образом окружение противника и уничтожить его.

Всю операцию рассчитали на пять суток. Но все сложилось иначе. В ночь на 28 апреля 12-я бригада начала высадку у Пикшуева на 8-километровом фронте. В Заполярье ночи в конце апреля подобны белым июньским ночам в Ленинграде. И все же к восьми утра высадку закончили без потерь, и все шесть батальонов двинулись в глубь обороны врага.

12-я бригада до этого успела повоевать на Западной Лице и была знакома с тактикой противника. В гористой местности гитлеровцы строили свою оборону как систему связанных между собой огнем отдельных опорных пунктов. Каждому из таких пунктов присваивалось свое название. На побережье Мотовского залива система оказалась та же, только один опорный пункт от другого отстоял подальше на два, три и более километров, и ружейно-пулеметной огневой связи между ними не было.

Первой вступила в боевое соприкосновение с противником бригадная разведрота лейтенанта Н. И. Грачева. Она наткнулась на боевое охранение, выставленное 68-м отдельным самокатным батальоном 6-й горнострелковой [39] дивизии противника, окружила гитлеровцев и, несмотря на упорное сопротивление, уничтожила их.

5-й батальон бригады под командой капитана Хижнякова наткнулся в конце второго дня наступления на сильный опорный пункт гитлеровцев, атаковал его и взял штурмом.

2-й батальон под командой капитала Неженцева успешно наступал на хорошо укрепленную высоту 262,2, превращенную фашистами в мощный опорный пункт. Батальон с ходу ворвался в расположение противника и в рукопашном бою уничтожил почти весь гарнизон высоты.

Особенно отличился 4-й батальон под командой капитана А. Ф. Петрова. На его пути на безымянной высоте оказался наиболее мощный из опорных пунктов фашистов. Капитан Петров, незаметно окружив эту высоту, решил взять опорный пункт с тыла. Бойцы батальона успешно выполнили замысел командира. Внезапной атакой с тыла они захватили шесть дотов, пять дзотов, шесть открытых пулеметных точек, четыре минометные батареи и уничтожили по меньшей мере роту гитлеровцев.

Настал третий день операции. Командованию бригады стало известно, что войскам 14-й армии не удалось прорвать фронт на Западной Лице — слишком сильна там была оборона противника. Рушился весь замысел операции. Но приказа, останавливающего или отменяющего наступление, не было. Значит, надо выполнять прежнюю задачу.

Погода в тот день резко изменилась. Задул сильный и холодный северный ветер, температура понизилась, начался снегопад, закрутила метель. Такие внезапные перемены часты в Заполярье, а бригаду перед высадкой переодели в полузимнее обмундирование. Трое суток люди не ели горячего, грызли мерзлый хлеб, сухари, сухие концентраты, запивая холодной водой из озер и ручейков. Появились обмороженные. Пройдя от берега километров 15–18, бригада была вынуждена остановиться...

Только увидев в отчете об этой операции раскладку грузов на каждого бойца, я понял, в каких тяжелых условиях воевал этот десант и как вообще трудна, сурова война в Заполярье, особенно в гористой части материка. Дорог там нет, и использовать колесный транспорт невозможно. Штаб бригады, зная, что наступать придется в горах, был вынужден принять единственно возможное, [40] хотя и невероятно трудное решение — все необходимое для боя переносить на плечах. Отказались даже от полевых кухонь — они не прошли бы с батальонами по этим кручам. Так и было запланировано — все пять суток бойцы будут питаться всухомятку. На каждого по раскладке пришлось до 25 килограммов груза: оружие, запас патронов и гранат, пятисуточный паек... Из стрелковых рот пришлось назначить многих бойцов подносчиками боеприпасов и другого боевого имущества. На каждый станковый пулемет кроме пяти штатных пулеметчиков выделили еще пятерых десантников, чтобы нести 3 тысячи патронов в лентах и в коробках. Пулеметов с собой взяли 99. Каждый 82-мм миномет весом 60 килограммов и 80 мин к нему — еще 300 килограммов — требовали дополнительно десять человек. Таких минометов взяли с собой 36. И на семь пушек-сорокапяток пришлось выделить дополнительно 30 человек. Такова специфика десантного броска на гористый берег Заполярья. Это по раскладке, по предварительной разработке условий обеспечения действий морской бригады. Практически нагрузка была превышена — бойцы взяли с собой сверх запланированного еще на пять суток продуктов и еще половину боекомплекта. И вот с такой нагрузкой морская пехота штурмовала сопки, брала опорные пункты, проявляя нечеловеческую силу и выносливость, в течение трех суток пробивалась навстречу частям 14-й стрелковой дивизии.

А противник, стремясь любой ценой задержать наступающих моряков, подбрасывал все новые и новые части. На его стороне действовали специально оснащенные и подготовленные горнострелковые дивизии с вьючным транспортом, способным подвозить для боя все необходимое, вплоть до минометов и орудий горной артиллерии. К тому же резервы у немцев оказались свободными, так как угроза прорыва фронта на Западной Лице отпала.

4 мая противник, создав значительный перевес в силах, перешел в наступление. Кроме резервов 6-й горнострелковой дивизии появились резервы 2-й горнострелковой дивизии, а потом и оперативные резервы гитлеровского командования этого участка фронта. На седьмые сутки операции все эти силы обрушились на нашу 12-ю отдельную морскую стрелковую бригаду.

Она сражалась героически, не отступая ни на шаг, хотя батальоны забрали из тылов бригады все последние [41] запасы. Теперь там не осталось ни боеприпасов, ни продуктов.

Из главной базы флота прибыли морем и сразу же пошли в бой еще два батальона морской пехоты. Они, конечно, не смогли изменить положения. Слишком много было потерь — в бою, от мороза и от желудочных заболеваний. Героические североморцы умирали, но не бросали позиций.

Только на пятнадцатые сутки пришел приказ — отойти к берегу и грузиться на корабли.

Батальоны отходили в указанные командованием флота места побережья Мотовского залива в полном порядке, не оставляя ни раненых, ни убитых, ни оружия. Противник не преследовал: у него уже не было сил преследовать, хотя раньше он имел двойное превосходство в людях и тройное, если не больше, в технике. Значит, противник понес потери еще большие, чем 12-я бригада... Так закончилась апрельско-майская операция на Пикшуеве, после которой полковник Рассохин привел бригаду на полуострова.

Познакомив меня с боевым отчетом, В. В. Рассохин снова расстелил на столе карту Рыбачьего. Десантоопасны и бухта Эйна, и перешеек между полуостровами, особенно со стороны Варангер-фиорда — берег губы Большая Волоковая между Пумманками на Среднем, где я уже побывал, и Вайтолахти на Рыбачьем. Меня поначалу заинтересовала губа Зубовская посредине полуострова: судя по карте, оба ее берега, особенно восточный, отлогие и низменные, а западный, похоже, заболочен — там из озер вытекает река Западная Майка. Такой берег создан для десанта...

Вспомнив, что, как докладывал мне полковник Жуков, флот строит возле селения Зубовки оперативный аэродром, я предложил поехать туда на выделенной мне эмке. Рассохин сказал, что он предпочитает грузовую машину.

— «Мессеры» тут запросто летают и расстреливают все движущееся. Из эмки вовремя самолетов не увидим, окажемся, как мыши в мешке. Лучше на грузовой.

Губа Зубовская была такой, какой и показалась на карте: явно подходит для высадки с моря. Я спросил командира бригады, как он думает ее оборонять. Рассохин ответил, что, по данным УР, здесь подготовлен для одного [42] батальона район обороны. Пошли, посмотрели — расстроился комбриг: поверил на слово, проверить не успел. Ничего, кроме сложенных буквой «П» куч камней, в «подготовленном районе обороны» нет. Да и что потребуешь от бойцов, если вокруг один камень.

Прошли дальше, туда, где по карте значилось селение Зубовка. Никакой Зубовки там не было. На месте селения стояла 8-я батарея 104-го артполка — два 152-мм орудия лейтенанта Жукова. Дворики, погреба, землянки основательные — хорошо умели устраивать свои огневые позиции артиллеристы этого артполка.

Но здесь, на морском побережье, уместнее не полевая батарея, а береговая — 130-мм калибра. Наиболее подходит для нее высота 75,5 или мыс Майнаволок в западной части губы. Если выпросить у командующего флотом кроме батареи соток еще и батарею стотридцаток, мы сможем и противодесантную оборону Рыбачьего укрепить, и перебросить на Средний для обороны перешейка уже не одну, а две полевые батареи.

В километре от бывшей Зубовки бойцы под командой военного инженера из ВВС флота, к сожалению запамятовал его фамилию, строили аэродром. Добротно построили жилые землянки для летчиков, пекарню, кухню, столовую. Ими уже пользовались сами строители. Солидно выглядела и взлетно-посадочная полоса, построенная на сплошном камне. Много труда, видно, затратили красноармейцы, выравнивая киркой и лопатой на протяжении 800 метров при 100-метровой ширине эту полосу. Военный инженер с гордостью сказал, что полоса еще не закончена. Будет не 800 метров, а целый километр, и действовать она сможет круглый год...

Но мне аэродром не понравился. Для мирного времени хорош, для войны плох — слишком открыт со всех сторон, негде ни укрыть, ни замаскировать самолеты. Инженер доложил, что строительство укрытий планом не предусмотрено.

Планом не предусмотрено... Помнил я опыт ханковского аэродрома, полеты истребителей с узкой площадки под непосредственным воздействием противника. Вражеские артиллеристы не давали нашим летчикам ни взлететь спокойно, ни сесть, вся жизнь аэродрома проходила под бомбами и снарядами. Пришлось срочно, под огнем, строить [43] укрытия для самолетов. И с тех пор мы не потеряли на земле ни одной машины.

Тут, на Рыбачьем, батареи врага не достанут до аэродрома, но с воздуха его будут штурмовать часто и настойчиво. Военный инженер согласился с моими замечаниями. Он это на себе уже почувствовал — налеты на будущий аэродром начались с первого дня строительства, укрыться бойцам было негде, щелей быстро не построишь. Пришлось, как и всюду, складывать стенкой камень. Конечно, сам инженер не мог распорядиться о постройке серьезных укрытий, не предусмотренных проектом.

— Что ж, товарищ Рассохин, были бы самолеты — укрытия сами построим, — сказал я командиру бригады и предупредил: — Когда в Зубовке построим район обороны, а построим его обязательно, надо будет включить в него и аэродром.

Инженер сообщил, между прочим, что и в Пумманках начали было силами ВВС Карельского фронта строить аэродром, более крупный, но вот уже месяц, как работы по какой-то причине прекращены. Возможно, из-за передачи полуостровов флоту.

Эту информацию, признаться, я пропустил мимо ушей, о чем потом сожалел — сказалась моя еще малая осведомленность в делах Севера.

Переночевав на КП бригады, ранним утром 20 июля, условным северным утром, мы поехали с Рассохиным в самый западный район обороны Рыбачьего — к Вайтолахти. Я помнил: там находится 147-я береговая батарея дивизиона Космачева, а прибрежную полосу обороняет 7-й отдельный пулеметный батальон под командой майора А. Т. Лоханского.

Рассохин, прежде чем ехать на побережье, не без умысла предложил осмотреть позиции 3-го батальона его бригады — на высоте 143,5 и соседней с ней горе Пограничная. Название горы говорило само за себя: раньше, вплоть до 1940 года, советско-финляндская граница здесь рассекала полуострова, отделяя от нас значительную часть их западного побережья. Именно там — на западном и северном берегах Рыбачьего — наиболее вероятна высадка противника в случае его попытки атаковать нас с моря.

С горы Пограничная открывался обзор прибрежной местности, не столь уж пересеченной. Озера, заболоченные [44] распадки легко проходимы, но все пространство надежно контролировалось с этих двух высот, оседланных 3-м батальоном бригады Рассохина. Батальон так хорошо укрепил гору и соседнюю высоту, хотя и полевыми фортификациями, что я от души поблагодарил за проделанную работу и капитана А. Я. Голубева, командира, и батальонного комиссара И. П. Баранова, военного комиссара. Видно, не прошел для них даром первый год войны, особенно апрельско-майское наступление на Пикшуеве. Создан крепкий опорный пункт. Если противник, высадившись, даже прорвет там, на побережье, оборону 7-го отдельного пулеметного батальона, он напорется на этот орешек и будет остановлен здесь, у горы Пограничная и у высоты 143,5.

Береговую батарею стотридцаток, знакомую мне по планшету Космачева, поставили на Вайтолахти всего за месяц до моего приезда. К сожалению, и здесь повторили довоенную ошибку: батарея временная, посажена на открытой, хорошо наблюдаемой с моря позиции; все три орудия установлены на деревянных основаниях, хотя камня кругом предостаточно, а дерево остродефицитно. Орудийные дворики тоже деревоземляные, но они построены все же с учетом военного опыта — глужбе, чем у Поночевного, и защищены с тыла от осколков. К орудиям ведет узкий метровый проход. Своя зенитная батарея — четыре сорокапятки — есть и здесь, но и она построена с теми же ошибками, что и береговая: не в камне, а в дереве...

В трех километрах от этих батарей — береговой и зенитной, в жилой землянке, оборудованной несколькими телефонными аппаратами, был командный пункт 7-го отдельного пулеметного батальона — главной силы, защищающей этот берег от десанта противника.

Землянка как землянка — ни накатов бревен над ней, ни каменного покрытия под слоем маскировочного грунта. По всему видно, что беды тут еще не хлебнули. Как построили, так и живут. А батальон между тем сильный, хорошо вооруженный. Как и в 15-м отдельном пульбате капитана Никитина на Среднем, здесь, в батальоне майора Антона Тимофеевича Лоханского, четыре роты, вооруженные пулеметами и пушками-сорокапятками. Но помимо этих полностью укомплектованных рот комендант УР подчинил батальону еще две отдельные пулеметные [45] роты — 52-ю и 54-ю. Для обороны западного побережья Рыбачьего — значительная сила.

Боевую задачу майор Лоханский решал по-своему и, надо сказать, удачно. Он не растягивал подразделения по всему пространству, а нацеливал на главные, наиболее десантоопасные участки. Самыми вероятными местами возможной высадки десанта считались залив Керванта, губа Вайда и губа Скорбеевская. Этой вероятности была подчинена и оборона побережья. Точно выраженная цель боевых порядков позволила создать и тактическую глубину, местами до полутора километров.

Кому подчинены и батальон с приданными отдельными ротами, и батареи, я не спрашивал. Это было и так понятно — не Рассохину. Между тем мне теперь стало совершенно ясно: командование тут должно быть единое, всех нужно было подчинить командиру боевого участка, а командиром боевого участка сделать командира того соединения, которое дислоцировано на Рыбачьем. В данном случае это командир 12-й отдельной морской стрелковой бригады полковник Рассохин. Если в руках такого начальника окажется хорошо защищенный северо-западный берег, а в его маневренной группе — стрелковые батальоны, оборону западной части полуострова можно считать надежной.

Ну, а восточная часть Рыбачьего? Как с ней? Она простирается от бухты Эйна на юго-востоке до мыса Цыпнаволок на северо-востоке. Бухта Эйна обращена в Мотовский залив, то есть непосредственно к захваченному врагом берегу, к мысу Пикшуев. Цыпнаволок же, где, как я уже знал, стояла третья из береговых батарей космачевского дивизиона, обращен в Баренцево море. Как мне представлялось, там не столь уж горячее место. Значит, в Эйну надо ехать в первую очередь, а потом, когда выкрою время, и в Цыпнаволок. До поездки на мыс надо еще переговорить и с начальником артиллерии будущего СОР полковником И. А. Алексеевым, и с майором П. Ф. Космачевым, чтобы продумать и решить некоторые возникшие у меня организационные вопросы.

Возвратясь под вечер с Рассохиным на его КП, я позвонил Д. А. Тузу и попросил срочно передать майору Космачеву и полковнику Алексееву, что буду ждать их в нашем штабе. Туз сообщил мне вести, менявшие все мои планы. Вести касались все той же Эйны, куда только что [46] буксир № 2 привел баржу с пушками для новой береговой батареи, о которой я посылал телеграмму командующему. Меня обрадовала столь быстрая реакция адмирала Головко на нашу просьбу, хотя пока, как доложил начальник штаба, пришли только две пушки со всеми сопутствующими им запасными частями, со сборными деревянными основаниями, с большим количеством бревен, пиленого леса и всякими материалами. Но вот беда: фашисты мешают разгрузке, забрасывают бухту и берег снарядами...

До своего временного жилища на берегу ручья в Восточном Озерке я добрался без приключений, если не считать необходимости выскочить минут на десять из машины и отлежаться в камнях, пока не промчатся над дорогой на бреющем два «мессера». Хорошо, что шофер эмки, человек опытный, бывалый, следил за небом и вовремя заметил появление фашистских истребителей.

Устал я безумно. Едва волоча ноги, добрался до своей землянки, сожалея, что вызвал артиллеристов: и отдохнуть хотелось, и в Эйну надо спешить, да и Космачеву, как я почувствовал, не так-то легко к нам добираться. Но Космачев уже ждал меня: его перехватил на перешейке посланный Тузом связной, узнав, что Космачев едет ко мне со Среднего на береговую батарею в Вайтолахти.

Спросив, бывал ли он на 231-й батарее в Цыпнаволоке, я предложил ему коротко ее охарактеризовать. Космачев, сначала подумав — эту его особенность я уже приметил, — доложил, что батарея там точно такая же, как та, что я видел в Вайтолахти. В строй она вступила два месяца назад, командует ею опытный морской артиллерист капитан Гайдай. С воздуха прикрывают три новых зенитных автомата. Стоит она на высоте 68,3. Космачев показал эту высоту на карте и пояснил, что батарея поставлена на мыс для взаимодействия с двумя другими береговыми батареями Северного флота, одна из которых находится на острове Кильдин, а другая — на мысу Сетьнаволок близ Порт-Владимира.

Поглощенный своим замыслом усиления блокады Петсамо, я спросил Космачева: а не лучше ли эту батарею перенести с Цыпнаволока на Средний? Здесь она вроде бы и ни к чему, а там можно усилить блокаду Петсамо-вуоно и противодесантную оборону. Но Космачев категорически [47] возразил против такого перемещения. Он сказал, что батарея на Цыпнаволоке выполняет боевую задачу прикрытия корабельного дозора. Этот дозор охраняет подходы к Кольскому заливу. 10 августа 1941 года, находясь в дозоре на линии мыс Цыпнаволок — остров Кильдин, сторожевой корабль «Туман» обнаружил на расстоянии 50 кабельтовых три немецких эсминца, идущих прямо на него. Что мог сделать сторожевик с двумя-тремя сорокапятками против двенадцати 105-мм орудий эсминца?! Отстреливаясь, он пошел под прикрытие наших батарей на Сетьнаволоке и Кильдине, сообщив одновременно по радио в штаб флота о появлении вражеских эсминцев. Немцы, прибавив ход, через несколько минут открыли по «Туману» огонь шестью орудийными залпами — били по два орудия с каждого эсминца с дистанции 25 кабельтовых. «Туман» в этом неравном бою погиб. А береговые батареи начали стрельбу поздно и с большой дистанции, когда немцы уже повернули на обратный курс. Они не ушли безнаказанно: посланные вдогонку бомбардировщики настигли концевой эсминец уже на подходах к Варде и повредили его. Но все же героический «Туман» погиб. Командование флотом считало, что исход мог быть иным, будь на Цыпнаволоке береговая батарея. Потому ее тут и поставили.

Мне пришлась по душе твердость Космачева. Я расспросил его более подробно о минувших боях, о ПВО береговых батарей и попрощался, предупредив, что через некоторое время снова приеду к нему в дивизион. Разве я знал, что это случится через день-другой и что события вынудят меня в первую очередь сосредоточиться на делах Эйны и береговых батарей Среднего?

Время уже было позднее, но прибыл и начальник артиллерии СОР полковник Иван Алексеевич Алексеев. У нас было с ним много общего в жизни, с этим старым солдатом, участником еще первой мировой войны. Но в эту ночь не было времени для воспоминаний. Я сообщил Алексееву, что хочу, если получится, усилить батареями 104-го артполка с Рыбачьего и Среднего артиллерийскую группу боевого участка у Муста-Тунтури. Он удивился: как же это сделать? Объяснил ему: если установить еще две береговые батареи на Среднем да одну на Рыбачьем, на Майнаволоке, можно будет снять с огневых позиций пушки капитана Лоскутова, лейтенанта Жукова и даже [48] Кокорева или Замятина. Три батареи — это уже целый дивизион.

— Ловко придумали, Сергей Иванович, — ответил Алексеев и рассмеялся. — Но вы забыли еще одну.

— Какую?

— А седьмую? Две почти новые отличные пушки, калибра сто пятьдесят два миллиметра. Они стоят на огневой в Вайтолахти. Зачем они там?..

Как же я мог забыть обозначенные на планшете командира пульбата полевые пушки! Был рядом и не посмотрел их. Досадная ошибка. Молодец Иван Алексеевич — все помнит и все сразу понял. Так узнаешь людей. Завтра же ему надо съездить в Зубовку и посмотреть, есть ли в районе Майнаволока удобная позиция для трех — или четырех соток или стотридцаток.

— Только помните, Иван Алексеевич: расстояние между орудиями должно быть не меньше ста метров.

Час был поздний. Ненадолго прилег, но не спалось. Вскочил, наскоро позавтракал, переговорил с Тузом о текущих делах и поехал к Рассохину.

В нескольких километрах от его КП я стал свидетелем воздушного боя. Не боя, драмы. Высоко над нами летели два бомбардировщика типа «СБ». Когда из облаков вынырнула группа истребителей, я не сразу понял, чьи они. Но вот от группы отделились два самолета, и послышались пулемётные очереди — один «СБ» задымил, падая, вспыхнул ярким пламенем. Из огня вынырнули одна за другой две фигурки, а бомбардировщик врезался в землю и взорвался на своих же бомбах. Второй «СБ», отстреливаясь, ушел в облака...

На КП бригады меня ждал, готовый к поездке в Эйну, полковник Рассохин. Он тоже видел все, что произошло, и уже приказал своим пехотинцам искать наших летчиков. Мы дождались, когда командир 2-го батальона майор Боровиков доложил, что один летчик найден мертвым, второго ищут. Только через сутки или двое нашли его парашют, стропы почему-то обрезаны, трупа нигде не было.

Меня во всей этой истории поразила беззащитность бомбардировщиков, наша беспомощность. Нам нечем было летчикам помочь. Бригада сама была не прикрыта с воздуха, у нее не было никаких средств ПВО. Подавленные, мы отправились с Рассохиным в Эйну. [49]

Читателю, очевидно, уже ясно, что значила для нас в те дни Эйна. Все снабжение шло из Кольского залива через перевалочную базу, созданную начальником тыла Северного флота генерал-майором интендантской службы Николаем Павловичем Дубровиным в Порт-Владимире. Это была наша, северная дорога жизни. Все: пушки, боеприпасы, оружие, строительные материалы, продовольствие, людей — перевозили на малых судах, мотоботах, буксирах, баржах в Эйну на Рыбачьем и в Западное Озерко на Среднем. Я уже говорил, что в Западное Озерко тогда в светлое время не заходили: и опасно, и жалели снаряды для контрбатарейной борьбы. Главным пунктом разгрузки в полярный день становилась Эйна. Проскочить В нее было легче, чем в Западное Озерко, но стоять и разгружаться опаснее. Бухта эта насквозь просматривалась противником с южного берега Мотовского залива. Шутка ли, мыс Пикшуев напротив. Разгрузка шла и под артиллерийским огнем, и под ударами авиации.

Причалы и в Западном Озерке и в Эйне были построены саперами в первый год войны. Но подробности создания причалов в Эйне особо примечательны. Рота лейтенанта Николая Быстрякова (ныне он инженер-полковник в отставке) пришла в эту пустынную тогда бухту 20 июля 1941 года с заданием в кратчайший срок построить причал. Материалов мало, возможности ограничены, до противника всего несколько километров, так близко, что в бинокль разглядывали фигурки немецких солдат. Выбирая место и готовясь к работам, саперы во время отлива наткнулись на большое полузатонувшее судно, очевидно недавно разбомбленное и частично обгоревшее. На нем не было ни мачт, ни мостика, ни рубки, но сам корпус, построенный из мореного дуба и сосны, оказался крепким. Если удастся приспособить его как голову будущего причала, срок работ сократится по меньшей мере на неделю. Обследовали, набросали схему, все подсчитали и уточнили. Работая под бомбежкой, быстро соорудили причал.

Капитан первого же военного транспорта, доставившего к этому причалу грузы из Кольского залива, сообщил саперам, что затонувшее судно — знаменитый в истории научного флота «Персей». В 1922 году северяне оборудовали недостроенную зверобойную шхуну под научно-исследовательское судно и на следующий год отправили [50] ее в первый рейс к берегам Земли Франца-Иосифа. Экспедиции, в которых участвовал «Персей», прославили его на весь мир. Его девяностый рейс прервала война. Он стал военным транспортом. И вот 10 июля 1941 года шхуна погибла в бухте Эйна...

Когда мы прибыли к этому, можно сказать, историческому причалу, разгрузка продолжалась. Накануне немцы выпустили с Пикшуева полсотни снарядов по причалу и по берегу и прекратили огонь. Был тяжело ранен один боец. За сутки работавшая на разгрузке одна стрелковая рота из бригады Рассохина сумела перенести на берег все, что мешало выгрузке пушек. Теперь пехотинцы под руководством офицера-сапера строили мостки, чтобы по ним вытащить из трюмов ошвартованной здесь баржи тяжелые артиллерийские системы.

За годы службы на Балтике я не раз участвовал в установке береговых батарей. Пушки весом 14 тонн извлекались из трюмов либо береговым краном, либо плавучим краном, либо многотонными стрелами самого транспорта. Здесь, на полуостровах, на таких посудинах, как баржа, кранов не было. Не только разгружать, но даже извлекать 14-тонные системы из трюмов надо было вручную. Саперы — люди опытные, обучены хорошо; да и у артиллеристов, заинтересованных в разгрузке, с нетерпением ожидающих новые пушки, хватало и сноровки, и смекалки. На берегу в готовности стояли два мощных ЧТЗ-65–130 лошадиных сил. Когда подмостки были готовы, один из тракторов вполз на своих гусеницах на баржу, зацепил на крюк петлю от троса, уходящего в трюм, и стал вытягивать оттуда орудия.

И тут, в самый критический момент, вновь начался артобстрел. Значит, и противник отлично видел нас в бинокли и стереотрубы. Снаряды падали с недолетом и перелетом, рвались у борта баржи, рвались на берегу, на дороге, разогнали всех выгружавших, но тракторист продолжал свое дело — трактор вытягивал стотридцатку из трюма. Едва заметное его движение, кажется, прекратилось, когда салазки, на которых сидела система, во что-то там, в трюме, уперлись. Некогда было разбираться: к первому трактору подошел с берега второй, впрягся цугом. Оба ЧТЗ-65 объединенными усилиями рванули, возможно, что-то и повредили в барже — это дело устранимое, но пушку вытянули на палубу и сволокли на берег. Менее [51] чем через час точно так же была извлечена и вытащена на берег и вторая пушка.

Обстрел Эйны прекратился.

Мне, знающему толк в береговой артиллерии, трудно было понять, почему противник не стремится расстрелять и баржу, и грузы — цель-то прекрасная...

Разбираться в психологии врага некогда было: не стреляют — и хорошо. Нам надо было разобраться в делах Эйны.

Рота из бригады Рассохина с разгрузкой пока справляется. Но автороты тыла не успевали вывозить выгруженное. При здешних дорогах это сложно. Надо было поскорее убрать из-под огня грузы 140-й батареи тракторами. Только где их взять?

Подсказали саперы: в 104-м артполку есть около двух десятков тракторов. По моему приказу командир артполка выделил на транспортировку грузов четыре исправных трактора с санями.

Вернувшись в штаб СОР, я на другой день созвонился с Рассохиным и узнал, что тракторами 104-го артполка все грузы, доставленные баржой и буксиром, вывезены с причала и сложены в трех-четырех километрах от Эйны у дороги к горе Переметная. Буксир № 2 благополучно увел баржу в Порт-Владимир за новыми грузами. Я приказал Рассохину увеличить гарнизон Эйны до двух рот. Одной роте все же трудно и разгружать, и поддерживать боеготовность в бухте.

Едва я положил телефонную трубку, готовый заняться делами в штабе, как раздался звонок Космачева. Он не доложил, а буквально выпалил:

— Немецкая авиация бомбит батарею Поночевного.

Не выясняя подробностей, дал отбой, позвонил начальнику штаба, чтобы он известил радиограммой штаб флота о налете и вызвал к нам истребителей; предупредил Туза, что выезжаю к Поночевному.

Выйдя из землянки, услышал сплошной гул. Бомбили сильно. Как-то чувствуют себя там батарейцы?

Примерно через полчаса я доехал до батареи. Все, буквально все, под слоем пыли. Пахло горелым деревом, железом и каким-то стойким смрадом. Казалось, все вымерло, ни души кругом. Но орудийные расчеты были на своих местах. Я увидел их, пробираясь между воронок к командному пункту. Старший лейтенант Ф. М. Поночевный [52] доложил, что около полудня была обнаружена идущая со стороны Петсамо-вуоно большая группа Ю-87, сопровождаемая «мессершмиттами». Поночевный объявил воздушную тревогу. Не успели артиллеристы добежать до орудий, как началась бомбежка — бомбили с пикирования 22 «юнкерса». Обе зенитные батареи вели огонь, но безуспешно. Часть «юнкерсов» набросилась именно на 221-ю батарею, едва та начала стрельбу. Всего фашисты сбросили до полусотни бомб. Поночевный ожидал либо повторного налета вскоре, либо проводки кораблей — обычно противник так и поступает: сначала бомбежки, потом проводка. Потому он не дал пока отбоя...

Прошло часа полтора — ни налета, ни проводки не было. Поночевному я разрешил дать отбой, и мы пошли к орудиям. Одна из его пушек оказалась выведенной из строя: бомба не менее чем в четверть тонны взорвалась метрах в двадцати от орудийного дворика. Весь дворик и само орудие были завалены камнями и землей. Раненых на береговой батарее не оказалось, зато контуженных и оглушенных немало.

А вот у зенитчиков убиты четверо рядовых, погиб комиссар батареи старший политрук Заплетин, ранены трое, в том числе командир батареи старший лейтенант Цыкин, выведена из строя сорокапятка.

Когда убитых зенитчиков отрыли из-под завала, выяснилось, что они погибли от осколков и от удара взрывной волны. Беда, когда орудийный дворик низок и его стенки не защищают людей даже от взрывной волны. Потери большие. Придется часть материалов, доставленных баржой для новой береговой батареи, отдать зенитчикам, чтобы поднять стенки орудийных двориков и защитить людей от взрывной волны и осколков.

Видя, как спокойно и толково распоряжается Поночевный, наводя на обеих батареях порядок, я вернулся к себе в штаб. Около пяти вечера — снова звонок от Космачева: гитлеровцы все же повторили налет на Поночевного. Уже 28 «юнкерсов» и 12 «мессершмиттов» с полчаса висят над позициями и бомбят. Сбросили уже более полусотни крупных бомб. По какой-то случайности потерь не было, если не считать еще двух сорокапяток, засыпанных землей и камнями в момент первого же удара. Опять, несмотря на все наши вызовы, нам не прислали истребителей. И снова я вспомнил первые месяцы [53] войны на Балтике, вспомнил Ханко, где кроме четырех зенитных дивизионов — 48 76-мм орудий! — была еще эскадрилья истребителей и потому противник не смел летать над нами. За пять месяцев наши летчики сбили 54 самолета противника и два самолета сбили зенитчики. А тут, на полуостровах, фашисты бьют нас с воздуха как хотят. Мы и не видим своих самолетов, если не считать тех двух «СБ».

Бомбежка кончилась, и сразу же дальномерщики батареи Поночевного обнаружили на дистанции 85 кабельтовых два транспорта в сопровождении двух тральщиков. Два уцелевших орудия открыли по ним огонь, и, конечно, безрезультатно — трудно ожидать успешной стрельбы после жестокой обработки огневых позиций с воздуха. Транспорты, правда, вернулись в Петсамо. Тактика противника ясна: грузы, очевидно, ценные, и немцы решили не рисковать. Кроме того, сопровождая каждый раз транспорты тральщиками, противник ожидал, наверное, что подходы к Петсамо-вуоно нами заминированы. Но флот этого не делал. Почему? По-моему, существовала недооценка Петсамо-вуоно.

Через час после бомбежки пожаловали наконец в район батареи Поночевного и наши истребители. Они с полчаса покружились над Средним и повернули обратно.

И смешно, и грешно. Я был вынужден доложить командующему флотом о случившемся со всеми подробностями и своими выводами. А выводы просты: одной старой, плохо защищенной и неграмотно поставленной батареи недостаточно, чтобы хоть как-то блокировать Петсамо-вуоно. Кроме того, батарея Поночевного беззащитна с воздуха. Я просил дать хотя бы одну 85-мм зенитную батарею с приборами центральной наводки, быстрей доставить к нам недостающее третье орудие 140-й батареи и прислать комиссию, которая определит для нее позицию.

К вечеру 22 июля тот же буксир № 2 с баржой, теперь под охраной двух катеров МО, доставили в Эйну третье орудие, личный состав 140-й батареи, командира старшего лейтенанта Б. В. Соболевского и военного комиссара капитана И. X. Виленкина. Разгрузились спокойно. Противник не стрелял. Теперь все, что нужно, чтобы установить на Среднем новую батарею, доставлено. [54]

Задерживало только отсутствие комиссии. Я и сам мог бы определить для орудий позиции и начать строительство, но не имел на это полномочий, да и времени у меня было в обрез.

А под вечер в тот же день фашисты опять бомбили Поночевного и его зенитчиков. Только-только успели привести все в порядок, вернуть в строй подбитые орудия, пополнить боезапас, довести до штатной численности расчеты и изготовиться к бою, как опять налет. На этот раз поменьше самолетов — 14 Ю-87 и 13 Ме-109. Оказался засыпанным только один автомат. Но пока шла бомбежка, в Петсамо-вуоно успели проскочить два тральщика, два сторожевика и мотобот. И опять наша 221-я стреляла безуспешно.

Так волей обстоятельств все внимание в эту первую неделю моей жизни на полуостровах было приковано к событиям не на перешейке у Муста-Туитури, как я предполагал, а к батарее Поночевного и к причалу в бухте Эйна.

В один из дней этой трудной недели меня удачно застал на месте полковник Алексеев и доложил, что приказание о предварительном выборе подходящего места для четырех береговых орудий на Майнаволоке выполнено. Он на карте показал мне это действительно удачное место, и я тут же отправил адмиралу Головко радиограмму с просьбой выделить нам на западный берег Рыбачьего четыре орудия среднего калибра для новой береговой батареи. Это было в начале четвертого дня работы комиссии полковника Швечкова. А на пятый день точно в обещанный срок Иван Иванович Швечков доложил мне, что работа комиссии закончена, и предъявил все заключительные акты, отчетные карты обстановки и прочие документы, сопутствующие передаче бывшего УР в состав СОР. Не буду перечислять подробностей. Горше всего было читать в акте, что фуража для лошадей осталось всего на полтора месяца. Значит, если вовремя не доставят, в середине сентября начнется падеж и уменьшатся и без того скудные наши транспортные возможности. Комиссия отметила, что машины у нас плохие и их мало.

В тот же день вместе с полковником К. П. Добролюбовым, временно замещающим комиссара Б. М. Балева, и начальником штаба капитаном 1 ранга Д. А. Тузом я подписал приемно-сдаточный акт, вступил в командование, [55] поблагодарил Швечкова и его помощников за быстро проделанную работу и ошеломил их сюрпризом. Только что пришла радиограмма от командующего: полковник Швечков вместе с военным инженером 1 ранга Дехтеревым и капитан-лейтенантом Бахмутовым назначены в комиссию для выбора огневой позиции 140-й батареи на полуострове Среднем, позиций еще двух новых батарей — трехорудийной 100-мм № 232 на Среднем и четырехорудийной 130-мм № 556 на Рыбачьем в районе Майнаволока.

Два дня спустя позиция для 140-й батареи была определена в полутора километрах от уреза воды позади 221-й батареи. Место хорошее. Имея директриссу, то есть главное направление стрельбы, 280 градусов, батарея полностью включала в свой сектор огня подходы к Петсамо-вуоно с запада и вход в этот залив, а также захватывала углом обстрела градусов на двадцать пространство восточнее входа. Промежутки между орудиями большие — учтен накопленный опыт войны. Пушки поставим впереди кустарника, и будет хорошая маскировка. Теперь можно тащить сюда тяжеловесы из Эйны. Космачеву и Поночевному — они осматривали новую позицию вместе с нами — я приказал сразу же силами личного состава береговой и зенитной батарей начать рыть котлован, а затем устанавливать закладные части и собирать основания для орудий. При этом объяснил Космачеву, что 140-я батарея войдет в его дивизион. Перевозку всей материальной части и всего хозяйства, а также установку орудий и ввод их в строй он должен взять на себя. Числу к пятому августа, в крайнем случае к седьмому, 140-я должна войти в строй. На Балтике такую батарею ставили на временные основания за неделю. На Севере все, конечно, тяжелее: и рыть тяжело, и тащить пушки к месту трудно, но к 7 августа надо открыть огонь.

— Помогите также полковнику Швечкову выбрать позицию для 232-й батареи. Район ее установки вы знаете, — сказал я Космачеву. — Она тоже будет ваша. Ну а после выбора огневой на Среднем полковник Швечков выберет позицию для батареи на Рыбачьем. Вас, Иван Иванович, — сказал я Швечкову, — прошу тогда обратиться к полковнику Алексееву. Он знает, где я хочу поставить на Майнаволоке 556-ю батарею. Надеюсь, пяти суток для выбора и оформления обеих огневых позиций вам будет достаточно... [56]

Я знал, уж кто-кто, а полковник Швечков выполнит задание в срок. И на самом деле, позиция для 232-й была выбрана 27 июля, а для 556-й через трое суток.

В Эйне, пока мы были заняты этими делами, произошел ряд событий. Начиная с 26 июля туда ежедневно прибывали суда с множеством грузов, в том числе и с боезапасом. Уже две роты 12-й бригады работали на разгрузке и еле справлялись. По Эйне долбила и долбила фашистская батарея с мыса Пикшуев. К ней вскоре присоединилась и новая батарея 105-мм пушек из района мыса Могильный. Очевидно, противник только что ее там поставил. Пришлось задействовать один взвод 338-го отдельного саперного батальона, чтобы закрывать бухту дымами. Практически это ничего не дало: немцы стреляли по неподвижным целям, по причалу, по кораблям, стоящим под разгрузкой, по берегу. Кажется, куда ни бросай — попадешь. Возникла такая скученность, что часть мотоботов с очень нужным боезапасом пришлось, пока не разгрузятся другие, отправлять обратно. Так было и 27, и 28 июля — 11 мотоботов привезли одновременно 200 тонн одного только боеприпаса, а 70 было еще в пути. Противник всячески нам мешал, чередуя шквальный огонь с редким, методическим. Главное, мы не успевали вывозить разгруженное. Мало автомашин, да и те изношены, дороги никудышные. Не раз я вспоминал предупреждения командующего. Но где выход? Мы использовали тракторы, но для них надо строить сани, а мы дорожили каждым бревном. Затратишь семь-восемь бревен на сани, нагрузишь на них пять тонн, а они через 20–30 километров уже не годны — стерты полозья. Нужна оковка полозьев, но нет полосового железа.

В эти дни я не раз просил командующего направлять суда прямо в Мотку, в Западное Озерко. Огромный выигрыш в расстоянии, особенно если тяжелые грузы предназначены Среднему; рискнем, прикроем артиллерией, стоит овчинка выделки. Но каждый раз — отказ.

Выход был наконец найден. Правда, не такой уж хороший, но в то время лучший из возможных. Его подсказал мне Даниил Андреевич Туз. Мы с ним быстро составили радиограмму командующему, прося дать в СОР шесть мотоботов для перевозки грузов при каждом удобном случае из Эйны в Мотку. Командующий обещал дать. Мы получили мотоботы только в середине августа. [57]

30 июля начальник штаба принес мне на подпись первый боевой приказ по Северному оборонительному району. Общее решение 23-го УР на оборону полуостровов оставалось в силе, но были внесены существенные поправки. По приказу создавались три боевых участка — первый и второй на Среднем, третий — весь полуостров Рыбачий без перешейка со Средним. Командирами каждого участка становились командиры размещенных в их границах бригад. Один батальон 63-й отдельной морской стрелковой бригады был выведен в резерв командующего СОР с дислокацией на перешейке между полуостровами.

Так достигалась стройность оперативного решения на оборону и повышалась ответственность каждого командира за свой участок.

Мы с бригадным комиссаром Борисом Михайловичем Балевым подписали составленный штабом боевой приказ без единой поправки. Теперь надо было как следует заняться оборонительным строительством.

Еще раз взяв в руки приемно-сдаточный акт и внимательно его изучив, я убедился, что на перешейке Кутовая — Казармы Ивари, то есть на главном участке фронта, необходимо срочно усилить оборону и создать большую ее глубину. Пока общая тактическая глубина этой обороны не превышала двух километров. Все сооружения, как утверждал акт, были окопами для одного стрелкового отделения или отдельными огневыми точками для станковых и ручных пулеметов. Только три дзота на западном берегу губы Мотка, защищенные от попаданий 76-мм снарядов, служат для противодесантной обороны. В западной части Среднего оборонительные сооружения, занимаемые ротами 15-го пульбата, вытянуты в линию и серьезного боевого значения не имеют. В этом я и сам убедился, когда был в батальоне. Лучше всего с противодесантной обороной в 7-м пульбате. Там, в бухте Скорбеевская, построены четыре бутобетонные огневые точки, по сути дела, мощные доты. По оценке комиссии они защищены даже от 203-мм снарядов. Не знаю, точна ли такая оценка, но доты действительно были крепкими. Правда, и эти доты имели крупный недостаток: все они фронтального действия. Комиссия отметила, что губа Вайда в районе обороны 7-го пульбата защищена шестью такими же мощными дотами и одним хорошим дзотом. Все остальное — стрелковые окопы, прикрытые минными полями и жидковатой [58] сетью колючки в один кол, а кое-где спиралями Бруно.

Своему заместителю полковнику Г. А. Жукову и начальнику инженерной службы СОР Б. Я. Кондакову я поручил составить план строительства обороны. При его разработке учесть не только оперативное решение в соответствии с первым боевым приказом, но и устранить недостатки, отмеченные комиссией Швечкова.

* * *

Последний день июля был насыщен событиями. Часа в два ночи фашисты, прикрываясь дымовыми завесами с трех сторожевых катеров, повели в сопровождении двух тральщиков в Петсамо-вуоно два больших танкера водоизмещением до 10 тысяч тонн каждый. Для тех лет это были крупные суда. Поночевный, как только позволили дистанция и степень видимости головного танкера через завесу, открыл огонь. На него сразу же обрушилась батарея с Нумерониеми. Через несколько минут семь «юнкерсов» и два «мессершмитта» начали бомбить Поночевного. Батареи Кокарева и Замятина из 104-го артполка открыли по гитлеровцам на Нумерониеми огонь и заставили фашистскую батарею замолчать. Поночевный, несмотря на бомбежку, продолжал стрелять по едва видимому за дымовой завесой танкеру и попал в него тремя снарядами. На танкере возник пожар. Оба фашистских тральщика завели буксирные концы и потащили горящий танкер в Петсамо-вуоно за густой завесой дыма, которую уплотняли сторожевые корабли. Поночевный перенес огонь на ближайший к нему сторожевик и затопил его одним снарядом. Зенитчики сумели на этот раз подбить два «юнкерса»...

Удачный бой. Но надо все продумать, перестроить и вооружить, чтобы ни один корабль или транспорт не мог пройти в Петсамо-вуоно. Это, конечно, идеально, но к этому надо было стремиться. Противник уже почувствовал усиление нашей активности и стал пользоваться дымовыми завесами, ставя их не только днем и с кораблей, сопровождающих транспорты, но и ночью, точнее в уже наступающих сумерках, с берега. Значит, необходимо разработать систему неподвижных огневых заграждений. Это я поручил срочно сделать начальнику артиллерии полковнику Алексееву. Мало пока у нас орудий для постановки [59] НЗО — четыре пушки армейцев и три Поночевного. Что ж, до лучших времен будем ставить НЗО хотя бы у входа в Петсамо-вуоно, а там изменим систему...

В ночь на 1 августа катер МО доставил вместе с почтой и газетами срочный пакет от командующего. В нем оказался документ, свидетельствующий, что лучшие времена для полуостровов наступили: это был совершенно секретный приказ о переформировании соединений и частей СОР по новым, расширенным штатам. 12-я отдельная морская стрелковая бригада Рассохина и 135-й стрелковый полк Косатого получили одинаковые штаты, такие же, как и недавно созданная 63-я отдельная морская стрелковая бригада Крылова. Полк Косатого превратился в 254-ю отдельную морскую стрелковую бригаду. Во всех трех бригадах — равное вооружение. Это большое и очень серьезное для нас усиление. Чувствовалось, что штаб и политуправление Северного флота серьезно занялись нашим новым оперативным объединением. Конечно, это только начало. Жаль, что в бригадах по-прежнему было плохо с ПВО. Зениток так и не дали, а мы мечтали хотя бы об одном дивизионе 37-мм автоматов на каждую бригаду. Не так уж много, но для нас жизненно важно. Я готов был отдать все противотанковые дивизионы в обмен на зенитки. У немцев танков тут нет, и вряд ли они будут. А вот самолеты все время над нами висели.

Приказ командующего флотом касался и 113-го отдельного дивизиона береговой артиллерии: его разделили, как я и просил, на два — один на Среднем, второй на Рыбачьем. На Среднем остается 113-й дивизион майора Космачева: 221-я батарея, новые 140-я и 232-я. Это будущие сотки на высоте 200,0. Кроме того, в дивизион включались имеющиеся зенитки и, очевидно, те, которых мы добьемся для новых батарей. То же самое касалось и 145-го дивизиона на Рыбачьем: в него вошли две уже существующие береговые батареи — в Вайтолахти и на Цыпнаволоке плюс будущая 556-я на Майнаволоке. Само собой разумеется, и необходимое число зенитных батарей, без которых береговая артиллерия в наших условиях воевать не могла.

Переформирование коснулось и пулеметных рот, и пулеметных батальонов. Вместо всех разрозненных подразделений командующий приказал создать три отдельных [60] пулеметных батальона. 7-й становился 347-м, 15-й — 348-м и новый батальон — 349-м.

Усиление коснулось и 104-го пушечного артиллерийского полка: за счет застрявшего у нас в районе Муста-Тунтури с первых дней войны гаубичного дивизиона он снова становился четырехдивизионным.

При первом же знакомстве с командованием 104-го полка мы с комиссаром посвятили его в свое намерение собрать весь полк в кулак и задействовать все его батареи для обороны перешейка. Потребовали и выбора новых огневых позиций для этих батарей, с тем чтобы замысел осуществить сразу же, как только нам удастся высвободить их из береговой обороны.

Но вот в полученном нами приказе о переформированиях и усилениях, так нас обрадовавших, оказалась и капля дегтя. Меня удивило, что будет создано управление сектором береговой обороны полуостровов, в ведение которого войдут и оба отдельных дивизиона береговой артиллерии, и, что уж совершенно непонятно, 104-й пушечно-артиллерийский полк. А что ж тогда делать нашему начальнику артиллерии полковнику Алексееву, если кроме него будет еще комендант сектора? Должность его не сокращалась, если он остается с теми же правами. Получалась лишняя инстанция. К чему она?

Размышляя над этим, мы полагали, что 104-й полк включен в сектор потому, что пока шесть его батарей обращены к морю и, выполняя не свойственные им задачи, все же обеспечивают противодесантную оборону полуостровов. Но тогда выводить ли эти батареи из подчинения командиру полка или, наоборот, выводить из его подчинения те батареи, которые размещены на сухопутье? Во всем нужна четкая организация, на войне особенно. Практически мы не стали ничего предпринимать для того, чтобы ликвидировать эту путаницу, решив добиться этого, когда все полевые батареи высвободятся из обороны побережья и будут перемещены на новые огневые позиции к перешейку. [61]

В ночь на 2 августа противник открыл сильный артиллерийский и минометный огонь по боевому охранению на левой сопке хребта Муста-Тунтури, выпустив за время артналета до 1000 снарядов и мин и применяя при этом дымопуски. По утверждению полковника Жукова, это был необычный для нашего фронта тактический прием гитлеровцев. Как доложил командир 135-го стрелкового полка, под прикрытием артиллерийско-минометного огня противник предпринял разведку боем нашего охранения, но ответным огнем полевых батарей и стрелков опорного пункта был отбит, потеряв до 40 человек убитыми и ранеными. Наших убито 4 и ранено 17. Значит, не прозевали стрелки, отбились.

Дня через два в штабе СОР пошли разговоры, что все происходило не так, как докладывал командир полка. За долгую службу в армии я убедился, что есть доля истины в русской поговорке «Дыма без огня не бывает». Раз пошли разговоры, значит, где-то есть неправда, искажение событий. Приказал начальнику штаба послать своих работников в боевое охранение и все на месте выяснить. Дождливая погода позволила восстановить живую связь с боевым охранением. Раз через «долину смерти» ходят «ботики», пройдут и командиры штаба.

Побывав в боевом охранении, штабисты в результате тщательного расследования установили истину. Противник еще с вечера 1 августа скрытно, мелкими группами, сосредоточил на скатах высоты 122,0 роту солдат. Наши наблюдатели своевременно доложили об этом командиру полка. Тот не придал их докладу должного значения. За ночь, подойдя к сопке на левом фланге нашей обороны хребта Муста-Тунтури на 15–20 метров, противник под прикрытием дыма внезапно атаковал опорный пункт. Часть гитлеровцев, ворвавшись туда, забросала бойцов [62] гранатами. Другая часть, развивая успех, обтекла сопку с востока, стараясь выйти в тыл и напасть с левого, открытого, фланга. Фашистов, проникших к боевому охранению с фронта, остановили сержант Козицин и рядовой Липкин, выскочив из землянки и успев установить прямо на открытом месте ручной пулемет. Тех, кто обошел сопку с тыла, рассеяли минометчики ефрейтор Малыгин и рядовые Соболев и Корнеев. Они меньше чем за полчаса выпустили из миномета 500 мин. Таким образом, часть вражеской штурмовой роты была уничтожена, часть отогнана. Бой продолжался еще два часа, но теперь он уже принял организованный характер: командир роты, находившейся в боевом охранении, капитан Гаменюк взял командование в свои руки, и в итоге атака была отбита. Гитлеровцы вернулись в свое расположение, понеся значительные потери.

Конечно, все решила беззаветная смелость и находчивость пятерых названных мною бойцов. Если б не они, эту сопку мы наверняка бы потеряли.

Разведчики полка собрали на месте боя несколько солдатских книжек, все из 388-го пехотного полка. Значит, ничего нового на нашем участке фронта вроде бы и не произошло?

Подумав, я засомневался в таком выводе. Возможно, на фронте против нас действуют уже другие части, но для этой вылазки противник использовал старых солдат перед их уходом на отдых. Все может быть. Беспокоило, правда, не это. Почему, к примеру, противник избрал для удара именно левый фланг? Если это была просто силовая разведка с целью выявить огневую систему обороны данного района, то противник ничего не достиг: нового мы ему не показали, да и не было здесь у нас ничего нового, а некоторое уплотнение боевых порядков на переднем крае вряд ли он смог обнаружить — бой шел только в боевом охранении, а оно по силе каким было, таким и осталось. Скорее всего, противник надеялся захватить эту сопку. Тогда он оказался бы прямо перед нашим левым флангом, слабо защищенным. Даже взгляд на карту подтверждал важность этого фланга и возможности для противника в случае успеха. Здесь проходила еще до войны наша единственная дорога на полуостров Средний из Титовки с материка, теперь занятого немцами. Выходя на перешеек у Кутовой, дорога эта, не захватывая [63] хребта Муста-Тунтури, далее разветвлялась: одна ветвь вдоль юго-восточного берега Среднего вела к перешейку на Рыбачий, другая — параллельно хребту Муста-Тунтури на запад, к огневым позициям батареи Поночевного у берега Матти-вуоно, то есть к самой западной оконечности Среднего, а оттуда через центр полуострова — в Пумманки. Направление опаснейшее. Съездив вскоре туда, я убедился, что вся эта прибрежная дорога плохо защищена.

* * *

Я уже писал раньше, что полковнику Г. А. Жукову и начальнику инженерной службы Б. Я. Кондакову было поручено срочно составить план оборонительного строительства, разумеется, с одновременной организацией первоочередных работ. Строительство началось с начала августа. Объем его был большой. Достаточно сказать, что одних только пулеметных и артиллерийских дотов и дзотов мы наметили в течение двух месяцев построить 400, но об этом речь впереди. Все наши переформирования, перестановки, усиления — все взаимосвязано. Чем скорее мы поставим 140-ю батарею, чем быстрее добьемся от командования флота согласия на другие намечаемые нами меры, тем сильнее станет не только оборона западной части полуострова Средний с моря, не только появится возможность жестче блокировать Петсамо-вуоно, но и быстрее мы укрепим артиллерийскую оборону сухопутного фронта.

Начальник штаба Д. А. Туз, умелый, энергичный организатор, так повел дело, что можно уже было не сомневаться: все переформирование, перераспределение, перемещение, связанное с приказом командующего флотом, мы закончим, как и намечено, к 6 августа. Мы уже смогли благодаря стараниям начальника штаба более свободно разместиться на прежнем командном пункте 23-го УР, где быстро провели ремонт и подготовку помещений к зиме. Теперь мы жили с комиссаром СОР Б. М. Балевым в одной землянке не в Восточном Озерке, а на полуострове Среднем, на берегу ручья Корабельного, хотя я полагал, что в будущем изменю место флагманского командного пункта. Тот же Д. А. Туз и начальник артиллерии И. А. Алексеев лично контролировали перевозку материальной части и установку орудий 140-й батареи. [64]

Это был тогда наш первоочередной объект — 7 августа батарея должна стрелять — ни днем позже.

Поночевный, его комиссар П. И. Бекетов и весь личный состав батареи с таким энтузиазмом отнеслись к появлению у 221-й мощной соседки, что к 1 августа доставили на место, собрали и уложили основания для всех трех орудий 140-й. Поночевный еще не знал, что мы решили именно ему передать под командование новую батарею. Человек, знающий досконально этот участок берега и моря, имеющий боевой опыт и доказавший в последнем бою свое возросшее искусство артиллериста и командира, должен получить в свои руки более совершенное оружие. А на его место решили перевести командира 140-й, оставив там прежнего комиссара П. И. Бекетова и других командиров. Я понимал, что этим, возможно, обижу старшего лейтенанта Соболевского, но интересы службы, особенно во время войны, выше интересов личных, и Соболевский должен это понять. В Поночевном как в организаторе, в командире, в его умении управлять огнем мы уже были уверены — а эти качества важны для командира батареи, которая должна стать самой главной и самой грозной для врага. А Соболевского мы еще не знали, хотя должен сразу сказать, что он показал себя потом неплохим артиллеристом.

Сколько труда нам стоило перетащить от Эйны до места установки три орудийные системы, закрепленные на деревянных санях! Расстояние — 60 километров. Каковы дороги — читатель уже знает, местность пересеченная — холмы да овраги. А каждая система весит 14 тонн. И к тому же над дорогой «мессершмитты», занятые так называемой «свободной охотой»: застигнут трактор, волокущий за собой в облаках пыли огромную пушку, окруженную десятком, а то и более людей, и начнут штурмовать; постреляют людей, покалечат материальную часть, выведут из строя трактор. Вот и думай, что делать дальше. За мое, пока еще короткое время пребывания на полуостровах уже случалось не раз, что истребители противника уничтожали то автомашины, то повозки, особенно лошадей, убивали ездовых.

Все имущество и вооружение 140-й удалось доставить в срок на место. Новых проводок, а потому и обстрелов и бомбежек не было. Помогло нам и то, что именно в это время начальник инженерного отдела Северного флота [65] военинженер 1 ранга Т. П. Ефимов решил создать в СОР строительный участок, который состоял всего из двух офицеров — военинженера 3 ранга Мухина и его помощника воентехника 1 ранга Алексеева. Работали они с полной отдачей и очень помогли нам. Пушки устанавливали под самым носом противника, по существу, на виду, старательно маскируя работу. Без специальных козел и талей на них нечего было и думать о подъеме орудийных систем с саней и установке их на основания, а кустарник, маскирующий батарею, был вдвое ниже самих козел. И все же, считайте это чудом, а точнее, искусством артиллеристов и инженеров — противник не видел производимых работ, не разобрался ни в чем, не только не помешал нам строить батарею, но и потом долго не знал о ее существовании.

Установили орудия — надо еще построить дворики, расходные ниши в них, погреба, командный пункт... Инженерный отдел флота прислал нам очень интересные, я бы сказал, хорошие проекты орудийных двориков. Огромная пушка со щитом была как бы вставлена в защитный поддон; высота бруствера 180 сантиметров. Уж тут весь расчет орудия будет защищен надежно. Дворик кольцевой, достаточно просторный. Чтобы вывести такую батарею из строя, противнику нужно попасть снарядами в каждое орудие. Только в таком случае орудия и люди могут быть уничтожены. Разрыв же снаряда рядом, даже возле дворика, вреда не нанесет.

7 августа, точно в срок, все работы на 140-й были закончены. Поночевный, уже назначенный командиром этой батареи, мог ее отстреливать. Но стояла слишком ясная погода. Нам не хотелось пробной стрельбой открыть противнику батарею, на которую возлагали столько надежд. Артиллеристы и в этот день продолжали строительные работы. С помощью инженеров они построили не только хорошие и глубокие кольцевые дворики для орудий, правда в дереве, а не в бетоне, как хотелось, но и погреба, и новый КП. Все было сделано добротно. Комиссаром у Поночевного был старший политрук И. X. Виленкин. Он помогал новому командиру найти контакт с личным составом.

На другой день утро было холодное, пасмурное, накрапывал мелкий, надоедливый дождь, небо затянуло низкими тучами. Батарея этим воспользовалась, отстреляла [66] все три орудия — все оказалось в норме — 140-я вошла в строй.

* * *

А в Эйне, на другой стороне нашего плацдарма, стремительно накапливались грузы — пушки 76-мм и 45-мм, минометы 120-мм и 82-мм, все, что требовалось в связи с переформированием 135-го полка и 12-й бригады. Надо было заново создавать в этих соединениях артиллерийские, минометные, противотанковые дивизионы, минометные батальоны. Кроме того, шел завоз строительных материалов, главным образом леса, шло продовольствие для зимы. Впору радоваться, а нам хоть плачь: нечем вывозить, и каждый час ждешь, что все это богатство противник разнесет в прах. Транспорт и ПВО — что делать, где их взять? С ума можно было сойти, придумывая всевозможные комбинации с перевозкой, с перевалкой грузов. А штаб флота твердо стоял на своем: пока светло — все в Эйну, в Мотку никого не пускали.

Сначала как будто нам везло. Три дрифтербота, охраняемые тремя катерами МО-131, МО-134 и МО-135, доставили в Эйну 8-й лыжный батальон — это 311 бойцов для пополнения по усмотрению СОР различных частей. Разгрузились благополучно. Я приказал весь батальон передать в новую 254-ю бригаду. На тех же дрифтерботах мы отправили на Большую землю 100-й погранотряд.

Но вот в начале августа в ту же Эйну буксир привел баржу с тремя сотками новой береговой батареи — 232-й. Ее личный состав под командой старшего лейтенанта Г. И. Захарова в течение двух суток непрерывно разгружал баржу. 104-й артполк выделил туда четыре трактора, авторота тыла — несколько грузовиков. К утру 6 августа батарея и весь личный состав были на берегу. Но на барже оставались еще грузы для нашего тыла и для инженерной службы. На разгрузку встала рота 12-й бригады.

В полдень внезапно налетели 12 бомбардировщиков Ю-88 и 4 «мессершмитта». Они сбросили на причал, на баржу и на берег более 25 крупных фугасных бомб. В борта баржи, пробитые осколками, хлынула вода. Солдаты и матросы бросились спасать груз, хотя бомбежка продолжалась. Один боец был убит, четверо ранено.

Узнав об том, я немедленно отправил телеграмму в штаб флота, настаивая срочно прислать нам зенитные батареи. [67] Теперь под ударами авиации оказались не только позиции Поночевного, но и Эйна. Едва ушла телеграмма, как противник теми же силами плюс один Хе-113 повторил налет на Эйну и сбросил 30 авиабомб, но уже на жилые землянки, на устроенные в земле склады тыла и на дорогу, ведущую из бухты в глубь полуострова. Три склада были разрушены, один боец убит, один ранен.

Между налетами прошло меньше четырех часов. Похоже, что одна и та же авиачасть или группа самолетов, базирующаяся где-то близко, слетала в Эйну, отбомбилась, обнаружила склады, вернулась на свои аэродром, доложила начальству, получила новое задание, зарядилась бомбами и повторила налет.

Услышали наконец наш крик души: через двое суток в Эйну пришла баржа с двумя батареями, личным составом зенитчиков, боезапасом и полным комплектом материалов для установки восьми зенитных орудий и строительства укрытий для артиллеристов. Вот это дело! Но, увы, опять нам прислали 45-мм зенитки...

На вооружении флота эти пушки появились еще до войны, и их считали универсальными — угол возвышения достигал 85 градусов. Дальность стрельбы — 40–45 кабельтовых. Создали их для вооружения малых кораблей, главным образом для малых охотников за подводными лодками, но не знаю почему, скорее всего в спешке, сорокапятка вдруг получила ничем не оправданное распространение и в береговой обороне флотов как противокатерная пушка. На Севере я убедился, что ее всюду используют уже как пушку зенитную. Только год спустя, после двух лет войны, было признано, что эти пушки не годны как боевое средство ПВО по многим причинам: малая скорострельность, недостаточная мощность снарядов, очень плохой прицел для стрельбы по самолетам и т. д. Но то в середине сорок третьего года. А в сорок втором сорокапятка еще была «в моде».

Военный совет флота, прислав эти две батареи, сообщил и свое указание, куда какую ставить: одну для прикрытия будущего оперативного аэродрома в Зубовке, вторую в Эйне. Зачем в Зубовке, если там еще нет ни аэродрома, ни самолетов, мы не понимали. Поставить бы обе в Эйне, которую бомбят изо дня в день, да еще в такую пору, когда мы получаем оружие и боезапасы. Но приказ есть приказ. [68]

Выполнив его, мы написали обстоятельный доклад Военному совету флота, высказав при этом свое мнение, что обе установленные нами батареи особого значения для обороны объектов с воздуха не имеют, и настоятельно попросили прислать две-три зенитные батареи калибра 76 и 85 мм.

Забегая вперед, должен сказать, что наши просьбы не оставались безответными. Только не все сразу. В первой половине августа, кроме этих двух зенитных батарей, мы ничего не получили. 15 августа в Эйну пришел буксир с баржой. В ней оказались девять прожекторных станций на специальных автомобилях. В наше распоряжение прислали 426-ю прожекторную зенитную роту старшего лейтенанта Шпинькова, но я решил использовать ее для батарей 113-го артдивизиона. Нам нужны были в это время не зенитные, а береговые прожекторы — скоро белые ночи кончатся, настанет тьма, надо быть готовыми к тому, что в темное время суток противник усилит проводку кораблей в Петсамо-вуоно.

Но вскоре пришел наконец приказ командующего о передаче СОР управления 112-го отдельного зенитного дивизиона и трех 76-мм зенитных батарей. Вот это очень серьезное усиление. По сути дела, создавалась основа ПВО полуостровов. Приказ обязывал меня выбрать к 1 сентября огневые позиции для этих батарей. Я поручил это Д. А. Тузу. Вместе с офицером штаба майором П. Е. Выдряковым, командиром по оперативной части зенитной артиллерии, начальник штаба быстро выбрал все три позиции: одну в западной части Среднего для прикрытия 113-го артдивизиона и боевых порядков второго боевого участка. Именно там стояли батареи, сильно мешающие противнику и ставшие постоянным объектом его воздушных атак. Я одобрил этот выбор. Другую позицию в Эйне я тоже утвердил без колебаний. Третья, по предложению начальника штаба, должна была прикрыть оперативный аэродром в Зубовке и наиболее вероятный район высадки десанта.

Я утвердил выбор всех трех позиций и доложил об этом в Полярное — возражений не было.

Но вернемся к текущим августовским делам. Каждый день приносил что-нибудь новое. Новые люди, новые события. Мы закончили в срок переформирование бригад и частей. Командиром 349-го отдельного пулеметного батальона [69] назначили капитана Яковлева, комиссаром — старшего политрука Могущева. Из Мурманского укрепленного района прибыл майор С. С. Кутейников, назначенный командиром 145-го отдельного артиллерийского дивизиона береговой обороны. На должность коменданта полуостровного сектора приказом наркома был прислан гвардии подполковник К. В. Радовский, до того черноморец. Там он командовал отдельным гвардейским артиллерийским дивизионом, имел награды и, судя по личному делу, был опытным боевым командиром. Правда, я так и не понимал, каковы будут взаимоотношения между комендантом сектора и начальником артиллерии. Из Москвы прибыл на полуострова и начальник тыла СОР интендант 1 ранга А. С. Кудрявцев. Самому факту назначения начальника тыла я был рад, но Кудрявцев произвел было на меня невыгодное впечатление: какой-то вялый, истощенный, бледный. Справится ли он с такой большой работой и в таких сложнейших условиях, как в Заполярье? О своих сомнениях я тут же написал в Москву начальнику тыла Военно-Морского Флота СССР генерал-полковнику С. И. Воробьеву. Тот не заставил долго ждать ответа. Хорошо отзываясь о Кудрявцеве, он твердо заявлял, что этот командир справится с любой работой в любых условиях. Прав оказался Воробьев, а не я: Андрей Сергеевич Кудрявцев отлично работал на полуостровах, и мне ни разу не пришлось вмешиваться в его хозяйство.

А на переднем крае к этому времени стала активнее действовать 254-я отдельная морская стрелковая бригада подполковника Косатого, созданная на базе его же полка. Нам как раз был объявлен знаменитый приказ Верховного Главнокомандующего № 227 «Ни шагу назад!» Таков был и наш твердый закон. Мы все были готовы отдать свою жизнь, но не уступить врагу ни метра своей земли.

Политические органы и все коммунисты разъясняли бойцам положение на фронтах, не скрывая ничего. Дела были невеселые: гитлеровцы — на Дону, создан Сталинградский фронт, а это значит, что враг уже на Волге. Но вместе с тем немцы наступали теперь не теми темпами и не на таком широком фронте, как в сорок первом году. Они явно выдыхались. Вот так, и сурово, и подбадривая, вселяя веру в нашу стойкость, силу и возможности, мы разговаривали с бойцами. А противник именно в это время [70] стал забрасывать нас листовками с самолетов, восхваляя успехи своих войск на Волге и Северном Кавказе.

Не подтверждала ли подобная психологическая атака, что противник готовится и у нас к наступлению?

Для вновь созданной 254-й бригады главной задачей по-прежнему оставалась оборона перешейка, но основой боевого обеспечения этой задачи — разведка. Те солдатские книжки из 388-го пехотного полка, собранные в бою в ночь на 2 августа, не давали нам права успокоиться. Наоборот, надо добывать новые сведения, нужны пленные. Надо, в конце концов, самим искать бреши в обороне противника. Если противник действительно готовится к наступлению, необходимо во что бы то ни стало выяснить его намерения.

11 августа на рассвете взвод разведки бригады пытался захватить пленных на восточных склонах той же левой сопки хребта Муста-Тунтури, но на полкилометра западнее места боя в ночь на 2 августа. Внезапной атакой наши разведчики застали врасплох небольшую группу солдат в немецких окопах, но в плен взять никого не удалось.

15 августа, опять на рассвете, разведку боем вела усиленная рота 3-го батальона бригады. Она вклинилась в глубину немецкой обороны, захватила три пулеметных дзота, четыре окопа, две землянки, отбила при поддержке батарей 104-го артполка две контратаки целого немецкого батальона, в свою очередь поддержанного мощным огнем минометов и артиллерии, и после упорного боя отошла к своим позициям. Боевую задачу эта разведка выполнила, выявив большое число новых огневых точек. Значит, противник на нашем участке усилился.

Но пленных опять не было. Притащили после такого боя лишь солдатские книжки и медальоны.

На этот раз и документы кое-что разъяснили: они принадлежали унтер-офицерам и солдатам 193-го пехотного полка. Новый полк — раньше его здесь не было! Противник либо сменил на перешейке части, либо усилил их. Разведку надо продолжать — планомерно и непрерывно.

На следующий день два наших взвода, преодолев сильный ружейно-пулеметный огонь, опять вклинились в оборону врага на южных склонах хребта Муста-Тунтури и захватили несколько огневых точек. Бой за эти точки [71] продолжался больше суток. С помощью батарей 104-го артполка разведчики отбили все контратаки. Противник в этом бою потерял не менее 60 солдат и офицеров убитыми и, полагаю, значительно больше ранеными. Документы вновь подтвердили присутствие 193-го полка и 1-го батальона 388-го полка. Но пленных опять взять не удалось.

Надо было одновременно искать возможности захвата «языка» и на других направлениях.

По-прежнему нарастало напряжение в Эйне и у Поночевного. 21 августа в середине дня при отличной видимости, в разгар разгрузочных работ на Эйну налетели 23 пикирующих бомбардировщика Ю-87 и 6 «мессершмиттов». Мотоботы и парусно-моторная шхуна «Венера» разгружали боезапас, продовольствие, строительные материалы. Счастье, что боезапас сразу же после разгрузки отвозили на несколько сот метров от пирса в глубь полуострова. Бомбежка была прицельная — по кораблям и причалу. Немцы сбросили больше 70 фугасок. Осколками бомб повредило один мотобот и шхуну «Венера», ранило семерых бойцов, были убиты две лошади и сожжена автомашина. Но могло быть хуже — боезапаса накопилось возле Эйны очень много.

Батарея тех самых сорокапяток, которую мы недавно получили и установили в Эйне, дралась отважно, отбивая воздушные атаки. Но что она могла сделать при своей малой скорострельности, примитивных прицелах и без центральной наводки?

На другой день, когда Эйна по какой-то случайности, иначе не назовешь, не обстреливалась и не бомбилась, пришла баржа с долгожданными стотридцатками для Майнаволока. Конечно, если по-честному, не так уж долго ждали — недели две-три после нашего запроса, но мы, естественно, были нетерпеливы и в той обстановке вели счет на часы.

Еще до получения этих пушек я знал, что 556-я батарея — четырехорудийная, в то время как 140-я, самая для нас тогда важная в тактическом отношении, трехорудийная. Когда еще придется стрелять с Майнаволока, неизвестно, а 140-я сразу вступила в бой. Потому я заблаговременно, до доставки пушек, запросил у командующего разрешение одно из орудий передать Поночевному, а на Майнаволоке установить только три стотридцатки. [72]

На Среднем в это время уже была установлена на огневой позиции и трехорудийная 100-мм батарея № 232. Но в бой она еще не вступила, хотя все работы были закончены. Блокаду пока осуществляли батареи Поночевного и Соболевского.

Что-то не ладилось у них в первых боях. Глубокой ночью 15 августа командир дивизиона объявил боевую тревогу сразу же, как только с вражеского берега начались дымопуски. Наши дальномеры, а их уже было три, обнаружили в просветах между завесами два тральщика, проводящие в Петсамо-вуоно большой танкер, охраняемый к тому же двумя сторожевиками по бортам (очевидно, от возможных атак подводных лодок). Танкер — серьезная, важная цель, и обе действующие батареи открыли по нему огонь. Началось обычное — бомбежка, штурмовка, карусель из 15 «юнкерсов» и 4 «мессеров». Больше всего страдала 221-я, хорошо известная противнику, легче пришлось Поночевному, так как его батарею еще не знали. Танкер оказался за плотной дымовой завесой. Поночевный перенес огонь на тральщик, попал в него одним снарядом. Тральщик окутался дымом и паром, вышел на строя и устремился в Петсамо-вуоно. Из 56 фугасных бомб ни одна не попала в орудия. Зато зенитчики, какая из батарей — не знаю, сбили один Ю-87.

Такой успех зенитчиков понятен: фашисты привыкли к безнаказанности, действовали нахально и за это поплатились.

А вот результатами береговиков мы были недовольны. Возможно, сказалось перемещение командиров, хотя в будущем было доказано, что сделано оно было правильно. Но в данном случае для каждого из них бой проходил в непривычных условиях, с новыми помощниками и незнакомыми расчетами, ни один из них не успел за неделю освоиться, изучить качества материальной части и в полной мере использовать ее.

Раз танкер прошел в Петсамо-вуоно, значит, он ошвартуется для разгрузки у топливного пирса в Лиинахамари. 140-я имела дальность в полтора раза большую, чем старая батарея, и я приказал Поночевному произвести налет на Лиинахамари. Около 5 часов, впервые в истории этой войны на Севере, порт Лиинахамари был обстрелян береговой батареей с полуострова Средний. Мы ударили по больному месту противника. Минут через 10–15 после [73] начала налета на батарею Поночевного обрушился ответный огонь немецких батарей. Но никакого вреда они не нанесли.

Следующей ночью в Петсамо-вуоно прошли, прикрываясь дымовой завесой, три быстроходные десантные баржи противника. Результатов нашего огня по ним мы так и не увидели.

Потом настало несколько спокойных дней. Батареи привели себя в порядок. Поночевный воспользовался передышкой, чтобы вырыть котлован для четвертого орудия. Когда это орудие вместе с расчетом Кошелева привезли к Матти-вуоно, уже было готово основание, и к 1 сентября 140-я стала четырехорудийной.

В конце августа ночью у самого входа в Петсамо-вуоно лучи прожекторов нащупали сразу пять БДБ, охраняемых двумя сторожевыми катерами. Обе действующие батареи дивизиона Космачева открыли огонь и с дистанции около 70 кабельтовых одним снарядом поразили головную баржу. Стрельба продолжалась, но уже наугад — сквозь дымовую завесу, под огнем двух 105-мм немецких батарей, выпустивших по нашим позициям без результата более полусотни снарядов.

Анализ боя показал, что мы еще не умеем действовать ночью совместно с прожектористами. Из 200 выстрелов результативным оказался один. Только один, полпроцента истраченного боезапаса. И это при небольшой дистанции от цели и при стесненных для противника условиях маневрирования. Конечно, низкобортная БДБ — цель трудная, но не настолько, чтобы так неудачно стрелять. Похоже, каждая из батарей стреляла сама по себе, мешая одна другой. Дивизионной стрельбы, управляемой командиром дивизиона, не было.

Вывод первейший: надо срочно переводить штаб и КП Космачева ближе к Матти-вуоно и обучать батарейцев совместным действиям с прожектористами. Хорошо, что мы перенацелили зенитную прожекторную роту — поместили ее в расположении береговых батарей. С наступлением полярной ночи возрастет интенсивность проводок конвоев в Петсамо-вуоно, и прожекторы в такое время — ценнейшее оружие. Теперь у береговиков десять прожекторов, и противник начнет охоту за ними. От комдива зависит судьба дела: сможет он хорошо продумать организацию работы прожекторов — они станут неуловимыми [74] для артиллерии противника, и цель всегда будет хорошо освещена.

На все необходимо время. Хоть малое, но время для обучения, для тренировок. А пока БДБ прорывались в Петсамо-вуоно. По ним уже вели огонь все три батареи космачевского дивизиона и одна из 104-го полка. А толку пока мало: поразит снаряд головную БДБ, остальные, да и эта за ними, укроются за дымовыми завесами и уходят к Лиинахамари. В одну из ночей Поночевный трижды бил по причалам Лиинахамари, израсходовал полсотни выстрелов, но мы не знали, попал он или не попал. Мы не знали также и где разгружаются БДБ. Танкер идет к топливному пирсу — это ясно, туда и бей, А БДБ могут ошвартоваться в любом месте. Так что бить приходилось вслепую.

Для нас было неожиданностью, когда однажды около шести утра из Петсамо-вуоно вышли, направляясь на запад, два больших транспорта, сопровождаемые тремя тральщиками и двумя сторожевыми катерами. Открыли огонь, стреляли наши неплохо — снаряды рвались у бортов транспортов. Два снаряда попали в головное судно. Потом дымзавеса, ответный огонь фашистских батарей на подавление. Когда все кончилось, когда рассеялся дым, наши увидели, что транспорты исчезли. Спрашивается: из Петсамо-вуоно ведь вышли два транспорта, но как они туда попали, когда они туда прошли? Прозевали мы их? А где тот громадный танкер, ушел или добит у причала?

Нет, одних прожекторов нам мало. Мало и одних батарей. Блокировать Петсамо-вуоно надо совместно с силами флота. Мы не знали тогда, какие в нашем районе есть силы, действуют ли торпедные катера. Мы продолжали укреплять космачевский дивизион, помогая ему всем, чем могли.

Высвободилась 6-я батарея 104-го полка, стоявшая на высоте 200,0. Я приказал тут же перевести ее со второго боевого участка на первый, на выбранную для нее огневую позицию у ручья Корабельного, усилия таким образом сухопутную оборону. Так мы начали осуществлять задуманное — собрать почти весь 104-й артполк в мощный кулак против Муста-Тунтури. А там, на втором боевом участке, теперь действовала 232-я береговая батарея. Космачев уже строил свой командный пункт на новом месте, [75] подальше от этой батареи, но ближе к Поночевному и Соболевскому. Оттуда ему лучше будет руководить боем всего 113-го дивизиона. Из Вайтолахти мы решили переместить в Матти-вуоно 99-ю батарею зенитных автоматов. Штаб флота поддержал нас и присвоил этой батарее номер 225. Решился я и на то, чтобы забрать с Цыпнаволока еще одно 37-мм орудие и присоединить его к тем двум автоматам, которые когда-то на свой риск и страх перевел сюда, в Матти-вуоно, полковник Жуков. Командующий одобрил и это решение. Так возникла 149-я зенитная батарея. Пока мы ничем больше не могли помочь героическому 113-му береговому дивизиону.

Кроме этих забот много сил поглощала еще одна, пожалуй, наиглавнейшая — широко развернутое строительство оборонительных сооружений. Помимо упомянутых 400 дотов и дзотов за два месяца мы запланировали создать большое число других фортсооружений и установить много километров проволочных препятствий. Весь этот объем работ делился на две очереди: первая — к 20 августа, вторая — к 1 октября. Когда все работы будут выполнены, оборона, по нашему замыслу и расчетам, должна стать настолько прочной, чтобы отвечать немаловажному для второго года войны фактору: если противник надумает взломать ее или найти в ней брешь любой ценой, то эта цена должна быть наивысочайшей. Надо вынудить его привлечь против нас, а значит, отвлечь с других фронтов максимальное количество войск. На укрепление обороны нас наталкивала обстановка, трудности маневра резервами на полуостровах, особенно на Рыбачьем. Открытая поверхность этого полуострова, большие пространства, господство над ними вражеской авиации и полное отсутствие транспорта для перевозки войск к местам возможной высадки десантов — вот что не только затрудняло маневренное использование расположенной там бригады, но и обрекало заранее маневр на провал. А ведь прежнее командование УР рассчитывало именно на маневренное использование морской бригады. Вряд ли противник допустит в светлое время подобный маневр пехоты, да еще пешком на расстояние суточного перехода.

План предусматривал значительное усиление обороны первого боевого участка — построить не только большое число дотов и дзотов на переднем крае обороны, но и заново [76] создать вторую полосу обороны на южных скатах высоты 342,0, высоты 138,9 и далее вдоль безымянного ручья до берега губы Кутовая.

Заново строилась оборона второго боевого участка: в районе Матти-вуоно, где находились огневые позиции батарей, блокирующих Петсамо-вуоно, на господствующей в этом районе высоте 200,0, в Пумманках, где был причал и незаконченный оперативный аэродром, и на уязвимом, опасном с точки зрения возможности высадки десанта перешейке между полуостровами. Всюду решили создать мощные опорные пункты.

Значительно укрепляли мы и полуостров Рыбачий. Новый мощный опорный пункт в Зубовке, такой же опорный пункт в южной части полуострова, перед перешейком. Этот район приобретал для нас большое значение еще и потому, что на высоте 159,0 мы наметили создать главный командный пункт СОР, или, как принято было его называть, флагманский командный пункт (ФКП). Усиливалась противодесантная оборона всей западной части Рыбачьего — губы Скорбеевка и Керванто-лахти.

Словом, план большой, а времени мало. Уверенности в сроках у меня, признаться, не было. Подадут вовремя материалы по нашей заявке, выдержим сроки. Но подадут ли?

С нашими заявками было так. Начальник инженерного отдела флота Т. П. Ефимов сразу же предложил использовать для фортсооружений железобетонные блоки. Предложение разумное. Я достаточно хорошо знал такое строительство на тыловых рубежах обороны Ленинграда. Доты из блоков собирать легко, не нарушается маскировка, хотя живучесть их значительно меньше, чем у обычных, сделанных из железобетона. Но вся беда заключалась в том, что пока к нам поступили только предложение и чертежи. Самих блоков не было. А время шло. Намерения отличные, но мы не могли ждать, значит, надо строить не из блоков, а из того, что есть. Начальник инженерного отдела флота одновременно с предложением о блоках и чертежами, нам присланными, известил, что в августе мы получим 2 тысячи кубометров леса круглого, еще 12 тысяч кубометров — до конца года и 500 тонн цемента — в августе и сентябре. Не стану перечислять всего обещанного. Железобетонных блоков тоже посулили 30 тысяч штук. Но материалы шли скудно. [77]

Не хватало у флота мотоботов и барж, а в Эйне причалов и автотранспорта.

В середине августа в Эйну пришли обещанные командующим шесть мотоботов. Мы тут же стали перебрасывать на них в Озерко часть грузов, и нам сразу стало легче.

Пришлось подгонять, торопить командиров бригад и батальонов. Они, как говорится, разворачивались со скрипом. Им же надо было не только строить каждый дот или дзот, но и выбирать для него место, делать разбивку на строительной площадке. Надо бы иметь хорошего офицера-фортификатора, чтобы все сделать грамотно, правильно. А у нас его не было.

Когда настало время подвести итоги сооружения первой очереди обороны, стало досадно, что так неровно идут работы. 347-й отдельный пулеметный батальон майора Лоханского план строительства первой очереди выполнил в срок, 12-я бригада не успела достроить 12 дзотов, а 254-я бригада построила всего два. Пришлось скрепя сердце перенести срок на 1 сентября. Только Лоханский уже 21 августа приступил к строительству сооружений второй очереди.

Когда кончились эти десять суток, мы уже были в лучшем положении. Полностью выполнила план 254-я бригада. Зато отстала 63-я: вместо 54 фортсооружений она построила 25.

Как же так получилось в хорошей, сильной бригаде Крылова? Разобрался: Косатый, пользуясь моим приказом снабжать его бригаду в первую очередь, забрал то, что полагалось дать другим. За такое неразумное распределение материалов пришлось строго взыскать с наших инженеров. [78]

В конце августа пришла директива командующего флотом. Он требовал в связи с предполагаемым наступлением противника на мурманском направлении усилить и ввести в систему разведывательные попеки для захвата «языков». Я спросил начальника разведотделения нашего штаба майора Романова, почему, по его мнению, нет пленных. Он ответил так: противник на Муста-Тунтури насторожен, очень внимателен ко всему, что происходит на нашей стороне и на своем переднем крае, не так-то просто проникнуть в его стан, устроить засаду и захватить «языка». Все кругом пристреляно, все наблюдаемо, везде установлена сигнализация, пусть примитивная, но она работает. Главное, конечно, в том, что здесь нет простора для действий.

— Так что же вы предлагаете, товарищ майор?

— Предлагаю, товарищ генерал, высаживать разведгруппы на флангах.

Это значило высаживать разведчиков с катеров либо на южный берег Мотовского залива, либо на южный берег губы Малая Волоковая.

— А на каком фланге проще и вернее взять пленных?

— Думаю, что проще всего высадить разведгруппу на южный берег Мотовского залива в квадрате восемнадцать семьдесят, — ответил майор Романов и показал этот квадрат на карте. — Здесь — безымянный ручей, значит, долинка. Все лето в этом районе фашисты вели работы. Наверняка там строили какой-то объект. Значит, есть и охранение. Там и возьмем пленного.

Предложение мне показалось дельным. Я приказал готовить поиск.

Но у нас в СОР было всего шесть мотоботов, с утра до ночи занятых перевозками грузов из Эйны. Где же взять так называемые высадочные средства? Д. А. Туз [79] предложил попросить у штаба флота два катера МО для высадки разведчиков.

Днем 30 августа в Эйну пришли два катера — МО-116 и МО-133, присланные по нашей просьбе командующим флотом. Полковник Рассохин, отвечающий за намеченный поиск, решил своих разведчиков на катера МО не сажать, чтобы не стеснять действий экипажа этих катеров в случае необходимости прикрытия разведгруппы огнем с моря. Подготовленный взвод разведчиков во главе со старшим лейтенантом Н. И. Грачевым он решил перебросить к вражескому берегу на одном из наших мотоботов, самом быстроходном.

Ночь на 31 августа выдалась темная и ветреная, какая и нужна для скрытности высадки. В первом часу посадка разведгруппы на мотобот была закончена, и он вышел из бухты Эйна в сопровождении двух катеров МО.

Подполковник Н. И. Кавун, командир 104-го артполка, выделил по моему приказанию две батареи для обеспечения действий разведчиков в глубине берега: 1-ю батарею своего полка, стоявшую на позиции за горой Рока-Пахта, и 9-ю батарею на огневой позиции западнее Эйны.

В 3 часа разведчики, никем не обнаруженные, высадились на берег противника. Отыскав в темноте распадок, они пошли по нему вверх и только тут наткнулись на немцев, очевидно на сторожевую заставу. Возможно, там было отделение, может быть и больше. Старший лейтенант Грачев правильно сориентировался и бросил свою группу сразу же в атаку: двух первых же встреченных на пути немецких солдат вместе с их ручными пулеметами они захватили в плен, нескольких уничтожили и решили сразу отходить к ожидающим у берега катерам.

Немецкая батарея с полуострова Могильный и минометы из глубины берега тотчас открыли огонь по тому месту, где произошла стычка. В ответ, не медля, начали контрбатарейную борьбу обе подготовленные к бою наши батареи — старшего лейтенанта И. С. Генкина и капитана А. С. Шекурова. И не зря: как только катера МО и мотобот с разведгруппой тронулись в обратный путь, их, очевидно, заметили вражеские наблюдатели, и минометные батареи противника перенесли огонь на море. Но наши артиллеристы, заставив замолчать 105-мм батарею, стрелявшую с Могильного, подавили и огонь минометов.

В 5 часов 30 минут разведчики благополучно вернулись [80] в Эйну. Там их уже встречал майор Романов. Он забрал пленных, доставил в штаб СОР и к середине дня доложил мне их показания. Пленные, оба ефрейторы, были из 2-й роты 67-го самокатного батальона 2-й горнострелковой дивизии. Батальон этот с начала июня 1942 года оборонял побережье Мотовского залива. Одна усиленная рота располагалась на мысу Пикшуев; там же кроме 75-мм батареи находилось до 10 минометов и много пулеметных дзотов. На полуострове Могильный тоже находится опорный пункт, обороняемый 80 солдатами, артиллерийской батареей и двумя минометами. В глубине берега, между Пикшуевым и Могильным, есть третий ротный опорный пункт «Обергоф», но о нем пленные ничего не знали. Они сообщили также, что в этом районе произошла смена частей: 2-я горнострелковая дивизия сменила на Западной Лице 6-ю горнострелковую дивизию, отведенную на отдых в Петсамо. Мы теперь знали, каков противник на южном берегу Мотовского залива. Знали и район нового опорного пункта на Пикшуеве, знали, где стоит пикшуевская батарея. Надо было этот опорный пункт уничтожить. Пришло время обороняться активнее, не давать противнику покоя, всем, чем только возможно, помогая нашим доблестным войскам, защищающим далекие от нас Сталинград и Северный Кавказ.

После доклада Романова я пригласил к себе Б. М. Балева и Д. А. Туза, рассказал им о замыслах в отношении Пикшуева, поручил начальнику штаба все обдумать не торопясь и подготовить боевой приказ. Уничтожение Пикшуева надо, конечно, поручить полковнику Рассохину, но дело это отнести на более поздний срок, подождать хотя бы неделю: пусть фашисты немного успокоятся. Кроме того, предстояла смена частей на нашем первом боевом участке, так что торопиться не стоило.

6 сентября штаб СОР вручил полковнику Рассохину приказ на уничтожение фашистского опорного пункта на мысу Пикшуев. Ночи уже были темные. Для разработки задания и подготовки подразделений мы дали пять дней.

Командование, штаб и политотдел 12-й бригады времени не теряли. Отряд для выполнения этого нашего первого активного и самостоятельного удара по противнику они сформировали за три дня. К 9 сентября этот отряд под командованием командира 2-го стрелкового батальона бригады майора А. П. Боровикова и комиссара старшего [81] политрука А. Д. Гальченко сосредоточился в Майнаволоке, в районе губы Зубовская. Полковник Рассохин выбрал для специальных тренировок бойцов именно этот район, поскольку он был схож с местом предстоящих действий. Утром 10 сентября подготовка отряда была закончена, а днем Рассохин приехал к нам в штаб и доложил свой план.

Командование бригады, имея опыт майской высадки и многодневных боев на Пикшуеве, тщательно подбирало личный состав в отряд Боровикова. Почти все 326 человек были коммунистами и комсомольцами. В отряд входили целиком рота разведчиков старшего лейтенанта П. И. Грачева и комиссара старшего политрука В. Д. Исаева, рота автоматчиков старшего лейтенанта А. А. Белозерова и старшего политрука И. П. Баранова и взвод саперов. Для высадки Рассохин наметил два пункта: первый — западнее мыса Пикшуев, влево наискосок от Эйны, второй — за мысом Пикшуев, в трех километрах южнее входа в Мотовский залив. Соответственно отряд делился на две равные группы: рота автоматчиков Белозерова и два отделения саперов вместе с Боровиковым и Гальченко высаживаются в первом пункте, рота разведчиков Грачева и остальные саперы высаживаются во втором пункте. Высадившись, обе группы наступают в глубь Пикшуева и соединяются в районе высоты, зашифрованной штабом бригады под названием «Картошка». Соединившись, весь отряд поворачивает на север и с тыла штурмует фашистский опорный пункт на Пикшуеве.

План этот мы утвердили без изменений. Общее руководство возложили на Рассохина. Для обеспечения успеха штурма и усиления артиллерийской поддержкой наш штаб выделил три батареи 104-го полка: 1-я и 9-я находились на своих позициях уже давно, а 8-я только что встала на позицию в районе горы Рока-Пахта, снятая со своей старой позиции в Зубовке, где новая 130-мм береговая батарея № 566 была уже установлена и 6 сентября вошла в строй. К каждой из групп отряда Боровикова мы прикрепили корректировочные посты с офицерами корректировщиками: к первой группе — старшего лейтенанта Былинина, ко второй — лейтенанта Трушина.

В некоторых документах почему-то утверждается, будто инициатива и замысел всей операции принадлежат командованию и штабу флота. Это неверно. Инициатива, [82] замысел и план были наши. Прежде чем приступить к выполнению плана, я попросил у командующего флотом разрешить нам эту операцию и выделить необходимое количество катеров и мотоботов. Вице-адмирал Головко все одобрил, и тогда начальник штаба СОР Д. А. Туз дал заявку в штаб флота.

Днем 10 сентября в Эйну в наше распоряжение прибыли сторожевые катера 215, 218, 225, катерные тральщики 409, 412 и 413 и катера МО-121, МО-125 и МО-135. Командовал этим отрядом от ОВР главной базы капитан-лейтенант В. А. Бабанов, военкомом был политрук Попков. Прибыв в Эйну, командир и военком отряда сразу же получили боевое задание в соответствии с нашим планом и приступили к изучению обстановки и организации своих действий.

Все эти события совпали с окончанием перевозки так ожидаемых нами зенитных батарей. Прибыл отдельный 112-й зенитный дивизион. Поскольку ранее пришедшая батарея из четырех 76-мм пушек этого дивизиона уже была отправлена к Космачеву, чем значительно усилила защиту блокирующей Петсамо-вуоно артиллерии с воздуха, я решил остальные батареи и управление 112-го отдельного зенитного дивизиона оставить пока в Эйне. Следовало ожидать, что, как только мы высадим на Пикшуеве десант и начнем бой, противник будет бомбить и штурмовать исходную базу десанта — Эйну. Поэтому капитану Исаеву, командиру этого дивизиона, наш штаб приказал еще до выгрузки двух батарей выбрать для них в Эйне позиции, чтобы сразу установить и, коли потребуется, вступить в бой. Он все так и сделал, и мы теперь знали, что противник не сможет безнаказанно бомбить Эйну, наши корабли и десантный отряд Боровикова.

В Эйну мы с Балевым поспели к моменту посадки отряда Боровикова на мотоботы. Нас встретил полковник Рассохин и провел в свой выносной КП, специально построенный саперами бригады на берегу бухты. КП был обеспечен радиосвязью и с майором Боровиковым, и с командиром второй группы старшим лейтенантом Грачевым.

Была темная ночь. Эйна погружена во мрак. Противоположного берега не видно. Часа три тому назад буксир увел в Полярное баржу, разгрузившую здесь обе батареи зениток. [83]

Чувствовал я себя в эту ночь очень плохо. Сильно болела голова, лихорадило. Знал, что у меня высокая температура, но в госпиталь побоялся идти — уложили бы в постель. А я верил в силу своего организма, способного, особенно в такую ночь, одолеть и простуду. Забравшись в уголок выносного КП, поднял воротник реглана и попросил комиссара Балева разбудить меня, если усну. Но я напрасно боялся заснуть — подремал немного и сразу же пришел в себя, едва услышал разговор Рассохина с Боровиковым. Тот докладывал, что посадка на катера закончилась в 23 часа. Весь отряд кораблей двумя группами вышел из Эйны.

Первая группа начала высадку в 00 часов 35 минут точно в указанном месте. Высадились быстро, организованно, противник не помешал и, как позже выяснилось, не обнаружил ни подхода катеров, ни самой высадки. Выставив боевое охранение на своем правом фланге, первая группа, ориентируясь по компасам, стремительно наступала на высоту «Картошка». Впереди шел взвод разведчиков лейтенанта Г. А. Поярко из 2-го батальона бригады. Отлично ориентируясь в малознакомой местности, взвод Поярко вывел всю первую группу десанта точно к месту, где она должна была по плану встретиться со второй группой.

Немецкая батарея, которую надо было разыскать и уничтожить, сама себя обнаружила, открыв огонь по направлению второго пункта высадки: ночью вспышки орудийных выстрелов видны издалека. Майор Боровиков направил роту автоматчиков к этой батарее, приказав старшему лейтенанту Белозерову скрытно к ней подойти и уничтожить. В 3 часа автоматчики, атаковав батарею, уничтожили ее личный состав в течение нескольких минут. Семерых артиллеристов, включая командира батареи, взяли в плен.

В этом бою особо отличились лейтенанты Поярко, Головань, Пикулевич, политруки Сумароков и Васильев. Взвод Поярко с помощью приданных ему саперов остался подрывать четыре 75-мм орудия, минометы и склады с боезапасом. Отдельная рота автоматчиков, оставив под охраной Поярко пленных, двинулась на восток, откуда доносился шум боя.

Вторая группа высадилась менее удачно. Подходы к берегу были усеяны камнями. Катер МО-135 под командой [84] лейтенанта В. М. Лозовского с четырьмя десятками матросов-десантников на борту не смог из-за камней подойти к берегу так, чтобы высадить людей сухими. Тогда командир отделения минеров катера старшина 1 статьи Гольнев прыгнул за борт и, стоя по грудь в холодной воде Мотовского залива, подпер руками сходню, по которой за полторы-две минуты сбежали на берег все 40 человек, нагруженные оружием, гранатами, патронами. Подобный же подвиг совершил и старшина 2 статьи Чирков, секретарь партийной организации катера МО-125, которым командовал лейтенант Е. И. Мальханов.

В том же месте побережья не смог подойти к берегу и СКА-215, на борту которого находились 72 десантника. Начался отлив, и катер сел на камни. Единственное спасение для него — быстрее избавиться от пассажиров. Командир этого кораблика старшина 1 статьи Малыгин распорядился быстро спустить на воду единственную шлюпку. В нее грузили людей, а матросы Царев и Русинов, спрыгнув в воду, переводили шлюпку к берегу и обратно. Расстояние было всего десять метров, но грести там было невозможно. Разведчиков доставили на берег сухими, а разгруженному суденышку удалось сняться с камней, поднять на борт шлюпку и двух окоченевших матросов и отойти в безопасное место.

Противник всего этого не обнаружил. Неудача высадки заключалась в том, что группа старшего лейтенанта Грачева выгрузилась не в одном пункте, как было намечено, а в двух. Грачев с двумя взводами высадился южнее установленного места, военком Исаев, тоже с двумя взводами, — севернее.

Но нет худа без добра. Грачев, выйдя на берег, сразу же натолкнулся на неизвестный нам опорный пункт и атаковал его. Впереди шел взвод разведчиков лейтенанта М. М. Зуева. Именно из этого опорного пункта вызвали огонь той гитлеровской батареи, которая обнаружила себя и была уничтожена автоматчиками из первой группы отряда Боровикова.

Бой двух взводов Грачева против гарнизона немецкого опорного пункта длился около 3 часов. Опорный пункт был разгромлен. Взорвали 6 дзотов, 2 землянки, 2 палатки, убили больше 50 солдат и офицеров противника.

Военком Исаев, высадившись одновременно с Грачевым, [85] но в другом месте, тоже наткнулся на второй неизвестный опорный пункт. Атаковал его и разгромил. Противник потерял 30 солдат, 2 взорванных нами дота и 2 дзота.

В начале боя В. Д. Исаев был тяжело ранен автоматной очередью; оба взвода, попав под пулеметный и автоматный огонь, залегли было. Тогда раненый Исаев спокойным голосом спросил: «Ну как, товарищи, возьмем дзот?» Услышав «Возьмем!», он встал во весь рост, увлекая людей в атаку, убил встретившегося фашистского офицера, но тут же погиб от взрыва немецкой ручной гранаты, упавшей рядом с ним. Комиссара заменил заместитель политрука старшина 2 статьи Бамштейн.

В половине пятого группы Белозерова и Грачева соединились в указанном месте и под общим командованием майора Боровикова пошли в наступление на основной опорный пункт «Пикшуев». Через полчаса отряд достиг этого пункта и попал под огонь пулеметов. Сковав противника с запада, отряд обошел опорный пункт и нанес ряд последовательных ударов с юга и с севера. Так опорный пункт «Пикшуев» был разгромлен. Было убито более 50 солдат и офицеров, 2 солдат взяли в плен. Саперы взорвали 4 дота и 5 дзотов.

Наши батареи, назначенные для поддержки обеих групп десанта и отряда в целом, выполнили свою боевую задачу успешно. Когда группа Исаева атаковала немцев, шедший вместе с нею корректировщик Трушин вызвал по радио огонь 9-й батареи, которая немедленно вступила в бой, прижала атакованных гитлеровцев снарядами к земле, нанесла большие потери и разрушила 3 дзота.

К 8 часам весь гарнизон на Пикшуеве был уничтожен, и майор Боровиков дал сигнал сбора. Отряд быстро собрался, вышел на южный берег Мотовского залива в пункт, где высаживалась первая группа, погрузился на корабли и к 9 часам прибыл в Эйну.

Подвели итоги разгрома этих трех опорных пунктов и 75-мм фашистской батареи: убито 180 немецких солдат и офицеров, взято в плен 9, захвачены и доставлены трофеи — оружие, боезапас, электро — и метеостанции. Наши потери: убито и умерло от ран 29 человек, из них 5 офицеров, ранены 32 человека.

Как только пленных, захваченных на Пикшуеве, доставили в штаб СОР, майор Романов допросил их. Наиболее [86] ценные сведения дали обер-лейтенант бывший командир 75-мм батареи и фельдфебель этой батареи. Оказывается, после апрельско-майской высадки 12-й бригады на фланге 6-й горнострелковой дивизии и тяжелых боев с нею командование корпуса «Норвегия» признало необходимым усилить охранение и оборону приморского фланга своих войск на фронте реки Большая Западная Лица. На побережье Мотовского залива и губы Большая Западная Лица спешно построили ряд опорных пунктов: «Могильный», «Обергоф», «Лапенштайн», «Пикшуев» и «Гольцберг». Их обороняли три роты 67-го самокатного батальона, сменившего сильно потрепанный в апрельско-майских боях 68-й самокатный. Три из этих пунктов — «Лапенштайн», «Пикшуев» и «Гольцберг» — уничтожил в ту ночь отряд майора Боровикова.

Кроме перечисленных, как показали пленные, вдоль берега на восток построены еще три опорных пункта: «Фишерштайн», «Герцогштайн» и «Зоммерберг». Состава их гарнизонов пленные не знали.

Обер-лейтенант показал, что в районе Титовки стоит штаб 504-го отдельного артиллерийского дивизиона. В нем три четырехорудийные батареи, действующие против наших войск на перешейке у Муста-Тунтури: одна 150-мм и две 105-мм. На участке фронта у полуострова Средний находятся 193-й пехотный полк и 14-й моторизованный пулеметный батальон. Наконец-то снята повязка с наших глаз — мы стали накапливать все больше и больше сведений о противнике.

Как мы ни засекречивали подготовку к пикшуевскому десанту, командир 63-й бригады полковник Крылов узнал о ней. Он приехал ко мне на КП за разрешением высадить группу разведчиков на южный берег Матти-вуоно, то есть губы Малая Волоковая. Крылов доложил, что в его бригаде подготовлена для этой цели хорошая группа и он ручается за ее успех.

Помня наше решение искать «языков» на флангах, я в принципе согласился, хотя и опасался, как бы это не повредило рейду на Пикшуев. Но, подумав, разрешил и назначил срок высадки разведчиков Крылова одновременно с высадкой отряда из бригады Рассохина.

Крылов докладывал о своем замысле вслед за Рассохиным. Группа в составе 15 разведчиков под командой старшего лейтенанта А. Я. Юневича, командира отдельной [87] разведроты бригады, человека, по характеристике полковника Крылова, надежного, смелого, высаживается в ночь на 11 сентября на южный берег губы Матти-вуоно с двух недавно присланных в Пумманки торпедных катеров, производит поиск, захватывает «языка» и возвращается в СОР.

Вечером с наступлением полной темноты торпедные катера № 13 и 14 высадили на берег противника эту разведгруппу.

Вернулся с Пикшуева отряд Боровикова, а у Крылова сведений о судьбе группы Юневича нет. Только на четвертые сутки после высадки — днем 14 сентября — Крылов доложил, что Юневич задание выполнил, захватил пленного и просит с наступлением темноты выслать за ним катера.

Ночью два торпедных катера, не замеченные противником, подошли к известному им участку берега и сняли разведгруппу. Вскоре я узнал обо всем, что произошло за эти дни с Юневичем и его разведчиками.

После разгрома опорных пунктов на Пикшуеве противник переполошился. Сколько ни ходил Юневич по тылам, ему никак не удавалось без шума взять «языка». Гитлеровцы все же обнаружили присутствие наших разведчиков в своем тылу, и Юневичу пришлось осторожно отойти к месту высадки. Но сигнала снять группу он не дал, а вновь ушел со своими разведчиками в глубь материка. У северного берега озера Кернаваакин-Ярви Юневич наткнулся то ли на полевой караул, то ли на засаду. Сблизившись, разведчики, вооруженные ножами, молча бросились в атаку. 12 фашистов, захваченных врасплох, уничтожили, одного взяли в плен. Считая задачу выполненной, Юневич тут же, с места боя, дал в эфир условный сигнал, нагрузился трофейным оружием и быстро вывел свою группу вместе с пленным к берегу для посадки на катера. Действия этой группы были смелыми и, что мне больше всего понравилось, разумными.

Доставленный разведчиками Юневича «язык» показал, что батальон 137-го горнострелкового полка сменен 14-м отдельным моторизованным пулеметным батальоном, а 388-й пехотный сменен 193-м пехотным. Сведения те же, но, как известно, важны перепроверка и подтверждение. Пленный не знал только, куда выведены смененные части. [88]

В ту ночь я получил от командующего вызов в Полярное. Адмирал предупредил, чтобы я продумал возможность уничтожения опорных пунктов «Обергоф» и «Могильный».

Поскольку за мной пришел тральщик, я приказал отправить с ним и всех 10 пленных.

Рано утром 15 сентября тральщик ошвартовался у причала в Полярном рядом с флагманским командным пунктом, у того причала, откуда я почти два месяца тому назад ушел к полуостровам.

На небольшой высотке близ пирса я увидел вице-адмирала Головко. На пирсе был выстроен караул вооруженных краснофлотцев. Вывели пленных. Караул их окружил и повел. Следом пошли разведчики из 12-й бригады, сопровождавшие пленных от Эйны.

Командующий сказал, что он намерен уничтожить опорные пункты фашистов «Могильный» и «Обергоф». У меня язык не повернулся возразить ему, что это опасно. Опасно потому, что сейчас немцы настороже и рассчитывать на внезапность уже нельзя.

В общих чертах поставив задачу, адмирал приказал подготовить два отряда по 300 человек к исходу 17 сентября.

Прикинул в уме: для подготовки меньше трех суток. Пока я прикидывал, командующему принесли радиограмму из СОР от Туза. Он прочел, нахмурился и протянул ее мне. Начальник штаба доносил, что большая группа немецких бомбардировщиков, сопровождаемая истребителями, сегодня бомбила и штурмовала наши торпедные катера. Есть потери, катерам нанесен ущерб. Командующий сказал, что катера придется из Пумманок убрать.

Не теряя времени, даже не обедая, я помчался на катере МО в СОР, захватив с собой разведчиков 12-й бригады, сопровождавших пленных. Темнело теперь рано и надолго, губа Мотка стала основной базой и снабжения, и сообщения.

Туз, Балев и Жуков меня ждали. Что случилось в Пумманках? Туз доложил: немцы, разведав, где базируются торпедные катера, бомбили их.

Выяснение обстоятельств я решил отложить на ближайшее будущее, а пока изложил товарищам суть замысла командующего о разгроме опорных пунктов «Могильный» и «Обергоф». Надо немедленно создавать два самостоятельных [89] отряда. Один уже есть — это отряд майора Боровикова, хорошо себя зарекомендовавший. Необходимо снова его собрать, пополнить до 300 человек, дать ему в помощь саперов из 338-го саперного батальона СОР и сосредоточить в Эйне, откуда он и отправится уничтожать «Обергоф». Другой отряд такой же численности надо сформировать из разведчиков и автоматчиков 63-й бригады для уничтожения «Могильного». Поскольку в «Могильном», по нашим данным, расположена 105-мм батарея, надо в этот отряд дать 50 саперов.

На тренировки, к сожалению, времени не было, успеть бы отработать как полагается задание, подобрать людей...

Утром 16 сентября мы получили и боевой приказ командующего флотом. Задача СОР: в ночь на 18 сентября высадить десант морской пехоты из состава разведчастей СОР СФ на шести катерах МО и пяти СКА на побережье Мотовского залива и уничтожить опорные пункты «Могильный» и «Обергоф», после чего десантные отряды вернуть в пункты посадки. Коменданту береговой обороны главной базы флота в этом приказе ставилась боевая задача: высадить одновременно с СОР разведроту 82-й отдельной бригады морской пехоты в количестве 200 человек на западный берег губы Большая Западная Лица и уничтожить опорный пункт «Фишерштайн».

Задумано неплохо: в случае успеха будут фактически уничтожены все опорные пункты на побережье, приморский фланг 2-й горнострелковой дивизии окажется обнаженным, не имеющим прикрытия. Удивляло только одно: к чему такая спешка? Все решено без учета времени на подготовку частей и без выбора времени для удара. Успех на Пикшуеве обусловлен полной внезапностью для противника. Иное дело высаживать десант всего через шесть суток на том же берегу, да еще ближе к основным силам, обороняющимся у перешейка. Конечно, противник теперь настороже и наверняка принял меры, чтобы усилить оборону берега.

Командовать операцией я поручил полковнику Рассохину, подчинив ему и создаваемый сводный отряд 63-й бригады из 350 человек. В этот же отряд вошли 50 разведчиков из разведотдела штаба флота под командой старшего лейтенанта Н. Ф. Фролова. Хорошо тренированные разведчики Фролова много раз и с успехом ходили в глубокий тыл противника. Командиром сводного [90] отряда 63-й бригады был назначен командир 4-го батальона капитан В. С. Буянов, комиссаром — старший политрук Никулин.

В 13 часов 16 сентября штаб вручил полковнику Рассохину боевое задание. Поскольку точное время начала операции предопределял боевой приказ командующего, на всю подготовку оставалось ровно 35 часов.

К утру 17 сентября в Эйне и в Западном Озерке собрались пришедшие из главной базы шесть катеров МО и пять СКА. Ими командовал капитан 1 ранга А. М. Спиридонов, командир дивизиона истребителей подводных лодок ОВР, военкомом был комиссар того же дивизиона батальонный комиссар Гранов.

Полковник Рассохин сразу поставил Спиридонову задачу: трем катерам МО и трем СКА принять на борт отряд Буянова и высадить на южный берег Мотовского залива в первом пункте, удобном для высадки и удаленном от мыса Могильный километров на пять, что облегчало десанту выход в тыл опорного пункта «Могильный». Остальным трем катерам МО и двум СКА принять в Эйне на борт отряд майора Боровикова и высадить в двух местах: второй пункт — в двух километрах восточнее первого, третий пункт — в семи километрах восточнее второго. Столь широкий фронт высадки необходим был прежде всего для скрытности и тактической внезапности. Отряд Боровикова, высаживаясь в двух пунктах, должен был как бы повторить свои действия у «Картошки», зайдя в тыл на этот раз опорному пункту «Обергоф» и внезапным ударом уничтожив его.

Но противник, конечно, отметил необычное скопление плавучих средств в Эйне и Мотке. В Эйне все было тихо, наверное, потому, что мы уничтожили пикшуевскую батарею, но в Мотке днем 17 сентября начались артналеты. В 13 часов 30 минут открыла огонь 105-мм батарея, известная у нас как цель № 1. Она дала более 15 залпов, но все с недолетами, повреждений катерам не причинила. В 16 часов эта батарея возобновила огонь, но снаряды почему-то рвались на берегу Рыбачьего. В обоих случаях наши артиллеристы быстро заставили цель № 1 замолчать.

Около 17 часов над Мотовским заливом появился разведчик ФВ-189. Его сразу же отогнал огонь зениток 112-го дивизиона. Значит, противник встревожен, старается [91] выяснить обстановку. На наше счастье, не было бомбежки. Возможно, сказался отпор, данный самолетам врага в Эйне в день Пикшуевской операции. Гитлеровцы поняли, что теперь летать над бухтой небезопасно. Может быть, боялись, что зенитки есть и в губе Мотка.

В конце дня, оставив начальника штаба на КП, я выехал в Эйну. Полковник Рассохин уже был на своем командно-наблюдательном пункте. Здесь же находились бригадный комиссар Надежин и новый начальник штаба бригады подполковник Егоров.

— Все ли готово? — спросил я.

Рассохин доложил, что все. Отряд Боровикова на месте и готов к посадке. Я спросил, как дела у Буянова. Отряд 63-й бригады подтягивался к месту посадки в Западном Озерке.

Оставалось ждать немного, и я вышел из укрытия на свежий воздух. На душе очень неспокойно. Подошел Рассохин и доложил, что в обоих пунктах в 22 часа закончена погрузка десантов на катера и они выходят к местам высадки.

Я внимательно вглядывался в противоположный берег — там тихо и темно. Не видно огней и на заливе, на выходящих из Эйны СКА. Иногда, правда, появлялся проблеск — при открытии люка или двери.

Возвратясь в укрытие, я спросил майора С. И. Мурашевича, начальника связи 12-й бригады, все ли у него благополучно. Он сказал, что со связью все нормально. «А как связь с батареями сто четвертого?» — «Проверено, связь надежная».

В 22 часа 45 минут в обоих пунктах закончили погрузку на катера МО. Они одновременно вышли из Эйны и Мотки к местам высадки.

Снова я вышел из укрытия и стал наблюдать за противоположным берегом. Примерно в 23 часа 30 минут там, где должен высадиться отряд Буянова, взлетела немецкая осветительная ракета — в ее свете даже издалека был ясно виден наш МО. Я знал, что это МО-121 под командой лейтенанта Д. А. Лысова. На берегу появились пулеметные вспышки, и сразу же катер Лысова открыл ответный огонь по тому участку берега, откуда стреляли фашисты.

Буквально в ту же минуту 105-мм батарея, стоящая за обратными склонами высоты 159,3 в трех километрах [92] северо-западнее Титовки, открыла яростный огонь по причалу Западного Озерка. Но причал был уже пуст, и нам этот обстрел ущерба не нанес.

1-я батарея 104-го полка с Рыбачьего и 3-я и 6-я с полуострова Средний стали бить по этой батарее противника и заставили ее замолчать.

Да, внезапности не вышло, противник наготове, и сводный отряд 63-й бригады, очевидно, обнаружен.

Пришло донесение, что к полуночи весь отряд Буянова был высажен на берег.

Казалось, что пока благополучно высаживался отряд Боровикова. Но вдруг случилось непредвиденное: СКА-216 с 70 разведчиками 12-й бригады сел при подходе к берегу на камни. До берега осталось более 200 метров, а глубина возле борта сторожевого катера больше двух метров. Фашисты, видя сидящий на камнях СКА, открыли по нему огонь из минометов. Сразу же ранило 17 разведчиков.

С берега Эйны я видел, как рвутся вокруг этого катера мины. С остальных катеров в это же время поступали сигналы о высадке разведчиков в намеченных пунктах.

Выходит, противник не обнаружил высадку отряда майора Боровикова, за исключением разведчиков с СКА-216.

Когда начало светать, мы ясно увидели этот кораблик, сидящий на камнях. Отлив кончался, катер полностью был на обсушке. Снять его невозможно, и экипаж и десантники покинули его. Капитан 1 ранга Спиридонов правильно решил, что СКА-216 надо уничтожить. Катера МО расстреляли его.

Около 8 часов катера начали снимать десантников с вражеского берега. В бинокль я видел там группы людей — идущих, лежащих, стоящих. Как потом выяснилось, это была рота автоматчиков 63-й бригады, высаженная не там, где следовало. Она находилась в полутора километрах от первого пункта и в бою не участвовала. Катера МО и СКА подходили к берегу, принимая под огнем противника бойцов. Противник обстреливал подходы. С полуострова Могильный стреляли две 105-мм трехорудийные батареи, ранее нам неизвестные. Без средств звукоразведки нашим артиллеристам было трудно, если не сказать невозможно, их подавлять. Била вражеская [93] артиллерия, били минометы. Противник уже при свете дня пытался помешать отходу десанта, но катера, принимая на борт десантников, шли, увертываясь от огня, в Эйну.

Я пошел встретить первый катер МО с десантниками из сводного отряда 63-й бригады. Едва катер подошел к пирсу, на берег выскочил капитан Буянов. Оглядевшись, он увидел меня и направился с докладом. Доклада его я слушать не стал:

— Где ваш отряд? Где вверенные вам бойцы?

Капитан Буянов что-то пытался объяснить. С трудом сдерживая себя, я приказал ему:

— Немедленно на этом же катере возвращайтесь туда, где вы бросили своих людей, и без них не смейте приходить. Вы поняли меня, капитан Буянов?

— Понял, — ответил он, повернулся и пошел к катеру.

Под плотным огнем минометов, под бомбами и пулеметами немецких истребителей, лавируя, прикрываясь дымом, отстреливаясь, катера мотались по заливу, вытаскивали десантников буквально из пекла, доставляли их в Эйну и снова шли под огонь к берегу противника. Не могу не отметить решительные действия и особое мужество командиров катеров: МО-115 — старшего лейтенанта С. Д. Демидова, МО-116 — старшего лейтенанта А. В. Бородавко, МО-125 — старшего лейтенанта Е. И. Мальханова, МО-135 — старшего лейтенанта В. М. Лозовского, МО-114 — лейтенанта В. И. Бодрова и МО-121 — старшего лейтенанта Д. А. Лысова. Только благодаря им, благодаря их смелости и самоотверженности нам удалось снять людей десанта с берега, занятого противником, и вернуть оба отряда на Рыбачий. Не менее смело и решительно действовали в ту ночь и командиры сторожевых катеров.

В 2 часа снятие личного состава групп закончилось. Было проверено, не вышли ли к месту посадки отставшие бойцы. Я дал разрешение кораблям ОВР возвращаться в Полярное. В Эйне остались МО-133 и два СКА, потерявшие в бою ход. Их надо было буксировать.

Что же произошло на берегу? Как действовали отряды? Ведь операция прошла, кажется, не так, как было задумано. Началось сложное, кропотливое выяснение всего, что случилось с десантом. [94]

Прежде всего: почему не была достигнута тактическая внезапность? Первая из причин: противник обратил внимание на сосредоточение большого числа кораблей в Мотке. 17 сентября кроме прочих судов в Мотку пришел тяжело груженный транспорт тыла флота «Революция». В тот же день МО-121 доставил к нам особый отряд разведотдела штаба флота, несколько позже пришли еще три МО, а потом три СКА. Немцы поняли, что такое скопление катеров в Мотке не случайное, потому они дважды обстреляли корабли в Озерко и один раз пирс. Мы тут ничего поделать не могли, разве что иначе спланировать прибытие судов, принимать их только ночью, а днем маскировать. Но у СОР не было никаких средств для маскировки стольких катеров. Вторая причина утраты тактической внезапности: катер МО-121, открыв по берегу огонь, обнаружил не только себя, но и весь первый отряд кораблей. Если бы не этот досадный случай, высадка отряда Буянова прошла бы неплохо; столь скромную оценку высадки даю потому, что 2-ю роту — роту автоматчиков 63-й бригады — катера высадили в полутора километрах восточнее намеченного места. Не умея (а может быть, это и невозможно было) ориентироваться в незнакомой гористой местности да еще темной ночью, командир роты так и не нашел основные силы отряда, до утра блуждал вдоль берега, а утром, получив сигнал, был со своей ротой снят в первую очередь. Виноват тут и командир отряда капитан Буянов. Он ничего не сделал, чтобы сразу отыскать своих автоматчиков. В его распоряжении было полсотни отличных разведчиков штаба флота. Это неутомимые ходоки, хорошо знающие местность. Они за полчаса нашли бы роту автоматчиков и привели бы ее к основным силам. Но такого приказа они от Буянова не получили.

Основные силы сводного отряда — рота разведчиков старшего лейтенанта А. Я. Юневича, усиленная взводами разведчиков от всех четырех батальонов 63-й бригады, затем разведчики штаба флота под командой старшего лейтенанта Н. Ф. Фролова и взвод саперов нашего саперного батальона — были высажены точно в намеченном месте. Не встретив сопротивления, они прошли в глубь берега, в 4 часа 20 минут вышли на юго-восточный берег губы Кислая и повернули на полуостров Могильный. Капитан Буянов построил боевой порядок этой группы [95] так: на левом фланге — разведчики штаба флота, правее — рота Юневича, во втором эшелоне — 30 человек резерва отряда вместе с командованием. При подходе к «Могильному» отряд Буянова был обнаружен и попал под сильный пулеметный огонь из дзотов и дотов и минометных батарей. Бойцы залегли, неся потери от огня. Капитан Буянов, мягко говоря, растерялся и дал сигнал сбора и отхода к месту посадки на катера. 1-я рота стала отходить, а левофланговый отряд разведчиков, выдвинутый вперед, оказался в окружении, потому что немцы уже успели охватить его левый фланг. Личная храбрость и отвага разведчиков, брошенных Буяновым, помогли им выйти из окружения. Выходили с боями, уничтожили не менее сотни фашистских солдат и четыре пулеметных расчета. Фролов был ранен. Его вынесли с поля боя старшина 2 статьи Мотовилин и матрос Хабалов. Группа известного всему Северному флоту Виктора Леонова, ныне дважды Героя Советского Союза, оставалась в окружении до 21 часа 18 сентября, отбила все атаки и, наконец вырвавшись, провела еще целые сутки на вражеском берегу.

Десантный отряд майора Боровикова тоже был высажен не совсем точно, и притом неблагополучно. И там из-за беды с СКА-216 была потеряна внезапность, хотя основную высадку противник не заметил, его внимание привлек все тот же сидящий на камнях катер; но все же противник был поднят по тревоге и, значит, находился в готовности к бою. Отряд Боровикова разделился не на две группы, как предусматривалось планом, а на три — такой был неудобный берег, что катерники, стремясь высадить десантников сухими или в крайнем случае на мелководье, вынуждены были разделиться.

В первой группе высаженных была рота автоматчиков вместе с командиром отряда майором Боровиковым. Пройдя в глубь берега, эта группа наткнулась на дорогу, не отмеченную на карте. Боровиков сообразил, что дорога связывает опорные пункты с Титовкой. Чтобы помешать подходу резервов, он приказал заминировать дорогу. Саперы установили 67 противотанковых и противопехотных мин. Группа пошла дальше, в обход «Обергофа», и наткнулась на роту немцев, следующую колонной к опорному пункту. Полагая, что это идет подкрепление гарнизону «Обергофа», Боровиков внезапно напал на противника, [96] уничтожил около 75 солдат и офицеров и взял одного пленного — солдата 91-го саперного батальона. Вскоре после этого автоматчики наткнулись на какой-то опорный пункт, взорвали пять землянок, склад с боезапасом, дзот, 40 ящиков винтовочных патронов, захватили два пулемета, автомат и три винтовки.

Вторая группа, разведчики, под командой старшего лейтенанта Ф. И. Хижнякова вышла прямо в лоб на какой-то опять же неизвестный нам опорный пункт и была встречена сильным огнем. Огонь пулеметов и минометных батарей сковал ее движение.

Продолжавшая движение группа Боровикова тоже наткнулась на этот опорный пункт, была скована огнем и не смогла соединиться с Хижняковым до сигнала об отходе.

Третьей группой оказалась рота разведчиков старшего лейтенанта Н. И. Грачева из 12-й бригады. Рота высадилась в третьем пункте, как и было задумано. Не встречая сопротивления, она подошла к какой-то высоте и там вступила в бой. Ночной бой продолжался пять часов. Разведрота Грачева захватила 16 дзотов, 3 дота, 2 расчета ручных пулеметов и одного снайпера с винтовкой. Разведчики успели взорвать 10 дзотов, и взрывчатка кончилась. Пришел сигнал об отходе, и рота вышла к берегу для посадки на катера.

Весь отряд Боровикова был доставлен в Эйну.

Разобрали мы и действия батарей 104-го артполка. Для поддержки обоих отрядов было выделено пять батарей. Должен признать, что расположение трех дальнобойных батарей на Рыбачьем, как бы в отрыве от всего 104-го полка, оказалось полезным. Эти батареи — 1,8 и 9-я — больше всех и лучше других помогали нашим десантным отрядам и доставали до целей, находящихся далеко от побережья. Бой в основном шел ночью и на рассвете, когда корректировка трудна, а иногда и невозможна, хотя корректировщики шли по горным тропам вместе с десантниками. Тем большей похвалы заслуживают артиллеристы. Стоило им открыть огонь по позициям немецких батарей, мешающих нашим отрядам, немцы немедленно прекращали стрельбу.

Но это касается только батарей, нам известных. С двумя новыми немецкими батареями, обнаружившими себя во время боя, наши артиллеристы справиться не [97] смогли, не имея, как я уже говорил, технических средств разведки. Эти батареи стреляли откуда-то из глубины побережья за «Могильным» и нанесли нам наибольший урон, особенно когда дело дошло до погрузки десанта на катера.

Можно бы перечислить результаты работы каждой из названных батарей и во время ночного боя, и особенно при отходе десанта. Одно следует сказать обо всех артиллеристах: они в значительной степени содействовали успеху десантных отрядов в столь трудно сложившейся обстановке.

Подвели итоги, подсчитали снятых с берега, вынесенных оттуда раненых, убитых — не вернулось 20 человек. Начальник штаба опросил командиров соединений: из 12-й бригады доложили, что были убитые, вынести их в разгар боя к берегу не смогли, а потом не нашли. Больше всего недосчитались людей в отдельном разведотряде флота.

На другой день в Озерко пришел катер МО-132 под командой старшего лейтенанта Б. М. Ляха. На катер погрузили трех пленных, взятых в бою за «Обергоф», и 11 разведчиков штаба флота, с ними пошел и военный комиссар отдельного разведотряда старший политрук В. М. Дубровский.

В Полярное на катере Ляха отправились начальник штаба СОР капитан 2 ранга Туз и мой заместитель полковник Жуков. Выйдя из Мотки в восьмом часу вечера, катер повернул на восток, в Мотовский залив.

На южном берегу залива, в первом пункте недавней высадки десанта, сигнальщик обнаружил мерцающий огонек. Командир катера старший лейтенант Б. М. Лях доложил Тузу, что там, возможно, сигналят свои, вызывают на помощь. Но, может быть, и немцы.

Бойцы разведотряда стали просить начальника штаба СОР, чтобы он разрешил катеру подойти к берегу — именно в этом месте остались их товарищи. Туз разрешил.

Катер повернул на огонек, все еще мерцающий, уменьшил кабельтовых в десяти от берега ход и почти наткнулся на огневую завесу, поставленную на его пути минометами. Другая группа минометов противника одновременно открыла огонь по тому месту берега, где только что мерцал, но внезапно погас огонек. [98]

Когда подошли к берегу на расстояние трех кабельтовых, Туз убедился, что там свои, но прорваться без помощи под огнем минометов очень трудно. По его приказу катер Ляха полным ходом вернулся в Озерко, подошел к МО-113, стоящему в охранении транспорта «Революция», и уже вместе с этим катером повернул назад. Все это заняло так мало времени, что к 20 часам оба катера уже были возле того пункта, откуда сигналили. Немецкие минометы опять открыли огонь по подходам. МО-113 поставил дымзавесу, и под ее прикрытием катер Ляха проскочил к берегу и снял оттуда четырех разведчиков отдельного разведотряда. Один из них был ранен.

Батареи 104-го полка на Рыбачьем открыли по приказу Туза огонь по позициям фашистских минометных батарей.

Лях, приняв на борт разведчиков, пошел не на восток, по назначенному курсу, а на запад, в сторону Могильного, решив все же проверить побережье. Там вскоре открылся еще один огонек — кто-то вызывал помощь.

В 21 час катер Ляха подошел к берегу Могильного и снял там еще шестерых разведчиков из отдельного разведотряда. Среди них был тяжело раненный младший лейтенант Ф. Я. Миланин.

В это время в первом пункте, где только что сняли четверых, разгорелся костер. Лях под прикрытием дымзавесы с МО-113 помчался туда и принял на борт еще четырех разведчиков. Тихим ходом он повел свой катер вдоль берега к месту высадки второго отряда. В 21 час 30 минут он и там увидел на берегу слабые проблески огня, быстро подошел к сигналящим и снял еще четверых разведчиков. С ними был старший политрук К. Н. Никулин. Лях решил еще раз пройти вдоль берега туда и обратно, но больше никого не нашел.

Так были спасены 18 разведчиков.

Нас удивило, почему же противник сам не обнаружил и не уничтожил такие маленькие, разобщенные группы. Скорее всего, фашисты боялись уходить за пределы своих опорных пунктов. А раз так, тогда понятно, почему фашисты не контратаковали отряд Боровикова, хотя все три группы этого отряда атаковали их. Контратаке подвергся только отдельный отряд разведотдела флота, попавший в окружение. Но и там, очевидно, контратаковали не гарнизоны опорных пунктов, а силы, посланные им [99] в помощь из Титовки. Судя по потерям противника, о которых доносил командир отдельного разведотряда старший лейтенант Фролов, численность шедшего из Титовки подкрепления была значительной.

Гитлеровцы, конечно, заметили, куда вернулись после боя оба десантных отряда. К Эйне дня через три-четыре со стороны Титовки прилетели 27 «юнкерсов» и 8 «мессеров». Они бомбили причал, разгружающиеся и ожидающие разгрузки на якоре корабли. Зенитчики 112-го дивизиона сбили два Ю-87: один сгорел в воздухе, развалился на части и рухнул в Мотовский залив, второй упал на берег противника и тотчас взорвался.

Причал в Эйне немцы разрушили. Сгорели три бочки с бензином. Пострадали два зенитных пулемета. Были и человеческие жертвы.

Мы убедились, что для защиты Эйны от ударов авиации мало и двух батарей. Пришлось вновь ставить этот вопрос перед Военным советом флота. Вскоре нам прислали новые зенитные батареи, но последующие события не позволили нам усилить противовоздушную оборону этой бухты. [100]

Со второй половины ноября наступила настоящая зима. Начались снегопады, метели, все бело от выпавшего снега на земле и контрастно отличается от моря: белые полуострова и черное море. Пришла полярная ночь. Мне, впервые видевшему такое, стало как-то не по себе. Никак не мог отличить от ночи день. Ночи, как ни странно, здесь светлее дня, светлее от северного сияния или, как говорят на Севере, от сполохов. Зато днем очень темно, настолько темно, что в десятке метров от себя не распознаешь идущего человека.

Вот в один из таких дней двое ездовых 347-го отдельного пулеметного батальона ехали по делам на пароконных санях в тыл 12-й бригады. За горой Пограничной справа от дороги они разглядели какие-то силуэты. Им показалось, что один человек тащит на себе другого. Увидев сани, неизвестные повернули от дороги в сопки.

Может быть, показалось?! Ездовые схватили винтовки и погнались за смутно видимыми силуэтами. И не зря. Настигли двух рослых немцев — один повыше, посильнее, второй — пониже, не мог двигаться без посторонней помощи. Было похоже, что у него сломана правая нога. Бойцы заставили здорового «фрица», как они выразились, тащить на себе калеку и доставили обоих в штаб 12-й бригады.

Когда мне доложили об этом, я объявил повышенную готовность на всем третьем боевом участке. Там, где поймано двое гитлеровцев, могут оказаться и другие.

Тревога оказалась напрасной, хотя не без пользы для дела: везде прошли дозоры, работала разведка, Рыбачий был приведен в состояние боевой готовности.

Наконец выяснилось, что задержанные немцы — летчики с самолета «Фокке-Вульф-189», того самого, который столько раз висел над полуостровом, высматривал, корректировал [151] огонь. Позвонил Тузу. Он уже все знал и сообщил, что майор Романов выехал в штаб к Рассохину на штабной полуторке. Заполучив пленных, повез их не к нам в штаб, а к месту, где они были задержаны. Там по отчетливо сохранившимся на снежном покрове следам майор Романов и его помощник нашли сбитый самолет и места, где летчики спрятали свое оружие и документы. Для нас особый интерес представляла полетная карта.

Пленных доставили в штаб СОР. Один был обер-лейтенант, летчик-наблюдатель, командир самолета, другой — обер-фельдфебель — пилот самолета.

Первым стал давать показания обер-фельдфебель. На Луостари базируется в основном вся действующая против нас авиация. Это мы уже знали. Получив стакан водки и полкотелка супа, обер-фельдфебель добавил и нечто более важное: в конце ноября на аэродром приезжал командир корпуса «Норвегия» генерал-лейтенант Шернер, проводил какое-то важное совещание с офицерами летных частей, базирующихся в Луостари; о чем говорили, обер-фельдфебель не знал.

Меня это заинтересовало, и обер-фельдфебеля привели ко мне. Спросив через переводчика разведотделения лейтенанта Г. Н. Скворцова, действительно ли было в Луостари такое совещание, которым руководил генерал-лейтенант Шернер, я получил подтверждение и велел отправить фельдфебеля в госпиталь, оказать ему медицинскую помощь, а потом вернуть в землянку разведотделения.

Теперь надо было допросить обер-лейтенанта. Но Романов доложил, что тот наотрез отказывается не только давать показания, но даже назвать свою фамилию.

Ожидая, когда его приведут, я стал разглядывать полетную карту разведчиков. Довольно точно показаны береговые батареи наших обоих дивизионов, но 140-я нанесена неверно. Нанесены и некоторые артиллерийские батареи переднего края. Строящегося промежуточного рубежа нет.

Привели обер-лейтенанта, здоровенного рыжего немца в мундире со свастикой. Левый глаз выбит. Видно, что он страдает от боли, но держится нагло. Я требую назвать фамилию и часть, где он служил. Фамилию он называет, сообщает, что родился в Берлине, но больше ничего не говорит. Спрашиваю, что обсуждалось на совещании офицеров [152] гарнизона аэродрома в Луостари в конце ноября. Пленный говорит, что ничего не скажет. Разрешаю ему сесть на стул. Садится. Проходят минуты, он молчит. Спрашиваю, что у него с глазом. Отвечает, что при падении самолета ударился лицом в приборную доску и выбил глазное яблоко. Приказываю переводчику отвести его в госпиталь. Обер-лейтенант вскакивает и заявляет, что он в этом не нуждается и никакой помощи от коммунистов не примет.

В госпиталь его отправили, медицинскую помощь оказали. Пока с ним возились, ко мне зашел начальник штаба и доложил полученное из штаба ВВС флота сообщение о том, как был сбит этот самолет. Четыре наших Як-1 из 255-го истребительного авиационного полка, возвращаясь после выполнения боевого задания на свой аэродром, пролетали над северо-западной оконечностью Рыбачьего и встретились с этим «Фокке-Вульфом-189». Летчик лейтенант П. А. Рассадин отвалил из строя, атаковал и очередью из пушки и крупнокалиберных пулеметов сразу же сбил разведчика.

Сутки спустя обер-лейтенанта снова привели ко мне. Уже из госпиталя. Но повязки на глазу не было. Романов доложил, что хирурги очистили пленному глаз от битого стекла, перевязали, но тот, выйдя из операционной, сорвал повязку.

Встречал я в книгах эдакое лихое выражение: «Его глаза горели огнем». Не люблю таких высокопарных фраз. Но вот в тот декабрьский вечер я невольно подумал примерно теми же словами, сам видел, какой ненавистью к нам горел единственный глаз этого фашиста.

Редко приходилось смотреть врагу в лицо в позиционной войне. Нагляделся я в Ленинграде на умирающих с голоду жителей, на последствия фашистского изуверства, но никак не мог реально представить себе палача-врага. Теперь увидел, теперь представлял себе. Теперь мне понятнее стало, как это может существо, называющее себя человеком, изуродовать труп, вскрыть живот убитого, вставить туда противотанковую мину, соединенную проволокой с первичным детонатором...

Но об этом расскажу позже. А пока постараюсь не отступать от прямой связи событий и необходимой мемуаристу хронологии, поскольку настало для нас, как я уже говорил, трудное время полярной ночи и возникло много [153] осложнений, вызванных ее особенностями, для меня необычными, и ослаблением гарнизона. Мы-то знали, что противник усилил свои части, сохранил резервы. Но знал ли он, что наших сил убавилось? Враг не мог не видеть отправки тысяч людей из Эйны и Западного Озерка, но, возможно, расценил это как смену подразделений. Сумели же мы ввести таким образом противника в заблуждение при эвакуации Ханко, хотя там и не было полярной ночи. Так или иначе, но следовало учитывать, что особенностями полярной ночи могут воспользоваться обе стороны. Фашисты, как мы видели, усилили проводку конвоев в Петсамо-вуоно, в чем мы все больше и больше мешали им. Мы же старались воспользоваться преимуществами темноты для создания всевозможных запасов на будущее, для скрытых перемещений, строительства рубежей. Усиливая свое наблюдение за каждой пядью полуострова, усиливая разведку вражеской стороны, мы стремились исходить из важного для военного дела расчета: противник не дурак, то, что делаем мы под покровом ночи, может делать и он, необходима строжайшая бдительность.

Тыл Северного флота усиленно завозил к нам продовольствие, зимнее обмундирование, боезапас и оружие. Мы стали получать для перевооружения большое число столь необходимых для нас автоматов, снайперских винтовок, ручных и станковых пулеметов, минометов. По плану, утвержденному Военным советом флота, в СОР полагалось за четыре-пять зимних месяцев завезти: продовольствия на девять-десять месяцев, вещевого снабжения на год, боезапаса для всех видов оружия минимум на шесть месяцев ведения войны. Инженерный отдел флота кроме большого количества строительных материалов на текущие нужды был обязан создать запас и для плана оборонительного строительства на следующий год, уже составленного нами и утвержденного командующим. Так что после вывоза людей для маршевых батальонов, отправляемых на южные фронты, напряжение в Эйне и Западном Озерке не только не ослабло, а наоборот, возросло.

Почти ежедневный приход к нам множества мотоботов, буксиров, барж и всяких других мелких судов, а потом и крупных транспортов был, конечно, замечен противником, и он стал еще чаще и яростнее бить по Эйне и Западному Озерку. [154]

В декабре к нам прошли пять транспортов под очень сильным обстрелом, особенно у причалов, место которых противник отлично знал. Артиллеристы 104-го полка научились быстро приводить вражеские батареи к молчанию, но мы все равно несли потери. Из пяти транспортов два были повреждены. Человеческих жертв, на наше счастье, не было. Пришлось вызвать буксир, чтобы отвести транспорт «Енисей» после разгрузки в Порт-Владимир. Второй транспорт без помех вошел в двадцатых числах декабря в губу Мотку, ошвартовался у пирса, но здесь на него внезапно обрушились все три 105-мм батареи противника. Наши артиллеристы заставили их замолчать, но дело, как говорится, уже было сделано — два снаряда попали в причал, третий — в транспорт, жертв не было. Судно после разгрузки ушло в Порт-Владимир, а пирс тут же восстановили. Казалось, лучше бы направлять транспорты в Цыпнаволок, там уж совсем исключены артиллерийские обстрелы с берега. Но как вывезти оттуда грузы — у нас по-прежнему почти не было транспорта. Выход оставался один: надо строить в губе Мотка новый причал, такой, куда не достанут обстреливающие Западное Озерко батареи. Нашлось для этого причала подходящее место, удобное, с большой глубиной, достаточной, чтобы суда, стоящие под разгрузкой, не боялись оказаться во время отлива на обсушке. Это район нашего госпиталя. Правда, сразу же возникло и возражение: построим там причал, от артиллерии уйдем, зато неизбежно привлечем туда самолеты, и вместе с новым причалом попадет под удар госпиталь. Все же я решил на это пойти, рассчитывая позже убрать госпиталь из Восточного Озерко.

Командир 3-й роты 338-го отдельного саперного батальона старший техник-лейтенант Н. П. Быстряков спроектировал этот причал, и батальон капитана Д. Я. Дмитриева начал строительство. Конечно же, сразу обнаружилось, что у нас нет то длинных и толстых бревен для свай, то нужного арматурного железа для скоб, то хороших и толстых обрезных досок для верхнего настила. А ведь впереди, если читатель помнит, была еще не менее сложная и трудная работа по приказанию командующего флотом — строительство причала для торпедных катеров и жилья для экипажей в Пумманках. Ну что ж, на то мы и передовой плацдарм в тылу врага на правом [155] фланге нашего гигантского фронта. Преодоление трудностей — это тоже составная часть военных действий. Наша инженерная служба при содействии инженерного отдела флота как-то одолевала эти препятствия, причал строился, и если не в январе, то уж в феврале он должен был войти в строй.

Противник как бы подгонял, подстегивал нас в этом. В последнюю неделю декабря 13 Ю-87 нанесли мощный бомбовый удар по причалу в Западном Озерке во время разгрузки мотоботов, доставивших строительные материалы. Было темно, но немцы бомбили вслепую, не пользуясь осветительными авиационными бомбами, сбросили более 30 авиабомб. Только одна из них угодила в берег, взорвалась у причала, убила троих и ранила десятерых бойцов. Но и наши зенитки сумели сбить один из «юнкерсов». Он упал на полуостров Могильный. А в предпоследний день декабря немецкие батареи с Могильного бросили на берег Эйны более полусотни снарядов, хотя там не было в это время разгрузки и рейд был пуст, и ущерба мы не понесли никакого, а вот противнику что-то почудилось и он бил вслепую, наугад. Да, надо торопиться с причалом в Восточном Озерке...

Противник вообще не экономил снаряды. Бил по путям подвоза, бил по подходам к батареям, к передовой, бил по тем уязвимым участкам полуостровов, которые уже были им разведаны. Активность бригады Крылова в октябре и ноябре вызвала и на этом участке ответную реакцию — бригаду начала сильно бомбить вражеская авиация с больших высот и с пикирования, часто и сильно обстреливали пушки врага артиллерийские позиции бригады и ее поддерживающего 4-го дивизиона 104-го полка.

Но и Крылов не оставался в долгу. Его батареи разрушали разведанные доты и дзоты врага на Муста-Тунтури; орудия противотанковой артиллерии часто выводились на прямую наводку и расстреливали в упор огневые точки и живую силу на той стороне. По самым скромным подсчетам, в декабре было убито и ранено более сотни солдат и офицеров и несколько огневых точек противника уничтожено.

Продолжали поиск и разведчики Крылова. В декабре на высоте «Яйцо» они захватили врасплох группу вражеских солдат, часть перебили, разрушили дзот, но пленных [156] не взяли. Потом разведгруппа 2-го батальона бригады обошла на левой сопке хребта боевое охранение немцев, вышла к жилым землянкам, забросала их противотанковыми гранатами, захватила и доставила в штаб бригады пленного обер-ефрейтора 9-й роты 3-го батальона 388-го пехотного полка. Он показал, что батальон этот 8 декабря сменил 14-й отдельный пульбат, который пополняется в Титовке, а в обороне южного побережья Мотовского залива теперь находятся 1-й и 2-й батальоны его же полка. Сведения эти, хотя и не новые для нас, подтверждали верность других данных.

* * *

Мы продолжали совершенствовать свою оборону. К Новому году уже было закончено строительство промежуточного оборонительного рубежа. А к 5 января мы сменили части 63-й бригады отдохнувшими за это время частями 254-й бригады Косатого. 348-й отдельный пулеметный батальон остался в первом боевом участке, но теперь его пулеметные и артиллерийские расчеты заняли 30 только что построенных железобетонных дотов. Это было очень серьезное, значительное усиление обороны Среднего у перешейка, соединяющего с материком.

Но главные события в декабре произошли все же у Космачева. Противник стал систематически ожесточенно обстреливать космачевские батареи, особенно старую, 221-ю, которой теперь командовал Соболевский. Удары по батареям космачевского дивизиона совпадали с бомбежкой и штурмовкой боевых порядков 63-й бригады перед ее сменой. Однажды по батареям Соболевского и Поночевного били сразу четыре немецкие крупнокалиберные батареи с разных направлений, включая 210-мм батарею с мыса Пеканиеми. Один из 300 снарядов, выпущенных во время этого налета, вывел у Соболевского из строя орудие. Кончился налет, артиллеристы занялись ремонтом, восстановлением разрушенного, устранением последствий, и противник не мешал их работе — это уже было особенностью полярной ночи: противник не видел нашего берега.

Трое суток спустя гидросамолеты МБР-2 ВВС флота удачно бомбили два транспорта и танкер в Лиинахамари. Мы видели и взрывы, и зарево пожара, там возникшего. Стала ясна и причина недавнего артналета: скорее всего, [157] мимо нас прошли в Петсамо эти транспорты и танкер. Правильная тактика, ничего не скажешь. Значит, с наступлением полярной ночи наша блокада ослабилась, ТПС оказалась не столь уж зрячей, как мы предполагали.

До меня доходили слухи, что у союзников есть какие-то очень хорошие радиодальномеры, позволяющие при любой видимости обнаружить цель и следить за ней. Но то были слухи. Мы в СОР оказались оторванными от флота и лишенными какой-либо технической информации, что очень затрудняло рост мастерства командного состава. Идет война, оружие совершенствуется, меняется тактика, а мы ничего не знаем, ничего нового не получаем. Если есть радиодальномеры у союзников, почему же их нет у нас? Вскоре дошли до нас своего рода «коррективы слухов»: не радиодальномеры, мол, а радиолокаторы. Да, жаль, что у нас этого нет...

Едва наши гидросамолеты отбомбились в Лиинахамари и улетели на свои базы, немецкая авиация нанесла ответный мощный удар. Но не по базам гидросамолетов, а по батареям Поночевного и Соболевского — 26 «юнкерсов» вслепую сбросили на известные им позиции 64 крупные бомбы. Потерь и повреждений не было. Противник плохо использовал данные той полетной карты, которую мы видели у взятых в плен воздушных разведчиков. Нам штаб флота прислал утром депешу о том, что, по агентурным данным, в Лиинахамари разгружаются три транспорта, недавно туда прибывшие. Выходит, наша вина, мы пропустили. Поночевному я приказал обстрелять порт. Он выпустил по причалам Лиинахамари 60 снарядов. До нас докатились сильные взрывы, значит, во что-то попали последними залпами. Вечером мы повторили артналет, но уже 30 снарядами. Противник не отвечал.

А дней через пять на Поночевного и Соболевского обрушился совместный удар авиации и артиллерии: снова 16 Ю-87 и 3 Ме-109 сбросили 67 крупных авиабомб, а пушки врага выпустили 63 снаряда. У нас засыпало одно 37-мм зенитное орудие и контузило двух матросов из расчета этого орудия.

До Нового года оставалось несколько дней. Батарейцы все исправили, все восстановили. И вот днем в полной темноте теплопеленгаторная станция засекла цель; прожекторы тут же начали поиск. Нашли: в лучах эскадренный миноносец и два сторожевика, полным ходом идущие [158] в Петсамо-вуоно. Батареи открыли огонь по своей, уже хорошо проверенной схеме: Поночевный — по эсминцу, Соболевский и Захаров — по входу в Петсамо-вуоно. Поночевный тремя снарядами поражает эсминец, тот, не сбавляя хода, отворачивает и уходит в сторону из лучей прожекторов. Один из сторожевиков ставит дымзавесу, но, получив пару снарядов от Поночевного, идет на дно. Второй сторожевик под прикрытием дыма исчезает из нашего поля зрения...

Весь бой проходил, конечно, под огнем немецкой артилерии. По позициям артиллеристов противник выпустил 182 снаряда, по прожекторам — 175 снарядов. Два прожектора ему удалось повредить. Результат противодействия немецкой артиллерии ничтожен, мы же нанесли врагу куда бoльший урон.

Надо бы перенести батарею Соболевского на новое место, а на старом соорудить ложную батарею. Но пока я не решался этого сделать, боясь вывести из строя батарею Соболевского хотя бы на несколько дней. Вот когда пришлет командующий обещанную новую батарею, тогда и займемся перемещением заслуженной и столько насолившей противнику 221-й... Пока решили усилить защитные фортсооружения всех батарей космачевского дивизиона и, кроме того, создать на каждой батарее резерв строительных материалов для быстрого восстановительного ремонта.

Настало время подумать и об отдыхе личного состава батареи дивизиона. Я приказал постепенно менять матросов и сержантов этих действующих батарей, соответственно специальностям, матросами и сержантами 145-го дивизиона, расположенного на Рыбачьем. Мы достигали этим две цели: одним дать на месяц-два отдых, другим — боевую практику. Кроме того, эта мера вызывала своего рода соревнование не воевавших расчетов с теми, кто уже прославлен в боях.

Хоть очень скупо награждали орденами и медалями участников боев в действующих батареях, но все же награждали. Возвращение после стажировки из космачевского дивизиона с боевой наградой вызывало в береговом дивизионе на Рыбачьем не только взрыв восторга, почетную встречу, но и новые рапорты добровольцев, желающих, чтобы их отправили в батареи на полуостров Средний. [159]

Конец года гитлеровцы отметили двойным мощным бомбовым ударом — и по нашему 113-му дивизиону, и по боевым порядкам 63-й бригады. 25 «юнкерсов», возвращаясь для перезарядки в свое «осиное гнездо» — в Луостари, мстили, так сказать, артиллеристам и стрелкам, нанесшим за последние месяцы группировке врага огромный урон и, как теперь стало ясно, срывавшим стратегические планы высшего фашистского командования. Жертв от этой мести не было, зато нашим людям пришлось весь день Нового года восстанавливать разрушенное.

Перед Новым годом мы успели и получить, и выполнить долгожданный приказ командующего флотом, разрешивший все вопросы, поднятые мною в письменном докладе еще в октябре и в разговорах с А. Г. Головко на полуостровах в ноябре. Мы быстро — до 1 января — расформировали полуостровной сектор и 112-й отдельный зенитный дивизион, создали вместо них отдел ПВО СОР, передав в его подчинение все, отныне отдельные, зенитные батареи среднего и малого калибра и другие подразделения. Только прожекторную роту, необходимую космачевскому дивизиону, я решил в ПВО все же не передавать. Возникла стройная и однородная система использования боевых средств противовоздушной обороны под общим командованием начальника отдела ПВО полковника В. С. Жуковского, опытного зенитчика, присланного к нам из главной базы флота. За счет освободившихся штатов мы смогли, как я и просил командующего, укомплектовать свой узел связи.

Хоть и трудным был для нас первый день сорок третьего года, но он в то же время принес нам такую радость, как сообщение Совинформбюро о разгроме котельнической группировки и о провале всех попыток противника деблокировать свои силы, окруженные под Сталинградом. Мы с полным правом могли считать себя соучастниками тех событий — как-никак и наши морские пехотинцы там воюют.

Пришел в тот же день и новый боевой приказ командующего флотом для СОР на 1943 год. В отличие от прошлогоднего приказ требовал ведения активной обороны, сохраняя и задачу обороны противодесантной. Кроме того, впервые было написано, что на СОР возлагаются блокада Петсамо-вуоно и противовоздушная оборона полуостровов. [160] Прежде таких задач боевой приказ не ставил. Мы понимали, конечно, что усиление СОР новыми береговыми и зенитными батареями повлечет за собой и постановку новых боевых задач. Но в то же время усиление недостаточное. Для такой всеобъемлющей задачи, как ПВО полуостровов, да еще при господстве в воздухе не нашем, а противника, мало прислать четыре зенитные 76-мм батареи.

Но приказ есть приказ, и мы должны его выполнять.

Сталинградские успехи крепко помогали нам в это трудное время полярной ночи. По всему сухопутному фронту на перешейке, а также на южных берегах Мотовского залива и губы Малая Волоковая активно воевали разведчики. Они находили новые огневые точки, создаваемые противником, новые проволочные заграждения. Противник, как и мы, по всему фронту развернул оборонительное строительство, спеша использовать темное время года. Это побудило нас усилить разведку. Мы направляли в поиск группы численностью не менее взвода, ставя им новую конечную цель: наибольший урон наносить солдатам, работающим на оборонительном строительстве, мешать этому строительству. В ответ противник стал устраивать возле строительных объектов засады, сильно минировать подходы к ним, изобретать всевозможные ловушки, приспособления. Появились даже заграждения из светящейся проволоки, что поначалу невольно отпугивало наших разведчиков, вроде бы проволока под током и потому искрит. Потом разобрались, что проволока светится зеленовато-желтым огнем, лишь когда ее трогают, тока в ней нет. Начнут ее резать, она начинает светиться, вызывая огонь гитлеровцев.

Со всеми этими ухищрениями противника наши бойцы успешно справлялись, в засады попадали редко, чаще сами обнаруживали засады и громили их. Труднее было бороться с минами, особенно когда мы столкнулись с таким отвратительным коварством, как минирование трупов. У нас был строгий приказ: всех убитых выносить с поля боя. Это соответствовало исконному обычаю моряков. Обычай обычаем, но вот в кромешной тьме, да еще под прицельным обстрелом из минометов, трудно сориентироваться, кто из товарищей убит, кто оглушен или ранен и сам выберется с поля боя. Вот тут-то мы и столкнулись с этим новым, так сказать, приемом: вспарывая [161] животы убитых, фашисты начиняли их противотанковыми минами и скрытыми взрывными приспособлениями. Такое изуверство только поначалу привело к жертвам, но не отпугнуло, а, наоборот, ожесточило наших людей. Разведчики упорно возвращались в фашистские боевые порядки, попадали под огонь, несли новые потери, но все же своих убитых товарищей находили и выносили.

В конечном счете наши бойцы, не желая отсиживаться на своих позициях, стремились в разведывательные поиски, не давали врагу покоя, держали его все время в ожидании новых ударов.

Запомнились, например, рассказы о подвигах стрелка 4-го батальона бригады Косатого кадрового краснофлотца Кондратия Горголы. Он заслужил в рейдах по тылам врага репутацию смельчака и очень сообразительного в бою человека. В конце января разведгруппа, в которой был и Горгола, незаметно проникнув в расположение противника, разведала четыре дзота и две охраняемые часовыми жилые землянки. Землянки большие, густо набитые фашистами. Горгола первым бросился на одного из часовых, сбил его с ног и вступил с ним в борьбу, надеясь взять живым. Второго часового бесшумно снял ножом другой разведчик. Однако Горголе не повезло — солдат оказался крепким, вырвался из рук разведчика и побежал. Горгола швырнул ему вслед ручную гранату и ранил фашиста. Разведчик связал гитлеровцу руки и потащил к нашему переднему краю. Товарищи Кондрата к тому времени подорвали дзот, в землянки через дымовые трубы побросали противотанковые гранаты, побили многих выскочивших оттуда солдат противника автоматным огнем и отошли вместе с Горголой без потерь на исходный рубеж. Взятый в плен раненый был солдатом 12-й пулеметной роты 3-го батальона 388-го пехотного полка и подтвердил имеющиеся у нас данные о смене 14-го пулеметного батальона.

Вскоре Горгола вызвался с тремя своими товарищами снова пойти в разведку, туда, откуда доносился по временам звук работающего компрессора. Ориентируясь на звук, четверо разведчиков вышли к месту, где немецкие саперы строили какое-то фортификационное сооружение. Наши воины уничтожили более 20 вражеских саперов, подорвали компрессор и вернулись в свою роту, захватив оружие убитых солдат. [162]

Так наши бойцы «взаимодействовали», если можно так выразиться, со своими товарищами, воюющими на далеком Сталинградском фронте.

Надо сказать, что и на противника влияли наши успехи под Сталинградом. В те дни на левой сопке хребта Муста-Тунтури к нам перебежал пожилой немецкий солдат, рослый, плотный, в длинной, чуть ли не до пят, шинели, прибывший в составе маршевой роты из Киркенеса в 193-й пехотный полк. Всего в эту роту прибыло 120 человек в возрасте от 35 до 45 лет. Солдат находился на фронте всего две недели; он утверждал, что с первых дней прихода на Муста-Тунтури хотел перебежать к нам, но боялся, что его убьют. Из разговора с ним выяснилось, что на него повлияли сообщения о наших успехах под Сталинградом и на Воронежском фронте. Об этих успехах он узнал из передач нашей звуковещательной станции, она работала на первом боевом участке с сентября. Пока наши войска на юге отходили, ее передачи особого успеха не имели. А тут вот подействовало. Солдат охотно согласился выступить перед микрофоном и вскоре стал убеждать своих товарищей по роте последовать его примеру...

А успехи Красной Армии множились. Утром 19 января радио сообщило о наступлении наших войск в районе южнее Ладожского озера и о прорыве блокады Ленинграда. Поздно вечером поступили и газеты из Полярного, доставленные мотоботом. Навсегда запомнил я взволнованные лица всех, кто собрался в кают-компании не столько на ужин, сколько для того, чтобы узнать подробности этого события. Даниил Андреевич Туз принес с собой топографическую карту Ленинградской области. Мы разложили ее на обеденном столе и стали разглядывать, читая вслух сообщение Совинформбюро «В последний час». Для меня каждая строка, каждое слово из этого сообщения, название каждого рубежа, населенного пункта приобретали значение особое — там прошло мое детство, моя юность, вся моя военная служба. Почти на всем протяжении Ленинградского фронта сражались войска, с таким трудом вывезенные по заминированному Финскому заливу с полуострова Ханко. В центре прорыва жестокой вражеской блокады находилась 136-я стрелковая дивизия генерал-майора Н. П. Симоняка, преобразованная в 63-ю гвардейскую, в прошлом наша гангутская стрелковая [163] бригада. Потому так запомнилась мне та ночь в кают-компании на Рыбачьем...

* * *

Но вернемся к нашим непосредственным делам в СОР. Я уже упоминал выше, что в новом боевом приказе на 1943 год блокада Петсамо-вуоно ставилась перед нами как одна из главных боевых задач. По данным всех видов разведки, противник на этом направлении активно использовал полярную ночь. Но при анализе этих данных возникла одна странная на первый взгляд особенность: из 50 обнаруженных в течение января вражеских конвоев 30 следовали в порты Варангер-фиорда, главным образом в Киркенес и Лиинахамари, и только 17 уходили оттуда на запад. Почему же такое несоответствие? Возникло предположение, что транспорты и танкеры, прибывающие в эти порты и разгруженные у причалов, группируются после загрузки их рудой либо другими грузами в более многочисленные конвои; таким образом, уменьшается не количество уходящих кораблей, а число конвоев.

Где вероятнее всего в условиях полярной ночи мы могли обнаружить конвой? На подходах к порту назначения. Так оно и происходило: те транспорты, танкеры и БДБ, широко используемые противником для перевозки грузов, по которым наши артиллеристы били, мы находили именно на подходах к Петсамо-вуоно или при попытке выхода из этого фиорда. 12 января, например, мы засекли большой транспорт у самого входа в залив, а на другой день осветили две БДБ и сторожевик на выходе из залива. По этим целям батареи вели довольно сильный и точный огонь, но результатов артиллеристы не смогли наблюдать за дымовыми завесами, поставленными противником.

Эффект давали и совместные удары авиации и артиллерии по причалам. 15 января, пожалуй, в наиболее активный день блокады, такой удар был нанесен по причалам Лиинахамари, где, по данным разведки, скопилось несколько транспортов и танкеров под разгрузкой. Большое число самолетов ВВС флота несколькими волнами налетело на порт. Там слышны были сильные взрывы, полыхали огромные пожары. Едва закончилась бомбежка, обстрел порта начал Поночевный. Батареи противника почему-то не вели ответного огня. [164]

В тот день в Пумманки прибыли два торпедных катера под командованием капитан-лейтенанта С. Г. Коршунович. Явившись на наш КП, он доложил, что катера присланы в распоряжение командующего СОР для оперативного использования.

Отлично, конечно, нам нужны катера и все другие средства блокады. Но как они будут работать в метель, в стужу, в полярную ночь? Место для строительства базы торпедных катеров мы выбрали в западной части перешейка между полуостровами у подножья горы Порахарью, и начальник инженерной службы Д. Д. Корвяков сразу же развернул там строительство пирса и землянок. Пока катера, базируясь на Пумманки, начали охоту за транспортами в Варангер-фиорде. Обо всем этом я доложил командующему по прямому телеграфу в день прихода катеров.

Докладывая о катерах и принятом решении, я не забыл напомнить и про обещанные батареи. Адмирал Головко ответил, что новая четырехорудийная батарея 122-мм калибра на днях прибудет в СОР, большего он пока дать не может, а зенитки пришлет позже. Новая батарея — это дело. Дальность таких пушек превышала 20 километров, и мы сможем использовать их для обстрела порта Лиинахамари совместно с батареей Поночевного. Не теряя времени, я приказал полковнику Алексееву выехать к Космачеву и выбрать для новых пушек позицию. Батарею нам дают для усиления блокады Петсамо-вуоно, и потому она должна быть, конечно, подчинена командиру 113-го артдивизиона.

Ее доставили к нам на одном из транспортов тыла флота примерно дней десять спустя. Этой батареей № 858 командовал капитан И. М. Кример. Мы поставили ее в районе 4-й батареи 104-го артполка, и 27 января она уже вошла в строй.

Все три последних дня января противник использовал для вывода транспортов и БДБ из Петсамо, космачевские батареи каждый раз били по выходу из залива, но опять мы не могли за дымзавесами наблюдать результаты артиллерийского огня.

А в феврале начались сильные метели. Навалило столько снега, что низины стали вровень с небольшими высотками. Дороги так перемело, что движение автотранспорта прекратилось, и вся тяжесть перевозок легла на [165] лошадей. После долгой бескормицы мы потеряли в октябре много лошадей, а потом, хотя и получили достаточно фуража, не смогли как следует подкормить их — слишком много было работы. Конный парк едва справлялся с перевозками и в январе, а с февраля на него взвалили попросту непосильное дело.

К тому же все это совпало с развертыванием строительства главной оборонительной полосы — следующего этапа укрепления обороны после постройки промежуточного рубежа. На этой главной оборонительной полосе следовало создать четыре ротных опорных пункта, в первую очередь фланговые: правофланговый — из 20 пулеметных дотов и дзотов усиленной и тяжелой конструкции и таких же 6 артиллерийских дзотов; левофланговый — из 15 пулеметных дотов и дзотов и 6 артиллерийских. Во вторую очередь предстояло построить 2 центральных ротных опорных пункта по 14 пулеметных дотов в каждом.

Строительство фортификаций первой очереди мы поручили инженер-капитану Л. Б. Бернштейну, назначив его начальником строительной организации на новом рубеже. Он отлично справился с постройкой промежуточного рубежа, и мы надеялись, что с таким же успехом справится и с новой работой. Но мы сами эту новую работу вынуждены были то и дело оттягивать. То пришлось бросить весь наш саперный батальон на строительство причала в Восточном Озерке (мы построили его в феврале), то развернули работу на будущей базе торпедных катеров — там нужен был причал длиной 16 метров и съезд длиною в 106 метров для автомашин. Кроме того, саперам же досталось строительство огневых позиций для батареи Кримера, а когда ее установили, этим же саперам мы поручили давно задуманное дело — построить новые огневые позиции и перенести на них пушки 221-й батареи. Столько было работы, что нам все время приходилось маневрировать, одно делать в ущерб другому, выбирая из главного самое главное и считаясь с тем, что важнее построить под покровом темноты.

Но когда строят, нужен транспорт, а в эти зимние месяцы главной тягловой силой на полуостровах стал конь, наш хилый конный парк.

* * *

Метели и снежные заряды осложнили блокаду. Чуть ли не каждый день торпедные катера выходили в Варангер-фиорд [166] на поиск и тут же возвращались, покрытые толстой коркой льда. Так они ничего и не смогли сделать в этот лютый зимний месяц. Все-таки торпедные катера — не всепогодные корабли прибрежного действия. Во всяком случае, такие были у нас. И не случайно, эти кораблики типа «Д-3» в скором времени стали катерами сторожевыми, корабликами противолодочной обороны.

Артиллеристам в феврале кое-что удалось сделать. 5 февраля рано утром еще в сплошном ночном мраке наша ТПС обнаружила какой-то корабль. Тут же начали поиск прожекторы. Они нашли сперва сторожевой катер, а потом и два больших транспорта, полным ходом идущих в Петсамо-вуоно. Поночевный открыл огонь по головному транспорту водоизмещением тысяч на семь-восемь тонн, Соболевский — по второму, чуть меньшему, а батарея Кримера вместе с двумя батареями 104-го артполка поставила на входе в Петсамо-вуоно заградительный огонь. Транспорты сразу же развернулись и пошли обратно, ускользая от прожекторов. Расстояние до них не превышало 80 кабельтовых. Час спустя мы снова их обнаружили. Снова обстрел, снова уход из-под огня, из лучей прожекторов. Трижды эти два транспорта пытались прорваться, но мы их в залив не пропустили. Хоть маленькая, но это была победа для наших батарей.

Прошла неделя. Сильные снегопады и метели лишили нас всякого обзора Варангер-фиорда. При первом же проблеске, когда видимость улучшилась на какой-то час, прожекторы осветили на подходе к заливу большой транспорт. Все шесть батарей, занятых блокадой, открыли по входу в фиорд огонь. Транспорт прорвался сквозь эту завесу, но на нем бушевал пожар.

На наше донесение об этом прорыве командующий ответил, что транспорты противника все-таки проходят в Петсамо-вуоно, пользуясь снегопадом, метелью, зарядами. Нужно решительно использовать торпедные катера, если батареи не могут топить транспорты из-за плохой видимости. Адмирал сообщил, что на аэродром в Зубовке будут посажены четыре «Харрикейна» с бомбами.

19 февраля в 16 часов 06 минут наблюдатели с батареи Поночевного обнаружили на дистанции 185 кабельтовых транспорт противника с двумя сторожевыми катерами, курс — зюйд-ост; видимость в этот час была отличной. Из Зубовки вылетели в 16 часов 48 минут четыре [167] «Харрикейна» для нанесения удара по транспорту, но почему-то вернулись. Возможно, не нашли цель. Я приказал торпедным катерам выйти в фиорд, найти и утопить транспорт. В 18 часов катера вышли, а через 15 минут Поночевный обнаружил транспорт и открыл по нему огонь. Сторожевые катера поставили дымзавесу, и весь конвой повернул обратно, отказавшись от попыток прорваться в Петсамо-вуоно. Торпедные катера вернулись поздно вечером в Пумманки, не найдя цель.

Любопытно, что вскоре после неудачного вылета наших «Харрикейнов» семь Ме-110 и шесть Ме-109 налетели на аэродром в Зубовке, но были отогнаны огнем наших зениток. Удивляла быстрота и точность донесений и мгновенная реакция фашистского командования на появление в Зубовке наших самолетов.

Прошло двое суток после этой неудавшейся противнику попытки пройти в Петсамо. Опять мы обнаружили транспорт. Он прошел в залив, получив три наших снаряда. Что произошло с ним дальше, мы не знали — мешала наблюдать результаты дымзавеса.

Дымы противника становились теперь основной помехой для активно действующих батарей Космачева.

Интересен бой, происшедший 27 февраля. Сравнительно небольшой немецкий транспорт водоизмещением 3–4 тысячи тонн, очень низко сидящий в воде, с окрашенными в черный цвет корпусом и надстройками, шел к Петсамо, прижимаясь к берегу. Его обнаружила наша ТПС. Транспорт так сливался с берегом, с черными отвесными скалами, что прожекторы тщетно искали цель. Примечательно, что транспорт шел один, без обычно сопровождающих тральщиков и сторожевых катеров. Весь расчет противник строил, очевидно, на отличную маскировку. Прожекторы в конце концов обнаружили его, когда расстояние сократилось до 60 кабельтовых. Еще пять кабельтовых — и он войдет в залив. Поночевный открыл огонь по целям, а батареи Соболевского, Захарова и Кримера — по входу в Петсамо-вуоно. Транспорту некуда было деваться, он попал в ловушку. Немецкие батареи ответили ураганным огнем по позициям Поночевного и Соболевского. Но даже выпущенные противником полтораста снарядов крупного калибра не помешали батарейцам довести дело до конца. Транспорт затонул при входе в Петсамо-вуоно в 55 кабельтовых от 140-й батареи. [168]

К канун XXV годовщины Красной Армии, когда я получил вызов на празднование в Полярное, случился со мной казус, теперь кажущийся незначительным, но тогда изрядно меня взволновавший и смутивший. Личный состав Северного флота в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР и приказом народного комиссара Военно-Морского Флота был переведен на ношение погон. Получил и я новенькие золотые генеральские погоны с двумя вышитыми серебром звездочками на каждом. Принесли их мне несколько пар. Как-то странно было прикреплять их к кителю, к черной флотской шинели участнику гражданской войны, хорошо помнящему и Февральскую, и Октябрьскую революции. В плоть и кровь въелось ругательное слово «золотопогонник», им мы называли не только открытых врагов Советской власти, но всех бывших царских офицеров. И вдруг — золотые погоны на моих плечах... Конечно, я понимал, что и погоны другие, и введены они с далеко идущими целями, это очень важно и для будущего страны, и для настоящего. И все же — неловко, неудобно.

За мной в Западное Озерко пришел катер МО. Сунул я две пары погон в карман, оделся и выехал на пирс. «Будь, что будет». Поднявшись на катер, я увидел погоны у всех — у командира, у матросов. Мне стало не по себе, просто стыдно было. Но что поделаешь, не надевать же сейчас погоны, поздно.

В Полярном адъютант командующего старший лейтенант Сорокин проводил меня с пирса на квартиру адмирала. В столовой за праздничным товарищеским ужином все были в погонах. Один я оказался «белой вороной». Арсений Григорьевич смотрел на меня укоризненно. Извинившись, я вынул из кармана погоны и показал их командующему. Все рассмеялись.

После ужина, уже когда я ложился спать, ко мне зашел адъютант комфлота, забрал китель, шинель и к утру вернул с погонами. Так что на праздник в Дом офицеров я пришел как все.

Но праздник праздником, а мне хотелось воспользоваться вызовом в Полярное, чтобы ускорить решение важных для нас дел. Прежде всего надо доложить командующему о наших нуждах, о средствах, необходимых для выполнения новых боевых задач, поставленных в его приказе. [169]

Командующий принял меня на другой же день и спросил с иронией, в свойственном ему духе:

— Ну как, Сергей Иванович, все вопросы решили здесь или что-то оставили для меня?

— Для вас, Арсений Григорьевич, остались два главных вопроса: противовоздушная оборона и блокада. У нас не хватит сил, чтобы эти задачи выполнить полностью.

— А кто вам сказал, что эти боевые задачи должны быть выполнены полностью теперь же? Я вам этого не говорил.

— Да, не говорили. Но приказ есть приказ. Он отдан, и я обязан его выполнять.

— Ну и выполняйте полностью, используя то, что имеете. Вы и так за эти полгода здорово усилились. Одну зенитную батарею среднего калибра СОР получил в день, когда вы прибыли сюда. Пока большего дать вам не могу. У противника явное превосходство в воздухе, он все время бомбит Мурманск, объекты Кольского залива и железную дорогу. Крепко достается и Архангельску.

— Но, товарищ командующий, одной зенитной артиллерией я не отобьюсь. Оба аэродрома готовы — сажайте истребителей.

— При первой возможности посажу к вам эскадрилью истребителей. А пока — не могу. Аэродромы держите наготове. Они очень понадобятся и вам, и флоту.

Доложил я командующему и о нуждах, связанных с решением задачи полной блокады Петсамо-вуоно. Попросил дать нам еще одну батарею 180-мм или 152-мм калибра с центральной наводкой; позицию для такой батареи мы уже подобрали. Но главное — необходимо усилить блокаду с моря. Нужны торпедные катера, возможно, и подводные лодки. Командующий сказал, что надо лучше использовать те торпедные катера, что есть у нас:

— Подождите немного. Потеплеет, и они заработают хорошо. Ну а насчет лодок — они действуют в Варангер-фиорде. Что у вас еще есть ко мне?

— Дайте мне еще хотя бы четыре пушки ЗИС-3. Поставлю их Поночевному, против катеров дымзавесчиков. Боезапас к ним есть, пушки очень хорошие, полуавтоматические, они нам помогут.

— Хорошо, пушки вы получите. Теперь, надеюсь, все?

— Так точно, все. [170]

— А насчет новой береговой батареи — не обещаю. У нас нет таких пушек, а просить у наркома не буду. Но вашу просьбу на всякий случай запишу...

Вечером 27 февраля, уже собираясь обратно на полуострова, я зашел проститься с командующим и с членом Военного совета А. А. Николаевым и узнал от них, что 12-я бригада морской пехоты и 113-й отдельный артдивизион награждены орденом Красного Знамени. Радость большая. Но почему 12-я названа бригадой морской пехоты в Указе? Да потому, что есть приказ о переименовании всех отдельных морских стрелковых бригад в бригады морской пехоты. Конечно же, это обрадует наших моряков-пехотинцев.

Прощаясь, командующий предупредил, чтобы я не задерживал посыльный катер «Черноморец», на котором пойду в Западное Озерко — он нужен Военному совету. Только у пирса я увидел, что «Черноморец» — это яхта Военного совета.

Едва она отвалила от пирса, я спустился в каюту и прилег. Разбудил меня сильный толчок, грохот и треск разрываемого металла. Свет погас. С трудом ориентируясь, я ощупью нашел трап на верхнюю палубу.

Корабль стоял неподвижно у подножья черной отвесной скалы. Значит, мы выскочили на камни. Вокруг тьма, сильная метель.

На баке группа матросов, среди них и командир «Черноморца» лейтенант В. А. Поляков.

— Где мы, что случилось?

— Сели на камни, а где — сам не знаю.

— Берег наш или немецкий?

— Не знаю, — ответил лейтенант.

Вгляделся в скалу, вижу — на вершине большой деревянный крест.

— Это мыс Городецкий, — обрадовался лейтенант. — Мы на камнях у Рыбачьего. Но должен доложить вам: начался отлив, и нам не сняться самим.

— Срочно доносите в штаб флота...

Вижу, что лейтенант растерялся. Мы вместе пошли в рубку. Там по карте я увидел, что прокладка сделана правильно, но мы значительно отклонились от курса правее. Лейтенант сказал, что он вышел в море с неуничтоженной девиацией компаса, потому корабль и вылез на берег. Видимости же никакой не было, мы шли в [171] снежном заряде... Сходить на берег бессмысленно. Расстояние от мыса до Эйны или до Цыпнаволока почти равное, но не дойти туда. Надо вызывать помощь.

Общими усилиями составили донесение. Радист быстро передал его. Минут через десять получили сигнал: «Помощь выслана».

К нам спустя некоторое время пришли из Полярного два тральщика и катер МО-112. Командир катера лейтенант Г. А. Моккавеев доложил, что получил приказание командующего доставить меня в Западное Озерко.

Уходя с «Черноморца», я предупредил командира, что к 8 часам должны быть в готовности все средства ПВО яхты: в это время истребители противника, словно по расписанию, производили облет берега наших полуостровов.

Так оно и случилось. Около 9 часов с «Черноморца» на наш командный пункт, куда я уже добрался, поступило донесение, что бомба с «мессершмитта» повредила борт яхты. Это было только начало.

Целый месяц «Черноморец» и помогавшие ему маленькие суденышки отбивались от атак фашистских истребителей. Спасательные работы шли под непрестанной бомбежкой и штурмовкой. Чем мы могли помочь этим корабликам в условиях Рыбачьего? Самолетами? Их у нас не было. Доставить на мыс Городецкий батарею зенитных автоматов из района Цыпнаволока, где она все равно редко действовала? Но как, на чем, какими путями? Дорог к этому мысу нет. Вся юго-восточная часть полуострова, составляющая больше трети Рыбачьего, — это сплошное нагромождение отвесных скал, обрывов, на скалах — птичьи базары, где, к слову, мы собирали тысячи яиц для наших частей. Человек там проходил с трудом, с риском для жизни, а уж батарею подвести, да еще снаряды — нечего было об этом и думать. По Мотовскому заливу подвести можно, но как поднять пушки на стометровую крутую и голую скалу?

Пришлось стать почти безучастными свидетелями героической борьбы маленьких катеров МО и команды «Черноморца» с десятками истребителей. Серьезных повреждений яхта не получила, и ее в конце концов сняли с камней и на понтонах отбуксировали в Порт-Владимир.

Конечно, противник занимался в это время не только «Черноморцем», хотя яхта вместе с суденышками в какой-то [172] степени отвлекала его самолеты на себя. Фашистские истребители не упускали возможности бить по нашим транспортам, заходящим в Эйну или Западное Озерко. Стоило там появиться уже знакомому нам транспорту «Революция» с ценными грузами, как большое количество «мессеров» налетало на Западное Озерко. Нам удалось разгрузить и боезапас, и продовольствие, и строительные материалы, и 12 76-мм пушек ЗИС-3, тут же отправленных на огневые позиции, а «мессеры», истратив боезапас, возвращались в свое «осиное гнездо», на тот самый аэродром в Луостари, и через час все повторялось снова. Отбомбившись в Озерко, «мессеры» начинали облет дорог на полуострове, опять охотились за одиночными повозками, расстреливали лошадей. Я поручил тогда начальнику штаба продумать вопрос об установке зенитных автоматов на перекрестке дорог. Если собьем хоть одного-двух стервятников, у гитлеровцев отпадет охота разбойничать на дорогах...

Но мы во всех этих обыденных уже для нас боях с авиацией противника на коммуникациях в Мотовском заливе, в пунктах разгрузки и на дорогах отметили одно немаловажное обстоятельство. Куда же девались бомбардировщики? Здесь, на этих участках, действовали теперь только истребители, прежде используемые противником лишь для прикрытия бомбежек Эйны и Западного Озерка. «Юнкерсы» в район Мотовского залива прилетали редко, и то лишь в качестве разведчиков. Куда же они исчезли? На другой участок или на другой фронт? Если так, то скоро наступит конец превосходству противника в воздухе.

В это хотелось верить. А пока мы продолжали настаивать на усилении нас зенитными батареями. В марте мы добились наконец удовлетворительного ответа: нам сообщили, что из главной базы должна быть отправлена в СОР 957-я зенитная батарея 37-мм пушек. Начальник отдела ПВО полковник В. С. Жуковский выбрал для нее позицию в районе пирса в Западном Озерке. У нас все меньше оставалось не защищенных от авиации объектов. Но о мартовских делах на рубеже между полярной ночью и рассветом надо рассказать отдельно. [173]

Хотя и наступил март и кончились беспросветные полярные ночи, казавшиеся бесконечными, снежные метели и заряды не утихали, как и в феврале. Снежный покров настолько уплотнился и окреп, что мы спокойно ездили по насту, не расчищая дорог. Толщина снега, особенно в низинах и горных распадках, достигала пяти-шести метров. Вот тут-то я понял, для чего в землянках, построенных в низинах да еще под скалами, сооружены высокие и широкие дымовые трубы. После пурги в дверь из землянки не выйдешь, дверь просто не отворить. Снег наваливался до крыши и даже выше нее. Приходилось вылезать на свет божий через трубу.

А вот вершины больших сопок стоят голые. Снег на них не держится, его сдувает ветром. Замучил он нас за зиму. Больше всего заносы досаждали артиллеристам, особенно орудийным расчетам 104-го пушечного полка. Все батареи полка, без исключения, стояли в низинах за сопками и хребтами. Столько набьется, бывало, снега на орудийные дворики, что пройти к пушкам невозможно. Чтобы открыть огонь, надо было сначала выбросить, а потом и отвезти подальше от позиций десятки тонн тяжелого, плотного снега. Сегодня расчистишь, а завтра опять все завалено. Но воевать же надо круглосуточно, во всяком случае, быть готовым к бою.

На береговых батареях проще. Над каждым орудием — маскировочные грибы; они надежно защищали артиллерийские дворики от снега. В несколько раз легче очистить гриб, чем весь дворик. Не требовалось расчищать и подходы к орудиям: пробили раз и навсегда в снежной толщи тоннели, и этого оказалось достаточно на всю зиму. Снег, между прочим, стал отличной маскировкой для береговых батарей.

Тяжко пришлось морской пехоте. Чего стоил один лишь подъем проволочных заграждений из-под снега! [174]

А минные поля?! Их так заносило, что мины пришлось ставить заново.

Так что март никому отдыха не принес.

Но труднее и сложнее было бойцам, строящим новый опорный пункт на безымянной сопке перед северными скатами высоты 122,0, занятой противником. В этом пункте мы создавали несколько дзотов пулеметных и два мощных артиллерийских — для скорострельных пушек 76-мм калибра образца 1942 года. Отличные это были пушки. Кстати, позже я узнал, что создал их известный конструктор генерал Василий Гаврилович Грабин, мой однокашник по 3-й Ленинградской артиллерийской школе после гражданской войны; он был старшиной нашей курсантской батареи...

Так вот, еще в январе мы начали строить этот опорный пункт. Когда сформировали 614-ю отдельную стрелковую роту и вывели ее в боевое охранение вместо 348-го отдельного пулеметного батальона, занявшего новые долговременные пулеметные и артиллерийские огневые точки, строительные работы на опорном пункте были поручены командиру роты капитану И. Г. Шихирину. Саперы же нашего вездесущего батальона занялись подвозом строительных материалов в боевое охранение и помогали бойцам 614-й роты в качестве инструкторов. Мы использовали для форсирования работ все преимущества полярной ночи. Но все же времени не хватило, и пришлось достраивать в марте, когда природа добавила нам трудностей.

И в марте мы старались держать врага в постоянном напряжении, в ожидании удара отовсюду. На март нами был составлен план активных действии разведывательных групп всех трех бригад морской пехоты и созданного в начале года разведотряда штаба СОР под командой лейтенанта И. П. Варченко-Емельянова, ставшего впоследствии Героем Советского Союза.

Бригаде морской пехоты полковника Крылова в этом плане была выделена особая задача.

Из опроса пленных, взятых нами в начале года, мы установили, что за хребтом Муста-Тунтури, километрах в двух юго-западнее, располагается не известный нам штаб. Надо его найти, уточнить место. За это отвечал полковник Крылов. Он выделил из своей отдельной разведроты 25 разведчиков, назначив командиром группы [175] младшего лейтенанта А. Т. Рудыкина, а заместителем по политчасти — старшего лейтенанта П. Г. Чебанко. О Рудыкине я пока ничего не слыхал, не знал его, но зато хорошо помнил Чебанко — тот еще в октябре прошлого года вместе с Юневичем отличился в боях за высоту «Яйцо», получил там пять осколочных ранений от мин, но бойцов не оставил и командовал ими до конца боя. Чебанко одновременно с Юневичем был награжден орденом Красного Знамени, лечился в нашем госпитале и вернулся на прежнюю должность в бригаду.

Группе Рудыкина и Чебанко Крылов приказал высадиться с катера МО на южный берег губы Малая Волоковая, зайти за хребет Муста-Тунтури в тыл на левый фланг противника, наблюдением выявить там наличие войск, место штаба, систему охраны этого штаба и, если получится, взять «языка». Задача, конечно, сложная, дерзкая, требующая храбрости, выдержки, скрытности, но во многом она была похожа на то, что в октябре успешно проделал лейтенант М. М. Зуев со своими разведчиками.

Катер МО-132 лейтенанта Б. М. Ляха, хорошо известного защитникам полуостровов храбреца, участника многих высадок наших разведывательных групп в тыл врага, и на этот раз успешно высадил группу Рудыкина на мыс Пунайненниеми в точно указанном месте. Погода была скверная, прибой сильный, но все разведчики ушли в поиск сухими, хотя при высадке сломался трап и они готовы были, чтобы добраться до берега, прыгать в ледяную воду. Но им не пришлось этого делать — остатки трапа держали на руках, стоя по грудь в воде, краснофлотцы катера Д. Н. Попов, Н. Н. Белян и командир группы высадки старшина 1 статьи П. Н. Синев.

Вся группа сошла на берег около 21 часа 5 марта и ушла в глубь материка. Катер Ляха вернулся в Пумманки. Мы ждали известий.

Около полудня 6 марта от Рудыкина приняли сигнал, что он попал в окружение, вышел из кольца и просит выслать катер.

Погода установилась исключительно плохая. Холодный порывистый ветер с северо-запада, доходящий до десяти баллов, состояние моря — пять баллов и, что хуже всего, ничтожная видимость. Метель крутила так, что нельзя было разглядеть катер даже в 20 метрах от него. [176]

Туз созвонился с лейтенантом Ляхом, поговорил с ним. Лейтенант Лях ручался, что место высадки он найдет, но не был уверен, что сможет при столь сильном прибое подойти к берегу. Решили подождать, не улучшится ли погода.

Наступил вечер. Темно, хоть глаз выколи, но ветер стал ослабевать. Я дал «добро» на выход. В 19 часов катер отвалил от пирса и вышел в море.

Вернулся этот геройский кораблик со своим отчаянно смелым командиром в Пумманки только к 10 часам 7 марта. Разведгруппа снята, но в ней только 14 человек, двое раненых, один из них — матрос В. П. Вишнев получил пять пулевых ранений, одно ранение в горло. А где же остальные 11 разведчиков?

Я поручил майору Романову серьезно разобраться в этом.

На другой день нам стала ясна следующая картина. Разведгруппа скрытно прошла в тыл частей противника и в районе высоты 177,0 и озера Тиз-Ярви обнаружила четыре землянки, охраняемые часовыми. Примерно в 300 метрах от землянок стояли на огневой позиции три зенитных мелкокалиберных автомата. Разведчики рассредоточились и стали наблюдать. Они видели, что к землянкам ведет новая дорога, кончающаяся здесь тупиком. Пара лошадей в упряжке привезла по ней походную кухню. У кухни выстроилась очередь, в ней более 50 немецких солдат. Раздавали завтрак. Из землянок стали выходить по одному офицеры.

Рудыкин и Чебанко решили, что это и есть разыскиваемый ими штаб. Но какой штаб — неизвестно. Нужен «язык». Брать его решили на зенитной батарее, где, казалось, остался только часовой. Чебанко с матросами Соловьевым и Абраменко, перебираясь от камня к камню, стали подкрадываться к часовому. И конечно же, были обнаружены. Немецкие солдаты, бросив по какому-то сигналу завтрак, разбежались и вернулись тут же с оружием.

Разведгруппа начала отход к месту посадки. Немцы ее преследовали. Разведчики успели разглядеть, что количество преследующих удвоилось. Но тут внезапно налетел снежный заряд. Рудыкин отвел группу в сопки и стал ждать там Чебанко и двух его спутников.

Чебанко же наткнулся в это время на немцев, идущих [177] точно по следам Рудыкина. Их было всего шесть-семь человек. Срезав их очередями из автоматов, Чебанко с товарищами присоединился к основной группе, возобновившей движение к берегу. Но оказалось, что путь к берегу уже отрезан — впереди маячили солдаты противника.

Начался бой в окружении, бой, неожиданный для окруживших и потому ошеломивший их. Разведгруппа была хорошо вооружена автоматами и ручными пулеметами. Противник не ожидал такого отпора и таких потерь на своей территории.

Матрос Вишнев до ранения срезал длинной очередью автомата четверых врагов, а когда патроны в диске кончились, перезаряжать не стал, пустил в ход гранаты, убил еще двоих, сам получил пулю, упал, тут же вскочил и снова, перезарядив автомат, вступил в бой.

Противник в этом бою потерял не менее 40 человек.

Трое наших разведчиков были убиты, двое ранены. Рудыкин и Чебанко воспользовались метелью, суматохой и заминкой среди немцев, вызванной большими потерями, и бросились в новую атаку. Прорвав кольцо, разведчики снова пошли в сторону берега, но оторваться от преследователей не смогли. Только тогда Рудыкин послал в эфир донесение по таблице условных сигналов.

Число преследующих вновь возросло. Рудыкин принял трудное, но единственно правильное решение: оставить позади для прикрытия восьмерых разведчиков, а остальным отходить. В группу прикрытия вошли коммунисты Соловьев и Абраменко, пятеро комсомольцев. С ними остался и старший лейтенант Чебанко.

Неполная группа Рудыкина вышла к морю на тот же мыс Пунайненниеми к месту посадки. Катера нет. Большая половина разведчиков — матросы с кораблей, достаточно им взглянуть на море, чтобы понять: ждать придется долго. Уходить нельзя — катер вызван. Заняли оборону и приготовились к бою.

Оказалось, что МО-132, с таким трудом вышедший в шторм из Пумманок, правильно пересек Варангер-фиорд, но до места посадки чуть-чуть не дотянул и выскочил на камни несколько западнее. Был при этом сломан средний баллер руля и заклинило правый гребной вал. Лейтенант Лях все же сумел сняться с камней и в 23 часа 30 минут, подойдя к берегу, стал разыскивать разведчиков. [178]

Под утро Лях рискнул включить сигнальный фонарь. Встреча с разведгруппой состоялась. Из группы прикрытия смог выбраться на берег только старший лейтенант Чебанко.

Преследователи где-то отстали и на берег не выходили. Посадить людей на катер оказалось еще труднее, чем высадить. Настолько сильный был прибой, что волна смыла с катера боцмана, помогавшего старшине 1 статьи Синеву принимать разведчиков...

Наши разведчики совершили, безусловно, подвиг. Подвигом было и решение Рудыкина пожертвовать жизнью восьмерых ради спасения большей части группы. Они задержали врага, спасая жизнь товарищей.

Но нас тревожило, не оставлен ли в погоне за «языком» свой «язык».

Старший лейтенант Чебанко уверенно докладывал, что вся группа прикрытия, не пропустив ни одного гитлеровца для преследования разведчиков, погибла. В общем-то, разведка была успешной. Штаб найден, ранее взятые в плен солдаты не врали, показывая, что там есть какой-то штаб. Высаживать сразу новую группу, повторяя Пикшуевскую операцию, пока нельзя: все-таки противник на этом участке значительно потревожен. Так неужели оставлен «язык»?

Трудно было избавиться от этой мысли. Я себя успокаивал: даже если оставлен, что он может раскрыть? Главной задачи поиска он же не знал, не знал также, что Рудыкину и Чебанко было приказано отыскать штаб, не знал нашей конечной цели этот штаб уничтожить. Что же тревожиться?

Единственно, что могло хоть на время отвлечь меня от этих тревог, это заботы о судьбе яхты «Черноморец», о чем я уже рассказывал, и поиски разведчиков на других участках.

Числа десятого марта штаб 14-й армии — нашего соседа слева — запросил штаб СОР, не обнаруживается ли на нашем участке фронта 139-й горнострелковый полк, куда-то выведенный противником из состава войск, действующих против Карельского фронта. Когда Д. А. Туз доложил мне об этом запросе, я решил, что полк этот надо как следует на нашем участке поискать, и спросил его, как выполняется наш мартовский план разведки.

Туз доложил, что пока все идет по плану. Неделю [179] назад полковник Рассохин высаживал на катере МО разведгруппу на Пикшуев. Это происходило одновременно с высадкой разведгруппы из бригады Крылова на южный берег Матти-вуоно. Пленных нет. Боевых столкновений тоже не было.

— Результаты высадки разведгруппы Рудыкина вы знаете, — докладывал начальник штаба. — Вчера подполковник Косатый послал разведгруппу на левую сопку. Подобрались к дзоту, увидели работающих саперов, забросали их гранатами, нескольких убили, но пленного не взяли. Группа отошла без потерь — помогла метель. Вот пока все, что могу доложить. Сегодня ночью разведгруппа из бригады Косатого будет работать на правой сопке.

— Надо, Даниил Андреевич, нацелить наших разведчиков на захват «языков», иначе нам не обнаружить этот полк.

— Капитан Шихирин просит разрешения использовать свою роту для активных действий на Муста-Тунтури. Он говорит, что народ у него хороший, разведгруппа сильная, подготовленная, надо же им дать возможность отличиться.

— Ну что ж, я согласен. Только дайте указание сами, ищите, полк — не иголка же в стоге сена. Если он здесь, мы обязаны его найти.

Начальник штаба ушел, а я не смог усидеть на месте и выехал к Косатому. Он доложил, что разведгруппа в составе 32 разведчиков вышла в боевое охранение и скоро начнет действовать, как и намечено, на правой сопке.

Пока мы ждали вестей о действиях разведчиков, разговор с командиром бригады, естественно, шел о нуждах частей, главным образом о большом некомплекте личного состава. Ничего обещать я не мог, знал, что флот в данное время пополнения нам не даст. Выяснилось, что в батальонах возникли излишки оружия, главным образом винтовок. Мы получили много новых автоматов ППШ и ручных пулеметов, потому и излишки. Распорядился сдать излишки оружия на склады тыла...

Но вот пришло и долгожданное донесение: разведгруппа захватила с боем «языка». Ефрейтор 1-й роты 48-го противотанкового дивизиона показал, что его подразделение с середины декабря находится в обороне на [180] немецком левом фланге, то есть против нашего правого фланга. Значит, на нашем участке появилась новая часть. Причем, любопытно, что противотанковую часть противник использует как обычную пехоту. Может быть, это усиление? Пленный показал, что 11 противотанковых орудий оставлены где-то в районе Петсамо. Про интересующий нас горнострелковый полк он ничего не знает. Надо продолжать разведку.

Используя короткое затишье, мы стали готовить новые разведывательные группы. Но фашисты нас упредили. Группа из 15–20 солдат атаковала боевое охранение там, где недавно нами был взят пленный. Произошел гранатный бой. Трое немцев убито, но документов у них не было. Так что ничего нового мы не узнали.

Несколько дней спустя противник снова пытался повторить атаку нашего боевого охранения в том же самом месте, снова гранатный бой, и опять у нашей проволоки — пятеро убитых. Но нам не удалось вытащить трупы, чтобы обыскать и взять документы. При каждой такой попытке завязывался гранатный бой — так и лежали убитые на ничейной земле, ни мы, ни противник не могли их вытащить.

После захвата того ефрейтора из противотанкового дивизиона противник стал очень бдителен и пресекал сразу же малейшую нашу попытку проникнуть в его боевое охранение. Не дала результатов даже силовая разведка группы из роты капитана Шихирина, хотя в ней участвовало около 100 человек. В трехчасовом бою эта группа захватила у противника три дзота, но после контратаки вынуждена была вернуться в исходное положение на левую и среднюю сопки малого хребта Муста-Тунтури. Единственно, что мы установили, это наличие новых долговременных пулеметных огневых точек на южных склонах малого хребта. А «языков» не было.

Надо отметить, что в этом бою отличился командир взвода отдельной роты капитан Ф. Л. Сковородкин, коммунист. Умело командуя взводом и показывая пример бесстрашия, он увлек бойцов в атаку, был вскоре тяжело ранен, но не позволил вынести себя с поля боя и продолжал командовать до конца вылазки.

Пришлось нам ответить штабу 14-й армии, что 139-й горнострелковый полк на нашем участке не обнаружен.

Через день, а может быть через два, пришел запрос [181] о том же самом от штаба флота, а следом и от штаба Карельского фронта. Опять мы стали искать этот полк. На сухопутье ничего не получалось, возобновили попек на южном берегу Мотовского залива. Туда полковник Рассохин направил разведгруппу 12-й Краснознаменной бригады под командой старшего лейтенанта М. М. Зуева, столь удачно разыскавшего когда-то штаб 193-го пехотного полка гитлеровцев.

Зуев начал разведку с наблюдения за участком берега, где считали наиболее вероятным захват пленного. Вскоре стали замечать там небольшие группы солдат, двигающиеся в светлое время суток между опорным пунктом «Обергоф» и разгромленным «Пикшуевым». В ночь на 25 марта разведгруппа Зуева высадилась на вражеский берег в промежутке между «Обергофом» и «Пикшуевым». В лощине между двумя небольшими высотами увидели тропу в снегу. Устроили засаду. Сержант С. Г. Зверев, опытный боевой разведчик, первый заметил двух лыжников, следующих вдоль тропы. Все замерли на своих местах. Когда лыжники миновали засаду, Зверев бросился на них сзади. Ему помогло то, что карабины находились у лыжников не в руках, а за спиной. В рукопашной схватке он одного сбил с ног и с помощью товарищей скрутил его. Второй солдат бросился бежать. Очередью из автомата его снял матрос К. А. Штилев.

Так без потерь с нашей стороны был захвачен пленный эльзасец, ефрейтор, награжденный Железным крестом 2 класса. Он служил во 2-й роте 388-го пехотного полка. Про 139-й горнострелковый полк он ничего не знал. Зато сообщил, что 193-й пехотный полк сменился, но какая часть его сменила, он не знает. Возникла новая задача для разведчиков.

В штаб флота мы донесли, что 139-й полк не обнаружен, сообщили о смене 193-го полка неизвестной частью, но указали, что эти сведения требуют подтверждения.

Март шел к концу. Скоро темные ночи станут короткими. Надо было решать, уничтожать ли разведанный за хребтом Муста-Тунтури штаб или пока не трогать его. Решили все же разгромить, чтобы добыть пленных офицеров и документы. Выполнение поручили командиру 63-й бригады полковнику Крылову, поскольку его бригада продолжала стоять на втором боевом участке. [182]

Крылов сформировал две группы, подбирая людей из двух рот — разведывательной и автоматчиков. Основная группа — 48 человек во главе с капитаном А. Я. Юневичем — должна была напасть на штаб, а вторая группа — 30 бойцов под командой лейтенанта А. И. Кравцова — прикрывать группу Юневича с тыла, а при необходимости и усилить ее. Места высадки удалены одно от другого не более чем на полтора километра. Все продумали до мелочей, отлично подобрали в обе группы бойцов. Все, без исключения, участвовали в боях и в разведывательных поисках. Много там было коммунистов и комсомольцев. Свежи еще были в памяти уроки пикшуевских десантов и недовольство итогами операций по уничтожению «Обергофа» и «Могильного», потому так много внимания мы уделили подбору людей, подготовке и разработке плана действий обеих групп.

К вечеру 29 марта в Пумманки из главной базы пришли катера МО-116 и МО-134. Там уже были сосредоточены обе десантные группы. Накануне я пригласил к себе капитана А. Я. Юневича и старшего лейтенанта А. И. Кравцова и долго говорил с ними о предстоящем походе. Подчеркивал важность скрытности высадки, внезапности нападения, советовал в большой бой не ввязываться, в случае беды немедленно отходить — катера придут по первому требованию. Если потребуется, так вызывать огонь наших батарей. Они готовы к выполнению заявок разведчиков, таблицы сигналов разработаны, рации в обеих группах есть.

Не подозревал я, что вижу своего любимца Юневича в последний раз. Помню, как разговаривал с ним на старом КП еще перед боем за высоту «Яйцо». Впервые увидел тогда этого высокого красивого молодого человека. Мужественное лицо, смуглый, черноволосый. Очень он мне тогда понравился. Но посмотрел я случайно на его ноги и обомлел: на дворе был октябрь, холодно, кое-где снегу навалило, а у него рваные кирзовые сапоги, аж портянки торчат наружу.

Юневич тогда увидел, как я смотрю на его обувь, покраснел, поджал ноги. Я спросил, почему же он ходит в рваных сапогах. Он ответил, что новые сапоги ему положены давно, но носит он сорок пятый размер, а на складе таких нет. Глянул на его руки — громадные, как [183] принято у нас называть, пудовые кулаки. Сразу видно, работящий парень.

У меня в запасе была пара хороших яловых русских сапог нужного размера, благо я сам носил такие, стараясь подбирать побольше, посвободнее для шерстяных носков и двух пар портянок. Это еще с тех пор, как поморозил ноги в гражданскую войну, а потом, случалось, обмораживал ноги и на фортах Кронштадтской крепости. Я в то время носил охотничьи сапоги, а свои казенные сохранил ненадеванными. Адъютант принес их и передал Юневичу. Достаточно было взглянуть на него, чтобы понять, что он за человек — и смущение, и радость. Без лишних слов взял эти сапоги и пошел в них тогда в бой.

И вот Юневич снова ушел в бой. В 2 часа 45 минут 29 марта 1943 года обе группы были высажены на берег противника. Катера сразу же вернулись в Пумманки. Их командиры лейтенанты В. М. Голицын и Е. А. Волков доложили по телефону, что высадка прошла успешно.

Около 7 часов группа Кравцова заметила немецких солдат, шедших гуськом по тропе из сопок к берегу. Кравцов сразу же укрыл своих людей среди скал и больших камней, устроив засаду.

Подсчитали: немцев человек двадцать. Матрос И. В. Ванин внезапно увидел, что двое повернули к нему, словно что-то заметили. Ванин был человеком сообразительным и смелым. Он затаился, подпустил немцев к себе метров на пять, пружинисто вскочил и ударом приклада ручного пулемета сбил с ног вначале одного, потом другого. Без выстрела он взял в плен двоих — унтер-офицера и рядового.

Группа Кравцова вступила в бой. Ванин скосил огнем ручного пулемета нескольких солдат и офицера, ринувшихся к нему.

Обе группы были внезапно окружены, командиры, помня полученные наставления, повели их навстречу друг другу, но было уже поздно. Противник не дал им соединиться. Группа Кравцова вела бой почти с целой ротой.

Кравцов донес по радио, что пленные — горные егеря, но не сообщил, из какой они части.

Группа Юневича столкнулась с противником почти одновременно, с той только разницей, что попала под внезапный пулеметный огонь. Погибло 11 наших разведчиков, и трое было ранено. [184]

Обе группы перешли к обороне. Кравцов и Юневич вызвали огонь, дав очень ясные и четкие целеуказания. По этому вызову вступили в бой три батареи 104-го артполка и батарея Поночевного. Судя по донесениям Юневича и Кравцова, наш огонь был успешным, действенным и заставил противника, потерявшего не менее сотни убитыми и ранеными, отказаться от атак.

К вечеру у противника появились минометы и станковые пулеметы. Кравцов молчал, не сообщая нам, к какой же части принадлежат пленные егеря.

Мы стали готовить резервы: сперва одну роту из 3-го стрелкового батальона бригады Крылова усилили ручными пулеметами, назначив командовать ею капитана И. П. Жаринова, начальника штаба батальона, опытного офицера, участника многих боев, имевшего несколько ранений. Потом подготовили один стрелковый батальон, усилив его остатками разведроты и ротой автоматчиков. Командовать батальоном поручили заместителю командира бригады подполковнику В. С. Середницкому.

Основываясь на донесениях Юневича и Кравцова, я считал, что обе группы успешно продержатся до темноты. Вот тогда мы высадим роту Жаринова. Она атакует гитлеровцев и последовательно соединится с группой Кравцова, а затем с дальней группой Юневича, после чего они выйдут к месту посадки, и мы снимем их с берега Матти-вуоно. Чтобы отвлечь противника и его резервы, проведем демонстративный бой на левой сопке Малого хребта, внезапно используем два 76-мм орудия, недавно установленные в дзотах боевого охранения на безымянной сопке у северных склонов высоты 122,0, и обстреляем немцев с тыла и с фланга.

Вечером противник силой больше роты атаковал группу Юневича, но был с большими потерями отбит с помощью огня наших батарей. Противник стал подтягивать новые подразделения и усилил огонь минометов по расположению группы Юневича. Группу Кравцова он не атаковывал, лишь сковал ее и не давал возможности соединиться с Юневичем.

Ночью усиленная рота капитана Жаринова успешно высадилась на мысу Пунайненниеми в хорошо известном командирам катеров месте. Место это было предварительно обработано огнем батарей 104-го артполка.

В первом часу ночи одно отделение разведгруппы [185] Кравцова прорвало окружение и соединилось с ротой Жаринова. Через полчаса рота Жаринова пошла в атаку и пробилась к остальным силам группы Кравцова.

Соединившись с Кравцовым, капитан Жаринов стал с боем продвигаться к окруженной группе Юневича, но вскоре вынужден был остановиться. Гитлеровское командование, это стало очевидным, стремилось к ликвидации окруженной группы, и только. Оно не делало никаких попыток окружить даже вновь высадившуюся роту Жаринова.

Капитан Юневич, а может быть и командир первого взвода отдельной роты разведчиков лейтенант А. А. Белозеров, принявший командование разведгруппой после его гибели, неожиданно для противника атаковал гитлеровцев в противоположной стороне, не в направлении атак Жаринова, а наоборот, и, прорвав окружение, вышел на берег Матти-вуоно на мыс Ахкиониеми. Я приказал немедленно снимать группу Юневича, не зная в то время, жив ли он — все донесения шли за его подписью. Были посланы те же два катера МО-116 и МО-136, но подойти к берегу они не смогли из-за сильного минометного и пулеметного огня. Потеряв в командах нескольких матросов и получив большое число пробоин и повреждений, катера отошли, не выполнив задачу; они вынуждены были вернуться в Пумманки.

Пришлось снова подтвердить Жаринову боевую задачу: соединиться с группой Юневича, перейти к обороне и ждать катера.

Запросили штаб флота о присылке нам трех катеров МО, так как те два катера, сильно поврежденные, с поредевшими командами, выпускать в море нельзя было.

Майор Кавун, командир 104-го артполка, получил новую задачу: огнем батарей сорвать все попытки противника атаковать наши группы и обеспечить им посадку на катера.

Настало 30 марта. Весь день прошел относительно спокойно, но связь с группой Юневича прекратилась. По нашим подсчетам, у него должен кончаться боезапас. Неясно было, почему рота Жаринова не может пробиться к нему.

Начали готовить к десанту батальон под командой Середницкого. В Пумманки к этому времени прибыли еще три катера МО, среди них и кораблик лейтенанта [186] Б. М. Ляха. Я приказал им срочно отправиться за Жариновым и Кравцовым, не решаясь на высадку батальона. Это произошло в 22 часа.

Одновременно началась демонстративная атака левой сопки хребта Муста-Тунтури. Два наших тщательно замаскированных орудия открыли огонь с тыла и во фланг этой сопки по огневым точкам фашистов. По всему фронту началась пальба. Похоже было, что противник принял нашу демонстративную атаку за действительную, но потом разобрался что к чему и притих.

В это время разведчики из группы Юневича, а их в строю осталось всего 11, и командовавший ими лейтенант А. М. Патраков, командир 2-го взвода, бросились с криками «ура!» в атаку, надеясь прорваться к хребту, а потом вдоль берега через бывшую 6-ю пограничную заставу выйти к своим. У этих смельчаков осталось всего по полдиска патронов на автомат и по одной ручной гранате «Ф-1» на человека. Не удалось им прорваться. Все они пали в бою, но в плен не сдались.

Последний сигнал по радио, по внезапно ожившей рации, пришел открытым текстом за подписью Юневича: «Открывайте огонь по мне! Скорее! Врагов много». Но это был сигнал от Патракова. Передал его радист Д. А. Постовалов, коммунист.

Скрепя сердце, приказал я исполнить этот, очевидно, последний сигнал. Несколько наших батарей обрушились на место конечной схватки героев-североморцев.

Когда снимали бойцов Жаринова и Кравцова, произошел случай, раскрывший и замысел противника, и его просчет. Катера МО-132, МО-135 и МО-136 подошли к мысу Пунайненниеми. Все было тихо. Противник не преследовал отходивших к берегу стрелков и разведчиков. Быстро и организованно прошла посадка. Но едва взревели моторы и катера стали отходить от берега, как с десяток минометов со всех сторон открыли огонь по местам, откуда только что были сняты наши люди. Очевидно, противник считал, что произойдет новая высадка, и подготовился к нанесению удара по новому десанту прямо на берегу. Но просчитался.

К утру 31 марта рота Жаринова и разведгруппа Кравцова были сняты. Вскоре на мой стол легли документы — личные знаки и солдатские книжки гитлеровцев. Читаю: 139-й горнострелковый полк. Тут же лежали и нарукавные [187] металлические знаки, споротые с обмундирования пленных, погибших во время боя, — отличие полка за Нарвик.

Вот и обнаружили этот полк, разыскиваемый штабами фронта, армии и флота. Значит, фашисты ожидали нашей высадки и подготовились к ней. Значит, они знали, что мы готовим эту высадку. От кого же они могли узнать это? Только от кого-то из тех разведчиков, которые были оставлены старшим лейтенантом Чебанко как убитые. Но почему рядовые разведчики, да и сами Рудыкин и Чебанко, знали о моих замыслах?

Выходит, знали. Вот к чему может привести простая болтливость. Разве истина «каждый воин должен знать свой маневр» заключается в разбалтывании военных секретов? Нет, конечно, нет. Каждый матрос или солдат должен знать свой маневр, но строго в рамках отделения, взвода, не больше. Иначе будет плохо. Вот плохо и окончилось — погибли почти 50 человек...

Кроме перечисленных знаков и отличий на стол командного пункта была положена и немецкая карта, взятая из полевой сумки убитого офицера. На карте были обозначены в глубине берега четыре овала под литерами «А», «В», «С» и «D»; пятый овал без литеры, но с надписью: «Место 11-й роты 3-го батальона 388-го пехотного полка. Находится в резерве. 10.3.43 года».

Выходит, что с 10 марта в засаде находилось не менее пяти немецких рот. Но по замыслу и расположению групп засады можно судить, что противник ожидал высадку значительно больших сил. Хорошо, что мы не задействовали группу Середницкого. И в то же время странно, почему противник, имея такое многократное превосходство в силе, легко выпустил роту Жаринова и группу Кравцова. Напрашивалось простейшее объяснение: да потому, что потери, понесенные в бою с Юневичем и Кравцовым, а потом и с Жариновым, плюс потери от нашего артиллерийского огня, мощного и хорошо направленного, были очень большими. Иного объяснения нет. У гитлеровцев просто не хватило сил для расправы. Вот почему нам удалось снять с берега Матти-вуоно 130 человек.

С утра 31 марта наши наблюдатели видели в стереотрубы, как немцы выносили на носилках раненых, сносили в кучи трупы убитых. Эти участки берега мы продолжали держать под огнем, нанося врагу новые потери. По докладам Кравцова и Жаринова только их бойцами было [188] уничтожено не менее 150 гитлеровцев. Столько же, если не больше, и на счету группы Юневича. Он еще после первых суток боя считал, что противник потерял не менее 70 солдат.

Так закончился этот героический бой североморцев-разведчиков с фашистскими егерями.

Прошло суток трое, может быть, четверо. Полковник Крылов по телефону доложил мне, что на бревне через губу Малая Волоковая переплыл разведчик из группы Юневича старшина 1 статьи А. С. Бакин. Он ранен и обморожен, отправлен в медсанроту на излечение.

Этот лаконичный доклад сразу же вызвал у меня многие вопросы. Один из 48 разведчиков группы оказался жив. Как же ему удалось, раненому, переплыть залив? Расстояние метров 800–900, а то и больше...

Разбираться будем позже, а сейчас надо лечить. Позвонил начальнику медико-санитарной службы СОР Г. П. Ермакову и поручил выяснить состояние Бакина.

Вскоре Ермаков доложил, что у Бакина от разрывной пули огромная рана на правом бедре; кроме того, штыковая рана на спине, легкое ранение правого предплечья и сильно обморожены обе руки.

Вот что рассказал Бакин о последних часах капитана Юневича и о его разведчиках. Юневич был убит на другой день после высадки. Командовать группой стал лейтенант Белозеров. Вызывал огонь на себя уже Патраков, так как Белозеров, раненный в грудь, умирал. Когда почти все разведчики были перебиты, а тяжело раненные прекратили сопротивление, фашисты стали добивать раненых. Бакин подлез под труп немецкого солдата. На его глазах убили лейтенанта Белозерова и лежавшего рядом с лейтенантом с перебитыми ногами матроса Кадыра Тощева, узбека. Бакин видел, как двое егерей, а с ними офицер подошли к сильно израненному разведчику матросу Виктору Комиссарову и склонились над ним. Комиссаров вырвал чеку из сохраненной им «эфки». Оба солдата и он были убиты, а офицер ранен. Егеря стали колоть штыками всех наших — и убитых, и раненых. Ткнули штыком в спину и Бакина. Один из егерей ударил его по голове носком кованого сапога. Он сдержался и не застонал.

Когда стемнело, Бакин пополз к берегу. Он часто терял сознание; едва сознание возвращалось к нему, он полз [189] дальше. Стал искать что-нибудь, на чем можно держаться в воде. Нашел обрубок бревна, вроде шпалы, потом нашел две доски, все связал поясным ремнем... На рассвете Бакин спрятался.

Днем по берегу ходили немцы, собирали трупы своих солдат, работы было много, да к тому же на берегу рвались снаряды наших батарей с полуострова Средний.

У Бакина осталась одна «эфка», он приготовил гранату к бою.

На следующую ночь столкнул в воду самодельный плот, лег на него и попробовал плыть. Ноги и живот в воде. Начал грести руками. Вскоре стал терять сознание.

Плот с Бакиным течение снесло к нашему берегу и выбросило на Средний. Там его и подобрали бойцы из бригады Крылова.

Сперва, признаться, мы не очень верили Бакину, думали: тут что-то не то: быть больше двух часов в холодной воде, да еще раненному, и выжить. Человек, пробывший в Баренцевом море более получаса, не жилец. Так бывало с летчиками — сколько их спускалось на парашютах, спасаясь из сбитых в бою самолетов, и все погибали...

Врачи наши потом объяснили это «чудо». Дело в том, что в воде находились только часть туловища и конечности. Охлаждение сильное, но не настолько, чтобы побороть такой могучий организм, как у Бакина.

Я не врач, не могу делать подобных заключений. Но Бакину мы поверили. И все же решили перевести его для продолжения службы в Мурманск. Перевели. И зря. Бакин был героем. [190]

Вот и апрель. По привычным для меня понятиям — весна. На Севере весна иная, чем на Балтике. Ни тепла, ни травки, все тот же снег кругом, только меньше снежных бурь да потише они и быстро прибавляется день. Нам это кажется благом после беспросветной штормовой зимы. Взвешиваешь преимущества и потери, приносимые полярной ночью, и колеблешься, что лучше: свет или тьма? Для разведчиков, для боя среди сопок Муста-Тунтури — лучше тьма, ночь. Ночью лучше снабжать СОР всем необходимым через Мотовский залив. А вот для блокады Петсамо-вуоно лучше свет. И вообще: после долгой ночи хочется солнца.

Действительно, возможность видеть при свете дня заснеженную землю и темное студеное море — благо для нас. Можем наблюдать за морем без прожекторов, даже без приборов, а уж стереотрубы настолько расширяют обзор, что идущие с запада корабли можем засечь не только у входа в Петсамо-вуоно, а далеко в Варангер-фиорде. Это нам на руку. Так легче организовать огонь артиллерии, а то и ее взаимодействие с кораблями и авиацией Военно-Морского Флота. Расширение зоны блокады на весь Варангер-фиорд позволит нам лучше справиться с боевой задачей, поставленной командующим, стратегическую значимость которой мы осознавали с каждым часом войны.

Ночь помогала в блокаде и нам, и противнику. Конечно, несоизмеримы масштабы наших перевозок по Мотовскому заливу и немецких в Петсамо и из Петсамо в Варангер-фиорде. Но все же мы зимой почти ничего не потеряли на коммуникациях, а немцев за эту же зиму изрядно потрепали — и в море, и в пунктах разгрузки.

Теперь, с наступлением светлого времени, у противника главными средствами защиты конвоев стали дым и [191] артиллерия, ее массированное воздействие на нашу группировку блокирующих батарей, за эти месяцы значительно усиленную.

Еще в начале марта мы перенесли на новое место Краснознаменную 221-ю, отмеченную орденом до награждения всего космачевского дивизиона. На старом месте в сохраненных орудийных двориках поставили макеты орудий из бревен и деревянных щитов. Подкрасили, подправили, и получилась отличная ложная батарея, навлекавшая на себя залп за залпом, едва начинался артиллерийский бой. Конечно, долго не могло продолжаться заблуждение, за две-три недели действий Соболевского на новом месте противник разберется что к чему, но пока фашисты тратили снаряды впустую.

На прежнем месте остался командный пункт командира батареи, построенный так добротно, что мы решили его не переносить. Сами же орудия теперь стояли за высокими кольцевыми брустверами новых двориков, построенных бойцами 338-го саперного батальона. Интервалы между ними в соответствии с установленными нами нормами стали вдвое больше, чем на старой позиции, и героические орудийные расчеты получили наконец надежную защиту от осколков, от взрывной волны. Словом, живучесть Краснознаменной батареи на новой огневой позиции повысилась.

Как раз во время переноса этой батареи, когда она фактически вышла из строя, произошел артиллерийский бой, который, собственно говоря, и подтвердил целесообразность установки деревянных макетов в старых орудийных двориках. Тогда, в мартовский вечер, внезапно прекратилась метель, очистилось небо от туч и видимость улучшилась так быстро, что на подходах к устью Петсамо-вуоно внезапно глазу открылась БДБ, идущая в окружении сторожевых катеров к заливу. Катера поспешно пустили дым, прикрывая баржу, которую словно загородил занавес. Началась на редкость жестокая артиллерийская дуэль. Наши батареи установили на входе в залив НЗО и старались, чтобы между разрывами снарядов не было интервалов; гитлеровцы же молотили по позициям наших батарей, мешая им поддерживать НЗО. Но вот тут обнаружилось, что фашисты по привычке бьют не только по огневым позициям Поночевного, но и по опустевшим орудийным дворикам его соседа, считая, что раз [192] ставится НЗО, значит, работают обе эти батареи. В самый раз поддержать их заблуждение.

У входа в Петсамо-вуоно стояла такая стена разрывов, что даже наша ТПС не могла в ней разобраться, определить какую-нибудь цель. Что произошло в этом аду с БДБ и сторожевиками, мы не знали. А вот у нас оказался разбитым прожектор, другой был поврежден, повреждены были и две стотридцатки у Поночевного. Двое суток их пришлось ремонтировать, чтобы вернуть в строй. Таков был накал боев.

* * *

И в марте, и в первые дни апреля не раз случалось, что дымовые завесы плотно и надежно укрывали уже обнаруженную и даже пораженную цель. Бывало, что транспорт выходил из залива и проскакивал на запад, случалось, что он возвращался назад. Катера-дымзавесчики активизировались, энергичнее, чем зимой, работали немецкие артиллеристы, занятые контрбатарейной стрельбой. Возникла срочная необходимость найти средство прежде всего против дымзавесчиков. Мы не могли отвлекать на это от основного дела любую из батарей, участвующих в блокаде. Нужны специальные пушки против них. Когда транспорт «Пролетарий» доставил на полуострова грабинские пушки ЗИС-3, я приказал четыре из них отправить к Космачеву, чтобы установить поближе к входу в Петсамо-вуоно, возле старой позиции 221-й батареи. Мы построили для этих пушек массивные артиллерийские дзоты, способные выдержать прямое попадание 155-мм снаряда. Работы им долго ждать не пришлось. Как только из Петсамо-вуоно высунулись два катера-дымзавесчика и потянули полосы дыма, готовя проход для большого транспорта, грабинские пушки ударили из своих дзотов прямой наводкой по этим катерам, забросали их осколочно-фугасными снарядами и, по существу, сорвали проводку. Несмотря на завесу, мы хорошо видели подошедший к выходу из залива транспорт, поставили мощное НЗО, и командир транспорта благоразумно повернул восвояси.

Удар по дымзавесчикам на какое-то время ошеломил противника. Двое суток никто из Петсамо-вуоно не выходил и никто туда не направлялся. Но мы знали, что попытка прорыва вскоре повторится. На это были ориентированы и оперативно подчиненные нам торпедные [193] катера, которые стояли в Пумманках наготове. В первую же темную ночь транспорт в 10 тысяч тонн водоизмещением вышел из Петсамо под прикрытием дыма с двух сторожевых катеров, но совместным огнем Поночевного и Соболевского был потоплен. В этой хорошо проведенной двухбатарейной стрельбе было израсходовано 167 снарядов.

Узнав от Космачева о потоплении такого большого транспорта, я подумал: «Это вам за Юневича» — и сказал комдиву, чтобы он передал всем артиллеристам благодарность и наказ не жалеть снарядов, мстя за Юневича и его героев...

Но и нам этот успех не достался даром. Поночевный и Соболевский проводили совместную стрельбу по транспорту уже под воздействием не четырех, а пяти батарей противника. Прибавилась новая дальнобойная батарея, калибра 150–155 мм. Наша 221-я уже была, очевидно, разведана противником. Он бил по ее новому месту и сумел поразить одно орудие прямым попаданием в орудийный дворик. Семеро матросов было ранено, трое — убито.

Наверное, досталось в этом бою и фашистам. Четыре из наших батарей, свободные от стрельбы по транспорту, вели ответный огонь и заставили замолчать фашистскую батарею на мысу Нумерониеми.

Бои повторялись день за днем. Противник начинал проводку и ночью и днем. Мы посылали ночью в Варангер-фиорд торпедные катера на «свободную охоту». Днем они отстаивались в Пумманках, и мы не могли направить их в море до тех пор, пока у нас не было истребителей для прикрытия. А противник и в полдень проталкивал в Варангер-фиорд то большой транспорт, то БДБ, обрушивая на позиции космачевского дивизиона, главным образом на Поночевного и Соболевского, огонь своих пяти батарей. Один 105-мм снаряд пробил щит первого орудия на батарее Поночевного, разорвался в дворике, вывел орудие из строя суток на десять. Значит, надо закрывать артиллерийскую систему более прочным, более тяжелым щитом. Это на кораблях ту же систему нельзя утяжелять, там ее вес лимитирован, на берегу же, в береговой обороне надо не жалеть металла, чтобы гарантировать живучесть орудия и орудийного расчета.

Но напрашивались и другие существенные для нас выводы. Судя по поведению противника в эти дни, то [194] была лишь проба сил. В Петсамо-вуоно за зиму скорее всего накопилось немало транспортов, образовался своеобразный затор, и враг готовился к их проводке. Я немедленно донес о своих соображениях командующему флотом. В результате на следующий же день после моего доклада над Петсамо-вуоно появились два самолета Пе-2, прикрываемые восемью истребителями «аэрокобра». Они фотографировали залив, чтобы установить укрытые там транспорты, место их стоянки. К нашему великому сожалению, штаб флота не передал нам результатов фоторазведки.

В ночь на 6 апреля, возможно в результате нашего доклада о скоплении транспортов в Петсамо-вуоно, возможно по заранее разработанному плану, шесть катеров МО при поддержке наших двух торпедных катеров произвели на подходах к заливу новые минные постановки. Но нам так и не довелось наблюдать гибели кораблей противника на наших минах. Неужели немцы успевали вытралить их и уничтожить?

Конечно, основную роль для надежности действия мин играют глубины, это мы понимали, но ведь мины-то наши ставились на тех глубинах, которые позволяли применять это оружие. В чем же дело? Этого мы так и не узнали...

Само собой напрашивалось в эти светлые дни решение усилить блокаду Петсамо-вуоно и другими средствами. Такое решение принял командующий флотом с наступлением апреля, приказав блокировать порты Варангер-фиорда, и в первую очередь Лиинахамари, Киркенес и подходы к ним. В соответствии с этим решением подводные лодки типа «М» и «Щ», направленные в Варангер-фиорд на боевое дежурство, должны были заряжать свои аккумуляторные батареи в Пумманках, до которых, конечно, ближе, чем до любой другой маневренной базы флота. Такая тактика значительно увеличила время действия подводных лодок в Варангер-фиорде, экипажи могли в нашей бухте отдыхать, одна лодка могла оставаться на позиции, пока вторая заряжается в бухте. Командующий флотом приказал мне обеспечить лодкам якорную стоянку в губе Большая Волоковая.

Так стала возрастать оперативная значимость этой губы и Пумманок. В первые дни существования СОР там находилась только маневренная база торпедных катеров. С весны сорок третьего года торпедные катера уже имели [195] в этой губе свой пирс, жилые землянки на берегу и гораздо лучшее, более устойчивое снабжение всем, что им необходимо, кроме торпед. Мы расширили в Пумманках аэродром, оборудовали при нем землянки, кухни, хлебопекарню. Его оперативная емкость теперь определялась целым полком истребителей. Построили и противодесантную оборону всего района, создали костяк ПВО, разместив здесь в конце апреля на огневой позиции четырехорудийную зенитную батарею среднего калибра. Ко всему этому губа Большая Волоковая согласно решению командующего стала местом стоянки подводных лодок. Таким образом, уплотнялась блокада Варангер-фиорда с помощью разных средств и сил флота, действующих непосредственно с полуостровов.

Первая к нам пришла лодка «М-119» капитан-лейтенанта К. М. Колосова. Она отдежурила на боевой позиции в Варангер-фиорде, бросила якорь на рейде в Пумманках, а сменившая ее лодка «М-171» гвардии капитана 3 ранга В. Г. Старикова приняла в это время боевое дежурство. Стариков вскоре обнаружил в перископ транспорт и мотобот у мыса Кибергнес, следующие курсом на порт Киркенес. Выйдя в атаку, он выпустил в транспорт две торпеды, потопил его и ушел в главную базу на перезарядку. Начало было многообещающим.

В середине апреля в районе Лангбунес подводная лодка «М-104» капитан-лейтенанта Ф. И. Лукьянова обнаружила конвой противника из шести транспортов и шести сторожевиков в охранении. До того транспорты противника ходили в одиночку, редко появлялись два-три судна, охраняемые одним-двумя сторожевиками. Очевидно, немецкое командование изменило тактику, узнав о действиях подводных лодок или опасаясь атак наших торпедных катеров. Командир «малютки» смело пошел на сближение, последовательно прорвал две линии охранения и двумя торпедами потопил транспорт водоизмещением 10–14 тысяч тонн.

В тот же день наши батареи атаковали транспорт, шедший в Петсамо-вуоно. Один снаряд попал в него, но он все же прошел в залив.

Конечно же, торпеда мощнее артиллерийского снаряда. Одной торпеды достаточно, чтобы послать транспорт на дно. Но не так-то просто использовать ее мощность, для этого нужно много мастерства, риска, удачи. 17 апреля [196] две «малютки» утопили торпедами в Варангер-фиорде каждая по одному огромному океанскому транспорту. Это «М-122» капитан-лейтенанта В. П. Шипина и «М-173» капитана 2 ранга И. И. Фисановича. Такие удачи нас радовали.

Мы попробовали организовать взаимодействие торпедных катеров с береговыми батареями. На другой день после того, как поврежденный нашим снарядом транспорт проскочил в Петсамо-вуоно, я приказал начальнику штаба СОР поставить против входа в залив в засаду оба наших торпедных катера — № 13 лейтенанта Д. Ф. Колотия и № 14 А. А. Куксенко. Катера укрылись у берега Среднего под защитой береговых батарей.

Погода стояла ветреная, шли сильные снежные заряды, и все же дальномерный пост и наблюдатели с батарей обнаружили в час ночи транспорт, идущий в залив. Включили прожекторы. Огонь сразу же открыли обе батареи стотридцаток. Два снаряда поразили транспорт, но он смог быстро отвернуть в сторону от входа в Петсамо-вуоно и скрыться в пелене снежного заряда. Стоявшие в засаде торпедные катера подошли поближе к входу в залив и затаились.

Примерно через час, а может быть через два, точно не помню, из залива вышли один за другим восемь сторожевых катеров. Значит, готовится большая проводка. Батареи приготовились открыть огонь. Но Космачеву мы запретили ставить на входе в Петсамо-вуоно огневую завесу — а вдруг транспорт попытается все же войти в порт.

Мы ждали, и не зря. Сторожевики вдруг потянули шлейфы белого дыма, когда завеса уплотнилась, один за другим вышли, скрываясь за нею, два больших транспорта.

Батареи все еще не открывали огня, хотя и Подочевному, и Соболевскому не терпелось обстрелять замеченные цели. В таком выжидании был большой риск: не выйдут торпедные катера в атаку, упустим возможность нанести по транспортам удар артиллерией. Но мы шли на риск, желая отработать взаимодействие батарей с торпедными катерами.

Командиры торпедных катеров Д. Ф. Колотий и А. А. Куксенко удачно вышли в атаку, выгодно используя дымовые завесы, поставленные противником. Колотий, [197] разглядев в завесе оба транспорта, выбрал для первого удара головной, выпустил в него одну торпеду, а через семь секунд выпустил и вторую торпеду в другой транспорт. Обе попали в цель. Куксенко хорошо разгадал маневр Колотия и взял на себя роль вспомогательную — отвлечение внимания сторожевиков противника. Их было восемь, но он ввязался с ними в бой, получил в корпус два 45-мм снаряда, но дал возможность товарищу удачно провести атаку на оба транспорта.

Выполнив задачу, оба торпедных катера сумели оторваться от противника и благополучно вернулись в Пумманки.

Когда дымзавеса рассеялась, одного транспорта уже не было — он затонул. Второй дрейфовал на плаву. Артиллеристы попали в него несколькими снарядами, но так и не видели, куда его отнесло и как он погиб.

Этот бой торпедных катеров и береговых батарей проходил, как всегда, при массированном воздействии вражеской артиллерии по нашим огневым позициям. Противник выпустил более 350 снарядов, не причинив нам ущерба. Я был удовлетворен результатами этого дня.

Двое суток спустя с успехом действовала «малютка» капитана 3 ранга В. Н. Хрулева. Она нашла в Варангер-фиорде большой конвой, состоявший из четырех транспортов, миноносца, сторожевых кораблей, двух тральщиков и трех сторожевых катеров. Такое большое охранение вновь подтвердило наше предположение, что противника встревожила наша активность в Варангер-фиорде. Хрулев в 9 часов 30 минут обнаружил конвой, в 10 проник сквозь охранение к самому большому транспорту, выпустил в него две торпеды. Одна из них попала в цель, и транспорт пошел на дно.

Количество проводимых конвоев резко сократилось. Но боевая деятельность подводных лодок, приходящих посменно на отдых и зарядку к нам в Пумманки, продолжалась только до 10 мая. Тогда случилось событие, несколько изменившее положение. В этот день подводная лодка «М-104» под командованием капитан-лейтенанта Ф. И. Лукьянова возвращалась с позиции в Варангер-фиорде на отдых и зарядку аккумулятора в Пумманки. Ее обнаружили в надводном положении девять «мессеров», летевших на бреющем на высоте 50–75 метров. Вероятно, они собирались штурмовать какие-то объекты на полуостровах, [198] но, увидев лодку, атаковали ее пушечно-пулеметным огнем. Лодка пошла на погружение, скрываясь от штурмовки, а когда она всплыла — экипаж обнаружил повреждения и пробоины от осколков бомб и снарядов. Лодка дошла до Пумманок, но и там была атакована истребителями, уже новой группой.

Командующий флотом приказал перенести место зарядки лодок в Цыпнаволок. Но в середине мая, когда возросли и число кораблей противолодочной обороны в Варангер-фиорде, и активность истребительной авиации, командующий решил временно снять позицию подводных лодок в этом очень оживленном районе Баренцева моря, снять до конца полярного дня. Лодок у нас мало было, их приходилось беречь.

Нам очень жаль было расставаться с таким мощным союзником, как подводные лодки и торпедные катера. А ведь апрель и начало мая принесли нам удачу в блокаде Варангер-фиорда.

* * *

А как же в это время противник блокировал полуострова, Мотовский залив и губу Мотку? Не только нам были выгодны светлые дни полярной весны. Противник тоже использовал расширение горизонта, чтобы перехватить наши коммуникации, связывающие СОР с базами Северного флота. Тыл флота не успел подать нам в течение полярной ночи запланированные запасы снарядов, патрон, оружия и продовольствия. О создании полугодового запаса продовольствия до следующей полярной ночи не могло быть и речи. У тыла флота не хватало вспомогательных судов для доставки запланированных грузов, а у нас не было причалов, чтобы одновременно разгружать большое число транспортов. Значительно облегчил дело новый причал, построенный нами в Восточном Озерке. Теперь в Мотке работали два причала — в Восточном и Западном Озерке, но противник это обнаружил и тут же усилил блокаду и Эйны, и Мотки. Причал в Западном Озерке чаще всего подвергался артиллерийским обстрелам, Восточное Озерко пока не трогали. К концу полярных ночей тыл флота и инженерный отдел заторопились с подачей необходимых нам грузов, чтобы до наступления полярного дня выполнить свой план. К нам пошли большегрузные транспорты «Революция», «Ямал», «Онега» и другие суда, [199] привозившие сразу до двух тысяч тонн груза каждое, и мы почувствовали свою неподготовленность к разгрузке. Новый причал пришелся как нельзя кстати, и я очень сожалел, что в свое время не согласился с предложением инженер-полковника Д. Д. Корвякова строить этот причал вдвое длиннее. Не согласился потому, что боялся тратить лишний материал при таком большом объеме строительства на полуостровах. Тем более со стороны инженерного отдела флота особого энтузиазма при обсуждении предложения Корвякова не почувствовал. Позже начальник инженерного отдела флота Ефимов сам сказал, что сожалеет об этом. Ну что ж, это, верно, моя вина, что не поддержал своего главного строителя и не построили так необходимый большой причал.

Когда в первой декаде апреля в Мотке скопилось множество судов с грузами, у нас не хватило ни причалов для швартовки, ни рабочей силы для их разгрузки. На одном из судов пришла долгожданная зенитная 37-мм батарея № 957, полностью укомплектованная людьми и с большим количеством боезапаса. Начальник отдела ПВО СОР полковник Жуковский сразу же распорядился установить эту батарею на огневой позиции и привести в готовность.

И вот случилось в конце концов то, чего мы больше всего опасались с момента возникновения затора в Мотке. Под разгрузкой стоял транспорт «Онега». Вторые сутки его разгружал резервный батальон 254-й бригады морской пехоты, бессменно работая в трюмах и на берегу. Основная масса грузов уже лежала в аккуратных штабелях возле причала, но только часть успели вывезти, когда прозвучал сигнал воздушной тревоги.

Заградительный огонь открыли все три зенитные батареи, но четыре Ме-110 и два Ме-109 летели со стороны Титовки на бреющем. Две батареи прекратили огонь, они не могли стрелять по низко летящим самолетам, продолжала работать только вновь прибывшая 37-мм автоматическая батарея. Но и она не помешала «мессерам» сделать два захода, сбросить с высоты 100 метров 6 бомб и скрыться в направлении Титовки.

Одна из бомб попала в транспорт «Онега», в машинное отделение. «Онегу» пришлось на буксире выводить из Мотки в Порт-Владимир. Были раненые среди морских [200] пехотинцев, работавших на разгрузке, и убитые в составе команды «Онеги».

До этого случая десяток «мессеров» налетел на тот же пирс в Западном Озерке, когда там разгружался транспорт «Ямал». Разгрузкой занимался тогда 4-й батальон 63-й бригады морской пехоты. Работали уже более семи часов без отдыха. Одна бомба тоже угодила в транспорт. Матрос И. К. Федулов, разведчик бригады, бросился к крупнокалиберному зенитному пулемету, установленному на палубе транспорта, открыл по «мессерам» огонь и прикрыл таким образом своих товарищей, выносивших с палубы «Ямала» раненых.

Итак, немцы использовали истребители в качестве штурмовиков. Командующий флотом принял решение прекратить движение транспортов с грузами в Западное Озерко, в Восточное Озерко и в Пумманки, опасаясь прежде всего за безопасность тех судов, которые уже находились в губе Мотка под разгрузкой. Опасения оправданные: гитлеровская авиация, базирующаяся на аэродроме в Луостари, в 50 километрах от полуостровов, главным образом истребители Ме-109, Ме-110, а также только что появившиеся ФВ-190, была нацелена явно против СОР. Противник прочно удерживал господство в воздухе. Истребители ВВС флота, пока малочисленные, использовались командованием для нужд обороны в других районах и в нашем небе почти не появлялись. Немецко-фашистское командование стало все чаще применять свои истребители в качестве штурмовиков и пикирующих бомбардировщиков. Тактика эта не новая. Летом минувшего года Ме-109 охотились на наших дорогах за автомашинами, повозками, пешеходами, а иногда даже штурмовали батареи космачевского дивизиона. Так что ничего нового не было в том, что противник, используя нарастание полярного дня, стал применять свои истребители для атак крупных целей — транспортов. Беда, если вражеская авиация распространит такие атаки на все плавсредства, доставляющие нам жизненно необходимые грузы. Мы окажемся в тяжелейшем положении.

19 апреля штаб флота известил нас, что в губу Мотка направлены два большегрузных транспорта. Они должны прибыть к месту назначения в следующую ночь. Это было не только неожиданно, но и шло вразрез с запретом командующего флотом направлять транспорты в Мотку. [201]

Пришлось спешно подготовиться, сосредоточить в Мотке несколько батарей 37-мм пушек, 12 крупнокалиберных пулеметов да еще два взвода противотанковых ружей, чтобы надежно прикрыть эти большегрузные суда. Подтянули к причалам и морских пехотинцев для разгрузки.

Словом, транспорты эти мы благополучно разгрузили, хотя на вторые сутки разгрузки к нам сунулись истребители противника, зашли было для штурмовки, но встретили такой массированный огонь, что тут же отказались от продолжения атак.

Но после этого случая запрет все же вступил в силу, и большие транспорты больше не появлялись ни в Мотке, ни Пумманках. Западное и Восточное Озерко и Пумманки оставались пока открытыми только для малых кораблей — для мотоботов, тральщиков, сторожевых катеров, причем для последних в приказе командующего флотом существовала специальная оговорка: «...имеющих зенитную защиту».

Другая наша беда в эту весну, впрочем не новая, — острейшее положение с автотранспортом. Настолько тяжелое, что мы не могли самостоятельно, без помощи плавучих средств флота, передислоцировать 12-ю Краснознаменную бригаду морской пехоты на полуостров Средний для смены 254-й бригады, находившейся больше трех месяцев в первом боевом участке. Без смены в боевом охранении пока осталась только 614-я отдельная рота.

Тогда же, если память мне не изменяет, к нам прибыл член Военного совета Северного флота контр-адмирал Александр Андреевич Николаев для вручения частям, отличившимся в боях, орден Красного Знамени. Не так-то легко провести торжественную церемонию в наших условиях, да еще в светлое время. Контр-адмирал Николаев, понимая, что мы должны к этому подготовиться, занялся осмотром нашего ФКП и знакомством с работой офицеров штаба и политотдела — он впервые был на полуостровах. А я поспешил в штаб 12-й бригады, готовой к переброске на передний край. Надо было в первую очередь вручить награду этому соединению, пока оно находилось на Рыбачьем. К утру следующего дня мы построили в районе горы Пограничной один из батальонов, роты разведки и автоматчиков бригады и по взводу представителей от других подразделений. После короткой речи члена Военного совета, прикрепления ордена к Знамени бригады [202] подразделения прошли торжественным маршем, правда без оркестра. Вся эта церемония заняла мало времени, но была похожа на довоенный праздник, в миниатюре даже на парад на Красной площади. От всего этого мы отвыкли, и потому в нашей суровой северной обстановке это стало событием в гарнизоне. Признаться, я был сильно встревожен, как бы не налетели «мессеры» и «фокке-вульфы», но к счастью, они прозевали наш парад.

Затем мы сразу же поехали в дивизион Космачева. Контр-адмирал Николаев осмотрел все батареи и был поражен обилием ям, воронок, следов бессчисленных обстрелов и бомбежек. Надо было все увидеть, чтобы понять и прочувствовать, как здесь живут и воюют. Для вручения наград пришлось дождаться вечера. И только в темноте построили часть личного состава и вручили ордена 221-й батарее и 113-му артдивизиону. Член Военного совета сказал, поздравляя артиллеристов, что дивизион награждается за потопление 27 кораблей и нанесение повреждений 17 кораблям. Раздалось мощное «ура». Награды были заслуженные, оплаченные кровью и потом артиллеристов.

Прошло немного времени, и береговые артиллеристы снова показали, как они умеют воевать под огнем многочисленных пушек противника и как умеют разгадывать его новые приемы.

В один из майских дней в седьмом часу вечера три самолета противника «Хейнкель-115» начали ставить дымовую завесу на выходе из Петсамо-вуоно. Уже не катера-дымзавесчики, а самолеты. Поночевный и командир 232-й батареи старший лейтенант И. Г. Захаров мгновенно сориентировались и применили новый тактический прием: они открыли огонь по этим самолетам дистанционно-фугасно-осколочными гранатами. Как только по курсу самолетов, впереди и сзади, стали рваться гранаты, дымзавесчики прекратили пуск дыма и, как напуганные выстрелом вороны, разлетелись в разные стороны.

Появились в воздухе семь Ме-109, но направились не к побережью, не к огневым позициям, а стали барражировать над островом Хейнисаари. В то же время по батареям Поночевного и Соболевского, хотя последний и не участвовал в обстреле самолетов, начался массированный налет крупнокалиберной артиллерии противника. [203]

На выходе из Петсамо-вуоно появились четыре транспорта, за ними шесть или восемь катеров охранения. Наши батареи поставили перед ними огневую завесу. Тогда девять Ю-87 и шесть ФВ-190 набросились на огневые позиции орудий, ставящих НЗО, начали бомбежку и штурмовку.

Разгорелся сильнейший бой, явно заранее спланированный фашистским командованием. Группа «мессеров», барражирующая над Хейнисаари, не принимала непосредственного участия в этом бою. «Мессеры» подготовились для нанесения удара по нашим торпедным катерам, если они выйдут из Пумманок. А их, как известно, в Пумманках уже не было. Все остальные силы противник нацелил на две батареи стотридцаток, обычно наносивших ему наибольший урон. На Поночевного и Соболевского было сброшено 50 больших авиабомб, выпущено 285 снарядов. Одно орудие у Поночевного вышло из строя, пострадал расчет пушки. И все же два 130-мм снаряда попали в один из транспортов. Был сбит один «юнкерс», который упал в море.

Так осложнял нашу жизнь долгожданный день. И все же этот второй для меня полярный день на Севере был в чем-то легче. Имел значение накопленный опыт войны в этих широтах, окрепло наше новое воинское объединение — Северный оборонительный район. Но не только в этом была разница: в сорок третьем году весной иным стало соотношение сил на всем советско-германском фронте. После Сталинграда свершился решающий поворот в нашу пользу. Впрочем, все перечисленное — и опыт, и новая организация, и перемена стратегической обстановки — все суммировалось и сказывалось на нашем боевом состоянии. Тяжела была жизнь на полуостровах в Баренцевом море, но никогда я не слышал и не чувствовал даже скрытых жалоб на эту жизнь, люди воевали и работали с беззаветной самоотдачей.

Мы закончили к началу светлого времени строительство левофлангового ротного опорного пункта главной оборонительной полосы, вступили в строй и были заняты артиллерийскими пулеметными расчетами 348-го отдельного пулеметного батальона новые фортсооружения — 21 дот и дзот тяжелой и усиленной конструкции. Заканчивалось строительство 26 таких же очень прочных дотов и дзотов в правофланговом ротном опорном пункте [204] той же главной оборонительной полосы. Наш строитель-фортификатор Л. Б. Бернштейн в полной мере развернул к этому времени и строительство двух центральных ротных опорных пунктов, но заканчивать его приходилось уже в светлое время.

С началом белых ночей мы не могли так же, как зимой, тревожить противника на сухопутье, изматывать его, посылая разведывательные группы для разгрома опорных пунктов на Муста-Тунтури и за «языками» — это слишком дорого обходилось нам. Мы несли ощутимые потери, не оправданные редким в это время и ничтожным эффектом. Пришлось эти вылазки вскоре прекратить. Но если год назад такая пауза в разведывательных поисках была губительной для обороны полуостровов, то теперь она нам уже не грозила слепотой. Мы знали о противнике многое, знали об изменениях в составе его войск.

Конечно, были и провалы в наших знаниях. Куда, к примеру, ушел 193-й пехотный полк? В середине мая разведотдел штаба флота известил нас, что численность противника непосредственно на нашем участке превышает 10 тысяч человек. Значит, 193-й полк, скорее всего, выведен в резерв группы «Норд». Зато мы твердо знали самое важное, имеющее во всех отношениях первостепенное значение для нас: 6-я горнострелковая так и не выведена из состава корпуса «Норвегия», она готовится сменить на фронте 2-ю горнострелковую дивизию. Очевидно, активность 14-й армии Карельского фронта, нашей соседки слева, и, как мы вправе были считать, такая же, если не большая, активность войск СОР Северного флота сковали резервы противника. Потому-то 6-я горнострелковая осталась здесь, не ушла ни на Кавказ, ни на другие фронты...

Наступление светлых ночей, а потом и круглосуточного полярного дня не изменило, конечно, боевых задач СОР. Они остались прежними. Но обстановка заставила нас в какой-то степени изменить тактические приемы борьбы с противником, сильно укрепившимся, как и мы, за долгие зимние месяцы на всех занимаемых позициях. Прежде всего вся тяжесть борьбы с противником теперь легла на плечи наших артиллеристов и минометчиков. Главным боевым средством в этой борьбе стали батареи 104-го пушечного артиллерийского полка.

Контрбатарейная стрельба усилилась. Противник, по всей вероятности, обнаружил некоторые из наших новых [205] дотов и дзотов: обсыпанные по высоте камнями, они после снеготаяния вылезли наверх и оказались демаскированными. Строители не всюду учли особенности глубокого снежного покрова, меняющего зимой рельеф местности. Скорее всего, поэтому противник усилил действующую против нас артиллерийскую группировку батареями крупного калибра, способными разрушать тяжелые фортсооружения. Мы узнали о появлении таких батарей после того, как снаряды тяжелых немецких 210-мм орудий разрушили два дота, один из них был артиллерийским, в только что законченном левофланговом ротном опорном пункте. До того эти два фортсооружения несколько раз обстреливали 150-мм и 152-мм пушками, но даже прямые попадания не нанесли им вреда. Тогда фашисты ударили по пристрелянным дотам из 210-мм пушек и добились своего.

Мы не остались в долгу. Хоть и экономили боезапас, доставляемый с таким трудом по Мотовскому заливу, но все же нам пришлось пойти на расход артиллерийских выстрелов для 122-мм и 152-мм пушек, чтобы уничтожить вражеские фортсооружения, уже разведанные артиллерийской разведкой и обеспеченные артиллерийским наблюдением на время, необходимое для их уничтожения. В течение мая батареи 104-го полка обстреляли и уничтожили 11 долговременных сооружений противника на высотах 122,0 и 109,0. Я уж не считаю разрушенных нами открытых огневых точек и землянок; их наберется вдвое больше.

Не осталась в долгу у противника и артиллерия непосредственной поддержки пехоты. За уничтожение подразделений противника, его наблюдательных пунктов и огневых точек взялись в своих секторах обстрела и в доступных пределах дальности 4-й дивизион старшего лейтенанта М. X. Бурмистрова, 10-я батарея старшего лейтенанта А. Н. Силиверстова, 11-я старшего лейтенанта И. Я. Манзи, отдельный артиллерийский дивизион 12-й Краснознаменной бригады капитана В. Н. Ходеева и отдельный минометный дивизион этой же бригады старшего лейтенанта В. Ф. Мальцева. Не менее активно морская пехота уничтожала фашистов из пулеметов, противотанковых ружей и батальонных минометов. Так что о пассивности и в полярный день не было речи — били врага где только могли. [206]

В середине мая возникла сложная и очень трудная обстановка на коммуникациях, связывающих СОР с Кольским заливом и вообще с флотом. Используя растущую продолжительность полярного дня, противник уплотнял блокаду полуостровов. За зиму фашисты сильно укрепили мыс Могильный, создав на нем мощный опорный пункт и установив 105-мм пушки с прожекторами. Эти пушки усилили блокаду Мотки, подходов к ней и блокаду Эйны.

Снабжение СОР пошло было по новой коммуникации — из Кольского залива в обход Рыбачьего с севера, вдоль его берегов. Путь длиннее, но, думалось, и безопаснее. Однако едва мы им воспользовались, как он оказался под ударами вражеской авиации.

Первой жертвой стал отличный морской буксир № 1 тыла флота, самый мощный из буксиров ледокольного типа. Рано утром 10 мая при хорошей видимости этот буксир вывел из Порт-Владимира в Пумманки, в обход Рыбачьего, большую баржу, груженную бревнами, пиленым лесом, множеством необходимейших нам грузов, а главное, семью новыми системами 37-мм зениток. Прикрывал их всего один катер МО-112, хорошо знакомый читателю по эпизоду с яхтой Военного совета «Черноморец». У мыса Кекурский, самой северной точки Рыбачьего, после прохода которой оставалось только обогнуть полуостров и войти в Большую Волоковую, конвой, если так можно назвать эти три судна, был застигнут истребителями противника: 11 Ме-109 с подвешенными бомбами начали с пикирования бомбить буксир. Думаю, гитлеровцы считали, что такое большое судно, несомненно, вооружено, потому они по всем правилам тактики заходили со стороны солнца и поочередно сбрасывали бомбы. Но буксир, к сожалению, не был вооружен. Получив несколько прямых попаданий авиабомб, он пошел на дно. Какие-то [207] неизвестные нам герои, вероятно из команды буксира, успели сбросить с гака буксирный трос, чем спасли баржу с грузами и людьми. С погибшего буксира катер МО-112 и катер № 10, присоединившийся к конвою в пути незадолго до бомбежки, подобрали только восемь человек. В их числе был шедший пассажиром из Полярного подполковник В. С. Середницкий, начальник штаба нашей 63-й бригады. Из Пумманок мы немедленно выслали на помощь сторожевик; он прибуксировал баржу к месту назначения.

На другой день произошло еще одно событие, уже, что называется, у нас под боком. Катерный тральщик № 404, вышедший рано утром из главной базы флота в Пумманки, потерпел бедствие у северного берега Рыбачьего — что-то случилось с двигателем. Сигналы бедствия с тральщика заметили наши посты СНиС и донесли на КП СОР. В Пумманках еще стоял МО-112 в ожидании разгрузки баржи; ее надо было отконвоировать в Порт-Владимир. Начальник штаба СОР распорядился выслать его на помощь катерному тральщику. Лейтенант Г. А. Моккавеев, командир МО-112, сразу же вышел из губы Большая Волоковая, быстро нашел терпящий бедствие кораблик, взял его на буксир и в 14 часов вошел с ним в губу Большая Волоковая.

Внезапно из-за сопки 200,0 на полуострове Среднем, из-под солнца, на небольшой высоте появилась группа фашистских истребителей и, поочередно пикируя, стала бомбить оба катера. Все огневые средства ПВО губы Большая Волоковая открыли по самолетам огонь. Мы к тому времени учли удачный опыт быстрой перестройки противовоздушной обороны, полученный при разгрузке двух транспортов в Мотке 20 и 21 апреля. Когда пришло от штаба флота извещение о выходе буксира с баржой в Пумманки, точно так же сосредоточили в Большой Волоковой все средства усиления ПВО. Сюда перевели на время разгрузки из Западного Озерка батарею 37-мм автоматов и два взвода крупнокалиберных пулеметов 455-й роты противовоздушной обороны. Лейтенант Моккавеев тоже не растерялся, сразу же открыл огонь по истребителям из своих двух сорокапяток и крупнокалиберных пулеметов. Общими усилиями через минуту был сбит один «фокке-вульф»; он врезался в воду почти рядом с катером Моккавеева, а в следующую минуту и второй «фокке-вульф», [208] попав под огонь 37-мм батареи, вдруг задымил и резко отвалил в сторону. Снижаясь со шлейфом дыма, стервятник ударился о воду в районе островка Хейнисаари и затонул.

Отлично стреляли в этот раз и все зенитчики, и команда катера Моккавеева. Случилось уникальное происшествие. 100-килограммовая бомба, упав у борта катерного тральщика, не взорвалась, ударилась о воду, рикошетом пробила борт тральщика насквозь, пробила и второй борт и ушла под воду, так и не взорвавшись. Катерный тральщик, пробитый навылет, принял много воды, но не утонул. Моккавеев снял с него команду и отвел полузатопленный кораблик на мелководье.

На следующий же день после потери двух «фокке-вульфов» в Пумманках фашистские летчики отправились на «свободную охоту». Большая группа самолетов, совершая облет наших коммуникаций, застигла в районе Цыпнаволока дозорный сторожевой корабль, атаковала его и безнаказанно потопила. Ровно через час там оказался торпедный катер типа «Д-3», подобный тем, что в апреле базировались в Пумманках и действовали в Варангер-фиорде. Два «мессера» атаковали его и, несмотря на попытки команды отбиться огнем крупнокалиберного пулемета, потопили.

А ведь еще недавно Цыпнаволок считался самым спокойным местом Рыбачьего; там был маленький пирс, побольше и фундаментальнее, чем пирсы в Эйне и Западном Озерке, но по меркам мирного времени он считался маленьким, им пользовались корабли флота и гарнизон бывшего 23-го УР.

Обстановка становилась очень сложной, куда сложнее, чем летом сорок первого года, когда три фашистских эсминца утопили сторожевой корабль «Туман». В последующие три дня из Кольского залива сюда дважды отправили небольшие группы дрифтерботов с эскортом из трех МО, и каждый конвой, если это может быть названо конвоем, подвергся атакам с воздуха; хорошо, что на сей раз группы атакующих были немногочисленные.

Я боялся, что командование флотом вот-вот примет решение не направлять впредь в Пумманки никаких плавсредств, а именно в Пумманках в данное время лучше, чем в любом другом пункте полуостровов, была обеспечена разгрузка, и отсюда легче всего было доставлять грузы потребителям. [209]

Между тем из Пумманок отозвали в Кувшинскую Салму оба торпедных катера; там они были обречены на бездействие, нам же их помощь могла пригодиться. Противник сразу воспользовался тем, что в Пумманках не осталось никаких маневренных сил, и все внимание обратил против Цыпнаволока. Каждый день «мессеры» небольшими группами бомбили этот небольшой поселок, причал и акваторию, хотя туда перестали заходить для разгрузки и стоянки корабли. Незадолго до этих бомбежек из Кольского залива вышел новый конвой из пяти мотоботов с грузами и трех катеров МО в охранении. При подходе к Цыпнаволоку к конвою присоединились четыре наших «Харрикейна», а в районе Среднего, выполняя роль перехватчиков, поджидающих фашистских истребителей, летали в это время две «аэрокобры». То был первый случай, когда наши истребители появились над полуостровами и нашими коммуникациями, охраняя суда, следующие в Пумманки. Конвой благополучно дошел до места: воздушного боя не было. Мотоботы, кстати сказать, доставили нам пять 37-мм зенитных автоматов и большое количество боезапаса к ним. Теперь, вместе с доставленными на барже, у нас оказалось 12 новых систем. Мы могли вооружить ими 3 новые зенитные батареи. Прибыл на мотоботах и личный состав для этих пушек. Разгрузились они быстро, и в середине дня мотоботы ушли в главную базу и благополучно завершили рейс.

Прошло еще три дня. За это время к нам не пришло ни одно судно. Вражеские истребители всех типов группами по 8–10 самолетов активно вели воздушную разведку в поисках объектов для атаки. Особенно опасен был «Фокке-Вульф-190», самый мощный, быстроходный и маневренный истребитель противника в то время. У него на вооружении четыре авиационные скорострельные 20-мм пушки, он был бронирован и брал с собой по две 100-килограммовые авиабомбы. Утверждали, что вместо двух соток «фокке-вульф» может взять одну пятисотку, но я этому не верил.

22 мая мы ждали из Мурманска в Пумманки транспорт тыла флота «Пролетарий». С ним вышел и мотобот ВПС-1. В охранении — два катера МО. Оповещение о выходе к нам того или иного судна мы получали вовремя, но редко знали, какой направлен груз. Исключение составляли госпитальные транспорты, посылаемые за ранеными. [210] Примерно с марта мы напали получать кое-что из грузов, поступающих в Советский Союз через Север по ленд-лизу: много телефонного полевого кабеля, телефонных аппаратов, радиостанций, американских призматических биноклей, колючей проволоки. Вместе с этими видами снабжения мы в начале мая получили и несколько «виллисов» — хорошая и очень нужная для армии машина. Всякое оповещение о выходе в СОР транспортов нас радовало, мы надеялись получить когда-нибудь новые грузовые автомобили. Трудно было работать и воевать на изношенных до предела грузовиках; СОР уже дали для автобатальона отличный штат, ремонтные мастерские, многое другое, но не автомобили.

И вот мы ждали большой транспорт «Пролетарий». А может быть, там везут автомашины?.. Готовясь к приходу и разгрузке, снова подтянули из Западного Озерка в Пумманки 957-ю зенитную батарею; сосредоточили там и оба взвода крупнокалиберных пулеметов роты ПВО. Подобное маневрирование зенитными средствами в условиях полуостровов — дело сложное, но мы вынуждены были на него идти, конечно же, не от хорошей жизни.

А «Пролетарий» до нас не дошел. В два часа ночи по конвою ударили две группы «мессеров», пикируя и бомбя с разных направлений. Вражеские бомбы повредили «Пролетарий», и командир решил вернуться в Порт-Владимир. Это решение спасло транспорт, людей и грузы.

В начале четвертого семь ФВ-190 и два Ме-109, вылетевшие из Луостари, по нашему мнению, для повторного удара по «Пролетарию», обследовали губу Большая Волоковая, транспорта не нашли и, сторонясь нашего плотного зенитного огня, полетели вдоль Рыбачьего навстречу конвою. Конвой они, конечно, не нашли и все свои 16 бомб сбросили на причал в Цыпнаволоке.

Во время этой бомбежки по истребителям открыли огонь пулеметы 1-го батальона 254-й бригады морской пехоты, установленные на специальных треногах для стрельбы по воздушным целям. Наводчик обыкновенного «максима» комсомолец младший сержант Дмитрий Копылов умело срезал длинной очередью одного «мессера». Тот тут же спикировал в воду. Случай этот меня заинтересовал, и я потребовал от командира бригады обстоятельного доклада. Оказалось, как доложил мне командир 1-го батальона капитан Ермолаев, что младший сержант Копылов [211] еще в апреле сорок второго подбил из «максима» вражеский истребитель, а в середине мая подбил второй, за что имел благодарности от своего командования. Теперь, после его третьей победы, я наградил отважного пулеметчика Дмитрия Копылова орденом Отечественной войны II степени.

Часов в восемь утра на КП СОР пришла радиограмма штаба ВВС флота с просьбой прикрыть артиллерийским огнем буксир № 19 с баржой, груженной авиационным имуществом, которые должны к 24 часам прибыть в Западное Озерко. Пришлось срочно возвращать из Пумманок 957-ю зенитную батарею и оба пулеметных взвода роты ПВО.

Вечером буксир с баржой, сопровождаемые МО-111 и МО-112, подходили к губе Эйна. Здесь их атаковали четыре «фокке-вульфа» и два «мессера», но из десятка сброшенных авиабомб в цель не попала ни одна. Один Me-109 был сбит пушечно-пулеметным огнем с катеров и упал на берег у Титовки. Командиры катеров И. Г. Строев и Г. А. Моккавеев воевали с незаурядным мужеством и отвагой.

Но до Мотки еще надо дойти. Прошло около получаса, и со стороны Титовки, значит с аэродрома Луостари, на небольшой высоте появились 14 «фокке-вульфов» и «мессеров». Все они сосредоточили удар на буксире и барже. Катера Строева и Моккавеева героически прикрывали охраняемые суда и отбили все атаки.

Буксир и баржа благополучно подошли к опасному повороту в Мотке. Тут по ним открыли огонь 105-мм батареи с Могильного. Катера МО закрыли их дымовыми завесами, а батареи 104-го артполка начали контрбатарейную борьбу.

Появились наконец и наши истребители, встреченные истребителями противника, вновь подлетевшими к месту упорного боя. Трудно было понять, что творилось в эти минуты в воздухе — какая-то карусель: наши истребители смешались с фашистскими; падали горящие самолеты, одни в воду, другие на берега залива, в воздухе стоял гул от пулеметных очередей и артиллерийских залпов.

Буксир с баржой и оба катера МО тем временем вошли в Мотку. Баржу мы ошвартовали у нового причала в Восточном Озерке. Бой на том кончился, и можно было подвести итоги. [212]

С нашей стороны участвовало в бою 9 «аэрокобр» и 14 «Харрикейнов». Сколько было истребителей противника, не знаю точно, но, судя по карусели, не меньше. Противник потерял три «фокке-вульфа» и три «мессера», наши — два «Харрикейна» и одну «аэрокобру» в воздушном бою, один «Харрикейн» разбился при посадке. Батареи 104-го артполка израсходовали 500 снарядов калибра 152 и 122 мм. Проводка одной только баржи и буксира стоила очень дорого, превратилась в настоящую операцию с участием разнородных сил. Она была не менее показательна, чем такая же операция, проведенная немцами за два дня до этого в Варангер-фиорде, о чем я рассказывал в предыдущей главе. Показательна сложность нашей борьбы на коммуникациях в светлое время, показательна и плотность блокады противником наших полуостровов и сил, на них размещенных. Противник зажимал нас многочисленной авиацией и значительным числом своих батарей. Мы, прорываясь сквозь эту блокаду, располагали только артиллерией для контрбатарейной борьбы и средствами ПВО для защиты баз разгрузки и снабжения.

* * *

В Пумманках между тем стало тихо, как и год назад. Регулярно дважды в сутки, утром и вечером, сюда прилетали на разведку «мессеры» и «фокке-вульфы», облетывая в то же время полуострова. Часто вместе с ними появлялись и «юнкерсы», но они бомбили островок Хейнисаари, разгоняя там птичьи базары.

Еще до наступления светлого времени на этом островке матросы создали по распоряжению начальника артиллерии полковника Алексеева примитивную ложную батарею, направив бревна, изображающие стволы орудий, в сторону Петсамо-вуоно. На островок иногда захаживали краснофлотцы на мотоботах в поисках плавника: море часто выбрасывало туда бревна, доски, годные в дело. Такие заходы создавали у противника впечатление, что там живет и действует батарея. Фашисты время от времени разведывали ее и сильно бомбили. Пришлось посылать туда людей специально для того, чтобы «подправлять орудия», «ремонтировать» их, словом, имитировать боевую жизнь. Фашисты стали чаще бомбить Хейнисаари, ну а мы чаще «ремонтировать».

Полеты вдоль побережья Рыбачьего обычно заканчивались бомбежкой Цыпнаволока, давно переставшего быть [213] пристанищем подводных лодок и торпедных катеров. Во второй половине мая ожила наша основная коммуникация, ведущая в Мотовский залив. Штаб флота не выпускал теперь на эту коммуникацию транспорты, шли только мотоботы, катера и буксиры с баржами, обязательно сопровождаемые малыми охотниками. Пока они удачно справлялись с ролью кораблей противовоздушной обороны. Не всякий заход мотоботов кончался благополучно, особенно если с ними не было катеров МО. Мотоботы «Лебедь» и МБ-3, например, дважды пройдя из Порт-Владимира в Мотку, попадали только под обстрелы орудий с Могильного, но после второго рейса на обратном пути их штурмовали истребители. Эти два больших мотобота доставляли нам грузы медико-санитарного отдела флота, мотобот МБ-3 был специально оборудован для перевозки раненых. И он, и «Лебедь» имели на бортах и верхней палубе знаки Красного Креста и ходили под флагом Красного Креста. В этот обратный рейс в седьмом часу утра 26 мая мотоботы вышли из Мотки, приняв раненых из нашего госпиталя. Вышли удачно, дымовая завеса с берега Среднего при благоприятном ветре плотно закрыла их от артиллерийских наблюдателей, но через час оба мотобота были застигнуты в Мотовском заливе шестью «фокке-вульфами». Гитлеровцы атаковали их, сбросили четыре фугаски и обстреляли пушечно-пулеметным огнем. Мотобот МБ-3 сразу же затонул. Катер МО-116 лейтенанта В. М. Голицына подобрал на месте его гибели 7 раненых и 13 здоровых бойцов. Голицын сразу же снял раненых и с поврежденного «Лебедя», который сумел своим ходом дойти до Порт-Владимира. Около 20 раненых погибло. Так расправились фашисты с госпитальными судами, четко обозначенными отличительными знаками и флагом Международного Красного Креста.

На этот раз мотоботы не были прикрыты нашими истребителями, хотя существовала договоренность со штабом флота. С моей точки зрения, это была непростительная ошибка, если не больше. Я запретил начальнику санитарной службы СОР и начальнику штаба отправлять раненых без прикрытия с воздуха.

И все же у нас появились надежды на скорое изменение обстановки в небе над полуостровами. После трудного, но удачного прохода к нам буксира с баржой, груженной имуществом ВВС, началось окончательное освоение [214] аэродрома в Пумманках. Баржа доставила специальное оборудование для аэродрома, боезапас, горючее, имущество связи, летное обмундирование, кухни и все прочее, вплоть до нескольких десятков кубометров дров — на полуостровах ими не разживешься. Прибыл и личный состав 16-й авиабазы ВВС для обслуживания самолетов и аэродрома. С этого момента аэродром стал готовиться к приему самолетов. Часть доставленного имущества и личного состава авиабазы была отправлена в Зубовку, на второй аэродром.

Мы опять воспрянули духом, поскольку перспектива скорой посадки эскадрильи, а то и двух, учитывая, что в строй вводятся два аэродрома, давала нам возможность усилить блокаду Петсамо-вуоно и одновременно прорывать блокаду хотя бы в Мотовском заливе. Только бы эта перспектива оказалась реальной.

А пока мы решили рассчитаться с батареями врага, установленными на Могильном. Мы так и не могли уяснить себе, сколько же там батарей — одна или две. Когда высаживались на южный берег Мотовского залива для уничтожения опорных пунктов «Обергоф» и «Могильный», там были две батареи. Позже, с начала сорок третьего года, мы считали, что бьет одна батарея. Уничтожить эту батарею (будем считать, что она одна) так же, как мы уничтожили цель № 1 на Пикшуеве в сорок втором году, вряд ли удастся — после трех операций противник создал на побережье сильную долговременную оборону и разместил в ней целый пехотный полк. Значит, надо разнести эту батарею артиллерийским огнем с помощью самолета-корректировщика.

По нашей заявке, посланной в штаб флота, один самолет-бомбардировщик Пе-2 прилетел в середине месяца и сфотографировал район Могильного. Мы ждали результатов аэрофотосъемки.

Первым самолетом, севшим на аэродром в Пумманках, был маленький По-2. На нем прилетел старший лейтенант С. М. Бондаренко, специалист по разведке наземных целей и корректировщик артиллерийского огня. Вот радость-то! Я послал за ним один из полученных нами «виллисов», вызвал на наш командный пункт командира 104-го артполка майора Кавуна и его начальника штаба майора Мухина и поручил Тузу и Алексееву обо всем договориться с корректировщиком. [215]

Вскоре Даниил Андреевич Туз позвонил и доложил, что с летчиком обо всем договорились, они все пришли ко мне. С. М. Бондаренко произвел очень хорошее впечатление; человек спокойный, уверенный в себе и, по всему видно, смелый. Он показал дешифрованные уже аэрофотоснимки, привезенные из штаба ВВС: на Могильном были отчетливо видны шесть орудийных двориков, орудия в них, какие-то сооружения рядом, очевидно погреба и блиндажи, а метрах в двухстах — замаскированные палатки и, похоже, землянки или крытые убежища.

Но почему шесть орудий? Мы посоветовались, подумали и решили, что на Могильном действуют две батареи, обе трехорудийные, но по какой-то причине их объединили и поставили на одну огневую позицию. Залпы оттуда следовали трехорудийные, зато скорострельность удваивалась. Решили, что немцы это сделали для того, чтобы достичь наибольшего процента попадания при стрельбе по движущимся морским целям.

Теперь стало еще более ясно, что батарею на Могильном необходимо как можно скорее уничтожить. Корректировать артогонь будет старший лейтенант Бондаренко на самолете Пе-2; он же произвел и эту аэрофотосъемку Могильного. Его позывной «Сокол», позывной артиллеристов «Гром». Связь двусторонняя, по радио. Не согласился я только с решением командира артполка привлечь к стрельбе лишь две батареи: 8-ю и 9-ю. По сути дела, это была бы одна батарея, в каждой по две 152-мм пушки. Приказал увеличить число стреляющих орудий вдвое, чтобы добиться большей точности и сократить время стрельбы.

Майор Кавун попросил дать ему для этой стрельбы нашу 858-ю батарею капитана Кримера.

Просьба дельная, сомнений не вызывала. В этом случае в стрельбе будут участвовать 1-я батарея полка и эта новая батарея Кримера — всего семь пушек одного калибра, причем с хорошей скорострельностью и достаточной мощностью. Менялось к лучшему и положение с боезапасом: для этих пушек у нас было больше боезапаса, чем для других, и мы могли выделить на столь важную стрельбу достаточное количество выстрелов.

Возник вопрос о необходимости прикрытия корректировщика истребителями. Без истребителей фашисты не дадут корректировщику работать, стрельба будет сорвана. Старший лейтенант Бондаренко доложил, что и он считает [216] невозможным работать без прикрытия, но истребители, это он знает точно, будут. Осталось определить только время стрельбы. Полковник Алексеев предложил начать ее рано утром 1 июня, если погода будет благоприятной. На том и договорились.

К утру 31 мая обе батареи стояли на огневых позициях за горой Рокка-Пахта: три 122-мм орудия 1-й батареи на своей старой огневой позиции и четыре орудия капитана И. М. Кримера в непосредственной близости на новой позиции. Командиры батарей капитаны Генкин и Кример полностью подготовили батареи к стрельбе в назначенный час.

В ночь на 1 июня все началось. В 3 часа 45 минут рация на выносном артиллерийском КП майора Кавуна вступила в радиосвязь с самолетом-корректировщиком Пе-2, вылетевшим с аэродрома. Корректировщика прикрывала шестерка истребителей Як-1 капитана Севрюкова. Буквально через несколько минут старший лейтенант Бондаренко доложил по радио, что он готов к корректировке.

Батареи начали пристрелку. Погода была на редкость хорошей и обещала успех артиллеристам и корректировщику.

Наши батареи успели сделать залпов десять, когда со стороны Луостари появились два «фокке-вульфа» и с ходу атаковали Пе-2.

Истребители капитана Севрюкова сумели все же отогнать фашистов.

К тому времени подоспела четверка «фокке-вульфов», и теперь их уже было шесть. Они связали истребителей прикрытия боем. В какой-то момент один ФВ-190 вырвался из боя, пытаясь атаковать наш Пе-2. Но стрелок сержант Шакулов пулеметной очередью сбил его. Истребитель сорвался в пике и врезался в землю. Одновременно группа Севрюкова сбила еще одного «фокке-вульфа».

Поскольку артиллеристы 104-го полка прочно держали батарею на Могильном в накрытиях, самолет-корректировщик и прикрывающая его группа истребителей улетели на свои аэродромы. А наши батареи продолжали расстреливать вражескую батарею.

Покинула небо над Могильным и уцелевшая четверка «фокке-вульфов», ей на смену прилетели шесть других немецких истребителей и... стали барражировать над своей [217] батареей, наблюдая ее гибель от нашего артиллерийского огня.

Странно. Странно и глупо. Казалось бы, гитлеровские летчики должны были напасть на наши батареи, помешать им расстреливать батарею на Могильном. Но они этого не сделали.

В 8 часов майор Кавун снова вызвал самолет-корректировщик. Тот прилетел под прикрытием 12 «яков». Снова завязался воздушный бой. Одновременно шла корректировка.

Бондаренко корректировал наш огонь еще около часа. Когда мы израсходовали весь боезапас, отпущенный на эту стрельбу, пушки замолчали.

Улетели самолеты. И только над местом, где была шестиорудийная фашистская батарея, еще долго держались облака торфяной пыли, дыма и языки пламени...

Дня через два в Пумманках вновь сел Пе-2 с корректировщиком. Старший лейтенант Бондаренко привез нам аэрофотоснимки, сделанные после обстрела. Снимки отличные, четкие, яркие, не смазанные нигде. Батарея противника, несомненно, уничтожена. Недостаточно поврежден по сравнению с другими только один дворик с орудием, крайний слева. Все остальное стерто с лица земли. С особым чувством благодарности я пожал руку храброму корректировщику и пригласил его отдохнуть у нас в СОР. Майор Кавун обрадовался этому и увез старшего лейтенанта гостем в свой полк.

А противник после уничтожения шестиорудийной батареи на Могильном усилил воздушную разведку наших коммуникаций. 2 июня в разведке участвовало более 20 Ме-109, 22 ФВ-190 и 2 гидросамолета ДО-24. По сути, это была уже не разведка, а охота за любыми плавсредствами на наших коммуникациях, за каждым катерком. Так они сжимали тиски блокады полуостровов. И все же мы разрывали эти тиски.

У нас к тому времени собралась большая группа раненых, подлежащих эвакуации из госпиталя СОР в главную базу флота. Решили эвакуировать их самым безопасным и наиболее коротким путем — через Цыпнаволок. В ночь на 3 июля туда пришли сторожевик и катерный тральщик, с ними, как корабль ПВО, и МО-124. С воздуха их прикрывали десять «Харрикейнов».

Мы погрузили на катера 40 раненых. На полпути к [218] Кольскому заливу 18 вражеских истребителей обрушились и на катера, и на «Харрикейнов». Бой был неравный. Фашистам удалось сбросить более 20 соток и выйти в несколько атак на суда. Катера повреждений не имели, ни один из раненых не пострадал. Зато МО-124, геройски оборонявший подопечных, был сильно поврежден. От взрывов авиабомб погнулись оба гребных вала, корпус изрешетили осколки и пули, заклинило одну сорокапятку, разрушило настил верхней палубы. Но главная задача — доставка раненых в Полярное — была выполнена.

Двое суток спустя произошел новый бой на наших коммуникациях, теперь уже в Мотовском заливе. В этот день к нам из Порт-Владимира послали буксир с баржой, а также сторожевой катер. Пятисоттонный, если память не изменяет, груз на большой барже был необычен и очень для нас ценен: десять новых 122-мм пушек с передками в трюмах. Серьезное, большое усиление для нашей артиллерии.

Кавун, человек вообще сдержанный, буквально взорвался от восторга, когда я сообщил ему, какую баржу и с каким грузом надо прикрыть, да еще добавил, что на сторожевом катере к нам идут 60 артиллеристов.

— Товарищ командующий! — кричал Кавун в телефонную трубку. — Так что же — все эти десять пушек мне в полк?!

— Николай Иванович, успокойтесь. Конечно, все к вам в полк. Потрудитесь надежно прикрыть баржу и буксир артогнем на подходе и во время разгрузки в Западном Озерке. Разгрузить надо как можно скорее своими силами, вам в этом помогут саперы. Свяжитесь с Дмитриевым, он уже имеет приказание. Это первое. После того как разгрузите баржу и все новое хозяйство вывезете подальше от пирса, обдумайте, как распределить пушки. Материальная часть новая, прямо с завода, ее надо использовать как можно лучше. Правильнее всего будет, если вы организуете заново три батареи. Ваш полк должен иметь все батареи трехорудийными. Учтите, что батарею Кримера я вам больше не дам. Это второе. Ну а третье вот что: выделите, сколько найдете нужным, батарей и спланируйте уничтожение 210-мм немецкой батареи у озера Усто-Ярви с помощью самолета-корректировщика. Поняли меня?

— Так точно, понял. Все будет исполнено. [219]

— Ну и отлично. Но прежде всего — безопасность груза, баржи, людей, разгрузки. И чтобы ни одна фашистская пушка вам в этом не помешала.

— Есть, товарищ командующий.

С легким сердцем я положил телефонную трубку. Командир 104-го артполка был человеком, за которого я мог ручаться головой.

Так все и получилось. Драгоценные для нас орудия были благополучно доставлены в СОР и великим трудом артиллеристов с помощью хитрых на выдумку саперов выгружены из баржи. Только сила этих людей, сметливость трактористов того же артполка помогли решить такую задачу, как выгрузка без кранов и всяких подъемных устройств трехтонных систем из глубоких трюмов баржи.

Не так-то просто было этой барже пройти к нам в СОР. Пришлось для этого и самолетам нашим как следует подраться в небе над Мотовским заливом. Досталось и четырем катерам МО, прикрывавшим весь переход от Порт-Владимира до Западного Озерка. Очень рискованной была эта проводка. Хорошо известно, что одни катера МО не могут гарантировать сопровождаемые суда от опасности, от потопления, гарантировать нас от потери ценнейшего груза. В налетах на этот конвой участвовали до 35 «мессершмиттов» и «фокке-вульфов». Они выходили в атаку на малых высотах, прикрываясь фоном берега. Катера МО воевали неистово. 111-й под командованием Строева сбил одного «фокке-вульфа», через десять минут какой-то из катеров сбил «мессера», тот врезался в берег Рыбачьего. Даже потеряв два истребителя, немцы не прекратили атаки. Удача была в том, что фашисты избрали главным объектом, очевидно из чувства реванша, катера МО, а не баржу. В результате они не досчитались еще трех самолетов. Не в пример прошлым боям, командование ВВС флота быстро среагировало на обстановку, создавшуюся в эти часы в Мотовском заливе. Истребители ВВС флота мгновенно появились над заливом и приняли участие в борьбе за конвой. В разное время вылетели до 52 наших истребителей. Уже при подходе буксира с баржой к Мотке появились два бомбардировщика Пе-2, охраняемые четырьмя истребителями. Они поставили хорошие, плотные, высокие дымовые завесы. Возможно, завесы уже не нужны были — немецкие батареи молчали. [220]

Считаю своим долгом отметить мужество и стойкость вольнонаемной команды буксира и баржи. Этим буксиром командовал Георгий Антонович Гальма. И командир буксира, и все члены команды не испугались фашистских атак с воздуха и все сделали, чтобы довести ценнейший груз в назначенный пункт. К моей радости, командующий наградил товарища Гальму орденом Красного Знамени.

В седьмом часу утра с западного направления, то есть со стороны Среднего, внезапно выскочили восемь фашистских истребителей. Надо отдать должное умению противника использовать все возможное для достижения успеха. Отбивать атаку пришлось уже нашим батареям и катерам МО. Удар был нацелен на баржу. Но ее уже разгрузили. Пострадал только сторожевой катер, но повреждение через несколько часов было устранено. Во время этого нападения один истребитель врага был сбит. Всего катерами МО было сбито три Ме-109 и два ФВ-190. Один из этих самолетов они сбили совместно с батареями.

Эскадрилья капитана Адонкина сбила еще шесть Ме-109. Результат внушительный. Мы могли праздновать победу.

Уже после боя над Мотовским заливом летал, прикрываемый восемью истребителями, один ДО-24, разыскивая, видимо, своих летчиков с только что сбитых самолетов. После короткой разведки он сел на воду близ Ура-губы. Там на надувной очень яркой окраски лодке плавал фашистский летчик. Но «Дорнье» сея неудачно и скапотировал, то есть зарылся носом в воду, и перевернулся. Но не затонул, а остался на плаву. Два летчика из его экипажа выбрались на брюхо самолета и сидели там, словно вороны на суку. К месту аварии поспешил катер МО-116 лейтенанта В. М. Голицына, офицера расчетливого, грамотного, смелого. Фашистские истребители, барражировавшие над опрокинутым «Дорнье», бросились в атаку на катер. Голицын отогнал их, подошел к дрейфующему «Дорнье», снял с него обоих летчиков и расстрелял опрокинутый гидросамолет.

Спокойно сделав свое дело, лейтенант Голицын не забыл и о летчике со сбитого «мессершмитта», плавающем в своей яркой надувной лодке, — он подошел к нему и забрал его в плен.

Как позже выяснилось, в этих воздушных боях летчиками ВВС флота были сбиты три ФВ-190 и пять Ме-109. [221]

Были потери и у нас. Фашисты сбили шесть «Харрикейнов», но четыре летчика спаслись, спустившись на парашютах на Рыбачий. Кроме этих потерянных шести самолетов еще четыре «Харрикейна» совершили вынужденную посадку в разных местах на полуострове Рыбачий. [222]

Лето было хотя и короткое, но трудное. Может быть, трудное потому, что бои стали более сложными, ожесточенными, с использованием с обеих сторон разных боевых средств. Чем эффективнее мы воевали, тем больше это тревожило противника и вызывало его повышенную активность.

После сложного боя батарей 113-го Краснознаменного дивизиона и 104-го артполка с батареями и самолетами фашистов во время проводки четырех больших транспортов из Петсамо-вуоно 20 мая, о чем я уже рассказывал, прошло десять суток. На море у входа в залив было все спокойно, но нас это лишь настораживало. Если в такое время в Варангер-фиорде спокойно, значит, противник готовится к сложной проводке.

Наступил последний день мая. После полудня на горизонте возникли сначала мачты, затем трубы, а потом и силуэты двух больших транспортов, танкера и тральщика. Космачевский дивизион приготовился к бою. Показались и четыре сторожевых катера, охраняющих транспорты от подводных лодок. Скоро весь конвой войдет в зону досягаемости, и наши батареи откроют стрельбу.

Конвой продолжал движение. Над ним появились барражирующие 12 Ме-109 и ФВ-190. Не было на сей раз катеров-дымзавесчиков, но без дымзавес не обошлось. Их потянули 4 Хе-115, прилетевшие из Луостари точно к моменту входа конвоя в зону досягаемости нашего артогня.

Как и в прошлый раз, противник распределил силы, защищающие караван от торпедных катеров, от подводных лодок и от артиллерии с помощью дымовых завес. Как и в прошлый раз, Поночевный и Захаров повторили свой тактический прием, обстреляв самолеты, ставящие дымзавесы, дистанционно-осколочными гранатами. Но дымзавесчики не разлетелись в разные стороны. Огонь [223] мешал им работать, но не настолько, чтобы эту работу прекратить.

Майор Космачев приказал всем трем батареям вести огонь по транспортам и танкеру. Едва Поночевный, Соболевский и Захаров исполнили его приказание, фашисты ответили ураганным обстрелом огневых позиций. Одновременно над огневыми позициями завели свою карусель восемь Ю-88 и четыре Ме-109. Батареи Поночевного, Соболевского и Захарова, несмотря на бомбежку и артобстрел, продолжали, как всегда, бить по целям, хотя дымзавеса становилась все плотнее. Вскоре одна из наших стотридцаток зажгла снарядом и утопила фашистский тральщик.

Поскольку батареи Кримера в этот час не было на огневой позиции (она, если помнит читатель, накануне была переведена по заявке майора Кавуна на позицию за горой Рокка-Пахта и там готовилась к уничтожению шестиорудийной немецкой батареи на Могильном), Космачев решил весь огонь своих трех стационарных батарей обрушить по входу в Петсамо-вуоно. Туда же он направил и снаряды четырех грабинских пушек, установленных для борьбы с дымзавесчиками. А обе поддерживающие батареи 104-го полка — 4-я и 5-я — вели в это время контрбатарейную борьбу с фашистами, стрелявшими с Нумерониеми и Ристиниеми.

Снаряды 4-й батареи вызвали на огневых позициях немцев на мысу Ристиниеми пожар, а затем и сильный взрыв.

Несмотря на наши маленькие достижения — потопленный тральщик, пожар и взрыв на огневых позициях фашистской батареи, конвой в Петсамо-вуоно прошел. Значит, все наши усилия, все материальные затраты (шутка ли, израсходовали более тысячи снарядов!) успеха не принесли. Мы не могли бороться с противником, закрытым плотной дымовой завесой.

Батареям необходимы новые технические средства обнаружения и сопровождения противника, действующего все более изощренно, продуманно, с применением различных видов оружия. Нам нужны были радиолокаторы, а их даже летом сорок третьего года еще не было. И в то же время мы не могли бездействовать. Блокада Петсамо-вуоно была жизненно необходима для всего советско-германского фронта. [224]

Вновь я вынужден был докладывать командующему, что одним артиллерийским огнем без средств технического обеспечения в условиях широкого применения противником дымзавес СОР не сможет выполнить боевую задачу блокады Петсамо-вуоно. Нужны маневренные силы флота: торпедные катера, подводные лодки, истребители.

В ответ на мой доклад в ночь на 3 июня на аэродром в Пумманках сели четыре «Харрикейна». Начальник штаба Туз тут же доложил мне, что через день прилетят еще четыре — все в оперативное подчинение командующего СОР.

Восьмерка «Харрикейнов» у нас в Пумманках — это усиление. Теперь надо было прежде всего определить район их действий. Всякое боевое средство можно использовать по-разному. Самолетов так мало, что разбрасываться ими нельзя. Только при использовании группой они станут силой. Но как и где? Для нужд противовоздушной обороны или для защиты наших коммуникаций? А может быть, в помощь блокаде Петсамо-вуоно?

Так много было нужд, и все первостепенные, что трудно решить, куда же направить эту буквально с неба свалившуюся восьмерку. Мы немало помучались, прежде чем пришли к решению, сулившему наибольшую выгоду: конечно же, использовать самолеты в интересах блокады Петсамо-вуоно. Все же это главнее главного. Значит, их надо направлять для разведки Варангер-фиорда с последующим нанесением удара по обнаруженным в этом районе кораблям противника. Такие действия неизбежно отвлекут истребители противника от наших коммуникаций для усилений своих коммуникаций. Ну а дальше будет видно, что делать.

Первая же четверка «Харрикейнов» была послана в день ее прилета на разведку Варангер-фиорда с подвешенными к самолетам бомбами-сотками. В районе Сюльте-фиорда истребители нашли небольшой транспорт в полторы-две тысячи тонн, сбросили на него все четыре бомбы, после чего начали штурмовать. Транспорт загорелся, и летчики, рассчитывая на возможность встречи с истребителями противника, прекратили атаки и вернулись на свой, пока еще не очень знакомый им аэродром.

Этот вылет положил начало действиям авиации Северного флота с самого передового и, с моей точки зрения, самого перспективного аэродрома ВВС флота. [225]

В следующую ночь к нам прилетела вторая четверка «Харрикейнов». Возникла эскадрилья. Она была выделена из состава 78-го истребительного авиаполка майора Маркевича. Ею командовал капитан В. С. Адонкин, опытный, смелый летчик, о чем свидетельствовали три ордена Красного Знамени на его груди. Остальные летчики — совсем молодые, но тоже уже побывали в боях, у некоторых на кителях сверкал новенький орден Красного Знамени. Не помню, кто из них участвовал в первом вылете с нашего аэродрома, помню только капитана Адонкина.

5 июня провели второй вылет двумя группами по четыре самолета. Первая группа обнаружила и потопила сторожевой катер противника снова в районе Сюльте-фиорда, вторая обстреляла мотобот и буксир близ мыса Кибергнес. Мотобот потонул, на буксире возник пожар. Успех, конечно, небольшой, но и то дело: фашисты чувствовали себя в Варангер-фиорде как дома, теперь они поймут, что у нас появились «длинные руки».

На другой день «Харрикейны» вновь вылетели на «свободную охоту», застигли в Сюльте-фиорде мотобот, потопили его, а потом, возвращаясь в Пумманки, встретили двух истребителей Ме-110 и сбили их. Оба «Харрикейна» вернулись на аэродром с небольшими, легко устранимыми повреждениями.

Опыт приучил нас ждать ответных действий. Противник быстро ориентировался, откуда мы наносим удары, и мы понимали, что аэродром в Пумманках привлечет его внимание. Аэродром до того защищала одна батарея среднего калибра, и недавно мы туда поставили новую четырехорудийную 37-мм батарею № 1054. Других средств для усиления ПВО у нас пока не было. Значит, надо строить, и поскорее, укрытия для самолетов.

Я поручил инженер-полковнику Д. Д. Корвякову быстро организовать эти работы. Проект составил Н. П. Быстряков, раньше — командир технической роты саперного батальона, а с февраля — подчиненный Корвякова в инженерном отделении СОР. По первоначальной наметке мы собирались строить 8 укрытий — по числу севших к нам «Харрикейнов», впоследствии этот план менялся, пришлось в общей сложности построить 22 укрытия.

Боевая деятельность летчиков между тем не прерывалась. Они летали изо дня в день. В ночь на 7 июня две группы неутомимых летчиков Адонкина, обследуя коммуникации [226] противника, нашли и потопили большой немецкий буксир. В восьмом часу вечера этого же дня они обнаружили на подходах к Коббхольм-фиорду два транспорта, тральщик и несколько сторожевых катеров, следующих к Петсамо-вуоно.

Адмирал Головко после нашего доклада принял решение уничтожить этот конвой и приказал генералу Андрееву, командующему ВВС, потопить оба транспорта. Генерал Андреев создал ударную группу из пяти Ил-2, шести «Харрикейнов», четырех «аэрокобр». Мы к ней подключили свою восьмерку «Харрикейнов». В 22 часа эта группа нанесла по конвою бомбоштурмовой удар, один транспорт в пять-шесть тысяч тонн потопила, другой ушел вместе с сопровождающими его кораблями, хотя по ним при входе в Петсамо-вуоно били наши батареи.

Как только наши артиллеристы открыли огонь по морским целям, на них налетела немецкая авиация. 9 «юнкерсов» и 6 «фокке-вульфов» сбросили на огневые позиции 46 мощных фугасных бомб, но ущерба нам не нанесли. Один из «юнкерсов», сбитый зенитчиками, врезался в сопку.

Только наши истребители вернулись на аэродром после группового боя, как тут же над аэродромом повисли шесть «фокке-вульфов», и потому мы не решились снова отправить их в бой, чтобы не подвергать опасности на взлете. Да и вообще, такое малое число самолетов выгоднее использовать для разведки и штурмовки плавсредств.

И вот транспорт, не уничтоженный авиацией и артиллерией на подходах к заливу, прошел в Петсамо-вуоно. Я приказал Космачеву обстрелять причалы в Лиинахамари. В течение 20 минут батареи Поночевного и Кримера били по причалам с полной скорострельностью. Оттуда донесся сильный взрыв, а потом возникла такая большая вспышка пламени, что ее хорошо видели из-за гор, окружавших обстреливаемый порт. Долго над местом взрыва поднимался столб черного дыма. Неизвестно, во что мы попали, но попадания были, и какой-то объект уничтожен.

Следующим утром в ранний час из Петсамо-вуоно пошли два больших транспорта и танкер, охраняемые двумя сторожевыми катерами. Мы сразу же опознали их: это те самые транспорты и танкер, что прорвались 31 мая в Петсамо-вуоно сквозь нашу огневую завесу. Долго же они там торчали. [227]

Конвой мы обнаружили у самого выхода. Туда к этому времени подоспели четыре дымзавесчика, выскочившие из соседнего маленького фиорда. Они поставили густой и плотный дым, а четыре «хейнкеля» еще уплотнили и удлинили его.

Буквально в момент, когда три наши береговые и четыре полевые батареи сосредоточенно ударили по выходу из залива, над их позициями закружились «юнкерсы», «мессершмитты», «фокке-вульфы» — всего 31 самолет, сбросившие не менее сотни бомб. Вместе с самолетами из глубины Петсамо-вуоно стреляли по нашим огневым три крупнокалиберные батареи. Характерно, что батареи с Ристиниеми и Нумерониеми, по которым 31 мая мы нанесли удар, огня не вели: или мы вывели их из строя, или они еще не успели привести себя в порядок. Но самое интересное, что над аэродромом в Пумманках появились пять Ме-110 и два Ме-109, блокируя наши самолеты. Значит, противник уже сориентировался, откуда вылетают советские истребители и кто топит их мелкие корабли и транспорты в Варангер-фиорде.

Мы все же подняли шесть «Харрикейнов», когда закончилась бомбежка батарей и все вражеские самолеты улетели. Истребители безрезультатно атаковали конвой, но в воздушном бою все же сбили один Ме-109. К нашей досаде, конвой ушел в море.

Весь этот день противник вел активнейшую и тщательную авиаразведку, очевидно с фотосъемкой. Иначе не объяснить, почему одного разведчика ФВ-189 сопровождало 4 ФВ-190, почему в середине дня «юнкерс» летал, не бомбя, под охраной 8 Ме-110, а вечером такой же Ю-88 летал под охраной 14 «мессеров». Мы убедились, что самолеты настойчиво фотографируют все места, где нами построены причалы и созданы новые опорные пункты. Уж не готовился ли противник к высадке десанта на Рыбачий?

Полуострова стали костью в горле фашистов. Мы наносили им серьезные потери, отвлекали у них немалые силы, много боезапаса и прочих материальных средств, так что вполне возможно, что противник вынашивал идею покончить с нами раз и навсегда.

А у нас, хотя и понемногу, силы возрастали. Рано утром 8 июня в Пумманках сели два «ила». Капитан Адонкин, назначенный старшим начальником смешанной [228] авиагруппы, доложил по телефону, что пока прибыла только половина эскадрильи 46-го штурмового авиаполка, а скоро и вся эскадрилья поступит в распоряжение командующего СОР. На первом самолете прилетел старший инспектор штурмовой авиации ВВС ВМФ Герой Советского Союза капитан А. Е. Мазуренко для обучения летчиков штурмовке морских целей. Вернулись в Пумманки и торпедные катера, вновь в наше оперативное подчинение.

В ожидании возможного удара следовало поддерживать в Варангер-фиорде определенное оперативное напряжение — для того командующий и выделял нам новые силы.

10 июня наша авиагруппа нанесла бомбоштурмовой удар по причалу селения Киберг, расположенного на западном берегу Варангер-фиорда, где в тот момент загружались пять мотоботов. Причал разрушили, стоящий рядом большой дом зажгли, потопили мотобот, вызвали еще четыре больших пожара; в центре одного из них раздался такой силы взрыв, как будто там находился склад боезапаса. Все самолеты благополучно вернулись в Пумманки.

11 июня к нам прилетели еще два «ила». Вся первая эскадрилья штурмовиков была в сборе, вместе с ней прилетел и командир эскадрильи капитан Л. Г. Колтунов.

А 12 июня вся четверка «илов» под прикрытием восьми «Харрикейнов» вылетела в Варангер-фиорд для удара по небольшому конвою у острова Лилле-Эккере: пошли на дно транспорт в две тысячи тонн и два сторожевых корабля, каждый тонн по полтораста. Попутно наши самолеты зажгли на острове причалы.

После разгрома конвоя в воздухе появились четыре Ме-110 и шесть Ме-109. В воздушном бою наши истребители сбили двух стодесятых. Потерь у нас не было, но самолеты вернулись на аэродром с немалым числом пулевых пробоин в фюзеляжах.

Довольные результатами этих действий, мы не обольщались и ожидали ответных ударов. Если фашисты не преследовали наших летчиков, значит, их основные силы где-то были заняты. Так оно и было. Оказалось, что многочисленная авиагруппа противника стерегла в то время нашу коммуникацию в Мотовском заливе.

В тот день из Порт-Владимира вышли к нам четыре кораблика — СКА-211 и СКА-212 в охранении МО-131 старшего лейтенанта Федулаева и МО-136 лейтенанта [229] Волкова. Вскоре над ними на большой высоте прошли два стодевятых — разведка. Федулаев правильно решил, что надо ждать атаки. И вот в половине второго десять стодевятых на бреющем атаковали эти четыре катерка. Ни одна из сброшенных фугасок в цель не попала. «Мессеры» прошли над суденышками еще несколько раз, стреляя из всех пулеметов, но результатов не добились. Потеряли одного своего, сбитого огнем катеров МО. Через час на нашу четверку набросились уже 13 истребителей. Половина их выбрала для штурмовки катер Федулаева. Его экипаж мужественно отбил и эту атаку, сбив еще один стодевятый. Безуспешной оказалась и третья атака.

Четыре кораблика подходили к Мотке, когда подоспели истребители ВВС флота. И вовремя: наши летчики отбили четвертую атаку фашистов на эти катера.

На подходе к Эйне катера были вновь атакованы, теперь уже 25 истребителями. Боцман охотника, к сожалению не знаю какого, сбил из крупнокалиберного пулемета еще одного «мессера». Так закончился поход двух СКА и двух МО в Мотку.

Эти события объяснили нам, почему гитлеровцы противодействовали нашей авиагруппе в Варангер-фиорде столь ограниченными силами. Раздваиваться им теперь было трудно.

На том день не закончился. Около 18 часов 9 Ю-87, прикрываемые 11 Ме-109, нанесли давно ожидаемый удар по нашему аэродрому в Пумманках, сбросив около 50 авиабомб. Обе зенитные батареи, обороняющие аэродром, вели по ним огонь. Один «юнкерс» сбила новая 37-мм батарея; он с ревом врезался в воду.

Но и у нас были потери. Потери на земле. Осколками авиабомб повредило три «Харрикейна» на незащищенной стоянке на краю аэродрома.

Укрытия-капониры, могущие защищать самолеты от осколков при бомбежке, от камней, от пуль и снарядов 20-мм авиационных пушек при штурмовке, еще только строились. Саперы 63-й бригады, руководимые Быстряковым и Бацких, пока мало что сделали. Почему? Первый проект предусматривал постройку только капониров для «Харрикейнов»; одновременно строились четыре таких сооружения. Когда к нам сели «илы», я приказал строить укрытия в первую очередь для них, считая их более ценными для блокады. И вот в день первой бомбежки все [230] самолеты оказались на открытых стоянках, хотя и рассредоточенные. Налет вражеской авиации на аэродром в Пумманках подхлестнул нашего начинжа, стали строить в три смены, беспрерывно.

Погода на другой день резко ухудшилась, весь Варангер-фиорд закрыла низкая облачность, моросил такой мелкий, противный дождичек, словно уже наступала осень. А на календаре — 13 июня. Мы вполне могли ждать в такую погоду проводки транспортов в Петсамо-вуоно. Начальник штаба выслал четыре «Харрикейна» на разведку погоды в Варангер-фиорде. Вернулись, доложили: погода настолько плохая, что никаких целей летчики почти за час полета не нашли. Но, как ни странно, вышедший в это же время к нам из Порт-Владимира мотобот ПВО-2 с грузом бензина, к сожалению без сопровождающих МО, был застигнут в пути двумя ФВ-190, атакован и потоплен.

Я рвал и метал. Погоду мы разведали, но только в Варангер-фиорде. Здесь на Севере все иначе: в Мотовском — одна погода, в Варангер-фиорде — другая.

Оба возвращенных нам торпедных катера пошли на другой день в Варангер-фиорд, несколько часов искали там суда противника, не нашли и вернулись. Как и накануне, шел мелкий дождь, было холодно. Такая погода продолжалась чуть ли не неделю. А потом, в последние дни июня, снова круглые сутки сияло солнце.

Прошла всего неделя после первой бомбежки аэродрома в Пумманках. Нас тревожило строительство укрытий для самолетов; только об этом мы и говорили в свободные минуты. И вот однажды в восьмом часу вечера стояли мы с Тузом и Корвяковым на макушке высоты 159,0, под которой находился наш ФКП, судили-рядили на все ту же больную тему, когда завыла сирена, объявляющая воздушную тревогу. Туз бросился вниз на КП, я остался с Корвяковым наверху. Мы одновременно увидели множество самолетов, летящих с запада, со стороны Варангер-фиорда прямо на нас, на высоте всего метров триста. Видели, как рвутся вокруг них снаряды наших зениток, оглохли от шума множества авиамоторов. Я думал, гитлеровцы повернут на аэродром. А Корвяков, стараясь перекричать гул моторов, закричал: «Будут бомбить КП!»

Нет, пожалуй, не на КП летят. На причал. Но там же госпиталь. Он рядом с причалом! Я буквально остолбенел, [231] не в силах сдвинуться с места, когда над годовой промчались самолеты. Стоял, разглядывал черные кресты на плоскостях, видел головы летчиков в шлемофонах с защитными очками и подсчитывал: 9 Ю-87, 12 стодевяток, 4 ФВ-190... А они уже бомбили новый причал в Восточном Озерке.

Бомбежка продолжалась около получаса. Над госпиталем, над всей округой стояла стена бурой пыли, взлетали камни, какие-то щепки, потом что-то загорелось, и я с трудом, буквально каким-то невероятным усилием, вывел себя из оцепенения, еще никогда со мной не случавшегося.

Кончилась бомбежка, улетели самолеты, а я все еще боялся идти вниз, на ФКП, боялся услышать о разрушениях в госпитале, узнать, что у нас много убитых. Но пересилил себя и спустился вниз.

Туз доложил, что фашисты бомбили новый причал, но причал цел.

— А что с госпиталем? Что горело?

— Да все в порядке, товарищ генерал. Туда не попала ни одна бомба. У причала лежали бочки с бензином. Три из них сгорели. Остальные целы.

— Потери?

— Убит осколком один матрос, ранен другой. Оба из автобатальона, раскатывали бочки с бензином. Почти все спасли, а вот три не успели...

Жаль этих ребят. Какие же все-таки у нас служат люди, даже в так называемых тыловых частях, в автобате, если под огнем они спасают бензин, рискуя жизнью.

И опять не было передышки. И опять сильный бой на другой же день у Петсамо-вуоно. Наши летчики нашли там большой конвой в составе трех транспортов, пяти сторожевиков и двух тральщиков, прикрытый четырьмя «фокке-вульфами». Посылать торпедные катера в атаку я считал бессмысленным — прикрыть их нечем. Не можем мы рисковать своими «Харрикейнами» и выходить против «фокке-вульфов», а без прикрытия эти два торпедных катера погибнут. Приказал срочно донести о конвое в Полярное и попросить оттуда авиацию.

Все дальше происходило буквально по разработанной схеме — и у нас, и у противника. Когда конвой вышел на дистанцию 90 кабельтовых, с которой обычно Поночевный начинал стрельбу, а через три-четыре кабельтовых [232] к нему присоединялся и Соболевский, три «хейнкеля», упреждая огонь, начали ставить дымовые завесы. Тут же выскочили из маленького фиорда катера-дымзавесчики. За минуту-полторы весь конвой скрылся за сплошной желто-белой стеной.

Конечно, наши грабинские пушки били по катерам-дымзавесчикам, возможно, поражали их, но дым уже закрыл все. Космачев решил поставить заградительный огонь на входе. Огонь мощный, огневую завесу создавали шесть наших батарей. Как и следовало ожидать, по ним стали бить фашистские батареи, над ними — «юнкерсы», «мессеры», «фокке-вульфы». Подумать только — 34 самолета обрушили на артиллеристов сотню бомб, а еще сколько снарядов упало на огневые позиции! И все же бомбежка и обстрел не достигли своей цели. Пушки не были повреждены, а ранило только троих — это минимальный урон в таком бою.

Подоспела к месту боя и наша авиация. Прилетели по нашему вызову шесть «яков», восемь «аэрокобр». Мы подняли тогда с аэродрома свои «илы» и «Харрикейны». Наши сбили в этом бою 14 самолетов противника.

Батареи поддерживали огневую завесу у входа в Петсамо-вуоно до последней вероятности прохода транспортов в фиорд. По донесениям наблюдательных постов и нашей ТПС, из всего конвоя в Петсамо прошел только один транспорт. Такой плотный стоял дым, что мы не могли видеть, куда девались остальные корабли. Вероятнее всего, общими усилиями артиллерии и авиации они были потоплены. Но не исключено, что и попрятались в маленьких фиордах. Во всяком случае, в залив они не прошли.

В Пумманки не вернулись пять «Харрикейнов». Их сбили. Зенитки врага подбили одного «ила», но летчик дотянул до аэродрома, хотя и сел на вынужденную.

От Космачева пришло сообщение, что в Варангер-фиорде в двух-трех милях от батареи Соболевского плавают какие-то два летчика. Может быть, фашисты? Мы же сбили 14 «мессеров». Туда вышли оба наших торпедных катера; в небе не было, к счастью, ни одного самолета.

Катер лейтенанта Колотия подобрал двух наших орлов с «Харрикейнов». А трое, очевидно, погибли вместе с самолетами.

Но не только мы искали погибших. Несколько раз прилетал ДО-24, охраняемый «фокке-вульфами». На воду [233] он не садился, только крутился над фиордом, не находя тех, кого искал. Хорошо бы его сбить, заманчиво, но благоразумие взяло вверх. Мы не подняли с аэродрома три оставшихся «Харрикейна» — нельзя было их направлять в бой с «фокке-вульфами».

Солнце в этот день впервые после почти двухмесячного сияния зашло за горизонт. Кончался полярный день. Наступали долгие белые ночи. Я уже ждал темных ночей. Скорей бы. А ведь как они осточертели за зиму...

Немцы, как всегда, были пунктуальны. Всего ночь прошла после этого боя в Варангер-фиорде, в полной мере показавшего и наши возросшие возможности, и нашу силу. Поэтому не удивительно, что фашисты решили нанести новый удар по аэродрому. Ведь они понесли большие потери в воздухе и, предположительно, не меньшие на море. Снова девятка «юнкерсов», восемь «мессеров», шесть «фокке-вульфов» бомбили и штурмовали аэродром и обе зенитные батареи, его защищающие. Сбросили четыре десятка соток, ранили пятерых зенитчиков, повредили одно 76-мм орудие, но ни один «Харрикейн» или «ил» не получил и царапины. Зато сами фашисты потеряли один Ю-87, сбитый зенитчиками. Он упал, как и в прошлый раз, почти рядом с берегом, в губу Большая Волоковая.

Только все это кончилось, только мы подвели итоги, оперативный дежурный доложил мне: 147-я батарея с мыса Вайтолахти ведет огонь по какой-то парусно-моторной шхуне. Эта батарея больше отдыхала, а тут — огонь. Я вышел из командного пункта и поднялся на вершину высоты. Оттуда прекрасно были видны губа Большая Волоковая, Пумманки, аэродром и мыс Вайтолахти. На западе сверкал под ярким, но холодным солнцем Варангер-фиорд. Морем шла какая-то шхуна, окруженная всплесками артиллерийских снарядов. Со стороны Луостари промчались туда два истребителя. По их длинным и тонким фюзеляжам я узнал Ме-109. Подлетев к шхуне, они обстреляли ее. Я приказал передать сейчас же на батарею, чтобы она прекратила огонь.

Когда «мессеры» улетели, на шхуне что-то загорелось. Передал начальнику штаба, чтобы он выслал туда торпедный катер. Надо снять экипаж, а шхуну или прибуксировать в Пумманки, или утопить.

Через несколько минут из губы Большая Волоковая [234] вышли два катера, Они были так хорошо замаскированы под сетями у своего причала, что я их увидел, когда они дали полный ход. Для их прикрытия поднялись наши «Харрикейны». На выходе из губы один катер застопорил ход и почему-то вернулся. Второй подошел к горящей шхуне, пытался взять ее на буксир, но это, очевидно, не удалось. Катер приблизился, в упор расстрелял шхуну по ватерлинии, и она быстро пошла на дно.

Лейтенант Колотий доставил в Пумманки пленного солдата-немца и раненого норвежца из команды шхуны. Оказалось, что два других норвежца из этой команды были расстреляны «мессерами». Раненому в нашем госпитале сразу оказали квалифицированную медицинскую помощь, после чего отправили с первой оказией в Полярное. Пленного допросили в разведотделе. Выяснилось, что шхуна эта везла спички из Киркенеса в Петсамо-вуоно, но в пути отказал двигатель, и ее понесло к Рыбачьему. Потому-то «мессеры» и расправились с ней.

К вечеру опять на новый причал в Восточном Озерке налетели 8 «юнкерсов» и 8 Ме-110 под прикрытием 5 стодевяток. Ни жертв, ни ущерба не было, хотя вокруг причала взорвалось 60 фугасок.

А часа через два в Мотку прорвались буксир с баржой и один парусно-моторный бот. Бот мы поставили под разгрузку в Западное Озерко, баржу с буксиром — в Восточное Озерко, где только что фашисты зря побросали свои 60 бомб.

Приход этих суденышек, конечно, был замечен противником. Четыре Ме-110 вечером снова пожаловали в Мотку, в спешке побросали бомбы далеко от парусно-моторного бота и улетели, отогнанные огнем трех зенитных батарей. Вот что значит укрепление ПВО; новые батареи, несомненно, мешали разбойничать фашистским летчикам.

На том кончился один из трудных боевых дней лета.

* * *

Фашистские истребители все плотнее блокировали полуострова. Убедившись, что мы отказались от Пуммапок как от пункта разгрузки, противник все силы бросил на блокаду Эйны и Мотки. Но и тут ему не было простора. Зная, что к середине июня усилилась противовоздушная оборона этих пунктов, особенно Мотки, они перенесли [235] всю тяжесть удара на Мотовский залив, не оставляя в то же время без присмотра и коммуникацию в обход Рыбачьего.

К причалам в Озерко прорывались только небольшие мотоботы — «Лебедь», «Пищестрой», ВПС-1, НС-2 и другие; всего их к нам ходило не более десяти. Через неделю после уничтожения нами шестиорудийной 105-мм батареи на Могильном гитлеровцы поставили у Титовки в глубине берега две другие батареи такого же калибра и с 7 июня систематически обстреливали все суденышки, идущие в Мотку.

Проскочив раз, другой, а иногда и третий через все заслоны и в Мотовском заливе, и в самой Мотке, эти мотоботы в конце концов погибали под ударами авиации противника. Их не могли прикрыть в то время и катера МО, настойчиво используемые командованием флота в качестве кораблей ПВО. Несколько позже и они стали гибнуть под ударами «фокке-вульфов». Фашисты теперь использовали против катеров МО только эти свои бронированные четырехпушечные истребители. Ме-109 в бой с нашими малыми охотниками не ввязывались, они нападали лишь на слабо защищенные мотоботы.

Но и у мотоботов появилось оружие. По приказу командующего флотом большую часть этих суденышек вооружили американскими мелкокалиберными зенитными пушками системы Браунинга и Эрликона, полученными по ленд-лизу. Когда утром 26 июня два «фокке-вульфа» подстерегли на переходе из Порт-Владимира в Эйну мотобот «Пищестрой», для них был совершенно неожиданным его ответный зенитный огонь. Мотобот сумел отбиться от атак этих мощных самолетов.

Но тут к месту боя подошел другой мотобот — «Снеток», суденышко слабое, очевидно плохо вооруженное, а может быть, экипаж еще не был обучен обращению с установленным на нем оружием; во всяком случае, он не смог отбиться от «фокке-вульфов», и они его потопили, И тут же улетели, не преследуя больше «Пищестрой». Тот благополучно пришел в Эйну и там разгрузился.

После разгрузки «Пищестрой» вышел в Мотовский залив вместе с «Лебедем»; тот пришел в Эйну раньше, уже разгрузился и ждал, чтобы возвращаться в Порт-Владимир не в одиночку, а с лучше вооруженным судном. Но его постигла участь «Снетка»: оба мотобота попали [236] под огонь трех «фокке-вульфов». «Пищестрой», как и утром, защищался удачно, отбил все атаки, а «Лебедь», слабо вооруженный, отбиться не смог.

Им в помощь из Кольского залива спешили уже два малых охотника МО-121 и МО-136. В получасе хода от Кольского залива пять «фокке-вульфов» внезапно набросились на головной МО-121, сбросили на него четыре сотки и подожгли пушечно-пулеметным огнем. Выявилась, кстати сказать, слабая живучесть малых охотников с их деревянным корпусом и моторами, работающими на автобензине.

На помощь горящему МО-121 из главной базы вышел МО-111, примерно через час этот катер вместе с МО-136 взяли сильно поврежденный малый охотник на буксир, предварительно сняв с него 17 раненых моряков. В команду входило 29 человек, убито оказалось 11, так что только один из катерников невредимый оставался на боевом посту. Кто он, к сожалению, не знаю. Пожар потушили, попытались отвести уже полузатопленный катер в главную базу. Но два «фокке-вульфа» повторили атаку, обстреляв и спасателей, и спасаемого пушечно-пулеметным огнем. Поврежденному катеру они нанесли новые раны. Лейтенанты И. Г. Строев и Е. А. Волков, командиры двух исправных охотников, решили снять с МО-121 убитых, а катер затопить, расстреляв из сорокапяток. «Пищестрой» во всей этой заварухе уцелел и благополучно дошел в Порт-Владимир.

Напряжение этого боевого эпизода в полной мере характеризует обстановку в Мотовском заливе. Трагический финал боя послужил поводом для паузы на коммуникации. Мы оказались на какое-то время отрезанными от баз снабжения на Большой земле. По нескольку раз в день фашистские истребители облетывали наши полуострова, искали новые объекты атак, возобновили разбой на наших дорогах, особенно на Рыбачьем. То в одном месте, то в другом застигнут и сожгут автомашину, расстреляют пару повозок, убьют лошадей, ездовых. Опять пришлось нам расставить на перекрестках дорог одиночные зенитные автоматы. Стоило нам раз-другой обстрелять разбойников из этих автоматов, как они тут же прекратили полеты над дорогами.

Пауза длилась около трех недель — с 26 июня до 14 июля. Пауза в снабжении, затишье на коммуникации [237] в Мотовском заливе, хотя бои в Варангер-фиорде, о которых я дальше окажу, продолжались с возросшей силой.

А вот 14 июля оживился вдруг и Мотовский залив. С двух часов ночи над ним висели около 30 истребителей ВВС флота, одних «яков» было 12: к нам в СОР в эту ночь перевозили на мотоботах и катерах МО пополнение. До семи утра доставили более 700 краснофлотцев и красноармейцев. Летали в стороне и фашисты, но в бой не ввязывались; полагаю потому, что в это время их главные силы были заняты в другом месте или где-то скованы нашей авиацией. Столь важная для нас перевозка прошла удачно, противник нигде и ничем нам не помешал.

И опять настала пауза, опять неделю Мотовский залив был чист, только фашистские истребители летали над ним, на всякий случай проверяя коммуникацию. А к концу этой недели случилась беда.

Лето 1943 года было очень урожайное на грибы. Повсюду росли отличные белые боровики и несметное число красноголовых подосиновиков. Тыл СОР обязал все пекарни принимать от частей свежие грибы, очищенные и подготовленные к сушке. Пекарен было около 20, и хозяйственники отлично справились с заготовкой. За короткое время мы сумели собрать и засушить около 10 тонн грибов, столько же, если не больше, в частях собрали и пустили свежими в пищу. Заготовили и немало яиц на птичьих базарах, главным образом для кухонь медсанрот и в госпиталь — на усиленное питание раненых. Но главным продуктом самозаготовок была, конечно, рыба. Трески и палтуса в прибрежных водах предостаточно, в каждой части были, конечно, специалисты-рыбаки, так что рыбы, ежедневно вылавливаемой, правда с большим риском попасть под огонь тех же истребителей, нам хватало для полной замены американской тушенки, надоевшей до тошноты, да и съеденной подчистую. Очень помог в заготовке рыбы начальник тыла флота генерал Николай Павлович Дубравин, прислав по первой же нашей просьбе достаточное количество сетей. Так что в это трудное блокадное лето благодаря самозаготовкам защитники СОР были сыты.

И вот в это время случилось несчастье: четверо бойцов 254-й бригады морской пехоты вышли из Эйны на лодке за рыбой, и волна понесла их к южному берегу Мотовского [238] залива. Они никак не могли выгрести, ветер гнал их к фашистам. Пришлось начальнику штаба капитану 1 ранга Д. А. Тузу вызвать из главной базы катера МО — своих мотоботов в Эйне не было. В первом часу дня МО-111 и МО-123 вышли из Кувшинской Салмы, быстро домчались до места происшествия, нашли шлюпку, один из катеров бросил на нее буксирный конец и потащил в Эйяу. Конечно же, из-за сопок выскочили пять «фокке-вульфов», атаковали оба катера, сбросили пять авиабомб; одна из них, попав в середину МО-123, буквально разорвала его надвое; из всей команды спасся только один человек. Второй катер, тоже поврежденный, дошел до причала, но и на нем оказались двое убитых и десять раненых. На злополучной шлюпке никто не пострадал.

Из главной базы пришли к Эйне два МО, чтобы обследовать район и найти еще кого-либо из погибшего экипажа; на этот раз их прикрыли 18 «яков» и «Харрикейнов», но немецких самолетов в воздухе не было. И найти никого не нашли. Так трагично закончился эпизод с этой лодкой и четырьмя бойцами, попавшими в беду по собственной вине. Погиб хотя и не большой, но славный боевой кораблик со всем экипажем, вписавший в историю войны в Заполярье немало памятных страниц.

Итак, мы сумели восполнить на месте недостаток продовольствия. Но нам прежде всего были необходимы боеприпасы и бензин. В полярный день значительно возрос расход боеприпасов на сухопутном фронте. 104-й пушечный полк, пополненный новой материальной частью, стал почти вдвое мощнее. Возрос и расход зенитных снарядов. Не только потому, что в начале июня вступили в строй три новые автоматические 37-мм батареи в ПВО аэродрома и причала в Мотке, но и потому, что авианалеты на эти важнейшие объекты участились. Тут не до экономии боезапаса, когда в Пумманках базируются и активно оттуда действуют, нанося противнику большие потери, истребители 78-го авиационного полка и штурмовики 46-го штурмового. Они расходовали не только авиабомбы и патроны для пулеметов и пушек, но много бензина. А подвоза не было. С 15 июня и почти до конца июля мы ничего не получали. Создать запасы не удалось — у тыла флота недоставало для этого тоннажа, да и потери судов на переходах стали значительными. Вот мы и почувствовали в полной мере, что такое блокада. Получалось [239] так: усиливая блокаду Петсамо-вуоно, мы заставляли противника блокировать нас.

Блокада стала очень жесткой и действенной. Мне лично это принесло острейшее чувство тревоги за жизнь и боевую деятельность вверенных мне Родиной и партией воинских частей.

СОР продолжал выполнять боевые задачи, определенные командующим и Военным советом Северного флота, но снабжение наших воинских частей зависело теперь от действий противника, и прежде всего от активности его очень сильной и многочисленной авиации.

В июле гитлеровцы еще более усилили воздушную разведку. Ведь в середине этого месяца кончался полярный день, начинались белые ночи, потому фашисты торопились затянуть на нашей шее петлю блокады. Теперь кроме регулярных разведок группами в шесть и даже десять истребителей утром, в полдень и вечером стали в промежутках появляться пары и четверки разведчиков. Они не только тщательно все обследовали, они могли в любой момент нанести бомбоштурмовой удар, если найдется цель. Шла круглосуточная охота за плавучими средствами флота. Так же поступили и мы, когда получили в свое распоряжение самолеты. Мы тоже вели поиск и охоту.

Не случайно аэродром в Пумманках и губу Мотка с ее двумя причалами постоянно контролировала авиация противника. Гитлеровское командование правильно оценило большую оперативно-тактическую значимость Пумманок и Мотки.

Понимая это, мы прежде всего стремились усилить там ПВО. Пришлось вернуть на прежнее место четыре сорокапятки 222-й батареи, чтобы она снова защищала огневые позиции 113-го Краснознаменного артдивизиона. А оттуда забрать в Пумманки четырехорудийную батарею № 225, чтобы усилить ПВО аэродрома и базы торпедных катеров. Теперь на страже этих объектов стояли: одна зенитная батарея № 55 среднего калибра и две 37-мм батареи — № 225 и новая № 1054. На берегу Мотки остались 541-я батарея среднего калибра и две новые, недавно созданные 37-мм батареи — № 1055 и № 1056, что тоже значительно усилило противовоздушную оборону обоих причалов и подходов к ним.

Прибывшую в конце июня радиостанцию управления самолетами, так называемую РУС-2, мы установили на [240] высоте 218,0, непосредственно у пумманского аэродрома. Не забыли, конечно, и соорудить там две ложные зенитные батареи, благо противник легко шел на подобные приманки.

Все эти меры, разумеется, не могли заставить фашистов отказаться от бомбежки и штурмовки аэродрома, наоборот, удары наносились все чаще. И понятно почему: вместе с самолетами, размещенными у нас, в боевые действия над Варангер-фиордом включалось все большее число самолетов авиации флота, базирующихся на других, более далеких аэродромах.

На своем аэродроме мы все сделали, что могли, чтобы защитить самолеты на земле: построили наконец 18 укрытий, готовились строить еще четыре. Для авиации ВВС флота полуостров Рыбачий стал летом площадкой, куда подбитые в боях самолеты могли садиться на вынужденную. Часто, не дотянув до этой площадки, они садились на воду или падали в залив возле берега. Мы использовали все средства для спасения летчиков, в первую очередь быстроходные торпедные катера, затем наши соровские мотоботы, хотя их к тому времени из шести осталось в строю, кажется, три; использовали и лодки-самоделки, сделанные солдатами-рыбаками, использовали даже плоты, если ничего другого под руками не было.

Помню, как 4 июля большая группа торпедоносцев и штурмовиков ВВС Северного флота нанесла торпедами и бомбами удар по конвою, шедшему в Киркенес. Несмотря на сильный зенитный огонь и атаки истребителей противника, торпедоносцы и штурмовики прорвались к транспортам, один крупнотоннажный потопили, а два, не менее крупных, сильно повредили. В этом бою три торпедоносца типа «Бостон» и один штурмовик были подбиты истребителями. Наши пилоты сумели дотянуть только до Вайтолахти — западной оконечности Рыбачьего; самолеты затонули, а экипажи остались на воде. Для спасения вышли одновременно оба торпедных катера из Пумманок и лодка-самоделка с бойцами расположенного рядом 347-го отдельного пулеметного батальона. Эти спасатели опередили катерников; они подобрали шестерых летчиков, доставили в пульбат. Там летчиков переодели во все сухое, накормили и оказали нужную помощь. Несколько позже мы спасли и летчиков торпедоносца «бостон», упавшего в губу Зубовская. [241]

Всех спасенных перечислять не буду. Не всегда, к сожалению, вынужденные посадки кончались благополучно.

В Пумманках первоначально, как я говорил, базировались восемь «Харрикейнов» и четыре «ила». После понесенных в боях потерь состав авиагруппы стал меняться. Вместо пяти погибших «Харрикейнов» нам дали только три. Охотнее присылали нам старые И-16, или, как их называли, «ишачки». Командование ВВС устраивало и смену экипажей, считая наши условия жизни и быта очень тяжелыми. Спорить не буду, у нас, вероятно, тяжелее складывалась жизнь, чем на основных аэродромах, но такая текучка сказывалась, по-моему, на боевой деятельности. Летчики подчас чувствовали себя гостями у нас, временно воюющими на Рыбачьем. Мы, конечно, при всем желании не могли создать им таких условий, как на постоянных аэродромах Северного флота, построенных до войны. Но максимум возможного делали — и я, и штаб, и политотдел, и тыл старались обеспечить летный и обслуживающий состав авиагруппы и аэродрома лучше, чем кого бы то ни было в СОР. И не наша вина, что иногда и летчики терпели какие-то лишения — блокада есть блокада, она усложняла жизнь всем.

Мы, высоко ценя авиагруппу, дорожили ею, знали, что она хоть и малочисленна и самолеты технически уступают истребителям противника, дает нам возможность наносить ему ощутимые потери, помогает выполнять одну из главных боевых задач — блокаду Петсамо-вуоно. Авиагруппа становилась во все большей степени нашей главной ударной силой не только на подходах к блокируемому заливу, но и во всем Варангер-фиорде. Эта маленькая авиагруппа кроме ударов по кораблям и авиации в Варангер-фиорде все чаще занималась разведкой погоды и разведкой целей в интересах ВВС флота. Присутствие такой группы на нашем передовом аэродроме приносило во всех случаях тактическую выгоду и командованию СОР, и военно-воздушным силам Северного флота.

В июле самолеты работали каждый день. Прошло не больше двух суток после боя авиации флота в Варангер-фиорде, во время которого был потоплен большой транспорт, а два таких же повреждены. Разведывая регулярно Варангер-фиорд, наши «Харрикейны» нашли на подходе к Киркенесу небольшой конвой. Погода подходящая — [242] низкие облака, слабый ветер, и мы решили атаковать конвой и выслали к вечеру в указанное место два «ила» и четыре «Харрикейна». Они, к сожалению, конвоя не нашли, но потопили встреченный в фиорде большой мотобот, а потом ударили по запасной цели — по причалу и прибрежным строениям в поселке Харбакен. Следовало ожидать, что немцы, сразу узнав о штурмовке этого причала, постараются перехватить наши самолеты или на подходе к Пумманкам, или при посадке. Приказал начальнику штаба попросить на всякий случай у ВВС истребителей, чтобы обеспечить нашим соколам посадку.

Все сложилось удачно. Возвращаясь, наша авиагруппа встретила двух Ме-109, одного сбила, второй удрал, увидев, что его напарник падает в воду. Над Пумманками возвращающихся ожидали пять И-16, присланных ВВС. Эта пятерка тоже села на наш аэродром и осталась в составе авиагруппы СОР.

Напряженный и упорный воздушный бой возник в Варангер-фиорде 9 июля. С дистанции 280 кабельтовых, то есть более 50 километров, наблюдательные посты Среднего обнаружили неопознанные суда, идущие в сторону Киркенеса. Через полчаса из Пумманок вылетели четыре «Харрикейна» для уточнения места конвоя, а через 20 минут они донесли нам, что идет конвой из восьми единиц, прикрываемый четырьмя Ме-110, западнее летят еще четыре стодесятых, а восточнее, на перехвате, показались два «фокке-вульфа». Соотношение сил губительное для нашей четверки.

Срочно запросили помощь от ВВС флота, отправив вызов прямо с аэродрома по линии связи ВВС. Минут через 20 прилетели четыре «яка», но «фокке-вульфы» куда-то исчезли.

Четверка «Харрикейнов» благополучно вернулась на аэродром, дозаправилась и спустя полчаса снова вылетела к конвою с тремя И-16, сопровождая два наших «ила». Одновременно штаб ВВС флота направил туда для прикрытия действий штурмовиков шестерку Як-1.

Еще до появления «яков» наша авиагруппа настигла конвой, нанесла ему бомбоштурмовой удар, но прямых попаданий бомб в корабли не было, так как атаке мешали истребители противника — стодесятые и «фокке-вульфы». Завязался воздушный бой. Мы потеряли одного Ил-2, противник — одного Ме-110 и одного ФВ-190. [243]

Шестерку же «яков» на подходе к месту боя встретили восемь других фашистских самолетов — шесть Ме-109 и два ФВ-190. Наши соколы вступили в неравный бой и сбили два «мессершмитта». Сражение в воздухе как будто закончилось. Но контакт с конвоем был потерян. Следовало вновь, причем немедленно, его отыскать.

По нашей просьбе вылетел Пе-2, нашел вскоре два транспорта, два тральщика и сторожевой корабль, патрулируемые четырьмя стодевятыми. Мы не знали, новый ли это конвой, только что вошедший в Варангер-фиорд, или часть прежнего, атакованного авиагруппой. Скорее всего, все тот же, но в нем всего пять единиц. Возможно, остальные суда повреждены и приткнулись где-то к берегу, но быть может, они затонули после боя, когда наши улетели и не смогли зафиксировать победу.

Задачу уничтожения, будем считать, нового конвоя принял на себя командующий ВВС флота генерал Андреев. С аэродрома Северного флота вылетели шесть «илов», прикрываемые шестью «яками» и восьмеркой «аэрокобр». Конвой они не нашли и разрядились по причалу Киргнес. На обратном пути эта мощная группа встретила двух Ме-109 и сразу же их сбила.

А поздно утром в Варангер-фиорде, у Среднего, появился гидросамолет ДО-24, сопровождаемый двумя «фокке-вульфами». Я не разрешил поднимать с аэродрома наших истребителей. «Дорнье» этот почему-то пробомбил нашу ложную батарею на Хейнисаари. Вот уже бессмысленная затея. Зенитки открыли огонь, и вскоре в воздухе закувыркался один «фокке-вульф». Трофей, конечно, принадлежал зенитчикам, но и краснофлотцы, обеспечивающие постоянное возрождение ложной батареи, заслуживали поощрения.

На исходе суток 15 июля наблюдательные посты Среднего заметили в районе Коббхольма верхушки мачт и труб трех больших судов, очевидно транспортов. Мы не сразу определили, куда следуют эти суда, наверное в Петсамо-вуоно, и приказали авиагруппе подготовиться к вылету. Авиагруппу в это время возглавлял старший лейтенант А. Н. Синицын, командир звена штурмовиков. Он доложил, что два «ила», шесть «Харрикейнов» и два И-16 к вылету готовы. Мы ждали, когда конвой подойдет поближе, чтобы выяснить, что за суда в нем и какие силы их охраняют. [244]

В начале первого, уже 16 июля, конвой подошел достаточно близко, чтобы разглядеть два больших транспорта по 10 тысяч тонн и такой же большой танкер, охраняемые 4 сторожевыми катерами и прикрываемые с воздуха 13 «фокке-вульфами» и 14 стодевятыми; кроме этих истребителей в воздухе находились еще 3 Хе-115, используемые как дымзавесчики. Такое охранение указывало не только на ценность грузов в трюмах транспортов и в танкере, но и на то, что фашисты, неся в последнее время немалые потери в Варангер-фиорде, боятся нашей авиации, потому и подняли в воздух 30 самолетов для сопровождения трех грузовых судов.

Мы срочно донесли о конвое штабу флота. Не помню, просили ли помощи от ВВС, очевидно просили, но мне стало ясно, что нельзя опрометчиво выпускать два наших «ила» и восемь истребителей против фашистских 27 истребителей.

Когда конвой подошел на дальность нашего артогня, три «хейнкеля» и два сторожевых катера начали ставить плотные, длинные и высокие дымовые завесы. Так начинался каждый бой. Транспорты и танкер совсем скрылись в дыму. Опять будем воевать вслепую, действуя, как и противник, по схеме: все семь батарей — четыре космачевские, две Кавуна и одна 76-мм пушек, используемых против дымзавесчиков, открыли заградительный огонь по входу в Петсамо-вуоно. Разрыв такой массы фугасных снарядов на какой-то миг рассеял дым. Артиллеристы видели, как два или три наших снаряда поразили головной транспорт.

Девять «юнкерсов» и семь Ме-110 нанесли тут же бомбовый удар по нашим батареям. Очевидно, неплохо работали зенитчики — не пострадало ни одно орудие, никто под бомбами не погиб, не было раненых, хотя фашистские летчики могли бы после столь частых налетов вслепую бить по каждому из наших орудий, особенно береговых. Их же не сдвинешь с места, не переместишь, как полевые. Все наши батареи не прерывали огня, а зенитчики к тому же сбили трех «мессеров».

Тут подоспели и самолеты ВВС флота: 16 «яков», 8 «аэрокобр» и 10 «Харрикейнов». Пока взлетала, собираясь вместе, наша авиагруппа, летчики ВВС успели сбить один «юнкерс» и один стодесятый. Наши подстроились, и штурмовики обрушились на конвой, а истребители ввязались [245] в воздушный бой. Сбили еще четыре стодевятых, потеряв два Як-1. Наши реактивные снаряды поразили фашистский танкер.

Подбитый, покалеченный конвой кое-как прошел в Петсамо-вуоно. Помимо повреждений, нанесенных артиллерией и самолетами судам противника, авиация и зенитчики сбили, таким образом, восемь истребителей противника и один бомбардировщик.

Фашисты в ярости, уже после боя, открыли ураганный огонь по позициям космачевского дивизиона. Началась артиллерийская дуэль. Опять прилетели «юнкерсы» и «мессеры» бомбить аэродром в Пумманках. Потерь у нас не было.

Теперь следовало ждать, когда фашисты разгрузят, отремонтируют, чем-то загрузят трюмы уцелевших судов и поведут их из залива. Ждать пришлось 12 суток. Изо дня в день немцы бомбили наш аэродром, обстреливали огневые позиции батарей Краснознаменного дивизиона, готовясь, очевидно, к проводке.

День для нее они избрали сумрачный. Погода была совсем осенняя, низкие облака, моросил дождь, в такую погоду самолеты не летают. Словом, момент для проводки самый выгодный. Четыре катера-дымзавесчика потянули, как обычно, завесу, наши грабинские пушки открыли огонь по катерам, батареи Космачева поставили НЗО на выходе. Но оттуда высунулся только один большой транспорт; хоронясь за дымом и прижимаясь к берегу, он уходил на запад. Его не нашли и высланные в море торпедные катера.

Мы, естественно, поддерживали НЗО, ожидая другие суда: ведь 12 дней тому назад в Петсамо вошли 3 больших грузовых судна, а вышло только одно. Но так и не дождались ни второго транспорта, ни танкера. Значит, они сильно повреждены, если после такой долгой стоянки не могут при благоприятнейших обстоятельствах выйти в море.

В этот день сильно досталось Краснознаменному дивизиону: с вечера две тяжелые батареи 210-мм калибра и одна 155-мм батарея перепахали все пространство вокруг орудийных двориков батарей Поночевного и Соболевского. По ним они выпустили 109 мощных снарядов. И все мимо — потерь у нас не было. [246]

Одна из этих тяжелых батарей — 210-мм у озера Усто-Ярви — то и дело била по нашим фортсооружениям в главной полосе обороны. К двум разрушенным в мае дотам добавились еще два разрушенных пулеметных дзота левофлангового ротного опорного пункта. Сразу же после успешного артиллерийского удара с помощью самолета-корректировщика по шестиорудийной батарее Могильного мы задумали тем же способом уничтожить и эту тяжелую батарею. Ее огневую позицию мы знали — на северном берегу названного озера. За озером находилась знакомая нам высота 388,9, а на ней и тот командный пункт, к которому в начале октября сорок второго года удачно ходила разведгруппа лейтенанта Михаила Зуева. Поточнее данных у нас пока не было, но для уничтожения такой батареи их необходимо раздобыть, очевидно с помощью аэрофотосъемки.

Еще в середине июня по нашей заявке на По-2 прилетел а Пумманки старший лейтенант С. М. Бондаренко. Его смелость просто удивляла. Мы знали, какой это риск — лететь к нам, на блокированные полуострова, на тихоходном, невооруженном, сделанном из фанеры самолетике, да еще при плохой видимости.

Задание, полученное от нас этим замечательным летчиком-корректировщиком, оказалось посложнее, чем просто разведка и фотосъемка. Интересующая нас тяжелая батарея размещена в глубине берега, на огневой позиции, почти рядом с тем штабом, который искал и нашел Зуев. У нас уже были данные, что это штаб не пехотного полка, а всей группы «Норд», равнозначный штабу дивизии. Следовало ожидать, что он надежно прикрыт. Самолету-разведчику, а затем и корректировщику придется работать под сильным огнем зенитной артиллерии и под воздействием истребителей. Кроме того, мы имели сведения, правда не очень достоверные, требующие тщательной проверки, о возможной установке противником еще одной батареи, покрупнее, предположительно калибра 240, а то и 280 мм. Если противник установит такую сильную дальнобойную батарею, наш аэродром окажется под ее мощным ударом, и вряд ли на нем сможет базироваться флотская авиация. Но пока говорить об этом открыто мы не могли. Поэтому летчику Бондаренко мы поставили задачу разведать и сфотографировать более обширный район, не разъясняя причин. [247]

Через трое или четверо суток старший лейтенант Бондаренко выполнил и эту задачу. Проявленные и дешифрованные снимки доставили к нам в СОР. И снято, и дешифровано отлично.

На северном берегу озера Усто-Ярви четко выделялись обваловки, в которых установлены три длинноствольных орудия на полевых колесных лафетах. Не было видно вокруг них ни убежищ, ни землянок, ни складов. Одно орудие накрыто маскировочной сетью, оно не имело резко очерченных форм, а два других стояли даже без чехлов. Рядом с ними — две автомашины и груды ящиков. Каких-либо батарей или отдельно стоящих орудий вокруг интересующей нас цели не было. Удивляло, что огневая позиция столь мощной батареи не прикрыта зенитным артогнем. Интервалы между орудиями достигали 200 метров. Это значило, что стрелять на уничтожение надо не по всей батарее сразу, а по отдельным орудиям, что, в свою очередь, втрое увеличивало расход боезапаса.

Командир 104-го артполка майор Кавун, которому я уже давно говорил, что надо уничтожить эту батарею, предложил вести огонь одновременно шестью орудиями — 5-й батареи старшего лейтенанта Г. В. Замятина, только что сформированной и получившей на вооружение три новые 122-мм пушки, и 7-й батареи старшего лейтенанта И. М. Носа, она стала теперь трехорудийной, и в нее входили пушки 152-мм калибра.

С предложением Кавуна я согласился. Но пришлось выделить для этих батарей лишь такое количество боезапаса, которое считалось достаточным для уничтожения одного орудия.

Я, конечно, понимал, что это не выход из положения, что решение, по существу, половинчатое. Большего количества снарядов мы не могли дать для этой стрельбы, потому что подвоз боезапаса в СОР, как я уже рассказывал, прекратился. Но мы не могли позволить противнику безнаказанно расстреливать наши новые фортсооружения. Значит, надо довольствоваться полумерой. Стрельбу назначили на 4 часа 21 июня.

Готовились активно. На 5-ю и 7-ю батареи спешно подвозили боезапас из резерва. Противник в конечном счете обнаружил оживление на дорогах, и вдруг после долгого перерыва его авиация нанесла по центру двух перекрестков, где сновали наши автомашины, груженные [248] снарядами, бомбоштурмовой удар. Уже под вечер 20 июня, накануне стрельбы, девять пикирующих «юнкерсов», восемь стодесятых и четыре «фокке-вульфа» сбросили в этот район 91 фугасную бомбу. Тут находился и центр ПВО первого боевого участка, на окружающих сопках размещалась 455-я отдельная пулеметная рота ПВО под командой старшего лейтенанта Г. Ф. Терентьева, смелого офицера и хорошего организатора. Эта рота немало сделала для защиты различных объектов СОР, ее перебрасывали с места на место. Когда 12 крупнокалиберных пулеметов Терентьева открыли по фашистским самолетам огонь, летчики, очевидно, растерялись: они не ожидали здесь отпора и пикировали, не заботясь о своей сохранности. Сразу же один «юнкерс» был сбит, он врезался в сопку и взорвался. Через минуту-две пулеметчики Терентьева подбили еще один «юнкерс» и один Ме-110; оба, объятые пламенем, уходили в черном дыму, стремительно снижаясь, к своим рубежам. Дорого обошлась немцам эта бомбежка: они потеряли три самолета. У нас было ранено пять человек, в основном саперы.

В тот же день на аэродром в Пумманках сел Пе-2 с экипажем младшего лейтенанта Горбачева. В экипаж входил сержант Дмитрий Шакулов, стрелок-радист, уже несколько раз летавший на разведку и корректировку со старшим лейтенантом Бондаренко; это он, сержант Шакулов, сбил немецкий самолет во время корректировки артогня по шестиорудийной батарее на Могильном.

Прилетел на этом самолете и наш друг корректировщик.

Утро было ясное. В 3 часа 55 минут наш Пе-2 вылетел на корректировку. Его прикрывали шесть «аэрокобр» 20-го истребительного авиаполка, прилетевшие накануне вместе с ним в Пумманки.

Через четверть часа началась артстрельба. Батареи Кавуна смогли дать только по два залпа — прекратилась корректировка. Там, над целью, появилась буквально туча фашистских истребителей. Количественно противник превосходил нас в воздухе в три-четыре раза. Пришлось нашим самолетам вернуться. А без корректировки нам не было смысла продолжать тратить боезапас.

Прошло около двух недель после этой неудавшейся попытки разбить тяжелую фашистскую батарею. И вот однажды, когда начальник артиллерии докладывал мне [249] свои соображения о распределении боезапаса, а вместе с этим и о плановом использовании батарей, я вспомнил, что на доставленных из штаба ВВС последних фотоснимках был отчетливо виден и район расположения штаба группы «Норд». Я сказал Алексееву, почему бы нам не разгромить хотя бы этот фашистский КП.

— Ведь отпущенные командиру сто четвертого артполка восемьсот выстрелов остались целыми. Как ваше мнение?

— Хорошо бы, — сказал полковник Алексеев. — Но дадут ли нам снова корректировщика?

— Думаю, что не дадут. Сейчас в воздухе вокруг нас все больше фашистских истребителей. Но попробуем сделать так: батареи обстреляют объект, Бондаренко потом его сфотографирует, мы еще добавим, а он снова сфотографирует. Продумайте, как это организовать, и через два дня доложите мне.

Все было исполнено в срок: 8 и 9 июля четыре батареи полка Кавуна, а именно: 1, 2, 4 и 7-я — провели дважды сосредоточенную стрельбу по штабу группы «Норд». Удары контролировались фотосъемкой. На снимках мы ясно видели развороченные блиндажи, землянки, постройки.

Так был нанесен еще один удар по объекту, расположенному в оперативной глубине обороны противника.

* * *

Частые бомбежки нашего аэродрома вынуждали нас торопиться с постройкой укрытий второй очереди для самолетов, тех четырех, что строились вдобавок к восемнадцати. Казалось, все идет так, как задумано.

Но вот ко мне пришел однажды расстроенный инженер-полковник Корвяков и молча положил на стол какой-то пакет. Для него, всегда вежливого и сдержанного, это было странным. Ни о чем не спрашивая, я вынул из пакета бумагу и прочел ее: инженер-полковник Т. П. Ефимов, начальник инженерного отдела флота, очень резко писал, будто наш капонир консольного типа для штурмовика Ил-2 неизбежно развалится и раздавит самолет, если фугасная бомба, даже 50 килограммов, взорвется вблизи него.

Бомбежек аэродрома случалось немало, но ни одно укрытие не разрушилось, даже когда рядом с капониром [250] падала сотка и часть самого укрытия повреждал взрыв. Капонир всегда оставался целым, ни разу не обрушивался на самолет. Зачем же охаивать наш проект?

В том же пакете находился предлагаемый инженерным отделом флота иной проект капонира, очень сложной арочной конструкции. Почему же раньше, когда мы мучились над тем, как укрыть самолеты, инженерный отдел не помог нам и ничего не предложил?

На мой вопрос, почему Корвяков считает неприемлемым проект арочной конструкции, Дмитрий Дмитриевич объяснил, в чем новый проект слабее нашего. Кроме того, он требовал значительно большего количества материалов, а главное — времени для постройки, придется остановить уже начатые работы, все делать заново — заготовленные детали не годятся для арочного проекта.

Да, время для нас дорого, очень дорого. Приказав продолжать работы, я испросил у командующего флотом разрешения на личный доклад и тотчас на одном из катеров МО отправился из Мотки в главную базу.

Еще стояли белые ночи, но погода для нас была подходящая — низкие облака, дымка. Всю дорогу я простоял на ходовом мостике, разговаривая с командиром. Всеми малыми охотниками командовали лейтенанты или старшие лейтенанты, люди молодые, но уже с большим боевым опытом, смелые и отличающиеся культурой.

В Полярном адъютант командующего повел меня в здание штаба флота. В просторной комнате с двумя широкими трехстворчатыми окнами за большим письменным столом с неизменным, как я убедился, стаканом крепкого и, наверное, холодного чая нас ожидал Арсений Григорьевич Головко. Он очень приветливо поздоровался и пытливо, выжидающе посмотрел на меня.

Вместе со мной в кабинет вошел инженер-полковник Ефимов; возможно, он случайно оказался в этот момент в приемной командующего.

Я доложил Арсению Григорьевичу, что вынужден к нему обратиться потому, что все наши усилия по сооружению капониров для укрытий самолетов на аэродроме в Пумманках, переданных нам в оперативное подчинение, по сути дела, сводятся на нет документом начальника инженерного отдела флота инженер-полковника Ефимова. [251]

Командующий взял из моих рук документ, внимательно его прочел и с большой укоризной посмотрел на Ефимова.

— Думаю, — добавил я, — что основной ошибкой товарища Ефимова в этой очень неприятной истории является утверждение, будто наши капониры не только не защитят, но даже погубят самолеты.

Адмирал, быстро оценив суть дела, спросил, в чем же не прав инженер Ефимов. Может быть, резковато, но я доложил, сколько и каких бомб уже сбросили фашисты на аэродром, но при этом не пострадал ни один самолет в капонире, не обвалилось ни одно укрытие, хотя бомбы падали рядом.

Командующий отругал за подобное письмо и заключение своего начинжа, но подтвердил необходимость строить укрытия по новому проекту.

Меня это ошеломило. Я доложил, что вопрос упирается не в «защиту мундира», а в то, что у нас уже заготовлены материалы и строятся четыре новых капонира, отменить строительство — значит затянуть укрытие самолетов.

Головко разрешил достроить начатое. Но приказал впредь строить лишь так, как решено инженерным отделом флота.

Отпустив инженер-полковника Ефимова, Арсений Григорьевич выслушал мой доклад о наших нуждах. Прежде всего я попросил дать нам возможность с помощью самолета-корректировщика все же уничтожить крупнокалиберную батарею у озера Усто-Ярви.

— Сергей Иванович, как вы думаете, почему генерал Андреев не смог 21 июля увеличить число истребителей для обеспечения вашей стрельбы по этой батарее? — спросил командующий.

— Думаю, потому, что в ВВС флота не было свободных истребителей.

— Совершенно верно. 1 июня на обеспечение стрельбы по Могильному Андреев направил к вам множество истребителей, но вы стреляли около четырех часов. Сейчас немцы значительно усилили свой 5-й воздушный флот, действующий против нас. Причем усилили за счет новых «фокке-вульфов». Для нас будет легче, если уничтожение этой батареи мы поручим самой авиации. Ну как, согласны? [252]

— Товарищ командующий, прошу приказать генералу Андрееву уничтожить 105-миллиметровую батарею на Могильном, она вновь ожила, но на другой позиции, в глубине берега. А батарею у озера Усто-Ярви мы сами уничтожим позже.

— Согласен. Хотя должен сказать: не думал, что вы такой жадный. — Адмирал рассмеялся и добавил, прощаясь: — Пройдите к начальнику штаба, обо всем договоритесь.

Я спустился на флагманский командный пункт. Контр-адмирала С. Г. Кучерова уже заменил новый начальник штаба флота контр-адмирал Михаил Иванович Федоров. Мы быстро договорились обо всем, и я заторопился домой.

Возвращался на Рыбачий в тот же день, по настоянию Федорова, не в Озерко, а в Цыпнаволок. Погода значительно улучшилась. Дул свежий ветер с севера. Небо затянули кучевые облака. Проглядывало солнце. В штабе было известно, что над Мотовским заливом опять летают фашистские истребители.

Мы вышли из Полярного на американском торпедном катере, если не ошибаюсь — «Хиггинсе», под нашим военно-морским флагом; катером командовал старший лейтенант В. М. Лозовский, хорошо знакомый всему флоту, смелый командир МО-135. Пользуясь случаем, я осмотрел этот маленький кораблик. Больше всего меня интересовало зенитное вооружение. Ничего не скажешь, сильное вооружение: два спаренных крупнокалиберных пулемета «Кольт-Браунинг» и одна 20-мм пушка «Эрликон». Кроме того, два торпедных аппарата с торпедами. Но моторы так ревут, что их, наверное, слышно очень далеко. В этом отношении наши «Д-3», пожалуй, лучше. Я спросил Лозовского, прикрывает ли нас кто-нибудь с воздуха: мы же на подходе к Цыпнаволоку, а там всегда дежурят фашистские истребители. Лозовский сказал, что в штабе флота его обещали прикрыть шестеркой «яков». Но в просветах между облаками никаких «яков» я не видел.

Вот уже и Цыпнаволок: четверть часа — и я дома. И вдруг севернее нас между облаками мелькнул самолет, похоже чужой.

— Командир, видите самолет?

— Справа по борту, высота полторы тысячи метров, [253] «фокке-вульф»! — донесся в этот момент доклад краснофлотца-сигнальщика.

Лозовский форсировал ход и чуть ли не на полной скорости подскочил к разбитому бомбами пирсу Цыпнаволока. Едва я успел выскочить, катер развернулся и полным ходом ушел в Полярное.

Оглянувшись, я увидел нашу 37-мм батарею, готовую к бою. Жаль, что отпустил катер, здесь ему было бы безопаснее. Но поздно.

Катер уже в море. «Фокке-вульф» выскочил из облаков, пикируя на него. Катер открыл огонь и уклонился от атаки. «Фокке-вульф» резко взмыл вверх. На том атака кончилась.

На нашем командном пункте капитан 1 ранга Туз доложил мне, что на катере Лозовского ранен один матрос.

Добавлю ко всему рассказанному в этой главе еще одну деталь о стиле, что ли, работы фашистских пропагандистов. Немецкие батареи время от времени стреляли по нашим боевым порядкам агитационными снарядами, разбрасывая при взрывах, как шрапнель, тысячи разноцветных листовок. Листовки были одного и того же содержания. На плохом русском языке они твердили советским воинам о бессмысленности дальнейшего сопротивления. Текст тот же, что и в середине сорок второго года, когда фашистские армии, казалось, неудержимой лавиной своим правым крылом двигались к Сталинграду, дошли до главного Кавказского хребта. Но вот прошел год, позади уже был Сталинград, Курская битва, а текст все тот же. Не от большого ума. Можно представить себе, как потешались над этими листовками наши люди, не только знающие об успехах на далеких фронтах, но и активно бьющие противника на нашем заполярном участке. [254]

Наступил август. На Балтике — самый лучший летний месяц: еще очень тепло, стоят хорошие, солнечные, но не жаркие дни. А здесь, в Заполярье, лето уже кончилось. Хотя белые сумеречные ночи еще продолжаются, но уже холодно, и шинель не снимаешь даже в середине дня. Разве только в самый солнцепек, где-нибудь под скалой, в затишье, и только тогда, когда нет ветра.

Ровно год прошел с тех пор, как был создан Северный оборонительный район, а как все на полуостровах переменилось! Героическим трудом защитников нашей заполярной крепости созданы мощные оборонительные полосы. Сильно укреплены старые и построены новые районы противодесантной обороны. Создана противовоздушная оборона. И мы теперь, успешно отражая удары группы «Норд» и поддерживающих ее наземных и воздушных соединений, сами наносили фашистским войскам, укреплениям, артиллерии, авиации, кораблям большой урон.

Блокада полуостровов гитлеровской авиацией пока еще продолжалась, но и мы сильно зажали фашистов не только на подступах к Петсамо-вуоно, но и во всем Варангер-фиорде.

И началась-то блокада Варангер-фиорда с малого, с посадки двух авиаэскадрилий на аэродром в Пумманках, ставший в связи с этим передовым аэродромом ВВС Северного флота. Действовавшие в Варангер-фиорде подводные лодки наносили немалые потери вражеским конвоям, но до привлечения авиации не было ударов такой мощности. Так что привлечение к боевым действиям самолетов ВВС флота сыграло для блокады всего Варангер-фиорда большую роль. Очень жаль, что военно-воздушные силы не использовали для базирования авиации наш второй аэродром в Зубовке. Но аэродром этот не пустовал: так же, как и аэродром в Пумманках, он служил площадкой [255] для аварийных и вынужденных посадок. Летчики ВВС флота, уничтожая корабли противника в море или участвуя в воздушных боях над фиордами, знали, что в случае беды они всегда найдут на полуостровах друзей, защиту, помощь в восстановлении боевых машин. К слову, забегая вперед, расскажу о некоторых случаях вынужденных посадок в августе.

В первых числах в губу Зубовская упал наш торпедоносец «бостон», подбитый при атаке гитлеровского конвоя в районе Конгс-фиорда. Самолет утонул, но весь экипаж удалось спасти. Его командиром был Герой Советского Союза гвардии капитан В. П. Балашов, знакомый мне с конца сорок второго года, когда я летал на его ДБ-3 ночью из Полярного в Архангельск по некоторым нашим делам.

В середине августа утром, в очень плохую погоду, на аэродром в Зубовку сели на вынужденную восемь самолетов ВВС флота: два «Харрикейна» и четыре «яка» — благополучно, из трех летевших к нам «илов» один сел без аварии, другой скапотировал и разбился, экипаж его чудом остался жив, ну а третий не дотянул до аэродрома, упал на полуостров и сгорел вместе с экипажем. Одновременно на аэродром в Пумманках сели шесть «яков», у которых кончилось горючее. Их дозаправили, хоть с бензином у нас плоховато было, и они сразу улетели. Все эти самолеты входили в авиагруппу, наносившую бомбоштурмовой удар по вражескому аэродрому Свартнес.

* * *

Но вернемся к началу августа. Его первый день был столь же напряженный, как и все июльские. Днем несколько «фокке-вульфов» пробомбили старый причал в Западном Озерко, им давно не пользовались, потому не было там ни жертв, ни ущерба. А вечером семь «фокке-вульфов» сбросили с пикирования семь авиабомб большой мощности на взлетно-посадочную полосу аэродрома в Пумманках.

Все зенитки вовремя открыли огонь, но головной «фокке-вульф», сбросив бомбу, продолжал пикировать на 37-мм зенитную батарею № 225, стреляя из всех своих пушек и пулеметов. Командир батареи лейтенант И. Т. Павлов выдержал эту поистине психическую атаку и притом так искусно стрелял, что одним или двумя снарядами попал в штурмующий истребитель. «Фокке-вульф» резко отвалил [256] в сторону, полетел, заметно снижаясь, к морю и упал в воду недалеко от острова Хейнисаари. Остальные «фокке-вульфы» разлетелись в разные стороны, собрались вместе уже над морем и ушли на юг, к Луостари.

Со всех постов наблюдения, а их на Среднем было немало, посыпались на наш командный пункт доклады о том, что недалеко от берега плавает надувная лодка, в ней летчик, выпрыгнувший с парашютом из сбитого «фокке-вульфа». Я приказал начальнику штаба выслать торпедный катер, чтобы подобрать этого летчика. Но едва катер вышел, как последовали новые доклады: над плавающим в надувной лодке летчиком уже барражируют четыре «фокке-вульфа». Пришлось катер вернуть в Большую Волоковую, иначе он погиб бы под ударами четырех мощных истребителей.

Вскоре к этой резиновой лодке прилетел и спасательный гидросамолет ДО-24, а с ним еще семь «фокке-вульфов». Наверное, там, в этой лодке, какая-нибудь важная в гитлеровской авиации птица, какой-нибудь ас.

Я позвонил Космачеву и приказал ему ни в коем случае не допустить, чтобы фашисты спасли сбитого и таким количеством истребителей опекаемого летчика. Батарея Г. Н. Захарова открыла по севшему на воду гидросамолету стрельбу фугасно-осколочными гранатами, Космачев исправно докладывал мне, как крутится среди разрывов этот «Дорнье», пытаясь проскочить к лодке с летчиком, но в конце концов гидросамолет вынужден был улететь.

По батарее Захарова открыли огонь батареи противника, сначала обе с мысов Ристиниеми и Нумерониеми, по ним стали работать стотридцатки Поночевного и Соболевского, тогда вступили в бой две тяжелые — 155-мм и 210-мм батареи из района Лиинахамари. К летчику в это же время пытался проскочить немецкий сторожевой катер, вышедший из Петсамо-вуоно, но Захаров его туда не допустил.

Вот какая баталия разгорелась из-за одного аса с «фокке-вульфа». С нашей стороны вступили в бой еще две батареи. Они прекратили огонь только тогда, когда смолкли пушки противника. Фашисты израсходовали четыре сотни снарядов, мы не меньше. «Фокке-вульфы» улетели.

Тогда я приказал поднять из Пумманок два или три «Харрикейна» — большего мы в тот день сделать не могли, [257] «илы» поднимать не было смысла. Вновь появились «фокке-вульфы», но до воздушного боя не дошло: один из наших летчиков на бреющем промчался над злополучной надувной лодкой, проскочил ее, и вместе с асом она пошла на дно. Противник не преследовал наших, и они благополучно сели на аэродроме.

А мы в это время уже испытывали настоящий голод в бензине. Он нужен для активно действующей нашей авиагруппы, нужен для торпедных катеров, для автотранспорта — последние автомашины пришлось поставить на прикол, потому что фашистская авиация по-прежнему жестко блокировала СОР и нам ничего тыл флота не присылал. Я буквально терзал командующего своими просьбами о горючем; к начальнику тыла уже не обращался, зная, что от него не зависит переброска любого вида снабжения; все дело в прикрытии плавсредств от налетов фашистской авиации.

И вот вечером 2 августа мы получили наконец оповещение, что к нам посланы два мотобота с авиационным и транспортным бензином; хотя ночь и была светлой, точнее, сумеречной, но почти сплошная облачность позволяла предположить нелетную погоду, на что и рассчитывали, наверное, в Полярном, выпуская к нам в Мотовский залив эти мотоботы, доверху набитые бочками с бензином, но без прикрытия.

К середине ночи 3 августа мотоботы ПМБ-86 и ПМБ-108 благополучно добрались до Эйны, мы их быстро разгрузили. Но к утру подул холодный ветер, разгоняя низкие облака — коварна погода в Заполярье, иногда меняется по нескольку раз в сутки. А «фокке-вульфы» летали почти в любую погоду, они буквально разбойничали на малых высотах.

В девятом часу утра три «фокке-вульфа» застигли оба мотобота на полпути от Эйны в Порт-Владимир. Мотобот ПМБ-86, получив серьезные повреждения, выбросился на берег в районе губы Моча; в его команде 4 человека было убито, 14 ранено. На втором мотоботе от пулеметного огня пострадало четверо, повреждений не было.

Из главной базы вышли на помощь МО-124 лейтенанта В. Е. Войцехова и МО-133 старшего лейтенанта П. Т. Явона; в пути их атаковали два «фокке-вульфа» — катер Войцехова получил от крупного осколка бомбы большую пробоину и стал тонуть. Пострадал и МО-133, четверо в его [258] команде были убиты, семеро ранены, в том числе и командир катера. Командование принял на себя его помощник старший лейтенант Л. Г. Чепелкин. Корпус МО-133 был пробит осколками в 40 местах. Войцехов и его команда старались спасти катер; им удалось завести на пробоину пластырь и прекратить поступление воды в корпус. Чепелкин взял катер Войцехова на буксир и отвел в Порт-Владимир, где уже находился мотобот ПМБ-108 со снятой с мотобота ПМБ-86 командой.

Истребители противника на другой же день нашли это покинутое командой суденышко и бомбами разнесли его.

Какое-то количество бензина мы получили, но после этого наступила, конечно, новая пауза в снабжении. Скорей бы уж начались темные ночи, а их еще ждать чуть ли не месяц.

А пока? А пока надо воспользоваться согласием командующего и ликвидировать силами ВВС хотя бы одну или обе батареи, вновь установленные гитлеровцами в глубине Могильного. Я поручил капитану 1 ранга Д. А. Тузу договориться с начальником штаба ВВС генералом Е. Н. Преображенским о сроках операции и выделяемых для нее силах.

Штаб ВВС назначил налет на батареи в глубине мыса Могильного на 6 августа, днем, при полной видимости. От нас требовалось лишь указать цель, подлежащую уничтожению. Туз договорился, что к моменту подхода самолетов две наши 152-мм батареи откроют огонь по цели и таким образом обозначат ее. Штаб ВВС выделил для удара эскадрилью из девяти «илов» 46-го штурмового авиаполка, того самого, первая эскадрилья которого базировалась в Пумманках. Кроме того, Преображенский обещал полить эти батареи гранулированным фосфором. Я слышал о таком боевом и очень эффективном средстве поражения, но ни разу не видел ни самой поливки, ни ее результатов.

Наступило 6 августа — день на редкость благоприятный, солнечный, яркий, полное безветрие. В двенадцатом часу в районе Могильного появилась целая воздушная армада — 9 «илов» двумя группами и 25 истребителей, почти все «яки». Батареи старших лейтенантов И. М. Носа и Н. А. Жукова открыли огонь по целям, намеченным к уничтожению. [259]

После первых же залпов летчики дали сигнал о прекращении артогня. Ориентируясь по разрывам наших снарядов, «илы» точно вышли на цель. Первая группа, сбросив фугасные бомбы на батареи, начала их штурмовать, расстреливать пушки, дворики, орудийную прислугу пушечно-пулеметным огнем и реактивными снарядами, Вторая группа в это время совершила облет штурмуемых позиций, а затем нанесла и свой удар. С небольшой высоты все огневые позиции и строения вокруг этих батарей были политы гранулированным фосфором. Все вокруг запылало, над позициями поднялись клубы черного и желто-белого дыма, перемешиваясь в громадное облако, произошли два очень сильных взрыва.

А противник бездействовал — ни одного выстрела, ни одного истребителя. Очевидно, фашистов этот удар захватил врасплох. Потом мы узнали, что боем командовал майор М. П. Михайлов, командир 46-го штурмового авиационного полка, он возглавлял первую группу «илов», а вторую — командир эскадрильи капитан А. Н. Каличев.

Под вечер над этим районом прошел наш «бостон», сопровождаемый восьмеркой «яков», и произвел аэрофотосъемку. Позже я увидел снимки — все черно, все сожжено, все разворочено. Но орудий на снимках не было, возможно, немцы успели их куда-то оттащить. Во всяком случае, не было и батарей, и мы посчитали, что они уничтожены.

Хорошо бы, конечно, проверить на деле, не восполнили ли фашисты брешь в артиллерийской блокаде коммуникаций у Эйны и Мотки другими батареями. Но пауза продолжалась, суда не шли, и мы не могли знать, восстанавливают ли гитлеровцы вооружение разрушаемых нами опорных пунктов.

* * *

В позиционной войне на хребте Муста-Тунтури происходили по-прежнему частые гранатные бои в боевом охранении и не прекращалась перестрелка. Противник только один раз пошел в атаку на нашу левую сопку, на дзот, успешно действовавший и в полярный день. Группа фашистов численностью 40 человек пыталась захватить этот дзот, но отошла, потеряв половину солдат.

Пользуясь светлым временем, успешно работали наши снайперы. От их огня ежедневно гитлеровцы, по скромным, строгим подсчетам, теряли пять-шесть человек, а то [260] и десяток. Старший краснофлотец 2-го батальона 12-й Краснознаменной бригады П. И. Белоусов, отличный снайпер, имел на своем счету 71 фашиста, снайперы 3-го батальона бригады краснофлотец Г. А. Безинов — 37, краснофлотец И. К. Дистряков — 34, главстаршина Л. Г. Чудинов из 1-го батальона уничтожил за летние месяцы 51 фашиста, краснофлотец И. А. Кругликов — 23, снайперы 4-го батальона краснофлотец Н. Я. Кунакбаев — 59, краснофлотец М. П. Колесников — 47, снайпер роты автоматчиков бригады И, В. Загустин — 31; хорошо стреляла и Маша Матюхина, санинструктор из рассохинской бригады — она уничтожила семерых фашистов...

Работа снайперов, как и всюду, где войска стояли в обороне, сковывала передвижение солдат и офицеров в стане противника и приносила значительный результат, особенно у нас, где в условиях полярного дня ею можно было заниматься круглосуточно.

Активно работали в течение лета батареи 104-го артполка, собранные нами на первом боевом участке. Они продолжали разрушать доты и дзоты гитлеровцев и обстреливали с успехом те участки, где немцы затевали какие-либо работы. Но затруднения с подвозом снарядов вынудили артиллеристов искать выход из острого положения: надо и снаряды экономить, и добиваться прежнего эффекта в артиллерийском наступлении на передний край врага. Решили выдвигать отдельные орудия и даже батареи вперед, на полузакрытые позиции, вдвое и больше сокращая дистанцию и, следовательно, добиваясь большей точности стрельбы, хотя риск при этом возрастал. В конечном счете артиллеристы, разрушая фортсооружения противника и другие объекты обстрела, резко сократили расход боезапаса.

В первые же ненастные сутки артиллеристы выдвинули на полузакрытые позиции две 152-мм трехорудийные батареи и одну 122-мм гаубичную. Командиры этих батарей капитан В. Н. Азарченко и старшие лейтенанты Г. В. Замятин и И. Я. Манзя оборудовали свои командно-наблюдательные пункты в боевом охранении, то есть почти вплотную к позициям противника. Известно, что и с закрытых позиций батареи 104-го артполка успешно разрушали огневые точки немцев, но выдвижение вперед 152-мм орудий сулило еще лучшие результаты. Мы надеялись подключить к их работе мелкие группы морской пехоты [261] для захвата разрушенных или приведенных к молчанию огневых точек, чтобы несколько улучшить позиции нашего боевого охранения.

Утром 6 августа все три орудия капитана Азарченко открыли огонь по трем мощным дзотам противника на юго-западных склонах левой сопки хребта Муста-Тунтури. Корректировал этот разрушительный огонь каждого из орудий своей батареи сам командир. Артиллерийские расчеты действовали точно, хотя ответный огонь по всем трем орудиям вели три батареи врага. За 10–15 минут все три дзота на юго-западных склонах левой сопки были разрушены — капитан Азарченко добился пяти прямых попаданий в огромный двухамбразурный дзот и по два попадания в остальные. В этом бою особенно отличились младший сержант Ахматов, сержант Неборячко, старший сержант Батрин, рядовые Ворожесцев, Колоринов, Сухоницкий...

Во время стрельбы небольшие группы автоматчиков и саперов 2-го батальона Краснознаменной бригады, преодолев проволочные заграждения, захватили разрушенные дзоты. Немцы бросили сразу же целую роту в контратаку. Завязался упорный бой.

Вперед из захваченного его отделением дзота выдвинулся командир отделения старшина 2 статьи И. Е. Листов, засел в покинутой противником траншее и стал в упор расстреливать гитлеровцев, идущих в контратаку. Для противника это было неожиданностью — восемь убитых лежало перед траншеей. Немцы стали окружать Листова, очевидно, стремясь захватить живым. Листов, отбиваясь, взял винтовку за ствол и, размахивая ею, как дубинкой, сразил еще троих. Ему на выручку бросилось все отделение. Гитлеровцы, видя, что героя нашего не взять живым, убили его очередью из автомата и отошли. Так погиб смертью храбрых коммунист-североморец Иван Егорович Листов.

Отличился в бою за ту же огневую точку автоматчик отделения Листова матрос Л. А. Маслов. Он первым ворвался в разрушенный дот; не найдя там живых фашистов, бросился в ход сообщения, по нему добежал до огневой позиции минометчиков, уничтожил всех огнем из своего автомата, гранатами отбил контратаку и вернулся к своему отделению. Автоматчик сержант А. И. Краснов первым ворвался в разрушенный нашими артиллеристами [262] двухамбразурный дзот, уничтожил притаившихся двух вражеских солдат, быстро расчистил под огнем противника завал у входа, дав возможность штурмующей группе занять новую позицию. Когда началась контратака, Краснов выскочил из дзота и впереди него оборудовал ячейку, из которой автоматными очередями и гранатами уничтожил несколько фашистов. Когда у него кончились боеприпасы, вооружился немецким автоматом, быстро собрал с убитых им врагов запасные диски и гранаты и продолжал бой, дав возможность всей группе отойти и вынести раненых.

Это был наш первый активный удар с прорывом на переднем крае Муста-Тунтури после долгого перерыва из-за полярного дня. Новая для нас тактика использования тяжелых орудий для стрельбы с полузакрытых позиций с задачами уничтожения дотов и дзотов противника применялась в течение всего августа и в сентябре и дала большой эффект: 9 наших орудий разрушили более 20 дотов и дзотов, израсходовав на это 200 снарядов. Разумеется, вместе с фортсооружениями погибали и гарнизоны, в них расположенные.

Но от захвата разрушенного пришлось все же отказаться: слишком коротка в августе ночь, чтобы захваченное фортсооружение можно было восстановить и приспособить к обороне. Кроме того, противник вскоре разобрался в нашей тактике и стал минировать свои дзоты. В середине августа, едва мы начали восстанавливать один из разрушенных нами и захваченных штурмовой группой дзотов, он был взорван противником вместе с нашими четырьмя бойцами. Фашисты стали применять управляемые на расстоянии фугасы. Пришлось отложить до темных ночей дальнейшее «вгрызание» в оборону противника, как мы называли тогда эту тактику штурмовых групп. Надо было подготовить саперов к поиску и обезвреживанию фугасов.

В августе артиллерия противника участила массированные налеты на наши огневые позиции. В этих налетах участвовали не только 105-мм и 150-мм батареи, но и 210-мм. Надо все же уничтожить эту ненавистную нам батарею у озера Усто-Ярви, которую так и не удалось разбить летом, когда фашистские истребители помешали работе нашего самолета-корректировщика. Я снова доложил вице-адмиралу Головко о нашей потребности и замысле. [263]

Он приказал обеспечить задуманную стрельбу самолетом-корректировщиком, прикрытым истребителями.

К этому времени ВВС Северного флота сформировали специальный четвертый артиллерийский авиационный отряд под командой майора А. И. Каличева, в прошлом командира эскадрильи 46-го штурмового авиаполка, с начальником штаба и вместе с тем штурманом отряда С. М. Бондаренко, хорошо известным всему СОР корректировщиком. Вместо самолетов Пе-2, ранее использовавшихся для корректировки, отряд вооружили штурмовиками Ил-2, соответственно приспособленными для этого.

Утром 15 августа корректировочный самолет Ил-2 прилетел в Пумманки; на нем был и старший лейтенант С. М. Бондаренко. Для удара по батарее у озера Усто-Ярви мы назначили 122-мм батарею капитана И. С. Генкина и 152-мм батарею старшего лейтенанта И. Н. Носа.

В 19 часов 35 минут того же дня началась стрельба. Противник ничем не мешал ни нам, ни корректировщику; очевидно, немецкие истребители действовали в другом месте, и наш налет оказался неожиданным. Ровно час ушло на то, чтобы надежно пристреляться по среднему орудию, еще один час — на уничтожение батареи. Мы потратили 790 снарядов.

На другой день авиафотосъемка зафиксировала: одно орудие разбито, двух других на огневой позиции нет; зато на дороге, ведущей в тыл, самолет-разведчик нашел какое-то тяжелое орудие, по виду 210-мм пушку, ее тянули на юг тягачи. Куда же делось третье орудие? Этого мы тогда не знали. Во всяком случае, батарея у озера Усто-Ярви замолчала, и нашему переднему краю стало на какое-то время полегче. Надолго ли?..

* * *

Пауза в снабжении кончилась в ночь на 18 августа, когда в Эйну пришли два сторожевых катера, до отказа загруженные боеприпасами, а с ними мотобот ПМБ-61 с бочками бензина. Опять суденышки не прикрыли на переходе ни катера МО, ни авиация. Правда, за лето малые охотники сами сильно пострадали от «фокке-вульфов»: ведь их вооружение уступало вооружению стервятников и в скорострельности, и в средствах наводки. А уж два сторожевых катера, да еще груженные снарядами, — что [264] за прикрытие! В недалеком прошлом эти суденышки служили траулерами для мурманских рыбаков, да и вооружали их слабо.

За три часа все разгрузили, но погода внезапно прояснилась, и мы не решились выпустить суденышки обратно. В полдень на рейде Эйны их атаковали семь «фокке-вульфов». И пулеметы сторожевых катеров, и взвод крупнокалиберных пулеметов вездесущей роты ПВО, и зенитки с берега сообща отбили первую атаку, сбив два «фокке-вульфа». Из Пумманок подоспели наши истребители и отогнали оставшуюся пятерку, успевшую повредить причал.

По часа через полтора из-за облаков вывалилась восьмерка «фокке-вульфов», сбросила с пикирования бомбы на катера и тут же улетела.

Одна из бомб повредила двигатель на сторожевом катере № 222 лейтенанта Б. К. Перфилова. Отремонтировать двигатель на месте не удалось, его следовало менять.

Надо было отправить эти кораблики, обнаруженные противником на рейде Эйны, в обратный рейс. Но как их отправишь до ухудшения погоды?! Между тем юго-западный ветер с Атлантики гнал к нам низкие кучевые облака, вот-вот начнется дождь, есть смысл подождать. Командир отряда капитан-лейтенант Д. М. Бубынин приказал всем трем суденышкам стать у пирса. А вскоре туда неожиданно посыпались вражеские снаряды — стреляла двухорудийная 105-мм батарея из Титовки.

12 суток тому назад «илы» уничтожили на Могильном две батареи. Значит, фашисты считали артобстрелы Эйны и подходов к Мотке настолько важными, что, потеряв уже три 105-мм батареи, выставили еще четвертую. А через две-три минуты по Эйне открыла огонь еще одна такая же батарея из глубины мыса Пикшуев. Почти год молчал этот мыс, и вот гитлеровцы вооружили его новой, более мощной батареей.

Капитан-лейтенант Бубынин, находившийся на сторожевом катере № 221, взял на буксир катер Перфилова и вывел его из-под огня на рейд.

Обе батареи перенесли огонь на мотобот. Бубынин прикрыл пирс и мотобот дымзавесой, приказав мотоботу тоже отойти на рейд. Так что стрельба фашистов оказалась безрезультатной, а вскоре пушки 104-го артполка заставили их замолчать. [265]

Надо отправлять отряд Бубынина в Порт-Владимир. Я приказал начальнику штаба донести обо всем в главную базу и вызвать истребители для сопровождения. Как только прилетели с аэродрома ВВС флота девять «яков» и четыре «Харрикейна», отряд Бубынина вышел из Эйны.

На выходе мотобот, тянувший на буксире беспомощный катер лейтенанта Перфилова, атаковали десять Ме-109. Наши истребители, вступив в бой, отогнали фашистов и улетели на свои аэродромы.

Прошло полтора часа. Катера и мотобот шли в Порт-Владимир без прикрытия. Еще час — и они окажутся в безопасности. Мы на полуостровах, конечно, не знали об обстановке, не знали, что из-за облаков вывалились три группы «фокке-вульфов» и с трех направлений набросились на мотобот и следующий на буксире катерок лейтенанта Перфилова. 21 «фокке-вульф» — сила немалая, достаточная, чтобы разбомбить и пустить на дно мотобот с беспомощным сторожевым катером. И вот на поверхности уже десятка два раненых. «Фокке-вульфы» занялись вторым сторожевиком. Он увертывался от бомб, отбивался своими двумя крупнокалиберными пулеметами. Были на этом катерке и убитые, и раненые, были пробоины, повреждения, но хода и плавучести он не потерял. Когда «фокке-вульфы», очевидно растратив боезапас, улетели, капитан-лейтенант Бубынин подобрал плавающих в воде товарищей, в том числе и командира потонувшего катера лейтенанта Перфилова, имевшего десять осколочных ранений. Всего он спас 14 человек и продолжал свой героический рейс.

Вскоре прилетели наши истребители, и очень кстати. Они вступили в бой с вернувшимися самолетами противника и закончили его в нашу пользу.

Всего за время этих воздушных боев истребители ВВС флота сбили восемь Ме-109 и три ФВ-190, не считая двух «фокке-вульфов», сбитых в Эйне зенитным огнем. Наша авиация потеряла три «яка» и четыре «Харрикейна».

Сторожевик тем временем добрался до Порт-Владимира, и капитан-лейтенант Бубынин решил поставить его на обсушку — катер набрал слишком много воды. Но на этом злоключения героического суденышка не кончились.

Всех раненых с него сняли и отправили в госпиталь. Сняли и захоронили убитых. Всю ночь команда ремонтировала, прибирала свой кораблик, а к утру, снявшись с [266] обсушки, укрыла его под высоким берегом мыса Шарапова. На другой день его нашли там немецкие летчики, разбомбили и потопили.

В августе, когда возросли наши потери и в тоннаже, и в самолетах ВВС, стало особенно чувствительно увеличение количества действующих против нас самолетов противника. В результате ряда воздушных разведок обнаружилось возросшее число самолетов в Луостари, в Маятело и на аэродроме Свартнес, что на западном берегу Варангер-фиорда. Вечером 21 августа мы получили приказание командующего нанести штурмовой удар по аэродрому Свартнес силами второй эскадрильи, базирующейся в Пумманках. В этой эскадрилье осталось шесть «Харрикейнов» и четыре «ишачка».

Командир второй эскадрильи капитан Ю. В. Плотников доложил мне, что наш налет на Свартнес — вспомогательный, основной удар ВВС флота наносят по аэродрому Луостари.

Погода ночью была плохая — низкие облака, мелкий дождь. Плотников все же вывел свою эскадрилью точно на цель, начал штурмовку. Эскадрилья сожгла единственный немецкий самолет, найденный на стоянке. Очевидно, аэродром был пуст. Плотников дал сигнал сбора.

В это мгновение появились немецкие истребители. Они, как потом рассказывал Плотников, возвращались на свой аэродром и были вынуждены в столь неблагоприятных условиях вступить в бой. Наша десятка истребителей легко справлялась с подлетавшими один за другим к аэродрому Ме-109. Из десяти этих самолетов наши сбили самолетов шесть или семь и вернулись на свой аэродром без потерь. Только два «Харрикейна» пришлось ремонтировать, заделывать пробоины.

Все это происходило утром 22 августа. А в ночь на 23 августа посты наблюдения с полуострова Средний обнаружили на траверзе Коббхольм-фиорда большой конвой, идущий курсом на Петсамо — 14 или 15 кораблей, а над ними 4 самолета. До конвоя далеко — определить, что за корабли в нем, мы не могли.

Все изготовились к бою — и космачевские батареи, и эскадрилья в Пумманках, и торпедные катера, а в штаб флота пошло донесение с одновременной просьбой прислать штурмовики или бомбардировщики. [267]

Через полчаса мы уже могли определить, что в конвой входят два больших транспорта, несколько кораблей охранения, дымзавесчики, ставящие, как обычно, плотные завесы. Дивизион Космачева начал стрельбу, батареи противника немедленно открыли огонь по дивизиону — все, как всегда, каждый бой стал похож на предыдущий, не было только авиации, мы ее ждали и держали наготове всю эскадрилью.

Наконец начальник штаба доложил, что вылетают шесть бомбардировщиков Пе-2, сопровождаемые истребителями 20-го авиаполка. Поскольку над конвоем уже барражировали восемь «фокке-вульфов», я приказал поднять нашу эскадрилью только при подлете самолетов ВВС флота.

Первое донесение о конвое от постов СНиС мы получили в четвертом часу утра, а к пяти он уже был у мыса Ристиниеми. Наша береговая артиллерия упорно поддерживала огневую завесу на самом входе в Петсамо-вуоно. Немецкие батареи, увеличив скорострельность, засыпали позиции Поночевного, Соболевского и Кримера градом снарядов, но пока ни одно орудие не вышло из строя.

Минут через пять-шесть в просвете дымзавесы мелькнул транспорт, входящий в Петсамо-вуоно. Головной или концевой — мы этого не знали.

Над Средним пролетели в это время шесть Пе-2, сопровождаемые восьмеркой «аэрокобр» и шестеркой «яков»; за ними тотчас отправились наши четыре «Харрикейна» и четыре И-16.

Сплошная дымзавеса не позволяла с наших НП разглядеть, что происходило в Петсамо-вуоно. Мы слышали разрывы авиабомб, канонаду зениток противника, сильный взрыв в расположении немцев на южных скатах средней сопки Муста-Тунтури, куда врезался выскочивший из дымзавесы подбитый в бою Пе-2, Конечно, от него ничего не осталось, кроме обломков, но его взрыв должен был нанести гитлеровцам немалые потери. Мы хорошо знали тот район, и очень возможно, что экипаж Пе-2 повторил подвиг Гастелло на Муста-Тунтури.

Шел воздушный бой. Наши истребители дрались с «фокке-вульфами». Кончился и этот бой. Эскадрилья капитана Плотникова вернулась в Пумманки. Плотников тут же доложил, что бомбардировщики Пе-2 потопили немецкий сторожевик, всадили две бомбы в транспорт, и он потонул. [268]

Один Пе-2 сбили фашистские зенитки. В воздушном бою наши уничтожили одного «фокке-вульфа».

Но это было только начало. В 6 часов из залива снова вышли дымзавесчики. Они потянули дым всего в 12–15 кабельтовых от своего берега. В Петсамо-вуоно под защитой этой завесы и огня батарей немецкой артиллерии отправились из Пеуро-вуоно еще несколько транспортов. Все ли они проскочили под градом наших снарядов или часть затонула — неизвестно, но катера-дымзавесчики сразу же после этой проводки вернулись в Варангер-фиорд и скрылись в заливчике Пеуро-вуоно. Значит, противник применяет новый тактический прием: свои катера-дымзавесчики он стал дислоцировать в бухтах и заливах на подходах к Петсамо-вуоно, с тем чтобы они ставили непрерывные дымовые завесы по мере продвижения конвоя к цели. Таким образом, мы не могли знать, когда же нам надо ставить огневую завесу: неизвестно время подхода караванов к заливу. И сама проводка делится на две группы. Расчет, видимо, на то, что мы разрядимся по первой группе, а вторая, наиболее многочисленная, пойдет уже при более слабом противодействии.

Такая тактика применялась впервые. А у нас все по-старому: огневая завеса у входа в залив, огромный расход снарядов при почти нулевом подвозе и полное незнание результатов огня.

* * *

Подходил к концу август. Темнело. Обе стороны спешили лучше использовать новые условия на коммуникациях. К нам стали приходить катера и мотоботы, скоро возрастет поток грузов. Очевидно, то же самое происходило и у противника в Варангер-фиорде. Авиация ВВС флота чуть ли не ежедневно штурмовала и бомбила конвои, планомерно разведываемые летчиками нашей эскадрильи.

Утром 26 августа мористее Рыбачьего пролетела группа штурмовиков в охранении шести истребителей. Хотя мы не получали оповещения об этом полете и наши истребители в тот день на разведку не вылетали, нам стало ясно, что где-то обнаружен конвой и авиагруппа летит на штурмовку.

Через час, а может быть и меньше, километрах в десяти западнее Вайтолахти над Варангер-фиордом начался [269] воздушный бой. Дрались два «яка» и четыре «Харрикейна» с дюжиной фашистских истребителей. Из Пумманок срочно взлетели четыре наших «Харрикейна», чтобы несколько уравновесить силы над фиордом. А южнее района боя прошли на восток «илы». Значит, удар по конвою нанесен, штурмовики возвращаются, а наши истребители успели перехватить на их пути фашистов. Бой этот я наблюдал с макушки сопки над командным пунктом в бинокль. Бой был недолог, но я видел его во всех подробностях. Больше половины Ме-109 были сбиты, остальные удрали, наши их не преследовали. Один «Харрикейн» врезался в воду, второй, снижаясь, потянул вдоль Рыбачьего к Цыпнаволоку и скрылся за мысом — его падения я не видел, но узнал об этом, когда пришел к себе на командный пункт.

С нетерпением ждал доклада капитана Плотникова о действиях наших летчиков. Он позвонил и доложил, что вся эскадрилья вернулась на аэродром, сбив три «мессершмитта». Кто их сбил? Плотников назвал: старший лейтенант Подъячев, младшие лейтенанты Авцин и Бычаков. О «Харрикейне», упавшем у Цыпнаволока, сообщил командир 145-го отдельного артдивизиона майор С. С. Кутейников: самолет этот из первой эскадрильи 78-го истребительного полка, летчик младший лейтенант И. А. Кондратьев вынырнул и поплыл, не сбрасывая меховой одежды, к берегу. Его увидели издалека артиллеристы 231-й береговой батареи. Командир отделения мотористов комсомолец младший сержант Е. Л. Быков и сержант Г. С. Ткаченко, выбежав на берег и видя сильный накат, поняли, что летчику таких волн не преодолеть, тем более в тяжелой намокшей одежде. Быков обвязался веревкой, конец ее отдал сержанту Ткаченко и бросился спасать тонущего летчика. Он успел вовремя подхватить младшего лейтенанта Кондратьева. Ткаченко потянул обоих к берегу, но волны катились высокие, накрывали пловцов с головой, в каких-то пяти метрах от берега волна разлучила их и летчик стал тонуть. Быков, нырнув, все же нашел под водой Кондратьева, но тот тянул спасателя на дно. Сержанту Ткаченко удалось обоих вытащить на берег, их отвезли в санчасть. Кутейников сообщил, что жизнь летчика и его спасителя в безопасности. Я приказал С. С. Кутейникову представить Быкова к медали «За отвагу». Позже был награжден и сержант Ткаченко. [270]

С конца августа постепенно рос и поток грузов в Эйну и Мотку. Сторожевые катера и мотоботы старались проскочить к этим пунктам в недолгие часы темноты, в светлое время разгружались, а когда снова смеркалось, отправлялись в обратный рейс. Мы перестали нести потери на коммуникациях в Мотовском заливе, вражеская артиллерия пока молчала, а их летчики теперь тщательно разведывали пункты разгрузки. В самом конце августа, когда у причалов в Западном и Восточном Озерке скопилось с десяток мотоботов, половина — под разгрузкой, фашисты нанесли бомбовый удар: в 11 часов 26 «юнкерсов», 10 Ме-110 и 12 ФВ-190 сбросили по причалу и мотоботам почти 140 фугасных бомб. У нас, в Пумманках, сидела четверка «Харрикейнов». Я не разрешил поднимать ее. Что может эта четверка сделать против 48 самолетов, из которых 22 — «фокке-вульфы» и «мессершмитты». Тут никакое геройство не поможет. Так что воздушный бой не состоялся.

Но и налет был почти бесплодным для немцев: мы потеряли одного ездового и девять лошадей. Зато зенитчики сбили один Ю-87.

* * *

В эти дни опять стало возрастать значение сухопутного фронта. Весь август там грохотала наша артиллерия, только на правом фланге гитлеровцев, южнее высоты 40,1, было относительное затишье. Полковник Рассохин, старый опытный североморец, запросил разрешение провести в этом районе разведку, взять «языка».

В ночь на 25 августа взвод 3-го батальона под командованием младшего лейтенанта С. С. Дементьева проник через немецкое боевое охранение в тыл взводного опорного пункта противника, окружил большую землянку, из которой доносились голоса собравшихся там солдат. Часовых снаружи не видно, никто оттуда не показывается. А в землянке было десятка четыре гитлеровцев. По команде Дементьева два пехотинца забрались на крышу, к дымовой трубе и покидали в землянку связки противотанковых гранат. Одновременно другие бойцы метнули такие же гранаты в окна землянки. Взрывы, дикие крики, крыша рухнула. Дементьев, когда мне лично докладывал, обо всем, за голову схватился: там же такая каша образовалась, столько погибло, что пленных не было. Кинулись наши к [271] входу в землянку и выволокли из-под обломков бревен стонущего солдата — это и был часовой, укрывшийся от ветра и холода. Его опознали по двум шинелям, напяленным одна на другую. Краснофлотцы уже знали: если на немце две шинели, это часовой. Взрывы, грохот всполошили противника. Начался минометный обстрел, но по участку, находящемуся совсем в стороне от места действия наших разведчиков. Часовой в дороге умер, у него не оказалось ни солдатской книжки, ни медальона.

Я приказал Рассохину подготовить другую группу для разведки в новом районе.

Подошел сентябрь. Как и год тому назад, гитлеровцы с наступлением темных ночей стали вести себя неспокойно. Перед нашим боевым охранением возникла почти негаснущая широкая полоса — немцы не жалели осветительных ракет, ожидая ночных ударов. Они после налета разведчиков Дементьева на жилую землянку стали настолько осторожными, что старались осветить ракетами каждый метр перед своими огневыми точками на хребте Муста-Тунтури. Но меньше всего ракет гитлеровцы тратили именно там, где преуспел разведвзвод Дементьева, — по рельефу местности там располагалось меньше опорных пунктов. Нуждаясь в новых сведениях о противнике, мы решили именно там повторить поиск. После победоносного окончания Курской битвы и столь же успешного продолжения наступления, когда ежедневно сообщалось об освобождении советских городов и сел, следовало ждать не только смены немецких частей на нашем участке стабильного фронта, но и вывода их на Украину, в Белоруссию, где решалась судьба гитлеровской Германии. Значит, снова нужна активность и разведки, и штурмовых групп, надо теребить, тормошить врага, уничтожать его силы, держать в напряжении.

Бригада Рассохина провела на переднем крае все лето. Пора выводить ее на отдых, заменить бригадой Крылова. Поскольку смену мы назначили на 7 сентября, Рассохин получил приказ провести до этого намеченную разведку. Район вылазки, соседний с районом действия разведвзвода Дементьева, назывался у нас районом двух озер. 1 сентября Рассохин получил от меня приказ о поиске. На другой день он доложил свое решение. На этот раз в разведотряд войдут два взвода из разведроты бригады, взвод разведчиков из 3-го батальона и минометный батальон. [272]

И задача более решительная и сложная: окружить и разгромить взводный опорный пункт, захватить пленных. Боевое охранение начнет во время вылазки гранатный бой по всей линии хребта Муста-Тунтури. Разведотрядом будет командовать старший лейтенант П. Т. Близнюк, общее руководство боем поручается начальнику штаба бригады полковнику П. Г. Антыкову. Начало поиска — 4 сентября после полуночи.

Утверждая план, я предложил Рассохину взять в разведку отделение саперов из 338-го отдельного саперного батальона Дмитриева, хорошо знающих устройство немецких фугасов и мин.

Поздним вечером 3 сентября я выехал на «виллисе» к Рассохину. Тьма была кромешная, но мы ехали с затемненными фарами, и мой водитель Никитин то и дело чертыхался, наезжая на какое-либо препятствие. Машина резко кренилась то в одну, то в другую сторону, приходилось держаться за поручни, чтобы не вывалиться, но ехали мы быстро.

На высоте 343,0, в знакомом мне командном пункте бригады, как всегда чистом и теплом, Рассохин доложил, что отряд с 23 часов находится в исходном положении и с минуты на минуту пойдет через боевое охранение гитлеровцев.

Не успели мы с Рассохиным выпить по стакану чая, как зазвонили телефоны — начался гранатный бой по всему хребту Муста-Тунтури. Мы выскочили из землянки. Белые, яркие, медленно опускающиеся немецкие осветительные ракеты, оранжево-красные вспышки разрывов ручных гранат, мин, снарядов по всему хребту — все это казалось иллюминацией, может быть, так выглядели салюты в далекой от нас столице, но мы этих салютов не видели. Левее хребта, у двух озер, была тьма. Минут через пять где-то заблестели такие же вспышки гранат, потом и мин, но все погасло, смолкло. Настала тишина. Только по-прежнему взлетали и медленно гасли, опускаясь, белые ракеты над немецким передним краем. А у нас редко-редко грохнет орудийный выстрел.

Подошел Рассохин и доложил, что пленный взят.

— Один или несколько?

— Антыков докладывает, что один.

— Ну хорошо. Доставьте его сюда. Подождем. [273]

Позвонил и Туз из штаба — он уже знал, что взят «язык».

Прошло часа два. В землянку на высоте 343,0 вбежал какой-то матрос в бушлате, в роскошном клеше и в бескозырке. В руке — пистолет ТТ. Сунув его в карман бушлата, он четко доложил:

— Помощник командира взвода разведчиков старшина 2 статьи Лысяк. Взял и доставил пленного фрица!

— Где же он?

— А там, на воле, — Лысяк махнул рукой в направлении входа в землянку. — Прикажете доставить его сюда, товарищ генерал?

— Нет, не надо. Почему вы, товарищ... Лысяк ваша фамилия? — переспросил я.

— Так точно, Лысяк Николай Артемьевич.

— Почему вы во флотской форме? Вам положена полевая солдатская, а вы в черном.

— Товарищ генерал, я с тридцать девятого года служил на миноносцах. С «Куйбышева» я. Как иду в бой, надеваю флотскую. У нас, у разведчиков, все так. Мой друг, старшина 1 статьи Меньшиков Алексей Иванович, мы вместе брали фрица, тоже в морском.

— Раньше вы были в боях, товарищ Лысяк?

— Участвовал во всех боях нашей бригады. Был на Пикшуеве, Обергофе. Награжден орденом Красного Знамени.

— Доложите, как вам удалось взять пленного. Он не ранен?

— Нет. Когда командир взвода старший лейтенант Зуев стал рвать гранатами землянку, я вместе с Меньшиковым прыгнул в какую-то траншею. Оказалось, не траншея, а ход сообщения. Бежим по ходу. Вижу, из дзота выскочил фриц и устанавливает пулемет. Я его трахнул пистолетом по башке и стал протискиваться в дзот. Слышу сзади выстрел — это Меньшиков прикончил фрица, вскочившего после моего удара и кинувшегося на меня сзади. Я открыл в дзот дверь, вижу: второй фриц возится у пулемета. Дал ему по лбу. Он упал. Мы с Меньшиковым Поволокли его к себе, в боевое охранение. Такое задание нам дал старший лейтенант Зуев.

— А где сейчас Меньшиков?

— А на воле. Охраняет фрица. Могут ведь его и шлепнуть... [274]

Поблагодарив Лысяка и поздравив его с новой наградой, я вместе с Рассохиным вышел, как выразился старшина, на волю.

Уже рассветало. Были видны хребет Малый Муста-Тунтури и лежащие за ним высоты, занятые фашистами. Вблизи землянки стоял высокий бравый старшина, тоже во флотском. Я понял, что это Меньшиков. Рядом с ним пленный в форме горного егеря с эдельвейсом на мягком головном уборе, вроде кепки с длинным козырьком. Высокий, тощий, с грязными всклокоченными волосами и грязными руками.

Попросив Рассохина как следует разобраться в только что проведенном бое и доложить, я сразу же уехал на ФКП.

День прошел, как обычно. Над Мотовским заливом и полуостровами беспрерывно летали немецкие разведчики — не менее трех десятков истребителей за день. Еще ночью в СОР пришли мотоботы. Они разгружались в Эйне и на обоих причалах в Мотке. Днем, в третьем часу, причалы в Мотке бомбили 16 «фокке-вульфов», зенитки сбили одного. Часа через полтора 13 «фокке-вульфов» снова бомбили Эйну, методично, старательно, не торопясь, потому что зенитный огонь стал к этому времени менее плотным — крупнокалиберные пулеметы уже были перемещены на перешеек. Бомбежка продолжалась около часа и прекратилась только тогда, когда огнем 76-мм зенитной батареи один из 13 был сбит. Он не упал в море и в берег не врезался, а ушел горящим факелом на свою сторону. Несомненно, он где-то на южном берегу Мотовского залива грохнулся на землю.

Поздно вечером приехал на наш флагманский пункт полковник Рассохин. Я уже знал к этому времени от майора Романова, что захвачен не немец, а поляк, рядовой 11-й роты 139-го горнострелкового полка. Это означало, что полк, прибывший на наш участок в марте, до сих пор не сменен. От Рассохина я ждал доклада о ходе и окончательном итоге действий разведывательного отряда старшего лейтенанта П. Т. Близнюка, который, к слову, теперь командовал разведротой Краснознаменной бригады.

20 разведчиков под командой хорошо мне известного старшего лейтенанта М. М. Зуева, опытного ходока по тылам противника, начали в двенадцатом часу ночи движение к разведанному заранее опорному пункту фашистов. [275] Впереди оказалось минное поле. По приказу Зуева саперы сержанта И. А. Недорезова из 338-го отдельного саперного батальона быстро проделали проход в минном поле, состоявшем из обычных противопехотных мин. Разведчики, опередив саперов, бросились вперед, увидели землянки. Старший матрос Е. Н. Алымов забрался по приказу Зуева на крышу самой большой из них, бросил в дымоход одну за другой две противотанковые гранаты, выкуривая оттуда солдат; уцелевшие попадали у выхода под огонь автоматов. Подоспели саперы, заложили сильные заряды взрывчатки и взорвали землянку с оставшимися в ней солдатами. Взвод Зуева в это время уже занялся соседней землянкой. Потом ее взорвали саперы.

С другой стороны тот же опорный пункт атаковал взвод разведчиков лейтенанта И. Д. Федина и уничтожил третью по счету землянку с солдатами. Взвод попал было под пулеметный огонь из соседнего с этой землянкой дзота. Но лейтенант Федин метко бросил в амбразуру гранату, убил пулеметчиков и повел бойцов дальше. Его взвод наткнулся на какой-то НП и взорвал его. Коммунист Федин воевал смело, с инициативой.

Противник не сразу разобрался в том, что происходит у него на правом фланге. После взрыва первой же гранаты старшего матроса Алымова по всей линии фронта, как по сигналу, начался огневой бой. Умело использовал огневую мощь своего взвода младший лейтенант С. С. Дементьев, командир тех разведчиков, которые неделю назад разгромили поблизости большую землянку. Теперь он находился в прикрытии и своими действиями окончательно сбил с толку немецкое командование. Разведотряду удалось выйти из боя с малыми потерями. Отличилась в этом бою младший сержант Е. П. Крошилова, кандидат в члены партии, санинструктор разведроты. Она шла вместе с разведчиками Зуева, пока не было раненых, метала гранаты по землянкам, стреляла из пистолета. Увидев, что ранен старший матрос Алымов, она перевязала его. В этом бою Крошилова оказала медпомощь семерым разведчикам и саперам, помогла всех их вынести из боя вместе с оружием.

По самым скромным подсчетам, отряд уничтожил до 60 фашистов. Это совпадало с цифрой, названной пленным, — в трех землянках располагалось более полусотни солдат. [276]

На другой день я приехал в разведроту бригады, вручил награды офицерам и разведчикам, взявшим «языка», и остался на некоторое время для беседы с ними. В большой землянке с двойными нарами собралось 40 человек — все рослые, сильные, молодые, лица мужественные, обветренные, офицеры тщательно выбриты, подтянуты. Мне это очень понравилось. В основном пришлось отвечать на вопросы разведчиков. Интересовало их все — положение на нашем участке, противник, общее положение на фронте. Только об одном не спрашивал: о планах и состоянии наших частей. Разведчик есть разведчик, понимает, о чем спрашивать не следует.

Старший лейтенант Близнюк, между прочим, доложил мне, что отряд потерял убитыми четверых, но их трупы с поля боя не вынесены. О потере четверых я знал, но о нарушении моего запрета бросать убитых услышал впервые. Отчетливо помня причины гибели отряда Юневича, я потребовал, чтобы ошибка была исправлена.

Пойти на ту сторону вызвался лейтенант Зуев. Вызвался сам, не дожидаясь, кого назначат, хотя позже я узнал, что не из взвода Зуева, а из взвода Федина оставлены на той стороне четверо убитых.

В ту ночь на Пикшуеве должна была действовать разведгруппа старшего лейтенанта И. Ф. Мандрикова из 254-й бригады морской пехоты, потому я предложил Зуеву отправиться за убитыми на следующую ночь — с 6 на 7 сентября, перед выходом бригады Рассохина из первого боевого участка на отдых. И сожалел, что так поступил, ибо разведгруппа из бригады Косатого не выполнила свою задачу и не захватила пленного на Пикшуеве. Всю ночь полсотни опытных, бывалых разведчиков проплутали на том мысу, но так и не наткнулись ни на боевое охранение, на что мы надеялись, ни на ночные дозоры, что следовало считать наиболее вероятным. Видимо, гитлеровцы в наступившие ночи опять решили не вылезать из опорных пунктов, резонно рассчитывая, что если советские разведчики и высадятся, то лучше их встретить не на открытой местности, да еще в условиях внезапности, а при попытке проникнуть в опорный пункт, организованным огнем из дота или дзота. И фашисты сидели, не выдавая ничем своего места. На всем их побережье ни до высадки группы Мандрикова, ни в дальнейшем не вспыхнула ни одна осветительная ракета. Так разведчики и вернулись [277] в Эйну ни с чем. Впрочем, утверждать, что ни с чем, пожалуй, неверно. Все же их вылазка позволила нам правильно оценить новую тактику противника ночью там, где опорные пункты далеки друг от друга и не имеют локтевой связи. И будущее подтвердило эти выводы.

Но вернемся к взводу старшего лейтенанта Зуева. Он ушел на ту сторону в ночь на 7 сентября вместе с несколькими разведчиками из взвода Федина, но не через минное поле, а в обход его. Вблизи взорванной огневой точки разведчики наткнулись на убитого, осмотрели, опознали — Зуев приказал выносить. Стали поднимать — взрыв, разнесло троих наших. Забыли, что еще в прошлую зиму фашисты стали минировать трупы. Сразу поднялась пулеметная и минометная стрельба. Наши батареи обрушили ответный огонь. В такой обстановке разведчики обыскали местность, нашли второго убитого, с величайшей предосторожностью в кромешной тьме положили труп на плащ-палатку, на другую — все, что осталось от троих, только что погибших, и все останки волоком дотащили в боевое охранение. Второй труп тоже был заминирован, его разминировали, конечно, но теперь разведчики Зуева были настолько обозлены, что мы решили пока не посылать их за «языками».

В следующую ночь начиналась смена бригад, прежде всего боевого охранения и рот разведчиков. Бригада Рассохина, передавая первый боевой участок бригаде Крылова, расположилась на том же полуострове Среднем, на втором боевом участке.

Ротой разведчиков в 63-й бригаде теперь командовал лейтенант А. И. Кравцов, заменивший капитана Юневича. Сразу же после смены бригад лейтенант Кравцов исползал вместе со своими подчиненными буквально весь хребет Муста-Тунтури, чтобы найти место, где удобнее проникнуть на ту сторону и захватить пленного. Он выбрал отвесную скалу высотой метров в двадцать на средней сопке хребта. Казалось заманчивым, что на эту скалу еще ни разу не пытался подняться ни один наш разведчик.

В роте нашлись двое смельчаков, настоящих скалолазов. Они сумели ночью, хотя это было невероятно трудно, подняться по отвесной стене на небольшую площадку на вершине, которая находилась в мертвом пространстве перед огневой точкой противника, расположенной еще выше, метрах в десяти от этой площадки. [278]

Разведчики неслышно преодолели это пространство, облазали и высмотрели обнаруженный впереди дзот, амбразура которого была направлена на восток вдоль хребта; рядом — большая землянка, перед дзотом — проволочные заграждения; очевидно, это был фланг какого-то опорного пункта.

Все говорило о том, что противник здесь спокоен и в этом месте не ожидает нападения. Разведчики вернулись к обрыву скалы, размотали доставленную наверх бухту толстого пенькового троса, надежно укрепили оба конца наверху, на выступах гранита, и сбросили трос вниз. Так был сделан своеобразный мост для проникновения в оборону противника.

Лейтенант Кравцов с разрешения командира бригады полковника А. М. Крылова, начальника очень предприимчивого, инициативного, выделил из своей роты 29 разведчиков, и командир взвода младший лейтенант И. В. Плотников стал тренировать их в подъеме по канатам на высоту 20–25 метров с полным снаряжением, оружием, ночью. Удобных для тренировки скал хватало. За неделю группа хорошо подготовилась. Плотников получил задачу подняться с группой на скалу средней сопки Муста-Тунтури, выйти к землянке и огневой точке, атаковать противника и захватить пленного.

В одну из ночей, после полуночи, новоявленные скалолазы поднялись наверх. Плотников оставил у канатов троих бойцов для охраны, остальные подползли к проволочному заграждению, путанному и очень сложному. Полчаса ушло на то, чтобы сделать два прохода в проволоке. Потом двинулись вперед. На пути к землянке группа захвата наткнулась на двух солдат в окопе, сложенном из камней. Сержант Л. Г. Кызьюров одного солдата убил очередью из автомата, с другим схватился врукопашную, но кто-то ранил и второго гитлеровца — того схватили и потащили к канатам.

Все произошло так быстро, что из землянки никто не успел выскочить. Командир группы Плотников воспользовался этим и стал забрасывать землянку гранатами — гитлеровцы оттуда выскакивали в одном белье прямо под автоматные очереди. Но кто-то из обитателей землянки выскочил через другой выход и скрылся в камнях.

Разведчики захватили дзот — он был пуст. Из него вытащили станковый пулемет, несколько коробок с пулеметными [279] лентами, и вся группа спокойно, без потерь спустилась по канатам в боевое охранение.

А пленный по дороге в штаб бригады умер. По документам оказалось, что он рядовой 2-й роты 13-го отдельного пулеметного батальона. Раньше такого батальона здесь не было. А где же 14-й? Его надо искать.

Подполковник С. А. Косатый после неудачной вылазки группы старшего лейтенанта Мандрикова получил распоряжение подготовить новый разведотряд для действий в глубине мыса Пикшуев, где, по данным разведотдела штаба флота, располагался вновь созданный опорный пункт противника «Райтер-Альма». Мы тогда еще не знали точно, где находится и что представляет собой этот опорный пункт. Косатый довольно быстро доложил о готовности к действиям отряда, составленного из рот автоматчиков и разведчиков общей численностью около 200 человек под командой капитана А. Е. Кащенко, командира 3-го батальона. Майор Романов, докладывая свои соображения по этому поводу, заявил, что он сомневается в подготовленности отряда к ночным действиям на южном берегу Мотовского залива. Он знал капитана Кащенко как смелого и в то же время очень осторожного офицера, недавно назначенного на батальон; но в отряде не было ни одного человека, включая и самого командира, который бывал на южном берегу залива. Романов считал, что отряд будет так же блуждать по Пикшуеву, как блуждал отряд Мандрикова, и потому предложил усилить его разведотрядом штаба СОР под командой старшего лейтенанта И. П. Барченко-Емельянова. В этом отряде каждый уже воевал на южном берегу в составе бригады Рассохина и хорошо знал особенности мыса Пикшуев.

Согласившись с соображениями начальника нашей штабной разведки, я предложил, кроме того, усилить отряд Кащенко взводом саперов из батальона капитана Дмитриева, оперативно подчинить ему несколько батарей 104-го артполка и расширить боевую задачу — полный разгром «Райтер-Альма». Все изменения провести через наш штаб, а докладывать о готовности должен Косатый. Срок на все перемены — сутки.

В итоге получился сильный отряд — 283 человека, не считая корректировочных постов, которые должны работать с четырьмя батареями нашего артполка. Если мы достигнем тактической внезапности и нанесем стремительный [280] удар, новый опорный пункт на Пикшуеве будет разгромлен.

Начали удачно. В полночь 12 сентября пять хорошо знакомых нам малых охотников, пришедших из главной базы, приняли в Эйне и высадили в пяти километрах южнее мыса Пикшуев весь отряд. Два МО отошли в Эйну, три — в Порт-Владимир, готовые по общему радиосигналу вернуться и снять с берега разведчиков.

Задача разведчикам была поставлена четко: зайти в тыл опорного пункта, атаковать его с ходу, захватить пленных, взорвать фортсооружения, после чего организовать до темноты оборону на берегу залива, а ночью вернуться на катерах в Эйну.

Капитан Кащенко совершил ошибку, поставив во главе колонны, начавшей продвижение к опорному пункту по лощине вдоль безымянного ручья, не разведчиков штаба СОР, хорошо знающих местность, а роту разведки 254-й бригады. Правда, эта ошибка была вынужденная: отряд Барченко-Емельянова высадился с катеров на полкилометра севернее основных сил и потому не смог бы сразу их возглавить. А разведчики бригады, как и предупреждал майор Романов, не знали местности.

Пройдя немногим больше километра по лощине вслед за саперами и 1-м взводом, 2-й взвод разведроты отклонился в сторону и нарвался на минное поле. Мины натяжного действия перед взрывом подпрыгивали на метр-полтора и только тогда взрывались. При взрыве во все стороны летели свинцовые шариковые пули. Почти весь личный состав взвода вышел из строя. Тогда Кащенко решил, что внезапность, по всей вероятности, потеряна, надо успеть вынести раненых и убитых на берег к месту посадки, занять оборону и вызвать катера.

Между тем истребители противника, совершая утренний облет, обнаружили на рассвете в Эйне два МО, участвовавшие в высадке разведчиков, и баржу с буксиром, пришедшие в СОР ночью. Началась, конечно, бомбежка. Десять «фокке-вульфов» совершали налет за налетом, и ни одного за день не удалось сбить, несмотря на плотный огонь двух зенитных батарей, пулеметного взвода ДШК, присланного для усиления ПВО Эйны на время действий десанта, пушек и пулеметов обоих МО. Не было потерь и у нас, лишь в восьмом часу вечера трем «фокке-вульфам» удалось осколками авиабомб пробить бензоцистерну [281] на МО-113. Были ранены трое краснофлотцев.

Разведотряд старшего лейтенанта Барченко-Емельянова не бездействовал. По своей инициативе командир разведал опорный пункт «Райтер-Альма» и установил, что он находится на высоте 215,0, в восьми километрах южнее мыса Пикшуев. Значит, оборона побережья отнесена фашистами вглубь, на дистанцию, не досягаемую для наших батарей. Судя по минному полю, на которое наткнулся отряд капитана Кащенко, противник заминировал все удобные для высадки места и все подходы к новому опорному пункту.

За день фашисты так и не появились на берегу Пикшуева. Они, вероятно, и не подозревали о высадке разведчиков. Баржа с буксиром в Эйне и два МО навели их, очевидно, на мысль, что мы, используя темное время, интенсивно снабжаем свои части. Потому они набросились и на Эйну, и на причалы в Мотке, и на причал в Пумманках. Как из потревоженного осиного гнезда, на нас посыпались удары. И только в восьмом часу вечера разведка противника наткнулась на отряд Барченко-Емельянова, но после небольшой перестрелки ушла.

В ночь на 13 сентября весь разведотряд капитана Кащенко был снят с побережья Мотовского залива без помех.

После разбора действий этого отряда мы с Тузом, тоже крайне озабоченным, обсуждали, кого же все-таки послать теперь на Пикшуев. У Косатого что-то не получалось, посылать разведчиков Рассохина нельзя — их только что отвели на отдых. Туз предложил поручить все штабному разведотряду, хорошо укомплектованному, хорошо вооруженному, но сидящему без дела, хотя сам командир все время просится в разведку, причем в самостоятельную.

— Я уверен, — сказал Даниил Андреевич, — что, если старшим послать Барченко-Емельянова, результат будет другой.

— Сколько в его отряде разведчиков?

— Сто двадцать, из них пятеро заняты хозяйством. Высаживать можем сто пятнадцать.

— Мы тоже должны изменить свою тактику и не штурмовать немцев ночью с завязанными глазами, учитывая, что противник ночью не выходит за пределы своих опорных пунктов. Думаю, надо посоветоваться с самими разведчиками, [282] особенно с командиром, и выработать иной план. На разборе же выяснилось, что немцы под вечер все-таки выслали дозор, встретив наших. Он немного пострелял и засветло отошел в тот же «Райтер-Альм». А если бы немецкая разведка наткнулась на капитана Кащенко? Думаю, все пошло бы по-другому. Барченко сумел бы отрезать немецкую разведку от «Райтер-Альма», зайдя к ним в тыл. Он же находился в это время впереди Кащенко. Надо использовать опыт всех недавних высадок, не торопиться...

Начальник штаба, обдумывая столь необходимый нам рейд к «Райтер-Альма», сказал, что хорошо бы попросить помощи у разведотряда штаба флота. Конечно, хорошо бы. Но даст ли нам начальник разведотдела флота П. А. Визгин своих людей? Они же неустанно действуют в дальних тылах противника, в Норвегии, в других местах...

Пока шла разработка плана, у нас хватало других забот. В середине сентября возобновились жестокие бои в Варангер-фиорде и над фиордом.

После августовского боя из Петсамо-вуоно не выходил и туда не шел ни один транспорт. Полное затишье. Внезапная сильная бомбежка аэродрома в Пумманках и причала торпедных катеров как бы послужила для нас сигналом, что готовится новая проводка. Всем постам и батареям дали приказ смотреть, что называется, в оба.

Мы не ошиблись. Едва закончились бомбежки, наблюдатели с высоты 200,0 обнаружили в Варангер-фиорде конвой, следующий в Киркенес. 21 судно, прикрытое множеством истребителей! Мы не могли в этот момент действовать самостоятельно — в Пумманках осталось всего шесть «Харрикейнов» да два торпедных катера. Вызвали и дождались прилета дюжины штурмовиков Ил-2, прикрываемых 18 истребителями.

В конвое среди немецких сторожевых кораблей и катеров — охотников за подводными лодками оказались большие океанские транспорты и танкеры. «Илы» разбомбили оба танкера, потом два сторожевых корабля. В воздушном бою участвовала и наша шестерка «Харрикейнов». Фашистская авиация потеряла 13 самолетов, наши ВВС — 10; шестерка «Харрикейнов» СОР потерь не имела.

Наблюдатели с постов полуострова Средний отлично видели весь ход боя, видели пожары на танкерах, видели [283] их гибель в Варангер-фиорде. Пытаясь спасти сбитых летчиков, мы послали в район мыса Кекурский-Вайтолахти, где, по докладу наблюдателей, падали, выходя из боя, наши самолеты, оба торпедных катера под командой старшего лейтенанта А. О. Шабалина, тогда Героя Советского Союза, ставшего вскоре дважды Героем. Они искали до полной тьмы, но вернулись без летчиков. Конечно, трудно кого-либо спасти при температуре воды всего плюс семь градусов, при большой волне, спустя час, даже полчаса после боя. Шабалин уверенно доложил, что район поиска соответствовал району падения самолетов, искали именно там, где надо, но никого на поверхности моря не было.

В ту же ночь оба торпедных катера вышли для «свободной охоты» за транспортами противника на подходах к Киркенесу. Не исключено, что там еще держатся на плаву транспорты, подбитые авиацией. Авиация сильно бомбила и Киркенес, и Лиинахамари. Возможно, часть того большого конвоя находилась в этих портах, но, может быть, некоторые транспорты остались и на подходах к фиордам восточнее Киркенеса. Туда мы и направили катера.

В 3 часа ночи командир отряда Шабалин обнаружил в районе острова Лилли-Эккерей конвой. До головного корабля — 20–25 кабельтовых. Катера увеличили ход, идя на сближение. Были опознаны сторожевик, большой танкер в кильватер ему, а за ним такой же большой транспорт, мористее — два сторожевых катера. Гитлеровцы с головного сторожевика запросили световым сигналом опознавательные. Шабалин, не отвечая, увеличил ход, подошел к танкеру на расстояние в полтора кабельтовых и, ставя дымзавесу, дал по нему двухторпедпый залп, после чего мгновенно открыл пулеметный огонь по сторожевым катерам и лег на обратный курс. Второй торпедный катер с дистанции в два кабельтовых выпустил обе торпеды по транспорту и отошел, тоже прикрываясь дымзавесой.

Танкер и транспорт были потоплены. Оба торпедных катера вернулись в Пумманки.

А бомбежка Киркенеса продолжалась до 5 часов утра — первая массированная бомбежка этого порта авиацией ВВС флота за время моего командования СОР.

Если анализировать воздействие нашей флотской авиации на Лиинахамари, то можно утверждать, что батареи СОР в два-три раза чаще подвергали этот важнейший [284] порт артиллерийскому обстрелу, чем авиация флота бомбежке. Считаю, что в этом выражалась недооценка значения Лиинахамари как основной базы не только доставки грузов для действующих войск корпуса «Норвегия», но и для вывоза в Германию такого стратегического сырья, как никель.

На другой день после успехов Шабалина и флотских штурмовиков гитлеровская авиация жестоко, но безрезультатно бомбила Пумманки. Ночью флотская авиация продолжала бомбить порт и рейд Киркенеса, как бы наверстывая упущенное. Противник тут же ответил бомбежкой Пумманок, Мотки и Эйны. Мы в это время отправили катера Шабалина в главную базу для зарядки торпедами, на смену пока прислали катер № 15 лейтенанта Е. С. Дмитриева. 20 сентября весь день над Варангер-фиордом возникали воздушные бои, падали в море истребители — и наши, и противника. Катер Дмитриева вышел на поиск в надежде подобрать если не наших летчиков, то хоть пленного фашиста.

Наступило 21 сентября. В 2 часа ночи мы наблюдали на подходах к Петсамо-вуоно сильный взрыв. В лучах прожекторов оказался горящий транспорт. Орудия Космачева открыли по нему огонь. Немецкие катера поставили дымзавесу. Одна из батарей — то ли Поночевного, то ли Соболевского — попала в транспорт, уже не имевший хода. Лейтенант Дмитриев, возвращаясь в Пумманки после бесплодных поисков, правильно решил повернуть к месту пожара: он вошел в дымзавесу, подошел поближе, не торопясь выпустил две торпеды и потопил судно. В штабе флота определили, что транспорт подорвался на наших минах, потому и возник на нем пожар. Думаю, предположение правильное.

А у нас уже был разработан к тому времени план высадки на Пикшуев. Главная его идея заключалась в следующем. Наш разведотряд, усиленный отделением саперов, группой корректировщиков с двумя рациями из штабного узла связи и взводом разведчиков из отряда штаба флота, высаживается под командой Барченко-Емельянова на мыс Пикшуев у разрушенного маяка, выходит на разгромленный год назад опорный пункт «Пикшуев» и занимает там оборону с расчетом продержаться, если надо, пять суток. Три группы разведчиков по 15–20 человек каждая ведут разведку в районах «Райтер-Альма» и [285] «Обергофа», а также в промежутке между ними. Предполагается, что противник, обнаружив малочисленные группы, а вероятнее всего одну из них, попытается ее уничтожить. Преследуемая группа увлечет фашистов к основным силам отряда, где они будут окружены, уничтожены, а часть попадет в плен.

План разумный, рассчитанный не только на внезапность высадки, но и на окружение сил, вытянутых из вражеского опорного пункта. Долго спорили о сигнале, по которому разведывательные группы и главные силы отряда должны окружить преследователей и завязать бой. Сошлись на пяти орудийных выстрелах по «Обергофу» с интервалом в 30 секунд, вызванных по радио командиром отряда, — такой сигнал не прозеваешь и не спутаешь.

Барченко-Емельянову на время действий подчинялись четыре батареи 104-го пушечного артиллерийского полка.

Все подготовили, утвердили, и в ночь на 24 сентября 113 разведчиков Барченко-Емельянова высадились с катеров МО-114, МО-131 и МО-132 на южный берег Мотовского залива, в одном кабельтове западнее разрушенного маяка. В это же время катер МО-125 высадил 25 разведчиков из штаба Северного флота на западный берег губы Западная Лица, у острова Кувшин. Учитывая прошлый опыт, все малые охотники отправили в Порт-Владимир и Тюва-губу, чтобы противник воздушной разведкой не обнаружил их в Эйне и не догадался о высадке. К 6 часам отряд, как и было намечено, занял разрушенный опорный пункт «Пикшуев», организовал оборону и отправил вперед группы разведчиков. Через два часа немецкий патруль — всего девять солдат — прошел в промежутке между этими группами незаметно, наткнулся на ядро отряда, вступил в перестрелку, одновременно дав зеленой ракетой сигнал обнаружения. Продолжая перестрелку, патруль не пытался сблизиться с нашими. Хитрил и Барченко-Емельянов, не показывая своих истинных сил, чтобы не потерять с противником контакта.

Со стороны «Райтер-Альма» вскоре появились две группы по 20 солдат в каждой. Тогда командир дал по радио вызов батареям. Одна из них, как было условлено, пять раз выстрелила по «Обергофу», и все разведгруппы быстро повернули назад, окружая почти полсотни немцев.

Первого пленного, обер-ефрейтора, взял командир отделения младший сержант А. Д. Ковтюшенко. Доставив [286] «языка» к командиру отряда, Ковтюшенко снова ушел в бой. Второго «языка», раненного в бою и оказавшего отчаянное сопротивление, все же дотащил на «Пикшуев» старший матрос И. К. Мелентьев с помощью старшины 2 статьи Н. В. Подклады.

Особенно отличились пулеметчики П. И. Гаркуша, огнем прикрывший товарищей, и старший матрос Ф. С. Алпатов, известный у нас боксер, успешно колотивший немцев в рукопашной схватке.

Подобрали трофейное оружие, документы и к 17 часам собрали на «Могильном» весь отряд. Но тут со стороны «Райтер-Альма» и «Обергофа» показались две группы противника с минометами и пулеметами — в одной человек 80, в другой 100. Дело в том, что несколько солдат все же сумели вырваться из окружения; они, очевидно, донесли командованию о примерной численности нашего отряда.

Бой возобновился. Барченко вызвал по радио огонь батарей. Корректировщик, старший лейтенант К. П. Пилипенко, успешно направлял огонь прежде всего на уничтожение четырех ротных минометов и трех станковых пулеметов, помогающих контратакующим. Противнику не удалось ни окружить наших, ни отрезать их от Мотовского залива. Гитлеровские самолеты не появлялись в воздухе. Когда стемнело, фашисты сразу отошли, так и не добившись успеха, но понеся большие потери.

Весь отряд Барченко-Емельяпова сняли в 22 часа с южного берега Мотовского залива и час спустя доставили в Эйну. За 13 часов боя фашисты, по отчетным данным, потеряли более 50 человек убитыми и ранеными.

Наш разведотряд потерял убитыми 4 человека, ранено было 13.

Добавлю важную деталь из показаний пленного обер-ефрейтора: он показал, что 388-й пехотный полк все еще находится без смены в обороне побережья Мотовского залива и частично в резерве группы «Норд» в Титовке. Там же и разыскиваемый нами 14-й отдельный пулеметный батальон. Значит, 13-й пульбат, обнаруженный разведчиками на Муста-Тунтури, усилил группу «Норд».

Но эта высадка, нами разработанная и подготовленная, была осуществлена уже без меня. В те дни я получил приказание Народного комиссара Военно-Морского Флота СССР Николая Герасимовича Кузнецова срочно выехать [287] в столицу за новым назначением. Куда? Прибыл из Москвы, из управления береговой обороны ВМФ, генерал Ефим Тимофеевич Дубовцев принимать у меня Северный оборонительный район и сообщил, что меня назначают на Тихоокеанский флот командовать береговой обороной. Опять на дальние подступы, на самые далекие рубежи нашей страны. [288]

Кто-то в годы войны назвал боевую жизнь на полуостровах «полярной Одиссеей». Не стану оспаривать журналистские преувеличения, но полуострова эти поглотили меня не меньше, чем Ханко.

Начиналась новая страница службы. Но прежде чем перейти к ней, хочу подвести некоторые итоги, обобщить, сделав прыжок во времени, узнанное и собранное в последующие годы.

Мы на полуостровах не могли знать стратегические замыслы фашистского командования и место, отведенное нашему участку фронта в плане «Барбаросса» и в иных планах врага. Публикация в послевоенные годы документов гитлеровской ставки пролила свет на ход войны в Заполярье и роль наших островов.

Известно, что фашистская армия «Норвегия» в составе трех корпусов — немецких горнострелкового «Норвегия» и 36-го пехотного, а на правом фланге 3-го армейского финского — начала 29 июня 1941 года наступать тремя разобщенными группами на трех направлениях — мурманском (оно было главным), Кандалакшском и ухтинском. Корпус «Норвегия» силами 2-й и 3-й горнострелковых дивизий должен был не позднее 4 июля овладеть Мурманском и побережьем Кольского залива, чтобы захватить единственный незамерзающий порт страны, лишить Северный флот его главной базы Полярное, обезопасить никелевые рудники в районе Петсамо, занимавшие важнейшее место в экономике рейха.

Два других направления решали задачу подчиненную — перерезать Кировскую железную дорогу, связывающую Мурманск с центром страны.

План этот был нашими вооруженными силами сорван, противника везде остановили — на мурманском направлении 15 июля, на других несколько позже. В Директиве [289] ОKB № 34, подписанной Гитлером 30 июля, сказано в частности: «...Финский фронт. Наступление в направлении Кандалакши приостановить. В полосе горнострелкового корпуса устранить угрозу флангу со стороны Мотовского залива (подчеркнуто везде мною. — С. К.){2}.

Итак, признав бесплодность месячной борьбы двух своих корпусов, фашистское верховное командование поставило корпусу «Норвегия» новую задачу — «устранить угрозу флангу со стороны Мотовского залива». О какой же угрозе шла речь? О той, которую создал Северный флот.

Флот делал все, чтобы с первых дней упорных боев помочь правофланговой 14-й стрелковой дивизии 14-й армии. Я уже рассказывал о помощи кораблей артогнем при защите Среднего и при отходе частей дивизии от Титовки. Эсминец «Куйбышев» с катерами МО и в последующие дни наносил фашистам сильный урон, уничтожил в Титовке их батарею, поддерживал контратаки наших войск, отвлекал на себя авиацию врага. Когда подоспели головные части 52-й стрелковой дивизии полковника Г. А. Пещезерского, орудия кораблей флота поддерживали их контратаки, помогли отбросить противника на западный берег реки Западная Лица.

Вскоре флот высадил тактический десант — батальон пограничников, прикрыв его с моря огнем сторожевых кораблей и морских охотников, а с воздуха истребителями. Противник в итоге отступил, десант соединился с частями 52-й дивизии.

14 июля корабли Северного флота высадили в губе Андреевка 325-й стрелковый полк (без 3-го батальона) 14-й дивизии и батальон морской пехоты под общим командованием батальонного комиссара В. А. Шакито. Этот десант нанес стремительный удар в направлении Западная Лица и, продвинувшись на 6–8 километров, сковал крупные силы гитлеровцев. 15 июля 112-й стрелковый полк 52-й дивизии, поддержанный корабельным огнем, отбил все ожесточенные атаки фашистов. Как видит читатель, активные действия кораблей и авиации флота, высаживаемых в тыл и во фланг десантов, отвлекали части фашистов от главного направления, заставляли резервировать силы в предвидении возможных новых высадок. [290]

Постановка Гитлером новых задач и сосредоточение усилий на мурманском направлении в соответствии с директивой № 34 не изменили положения на этом участке фронта. 22 сентября Гитлеру пришлось подписать новую директиву ОКВ № 36. В этой директиве уже иначе объясняются неудачи попыток армии «Норвегия» захватить Мурманск и перерезать Кировскую железную дорогу. Теперь причиной послужили и «непривычно тяжелые условия местности», и «недостаток дорог», и «непрерывная переброска подкреплений», хотя эти трудности в равной степени испытывали и наши войска, защищавшие Заполярье. Что касается «непрерывных подкреплений», то стоит отметить следующее: 325-й стрелковый полк, высаженный 14 июля в тыл противнику, был последним резервом командующего 14-й армии генерал-лейтенанта В. А. Фролова. В это тяжелейшее время подкрепления давал только Северный флот. Отряды моряков-добровольцев формировались буквально в считанные часы и шли на помощь армейцам.

«Нарушение противником прибрежных коммуникаций» — тоже заслуга Северного флота, его подводников, катерников, летчиков, артиллеристов полуострова Средний. Не зря в каждой директиве Гитлер повторял старую задачу: захватить полуострова Средний и Рыбачий, сильно мешающие фашистским войскам. Эту же задачу он повторил и 10 октября 1941 года в директиве № 37, настаивая, что для безопасности «области Петсамо с ее никелевыми рудниками от нападений с суши, воздуха и моря» необходимо, «начав боевые действия еще этой зимой, в будущем году окончательно овладеть Мурманском, полуостровом Рыбачий и Мурманской железной дорогой». Он уже планировал помимо усиления Киркенеса, Петсамо и Варде 210-мм и 280-мм батареями и «после взятия полуострова Рыбачий» установить там «одну тяжелую артиллерийскую батарею».

Но в эту зиму фашистская армия «Норвегия» так и не смогла перейти в наступление, фронт в Заполярье стабилизировался прочно. Наступило лето грозного сорок второго года. На южном крыле советско-германского фронта фашисты успешно наступали, а фронт на севере был непоколебим. 27 июля 1942 года Гитлер подписал директиву ОКВ № 44. Отмечая среди прочего возникшие радужные перспективы на юге, он требовал «отрезать также северную [291] линию снабжения, соединяющую Советский Союз с англосаксонскими державами», в первую очередь Кировскую железную дорогу, значение которой к зиме «вновь возрастет, если время года и условия погоды помешают успешным операциям против Конвоев на севере». Наряду с указаниями по операции захвата этой дороги под кодовым наименованием «Лаксфанг», что означает «ловля лосося», фюрер переносил прошлогоднюю операцию по захвату Рыбачьего «Визенгрунд», то есть «Луг», на весну сорок третьего года, предлагая осуществить ее за восемь недель.

Эта директива прежде всего подтверждает, что наркома ВМФ СССР Н. Г. Кузнецова и командующих Карельским фронтом и Северным флотом не зря тревожила безопасность наших полуостровов. Фашисты всерьез готовили и весной, и летом сорок второго года операцию «Визенгрунд». В предвидении этого Ставка и создала СОР. Возможно, такое усиление обороны полуостровов послужило причиной переноса операции «Визенгрунд» на следующую весну. Потом же, убедившись, что здесь создан «крепкий орешек» и его не так-то просто раскусить, фашисты совсем отказались от своего плана захвата Среднего и Рыбачьего.

После Курского сражения гитлеровцам уже стало «не до жиру — быть бы живу», но задача «прочной защиты и удержания никелевых рудников» продолжала оставаться «важнейшей» и «решающей для исхода войны».

Таков был смысл наших усилий, нашей борьбы на Муста-Тунтури, в Эйне, в Мотке, в Мотовском заливе, в Варангер-фиорде в свете прочитанных мною сверхсекретных документов гитлеровской ставки. Создав в граните и бетоне Северный оборонительный район, мы подготовили плацдарм для того наступления, о котором мечтал адмирал Головко.

Меня всегда интересовало все, что касалось нашей завершающей наступательной операции в Заполярье под кодовым названием «Вест», отчетный документ о которой мне разрешил в сорок пятом году прочесть начальник Главного морского штаба ВМФ СССР адмирал В. А. Алафузов. Вызванный тогда в Москву на сборы начальников береговой обороны флотов, я встретился и с генералом Дубовцевым, непосредственным руководителем наступления бригад морской пехоты против группировки «Норд», [292] и с генералом Кустовым, начальником береговой обороны Северного флота и одним из руководителей боев в Заполярье, и очень подробно расспросил их о ходе операции. Я использовал каждую возможность прояснить для себя картину наступления в Заполярье, когда на Дальний Восток стали прибывать с наших полуостровов командиры, подразделения, отдельные пулеметные батальоны, а потом и весь 104-й пушечно-артиллерийский полк, ставший Краснознаменным Печенгским. Мои подчиненные на Дальнем Востоке знали, что мне нужно немедленно докладывать о приезде в береговую оборону каждого северянина; так изо дня в день складывалась картина, позже дополненная по архивным документам и позволяющая завершить эту часть воспоминаний рассказом о закономерном финале нашей борьбы.

После разгрома основных группировок противника на Карельском перешейке, после освобождения Выборга, Петрозаводска, Кировской железной дороги, Беломорско-Балтийского канала Финляндия вышла из войны и прекратила военные действия. Обстановка на Карельском фронте и в Заполярье резко изменилась. Противник оставался, лишь на Крайнем Севере. Там, укрывшись за железобетонными и гранитными укреплениями, оборонялся 19-й горнострелковый корпус 20-й горной армии. Директива Гитлера о защите Петсамо и никелевых рудников не была отменена. Разведчики 14-й армии нашли тогда в полевой сумке убитого немецкого офицера приказ командира 2-й горнострелковой дивизии генерал-лейтенанта Дегена, подчеркивающий жизненную «заинтересованность Германии в никелевой руде Петсамской области», и приказ фюрера во что бы то ни стало удержать позиции в Северной Финляндии, в частности район никелевых разработок.

В конце сентября Ставка приказала Карельскому фронту во взаимодействии с Северным флотом освободить от фашистов советское Заполярье. Вот тогда генерал армии К. А. Мерецков, командующий Карельским фронтом, поставил задачу: морским бригадам прорвать оборону перед фронтом СОР, после прорыва на перешейке Среднего овладеть дорогой Титовка — Пороваара, отрезать гитлеровцам отход с рубежа реки Западная Лица, соединиться с частями 14-й армии и совместно наступать на Петсамо.

Готовясь к этому, командование СОР вывело 12-ю Краснознаменную бригаду морской пехоты генерал-майора [293] В. В. Рассохина из первого боевого участка, заменив ее там 347-м и 348-м отдельными пулеметными батальонами под общей командой майора А. З. Шведова. В первом боевом участке сосредоточили артиллерийский и минометный дивизионы морских бригад, артиллерию всех трех пульбатов, перегруппировали и дивизионы 104-го артполка. В СОР к тому времени остались только две бригады морской пехоты — 12-я и 63-я полковника А. М. Крылова. Бригаду подполковника С. А. Косатого расформировали, передав ее личный состав другим частям.

Нелегкая этим частям предстояла задача. За три с лишним года фашисты создали на перешейке и в глубине Муста-Тунтури систему опорных пунктов с множеством дотов, дзотов, огневых точек и НП, выложенных из камня с прослойкой торфа, и хорошо развитую систему ходов сообщения. На хребте и на высотах 109,0 и 122,0 они вырубили в скалах бомбоубежища и туннели, не только надежно укрывающие от снарядов и бомб, но и позволяющие после артподготовки, предшествующей атаке, скрытно занять огневые точки. Подступы к опорным пунктам преграждала проволока в два-три ряда на деревянных и металлических кольях и рогатках, множество спиралей «Бруно» и просто колючка внаброс, укрепленная на камнях, многочисленные минные поля, главным образом из противопехотных осколочных мин типа «SMi-35», местами мощные фугасы, камнеметы и фугасные огнеметы. Все эти инженерные сооружения, препятствия на местности, сильно пересеченной, в голых каменных горах высотой до 400 метров над уровнем моря, среди непроходимых отвесных скал, сильно затрудняли продвижение пехоты, создавая невероятные трудности для прорыва. Артиллерия и обозы, даже танки, как потом оказалось, могли двигаться только по дорогам, а их всего две. Одна довоенная, хорошо нам известная, на восточном берегу Среднего, через Кутовую на Титовку, выводящая на единственную магистраль Титовка — Пороваара. Здесь противник построил самую сильную оборону с тактической глубиной до четырех километров. Вторая дорога была построена немцами во время войны, начиналась она в километре от средней части Муста-Тунтури и выходила на ту же магистраль в обход высоты 388,9. О ней узнали только в последнее время, когда усилилась воздушная разведка. Подходы к этой дороге защищались слабее, тактическая глубина обороны [294] здесь не превышала полукилометра. Противник считал этот участок за хребтом непроходимым для танков и артиллерии и потому не имеющим оперативно-тактического значения.

Мощную полосу обороны занимали к этому времени два батальона 503-й авиапехотной бригады гитлеровцев, два батальона 193-й гренадерской бригады, переформированной из соответствующего полка. В первом эшелоне противник держал три батальона, один гренадерский батальон находился позади на их правом фланге, один авиапехотный — на западном берегу Петсамо-вуоно в районе Лиинахамари с задачей обороны порта. В глубине обороны на перешейке стояли 504-й тяжелый артиллерийский, 517-й тяжелый береговой и 10-й химический минометный дивизионы. На южном берегу Мотовского залива в опорных пунктах «Ландсбухт», «Райтер-Альм», «Обергоф», «Могильный» и «Низельзее» стоял 68-й самокатный батальон 6-й горнострелковой дивизии. Воевавший против нас 388-й полк, превращенный в пехотную бригаду, теперь оборонял прибрежный фланг Западной Лицы. На южном берегу Малой Волоковой действовали караулы и дозоры. Противник полагал, что там при полном бездорожье и пересеченной местности десант не получит оперативного развития.

Командующий СОР, учтя данные разведки и результаты личных рекогносцировок полковника В. В. Рассохина и его начштаба С. А. Евтушенко, решил силами этой бригады и приданных ей частей прорвать оборону противника на его левом фланге одновременным ударом по высотам 146,0 и 260,0. Местность здесь наиболее пересеченная, но зато тут и самое слабое звено в обороне врага. Генерал Дубовцев решил: в подготовительный период артиллерией «размягчить» оборону на этих высотах, перед штурмом провести полуторачасовую артиллерийскую подготовку, с кораблей на южный берег Малой Волоковой высадить 63-ю бригаду Крылова с задачей обойти хребет и, ударив во фланг и в тыл противнику, обеспечить прорыв 12-й бригаде. После прорыва подразделения, преодолев сильно пересеченную местность, должны выйти на фронтовую дорогу противника.

Командующий флотом решение утвердил, в боевом приказе поставил конкретные задачи. Ближайшая задача — овладение 63-й бригадой побережьем Малой Волоковой, [295] выход во фланг и тыл Муста-Тунтури, одновременная высадка разведотрядов штаба флота и СОР под общим командованием Барченко-Емельянова с целью уничтожить батареи на мысе Крестовом. Последующая задача — совместные действия 12-й и 63-й бригад по прорыву и уничтожению обороны на Муста-Тунтури при поддержке артиллерии и авиации, захват и прочное удержание бригадами с помощью артиллерии СОР и авиации флота дороги Пороваара — Титовка, чтобы не позволить немцам отводить войска на Петсамо. Помимо этого предусматривалась совпадающая по времени с основным десантом демонстративная высадка на южный берег Мотовского залива между Пикшуевым и «Обергофом». Значительно усиливалась авиагруппа СОР — до десяти Ил-2, десяти Як-3 и десяти «киттихауков», а из ВВС флота намечалось на время наступления задействовать 275 самолетов. В резерве командующего в Полярном находился полк морской пехоты под командой известного читателю Андрея Прохоровича Боровикова, ставшего подполковником. Начало действий частей СОР — на третьи сутки после начала наступления 14-й армии генерала В. И. Щербакова, наносившей главный удар.

Хочу задержать внимание читателя на боевой задаче, поставленной отряду Барченко-Емельянова: высадиться, пройти более 30 километров по скалам, обрывам, болотам без дорог и троп к мысу Крестовому, захватить или разгромить 150-мм четырехорудийную береговую и 88-мм зенитную батареи. Генерал Мерецков такой задачи не ставил, это личная инициатива адмирала Головко.

Дело в том, что из Главного морского штаба пришло в штаб флота указание: сформировать Печенгскую военно-морскую базу. Где? Конечно, не в Петсамо, а в Лиинахамари, в порту с пирсами, складом жидкого топлива, устройством и коммуникациями для его приемки с танкеров и подачей на корабли с причалов, автотранспорту с раздаточных колонок. Командующий опасался, что фашисты разрушат порт, тем более что в сентябре агентурная разведка и перебежчики сообщали о минировании всех объектов и зданий в порту. Не поднесут же они нам Лиинахамари на блюдечке. В книге «Вместе с флотом» адмирал Головко писал: «Одним из существенных препятствий... была батарея 150-мм орудий на мысе Крестовом. Она занимала удачное место, откуда простреливала узкий [296] и длинный залив. Не исключалось, что противник пристрелял все рубежи в заливе. Понятно, что мы считали эту батарею очень опасной. Корабли с десантом, при условии если эта батарея оставалась бы целой, могли понести большие потери. Кроме того, все причалы в гавани Лиинахамари простреливались пушками из бетонированных дотов между причалами». Отметив далее, что прорыв стоил бы многих жизней, адмирал Головко пишет, что мысль захватить батарею на Крестовом силами разведчиков перед прорывом катеров с десантом в залив возникла у Д. А. Туза, с которым командующий неоднократно обсуждал этот вопрос. Однако, планируя операцию, действия разведотряда «выносили за скобки», не показывали их в официальных документах, «потому что это не получило одобрения. И все же я считал, что мы будем вынуждены (по обстановке) высаживать десант в Лиинахамари, чтобы гитлеровцы не смогли уничтожить причалы, склады и другие сооружения...»

* * *

7 октября два стрелковых корпуса 14-й армии перешли в наступление южнее озера Чапр, прорвали оборону противника и к исходу следующих суток форсировали реку Титовка. Горные егеря отходили на Луостари. Через день от них был очищен весь восточный берег реки. В ночь на 9 октября фашисты, неся большие потери, покатились и с рубежа реки Большая Западная Лица.

Настал срок действий морской пехоты СОР. В ночь на 9 октября в Большую Волоковую пришли десантные корабли для 63-й бригады — 8 малых охотников, 10 больших и 12 торпедных катеров. На двух больших охотниках прибыли в Озерко командующий и его походный штаб. Они заняли передовой КП СОР. В Пумманках разместились КП командующего ВВС флота генерал-майора Е. Н. Преображенского и командира бригады торпедных катеров капитана 1 ранга А. В. Кузьмина. Скопление такого числа кораблей опасений не вызывало — с весны наша авиация завоевала господство в Заполярье, а к моменту операции против 747 армейских и 275 флотских самолетов противник мог выставить только около 100.

На рассвете 9 октября две гаубичные батареи полка полполковника Н. И. Кавуна, артдивизионы бригад, артвзводы [297] пулеметных рот — всего 61 орудие на полузакрытых и открытых позициях плюс береговые батареи 113-го Краснознаменного дивизиона — открыли огонь, «размягчая» оборону противника. Всего на участке прорыва они разрушили за этот день 57 дзотов и 24 повредили. Батареи полка Кавуна и дивизиона подполковника А. Д. Строкера, сменившего майора Космачена, произвели за день три мощных налета на высоты 109,0 и 122,0, хотя соровцы их и не собирались штурмовать. Не был забыт и памятный нам КП группы «Норд» в районе высоты 388,9: трижды полк Кавуна при участии береговых батарей «гвоздил» по этой цели, выводя из строя средства связи и нарушая управление войсками. Береговые батареи обрабатывали, кроме того, позиции тяжелых береговых батарей на Ристиниеми и Нумерониеми. Там вместо сильно покалеченных нами 105-мм орудий фашисты поставили 150-мм, которые могли помешать высадке бригады Крылова. Потрудились в тот день и летчики СОР, нанося бомбоштурмовые удары по береговым батареям врага и опорным пунктам. Все это проходило до ночной артподготовки. Глядя глазами противника, пожалуй, трудно было бы отличить главные места артиллерийско-авиационной обработки от второстепенных.

Вечером 9 октября бригада Алексея Максимовича Крылова с приданными ей подразделениями начала погрузку на корабли, из которых командир высадки контрадмирал П. П. Михайлов сформировал три десантных отряда: С. Д. Зюзина, И. Н. Грицюка и В. Н. Алексеева. Одновременно грузились и разведчики И. П. Барченко-Емельянова. С темнотой отряды кораблей направились с получасовым интервалом к месту высадки десанта.

Противник вел себя неспокойно, хотя днем ни один разведчик не летал над стоянкой катеров. Год назад фашисты бомбили бы корабли весь день, а теперь — ни одного самолета. Вот что значит завоевать господство в воздухе.

Когда первый отряд капитана 2 ранга Зюзина вошел в фиорд, зажглись два прожектора. Один сразу сбили пушки Краснознаменного дивизиона, второй продолжал светить. Над Малой Волоковой вспыхнули осветительные снаряды, наши катера поставили дымзавесы.

В 23 часа 25 минут первый отряд начал высадку. Потеряв, очевидно, в дымзавесах ориентировку, командиры [298] нескольких катеров высадили 3-ю роту 2-го батальона бригады в четырех километрах западнее намеченного, на берег залива Пунайнен-лахти. Туда же катера отряда капитана 3 ранга Грицюка ошибочно высадили 1-й батальон, 2-ю роту стрелков и минометную роту 4-го батальона, школу сержантского состава, медико-санитарную роту, походную базу снабжения. Все эти ошибки не только затрудняли управление частями, но нарушали весь продуманный план наступления.

Только отряд кораблей капитана 2 ранга Алексеева высадил десант точно в указанном месте. Отличился и командир звена МО старший лейтенант Б. М. Лях, всегда неустрашимый, находящий выход из любой трудности, решительный и тактически зрелый. Он не только точно высадил всех 195 разведчиков Барченко-Емельянова, тотчас ушедших в горы, но и отвлек на себя огонь береговых батарей, демонстративно маневрируя в луче прожектора и зоне осветительных снарядов, прежде чем уйти в Пумманки.

Противник высадке не мешал, если не считать попыток обстреливать побережье снарядами с Ристиниеми, Нумерониеми и с перешейка.

В 00 часов 50 минут 10 октября, когда высадку уже закончили, немецкий полевой караул вдруг обстрелял десантников, но тут же скрылся, избегая ближнего боя.

А в Мотовском заливе два катерных тральщика высадили, как и было намечено, демонстративный десант из частей береговой обороны главной базы. Десантники сразу пошли по нашим старым маршрутам к «Обергофу» и «Могильному», пытались вызвать оттуда ружейно-пулеметным огнем подразделения самокатного батальона 6-й горнострелковой дивизии, но скорее всего, самокатчики вместе с остальными частями егерей отошли за Титовку.

В сложном положении оказался полковник Крылов. Бригада разрознена, нет связи с 1-м батальоном, вместо 12 рот в его распоряжении оказалось всего 7, командир высадки не обозначил ошибку, морская пехота сама должна была все исправлять на берегу, чтобы избежать опасности быть разбитой по частям. Крылов не стал топтаться на берегу; он оставил здесь неполный 2-й батальон капитана С. Ф. Белоусова на случай встречи с недостающими подразделениями, остальных же повел на выполнение новой задачи, ставшей ближайшей, поставил направляющим [299] в голове колонны 3-й батальон майора И. Н. Красильникова.

Положение ошибочно высаженных подразделений несколько облегчило отсутствие противника. Но у них не было связи со штабом бригады. Капитан А. Панев, временный командир 1-го батальона, не понимая, где он находится, решил вести всех на юг. Медико-санитарная рота и база снабжения все же отправились вдоль берега на восток и к утру соединились с капитаном Белоусовым. Панев и его начальник штаба капитан Гинзбург, не выдержав трудного ночного марша по сильно пересеченной местности, отстали от своих подразделений и вернулись на берег. Командование принял старший лейтенант Николай Захарович Шепетуха, командир 2-й стрелковой роты 1-го батальона. Он решил, что возвращаться на берег поздно, уверенно повел людей на юг, на перехват дороги Пороваара — Титовка, к 4 часам установил радиосвязь с бригадой и получил задачу продолжать движение на юг, выйти на дорогу, закрепиться на высоте 299,0, не допустить отхода противника к Пороваара. Шепетуха со всеми подразделениями в это время был уже на юго-западных склонах высоты 141,0, занятых без сопротивления противника.

Час спустя и Крылов с основными силами, не обнаруженный противником, обошел с тыла хребет Муста-Тунтури и был вынужден остановиться: настало время штурма хребта бригадой Рассохина и переноса огня артиллерии СОР после конца артподготовки в глубину вражеской обороны, то есть навстречу Крылову.

Сосредоточение трех батальонов бригады Рассохина и 614-й отдельной роты на исходных позициях для атаки происходило во тьме, при сильном ветре — предвестнике снежной бури и под грохот артподготовки, что способствовало скрытности. На крайнем правом фланге готовился к стремительному удару и прорыву на высоту 146,0 батальон опытного командира, коммуниста майора А. Ф. Петрова. Ему предстояло выйти на новую дорогу, ведущую к высоте 388,9, и отрезать противнику отход туда с Муста-Тунтури. Левее, в локтевой связи с ним, батальон столь же опытного командира, коммуниста майора А. Л. Пауля должен был, прорвав оборону в распадке между высотами 146,0 и 260,0, наступать на ту же дорогу по узкой теснине через массу голых утесов и гигантских камней. Еще [300] левее 614-я отдельная рота старого североморца, храбреца, коммуниста капитана М. Д. Баранова, по численности равная батальону, но неоднородная, быстро подготовленная к наступательному бою, прорывала оборону у подножия высоты 260,0, чтобы овладеть вершиной, господствующей над Малым хребтом. Во втором эшелоне Рассохин сосредоточил батальон инженер-капитана Я. Г. Артамонова, авторитетного и мужественного командира, любимца морских пехотинцев.

В начатой в 3 часа 30 минут 10 октября артподготовке участвовало 209 стволов; за полтора часа они выпустили 47 тысяч снарядов и мин. В 5 часов перенесли огонь в глубь обороны противника, и пехота пошла в атаку.

И тут случилось неожиданное, хотя и предсказанное природой: ураган все мгновенно покрыл снегом. Встречный ветер слепил наступающих, сбивал с ног, мешал лезть на кручи, находить проходы в проволоке, проложенные артиллерией и саперами, их приходилось делать заново; но за преодоленным заграждением оказалось новое; чтобы открыть под минометным огнем путь, батальону Петрова пришлось потратить лишних полчаса. Но вот рота капитана А. А. Устратова из этого батальона ворвалась в опорный пункт, захватила, уничтожив гарнизон, три дзота и жилые землянки. Соседняя рота старшего лейтенанта И. П. Григоренко замешкалась было под сильным пулеметным и минометным огнем, но, поддержанная ротой автоматчиков Героя Советского Союза Василия Кислякова, оправилась; совместными усилиями они захватили четыре дзота и пленных. К 9 часам 30 минутам 1-й батальон все три опорных пункта на высоте 146,0 взял штурмом.

Батальон Пауля медленно, с боями, продвигался в ущелье между высотами. Снежный ураган заметно утих, когда 1-я рота, атакуя опорный пункт на западных склонах высоты 260,0, стала нести потери от пулеметов опорного пункта, расположенного на высоте 146,0. Выручил взвод противотанковых ружей батальона под командой капитана Ф. Л. Сковородкина, награжденного орденом Красного Знамени за смелость и тактическую грамотность в бою на Муста-Тунтури еще весной 1943 года. И на этот раз Сковородкин, рискуя жизнью, собрал под обстрелом расчеты взвода, организовал точный прицельный огонь противотанковых ружей по амбразурам, перебил всех пулеметчиков, [301] вывел из строя пулеметы, поднял бойцов в атаку на дзоты, завязал рукопашный бой, бросился к одной из точек, хотя был дважды ранен, и взорвал ее противотанковой гранатой вместе с гарнизоном. Столь же отважно дрались и все бойцы взвода Сковородкина.

Бок о бок с ними сражался взвод ПТР лейтенанта А. Ф. Слабоуса, штурмуя опорный пункт вместе с 3-й стрелковой ротой батальона. Слабоус, как и Сковородкин, уничтожил огнем ПТР через амбразуры дзотов противодействующие атаке пулеметы фашистов, но поднятая им на штурм рота опять попала под обстрел из недобитого дзота и из траншей, где засели немецкие автоматчики. Тогда Слабоус, заменив раненого наводчика одного из ПТР, стреляя по амбразуре, уничтожил пулемет с расчетом. Последний из дзотов, мешающих штурму, разбили бойцы его взвода Степанов и Родионов, подойдя к амбразуре почти вплотную. Будучи раненным, С. В. Степанов и после захвата дзота и вершины высоты 260,0 отказался от эвакуации в санчасть и продолжал воевать.

В это время командир взвода разведки Владимир Бродюк из батальона Пауля, использовав успех батальона Петрова, захватившего высоту 146,0 и вышедшего в район минометных позиций немцев, обогнул правый фланг наступающих и проник противнику в тыл, на юго-западный склон высоты, где наткнулся на не разведанный нами опорный пункт, мощный, прикрывающий с тыла и фланга фашистов на сопке 260,0. Взвод Бродюка разгромил этот опорный пункт, взорвал 12 дзотов вместе с пулеметами и расчетами, захватил минометную батарею и 11 пленных. Младшему лейтенанту Бродюку за эти подвиги присвоили высокое звание Героя Советского Союза.

Батальон Пауля, выйдя с запада на вершину высоты 260,0, не встретил там 614-ю отдельную роту капитана Баранова; она, очевидно, не смогла, как было задумано, подняться по восточным склонам, застряла в распадке. Тут же оценив обстановку, майор Пауль ввел в бой свой резерв — 2-ю роту, перенацелив и роту автоматчиков на восточные склоны, и быстро очистил всю высоту от врага. В этом бою помощник командира взвода автоматчиков сержант Александр Иванович Клепач, раненный в схватке, наткнулся на хитро замаскированный дзот, мешающий наступлению отсекающим огнем пулеметов. Коммунист Клепач, повторяя на Муста-Тунтури подвиг Александра [302] Матросова, закрыл собою амбразуру и дай возможность автоматчикам завершить атаку.

Батальон Пауля вскоре после этого соединился на дороге за хребтом с батальоном Петрова. Отдельная рота Баранова успешно продвигалась в распадке между высотами, но во время бури не заметила, что Пауль уже захватил высоту 260,0, и опоздала со штурмом. К полудню все части Рассохина соединились наконец у озера Тие-Ярви с батальонами бригады Крылова.

Так морская пехота СОР прорвала оборону немцев на хребте Муста-Тунтури. Противник потерял в этих боях 423 солдата и офицера убитыми и ранеными, 14 немцев попали в плен. Но на хребте в восьми опорных пунктах и на высотах 122,0 и 109,0 еще продолжали держаться враги.

Командующий СОР генерал Дубовцев принял решение, вытекающее из обстановки: окружить и уничтожить группировку противника в районе Кутовой и не допустить отвода войск по дороге на Пороваара, захватив для этого дорогу южнее озера Усто-Ярви.

Командиры получили новые задачи: Рассохин — силами бригады и приданных частей завершить окружение противника, Крылов — в течение 11 октября захватить узел дорог южнее Усто-Ярви. Бригаду Крылова усилили 624-й отдельной танковой ротой и ротой пулеметчиков.

В ночь на 11 октября разведгруппы 348-го отдельного пульбата обнаружили покинутые противником огневые точки на средней и левой сопках южных склонов хребта. Осторожно обследуя местность, разведчики нашли обширные минные поля и множество фугасов. Они преодолели проволочные заграждения, разминировали проходы к дотам и дзотам, но противника там не было — ночью немцы ушли с Муста-Тунтури. 4-я рота пулеметного батальона должна была захватить сопку «Скалистая», на которой в сентябре сорок третьего действовала разведка бригады. С этой сопки отошла только часть фашистов; роте пришлось охватить «Скалистую» с флангов. Окружение фашистов удалось обманом. Взвод лейтенанта Фокина по приказу командира роты демонстративно атаковал противника в лоб, отвлек его внимание, опорный пункт окружили и уничтожили. Старший сержант Леонид Иванович Мустейкис из взвода Фокина, уже будучи раненным, подполз к амбразуре дзота, бросил две гранаты, а когда пулемет [303] вновь заработал, Мустейкис закрыл амбразуру своим телом. Это был второй случай повторения подвига Александра Матросова на Муста-Тунтури.

В руках противника по-прежнему оставались важнейшие опорные пункты на высотах 122,0 и 109,0. Значит, все еще была закрыта для морской пехоты дорога Титовка — Пороваара. Но именно она-то и нужна была нашим войскам.

Рано утром 11 октября полковник Рассохин приступил к выполнению задачи, поставленной командующим СОР. Батальон Пауля и роты 348-го пулеметного батальона, еще ночью вышедшие по южным склонам Муста-Тунтури к его подножию, прочесали освобожденные территории, ликвидируя мелкие группы и одиночек, с фанатичным упорством обороняющих разбитые опорные пункты.

К 10 часам 30 минутам весь хребет был очищен. Батальон Артамонова овладел к этому времени опорным пунктом на высоте 122,0. 347-й пулеметный батальон, преодолевая множество заграждений и минных полей с ловушками, занял высоту 109,0. Противник упредил нас и ушел, очевидно боясь окружения, оставив без боя самые мощные опорные пункты. Путь для танков, артиллерии и обозов был открыт.

Что же заставило вражеское командование отвести без боя свои батальоны, так прочно запиравшие дорогу на Титовку и далее, в оперативные просторы? Считаю это результатом успешного наступления 14-й армии на Петсамо и Луостари. Несомненно, сыграл свою роль, причем очень значительную, и 1-й батальон бригады Крылова, выведенный старшим лейтенантом Н. З. Шепетухой на высоту 268,0. Эта же дорога проходила у подножия высоты, а ее перехват и был конечной целью задачи, поставленной генералом армии Мерецковым морской пехоте СОР. Шепетуха первый выполнил эту задачу утром 11 октября.

Противник силой не менее батальона четырежды штурмовал высоту 268,0 и откатывался обратно, устилая ее южные склоны трупами своих солдат. И усиленный батальон Шепетухи нес потери. Шепетуха понимал, что скоро кончатся боеприпасы. Но он знал, что противнику только того и надо — сбить батальон с дороги и высоты, прорваться на Пороваару. В километре юго-восточнее высоты Шепетуха видел мост через какую-то речку. [304]

«Кто пойдет добровольцем взрывать мост?» — спросил Шепетуха морских пехотинцев своей роты. Первым вызвался старший матрос С. Н. Никитин, за ним трое рядовых — Фролов, Канев и Елисеев. Эта четверка, прячась за валунами, пробралась к мосту вдоль северной кромки дороги, когда неподалеку остановилась какая-то колонна противника. Фашисты, конечно, наших заметили, открыли огонь, ранили одного из краснофлотцев, но мост уже рядом, еще бросок, и можно взрывать. Никитин, очевидно, понимал, на что он идет. Послав с одним из товарищей донесение командиру роты, он вместе с И. И. Фроловым бросился под мост, заложил взрывчатку, поджег бикфордов шнур, и через две-три минуты мост рухнул. Никитин и Фролов приняли бой. Фролов был дважды ранен, больше драться не мог, а Никитин, когда кончились в диске автомата патроны, бросил себе под ноги противотанковую гранату и погиб вместе с окружившими его фашистами.

После двенадцати часов боя батальон Шепетухи потерял треть состава и большую часть боеприпасов израсходовал. В 18 часов он запросил у Крылова помощь, так и не отдав противнику ни одного метра южных склонов высоты. Помощь пришла только к концу дня. Шепетуха приказал осмотреть район взорванного моста. Тело Сергея Николаевича Никитина лежало близко от реки среди убитых врагов. Поблизости нашли и тело матроса Ивана Ивановича Фролова, изрезанное ножами и исколотое штыками.

Полковник Крылов одновременно с генералом Рассохиным приступил к выполнению боевой задачи — захватить дорогу южнее озера Усто-Ярви и не допустить отхода группировки немцев от реки Западная Лица. В этом районе, как известно, находился главный командный пункт и штаб группы «Норд». Крылов ожидал здесь встретить самое ожесточенное сопротивление, поскольку удар наносился прямо в сердце вражеской группировки. Он приказал командиру 2-го батальона капитану Белоусову прекратить оборону и охрану места высадки бригады и срочно догнать остальные батальоны, присоединиться к ним по дороге на высоту 388,9. Наступление развивалось успешно, встречались только мелкие группы немцев, спешившие на юг. На полпути к наступающим батальонам 63-й бригады присоединился батальон Петрова из [305] бригады Рассохина. Противник с двух высот, расположенных по обе стороны дороги, пытался остановить наступающих ружейно-пулеметным и минометным огнем. С головными батальонами следовали корректировочные посты 104-го пушечного полка и 113-го Краснознаменного берегового дивизиона. Они по приказам командиров батальонов Красильникова и Петрова вызвали артиллерийский огонь. Поскольку дивизион береговой артиллерии еще был занят «размягчением» обороны входа в Петсамо-вуоно и вел огневую борьбу с тяжелыми батареями на Нумерониеми и Ристиниеми, то заявки эти взял на себя подполковник Кавун, командир 104-го артполка. Прошло не более десяти минут работы его батарей по опорным пунктам, как батальоны бросились в атаку. Захватив оба опорных пункта, морская пехота продолжала наступление. К 10 часам она уже вышла на западный берег Усто-Ярви, где была атакована ротой фашистов. Все говорило о том, что противник, не имея сил для успешного сопротивления, стремится любой ценой задержать выход моряков на дорогу Титовка — Пороваара; гитлеровское командование, очевидно, все еще надеялось сбить с высоты над этой дорогой батальон Шепетухи. После короткого боя враг был отброшен к высоте 388,9.

«Нам было ясно, что гитлеровцы будут защищать с яростью обреченных эту последнюю укрепленную высоту, — вспоминает Даниил Александрович Туз. — Видимо, немецкие части еще не полностью были выведены из образовавшегося котла. Наша авиагруппа очень активно действовала на этом участке дороги и штурмовала колонны противника. Жалко было только, что светлое время суток в октябре такое короткое».

После небольшой, но мощной артподготовки батарей Кавуна и Строкера батальоны Петрова и Красильникова начали штурм этой последней высоты в обороне группы «Норд». Завязался упорный бой. На высоте оборонялся фашистский батальон. Артиллерии у немцев не было — все батареи были либо захвачены морской пехотой, либо взорваны самими фашистами. Захватили моряки и большинство минометных батарей, в том числе и шестиствольных «ванюш», как их прозвали у нас. И все же противник сопротивлялся отчаянно, трижды переходил в контратаки, неся каждый раз большие потери. [306]

Когда Крылов понял, что противник обессилен, он возобновил атаку. Рота рассохинской бригады из батальона Петрова под командой старшего лейтенанта И. П. Григоренко ворвалась в опорный пункт, захватила с ходу два больших пулеметных дзота, перебила гарнизоны, а помощник командира взвода из этой роты сержант П. И. Гуртьев в тылу опорного пункта ворвался в третий дзот, убил противотанковой гранатой трех солдат и срезал очередью из автомата четвертого, увидев, что тот бросился с ярко горящим факелом к большой землянке, похожей на склад. Гуртьев потом убедился, что это действительно был склад боеприпасов, и он предотвратил взрыв. Разведчики рассохинской бригады и автоматчики Героя Советского Союза Василия Павловича Кислякова вступали в ближнем бою врукопашную, пуская в ход штыки, приклады, ножи. Отважный разведчик сержант С. В. Чемоданов захватил фашистское знамя вместе с денежными ящиками и документами. Так бойцы Краснознаменной бригады вместе с бойцами батальона Красильникова из бригады Крылова разгромили штаб дивизионной группы «Норд».

Хорошо дрались и роты капитана А. П. Стрелкова, П. В. Феоктистова, лейтенанта К. Е. Митяева и старшего лейтенанта В. П. Юрченко. В этом бою был уничтожен батальон 503-й авиапехотной бригады. Группа «Норд» больше не существовала. Высоты 388,9 и лежащая впереди нее 299,0 были очищены от противника, морская пехота захватила все оборонительные сооружения, жилые и хозяйственные постройки, много трофеев и лишила немцев коммуникации, овладев дорогой Кутовая — Титовка. Открылся путь для подхода артиллерии, танков и подвоза боеприпасов и продовольствия.

В 3 часа 12 октября внезапно прекратились атаки против подразделений старшего лейтенанта Шепетухи. Он сразу сообразил, чем это вызвано, послал разведку, а когда она вернулась, донес по радио командованию: «Противник ушел на Пороваара». С рассветом бригада Крылова начала преследование. Гитлеровцы, отступая, минировали дорогу, устраивали обвалы, подрывали мосты.

* * *

Командующий флотом между тем обдумывал план захвата Лиинахамари. Отряд капитана Барченко-Емельянова отправлен. Штаб СОР дал командующему справку о [307] боевом составе 349-го отдельного пулеметного батальона, бывшего в резерве генерала Дубовцева. Командир батальона майор И. А. Тимофеев явился к командующему и доложил, что он может выставить только четыре пулеметные роты, то есть 440 бойцов, и школу сержантского состава. Этого мало для захвата, а главное, для удержания Лиинахамари. Штабы флота и СОР знали, что порт превращен в сильно укрепленный опорный пункт, обороняемый кадровым батальоном 503-й авиапехотной бригады. Северный и западный берега гавани укреплены значительным числом артиллерийских и пулеметных дотов, построенных из камня на цементе. В наиболее ответственных местах для защиты причалов и на развилке дороги на Киркенес и Петсамо стояли доты из железобетона и с броневыми башнями от устаревших танков. Все побережье у самого уреза воды защищено проволочными заграждениями на кольях и рогатках. В глубине берега — несколько минометных батарей. Само собой разумеется, что против десанта противник использует и зенитные батареи, их там до восьми. Вход в залив был защищен тремя 150-мм и одной 210-мм батареями, все четырехорудийные.

Если отряд Барченко-Емельянова сумеет захватить или уничтожить батареи на Крестовом, это значительно облегчит прорыв кораблей с десантом в Петсамо-вуоно, не будет самого опасного встречного огня из глубины залива по узкости. Кораблям придется преодолеть огонь только батарей с Нумерониеми и Ристиниеми, вот их и должны подавить береговые батареи Краснознаменного дивизиона Строкера. Трудно было рассчитывать на уничтожение этих батарей авиацией. Сколько раз в течение трех лет фашистская авиация, господствуя в воздухе, бомбила на Среднем дивизион Космачева, но орудия продолжали работать даже во время налетов — береговые батареи защищены лучше полевых. Совместные удары артиллерии крупных калибров, бомбардировщиков и штурмовиков могли заставить замолчать береговые пушки не больше чем на два-три часа. Так что захват батарей с суши — наилучший выход. Он должен был решить все во взаимодействии и взаимосвязи с сильными артиллерийскими ударами по входным батареям, внезапной высадкой сильного десанта в порту и хорошо организованной работой штурмовиков и истребителей. [308]

Решался вопрос об основном отряде для захвата в целости порта. Как мне рассказывал уже после войны полковник А. П. Боровиков, в то время командир 125-го полка морской пехоты, он утром 10 октября 1944 года получил приказание от генерала И. А. Кустова организовать из состава полка отряд в 300 человек с соответствующим числом офицеров. Боровиков, многоопытный боевой командир, отлично выполнил это приказание командующего, переданное ему генералом Кустовым. В отряд под командой старшего лейтенанта Б. Ф. Петербургского вошли рота разведчиков, рота автоматчиков и школа сержантского состава, всего 320 человек. Замполитом был назначен майор Н. Г. Субботин. Отряд сразу же вышел в Оленью губу, где ждал посадки на катера и переброски в Пумманки. Вечером 10 октября член Военного совета флота вице-адмирал А. А. Николаев проверил в Оленьей губе готовность отряда. Утром 11 октября отряд Петербургского, быстро погруженный на торпедные катера капитана 2 ранга С. Г. Коршуновича, был доставлен в Пумманки, где и был сформирован сводный десантный отряд в 660 человек под общей командой майора И. А. Тимофеева. Оставшихся людей своего батальона Тимофеев отправил к Крылову, наступавшему после прорыва к сердцу группы «Норд». Теперь ждали результатов действий на мысе Крестовом.

«Мы шли не останавливаясь, — рассказывал мне после войны Герой Советского Союза полковник И. П. Барченко-Емельянов, бывший командир сводного диверсионного отряда. — В головном дозоре следовало отделение старшего матроса П. А. Вахромеева из разведотряда СОР. Вахромеев, дальневосточник, привык к движению и броскам в горах. В середине ночи небо к северо-востоку от нас озарилось гигантскими вспышками, а потом донесся раскатистый грохот. Мы поняли, что артиллерия обрушила огонь на фашистов на участке прорыва обороны хребта. Немцам, пожалуй, не до нас, мы ускорили движение на Крестовый. А потом снежный ураган бил прямо в лицо, валил с ног. Под утро южный ветер принес дождь. Снег быстро таял, пришлось снять белые маскировочные халаты, упрятать их в вещевые мешки. После дождя стало кругом мокро, скользко, неуютно; мы расположились на отдых, заняв круговую оборону. Усталость взяла свое — люди заснули; спали, конечно, по очереди. [309]

Октябрьский день короток. Наступили сумерки, и мы снова пошли вперед. Вторые сутки в пути. Шли перегруженные — на каждом пятисуточный запас продуктов, усиленный комплект боеприпасов, особенно гранат, оружие, взрывчатка, вес — не менее 40 килограммов. А на пути обрывистые скалы, болота, так все 30 километров от места высадки до перешейка мыса Крестовый по прямой. А если учесть обход всех препятствий, то вдвое, если не втрое, больше. На исходе вторые сутки. Пройдут еще сутки — и в бой. Обошел весь отряд вместе с замом по политчасти капитаном М. Я. Саниным. Отставших и больных нет, разведчики бодры. Хорошо, что и противника не видно. Значит, свалимся ему как снег на голову... К двум часам ночи вышли к перешейку Крестового. От противника нас отделяла только одна высота. Разведотряду старшего лейтенанта В. Н. Леонова, в нем всего 42 человека, я поставил задачу захватить зенитную батарею. А в помощь ему выделил отделение сержанта Лебедева из соровского отряда, укомплектованное 17 опытными артиллеристами 145-го дивизиона. Командиру взвода А. А. Петрову, из которого я забрал отделение Лебедева, приказал с оставшимися людьми обойти с востока по обсушке у берега опорный пункт, защищавший с тыла 150-мм батарею, и атаковать ее огневую позицию с фланга. Остальным трем взводам лейтенантов Ю. В. Пивоварова, А. В. Кубарева и старшего лейтенанта А. Н. Синцова — атаковать опорный пункт. После его захвата выполнить основную задачу: уничтожить береговую батарею. Атака началась в пятом часу утра».

Противник, как рассказывал Барченко-Емельянов, обнаружил разведчиков, едва оба отряда наткнулись на проволочные заграждения. Взлетели сигнальные ракеты. Первыми жертвами стали фашистские часовые. Отряд Леонова, стремительно преодолев заграждение, бросился под пулеметным огнем на зенитную батарею. Зенитки открыли огонь по атакующим, разведчики забросали их гранатами. Кое-где сошлись вплотную, вступили врукопашную. Гитлеровцы не выдержали, побежали. Батарея 180-мм орудий захвачена, только одна пушка оказалась подорванной. Когда немцы успели это сделать — непонятно. Отряд Леонова потерял шестерых убитыми.

Не зря Барченко-Емельянов послал с Леоновым артиллеристов 145-го дивизиона. Они открыли огонь по [310] Лиинахамари из захваченных зениток. Фашисты открыли ответный огонь по западной части Крестового. В землянках возле зениток взяли в плен троих немцев, один из них офицер, заместитель командира батареи.

Взводу Петрова не удалось обойти по обсушке опорный пункт — начался прилив, пути не было. Но основные силы отряда стремительной атакой захватили три железобетонных дота и перебили там гарнизон.

Командир 150-мм фашистской батареи в спешке сделал то, что являлось основной целью отряда: он подорвал стволы трех орудий, четвертое, исправное, бросил. Более 100 немцев упорно оборонялись на подходах к батарее. Из Лиинахамари и с мыса Нумерониеми немецкие батареи уже обстреливали не только западную, но и восточную часть Крестового, а в тыл захваченным зениткам противник начал высадку подкреплений. Отряд Леонова был вынужден отойти, ему на помощь пришел взвод лейтенанта Кубарева, и снова зенитная батарея была взята, а фашисты на этом участке уничтожены. Тогда противник попробовал высадить подкрепление на берег, оборняемый личным составом береговой батареи.

Барченко-Емельянов вызвал огонь батарей Краснознаменного дивизиона через свой корректировочный пост, возглавляемый командиром огневого взвода 147-й батареи с Вайтолахти лейтенантом Ш. Л. Розенфельдом. Огонь по месту высадки подкрепления фашистов открыли командиры 140-й батареи старший лейтенант В. М. Зайцев и 210-й — капитан С. В. Артемов. Огонь был точный, фашистский десант нес большие потери.

В отряде уже не хватало боеприпасов и продовольствия. Генерал Дубовцев, получив донесение об этом, поднял с аэродрома несколько истребителей и штурмовиков Ил-2. В течение четырех часов они били по восточной части мыса Крестовый, а потом залили прибрежный клочок этого мыса гранулированным фосфором. Одновременно самолеты ВВС флота сбросили отряду пять парашютов с боеприпасами и продовольствием. Кроме того, полковнику Крылову, достигшему к этому времени границы сорокового года по дороге Титовка — Пороваара, Дубовцев приказал срочно выслать на мыс Крестовый усиленную автоматчиками и саперами разведроту бригады.

«К вечеру 12 октября, — рассказывал мне Барченко-Емельянов, [311] — я разговаривал по радио открытым текстом с начальником штаба капитаном 1 ранга Тузом. Он сказал, что скоро прибудут больше 20 «ляхов». Хоть и примитивна такая попытка зашифровать важное сообщение, но другого выхода не было: шифра мне не дали, а по таблице условных сигналов такое сообщение не предусмотрели. Наш отряд высадили катера старшего лейтенанта Б. М. Ляха. Значит, в эту ночь более 20 катеров высадят десант. Куда? Очевидно, в Лиинахамари. Но может быть, и в Петсамо? Надо принудить к сдаче немецкую береговую батарею. Мы же не знали, что гитлеровцы вывели из строя свою же батарею и защищают позиции взорванных орудий. В отряде Леонова был старший матрос А. И. Каштанов, хорошо говоривший по-немецки. С его помощью я убедил взятого на зенитной батарее в плен офицера отправиться вместе с двумя его же солдатами к своим и предложить им капитулировать. Он согласился. Мне не хотелось нести лишние потери перед столь близкой победой над врагом. Потянулись тоскливые часы ожидания. В 23 часа начался бой за высадку на причалах Лиинахамари. К этому времени огнем трех захваченных нами исправных зениток мы зажгли топливный склад в порту и один, а может быть и два, причала. Только теперь мне стала ясна роль этих двух батарей на Крестовом: будь они в руках врага, десант вряд ли смог бы высадиться в порту. Страшная сила — огонь прямой наводкой в упор из восьми орудий. Бой продолжался всю ночь. А утром пришла помощь — усиленная разведрота лейтенанта И. И. Ильясова из 63-й бригады. К тому времени парламентеры, посланные на береговую батарею, вернулись с отказом сдаться, но, увидев, что пришло подкрепление, снова пошли уговарить своих. В середине дня все немцы сдались. Мы взяли в плен еще 60 человек. А к 15 часам на Крестовый пришла вдруг школа сержантского состава под командой капитана К. А. Следина, высаженная по ошибке с торпедного катера и с МО вместо Лиинахамари в десяти километрах от нашего мыса. С ней же туда ошибочно высадили и группу бойцов 349-го пулеметного батальона».

Так закончился поучительный и очень важный в оперативно-тактическом отношении бой за батареи на мысу Крестовом. Он повлиял не только на успех высадки отряда майора Тимофеева в Лиинахамари, но, как увидит [312] дальше читатель, и на ускорение всей Петсамо-Киркенесской операции.

* * *

Вечером 12 октября, когда по донесениям Барченко-Емельянова стало ясно, что зенитная батарея на Крестовом захвачена и прочно удерживается, а береговая не сможет стрелять, так как ее личный состав полностью втянут в оборонительный бой в тылу этой батареи, адмирал Головко решил десантный отряд майора Тимофеева высаживать в Лиинахамари. Конечно, на это решение повлиял не только успех Барченко-Емельянова, но и новая оперативная обстановка в связи с ликвидацией морской пехотой СОР дивизионной группы «Норд». Поскольку 63-я бригада, получив новую задачу, преследовала отходящего противника, с тем чтобы захватить Пороваару, бригаду Рассохина можно было теперь использовать для наращивания удара через Лиинахамари, если этот порт будет захвачен десантом. Все пришло в движение, поскольку командующий решил лично проводить эту очень важную и, прямо скажем, рискованную операцию. Он переместил свой походный штаб, возглавляемый контрадмиралом Н. Б. Павловичем, на высоту 200,0, где находился КП командира бригады торпедных катеров. Оттуда отлично просматривался весь Варангер-фиорд и далеко был виден Петсамо-вуоно. Адмирал Головко решил высаживать десант с семи торпедных катеров и шести малых охотников тремя отрядами. Боевая задача: прорваться в Петсамо-вуоно, высадить десант на причалы в Лиинахамари или в промежутки между ними на берег, захватить порт и удержать его до подхода бригады Рассохина, обеспечив ее высадку с мыса Крестовый и порта Лиинахамари.

Два торпедных катера типа «Д-3» капитан-лейтенанта Героя Советского Союза А. О. Шабалина и лейтенанта Е. А. Успенского шли первыми. На катер Шабалина погрузили взвод автоматчиков младшего лейтенанта М. Д. Семенова из отряда Петербургского, на катер Успенского — взвод младшего лейтенанта Александрова, с ним и командир отряда Б. Ф. Петербургский. В 20 часов 40 минут оба катера вышли из Большой Волоковой; им предстояло прорваться в залив шириной шесть — восемь кабельтовых, пройдя под огнем с берега три мили [313] до причала. Через семь минут вышел второй отряд — пять торпедных катеров типа «хиггинс» капитана 2 ранга Коршуновича, на них остальные 268 бойцов из отряда Петербургского. Еще через семь минут на катерах гвардии капитана 3 ранга С. Д. Зюзина вышли остальные десантники из пулеметного батальона майора Тимофеева.

Через час с небольшим все пять батарей 113-го Краснознаменного дивизиона открыли огонь по двум входным батареям на Нумерониеми и Ристиниеми. Сотни снарядов обрушились на огневые позиции на этих двух мысах, ясно обозначая для катеров ворота, в которые они должны пройти. И все же один прожектор дал с Ристиниеми луч. Тут же загрохотали немецкие пушки, освещая вход в залив осветительными снарядами.

Катера Шабалина и Успенского без потерь прорвались в залив, прижимаясь к западному обрывистому и скалистому берегу, обогнули мыс Девкин и на полном ходу подошли к берегу. Взвод Александрова выскочил на угольный причал. Десантники с катера Шабалина с помощью матросов-катерников, держащих на руках трапы, высадились между причалами.

Огонь противника по первому броску был плотный. На второй или третьей минуте тяжело ранило младшего лейтенанта Александрова; его помощник сержант И. П. Каторжный, приняв командование, развернул взвод по берегу и вскоре с боем захватил три причала.

Взвод автоматчиков младшего лейтенанта Семенова вместе с бойцами Каторжного атаковал и уничтожил четыре артиллерийских дота с 75-мм пушками. Автоматчик из этого взвода матрос Г. М. Иванов увидел сразу же после высадки провода, идущие под причалом, бросился в воду, обнаружил заряд, перерубил провода штыком и предотвратил взрыв.

Волна десантников, доставленная второй группой катеров, распространилась по берегу и в жестоком бою захватила бензобак и топливный пирс. Петербургский и Субботин направили роту разведчиков к двухэтажному зданию в конце гавани, где видны были вспышки выстрелов какой-то зенитной батареи. Взвод Каторжного, уничтожая огневые точки, атаковал это здание, оказавшееся портовой гостиницей, превращенной в опорный пункт. Рукопашная продолжалась на этажах, в холлах, комнатах. В конце концов сержант Каторжный и старший матрос [314] Н. Е. Королев, пробившись на чердак, вылезли на крышу и укрепили над ней красный флаг.

Другой взвод разведроты захватил в бою четыре 20-мм автоматические зенитки и сразу же открыл из них огонь по фашистам. Рота автоматчиков лейтенанта М. М. Матюхина, штурмуя высоты, окружающие порт, овладела еще одной 88-мм зенитной батареей, несколькими дотами и перекрестком дорог на Петсамо и Киркенес. Лейтенант Матюхин был тяжело ранен в этом бою, его вынес из боя старший матрос Г. М. Васысь.

В разгар боя к причалам подошли катера гвардии капитана 3 ранга Зюзина. Перед этим катера Коршуновича, укрываясь от огня при отходе после высадки и особенно при повторном прорыве через огневую завесу входных батарей, поставили такой плотный дым, что он закрыл весь Петсамо-вуоно. Поэтому из семи катеров последнего отряда только четыре смогли правильно выйти к месту высадки — к причалу № 5 и правее его; им помог найти это место А. О. Шабалин, встретивший их в дыму и действовавший на своем торпедном катере № 116 исключительно смело и грамотно. Командиры остальных катеров потеряли ориентировку, вот почему они и высадили школу сержантского состава капитана Следила и бойцов 349-го пульбата лейтенанта Рекало на противоположный восточный берег. Более 100 десантников, таким образом, оказались выключенными из состава десанта. Обе группы, не связанные между собой, устремились в разные стороны. Капитан Следин оказался на мысе Крестовом свидетелем капитуляции немцев, а лейтенант Рекало, медленно и осторожно двигаясь к Нумерониеми, вышел на батарею, брошенную противником. Третий катер высадил 57 бойцов 4-й пулеметной роты старшего лейтенанта П. В. Чако на мыс Сиебруниеми, что на западном берегу залива. Взобравшись почти по отвесной стене на вершину скалы, рота Чако направилась в глубь берега, где километрах в пяти юго-западнее высадки находилась четырехорудийная 210-мм батарея — она вела огонь в направлении Петсамо, содействуя своим обороняющимся войскам. В это же время 349-й пулеметный батальон вместе с автоматчиками из отряда Петербургского атаковал опорный пункт, оборонявший с тыла огневую позицию этой тяжелой батареи. Удар роты старшего лейтенанта Чако был настолько ошеломительным, что в руки [315] пулеметчиков, наступающих с севера, попали три огромных дота с ходами сообщения. Была захвачена и четырехорудийная 40-мм зенитная батарея.

Но противник вскоре пришел в себя и контратаковал роту наших пулеметчиков. Завязался бой. Немцы в нем потеряли более 50 человек. Командир десантного отряда воспользовался тем, что противник связал себя боем с ротой Чако. Ударом с тыла Тимофеев смял гитлеровцев и захватил батарею.

К утру 13 октября порт и окружающие его высоты были захвачены нашим десантом. Но жаркие схватки продолжались весь день. Противник пытался с разных направлений контратаковать и сбросить десант в море.

В 16 часов полковник Рассохин получил приказ повернуть бригаду на мыс Крестовый и к часу ночи на 14 октября прибыть к месту погрузки. Дальнейшая боевая задача заключалась в переправе через залив в Лиинахамари и овладении селением Трифона.

Уже близок был окончательный разгром 19-го горнострелкового корпуса. А пока бригаде Рассохина предстоял 40-километровый марш по бездорожью, топким болотам, через обрывы и обходы многочисленных озер. Трехсуточные бои уже утомили бойцов, отдых был слишком коротким, да еще с одновременной охраной занятых после бригады Крылова высот. На переход отвели всего девять часов. Но время на войне дороже ценится, когда знаешь, что твоя помощь нужна тому, кто ведет в этот момент бой — в данном случае отряду Тимофеева.

40-километровый переход превратился в более длинный, пришлось свернуть с дороги, идти горами. К 8 часам 14 октября бригада сосредоточилась на Крестовом и сразу же погрузилась на ожидавшие ее катера. Но еще до ее прихода на этих катерах успели переправить в Лиинахамари отряд Барченко-Емельянова, разведроту 63-й бригады и школу сержантского состава 349-го пулеметного батальона — они значительно усилили отряд майора Тимофеева. Когда бригада была переброшена в Лиинахамари и батальон Петрова выступил к селению Трифона, противника на дороге не было. Он сосредоточился было в самом селении, но был оттуда выбит и отошел на Петсамо. Бригада продолжала наступление вдоль западного берега залива, стремясь завершить окружение врага. [316]

К вечеру отряды 348-го пулеметного батальона заняли обе входные батареи. Взорвав их, противник ушел, очевидно, на мелких плавсредствах на запад — иного пути у него не было.

После полудня бригада Крылова овладела селением Пороваара и вышла на восточный берег Петсамо-вуоно. К 16 часам 14 октября к бригаде подошли артиллерийские и минометные дивизионы, а также танковая рота СОР. Давление на противника настолько увеличилось, что он стал поспешно отходить, бросая позиции. Бригада Крылова переправилась на катерах, как и бригада Рассохина, на западный берег залива и сосредоточилась в селении Трифона. Морская пехота СОР полностью выполнила свои боевые задачи. В боях было уничтожено более 3 тысяч гитлеровцев, захвачено более 40 орудий, 78 минометов, 66 радиостанций и другие значительные трофеи. Так блестящим успехом закончился первый этап освобождения Заполярья. [317]

В Москве в кабинете у генерал-лейтенанта Иннокентия Степановича Мушнова, начальника Управления береговой обороны в Народном комиссариате Военно-Морского Флота СССР, я неожиданно встретил генерал-майора И. В. Малаховского, которого мне предстояло сменить на должности начальника береговой обороны Тихоокеанского флота и коменданта главной базы — Владивостока. Я достаточно хорошо знал его по 20-м годам на Балтике, когда командовал батареей на форту Первомайском, а он был командиром 1-го дивизиона. Его не любили за грубость, невыдержанность. Поговорив с ним немного, я понял, что к лучшему он не изменился, но меня больше всего тревожило, каково состояние дел у такого начальника.

Еще больше насторожил меня разговор с Иннокентием Степановичем Мушновым, заслуженным, опытным генералом береговой обороны. Предстояла смена всех основных помощников Малаховского, очевидно вызванная недовольством командования положением в береговой обороне ТОФ. Кроме него, сменяется и начальник штаба; вместо известного мне по службе на фортах Кронштадтской крепости генерал-майора И. А. Петрова приедет полковник Г. А. Потемин, превосходный боевой офицер и опытный штабист. Но почему все происходит в такой спешке, без нормальной передачи дел, без предварительного прояснения общей картины той обширной и по масштабу огромной области, которой предстоит заняться? Генерал Мушнов предупредил меня, что и командир дислоцированной на ТОФ 12-й морской железнодорожной артиллерийской бригады генерал-майор Д. С. Смирнов тоже уехал на Балтийский флот, вместо него прибудет генерал-майор И. Н. Дмитриев, мой соратник по обороне военно-морской базы Ханко, затем командир 101-й морской [318] железнодорожной артиллерийской бригады в обороне Ленинграда, человек исключительно спокойный, твердый, отличный артиллерист с большим боевым опытом. Но опять же странно: почему приезда Дмитриева не дождался его предшественник?..

Было о чем размышлять в долгом пути на Дальний Восток. Сами по себе перемещения меня радовали, но недовольство командования делами в береговой обороне не есть первопричина, надо думать, что это серьезный, продуманный ход конем «наперед», по еще неведомым мне государственным соображениям, о которых ни в управлении кадров Наркомата, ни у генерала Мушнова я ничего не мог узнать.

Приехав во Владивосток, я сразу отправился в штаб береговой обороны, где встретил генерала Петрова, готового сдать дела и перейти на остров Русский, куда его назначили комендантом. Мне надо было представиться командующему флотом адмиралу И. С. Юмашеву и члену Военного совета генерал-лейтенанту С. Е. Захарову, но до этого следовало иметь хоть какое-то представление о береговой обороне. То, чего не мог дать мне ее прежний начальник, я не смог получить и в штабе. На большом столе моего будущего кабинета появилась карта. Да, прав был генерал Мушнов, предупреждавший, что береговая оборона главной базы ТОФ самая большая и мощная по сравнению с другими флотами. На том ограничилось первое знакомство, и я поспешил к командующему флотом.

Адмирал Юмашев принял меня приветливо, но весьма сдержанно. Сразу я потерял уверенность, какую сумел внушить при первой же встрече командующий флотом на Севере адмирал Головко. Не получив никаких указаний или пожеланий хотя бы на первое время, я так и не спросил адмирала Юмашева о причинах отъезда сменяемых военачальников без сдачи дел и попросил разрешения, не вступая в должность, в течение недели поездить и познакомиться с береговой обороной на месте. Командующий согласился с этим, но потребовал поскорее все закончить, поскольку береговая оборона осталась без начальника.

Неделю я ездил по всему побережью залива Петра Великого от морской границы на западе до мыса Поворотный на востоке.

Я хорошо понимал, что в случае отражения атак на [319] подступах к главной базе береговая артиллерия не будет драться в одиночку, в таком бою примут активное участие разнородные силы флота — авиация, подводные лодки, надводные корабли, в их числе и торпедные катера. Надо было только знать, насколько отработано взаимодействие всех этих сил.

Наступила зима. Залив Петра Великого сковал лед. Вот уж не ожидал, что в районе Владивостока, на Японском море, вновь встречусь с особенностями обороны главной базы при ледоставе. Хотя Владивосток и был портом замерзающим, сообщение с внешним миром не прерывалось. Торговый порт с помощью ледоколов работал с напряжением не меньшим, чем летом, но корабли флота выходили в море редко. Здесь действовал тот же порядок, что и в Кронштадте на Балтике: зима — пора ремонта кораблей, а для береговой обороны — пора одиночной подготовки. Но на Балтийском флоте береговые батареи стреляли по щитам, устанавливаемым на льду. Здесь по многим причинам стрелять по щитам не могли. Главная причина — круглосуточное движение торговых судов.

Проверив по документам штаба, я убедился, что здесь не проводили — ни на картах, ни на местности — учений в условиях обстановки, осложненной ледоставом. Пришлось зимой нацелить на это основное внимание всей береговой обороны секторов. К весне сорок четвертого года все части достигли немалых успехов и в противодесантной обороне секторов, и в сухопутной обороне береговых и полевых батарей, командных пунктов а наиболее важных объектов.

Летом 1944 года началась интенсивная десантная подготовка морской пехоты. К этому времени мы получили специальные гидрокостюмы, надувные мешки и плотики для переправы пулеметов, минометов и боеприпасов. На учениях уже не повторялись тактические ошибки, возникающие из-за непонимания созданной обстановки или халатности. Морская пехота действовала, прямо скажу, отлично. Исчезла боязнь воды, а это главное в десантной подготовке. Даже имея за спиной опорные плиты минометов весом 22 килограмма, бойцы не боялись прыгать за борт, хотя глубина и превышала их рост.

Настала вторая зима. Залив Петра Великого снова покрылся толстым льдом. Я поручил начальнику штаба [320] Г. А. Потемину, получившему звание генерал-майора, разработать зимнее учение с задачей хотя бы одним батальоном, но с полным вооружением обойти по льду левый фланг оборонительной полосы сектора.

Учение показало необходимость усилить оборону западного берега полуострова Муравьев-Амурский, для чего пришлось внести серьезные коррективы в план. Но мы задумали еще одно, большее по масштабу двустороннее учение, чтобы отработать оборону острова Русский в условиях ледостава. Такого еще не проводили ни сектор, ни флот. Надо было привлечь и корабельную артиллерию для постановки условных НЗО на льду совместно с береговыми батареями Главной базы. Командующий флотом одобрил наш план и разрешил привлечь огонь корабельной артиллерии.

Для обозначения «синей» стороны на этот раз привлекалась вся 13-я бригада морской пехоты. Ей предстояло со всей техникой и тылами совершить переход в 60 километров от исходного рубежа на западном берегу Амурского залива, а оттуда, после короткого отдыха, сделать ночной бросок на 15 километров через лед и на рассвете атаковать остров Русский. Учебной задачей обороняющейся стороны являлись организация боевого обеспечения и самого боя на льду с использованием всей своей артиллерий, батарей морской железнодорожной и корабельной артиллерии флота, зимующего в бухтах Новая и Золотой Рог. Предстояло серьезное испытание для командира обороняющихся и его штаба. Один батальон морской пехоты подполковника Миронова не мог ружейно-пулеметным огнем обеспечить оборону такого большого острова, как Русский, — километров 18 в длину с севера на юг и до 14 в ширину. Главное — артиллерия, потому и стало основной задачей и учебной целью для сектора вдумчивое решение и планирование артиллерийского огня.

А «нападающая» 13-я бригада получала возможность отработать на будущее ночной бой всех частей и подразделений во взаимодействии. Командир мог впервые собрать всю бригаду и почувствовать большую сложность боевого управления ею, то же предстояло и командирам батальонов и рот.

Когда бригада вышла на лед залива, сказались все трудности управления ночью без ориентиров. На суше — [321] карта, дороги, указатели, мостики, селения, отдельные дома, на льду всего этого нет. Пока не скрылся берег, еще есть ориентир для направления, труднее, если берег не виден, не все командиры привыкли пользоваться компасом.

Фарватер преодолели хорошо. Пришлось вытаскивать только две-три автомашины, предварительно разгрузив их. Бригада на широком фронте подошла к острову и атаковала «красных». Свою учебную цель она выполнила полностью.

А вот разведка сектора обнаружила «синих» только при форсировании фарватера. Это было ошибкой: упустили время постановки ряда огневых заграждений, на чем был основан весь план артиллерийской обороны. И вызов огня кораблей не совсем удался — это было новым для кораблей делом. Летом взаимодействие успели отработать хорошо, но зимой этим занялись впервые. Может быть, потому, что льдом покрывалась только прибрежная часть Японского моря, не все считали, что на время ледостава нужна иная организация обороны. Может быть, и так. Но это зимнее учение показало, что все-таки нужен на всякий случай и зимний план обороны. Оно происходило в начале марта 1945 года, и еще никто не знал, где и как развернутся грядущие события на Дальнем Востоке после нашей близкой победы на Западе.

* * *

В апреле по решению Народного комиссариата Военно-Морского Флота СССР у нас произошла реорганизация, неожиданно изменившая мое положение. Наш штаб превратился в Управление береговой обороны, а я в начальника этого управления.

Шла общая реорганизация. Приходили новые люди с Балтики, с Севера, знакомые части и подразделения с отличным боевым опытом. Шла спешная реорганизация и в войсковых формированиях, во главе фронта и армий встали вскоре прославленные маршалы и генералы Великой Отечественной войны.

Настал наконец долгожданный День Победы. Забурлил, наполнился толпами праздничный Владивосток. Никогда не думал, что в этом приморском городе, окруженном тайгой, живет так много людей. Кончились труднейшие для нашей страны испытания. Народ славил [322] свою великую партию коммунистов, под истинным руководством которой Страна Советов победила в этой тяжелейшей в истории Родины войне. Мы, на Дальнем Востоке, готовились к ее заключительной стадии — к последней схватке с милитаристской Японией.

* * *

Для перевооружения береговых батарей стала поступать новая техника. Мы долго добивались приборов управления артиллерийской стрельбой типа «Москва» для установки их на батареях соток и стотридцаток. И вот нам дали сразу 20 схем. Но еще большей для меня неожиданностью, весьма взбодрившей, стало поручение командующего представить план распределения новых схем по батареям. Приборы эти, уже доставленные в тыл флота, начальник отдела боевой подготовки береговой артиллерии полковник А. М. Перевертайло наметил распределить не только в береговую оборону главной базы ТОФ, но и на батареи Владимиро-Ольгинской военно-морской базы Совгавани, Камчатки — словом, по всей береговой обороне Тихоокеанского флота. Доложив план, тут же утвержденный адмиралом Юмашевым, я обосновал и необходимость выделения кредитов, корректив в строительных планах, использования для установки приборов и связанных с этим строительных работах личного состава батарей. Командующий меня поддержал, отдал все необходимые распоряжения, и работа закипела. Люди на батареях поняли, что новые приборы значительно повышают боеспособность артиллерии, поняли и то, о чем не произносилось ни слова: скоро будет и здесь война, — и работали, не жалея сил.

Вскоре на флот доставили несколько английских радиолокационных станций. Для них нам пришлось строить специальную защиту из железобетона на крупнокалиберных батареях, наиболее важных в оперативно-тактическом отношении. Командующий и в этом поддержал все наши планы.

Надо сказать, что командующий в этот горячий период поддерживал нас в борьбе против упрощения боевой подготовки ради лучших оценок, а такие попытки «реванша» возникли было, когда командные права Управления береговой обороной оказались урезанными. Но речь шла о подготовке к войне, о необходимости проверить путем [323] опыта те или иные положения. И адмирал Юмашев был на нашей стороне. Так, в частности, удалось провести плановую стрельбу по буксируемому щиту с освещением его САБ, сбрасываемыми с самолета. Мы эту стрельбу провели и доказали, что лучше освещать цель соответствующими снарядами самой стреляющей батареи, как это делалось на Севере при блокаде Петсамо-вуоно. На Дальнем Востоке, к сожалению, не на всех батареях имелись осветительные снаряды. Опыт первой стрельбы был принят на вооружение, и его начали изучать.

А неделю спустя была проведена и первая в береговой обороне страны стрельба по невидимой цели с помощью радиолокатора. Приехав на башенную батарею, я с большим волнением ждал этой стрельбы. Еще жила во мне неудовлетворенность боевыми стрельбами на Среднем с помощью ТПС. Насколько надежнее локатор? Моряки на Севере его хвалили, вызывая у нас досаду и зависть. Но как он будет действовать на батарее?..

Во время стрельб я сидел у локатора вместе с командиром батареи майором П. М. Якименко. Ярко оранжевой точкой двигался по экрану щит, буксируемый эсминцем, такого же цвета была и линия всплесков от падающих снарядов. Да с такими приборами мы отправили бы на дно Варангер-фиорда вдвое, если не втрое, больше транспортов и танкеров гитлеровского флота и заставили бы поголодать и померзнуть армию «Норвегия»!..

Перевооружалась в те дни и морская пехота. Вся ее артиллерия перешла на автотягу, коней же сдавали в народное хозяйство. Удалось добиться большего числа грузовиков и для стрелковых частей 13-й бригады, а также отдельных батальонов секторов. Только с заменой танков мы ничего не добились. В ответ на все просьбы и требования нам прислали лишь три самоходные артиллерийские установки СУ-76.

В морскую пехоту пришло пополнение — рослые широкогрудые парни 1926 года рождения с отличным настроением молодых людей года Победы. Любо было смотреть на них, когда их обмундировали и они прошли первоначальную боевую подготовку.

В один из дней июня командующий внезапно предупредил меня о вылете с ним в отдаленный район Приморского края. Куда и зачем, я не смог узнать даже у своего старого друга Евгения Николаевича Преображенского, [324] перемещенного с Севера на должность начальника штаба ВВС Тихоокеанского флота. Он только сказал, что вылет вызван решением адмирала Юмашева разместить на ряде оперативных аэродромов истребительную авиацию для прикрытия морской коммуникации из Владивостока в Совгавань.

На другой день я был в назначенное время на флотском аэродроме, где располагались штаб и части истребительной дивизии Ивана Георгиевича Романенко, Героя Советского Союза, генерала авиации.

Самолет уже готов к полету. Кроме адмирала Юмашева и командующего ВВС флота генерала П. Н. Лемешко летели полковник В. М. Коробков и капитан 1 ранга Ф. И. Кравченко, в прошлом командир линкора «Севастополь», переведенный на Тихий океан.

Мы прилетели в один из отдаленных районов Приморья, где находился оперативный аэродром с двумя постройками — длинным дощатым бараком и дощатой столовой-кухней.

На аэродроме командующий объяснил цель нашего прилета. Вместе с Кравченко и Коробковым я должен выбрать огневые позиции для двух четырехорудийных батарей стотридцаток, прикрывающих оперативный аэродром с моря. Адмирал с генералом Лемешко занялись определением объема работ для размещения здесь двух эскадрилий Як-9.

Для одной батареи мы нашли позицию без особого труда меж двух сопок, куда нас привела звериная тропа. По соседству был отличный родничок, чистый и прозрачный. Вторую позицию выбирали с муками. Для этого пришлось переправляться через быструю и глубокую горную реку на самодельной ладье, подвешенной на блок, свободно скатывающийся в одну сторону по наклону троса; обратно ладью перетягивали вручную. Позицию нашли отличную, не знал я только, как сюда доставят пушки и стройматериал. Но это дело будущего. Впрочем, в Заполярье доставляли и в более тяжелые места, да еще под огнем.

Обратно мы переправились без приключений, доложили обо всем командующему и вскоре вернулись во Владивосток.

Перевооружение береговой обороны продолжалось до самого начала войны с Японией. Накануне командующий [325] с трудом отпустил меня с полковником Коробковым в бухту Преображение, на четырехорудийную береговую батарею соток, прикрывавшую одну из маневренных баз торпедных катеров. Там заканчивалась установка схемы приборов управления стрельбой, осталось только замаскировать траншеи с кабелем, согласовать приборы и установить порядок и сроки отстрела схемы. Командующий предупредил, что в любую минуту я должен быть готов срочно прибыть на флагманский командный пункт. Это было утром 8 августа. И действительно, едва мы занялись планом отстрела, на батарею примчался посыльный из дивизиона торпедных катеров с радиограммой адмирала: срочно прибыть во Владивосток.

Ранним утром 9 августа я узнал на ФКП флота, что советское правительство объявило милитаристской Японии войну. [326]

О трагедии Хиросимы и Нагасаки мы узнали на флагманском командном пункте из сообщений Советского информбюро. Цифры жертв, понесенных населением этих городов, потрясли всех и вызвали споры, догадки, разговоры. Одни считали, что теперь Япония будет буквально стерта с лица земли взрывами этих чудовищных атомных бомб. Другие скептически относились к американским сведениям, считая их преувеличенными. Все ждали продолжения бомбежек, а потом разговоры о них прекратились вообще. Откуда мы могли тогда знать, что у американцев были всего две бомбы, сброшенные на японские города, не только чтобы воздействовать на правящие круги этой страны и принудить их к капитуляции, но и для того, чтобы запугать советский народ и его правительство могуществом США.

Мы это поняли позже, когда возгорелось пламя «холодной войны». Но и в те дни смогли вскоре убедиться на деле, что союзники весьма активно действуют и против нас. Об этом я узнал, находясь с начала военных действий на ФКП.

Если полуостров Корея еще до начала войны был разделен 38-й параллелью на операционные зоны сухопутных войск Советского Союза и Соединенных штатов Америки, то Японское море, этот основной театр военных действий Тихоокеанского флота против японского, было разделено на сильно ограничивающие нас зоны. В операционную зону вошли только северная часть этого моря в пределах 100–120 миль от берега Приморья и далее на запад вдоль восточного берега Северной Кореи до мыса Мусудан (мыс Болтина). В эту зону входили маленький приграничный порт Юки, самый большой, как потом оказалось, торговый порт Расин (Начжин) и небольшой, по сравнению с Расином, порт Сейсин (Чхончжин). [327]

Несправедливость подобного определения границ операционной зоны для Тихоокеанского флота сразу же бросалась в глаза, разрыв между границами сухопутной — по 38-й параллели — и морской достигал 200 миль.

Американский военно-морской флот так и не действовал в Японском море. Зато американские самолеты за две недели до вступления Советского Союза в войну заминировали подходы к портам Расин и Сейсин донными магнитными и акустическими минами с комбинированными взрывателями. На подходах к Расину ими было выставлено 375 мин, а у Сейсина — 203 мины{3}. Об этой «дружеской услуге» наши союзники и не подумали предупредить советское командование, и флот потерял на их минах во время высадки десантов в эти два порта несколько кораблей. Заминировали союзники и Гензан (Вонсан), в то время военно-морскую базу и крепость противника на Японском море. Но об этом и о борьбе с минами там я расскажу позже.

Экономическое и оперативное значение Расина и Сейсина для Японии заключалось в том, что через них вывозились стратегические материалы и продовольствие из Маньчжурии и Кореи. Кроме того, японское командование могло этим путем подвозить или вывозить войска. Советское командование, стремясь к полному и окончательному разгрому Квантунской армии в самые сжатые сроки, поставило перед флотом задачу не допустить подвоз резервов из Японии и эвакуацию этой армии на Японские острова. Это имело большое стратегическое значение и облегчало выполнение задачи американским сухопутным войскам, готовившимся после освобождения Филиппин к высадке на территорию собственно Японии.

Наши войска, как известно, начали по приказу Ставки наступление одновременно по всему фронту от Эрляни до бухты Посьет в ночь на 9 августа. Флотская авиация с этой ночи наносила бомбоштурмовые удары по Юки и Расину, а торпедные катера совершали на эти порты набеги.

В эти дни командующий держал меня с группой офицеров береговой обороны на ФКП, не разрешая отлучаться. В ночь на 11 августа я узнал от начальника разведотдела флота полковника А. З. Денисина, что командующий [328] принял решение высадить в Юки десант, назначив для первого броска усиленную роту автоматчиков из 390-го отдельного батальона 13-й бригады и 140-й разведотряд штаба флота Героя Советского Союза старшего лейтенанта В. Н. Леонова, знаменитого североморца. В этот отряд входило две трети североморцев, людей с боевым опытом, остальные тихоокеанцы, еще не обстрелянные. Предполагали, что Юки — военно-морская база, значит, она должна быть укреплена, хотя потом оказалось, что никакой там базы и укреплений не было. Я считал, что раз дело дошло до десантов, то не следует раздергивать бригаду генерала Трушина, лучше держать ее в кулаке, а в Юки высаживать роты из батальонов секторов. Но командующий с этим не согласился. Мало того, он тут же приказал начальнику оперативного отдела штаба флота капитану 1 ранга Н. И. Цирульникову выделить из бригады еще один батальон, В десант кроме упомянутых подразделений назначили батальон майора И. П. Маркина, правда, без пушек и минометов.

Подразделения первого броска высадились в Юки беспрепятственно. Противник ушел из этого порта накануне. Батальон Маркина еще отстаивался в это время на кораблях в бухте Троица залива Посьет. Однако Цирульников сообщил, что решение о высадке не отменено, батальон выгрузится в Юки, а отряд Леонова (в нем немногим больше 60 человек) погрузится на катера и высадится в Расине.

Мне казалось расточительным держать в Юки тысячу морских пехотинцев, но изменить что-либо при своей новой должности, начальствующей, но не командной, я не мог, разве что можно было советовать.

На ФКП началась подготовка к высадке десанта в Расин. На этот раз бригаду Трушина не трогали, набрали из частей береговой обороны автоматчиков и целый батальон с орудиями. Всего в Расине под общим командованием начальника штаба этого батальона капитана А. Р. Свищева высаживалось около 900 человек, хотя порт и город этот крупнее и важнее, чем Юки, и в случае сопротивления там противника десантникам придется труднее.

Командиром высадки был назначен начальник оргстроевого отдела капитан 1 ранга Е. Е. Полтавский; потом он стал командиром ВМВ в Расине. [329]

К счастью, и в Расине не было организованного сопротивления, японцы уходили от наступавших с севера частей нашей армии. Первая же небольшая часть десанта соединилась к 16 часам 12 августа с частями 393-й стрелковой дивизии, продолжавшими преследовать противника, а батальон капитана Свищева высадился в уже занятом нами порту в седьмом часу утра 13 августа.

В середине дня 12 августа в глубоко вдающемся в сушу заливе Корнилова, где находился Расин, стали подрываться на минах катера, затем тральщик, два транспорта, танкер и сторожевой катер. Командир бригады траления и заграждения капитан 1 ранга С. А. Капанадзе получил приказ заняться тралением. Позже стало известно, что это не японские мины, а американские.

Вечером 12 августа четыре торпедных катера 3-го дивизиона под командой капитана 3 ранга С. Н. Кострицкого, разведав Сейсин с моря, установили, что в гавани боевых кораблей и транспортов нет, за исключением одного поврежденного транспорта, ошвартованного у внешней стенки мола. Командир одного из катеров выстрелил по этому транспорту торпедой, но она взорвалась рядом, уткнувшись в бетонную стенку.

Командующий решил высадить десант и в этот, казалось, тоже брошенный порт. Удача в Юки и Расине позволяла надеяться захватить и Сейсин без боя. Ранее спланированную высадку 335-й стрелковой дивизии в Сейсин к этому времени запретил Военный совет 1-го Дальневосточного фронта. Но адмирал Юмашев добился разрешения главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке маршала Советского Союза А. М. Василевского захватить этот важнейший город и порт Северной Кореи силами флота.

Вот когда подошла очередь 13-й бригады, сосредоточенной с 11 августа на острове Русском и в торговом порту Владивостока, правда без двух артиллерийских и одного минометного дивизионов. Сейсин был последним крупным портом противника в операционной зоне флота, и держать дольше бригаду в резерве не было смысла.

Операция по высадке бригады была намечена на 17 часов 14 августа; к этому времени она должна была овладеть Сейсином. Но в 4 часа 45 минут пришла телеграмма [330] Военного совета 1-го Дальневосточного фронта, отменяющая высадку морского десанта. Командующий решил произвести повторную разведку, высадив в Сейсин отряд Леонова, усиленный ротой автоматчиков старшего лейтенанта И. М. Яроцкого из 390-го батальона бригады Трушина. Командовать этим отрядом в 181 человек назначили начальника разведотдела полковника Денисина. В 7 часов 13 августа шесть торпедных катеров капитан-лейтенанта В. И. Марковского с разведотрядом на борту вышли из бухты Новик и направились в Сейсин. Стоял отличный солнечный день ранней дальневосточной осени. Катерам предстояло пройти около 140 миль. В середине дня на ФКП пришла радиограмма Денисина о том, что высадка произошла при незначительном противодействии противника в Рыбном порту Сейсина. А от Кострицкого поступило донесение, что в 8 часов два его катера вошли в Сейсин, но не обнаружили у стенки мола поврежденного транспорта, куда-то за ночь, очевидно, отведенного японцами. 11 матросов из экипажей высадились для разведки и два часа бродили по берегу; японцев они не видели, встретили только вооруженных винтовками корейцев-сторожей, но те, едва завидев матросов, разбежались. Эти донесения вносили неясность: Денисин встретил противодействие, значит, там есть противник, а катерники Кострицкого утром не встретили японцев в порту. Где же высадился Денисин и где находится Рыбный порт?..

В 13 часов из залива Посьет на семи торпедных катерах вышла в Сейсин 2-я рота старшего лейтенанта Л. С. Мальцева из 62-го отдельного пулеметного батальона, ближе других отстоящего от цели. А через полчаса из бухты Новик на фрегате «ЭК-2» и тральщике «АМ-278» туда же отправился 355-й отдельный батальон майора М. П. Бараболько. Операция развертывалась. Бараболько высадился в порту, как стало известно на ФКП утром 14 августа, с боем, но не соединился с отрядом Денисина и ранее высаженной пулеметной ротой.

В первой половине дня 14 августа командующий флотом вызвал меня и сказал:

— Посылаю вас туда, куда вы хотели. Будете командовать операцией по высадке бригады в Сейсин. Объедините под своим командованием всех.

Командующий спросил меня, кого бы я хотел иметь [331] командиром высадки. Я ответил, что желательно капитана 1 ранга Ф. И. Кравченко.

С разрешения командующего я пошел готовиться. Никаких данных о противнике не было. Даже про оборону порта, есть ли там береговые батареи, фортсооружения, не было ничего известно. Не поступало донесений ни от Денисина, ни от Мальцева. Знали только, что все высаженные части разобщены и связи между собой не имеют.

Решение созрело такое: высаживать бригаду в порт, туда, где 14 августа высадился Бараболько, но на более широком фронте. В первую очередь надо захватить разделяющую город на две части и господствующую над ними высоту 102,0, чтобы не допустить подхода резервов противника, потом соединиться с батальоном Бараболько, если им не удержан плацдарм высадки, с пулеметной ротой и отрядом Денисина. Соединившись с ними, удерживать частью сил позиции в порту и на высоте 102,0 и одновременно бросить подразделения на уничтожение противника на полуострове Комацу. Захват этого полуострова обезопасит корабли флота от огня батареи, ведущей обстрел их, судя по донесениям Кострицкого и Денисина.

Я еще не знал, какие будут выделены для переброски десанта корабли, смогут ли они взять на борт два дивизиона артиллерии и дивизион 120-мм минометов, не знал и кто будет командиром высадки; от его умения зависело многое. План посадки на корабли заранее определял возможности войск при высадке.

Но неожиданно на ФКП, куда я прибыл для доклада своего решения, узнал, что командующий назначил командиром десанта генерала Трушина, что было естественно: кто же другой будет командовать бригадой и боем в порту и городе, как не командир бригады; командиром высадки назначен не Кравченко, а незнакомый мне капитан 1 ранга Александр Федорович Студеничников, командование всей операцией адмирал Юмашев взял на себя.

Неужели адмирал собирается в Сейсин?

Начальник оперативного отдела, предложивший такое изменение, сообщил мне, что в распоряжение флота приказом маршала Советского Союза К. А. Мерецкова поступает 335-я стрелковая дивизия, ее надо будет потом высаживать в Сейсин, потому я должен быть на ФКП. [332]

Спустят некоторое время в кабинете командира одного из соединений я встретился с командиром 335-й дивизии полковником А. А. Волковым, узнал, что все ее полки сосредоточиваются в Находке, и договорился, что она будет переброшена во Владивосток морем. Погрузка головного 206-го стрелкового полка, уже находящегося в порту, будет произведена сразу, как только подойдут предназначенные для этого транспорты.

Понимая, насколько важен темп в переброске больших соединений, я отправился на ФКП. Начальник ВОСО флота полковник Клюквин доложил, что два транспорта из числа переданных флоту Дальневосточным пароходством уже ожидают погрузки в Находке. Я распорядился немедленно ее начать, а сам, узнав, что в бухте Новая на остров Русский грузится на специальное судно полурота танков, вышел туда на катере.

Там, в бухте Новой, у причала стояло «ТДС-3» с семью танками, двумя автомашинами с боеприпасами и одним бензовозом на борту. Настроение у танкистов было боевое. Командир 2-й отдельной танковой роты капитан Л. Я. Сафьянов доложил, что он идет с первой полуротой. Получено уже распоряжение о погрузке второй полуроты, она к этому готова.

Пришел сигнал о выходе «ТДС-3», и Сафьянов бегом поднялся по сходне на судно, оно тут же своим ходом вышло на рейд, к эсминцу «Войков». Ровно в 20 часов оба корабля вышли в море.

Тут же в бухте Новая началось сосредоточение кораблей для 13-й бригады: шесть фрегатов, два тральщика типа «AM», четыре больших охотника и девять десантных судов. На берегу — более 3 тысяч морских пехотинцев. Маломощные танки Т-26, отправка которых, кстати, не была предусмотрена плановой таблицей — одним из основных документов, составляемых на операцию, — не могли восполнить отсутствие артиллерии в бою за сопки с опорными пунктами обороны. Это я хорошо знал по опыту Севера. И корабельная артиллерия не заменит орудий непосредственной поддержки пехоты, особенно если не отработано взаимодействие.

Морская пехота грузилась ночью, образцово. Вещевые мешки бойцов были набиты патронами и противотанковыми гранатами. Радовало, что не забыты навыки и наставления, [333] полученные на тренировках и учениях на основе опыта Великой Отечественной войны.

Генералу Трушину я передал на карте и на словах свое решение на высадку и ведение боя на берегу. Он все принял, но сообщил, что, к сожалению, вместе с дивизионами артиллерии в торговом порту оставлены начальник штаба бригады подполковник В. Ф. Козлов и начальник артиллерии подполковник С. И. Волгушев. Как же можно идти без начальника штаба? Василий Прокофьевич Трушин объяснил, что артиллерийский и минометный дивизионы бригаде очень нужны, он все же надеется их получить, но без Козлова и Волгушева их могут тут задержать. Я обещал генералу Трушину взять на себя контроль и ускорить отправку артиллерии, но вызывать из Владивостока Козлова уже было поздно.

К нам подошел начальник политуправления флота генерал А. А. Муравьев, в прошлом начальник политуправления на Балтике, много лет меня знавший. Он когда-то поддержал меня при назначении на впервые созданную должность начальника тыла Балтийского флота. Человек внимательный, широко эрудированный и скромный, он пользовался большим авторитетом среди командиров и политработников Балтики. Терпеливо дождавшись конца моего разговора, он стал тепло беседовать с Трушиным и его замполитом подполковником Ю. Ф. Супковичем.

В 5 часов загруженные корабли вышли из Новой в Амурский залив. Мы с Муравьевым пошли на катере. По дороге он спросил меня: как же произошло, что я не командую операцией. Не хотелось вдаваться в подробности, я только ответил, что ему, как начальнику политуправления, все должно быть яснее, чем мне.

— Думаю, совершена ошибка, Анатолий Алексеевич, — сказал я, когда Муравьев пожелал услышать оценку проводимых мер. — Вы заметили, что приказ не подчинил Трушину ранее высаженные части и командира высадки. Нет командующего операцией, объединяющего всех и отвечающего за действия всех. И нет конкретных задач, сроки не установлены. Так нельзя...

Генерал Муравьев больше ни о чем не спрашивал. Молча мы дошли катером до Владивостока. А там меня поглотили дела с погрузкой и отправкой на транспортах артиллерии бригады — их все же удалось ускорить. [334]

Не стану рассказывать о настроениях, связанных с внезапной отменой погрузки головного полка армейской дивизии в момент, когда он уже был готов к выходу из Находки во Владивосток. Приказ разгрузить вызвал общее недоумение, тем более что вскоре пришлось отдавать противоположный приказ. 15 августа — тяжелый был для меня день.

Неожиданно на ФКП я встретил Денисина; он только что из Сейсина, сообщил о сильных потерях в своем отряде, который не уцелел бы. не подойди утром бригада Трушина. Как дела у Бараболько, он не знал, одна из рот батальона действовала вместе с Денисиным, остальные разобщены. Отряд Виктора Леонова ушел на тех же кораблях, что доставили бригаду. Сильно потрепанная рота автоматчиков присоединилась к своей части, а сам Яроцкий, весь израненный, пропал, по словам Денисина, без вести...

Ночью меня внезапно вызвали на ФКП. Начальник штаба вице-адмирал Фролов передал приказание командующего: отправиться в Сейсин, возглавить там все высаженные части морской пехоты и 335-й стрелковой дивизии.

— Вам разрешено взять с собой по вашему выбору офицеров из штаба береговой обороны, — сказал Фролов. — Переброска поручена командиру первой бригады торпедных катеров.

— А когда туда прибудет стрелковая дивизия?

— Головной полк на подходе к Владивостоку. Поскольку в Сейсине минная опасность, его перегрузят с транспортов на десантные суда. Ждите его днем в Сейсине.

Ранним утром четыре торпедных катера из бригады капитана 2 ранга Кухты помчали группу в Сейсин.

Снова было ясное и солнечное августовское утро. Открылись справа по борту берега гористой Кореи. Прошли укрытые в глубокой бухте город и порт Расин. Там — ни дымка, а говорили, что все горит. Значит, пожары погашены?

Наконец показался холмистый полуостров Камацу, весь заросший лесом. Обогнув его южную оконечность — мыс Колокольцева, катера на полном ходу вошли в бухту и ошвартовались у бетонированной стенки мола. [335]

На стенке встречали генерал Трушин и незнакомый мне высокий черноусый моряк; это был командир высадки Александр Федорович Студеничников. От них я узнал, что бои в городе и в порту закончились накануне во второй половине дня, но в окрестностях продолжаются стычки с разрозненными группами японцев и действуют отдельные снайперы. Только что у южной окраины населенного пункта Хокадо морские пехотинцы соединились с головными частями 393-й стрелковой дивизии, наступавшей с севера и преследующей противника.

Надо было разобраться, где находятся все высаженные до бригады подразделения и какова обстановка в этом районе. Сразу сделать это было трудно; я поручил своему начальнику штаба полковнику П. А. Орехову выяснить все подробности и установить картину происшедшего за минувшие дни в Сейсине. Во всяком случае, в то же утро нашли и часть роты Яроцкого, и самого командира, действительно израненного, но вовсе не пропавшего без вести. Переговорить с ним не удалось, мне было не до того, да и сам Яроцкий был в таком состоянии, что его пришлось немедленно отправить во Владивосток вместе с ранеными автоматчиками. Не было в Сейсине и тех торпедных катеров, которые высаживали отряд Денисина, потому нельзя было в тот момент установить причин его высадки в Рыбный порт, хотя боевой задачей отряда был захват самого порта Сейсин, разведка в городе, удержание плацдарма. Возможно, произошла ошибка в определении места высадки отряда. А может быть, это заранее обдуманное решение — произвести разведку вне порта и города. Все это предстояло выяснить, как и путаницу с высадкой пулеметной роты Мальцева. Пока ясно было только одно: обе высадки происходили несогласованно и друг друга не обеспечили.

Тут же в порту капитан 1 ранга Студеничников доложил о минной обстановке. Мины стали рваться лишь тогда, когда в бухте началось интенсивное движение судов. Считалось, что мины японские. Первой жертвой мин, очевидно донных, стал транспорт «Ногин» — взрыв произошел в 5 часов 30 минут под носовой частью. «Ногин» шел в кильватерной колонне судов, доставивших дивизионы артиллерии и минометов бригады Трушина, отправку которых мы торопили во Владивостоке. Подорвавшись, транспорт вышел из кильватерной колонны, но через две [336] минуты взорвалась вторая мина, и он потерял управление. Люди и техника на «Ногине» не пострадали. Студеничников приказал командиру тральщика охранения взять «Ногин» на буксир и отвезти в порт для разгрузки. Два других транспорта — «Дальстрой» и «Невастрой» — продолжали движение вместе с охраняющими их кораблями. Через полчаса взрыв мины повредил главную машину «Дальстроя», и его взял на буксир сторожевой корабль «Метель». Транспорт «Невастрой» дошел до причала самостоятельно. Так были доставлены в Сейсин пушки, минометы, а с ними три самоходки СУ-76 вместе с артиллерийскими расчетами. По мере выгрузки орудия, минометы и самоходки выходили на огневые позиции и вступали в бой, поддерживая батальоны бригады и разрозненные подразделения десантов Бараболько, Мальцева, Денисина. Генерал Трушин и сам еще не знал, естественно, что произошло здесь за предшествующие дни. Он только видел, что японцы цепко держатся за свои опорные пункты на всех высотах; приход артиллерии помог бригаде овладеть этими опорными пунктами. А самоходно-артиллерийские установки Трушин направил на полуостров Комацу в помощь одному из своих батальонов, которым командовал майор И. П. Воротников. Там противник упорно держал одну из высот, и борьбу за нее, как и за овладение всем полуостровом, решили именно эти три СУ-76.

Я спросил, где же танки, отправленные на танконосце, и какое они приняли участие в боях. Оказывается, их доставили на тихоходном судне с опозданием и участвовать в решающих боях им не пришлось.

Студеничников доложил, что два тральщика 2-й бригады траления под командой капитана 3 ранга Чивень, вооруженные специальными тралами, уничтожили за день 23 мины.

В тот же день 17 августа мы получили сообщение от начальника штаба флота, что мины в бухте и на подходах — американские. Накануне нашего вступления в войну с Японией американская авиация сбросила в сейсинскую бухту 203 магнитные и акустические донные мины с комбинированными замыкателями. Так что эти 23 мины, уничтоженные тральщиками 16 августа, и еще 9, взорванные до 20 августа, были не японские, а «союзнические». Мин еще оставалось много, и все они были крайне [337] опасны для скопившихся в гаванях бухты кораблей и транспортов. Кроме того, сразу же выяснилось, что на берегу у нас не было ни одной зенитки для защиты порта с воздуха. Студеничников заметил, что зенитки есть на кораблях, но этого мне показалось мало. Привычка к тому, что нельзя держать у причалов и на рейде корабли и транспорты без надежной защиты с берега от воздушного нападения, так укоренилась, что трудно было осознать разницу между войной с фашистской Германией и быстротечной войной с Японией, разницу между сорок первым и сорок пятым годом. Мы еще не знали, как дальше развернутся события, и я приказал Студеничникову отправлять каждый корабль, освобожденный от грузов, во Владивосток.

А тут еще пришло известие: в Сейсин идет танкодесантное судно в сопровождении фрегата «ЭК-4» и семь десантных судов вместе с фрегатом «ЭК-7». Они доставляют тот самый головной полк 335-й стрелковой дивизии, перегруженный во Владивостоке из-за минной опасности с транспортов на мелкосидящие десантные суда.

Словом, заботы, как и должно быть, возникали одна за другой. Поручив генералу Трушину принять полк пока в свое подчинение, использовать его для очистки высот от разрозненных групп противника, а потом направить на усиление левого фланга, я решил пройти в город, чтобы определить место для своего штаба.

Хода по дамбе не было — она с обоих концов имела ворота для пропуска кораблей в гавань. В ожидании катера, который переправит нас на берег, я еще раз огляделся и только теперь заметил слева от мола на отмостке причальной стенки высокую вышку с площадкой наверху, огражденную перилами и сверху прикрытую покатой крышей. Вышка была трех — или четырехэтажная; она напоминала средневековую башню. На самом верхнем этаже зияли два больших круглых отверстия, пробитые снарядами. Трушин объяснил, что при высадке бригады оттуда бил по пирсам пулемет, и комендор носового 102-мм орудия сторожевого корабля «Метель», пробив двумя снарядами башню навылет, уничтожил пулемет и пулеметчиков. Высадка продолжалась без препятствий. Только после выхода батальонов на главную улицу Сейсина Мейдзитио противник снова открыл ружейно-пулеметный огонь. [338]

На набережной, куда мы переправились, я увидел следы больших пожаров. От многих пакгаузов остались только фундаменты. Дымились груды сои, чумизы, риса. На главной улице группа наших бойцов вместе с корейцами отрывала большую братскую могилу. Отовсюду собирали наших погибших воинов. Трушин доложил, что пока известно о гибели 240 человек.

В большом каменном здании, облицованном гранитными плитами, в громадном двухцветном зале размещался командный пункт бригады. Рядом с залом находились кладовые со стальными сейфами — это был городской банк. В сейфах зияли рваные дыры. Не знаю, что в них хранилось, видел только много мешков, уложенных штабелями. Позже мне стало известно, что мешки эти набиты красно-медной японской и китайской разменной монетой, собранной здесь для отправки в Японию.

Я поручил прибывшим со мной офицерам подыскать небольшой отдельно стоящий домик для штаба. Там мы и разместились. Полковник Орехов, как я уже говорил, занялся сбором и обобщением всего, что касалось предшествующих высадок и боев. Полковник Д. С. Егоров устраивал связь и оборудовал командный пункт, инженер-полковник С. Е. Киселев занялся проверкой состояния города, сбором и захоронением трупов японских солдат и офицеров, чтобы предотвратить опасность вспышки какой-либо эпидемии в этой южной, жаркой местности, где над множеством убитых летали мириады мух. В этой важнейшей санитарно-профилактической работе охотно участвовало все корейское население, кстати сказать, принимавшее нас очень дружелюбно.

Утром 19 августа я получил приказание адмирала Юмашева высадить десантный отряд в порт Оденцин. К тому времени наш штаб получил новые хорошие карты Северной Кореи. Внимательно изучая пункт предстоящей высадки, я уяснил, что Оденцин расположен в 50 километрах от Сейсина. Железная дорога возле него оканчивалась тупиком. Приморское шоссе, связывающее все крупные города полуострова, проходило в 10 километрах от этого городка. На карте он даже не числился портом. Вряд ли Оденцин имел какое-либо оперативно-тактическое значение.

Получив приказание, мы подготовили для высадки 77-й батальон майора М. Д. Карабанова из 13-й бригады, [339] роту автоматчиков из 390-го батальона, усилив этот десантный отряд шестью сорокапятками и шестью батальонными минометами. Командовал операцией капитан 1 ранга Студеничников, погрузивший отряд на сторожевик «Метель» и шесть торпедных катеров, находившихся в Сейсине. К 18 часам того же дня десант высадился, не встретив сопротивления: японцы еще утром ушли из городка. Не было там и порта, только небольшая гавань, защищенная молом, с несколькими строениями на берегу. У причала болталось десятка полтора рыбацких кунгасов. Все «объекты» — поселок рыбаков и тупиковая железнодорожная станция.

Население, попрятавшееся было в домах и среди сопок, вскоре заполнило улицы поселка, приветствуя советских матросов. Студеничников оставил в распоряжении майора Карабанова два торпедных катера, а сам с остальными кораблями вернулся в Сейсин.

В тот день, 19 августа 1945 года, я получил новое назначение — стал командующим Южным морским оборонительным районом Тихоокеанского флота. В Южмор входили Юки, Расин, Сейсин и Оденцин. Штаба района пока не было, его предстояло создать. Приказ определил только соединения и части Южмора: 13-я бригада морской пехоты, начавший прибывать в Юки 104-й Краснознаменный печенгский артиллерийский полк. Им теперь командовал не Кавун, а бывший при мне на Севере начальником штаба полковник Аршинский. Прибыли и пулеметные роты из береговой обороны ТОФ. Пока не был известен корабельный состав Южмора. Батальоны секторов также не включались в состав этого объединения, значит, их скоро, очевидно, отзовут.

19 августа в Сейсин начали прибывать полки 335-й стрелковой дивизии. Вслед за 206-м полком прибыл 202-й, а потом остальные. Мы снова встретились с командиром дивизии полковником А. А. Волковым. Я распорядился разместить его соединение в городе Ранан, в 20 километрах от Сейсина. В этом большом городе гарнизона не было: захватившая его 393-я стрелковая дивизия, разоружив японские части, ушла на юг, преследуя отходящего противника.

Но 335-я дивизия была перевезена флотом без ее тыловых подразделений, без каких-либо видов снабжения и запасов. Генералу Трушину пришлось взять на себя [340] продовольственное снабжение не только всех частей морской пехоты, размещенных в Сейсине, но и эту стрелковую дивизию, расположенную в Ранане. К слову сказать, начальник тыла бригады майор Дерябин отлично справился с дополнительной нагрузкой и не уронил чести моряков перед армейцами. Вскоре эта дивизия, выведенная из моего подчинения, ушла из Ранана.

Предстояла новая операция — выдвижение флота к 38-й параллели, разъединявшей, как я уже говорил, наши операционные зоны на сухопутье.

* * *

Но прежде чем об этом рассказывать, я хотел бы разобраться во всем, что произошло до нашего прихода в Сейсине, по тем данным, которые собрал к тому времени начальник штаба полковник П. А. Орехов, а также по рассказам участников первых высадок, лично мною выслушанным, проверенным и подтвержденным документами.

Катера с отрядом полковника Денисина подходили к западному берегу бухты, прикрываясь дымовыми завесами от огня двух батарей противника. Сейсин — немаловажный в экономическом отношении город, имевший два металлургических завода концерна Мицубиси и еще 16 промышленных предприятий. В нем были три порта: Торговый, оборудованный стоянками для легких сил военно-морского флота Японии; Рыбный, где базировались японские рыболовные сейнеры и, наконец, еще один значительный порт, с большим причальным фронтом, глубоководными фарватерами и погрузочно-разгрузочными устройствам», принадлежавший так называемому большому заводу Мицубиси, в отличие от малого завода, расположенного между городом и Рыбным портом.

Как только прекратился артиллерийский огонь, катера повернули к берегу и, стреляя из крупнокалиберных пулеметов и зенитных пушек, вошли в гавань Рыбного порта — в западном углу сейсинской бухты.

Японцы вели ружейно-пулеметный огонь. По ним били пушки и пулеметы с катеров. Началась высадка. Разведчики старшего лейтенанта Виктора Леонова броском преодолели открытые места и укрылись под стенами строений. Они отбросили японских солдат, понесших значительные потери. [341]

К пирсу подошли четыре катера с ротой автоматчиков старшего лейтенанта И. М. Яроцкого. Автоматчики устремились за разведчиками Леонова.

Полковник Денисин разделил после этого отряд на две группы. Первую группу под командой старшего лейтенанта Ю. К. Мухамедова, командира взвода, в составе двух взводов автоматчиков из роты Яроцкого он направил вдоль железной дороги к городу с задачей не выпускать оттуда противника, вторую группу из двух взводов 140-го разведотряда Леонова и двух взводов роты Яроцкого — вдоль восточного берега реки Сусенцион для захвата подступов к двум большим мостам через эту реку (железнодорожному и шоссейному). Эта группа в свою очередь разделилась на две: разведчики Макара Бабикова, захватив подходы к шоссейному мосту, выдержали и отбили все атаки японцев, в течение часа пытавшихся открыть дорогу для автотранспорта; два взвода роты Яроцкого и взвод разведчиков мичмана А. Никандрова выстояли в более сильных боях. Противник бросил батальон на штурм железнодорожного моста, стремясь, очевидно, оттеснить наших десантников в Рыбный порт и сбросить их в море, но цели своей не достиг. Японский батальон понес большие потери, немалые потери понесли и наши автоматчики. Яроцкий был четырежды ранен, и ротой стал командовать старший лейтенант А. М. Юшко, командир взвода.

Позже нам стало известно, что японский гарнизон был выведен из Сейсина на север, навстречу наступающим войскам нашей 25-й армии, и только на самой южной оконечности полуострова Комацу, на мысу Колокольцева, оставалась на позиции и действовала одна полевая батарея. Но после высадки и боя в районе мостов командующий Рананским укрепленным районом генерал-лейтенант Нисевани Соуничи принял решение уничтожить морской десант. Генерал этот, взятый 16 августа частями 393-й стрелковой дивизии в Ранане в плен, показал, что активность советского морского десанта, нарушившего коммуникации, побудила японцев действовать решительно, тем более что численность советского отряда, как они увидели, была незначительной. Надо полагать, что японские соединения и части, отходящие под ударами дивизий 25-й армии, сумели оторваться от преследования, хотя бы частично, только благодаря двум приморским коммуникациям [342] — шоссейной и железнодорожной. Потому и попала первая группа Мухамедова под удар отходящих с севера японских частей. Один взвод, атакованный японцами, был отброшен к основным силам отряда Денисина, а второй попал в окружение, из 30 автоматчиков смогли вырваться только 6–7.

С рассветом 14 августа у шоссейного моста сосредоточились оба взвода отряда Леонова. К роте, которой теперь командовал Юшко, присоединился взвод из группы Мухамедова и уцелевшие бойцы из погибшего взвода.

Японцы ударили по правому флангу отряда Леонова из-за реки. В атаке участвовало до двух рот с минометами и орудиями. Одновременно по роте автоматчиков ударил со стороны железнодорожного моста усиленный батальон. За первой атакой последовала вторая и третья. После четвертой атаки, когда стало очевидно почти четырехкратное превосходство противника, стремящегося окружить отряд, уже чувствующий недостаток в боеприпасах, полковник Денисин решил отойти к городу. Оба взвода Леонова, умело маневрируя огнем, вскоре оторвались от противника и вышли на безымянную высоту южнее железнодорожного городка. Роте автоматчиков не удалось быстро оторваться. Японцы, захватив железнодорожный мост, сблизились до 30 метров. Пошли в ход гранаты. Противник терял солдат, но продолжал настойчиво наседать.

Силы наших бойцов истощались. Автоматчики расстреливали последние диски. Воспользовавшись короткой паузой, командир роты приказал отходить. В окопе остался рядовой Юшков, вызвавшийся прикрыть отход товарищей. Отважный комсомолец обстреливал самураев короткими очередями, то и дело меняя позицию. Японцы подходили осторожно, считая, что тут действует подразделение бойцов, экономящих боеприпасы. Юшков метнул противотанковую гранату и перебежал в другой окоп. Последнюю гранату он бросил себе под ноги, когда на него набросилось с десяток солдат противника. Подвиг Юшкова видели многие из автоматчиков, отходивших под его прикрытием.

Часам к десяти утра бой был закончен, и остатки отряда Денисина сосредоточились на высоте недалеко от пригорода Сейсина — поселка Похондон.

Между тем еще 13 августа, через пять часов после [343] высадки в Рыбном порту отряда Денисина, в северо-восточном углу сейсинского порта высадилась с семи катеров, которыми командовал капитан 3 ранга Л. Н. Пантелеев, пулеметная рота лейтенанта Л. С. Мальцева. Если не считать обстрела полевых пушек с мыса Колокольцева, противодействия высадке не было.

Перед высадкой при входе в Сейсинскую бухту отряд кораблей Л. Н. Пантелеева был встречен катерами капитана 3 ранга Кострицкого, который и передал Пантелееву результаты разведки порта, проведенной матросами тех двух катеров, о действиях которых сообщалось на ФКП.

Вечером, когда высаживалась пулеметная рота, порт по-прежнему был пуст. Это обстоятельство подтверждает предположение, что противника в городе не было и что японцы спешно подтягивали свои силы для борьбы с уже активно действовавшим отрядом Денисина. Какие это были силы, командир разведотряда, разумеется, не знал.

Разведчики Денисина, а позже и все подразделения десантников и бригада морской пехоты встретились еще с одной трудностью: у них не было переводчика, а значит, и возможности опросить местных жителей, ненавидевших японских захватчиков и явно расположенных к советским воинам. Это был просчет штаба флота и в первую очередь самого начальника разведотдела полковника Денисина. Положение исправилось позже, лишь тогда, когда к нашим частям присоединились два корейца-добровольца: юноша Сун, лет 16–17, он знал японским язык, и молодой человек постарше, Сергей, он неплохо знал русский язык. С их помощью можно было объясняться и с корейцами, и с японцами. Суна и Сергея после окончания боя забрал к себе капитан 1 ранга Студеничников, отлично разобравшийся в обстановке и понявший всю пользу от этих двух помощников.

Командир пулеметной роты Мальцев имел боевую задачу, высадившись, поступить в подчинение к Денисину и усилить его отряд. При невозможности соединения с Денисиным действовать самостоятельно, обеспечивая плацдарм для последующей высадки. Задача сама по себе не сложная и вполне соответствовала возможностям роты, но она допускала и совершение тактических ошибок. Так и получилось.

Закончив высадку, пулеметчики заняли тут же круговую оборону. Все правильно, на большее рота, состоящая [344] из 80 человек в шести пулеметных взводах, не способна. В каждом взводе — четыре пулемета, запас лент значительный, но маневренности у роты никакой.

Минут через 10–15 после высадки в роту пришел боец-автоматчик, один из немногих уцелевших при разгроме взвода первой группы Мухамедова. Он доложил Мальцеву, будто весь отряд полковника Денисина уничтожен японцами. Такая страшная весть толкнула Мальцева на неправильное, хотя и понятное, решение: покинуть порт и наступать на противника, которого перед фронтом роты и не было. Мальцев, думаю, не поверил в гибель всего отряда, он решил искать оставшихся и разделил свою роту для этой цели на две группы — по три пулеметных взвода в каждой. Вот это и стало ошибкой. Надо было искать связи с Денисиным, но не всей ротой, а мелкими разведывательными группами.

Первая полурота наступала на северо-восток от места высадки, вторая под командой самого Мальцева шла на восток по расходящимся направлениям. Мальцев просто не знал, где высадился Денисин; он считал, что высадка произведена в одном месте, и потому пошел на такие действия. Противник быстро подтянул свои подразделения и, как только обе наступающие полуроты вышли за пределы города, окружил их и атаковал. Полуроты пулеметчиков, не имея связи между собой, перешли к обороне. Наиболее сильный удар, как и следовало ожидать, противник нанес по первой полуроте на левом фланге, которую фактически и разбил. Вырвался из окружения, не оставив оружия врагам, только один из трех взводов этой полуроты; он вышел к железнодорожному городку, расположенному к западу за высотой 102,0, и неожиданно соединился там с отрядом полковника Денисина, отошедшего, как известно, к селению Похондон. Соединились они утром 14 августа, уже после того как в Сейсине высадился батальон морской пехоты майора Бараболько.

Установить все подробности боя при высадке и в городе этого батальона оказалось значительно легче, поскольку и командование, и бойцы находились в Сейсине. Михаила Петровича Бараболько я хорошо знал и высоко ценил его способности и решительность, проявленные на штабных играх, учениях, сборах. Вот что рассказали мне он и его товарищи еще тогда, в Сейсине. [345]

В 355-м отдельном батальоне морской пехоты было 710 человек. Каждый знал, что ему предстоит высадиться в порт Сейсин, захватить его и удержать до подхода следующих частей. Знали бойцы батальона и о том, что в порту уже дерутся с японцами тихоокеанцы из других подразделений и что им надо как можно скорее помочь. Бараболько очень сожалел, что свою батальонную артиллерию он вынужден был согласно приказу оставить в Шкотовском секторе.

Доставленный фрегатом «ЭК-2» и тральщиком «АМ-278», батальон высадился в Сейсинском порту на широком фронте в 5 часов 14 августа и сразу же пошел в наступление. Японцы встретили его сильным пулеметным и минометным огнем. Они засели в различных городских зданиях. После четырех часов упорного и непрерывного боя батальон очистил от противника порт и старый город. Бараболько говорил, что, будь в его распоряжении 45-мм пушки, он бы выиграл время.

Но ключевые позиции — гряда сопок, полукольцом охватившая город, — находились в руках противника. Бараболько хорошо понимал, что, пока японцы не будут сбиты с этих тактически выгодных рубежей, его положение в Сейсине не прочно. Кроме того, он еще не выполнил вторую задачу: соединиться с ранее высаженным отрядом Денисина и пулеметной ротой Мальцева. Где они? Сильная стрельба доносилась с северо-востока города. Бараболько считал, что именно там, у высоты 196,3, бьются разыскиваемые им десантники, и решил овладеть штурмом господствующими высотами и соединиться с теми, кому он должен помочь. Майор отправил правофланговую 1-ю роту старшего лейтенанта К. И. Бебиха к высоте 182,9, у основания полуострова Комацу. Рота, встретив там сильное огневое сопротивление, перешла к обороне. 3-ю стрелковую роту лейтенанта М. Т. Осокина Бараболько двинул к высоте 196,3. Сломив отчаянное сопротивление многочисленного противника, рота прорвала фронт, соединилась с окруженной пулеметной полуротой, отбивавшейся из последних сил, пополнила ее боеприпасы и совместным ударом овладела высотой. Перевалив через вершину, наступающие увидели впереди большую сопку 224,0, откуда яростно били японские пушки, минометы и пулеметы. Лейтенант Осокин не рискнул атаковать сильно укрепленную высоту и, окопавшись на [346] северных скатах 196,3, вызвал огонь пушек фрегата «ЭК-2». Но две сотки фрегата не могли, конечно, серьезно помочь; противник продолжал вести огонь по нашим подразделениям.

Левее рота автоматчиков старшего лейтенанта П. П. Тонкошкурова, усиленная резервом командира 355-го батальона, сломила сопротивление японцев на высоте 130,0, но тоже вынуждена была перейти к обороне. В тылу этой высоты в сосновой роще майор Бараболько развернул свой КП.

2-я стрелковая рота капитана Катасонова, направленная командиром батальона вдоль берега Сейсинской бухты на запад, овладела после упорного боя железнодорожной станцией и вокзалом и там встретилась с отрядом Денисина.

Таким образом, батальон майора Бараболько полностью выполнил задачу, поставленную командующим, обеспечил плацдарм для высадки 13-й бригады и соединился с ранее высаженными десантами. Все это произошло в течение первой половины дня 14 августа.

Но, к сожалению, 13-я бригада, как мы знаем, еще даже не грузилась на десантные корабли. Операция затягивалась. Бараболько решил восстановить положение, утраченное разведотрядом Денисина. Рота Катасонова вместе с разведчиками Денисина к 16 часам 14 августа вновь захватила восточный берег реки Сусенцион, перерезала дороги к обоим мостам и перешла там к обороне.

В первый же день после приезда в Сейсин я узнал о героических делах старшего лейтенанта Ивана Михайловича Яроцкого и о подвигах автоматчика его роты коммуниста старшего матроса Александра Николаевича Комарова. Яроцкий, четырежды раненный, продолжал руководить боем окруженной роты, увлек ее в последнюю атаку, и бойцы буквально вырвались из кольца. Но сам ротный упал, не в силах двигаться дальше. Это увидел Комаров. Будучи уже дважды ранен, он бросился к командиру на помощь, скосил очередями из автомата нескольких японцев, расчистил дорогу и потащил Яроцкого к своим. Но в это время на него набросились несколько солдат во главе с офицером. Комаров расстрелял оставшиеся в диске патроны, схватился с врагом врукопашную, ударом приклада автомата по голове сбил с ног офицера. Выхватив у него саблю, он зарубил самурая и [347] стал отбиваться ею от других. Был ранен в третий раз, теперь уже в ногу, но все-таки вынес Яроцкого из окружения.

Яроцкий и Комаров вместе с небольшой группой раненых автоматчиков укрылись на одной из трех небольших сопок в районе железнодорожного городка. Через час или полтора эту группу обнаружили японцы. Яроцкий понял, что им грозит окружение и плен. Он приказал отходить к городу. Отход прикрывали два автоматчика с более легкими ранениями. У них кроме автоматов осталось по одной противотанковой гранате.

Отползли незаметно, не потеряв ни одного человека. Укрылись в зарослях кукурузы. Мучила жажда. Ночью пошел сильный дождь. Собрали в каски воды, напились и немного оставили про запас. На семерых осталось два автомата, пистолет Яроцкого и семь противотанковых гранат. Так провели в кукурузе, ослабленные голодом и жаждой, двое суток. Краснофлотец Золотов вызвался пойти и поискать своих, он был самый крепкий из всех. Взял гранату и ночью ушел. К утру не вернулся. И только в середине дня 17 августа он привел взвод из 13-й бригады, который и доставил раненых в порт.

И. М. Яроцкий и А. Н. Комаров стали Героями Советского Союза.

* * *

Вернемся к событиям середины дня 14 августа. Противник, перегруппировав свои части и получив немалое подкрепление, перешел в контратаку. Усиленный батальон курсантов и офицеров Рананского пехотного училища при поддержке минометов атаковал роту старшего лейтенанта Бебиха. Рота, прижатая к земле огнем четырех крупнокалиберных пулеметов японцев, не могла подняться для контратаки. Старший сержант Николай Григорьевич Маркелов, парторг батальона, используя складки местности, подполз к окопу, из которого били два крупнокалиберных пулемета, и забросал их противотанковыми гранатами. Спрыгнув в окоп, он развернул пулемет и открыл из него огонь по противнику. Это было настолько неожиданным, что японцы обратились в бегство. Гота Бебиха тут же поднялась в атаку и захватила высоту.

В ночь на 15 августа противник окружил высоту, занятую ротой. [348]

Руководя боем, старший лейтенант Бебих был ранен в обе ноги, но поля боя не покинул и вывел подразделение из окружения. Отход прикрывал командир пулеметного отделения сержант Константин Пименович Бирюля. Его отрезали от роты. К утру 15 августа Бирюля остался у своего пулемета лишь с одним бойцом и сам работал за наводчика. Более сотни врагов уничтожил он в этом бою. Сержант Бирюля тоже был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Вскоре старшего лейтенанта Бебиха снова тяжело ранило — разрывом мины ему оторвало обе ноги. Командование ротой принял лейтенант Г. Н. Заболотников. Несколько раз он водил роту в атаку, но вскоре был сражен вражеской пулей.

Майор Бараболько еще из донесения Заболотникова узнал о тяжелом ранении Бебиха и поручил своему заместителю по политической части капитану Михаилу Ивановичу Кочеткову пробраться в окруженную роту и помочь товарищам. Кочетков был смелым и решительным офицером. Пробираясь по склону одной из безымянных сопок, он наткнулся на японского офицера, тот выстрелил, но промахнулся. Сопровождающий замполита сержант Калашников упредил второй выстрел японца и скосил его автоматной очередью. В роту Кочетков прибыл в момент, когда она осталась без командира и противнику удалось вклиниться в ее оборону, окружив два взвода. Кочетков принял командование подразделением.

Бараболько послал на помощь роте взводы автоматчиков, разведчиков и минометчиков — больше у него не было резервов. К этим взводам в последнюю минуту присоединились 25 матросов-добровольцев с фрегата, посланные на помощь морской пехоте командиром высадки капитаном 3 ранга Михаилом Гавриловичем Беспаловым.

Командир десанта майор Бараболько не имел радиосвязи с флагманским командным пунктом. Такая радиосвязь была на фрегате «ЭК-2» у командира высадки Беспалова. Это и определило его роль после высадки. Он превратился фактически в командующего операцией. Зная создавшуюся к вечеру 14 августа тяжелую обстановку на берегу, он выделил из состава экипажа «ЭК-2» и тральщика «АМ-278» группу добровольцев в 25 человек, назначив ее командиром флагманского артиллериста дивизиона сторожевиков капитана 3 ранга Георгия Владимировича [349] Терновского, настоящего храбреца. Этот маленький отряд, сражавшийся на правом фланге 1-й роты батальона Бараболько, помог отбиться морским пехотинцам. Беспалов же организовал и артиллерийскую поддержку морской пехоты с кораблей. Понимая, что четырьмя сотками не окажешь необходимой помощи даже роте, он послал командующему в 18 часов 32 минуты радиограмму: «Обстановка усложняется. Прошу ускорить приход хотя бы одного судна обеспечения. Беспалов»{4}. В 20 часов 14 августа командующий ответил: «Беспалову. «ЭК-2». Держитесь. Идет 13-я бригада морской пехоты. Юмашев»{5}.

Вклинившиеся в расположение 1-й роты японцы были уничтожены, и резерв батальона вместе с группой Терновского соединились с окруженными. Беспалов, Бирюля, Кочетков и Терновский впоследствии были удостоены звания Героя Советского Союза.

В 17 часов 14 августа не менее батальона японцев, поддержанного огнем бронепоезда, подошедшего с юга к мосту, атаковало позиции отряда Денисина и роты Касатонова. Атака не удалась, и японцы понесли большие потери. Вскоре начались яростные атаки на флангах. Вообще в тактике противника ясно обозначилось к этому времени стремление покончить с десантом в Сейсине, окружить его и уничтожить любой ценой. Вот тогда-то полковник Денисин, у которого уже иссякали боеприпасы, особенно гранаты, начал отход и через два часа, выйдя на территорию порта, занял оборону.

В это же время и у майора Бараболько резко изменилась обстановка. Рота автоматчиков старшего лейтенанта Тонкошкурова, окруженная на высоте 130,0, после ожесточенного боя с трудом пробилась в район порта. Возникла угроза прорыва противника вдоль берега бухты. Если это произойдет, батальон будет отрезан от уреза воды и порта. К тому же и корабли наши, стоящие в порту у стенки, подверглись обстрелу японского бронепоезда и полевых батарей. По кораблям били минометные батареи, их бомбили японские самолеты. Пришлось им от стенки отойти и вести огонь по берегу на ходу, отчего резко упала точность стрельбы. [350]

Японское командование непрерывно наращивало свои войска в Сейсине за счет частей, отступающих под ударами нашей армии и войск Рананского укрепленного района.

Бараболько и Беспалов отлично понимали намерения японского командования. Им грозило окружение и уничтожение. Беспалов передал по радио Студеничникову полную информацию о создавшейся в Сейсине обстановке к 23 часам 14 августа. Такую же информацию он послал и командующему, добавив к ней, что боезапас на фрегате и тральщике израсходован на 70 процентов и что на обоих кораблях много раненых. Группа Терновского к тому времени была отозвана из-за больших потерь на корабли.

Информация Беспалова позволила командиру 13-й бригады Трушину и командиру десанта Студеничникову принять правильное решение на высадку войск. Существо решения заключалось в том, чтобы производить высадку на широком фронте в одно и то же время со всех трех отрядов кораблей.

Первый отряд высадил в центре порта 74-й батальон вместе с батальоном автоматчиков. Второй отряд вошел в гавань и высадил правее, то есть восточнее первого отряда, 77-й и 78-й батальоны. 78-й батальон сразу же устремился на помощь 1-й роте батальона Бараболько. Третий отряд высадил 76-й батальон, который, вступив в бой на главном направлении, к 8 часам захватил господствующую высоту 102,4 и стал там хозяином положения. Видя это, генерал Трушин вывел отряд Денисина из боя и разрешил 2-ю роту капитана Касатонова перебросить на усиление 1-й роты Кочеткова. Левый фланг бригады был обеспечен.

78-й батальон, соединившись с ротой Кочеткова, усиленной ротой Касатонова, опрокинул противостоящего противника, чем сорвал его план окружения и уничтожения геройского батальона Бараболько. Хорошо организовав наступление, использовав огонь корабельной артиллерии, майор И. П. Воротников, командир 78-го батальона, сбил японцев с высоты 182,9 и очистил от них всю северную половину полуострова Комацу. Но дальше он вынужден был остановиться, наткнувшись на сильно укрепленный опорный пункт на высоте 182,7.

74-й и 77-й батальоны, наступая в центре, к 8 часам [351] 15 августа выбили японцев из города, вышли на северные окраины Сейсина и там были вынуждены остановиться. Дальше находились сильно укрепленные сопки, охватывающие город полукольцом. К этому времени противник ввел в бой большую часть своей 180-й гвардейской рананской дивизии.

Бригада Трушина остановилась почти на тех же позициях, что и батальон Бараболько за сутки до этого. В 11 утра командир бригады послал командующему донесение: «Город занят, исключая желдорстанцию, в 9.30. Из Расина прибыл эшелон с войсками и бронепоездом. Не имею артиллерии по дотам, дзотам и узлам сопротивления. Прошу выслать мою артиллерию и минометный дивизион. Для дальнейшего развития успехов на юг выслать три батальона»{6}.

Этого надо было ожидать. Нельзя было лишать оперативный десант, хотя бы на время, его тяжелого оружия. Ведь это не разведотряд, которого могли выручить ноги. Легким оружием в серьезной операции ничего не достигнешь.

Вечером 15 августа авиация Тихоокеанского флота начала наносить бомбоштурмовые удары. К сожалению, они не отвечали интересам морской пехоты. Не было сброшено ни одной бомбы, не было ни одной штурмовки по опорным пунктам на высотах вокруг Сейсина. Бомбили промышленные объекты, привлекающие внимание командования ВВС флота. Все это, естественно, не приносило той пользы, которую ждали батальоны, лишенные своего тяжелого оружия.

При штабе Трушина, как и при штабе Студеничникова, не было ни одного офицера из штаба ВВС для координации действий и организации взаимодействия.

16 августа эти очень мощные, но бесполезные для нас удары с воздуха продолжались.

Перелом наступил только тогда, когда в Сейсин транспорты «Невастрой», «Дальстрой» и «Ногин» доставили три дивизиона артиллерии, минометов и три СУ-76 13-й бригады. Батальоны перешли при их поддержке в решительное наступление и к 14 часам 16 августа завершили бой за Сейсин. [352]

В два часа ночи 20 августа я получил переданное по радио приказание командующего флотом: «К 9.00 21 августа занять порт Гензан. Для этого использовать фрегат, десантное судно и торпедные катера. Высадить один батальон морской пехоты. План операции донести». Я понял, что адмирал Юмашев намерен захватить этот большой приморский город Северной Кореи, в непосредственной близости от 38-й параллели, чтобы использовать его в дальнейшем в интересах флота. Приказание высадить только один батальон объяснялось, очевидно, тем, что 19 августа было опубликовано сообщение о безоговорочной капитуляции Японии.

Я сомневался в том, что японцы отдадут Гензан без боя, хотя мы знали только, что это большой приморский город и порт юго-западной части Восточно-Корейского залива Японского моря. С моря его прикрывают два полуострова — Ходо и Кальма — и группа мелких островов. Железная дорога и шоссе связывают со столицей Кореи Сеулом и городом Хейдзио, ныне это Пхеньян. Те же транспортные пути идут ко многим другим большим городам Корейского полуострова, включая Сейсин. Вот, пожалуй, все сведения, которыми мы располагали. Предполагалось, что Гензан — японская военно-морская база. Если это так, он должен быть укреплен с моря. Видимо, оба полуострова и группа мелких островов имеют береговую оборону.

Конечно, не будь заявления японского главного командования о принятии условий безоговорочной капитуляции, мы не могли бы посылать в Гензан лишь один батальон на перечисленных кораблях без надежного прикрытия корабельной артиллерии и авиации. Тем более что все предположения о Гензане подтвердились: там [353] была военно-морская база японцев и приморская крепость.

Я все же решил высаживать несколько больше войск, чем один батальон. В сформированный отряд вошли 76-й отдельный батальон 13-й бригады под командой подполковника Г. И. Гайдукевича, рота автоматчиков и рота ПТР из 74-го батальона вместе с командиром подполковником А. З. Закировым, батареи 45-мм пушек и 120-мм минометов. В состав отряда включили и медико-санитарную роту бригады. Командиром десанта назначили начальника штаба бригады подполковника В. Ф. Козлова. Общая численность десанта достигла двух тысяч человек.

Посоветовавшись с капитаном 1 ранга А. Ф. Студеничниковым, мы увеличили и число кораблей, не исключая возможности боя за высадку. Из наличных в Сейсине кораблей выделили: эскадренный миноносец «Войков», фрегат «ЭК-3», тральщики «АМ-277» и «АМ-282» и четыре торпедных катера. В последний момент в Сейсин пришли еще два торпедных катера с разведотрядом Виктора Николаевича Леонова. Я решил отправить его вперед, усилив ротой автоматчиков из 74-го батальона. Командующим операцией назначил А. Ф. Студеничникова, хорошо зарекомендовавшего себя в Сейсине. Он был и старшим по званию в сформированном десанте, кроме того, руководить операцией по захвату города и порта надо непосредственно на месте, а не издалека, находясь оттуда за сотни километров. О принятых решениях доложил адмиралу Юмашеву. Отмены не последовало, он только значительно расширил боевые задачи десанта.

Корабли ушли из Сейсина в двенадцатом часу дня 20 августа, а в девятом часу утра 21 августа шесть торпедных катеров с первым броском десанта ворвались в Гензан. Основные силы пришли туда через три часа.

Японцы не оказали сопротивления высадке. К моменту выгрузки основных сил разведчики-автоматчики первого броска уже стали хозяевами положения в порту.

Позже выяснилось, что десант этот был для японцев внезапным. Командование базы и крепости знало, что в Сейсине японские войска разбиты и выброшены из города, [354] но оно не допускало и мысли о том, что русские сразу же совершат прыжок в Гензан, расположенный в 200 милях южнее. Пять рот морской пехоты и две батареи быстро выгрузились с кораблей и направились в город.

Гензан оказался большим современным городом с населением более 150 тысяч человек. В гарнизоне крепости — около 7 тысяч человек. Большие группы японских солдат, хорошо вооруженных, с пулеметами, располагались на улицах, но не мешали нашим десантникам. Возникло непонятное положение — ни мира, ни войны. Численное превосходство у противника, но он и не воюет, и не желает капитулировать. Наше командование требует капитуляции, поскольку уже есть приказ об этом высшего японского командования, кстати сказать, сдавшегося в плен. Командир же военно-морской базы контр-адмирал Хори и комендант крепости полковник Тадо капитулировать отказываются, ссылаясь на то, что у них нет прямого приказа от непосредственного начальства.

Студеничников потребовал, чтобы Хори и Тадо прибыли на флагманский корабль. В ответ японцы начали окружать порт. Подполковник Козлов собрал в кулак силы и организовал оборону порта. На всех дорогах и улицах, ведущих в порт, он выставил заслоны с пушками и пулеметами и минометные взводы. Морская пехота зарылась в землю. Ночь прошла в напряжении.

Разрядка наступила на следующее утро. В кают-компанию флагманского корабля явились с белым флагом парламентеры, а за ними и контр-адмирал Хори с полковником Тадо. Хори — маленький, худенький японец, в защитном обмундировании с черными адмиральскими петлицами на мундире. Тадо — высокий, широкогрудый с круглым сердитым лицом, настроенный агрессивно.

Эти официальные переговоры о капитуляции японцы пытались подменить обсуждением второстепенных деталей, по-своему истолковывая как будто бы ясные пункты условий. Они требовали длительного срока для сдачи оружия и войск, настаивали, чтобы часть оружия оставалась в их распоряжении для охраны семей, имущества. Капитан 1 ранга Студеничников и подполковник Козлов потребовали немедленного исполнения всех условий, угрожая [355] в противном случае вызвать сотни бомбардировщиков и начать боевые действия.

В конце концов японцы уступили и подписали приказ войскам о сдаче оружия и капитуляции. Но она все еще оттягивалась, хотя японские войска от порта отошли. Они все еще на что-то надеялись.

Козлов двинул свои роты в город. А разведчики Леонова к 16 часам 22 августа высадились с торпедных катеров на аэродром. К сожалению, они не успели захватить 20 новейших японских двухмоторных бомбардировщиков — те улетели час назад. На аэродроме разведчики пленили весь обслуживающий состав, охрану и разоружили их.

К тому времени морские пехотинцы заняли полицейское управление, жандармерию, почту, телеграф, радиостанцию и вокзал. Пути возможного отхода японских войск были на всякий случай перерезаны, там находились сильные заставы морской пехоты.

Около тысячи японских солдат и офицеров пытались пробиться с оружием в руках к железнодорожному эшелону. Морская пехота окружила японцев и силой разоружила.

Вечером началась сдача гарнизона в плен — медленная, тягучая, она закончилась только 26 августа. К этому времени в Гензане была создана военно-морская база, вошедшая в наш Южмор. Командиром базы стал А. Ф. Студеничников. Он перебрался в здание летного состава на аэродром. Фрегат «ЭК-3» и эсминец «Войков» ушли в Сейсин. Торпедные катера остались в Гензане, войдя в состав базы.

Сдавшихся японцев разместили в бараках, расположенных возле аэродрома. Там находилось более 7 тысяч человек. Кроме того, 250 офицеров жили отдельно.

В те дни случился любопытный эпизод с японской администрацией в Северной Корее. Не помню, от кого нам стало известно, что в городе Эньша находится губернатор Северной Кореи с целым штатом советников и многочисленной вооруженной охраной. Эньша — название японское, у меня нет теперь возможности точно определить место этого города, поскольку на карте Северной Кореи все названия новые. Могу лишь с достоверностью [356] сказать, что город этот связан с другими городами не только шоссейной, но и железной дорогой и по шоссе до него от Сейсина 180 километров. Командир бригады Трушин решил сформировать небольшой отряд, включив в него взвод разведчиков из отдельной разведроты бригады под командой лейтенанта И. Г. Григорьева, пулеметный взвод лейтенанта С. И. Маликова и взвод ПВО старшего лейтенанта В. В. Топчева. Командиром отряда он назначил младшего лейтенанта Николая Андреевича Лазаревского, участника обороны СОР, отважного разведчика 63-й Краснознаменной печенгской бригады, тяжело раненного в боях и контуженного. Отряд на автомашинах отправился в Эньшу{7}. Въехав в этот город, разведчики нашли штаб, железнодорожную станцию и на путях готовый к отправлению поезд с чинами японской администрации. Отряд разоружил 300 жандармов и полицейских, арестовал губернатора и 6 советников. В другом месте бойцы отряда разоружили еще около 200 жандармов и арестовали 8 японских чиновников — советников губернатора. Всех их сдали частям 25-й армии и вернулись обратно.

Сейсин небольшой город. В нем жило не больше 120 тысяч человек. Его центр принадлежал японцам. Крупные дельцы, чиновники, торговцы и офицеры жили в добротных особняках, построенных из дерева и оштукатуренных под камень. У каждого особняка — миниатюрный садик в несколько квадратных метров. Торговые конторы, магазины занимали каменные здания на главной улице Мэйдзитио, дугой отделяющей город от побережья Сейсинской бухты. Корейское население жило на окраинах, возле заводов и фабрик, в особых кварталах, в поселках из маленьких глинобитных фанз, очень грязных. Поражал нищенский вид и самого коренного населения, и их жилья.

После нашего прихода все японцы ушли в сопки, там они создали свою колонию, опасаясь корейцев, которых так долго эксплуатировали. Мы знали, что в сопках около 8 тысяч японцев, наши бойцы охраняли их от мести коренного населения. [357]

Электричества в городе не было, не работал водопровод, надо было все восстанавливать. Коптилки и керосиновые лампы представляли большую опасность для деревянного города. Инженер-полковник С. Е. Киселев энергично взялся за дело, обследовал городскую электростанцию, установил, что нужны лишь восстановительные работы на линии энергопередачи. Силами саперов бригады и специалистов с кораблей он сумел быстро исправить повреждения, найти корейцев, ранее работавших на электростанции и водопроводе, и обеспечить город электроэнергией и водой.

Энергично работала комиссия капитана 1 ранга Ф. И. Кравченко, назначенная адмиралом Юмашевым для обследования промышленных предприятий Сейсина. Комиссия установила, что три металлургических завода на западном берегу бухты, брошенные японскими хозяевами, имеют незначительные повреждения от артиллерийских обстрелов. В таком же состоянии и Рыбный порт, в нем находилось до 40 рыболовецких и вспомогательных судов. На складах большого, мощного лесопильного завода сохранилось больше 6 тысяч кубометров пиленого леса. Запасы готовой продукции и серы находились и на сернокислотном заводе. Комиссия обследовала и множество мелких предприятий, брошенных японцами. Все замерло. Не было администрации, инженеров, сырья, топлива, не работали порт и железная дорога. Несколько десятков тысяч рабочих — корейцев и китайцев — с семьями остались без работы.

С трудом возникали народные комитеты самоуправления. Корейский народ, освобожденный советскими вооруженными силами от долгого господства японских поработителей, переживал тяжкое время. И нам было нелегко. Ведь именно к нам обращались рабочие и мелкие служащие с просьбой дать им работу. А что мы могли сделать?

Вспомнилось, как в Эстонии вместо враждебно настроенного правительства диктатора Пятса было создано демократическое правительство, в состав которого вошло немало политических заключенных, освобожденных из тюрем. И здесь бы найти таких революционеров и привлечь их к самоуправлению Сейсина. Еще утром 16 августа транспортный взвод батальона Бараболько под командой лейтенанта П. Ф. Кузикова обнаружил в районе [358] храма японскую тюрьму. Охрану перебили, освободили полсотни корейцев и китайцев, закованных в кандалы. Это была одна из ужаснейших тюрем, когда-либо виденных мною. Меня поражали когда-то казематы Петропавловской крепости, камеры корпусов Шлиссельбургской крепости, но то, что я увидел в японской тюрьме Сейсина, потрясло жестокостью и высшей степенью глумления над человеком. Тюрьма была замкнутым высокой и толстой кирпичной стеной прямоугольником. По верху стены — колючая проволока, по углам — вышки, все как в других тюрьмах. Внутри двора, мощенного громадными каменными плитами, одноэтажное здание с высоко расположенными окнами-щелями, забранными металлическими решетками. Тоже обычно для тюрем. Здание в плане представляет три коридора, расходящихся лучами. В центре — вход и полукруглый стол. На столе — пулеметы. Камеры по сторонам каждого коридора. Каждая камера — треугольник, три глухие стены, выход в коридор забран толстой решеткой. Не тюрьма — зверинец. В решетке дверь, в 30–40 сантиметрах от пола — форточка с наружной полкой. На полку ставилась чашка, в чашке еда. Пить и есть можно только стоя на четвереньках и высунув голову в форточку. По-собачьи, без ложки, слизывая содержимое в миске языком. Додумались до этого поработители Кореи. В каждой камере — колодки с пятью отверстиями, тяжелые, дубовые, из трех толстых досок, обитых железом, и устройством для замков. Эти колодки предназначены для заковывания в них наказанного заключенного, согнутого в три погибели: в нижние отверстия — ноги, в отверстия средней доски — руки, а в верхнее — шею. Наказанный по месяцу сидел в таком положении. Не удивительно, что, проведя в такой тюрьме по 15–20 лет, заключенные, едва их освободили, разошлись. Власть в свои руки вскоре взяла Трудовая партия Кореи, она и создала народные комитеты.

25 августа после военного парада, в котором участвовали батальон Героя Советского Союза майора Бараболько и бригада Героя Советского Союза генерал-майора Трушина, отныне ставшие гвардейскими, вместе с членом Военного совета генералом Захаровым, принимавшим парад, я вышел на фрегате в Гензан. В сравнении с Сейсином этот большой, по-европейски построенный город, с широкими асфальтированными улицами четырехэтажных [359] каменных домов, гостиницами, магазинами, казался столицей. Но порт в нашем провинциальном Сейсине показался мне куда крупнее.

Студеничников, как я уже упоминал, располагался в отличном здании летчиков на аэродроме, рядом с неогражденным и неохраняемым лагерем военнопленных. Козлов находился в бывшем штабе крепости, он, кстати, показал нам конюшню с десятком отличных верховых лошадей венгерской породы.

Генерал Захаров встретился с личным составом базы, осмотрел город, на другой же день ушел на том же фрегате во Владивосток, а я остался в Гензане.

Студеничников доложил, что, получив от штаба флота приказание отправлять военнопленных на советскую территорию, он снарядил первую походную колонну в тысячу человек, и она ушла под охраной роты автоматчиков. Больше конвоиров нет. Но вот в город вошли передовые части 25-й армии. Генерал-майор Г. И. Шанин прибыл в штаб базы, услышал о наших затруднениях с конвоирами и посоветовал отправлять пленных без конвоя, но под командой японских же офицеров.

— Дойдут все, никто не сбежит и не отстанет даже, — уверял он.

Подумав, я разрешил, сказав, что сопровождающим японским офицерам надо только дать снятые с карты маршруты. Следующие тысячи военнопленных уже пошли в Советский Союз без нашего конвоя.

Я спросил Студеничиикова, побывал ли он на береговых батареях. Александр Федорович признался, что еще не был, и мы решили сходить вместе.

Полковник Тадо назначил нам сопровождающим и переводчиком майора, пожилого японца, хорошо говорившего по-русски. Когда торпедный катер вышел из гавани, майор встал рядом с командиром и стал указывать, как лучше пройти к интересующему нас острову. Это меня удивило: разве он лоцман? Майор объяснил, что в конце июля и в начале августа американские самолеты набросали тут много донных мин. Северная часть залива безопаснее, вот он и показывает, где лучше пройти.

Швартовы приняли у пристани японские солдаты. Дежурный офицер-артиллерист, повинуясь знаку майора, подошел ко мне, отдал честь и отрапортовал. [360]

По хорошо расчищенной дорожке в густом чисто убранном лесу мы поднялись на батарею. Там стояли шесть старых нескорострельных пушек калибра 9,2 дюйма, все заряженные. Никакой боевой ценности и значения эта батарея не имела. Зато на ее флангах стояли две четырехорудийные батареи самых современных универсальных пушек 127-мм калибра. Они могли стрелять не только по кораблям, но и по самолетам. Сектор обстрела у них круговой, батареи могли бы разнести наши корабли с десантом на стоянке в гавани. Именно эта возможность побуждала противника «торговаться» при капитуляции. Сила была на его стороне.

В офицерском казино, где собрались все офицеры островного гарнизона, я приказал им сложить оружие.

На подошедших лодках и кунгасах началась вывозка военнопленных. Потом последовало разоружение и пленение остальных гарнизонов.

Большой интерес представлял в Гензане аэродром. Две взлетно-посадочные полосы, расходившиеся римской цифрой пять, пересекали его с севера на юг. Обе широкие, бетонированные. Вблизи два больших ангара, собранные из гофрированного оцинкованного железа, каждый вмещал до 15 самолетов, а возможно, и больше. Кроме этих ангаров, в соседствующих сопках находились двухэтажные ангары, защищенные от крупнокалиберных бомб: в нижних этажах мастерские, технические склады и жилье для младших авиаспециалистов, в верхних — стоянка самолетов.

В трех-четырех километрах от этого аэродрома мы обнаружили еще один, ложный. Все на нем было построено из досок и фанеры, но искусно выкрашено в цвета настоящего аэродрома. Японцы были настолько хитры, что, убирая с летного поля подлинного аэродрома все самолеты в ангары, на ложном выставляли несколько настоящих, но неисправных и негодных.

Аэродром имел свою ПВО. Меня заинтересовала одна из зенитных батарей: три спаренные системы 127-мм пушек последней модификации. Такими пушками вооружались новейшие корабли японского военно-морского флота. Батарея была хорошо оборудована железобетонными фортсооружениями, имела много боеприпасов. Ее системы были новыми, стреляли мало. [361]

Понимая, что спаренные системы такого калибра — последнее достижение артиллерийской техники, я тут же отправил командующему радиограмму о находке и просил прислать из артотдела тыла флота бригаду специалистов для снятия пушек и переброски во Владивосток. Буквально через сутки в Гензане сел «Си-47», и через несколько дней пушки были отправлены.

* * *

Вернувшись в Сейсин, я занялся формированием штаба Южмора. Офицеров береговой обороны, взятых мною с разрешения командующего флотом на время операции в Сейсин, пришлось отпустить во Владивосток, их потребовал к себе генерал Дубовцев, назначенный на должность начальника береговой обороны. Расстался я со своими помощниками с большим сожалением, от всего сердца поблагодарив их за большую работу, проделанную в портах Северной Кореи. На должность начальника штаба прибыл капитан 1 ранга И. И. Беляев. На главной улице Сейсина Мэйдзитио нашли подходящий двухэтажный каменный дом, фасадом к порту. Вскоре штаб был сформирован и началась нормальная работа.

Создавали и политотдел морского оборонительного района. Его начальником прислали способного политработника капитана 2 ранга М. Н. Карпова. Долго не могли подобрать моего заместителя по политчасти. Только я обрадовался назначению полковника Ф. К. Хижняка, душевного человека и энергичного работника, в прошлом замполита соединения береговой обороны ТОФ, как его через неделю отправили на такую же должность в Порт-Артур к командиру базы контр-адмиралу В. А. Цыпановичу. Вместо него прибыл капитан 1 ранга Петров, поработал недолго и уехал во Владивосток. Наконец приехал полковник Василий Максимович Гришанов, он сразу же включился в работу. С такими надежными помощниками, как Гришанов, Беляев и Карпов, можно было спокойно работать, не опасаясь срывов и неожиданностей.

В Южмор присылали новые части. Первым прибыл бывший соровский 104-й пушечный артиллерийский Печенгский Краснознаменный полк. Я распределил его дивизионы — один в Гензан, другой в Сейсин, третий в Расин. В Гензан на аэродром перелетел 14-й авиационный [362] истребительный полк ВВС ТОФ. Началось комплектование флотских зенитных частей.

Мне не сиделось на месте, и я решил съездить на автомашине по приморскому шоссе в Расин. Он тоже оказался большим современным городом с очень хорошо развитым портом, множеством бетонированных пирсов, обеспеченных подачей пресной воды, электротока и топлива. По существу, он был самым благоустроенным портом Северной Кореи на Японском море.

В Расине я еще застал 358-й батальон морской пехоты капитана А. Р. Свищева, который покидал этот город. Вместе с комбатом мы осмотрели город. В центре нас остановила группа пожилых корейцев в национальных костюмах с жидкими длинными бородками, отвислыми усами. Нашелся и переводчик, знающий русский язык. Корейцы пригласили нас в недавно созданный народный комитет самоуправления.

Разговор там зашел о том же, что и в Сейсине: у жителей, большей частью рабочих, рыбаков, служащих порта и грузчиков, не было работы. Рыбаков не выпускали в море. На что же им жить?

Я разрешил рыбакам выходить в море я ловить рыбу, но дать рабочим работу не мог. Сидели мы в комитете долго. О многом меня расспрашивали, просили снять ограничения, связанные с военным положением. К общей радости, я эти ограничения отменил, отдав при всех необходимые распоряжения капитану Свищеву. Но основной вопрос — о безработице — остался неразрешенным. Я представлял себе, как тяжело было корейской Трудовой партии наладить нормальную жизнь страны.

После этой беседы капитан Свищев предложил мне осмотреть японские боевые склады, найденные разведчиками в десяти километрах от Расина по прибрежному шоссе, ведущему в Юки. Свернув на перекрестке в сторону, на узкую, но асфальтированную дорогу, мы проехали еще около двух километров до распахнутых ворот в металлической ограде. Внутри нескольких сопок японцы построили тоннельные, хорошо защищенные склады для боеприпасов. Меня, как артиллериста, восхищало не столько устройство склада, удачно вписанного в рельеф местности, сколько сам смелый выбор места. Японцев не смущала близость нашей границы. Буквально в боевых порядках наших дивизий они создали этот склад колоссальных [363] запасов для всех видов артиллерии и стрелкового оружия.

* * *

Вернувшись в Сейсин, я узнал, что 2 сентября в Токийской бухте на линкоре «Миссури» подписан акт о безоговорочной капитуляции Японии. 3 сентября — День Победы над милитаристской Японией. Закончился последний период Великой Отечественной войны советского народа, сумевшего из всех тяжелейших испытаний выйти победителем.

{1} ЦВМА, ф. 817, д. 70, л. 58.

{2} «Совершенно секретно! Только для командования!» М., изд-во «Наука», 1967, стр. 270.

{3} Архив И. О. ВМФ, ф. 129, д. 27607, карты 43–44.

{4} ЦВМА, ф. 2450, оп. 4, д. 188, лл. 75–76.

{5} Там же.

{6} ЦВМА, ф. 2450, оп. 4, д. 188, запись за 15.VIII.

{7} ЦВМА, ф. 3, оп. 1, д. 1567, л. 924.

Иллюстрации к книге на сервере militera http://militera.lib.ru/memo/russian/kabanov_si2/ill.html


Обсудить в форуме